Леонид Каганов
ДЕПРЕССАНТ
Не помню, сколько времени простоял на табуретке с веревкой на шее. Наверное долго. Помню, что по лицу текли слезы, и ссадина на подбородке пощипывала. А потом я услышал, как в прихожей щелкнул замок. Звук показался громким как выстрел. И тогда я страшно испугался. А чего испугался – не знаю, но прямо сердце остановилось. Чего можно испугаться, когда уже стоишь с петлей на шее? Синтия не должна была сегодня прийти, но она пришла, словно что-то почувствовала. Потом я до утра рыдал на плече у Синтии, а она меня утешала, и говорила, что все наладится, что у меня стресс, и что у нее есть прекрасный знакомый врач, доктор Харви, и она завтра же ему позвонит, и обязательно меня к нему отведет, и он подберет мне лучшие в мире лекарства...
Синтия сдержала слово — созвонилась с этим Харви и наутро повезла меня в Кембридж. После всего пережитого мне было все равно — я не верил, что какой-то доктор Харви сможет мне помочь.
Харви оказался не совсем доктор – никакого кабинета в Кембридже у него не было, а побеседовать со мной он согласился после работы, в местном пабе. И когда через окно я увидел, как молодой рыжий парень пристегивает велосипед у входа в паб, я и подумать не мог, что это тот самый доктор Харви, к которому меня везла Синтия полдня на поезде. О том, что Харви – ее бывший, она призналась уже потом. Да и правильно сделала, иначе я бы постеснялся рассказывать ему о своем состоянии. Они приветливо обнялись, затем Харви предложил мне прогуляться пешком и поговорить.
Мы шли вдоль каналов, а мимо все время проплывали спортивные байдарки, словно торопились на нерест. Сам Харви тоже выглядел спортивно – быстрый, энергичный, высокого роста. Я со своим весом и одышкой снова чувствовал себя лишним в этом мире и думал, что наверно зря Синтия сняла меня с табуретки. Сперва мы говорили ни о чем – о погоде, о Лондоне, о брексите и выборах в Италии.
Мне думалось, что Харви сильно старше меня. Но потом я подумал, что мы ровесники. А потом заметил, что в его хорошо поставленном голосе и красивых энергичных жестах проскакивает чуть больше энергии, увлеченности и интереса ко всему окружающему, чем это принято у настоящих взрослых, даже таких бестолковых, как я. И понял, что доктор Харви – почти мальчишка.
— Меня зовут Мартин Логан, можете звать меня Марти, — сказал я, решив перейти к делу. — Мне двадцать шесть. А сколько вам, доктор Харви?
— Двадцать один, — ответил он. – Но у меня докторская степень по химии. Антидепрессанты – это то, чем мы занимаемся. Давайте к делу. Синтия сказала, что у вас проблема с депрессией. Расскажите подробней?
Я вздохнул.
— Доктор Харви, у меня не проблема с депрессией. У меня депрессия из-за проблем.
— Это само собой, — кивнул он. – все так и говорят поначалу. Но мы подбираем правильный антидепрессант, и проблемы исчезают. Так что рассказывайте о своих проблемах, потому что это одно и то же.
— Даже не знаю, с чего начать.
— Я помогу. — Харви приглашающе остановился посреди моста, оперся о перила и стал смотреть вниз, на проплывающие байдарки. – У вас проблемы с Синтией?
— Наверно нет, — опешил я. – Думаю, что нет. Нет, точно нет!
— Видите, Марти, уже одной проблемой меньше. И целых три семейства препаратов можно сразу отбросить.
Мы помолчали. Я разглядывал маленькую яхту, припаркованную у берега. Похоже, она там стояла давно — больше напоминала курятник. В ней жили студенты – по палубе валялись спортивные рюкзаки, ведра, велосипед, учебники, а в грязноватое стекло рубки изнутри упиралась розовая пятка – там сейчас кто-то спал. Интересно, они зубы речной водой чистят? А душ как принимают?
Доктор Харви терпеливо ждал, пока я соберусь с мыслями. Надо было продолжать.
— Я сирота. Мои родители погибли, когда мне было четырнадцать.
— Это очень печально... — доктор Харви выдержал дипломатичную паузу, – но давно. Ведь вам двадцать шесть?
— Родителей фактически убил мой дядя, это очень жестокий человек.
— Но с другой стороны посмотреть: у вас есть дядя. Значит, вы не такой уж сирота.
— У меня нет дяди. Мы с ним не общаемся много лет, мне стоило большого труда вырваться.
— Ага, тут проблему я уже чувствую. Продолжайте.
— У меня нет профессии. У меня нет работы. Я бросил колледж, не смог учиться. Я ничего не умею в жизни. Я не могу ничего делать, я жирный, быстро устаю.
— Вот это ценная конкретика, которая указывает нам направление: группа стимулирующих антидепрессантов. Когда мы уберем депрессию, появится тяга к жизни. Вы сможете работать, учиться, и будете получать от этого удовольствие. Ведь вы не инвалид, у вас руки и ноги, и вам всего двадцать шесть.
— Но у меня нет денег. Вообще! И неоткуда их взять! — выпалил я.
Доктор Харви изогнул бровь.
— Разве Синтия не сказала, что я поработаю с вами бесплатно? О деньгах можете не беспокоиться. Современные антидепрессанты вполне доступны по ценам. Я вас уверяю, вы не представляете, какой это широкий рынок и массовый спрос. Гляньте вниз... — Харви театрально указал ладонью на байдарку, полную нарядных девушек. Они весело щебетали и смеялись, налегая на весла. – Вы думаете, у них все хорошо в жизни? Да, хорошо. Но открою вам небольшой секрет: каждая вторая студентка в нашем городе сидит на препаратах. И каждый второй студент. Видите рулевого на той мужской байдарке? Ему я выписывал лично.
— Доктор Харви, — перебил я, — могли бы мы уйти наконец с этого моста? Мне очень некомфортно столько смотреть на воду...
— Что ж вы молчите! – укоризненно воскликнул Харви, — Прочь от воды! А у нас опять ценная конкретика: вы испытываете у воды беспокойство, неясную тревогу? В этом случае мы будем подбирать анксиолитики. У вас ощущение, что щемит в груди, когда вы смотрите на воду? Это началось давно?
— Вчера, – сказал я сухо, ощупывая ссадину на подбородке. – Меня били и опускали головой в Темзу.
— Вау! – изумился Харви. – Я думал, в Лондоне такого давно нет... Приезжие наверно? Но, кстати! – с воодушевлением воскликнул он и поднял палец. – Недавно была интересная статья о влиянии антидепрессантов на виктимное поведение. Представьте, коллеги из Миннесоты собрали женщин, которые жаловались, что сталкиваются с насилием примерно раз в год. Имеется в виду не только сексуальное насилие, еще побои, ограбления, автомобильные аварии – всё, то, что якобы случается не по нашей воле. Их разделили на две группы, первую посадили на антидепрессанты, второй давали плацебо. Прошел год, и как вы думаете...
— Они сказали, что убьют меня, если я не верну долг! — перебил я. – Я должен бандитам полтора миллиона фунтов.
Харви осекся и посмотрел на меня внимательно, но в глубине его глаз блестел чисто детский интерес.
— Это очень большая сумма. Как вам это удалось?
Я пожал плечами.
— Это долгая история. Вы слышали что-нибудь о криптовалютах?
— Биткоины?
— Не только. Если вкратце, я много играл на бирже.
Доктор Харви изогнул бровь.
– Для человека без профессии и денег это крайне беспечно. Трое моих знакомых инвесторов в один голос уверяли, что криптовалюты — опасная игра для самой высокорисковой части портфеля. У вас должен быть большой портфель, чтобы выделить часть на такой риск.
Я покачал головой.
— Вовсе нет. Все риски у меня были под контролем и взаимно прикрыты. Не улыбайтесь, такое тоже бывает, если держать вклады в позициях, которые всегда в противофазе. Грубо говоря, это как две чашки весов, где на каждой вы храните фунт золота – куда бы ни качнулись весы, вы всегда будете в прибыли, если оперируете большими активами.
— Очень интересно! – сказал доктор Харви, и в его тоне блеснула нотка профессиональной неискренности, — Но в итоге весы качнулись не туда, куда вы рассчитывали, и ваша система дала сбой?
— Нет, не так. В итоге биржу накрыло ФБР. Основателю дали тридцать лет, сервера отключили. И такого форс-мажора моя система противовесов не покрывала...
— Кажется, я читал об этом в новостях, — задумчиво пробормотал Доктор Харви и тайком бросил взгляд на часы. – Нам пора возвращаться.
Некоторое время мы шли молча, доктор Харви думал.
— Синтия мне о вашей ситуации не говорила, — признался он. – Боюсь, вся известная мне система антидепрессантов – это те же весы. Да, я умею их тонко настраивать, но... у вас случай, когда поломались весы. Наверно я погорячился, когда сказал, что антидепрессант решает все проблемы. Трое моих знакомых инвесторов... одного уже год нет в живых, выбросился из окна. В общем, я думаю, вам надо пройти курс легкого успокаивающего антидепрессанта и пойти в полицию.
— Конечно, — кивнул я, – в полицию. Это была мировая биржа по продаже оружия и наркотиков. Ее основатель получил тридцать лет тюрьмы в США. Как думаете, сколько дадут мне в Британии?
— А криминал вам не чужд... — задумчиво пробормотал Харви.
— Нет, Харви, я не торговал оружием и наркотиками, я просто держал сбережения на кошельках той биржи и получал очень хороший доход.
— Я это и имел в виду.
— И вот когда я решил вложить большую сумму, в тот же месяц биржу накрывает ФБР... Где мне взять полтора миллиона?
— Сейчас подумаем, — кивнул Харви. — Я люблю интересные задачи и все-таки верю, что антидепрессанты способны решить практически любую проблему...
Мы присели на скамейку. Харви достал вайп и затянулся, выпустив густое облако пара – меня обдало запахом корицы, имбиря и какой-то неожиданной кислинки.
— Безникотиновый, — сообщил Харви хвастливо. – Глицерин с ароматизаторами и небольшой примесью ингаляционного коктейля из релаксанта, антидепрессанта и анксиолитика — мы недавно сварили в лаборатории, тестируем... Помогает думать. Кстати, ваш дядя богат? Мы можем подобрать коммуникативный антидепрессант, который поможет вам уладить конфликт с дядей...
— Мой дядя — Джозеф Логан, — сказал я.
— Видимо мне должно что-то сказать это имя? — вежливо произнес Харви. — Но я его никогда не слышал.
— Мебельные фабрики «БАК».
— А, слышал! – оживился Харви. – Это же крупный бизнес! Всего полтора миллиона фунтов чтобы спасти от смерти родного племянника... У дяди большая семья? Берем коммуникативный антидепрессант, налаживаем родственные отношения для начала с кем-то из его окружения, а потом...
— Харви, — перебил я, — у дяди Джозефа нет родственников, его жена умерла много лет назад. Этот человек хуже полиции. Он никогда в жизни не давал денег ни мне, ни моему отцу. Он проклял меня, когда я бросил колледж, и сказал, что меня больше нет в его жизни. А дядя Джозеф никогда не менял своего решения.
— Это получается, вы, Марти, его единственный наследник... — удовлетворенно кивнул доктор Харви. – Сколько же лет вашему дяде?
— Восемьдесят один... нет, восемьдесят шесть. Он внучатый дядя, брат моего деда.
Харви энергично затянулся своим вайпом и задумался, глядя сквозь меня. Я сидел и думал, что сама затея ехать в далекий город к этому парню была глупой. И лишь пережитое вчера помешало мне это вовремя понять.
— Вы ненавидите своего дядю? – уточнил Харви.
— Да, — сказал я без паузы. – А он ненавидит меня. Он ненавидел моего отца – держал его фактически в рабстве, пока не угробил. И я ненавижу его.
Харви опять затянулся, и на его взрослом лице снова мелькнуло неуловимое мальчишеское выражение.
— Восемьдесят шесть – много... — произнес Харви странным тоном, тщательно подбирая слова. – Ваш дядя прожил большую жизнь.
— И проживет еще столько же, у него прекрасное здоровье.
— Он может впасть в депрессию и наложить на себя руки... — предположил Харви.
— Никогда! Вы не знаете моего дядю.
— Никогда не надо говорить никогда. — Харви снова выпустил облако пара, и теперь этот пар показался мне тошнотворным.
— Вы что же мне предлагаете? Убить дядю? – спросил я хмуро.
— Ни в коем случае! – заверил Харви. – Но я знаю человека, который вам поможет. Только анонимно. Я вам дам контакты, и он...
— Убьет дядю? Да вы вообще врач или кто?!
— Я фармаколог, — с достоинством ответил Харви. – Лучший в мире специалист по антидепрессантам. Вы не представляете, какого уровня люди и организации идут ко мне за консультациями.
— Да что толку от ваших антидепрессантов?! – Я вскочил.
Харви благодушно похлопал по скамейке.
— Сядьте, Марти, и позвольте кое-что рассказать. Сядьте ближе, мне придется говорить тихо. Вы знаете, фармакология – это как ваши весы. Есть слабительное – есть закрепляющее. Есть успокоительное – есть возбуждающее. Можно повысить давление, а можно понизить. Фармакологами разработаны тысячи антидепрессантов, но... вы слышали хоть раз про депрессанты? Без приставки «анти»?
— Нет.
— И я не удивлен, Марти. А они, как нетрудно сообразить, тоже существуют. По крайней мере, с недавнего времени. Потому что спрос на депрессию тоже есть.
— Но зачем?! – изумился я.
— Возьмем Китай, — с задором начал Харви, — это родина депрессантов. Там успешно лечат оппозицию. Вы слышали про китайскую оппозицию? Ее нету. Каждый, кто не согласен с мнением партии, получает препарат, и его сразу перестают волновать проблемы внутренней политики или, скажем, Тибета. Человек жив, здоров, может дать интервью зарубежным телеканалам – но чаще у него нет желания даже на это. А уж тем более — сочинять воззвания и планировать пикеты. У человека внутренний кризис, у него все валится из рук, все кажется бессмысленным, он в глубокой депрессии, и ни о какой политической борьбе уже нет речи. Жив, но выключен из активной жизни. Это гуманней, чем расстрел или тюрьма, согласитесь. Главное – ни у кого нет претензий, даже у него самого. Он же не понимает, что с ним произошло...
— Как не понимает? Его же лечат насильно!
— Есть разные способы, — пожал плечами Харви. – Можно пропитать одежду, которую он носит день за днем. Есть препараты, которые можно бросить в стакан один раз – жахнуть дозу, которая встроится в жировую ткань, и уже оттуда будет выделяться в кровь месяцами по капле... Это технические мелочи. Куда интереснее, что есть не просто депрессанты, а препараты, которые вызывают самоубийство. В течение трех недель.
— Фантастика, — сказал я. – Никакая химия не может заставить человека принять такое решение!
— Ошибаетесь, мой дорогой! — ласково улыбнулся Харви. — Все гораздо проще, если понимать механизм. Достаточно ввести пациента в глубокую депрессию до полной потери сил, а затем включить ему энергию, не выключая депрессию. И он все сделает сам. Просто потому, что в таком состоянии это для него единственный выход. Если я правильно понял Синтию, у вас самого вчера тоже был э-э-э... неприятный эпизод? Это нормальная реакция человека на ситуацию, которую он считает мучительной и абсолютно безвыходной. А такие комбинированные, разложенные по срокам препараты тоже есть, я вам скажу по секрету. И я не знаю ни одного случая, чтобы технология не сработала. И не только в Китае. Достаточно последить за новостями и светской хроникой... — Харви снова затянулся своим тошнотворным вайпом. — Экспертизой это не доказуемо: в первые сутки препарат распадется на метаболиты, а дальше они запустят сложные процессы. Дозу вам оставит в тайнике совершенно анонимный человек, которого вы не знаете и никогда не увидите...
Я встал и гордо вскинул подбородок.
— Спасибо, доктор Харви, я вас услышал. Но это не мой случай.
— Уверены?
— Абсолютно.
— А вы подумайте. На одной чаше весов – ваша жизнь. На другой – большая и долгая жизнь человека, которого вы ненавидите, и которая сама вот-вот закончится...
— До свидания, доктор Харви.
— Надеюсь, что до свидания. Подумайте, Марти, и звоните. Это бесплатно, оплата только в случае успешного наследства.
— Нет! – сказал я твердо.
— Вы поступаете очень правильно, и вы весьма неглупы, — улыбнулся Харви и снова выпустил облако тошнотворной корицы. – Именно так вы и должны были ответить мне при личной встрече в таком публичном месте. Вы мне правда очень, очень понравились, Марти! – широко улыбнулся он. — Если бы я был геем, я бы в вас влюбился!
Я молча развернулся и пошел искать дорогу в паб, где ждала Синтия. Искал, видимо, дольше, чем он — велосипеда у входа уже не было.
— Этот твой врач! Это не врач, это... – зашипел я на нее с порога.
— Я знаю, — Синтия улыбнулась и мягко взяла меня за рукав. – Обсудим всё дома.
* * *
За пять лет дом не изменился, только побольше стало плюща. Обычный тесный двухэтажный домик, сжатый с боков такими же компактными соседями на тихой улочке в пригороде Лондона. Дядя мог себе позволить куда более просторный дворец в самом Сохо, но почему-то предпочитал жить здесь.
По сердцу снова пробежал холодок, и в тысячный раз кто-то внутри спросил, правильно ли я делаю. И в тысячный раз я ответил себе, что не делаю ничего. Решать буду не я.
Подойдя к дубовой двери, я погремел бронзовым кольцом.
— Входи, Марти, не заперто! — рявкнул мне в ухо дребезжащий дядин голос из коробки домофона.
Домофона раньше не было – дядя ненавидел технику. Видимо, в какой-то момент сдался и перестроился. Я вошел в дом.
Здесь, как и прежде, пахло трубочным табаком и деревом, старой мебелью и старой бумагой — как в библиотеке. И тоже ничего не изменилось: маленькая гостиная, кухня, багровый письменный стол, заваленный стопками документов – ноутбуков дядя по-прежнему не признавал. Или не бросал на столике в гостиной? Узкая лестница, в детстве я любил кататься по ее перилам. Старик до сих пор жил в спальне на втором этаже – и не лень ему в таком возрасте ползать по крутой лестнице.
— Марти! – донесся пронзительный голос. – Захвати мою трубку!
Я нашел у камина дядину трубку и прошел сквозь дом во внутренний дворик. Дядя сидел в шезлонге, укрыв ноги пледом, и читал книгу. Рядом стояла его трость, а на земле лежали садовые ножницы. Дворик был аккуратно подстрижен.
— Рад, что решил навестить меня, — проскрипел дядя, не поднимая глаз от книги, и перелистнул страницу. – Я действительно рад тебя видеть. Но ровно до того момента, когда ты откроешь рот и попросишь денег.
Рот пришлось закрыть. Я подвинул стул и присел рядом.
— Здравствуй, дядя Джо. Как твои дела, как ты себя чувствуешь?
— В моем возрасте, Марти, о самочувствии следует беседовать только с врачом и священником. Для всех прочих у меня все в порядке — у вас хватает собственных проблем. О них и расскажи.
Я вздохнул.
— У меня нет особых новостей. Я нигде не учусь, у меня нет работы, но мы всё еще с Синтией.
— Хищная ворона вцепилась в тебя клещом.
— Она любит меня.
— Врешь, Марти, тебя никто не любит. Даже ты сам. Тебя не за что любить, ты ничего для этого не сделал.
Я вздохнул.
— И как я жил эти пять лет без твоих оскорблений, дядя Джо?
— Но ты за ними приехал. Или у тебя завелся другой человек, который скажет правду?
Я глянул ему в глаза, но словно обжегся – в дядиных глазах всегда плясал дьявольский огонь.
— Да, дядя, — сказал я кротко, — такой человек завелся. Это большой и очень неприятный китаец. Он ганстер, мафиози. На прошлой неделе он с подручными затолкал меня в машину, отвез на берег Темзы и макал головой в воду. Клялся, что убьет меня, если я не верну долги.
Я искоса глянул на дядю, но мои слова не произвели эффекта – дядя безмятежно читал книгу.
— Дядя Джо, ты не услышал важную новость, которой я с тобой поделился.
— Услышал, — задумчиво кивнул дядя, перелистывая страницу.
— Что же ты услышал?
– Сяолун требует вернуть деньги.
Я невольно подпрыгнул.
— Я не говорил этого! Откуда ты знаешь, что его зовут Сяолун?!!
Дядя посмотрел на меня поверх очков.
— Тебе не следовало брать деньги у Сяолуна.
— Да, но он сам...
— Марти, еще раз: тебе не следовало брать деньги у Сяолуна.
— А у кого мне их брать следовало?
— В твоем возрасте – уже ни у кого. Только в банке под толковый бизнес-план. Я тебя предупреждал.
Мы помолчали.
— Что ты намерен делать дальше? – спокойно продолжал дядя. — Как будешь рассчитываться с Сяолуном?
— Дядя, ты не представляешь, сколько я ему должен!
— Миллион четыреста тридцать тысяч фунтов.
— Да откуда ты всё знаешь?! – я снова подпрыгнул, и тут до меня дошло: — Он приходил к тебе требовать мой долг?! И что ты ему ответил?
— Я ответил, что ты заработаешь и отдашь.
— Я заработаю?! Но как? Где?!
— Теперь ты на верном пути, Марти. Хорошие вопросы начал задавать себе.
— Но он убьет меня! Как ты себя будешь чувствовать, когда коп из полиции пригласит тебя на опознание трупа?
— Я буду очень расстроен. Мне будет тяжело, — согласился дядя. – Постарайся меня не расстроить, Марти, я очень немолод.
Он взял трубку, деловито набил ее табаком, а затем снова углубился в книжку, выпуская кольца дыма.
— Правильно ли я понял, — уточнил я еще раз для очистки совести, — что когда моя жизнь висит на волоске, ты мне отказываешь в помощи?
— Я много раз пытался тебе помочь, Марти, — ответил дядя. — Но деньги тебе не помогут — ты не умеешь с ними работать.
— Но меня убьют!
— Ты уже большой мальчик? Большому мальчику – большие проблемы. — Дядя Джо снова углубился в книгу.
Ответ на свой вопрос я получил, выбор был сделан.
— Я бы попил ч... – я запнулся. – Я бы попил чаю...
— Да, — кивнул дядя Джо, не поднимая глаз от книги, — И мне сделай.
Я ушел в дом на кухню, закрыл за собой дверь, и вскоре вернулся с двумя дымящимися чашками. Ту, что с фарфоровой ложечкой, я поставил перед дядей на плетеный столик. А ту, что с металлической, взял себе.
Не отрываясь от книги, дядя помешал фарфоровой ложечкой в чашке.
— Сахар, надеюсь, не клал? — спросил он брезгливо.
— Всё, как ты любишь, — ответил я, чувствуя, как мой голос звучит глухо и надтреснуто.
Дядя взял чашку, поднес к губам, подул и снова поставил на столик. Меня обдало жаром – на миг подумалось, что у дяди могли везде стоять камеры наблюдения. Но я вспомнил, как он ненавидит любую технику, и успокоился.
Дядя отложил книгу, медленно откинул плед, опустил ноги на землю, закусил губу и с трудом сел. Немного отдышался, нащупал трость, сделал еще один рывок и поднялся на ноги. Он стоял передо мной, опираясь на трость рукой, а в другой держа трубку: маленький, ссохшийся, скособоченный, но такой же самовлюбленный, гремучий и опасный.
— В старости, Марти, с каждым днем труднее подниматься. А каждый день пролетает быстрее предыдущего. Если однажды ты не заставишь себя встать – больше не встанешь.
— Это всё твоя спина после Кореи? – спросил я просто чтобы что-то спросить.
— Да, — ответил дядя Джо. – Не только спина. Тело в старости — это как дом, который гниет. Сегодня крыша начала течь, завтра камин засорился, потом перестало закрываться окно, а кран горячей воды в ванной хрустнул и рассыпался у тебя в руке... А потом ты оглядываешься назад и понимаешь, что все твое свободное время уже давно уходит только на этот бесконечный ремонт. И чем больше ты шаркаешь по дому с полотенцем и прислушиваешься, где снова капает с крыши, тем больше все рушится. Это отвратительно, Марти. Я не могу тебе такого пожелать. Но и не пожелать такого я тоже тебе не могу — в каждом возрасте свои плюсы и радости, и ты должен пройти этот путь до конца.
— Ты устал жить, дядя Джо? – спросил я, стараясь не глядеть на него.
— Тело устало, — ответил он. – Но я не тело. Я тот, кто командует телом. А командир не может устать командовать – у него нет такой опции. У него только долг и ответственность. Очень жаль, Марти, что мы с тобой говорим на разных языках... Посмотри на себя – ты заплыл жиром. А я до сих пор начинаю утро с гимнастики. Мои упражнения теперь совсем просты, а из тренажеров лишь эта трость. Но иначе я не смогу себя уважать. А ты, Марти, — перекормленная тряпка, как всё ваше поколение. Жевать еду и глотать развлечения с экранов – это все, чему вы научились. Вы настолько привыкли жрать, что даже не замечаете, какой низкосортной дрянью вас стали кормить!
Он взял чашку, поднес к губам и сделал маленький глоток.
— Даже чай теперь не тот, — сказал дядя с отвращением и вернул чашку на блюдце, — горчит и пахнет йодом и порохом. Это не тот бергамот, который был в моей молодости. Но другого вы не заслужили...
И тут меня почему-то взяла злоба.
— Не заслужили? И что же мы такого тебе сделали, что ничего не заслужили?!
— Вы просто мало делали.
— Этими словами ты, дядя Джо, моего отца угробил с матерью! Если бы ты не был таким жестоким подлецом, они были бы сейчас живы!
Дядя изменился в лице, и я увидел, как его пальцы стали такого же цвета, как и слоновая кость набалдашника трости, которую он сжимал.
— Угробил? – прошипел он. – Да как ты смеешь такое говорить? Я вырастил твоего отца после смерти Анри! Я дал ему лучшее образование! Я дал ему самую ответственную работу! Я дал работу твоей матери! Я...
— Ты не отдал ему половину, принадлежавшую Анри! Ты захапал компанию себе!
— Да что ты несешь, Марти?! – взревел дядя. – Компания – это ежедневный труд! А не сундук золота, который мы нашли с твоим дедом, чтобы теперь его можно было открыть и поделить на две кучи! Дом развалится, если от него отпилить половину!
Вдруг раздался требовательный звон, дядя Джо вынул мобильник и прижал к уху.
— Слушаю... – сказал он и действительно слушал некоторое время. – Нет. Значит, пусть шлют самолетами, мои цеха не будут ждать. Что? Нет, Фридрих. Люкс-серии мы не будем строить из дерьма. Мы делали из аргентинской лиственницы и будем делать! Если Гонзалес срывает поставку, я сдеру с него по суду все убытки и найду другого Гонзалеса. Что? – Некоторое время он брезгливо слушал. – Фридрих, я еще вчера сказал: нет. Через час буду в офисе, вызывай в Фейсбук Гонзалеса, и я ему объясню, кто он. — Дядя зло нажал отбой и тут же сам сделал звонок: — Вацек, через двадцать минут едем в офис, подъезжай, из машины не выходи, я сам спущусь. Что?! Меня не волнует, где ты. Я сейчас вызову такси для подстраховки, и если ты успеешь – заплатишь пятьдесят фунтов таксисту, а если не успеешь – мне больше не нужен шофер, которого нет через двадцать минут.
Дядя Джо с отвращением нажал отбой, молча вызвал такси через какое-то приложение, и только после этого снова посмотрел на меня.
— Каждая сволочь, — объяснил он, — норовит перестать работать, как только ты отвернешься! Если ты взялся за что-то, если сам вызвался – то будь мужчиной, доведи до конца, нравится тебе это или нет!
Он с отвращением схватил чашку, решительно выплеснул в рот всё до капли, и со звоном опустил на блюдце.
— Меня ждут дела, Марти, – сухо произнес Джозеф. – Подумай обо всем, что я тебе сегодня сказал. И приезжай через неделю. Мы не договорили. А нам надо поговорить. Я тебя жду.
* * *
В тот день я снова позвонил консультанту, чьи контакты мне передал Харви. Анонимное приложение, которое он мне для этой цели посоветовал, неузнаваемо меняло не только голос, но и лицо собеседника – в тот день я беседовал с афроамериканцем, чье лицо напоминало какого-то актера, но было слишком гладким и правильным, как бывает только в мультфильме. Чистый белый фон подчеркивал мультяшность происходящего. Впрочем, интонации и мимику лица анонимный чат воспроизводил полностью. И конечно у меня не было сомнений, с кем я говорю. Смысл в этой клоунаде был, видимо, чисто юридический – попробуй я записать наш разговор, в суде никто бы не смог доказать, что это был Харви.
— Как ваш дядя? – жизнерадостно спросил чернокожий парень, показав такие белые зубы, что казалось, будто у него во рту дыра, в которую просвечивает белый фон.
— Он бодр, полон желчи, и понесся в офис кого-то карать.
— Хорошо, — кивнул чернокожий собеседник. – К концу недели у него испортится настроение и закончатся силы на желчь. А к концу второй недели включится немного сил, и он примет важное решение.
— Мне не верится в это, — сказал я.
— Когда меня положили на операционный стол чтобы удалить аппендикс, — жизнерадостно произнес афроамериканец, выпуская клубы дыма изо рта, — я был абсолютно уверен, что наркоз на меня не подействует. Так и сказал хирургу. Правда, мне было всего шесть, но этот урок я помню до сих пор. – Он снова поднес ко рту ладонь и выпустил клубы дыма — совсем как дядя. – Просто не думайте ни о чем. Станьте близким и заботливым человеком, которому можно доверить наследство. Это недолго: конец второй недели — начало третьей.
* * *
Ровно через неделю я набрал дядин номер, но аппарат абонента был не в сети. Я позвонил снова, и снова ответа не было. Тогда я поехал к нему без звонка – он же сам мне велел.
Дядя лежал на спине в своей постели на втором этаже и смотрел в потолок не мигая. Его лицо выглядело белым и осунувшимся, дряблые щеки словно сползли вниз к ушам и там собрались в неопрятные складки.
— Дядя Джо? – спросил я, аккуратно постучавшись в крашеный косяк двери.
Он перевел на меня взгляд, полный невыразимой печали, вздохнул и снова уставился в потолок.
— Я звонил тебе, дядя Джо, но ты не брал трубку...
— Марти... – медленно просипел Джо одними губами. – Мне так тошно... Телефон валяется внизу, принеси его, у меня нет сил...
Я спустился вниз и принес ему телефон – он был разряжен.
— Набей табака в трубку, Марти... – попросил Джо.
Я набил трубку, зажег и поднес к его рту. Дядя Джо затянулся и закашлялся.
— Все бесполезно, Марти... – сказал он. – Все будет только хуже... Я слишком стар, Марти... этот мир проклят и безнадежен, я устал его держать, чтоб он не разваливался... сил больше нет ни на что... – последнее он произнес одними губами.
— Мне уйти, дядя Джо? – спросил я.
— Да... – выдохнул он и отрешенно закрыл глаза.
Я на цыпочках пошел прочь из комнаты, но дядя Джо вдруг открыл глаза снова.
— Помоги дойти до туалета... – прошептал он скрипуче. – Хоть такая от тебя будет польза.
Я помог старику подняться: сгорбленный, в белом халате, опираясь на трость дрожащей рукой, он выглядел привидением. Я поддерживал его за плечи, пока он, медленно шаркая, прошел до санузла и заперся внутри.
— Марти... – прокряхтел он из-за двери. – Ты здесь?
— Я здесь, дядя Джо.
— Марти, если бы ты знал, какая это безнадежная чернота... Тут сгнило всё... Этот мир, эти новости, кусты во дворе... Зачем я прожил свою никчемную жизнь? Почему я не погиб тогда, в восемь лет, при бомбежке Манчестера? Вместе с мамой и сестрой Элизой...
Я сглотнул и прижал ладони к крашеной двери санузла, словно пытаясь его успокоить.
— Но дядя Джо, ты прожил прекрасную жизнь! – сказал я. – Ты вырос, ты помог вырасти Анри...
— Его бы все равно взяли в тот же самый приют...
— Но без тебя! Дедушка рассказывал, ты специально ушел в дивизион воевать в Корее, чтобы заработать денег ему на колледж!
— Корея... – просипел дядя Джо. – Чудовищная мерзость, какой стыд... Я был снайпером, Марти... Я убивал людей... и учил людей убивать людей... Я убийца, я чудовище, Марти...
— Ты был солдатом и выполнял приказ!
— Я ничего не сделал полезного в жизни, я ничтожество...
За дверью полилась вода рукомойника, но казалось, что это слезы. Даже мне было невыносимо – через дверь на меня плыла безнадежная тоска дяди Джо.
— Не смей так говорить про моего дядю! – закричал я искренне. – Вы с Анри добились всего, вы построили с нуля богатейший мебельный бизнес! У вас заводы, магазины, вы даете работу двадцати тысячам людей...
— Тридцати тысячам... – проскрипел дядя Джо. – Я ничего им не дал... Я не могу им ничего дать, кроме зарплаты, комбинезона и электрической отвертки для сборки шкафа... Если бы я мог им передать свою память, свои правила, свои принципы... Но я никому не нужен, и у меня никого нет...
— У тебя есть я, дядя Джо! – сказал я, и сам испугался, насколько искренне сейчас в это поверил.
— Я даже тебе не могу ничего дать, Марти... – ответил дядя Джо, плеснул водой и завинтил оба крана. – Ты, Марти, такая жирная... такая распущенная и бесхребетная свинья... Я потерял тебя, Марти, давно... Я не смог ничего тебе дать, прости меня...
Он снова включил воду и заплакал – здесь, за дверью, это было слышно отчетливо. Хотя наверно он думал, что клекот воды всё заглушит. Наконец, он снова выключил воду, долго шуршал полотенцем, а потом вышел.
И это снова был дядя Джо, а не привидение – бесконечно уставший, бесконечно одинокий и безнадежно расстроенный, но все еще жесткий.
— Свари мне кофе, Марти, — сказал он.
— Но доктора запретили... – начал я.
— И позвони Вацеку, чтоб приехал, — продолжал дядя. — Я должен ехать... я должен... я... – Он вдруг пошатнулся и схватился обеими руками за дверь. Я неуклюже подхватил его.
— Нет сил... – прошептал дядя Джо. – Нет смысла... Оставь меня и уходи, Марти. Уходи и никогда не возвращайся... Ты убил меня своими словами... Ты считаешь, что я виновен в смерти твоего отца... Какая ты подлая сволочь, Марти!
Он вырвался, доковылял до постели и со стоном опустился подушку. Я помог ему укрыться одеялом.
— Ты правда считаешь, что это я вышвырнул машину твоих родителей на встречку через отбойник?
— Нет, дядя Джо. Но если бы ты их так не изматывал, аварии бы не было. Ты заставлял их работать с утра до ночи, я не видел их все детство... Они боялись тебя, дядя Джо, боялись тебе возразить.
— Они были управляющими, Марти! Главными управляющими! Они ездили с инспекцией по фабрикам и решали вопросы... Как я... Как мы с Анри...
Он тяжело вздохнул и снова уставился в потолок.
— Я устал от вас всех, — сказал он одними губами и судорожно схватился рукой за грудь. – Вы прокляты. Я проклят. Мы все прокляты. Уходи, Марти, у меня нет на тебя сил, мне тошно тебя видеть.
— Я приду через неделю, дядя Джо, — кротко сказал я.
— Не приходи никогда. Мне от тебя все хуже и хуже.
Я поплелся к двери, но напоследок обернулся.
— Может, вызвать врача? – спросил я с надеждой.
Дядя Джо не ответил – он обессиленно лежал лицом вверх и смотрел в потолок, его щеки снова опустились серыми складками к ушам. По ним текли слезы.
* * *
Три долгих дня я не мог решиться. Но потом понял, что скоро наступит этот рубеж – конец второй недели. И тогда я все для себя решил, и позвонил консультанту. На этот раз случайный аватар оказался покемоном. Интересно, в каком облике видел меня он?
— Я много думал, — сказал я. – Мы все отменяем. Я не могу больше! Я не такой.
Покемон задумчиво посмотрел на меня, вставил в рот палец и выпустил клуб дыма.
— Что случилось? – пропищал он мультяшным голоском. — Дядя дал денег?
— Нет! Мы просто должны отменить препарат, — повторил я твердо. – Это не обсуждается!
Покемон склонил голову набок.
— Препарата давно нет, — пискнул он. – Он распался, рассыпался на молекулы, впитался в жировые складки брюшины, сцепился с другими молекулами, выжег в мозгу синапсы в нужных тканях... Работа завершена, процессы запущены, ситуация необратима.
— Нет! – закричал я. – Так нельзя! Дядя невероятно страдает!
Покемон скривился.
— Это он вам так сказал? Ему просто кажется. Вокруг нас каждый день ходят депрессивные люди и постоянно рассказывают, как они несчастны. Они самые несчастные люди в мире – у них несчастная любовь, не сложившаяся жизнь, и вообще все плохо. А вы на них смотрите и думаете: как же ты достал, мне бы твои проблемы! Просто забудь этого козла, страдающая дура, и найди себе другого... Малыш на Пикадилли рыдает, мама не купила мороженое — он чувствует себя самым несчастным в мире. Вы броситесь его утешать, покупать мороженое? Нет, вы пройдете мимо и даже подмигнете его маме. Потому что нас мало волнует, что люди чувствуют внутри. Нас волнует, как у них дела в реальности. А в реальности дела плохи у вас. Это вы должны серьезных денег серьезным людям, это вас грозятся убить. А у дяди вашего, наоборот, все хорошо. Он богат, удивительно крепок для своего возраста, и ему совершенно никто не угрожает, кроме него самого.
— Но...
— Подождите, я не закончил. Вашему дяде осталось безучастно страдать совсем недолго — вот-вот включится вторая фаза: к нему вернется немного психической энергии, наложится на депрессию, и он примет единственно верное решение. Сам, без чьей-либо подсказки. На что он вам жаловался? На бессмысленность жизни? Все бесит? Одиночество?
— Да.
— Но это же чушь! – Покемон снова затянулся дымом. — Смысла в его жизни не меньше, чем у меня или у вас. Бесит – понятие вымышленное, нет бесов, которые бесят. И он не одинок – у него есть, как минимум, вы...
Я набрал воздуха и выпалил:
— Харви, это всё красивые слова, я тоже немного учился в колледже, и тоже слушал курс философии: можно и так повернуть, и наоборот, и всегда звучит красиво. Но я звоню вам потому, что принял решение это остановить.
— Во-первых, я не Харви, а Пикачу, — напомнил покемон. – Во-вторых, остановить это невозможно.
— Выписывайте противодействие! Антидепрессанты!
— Такой схемы не существует, – ответил покемон. — Это не так работает, как вы думаете. Нельзя на всей скорости выжать тормоз, когда нажат до упора газ, и надеяться, что машина плавно остановится. Она не остановится, она уже обречена. Она сорвет и газ, и тормоз, и полетит кувырком, да еще покалечит всех окружающих – и вас в первую очередь. Я понятно объясняю?
Я стиснул зубы.
— Харви, а кто говорил, что любит интересные задачи и верит, что антидепрессанты способны решить любую проблему? Это проблема, которую вам надо срочно решить!
— А иначе — что? – с вызовом спросил Пикачу.
— Мне терять нечего, — напомнил я. – Меня скоро убьют. А вот вы со своими препаратами рискуете познакомиться не только со Скотленд-Ярдом, но и с МИ-5!
— Это будет для меня дауншифтинг: ведь я работаю на МИ-6.
— Значит, вы там больше не работаете! Я подключу полицию и журналистов, если вы не спасете дядю, я вам устрою такую утечку...
— Вы меня решили напугать... — Покемон задумчиво выпустил изо рта кольцо дыма.
На миг приложение дало сбой в мимике: рот Пикачу уплыл вверх вместе с кольцом, глаз вдруг рухнул на место рта, и сложившееся чудовище оказалось таким омерзительным, что я похолодел. Но через миг картинка покрылась квадратами и щелчком вернулась в норму: передо мной снова был Пикачу.
— Я попробую объяснить, Марти, — назвал он меня по имени своим мультяшным голоском. – Вы наверно не в курсе, что такое МИ-6. Почитайте в Википедии. МИ-6 — это не мебельная фабрика, оттуда не увольняют. Особенно учитывая ту пикантную область моей профессии, в которую черт меня дернул по дружбе вас посвятить в тот солнечный кембриджский денек под действием новенького не обкатанного релаксанта... Вы наверно не до конца понимаете, какими исследованиями я занимаюсь? Может, вы думаете, что моя работа – обижать чьих-то пожилых дядюшек? Поверьте, то, с чем вы столкнулись совершенно бесплатно – это мое доброе отношение к Синтии и вечная нехватка статистики. А работаю я для интересов страны. Поэтому я при любом раскладе уцелею – я нужен МИ-6 даже больше, чем их киберотдел, и заменить меня пока некем. Но цена этой утечки для МИ-6 будет так высока, что все остальное окажется выжжено напалмом в большом радиусе. Вы поставили крест на себе? Ваше дело, Марти. Вас не волнует, что по самым разным бытовым причинам за пару дней уйдут из жизни все те полицейские и журналисты, которых вы задумали так подло схлестнуть с геополитическими интересами родного Королевства? Окей, они тоже на вашей совести. Может, вы думаете, что спасете дядю, подняв шум? Вы ж не идиот, Марти. Никто не сохранит живой экспонат для независимых анализов и свободных репортеров. Даже трупа не останется для исследований. И наконец, Синтия. Вы ее любите, Марти? Хотите, чтобы утром ее нашли в ванной комнате с остановившимся сердцем?
Я молчал, потому что вдруг понял, как он прав. И только нежелание скандала не даст этому парню сделать звонок, чтобы с остановившемся сердцем к утру нашли меня... Или он обязан это сделать по инструкции?
— Харви, — перебил я, — перестаньте меня запугивать. Я принял решение — я хочу спасти дядю Джо. И я сделаю это.
— Вы не сделаете этого, — спокойно сказал покемон.
— Посмотрим, — ответил я. — Или я не Мартин Логан!
— Вы не Логан, — нагло ответил покемон и отключился.
Вскоре мне стала названивать Синтия, но я не отвечал на звонки — просто выключил телефон.
* * *
Заснуть я не мог – ворочался, и мне всё время чудился на лестнице за дверью шорох. Мне и раньше представлялась картина, как ночью в эту дверь врываются люди Сяолуна, надевают мне на голову черный мешок как в кино и волокут по лестнице. Сейчас мне представлялись невзрачные штатские с белыми глазами убийц – как из фильмов про Джеймса Бонда. Этот бесконечный калейдоскоп заставлял меня дрожать, я чувствовал, что простыня холодная от пота. Под утро мне все-таки удалось уснуть. По крайней мере, перед глазами поплыли сумбурные образы: Пикачу, потом я в колледже на каком-то экзамене сдаю свой дизайн-макет, потом лодка на канале в Кембридже, заваленная ведрами и рюкзаками, потом Синтия — как в тот день, когда она подсела ко мне в пабе... А потом я услышал, как в прихожей щелкнул замок и раздалось пыхтение. Уж точно не Синтия, а больше ни у кого не было ключа от моей квартиры. Я распахнул глаза – вокруг темнота. Показалось? Снова послышалось пыхтение, затем чиркнула зажигалка, и я испуганно зажмурился, притворяясь спящим. Сердце колотилось так, что я не мог понять: то ли кто-то ходит по комнате, то ли это грохочет у меня внутри.
— Марти! – требовательно раздалось у меня над головой. – Проснись, Марти!
Я открыл глаза.
Надо мной склонился дядя с горящей зажигалкой, и ее огонь отражался в его зрачках.
— Нам надо поговорить, Марти, — сказал он глухо. – Другого выхода нет. Где у тебя зажигается чертов свет?!
— Откуда у тебя ключ, дядя Джо? – спросил я ошарашенно.
— Ты уже забыл, чья это квартира, — с горечью сказал дядя. – Как же я тебя избаловал. Мальчику тяжело жить в квартире погибших родителей, мальчик хочет жить один, в студии, в центре Сохо, он дизайнер...
Я вскочил, зажег свет и начал торопливо одеваться. Мысли путались. Дядя внимательно смотрел на меня. Сегодня он выглядел гораздо лучше: не было ни складок, ни мешков под глазами, лицо было чисто выбрито, а костюм безупречен, как в прежние времена. Только был он немного бледен, а глаза красные, воспаленные. Одеваться под его пристальным взглядом было очень некомфортно. Дядя шагал по квартире, опираясь на трость, и разглядывал мой бардак.
— А Синтия все-таки с тобой не живет, – сказал он желчно.
— Мы встречаемся... Что-то случилось, дядя Джо?
— Случилось, – ответил он. – Я много думал Марти, очень много. Тот наш разговор во дворе... Он привел меня в жуткую, беспросветную депрессию – я даже не знал, что такое бывает. Я понимаю, ты не хотел этого, но так вышло. Мне уже не хотелось ничего – ни жить, ни есть, ни даже курить трубку, я лежал много дней, смотрел в потолок и понимал, что жизнь кончена и все бессмысленно. Я это понимаю и сейчас. Скажу честно – больше всего на свете мне сейчас хочется умереть и наконец освободиться от этой черноты. Как долгожданный подарок и освобождение от страданий. Но черт побери, я не могу себе позволить этого подарка, Марти! Я его пока не заслужил, потому что у меня есть незаконченные дела на этой земле. И если бог дал мне напоследок немного сил, то это для того, чтобы я делал то, что должен, а не то, что хочется. А должен я, Марти, — он упер в меня узловатый палец, — сделать из тебя человека.
— Что?! – опешил я.
— Сделать из тебя человека, — повторил дядя Джо. – Потому что это ты, Марти, причина моего страдания. После смерти Мэй я остался совсем один, но я справился. Я с достоинством старел, продолжал вести дела в главном офисе, читал книги, подстригал участок, раз в неделю ходил в оперу... А потом снова появился ты, Марти! И сказал мне такое, от чего я потерял весь свой покой, волю и радость жизни...
— Про родителей?
Дядя Джо брезгливо обнюхал пустую бутылку виски, стоявшую на столе, и принялся распахивать шкафы на кухне один за другим.
— Что ты за гадость пьешь? Где твой бар, Марти?
— У меня нет бара.
— Ты что, алкоголик? Только у алкоголиков дома нет бара — они допивают все, что к ним попадает.
Я открыл рот, но не нашелся, что ответить.
— Я много думал, Марти, – снова повернулся ко мне дядя Джо с горечью. – У меня совершенно безвыходное положение. Ты – мой единственный наследник, у нас с Мэй нет детей. Но я не могу тебе оставить «БАК» – ты бестолковая, бесхребетная свинья. Эта ноша убьет тебя. Ты бизнес разоришь, тысячи людей оставишь без работы, а сам погибнешь – либо от жира и алкоголя, либо тебя придушит какая-нибудь циничная Синтия.
— Не смей так говорить!
— Оставить тебя ни с чем, — продолжал дядя задумчиво, — я тоже не могу: ты сын Питера, ты внук Анри. Ты носишь мою фамилию, черт тебя дери, Марти Логан! Все подсказывает мне, что я должен спуститься в гостиную, отпереть сейф, вынуть винтовку и застрелиться. И оставить тебя решать свои проблемы. Но именно поэтому я не могу этого сделать – нет такой опции. И поэтому я здесь.
— Чего же ты хочешь, дядя Джо? – спросил я.
— Я хочу все оставшееся время, которое мне дано Господом, — зло произнес дядя Джо, — потратить на то, что я не успел: cделать из тебя человека. Своими руками! Двадцать четыре часа в сутки! Семь дней в неделю!
— Что это значит?!
— Это значит, что ты не получишь наследства — я все активы завещал в Международный Красный Крест. Чертовы волонтеры едут из благополучной Европы раздавать африканским детям лекарства от малярии — по колено в грязи, да под пулями! Это они достойны помощи. А не жадная свинья, которая готова просадить чужой миллион в электронную рулетку! Но тебе, Марти, я оставлю нечто более ценное – свою память, свои принципы и опыт. И этот капитал ты будешь монетизировать всю оставшуюся жизнь.
— Но... – я не мог подобрать слова. — Дядя Джо, ты представить не можешь, как я рад увидеть тебя живым и бодрым!
Дядя Джо меня не слушал. Он хмуро смотрел на часы:
– Я не бодрый и почти уже не живой. Сейчас пять утра, Марти. Запомни это время: это время, когда ты должен поднять с постели свою эгоистичную задницу и отправить ее на пробежку. – Он властно взмахнул тростью и направился к двери. – Вперед, за мной!
— Ты что же, — пробормотал я, – побежишь? В свои восемьдесят шесть?!
— Легкой трусцой и опираясь на палку, — желчно кивнул дядя. — А на углу, когда у тебя перехватит горло и заколет в твоем жирном боку, я тебя еще и обгоню...
* * *
С этого часа для меня начался ад. Неутомимый дядя всегда был рядом, кажется, он даже не спал. Он двигался медленно, дышал тяжело, кашлял, курил и опирался на трость, но постоянно требовал, требовал, требовал, и постоянно читал нотации. Иногда – бил меня тростью.
В пять утра он гнал меня на пробежку. Потом заставлял готовить ему завтрак. Потом засаживал меня за французский и заставлял зубрить. Потом мы обедали, дядя сам выбирал новое кафе, мы шли туда пешком, и это было отдыхом, потому что дядя шел медленно, от меня ничего не требовал, а только говорил.
— Посмотри на людей, Марти! – желчно говорил дядя Джо и взмахивал тростью. — У них не будет ни достижений, ни бизнеса – они не умеют жить. С утра они пьют кофе, чтобы заставить себя собраться и выйти из дома, едут на службу и там протирают штаны, вечером идут в паб и выжигают мозг алкоголем, дома включают дебильный сериал и засыпают. Они не просыпаются никогда! Они живут и надеются, что их повысят, полюбят, оценят... Останови любого, спроси: что ты сделал за последние десять лет? Собирал мебель, получал зарплату, взял в кредит машину, встретил подружку и случайно родил ребенка, выбрался на отдых в Прованс? Что ты запланировал сделать в следующие десять лет? Взять новую машину? Они не хозяева своей жизни, это животные, рабочая сила. Человек, который не умеет составить себе план и заставить себя его выполнить – это животное. Ваше поколение даже не умеет добиваться женщины – вы как листья осенние, вас сорвало с веток, вы в воздухе покружились, столкнулись случайно, если слиплись – упали вместе, не слиплись – упали по отдельности. Ты слышишь меня, Марти?
— Угу, — кивал я.
После обеда мы до вечера занимались бизнесом – дядя рассказывал мне, как строил «БАК», какие хитроумные ловушки обходил и какие приемы выдумывал. Учил бухгалтерии, учил вести переговоры, объяснял тонкости рекламы. Потом мы ехали в офис – там дядя заставлял меня читать тонны бумаг, искать не сходящиеся балансы и выбирать поставщиков. А я всё делал неправильно, и дядю Джо это приводило в отчаяние.
— Ты совершенно необучаемая свинья, Марти, — говорил он. – Питер уверял меня, что у тебя нет способностей бизнесмена, но у тебя вообще нет способностей! Ты говорил, что мечтаешь стать дизайнером мебели – ладно, я отправил тебя в лучший колледж. Прошло восемь лет, где этот дизайн? Где тот колледж? У тебя за спиной все заводы «БАК», ты мог сейчас ходить как породистый йоркшир – покрытый медалями всех мебельных выставок! Значит, ты мне врал, что тебе нравится дизайн?
Вечером мы отправлялись ужинать в бар, шли по улице, и дядя давал мне задания. Он требовал, чтобы я подходил знакомиться с девушками, на которых он укажет, причем иногда указывал на старух. Требовал, чтобы я подходил к чьему-нибудь шумному столику и заявлял, что они слишком громко разговаривают. Однажды потребовал, чтобы я подошел к трем чернокожим парням в татуировках, оживленно жестикулирующим в углу на набережной, и сказал, что им здесь нельзя стоять... Я был уверен, что меня побьют, но парни почему-то извинились и ушли. Били меня в другой раз – я получил в пах коленом, а в глаза из баллончика от истерички, к которой дядя велел мне подойти и шепнуть на ухо, что она так красива, что я не прочь заняться с ней сексом...
Потом мы ковыляли домой, и дядя снова читал нотации, пытаясь вбить мне в голову свои истины:
— Ты человек ровно настолько, насколько сумел себя заставить быть человеком.
— Угу, – говорил я отрешенно.
— Когда я называю тебя жирной свиньей, — объяснял дядя, – я говорю не про тебя, а про твое тело, твою голову и мозг. Ты должен стать хозяином, научиться подчинять его себе. Себе, Марти!
— Угу...
— Каждый раз, когда твоя свинья что-то просит, ты должен ей отказать, Марти! Сколько раз ты отказал ей – столько раз ты человек. Ты должен научиться получать удовольствие именно от этого отказа, Марти! Понимаешь меня?
— Угу.
— Ты должен научиться выживать среди стада, в которое превратилось ваше поколение. Мне было проще, Марти — у меня не было выхода. Погибла мать и сестра Луиза, мне было восемь, у меня на руках был двухлетний брат, нас устроили в приют... Ты знаешь, что такое приют военных лет? Это было очень дрянное детство, Марти. Это не планшеты и не конфеты. Мы были никто и ничьи в разрушенной войной стране. Я пошел в армию, чтобы Анри смог получить образование – Анри был мой капитал, я в него вкладывался. А когда Анри получил степень по экономике, он стал мозгом, а я стал его руками. Мы не спали, мы не ели, мы работали, Марти! С пяти утра и до полуночи! Знаешь, сколько мебели я собрал вот этими руками за первые двенадцать лет, пока мы не встали на ноги? Знаешь, сколько раз мы ошибались, сколько раз падали и начинали почти с нуля, сколько оскорблений я слышал, сколько встретил циничных и лживых людей, набивавшихся в партнеры?
— Угу...
— Но каждый раз я заставлял себя делать то, чего не желала свинья внутри... Ты думаешь, я жестокий, я требовательный?
— Угу...
— Нет, Марти, это – жалкие крохи той жестокости, которую я ежедневно предъявляю к себе. А иначе я бы уже давно умер.
Он остановился на мосту и принялся раскуривать свою трубку.
— Угу, — сказал я невпопад.
— Я знаю, Марти, — дядя Джо затянулся, — Знаю, как я тебе надоел. Я отстану от тебя в двух случаях. Либо когда умру, либо когда увижу, что ты сам хозяин своей свинье, а не плывешь по течению в облаке дерьма и мусора! – он выпустил изо рта дым.
— Дядя Джо, — не выдержал я. – А курить ты не пробовал бросить?
На его лице появилось задумчивое выражение.
— Пробовал, — кивнул дядя Джо, — но у меня не получилось. Я ведь тоже не ангел.
— Ну вот видишь! – оживился я, но дядя Джо поднял руку.
— Это лишь значит, что я плохо пробовал или мне было не нужно. Ты хочешь от меня чуда? Тебе показать, как бросают курить?
— Ну... – замялся я.
— Вот так бросают курить, — сказал дядя Джо и кинул с моста свою трубку, а следом полетела зажигалка и табакерка.
Больше дядя Джо не курил.
* * *
Я давно потерял счет дням. Мобильник дядя Джо у меня отобрал. Синтия пыталась звонить, но с ней поговорил он: сказал, что Марти очень занят своим дядей, и его надо оставить на время.
В один из дней мы возвращались домой через мост Миллениум, как вдруг дядя Джо остановился, вцепился в перила, а затем схватился рукой за сердце.
— Дядя Джо! – закричал я. – Дядя Джо, тебе плохо?
Со всех сторон к нам бросились туристы и прохожие. Но дядя Джо помотал головой и вдруг улыбнулся.
— Отпустило! – сказал он счастливо, и прохожие потеряли к нему интерес.
— Сердце? – взволновался я.
— Нет, — дядя Джо потряс головой. – Душу отпустило. Посмотри, Марти, какая красота! В какой красивый мир мы попали! – он поднял трость и указал вдаль, на огни Тауэра, глаза его светились. – Какая красивая Темза!
— Я не люблю Темзу, меня в нее Сяолун головой макал, и наверно скоро утопит.
— Не утопит, — беспечно откликнулся дядя. – В этом нет смысла – трупы долги не отдают. Сяолун хочет, чтобы ты хорошо работал, хорошо жил, и отдавал долг.
— Это он тебе так сказал? – удивился я.
— Это я ему так сказал, — ответил дядя Джо. – Так что расслабься. Ты умеешь радоваться жизни, Марти?
— Не знаю... — растерялся я.
Дядя Джо обнял меня за плечо.
— А ты должен уметь и это, Марти! Ты должен уметь не только приказывать своей свинье, но и выгуливать ей, давать ей резвиться. Ты должен чувствовать красоту, музыку, еду, красивых женщин! И каждый раз ты должен говорить себе: какое счастье, какая красота! Ты понимаешь меня?
— Угу.
Дядя опустил взгляд и стал смотреть вниз, на блики Темзы.
— Здесь очень хороший мир, Марти, — сказал он тихо. – Как мне жаль его покидать. Почти нет войн, везде достаток, всюду эти ваши новые технологии, все, что нам давалось кровью, вы получаете прежде, чем успеете пожелать... Если б только я мог стать опять молодым, Марти! Я бы работал как бык дни и ночи, я бы открывал эти ваши стартапы как консервные банки. Я бы гонял на велосипеде, путешествовал, искал и добивался свою Мэй... Ох, Мэй...
Он замолчал, улыбнулся и уставился вдаль.
Я стоял рядом, смотрел на огни Тауэра, на огненные блики, и все пытался понять, что за необыкновенную красоту увидел дядя Джо. И мне показалось, что я тоже вдруг ее увидел – словно мне передалась наконец его энергия, которую он так долго пытался в меня впихнуть. Мы были на одной волне. И кажется, он тоже меня чувствовал.
— А ведь знаешь, Марти, — сказал дядя Джо, — я был уверен, что навсегда потерял это счастье жить, и мне остался только долг... Но нет, я снова чувствую! — Он обвел тростью все вокруг и улыбнулся совершенно счастливой улыбкой.
— Какое сегодня число, дядя Джо? – вдруг спросил я.
— Пятнадцатое мая, — ответил он без паузы.
Меня окатило холодом.
— Пятнадцатое мая? То есть, ты со мной возишься уже месяц?!
— Да, — просто ответил дядя Джо. – И оно того стоило. Да, Марти?
Я молчал потрясенно.
Дядя Джо полез в карман плаща и протянул мне мой телефон. Потом отсчитал из бумажника стопку денег и тоже вручил мне.
— Что это значит, дядя Джо?
— Ты свободен, Марти. Я сделал для тебя всё, что мог. Дальше — сам. А я устал. Я поеду домой.
Он развернулся и пошел по мосту, не оборачиваясь. А я смотрел ему вслед, пока он не скрылся в толпе.
* * *
Я включил мобильник, и мне тут же позвонила Синтия. Она была очень взволнована и раздражена.
— Что происходит? – кричала она. – Где ты был все это время?
— Учился, — сказал я. – Ты в центре? Давай встретимся через час в нашем пабе.
Я купил букет желтых роз, пришел в паб и вручил цветы Синтии. Она была очень удивлена – я ей не дарил цветов давным-давно.
— Желтые розы? — спросила она.
— Викторианский язык цветов, — объяснил я.
— Не знаю такого языка.
— Я тоже на это надеюсь.
— Да ты ли это вообще? – спросила она, оглядывая меня. – Что с тобой стало? Ты же стал худой, ты же... А что с дядей? – спросила она быстро. – Он оставил тебе наследство?
— Нет. Он перевел все активы в Красный Крест.
— Да ты смеешься? – рассердилась Синтия.
— Я абсолютно серьезен.
Синтия обиженно поджала губы.
— Нет, так не годится, Марти, — сказала она. — Ты должен уговорить дядю оставить наследство тебе! Слышишь? Тебе! Если ты этого не сделаешь, то я не знаю... я уйду от тебя!
— Вот прямо уйдешь? — улыбнулся я.
— Я не могу жить с таким бесхребетным человеком! Мы с тобой столько лет ждали этого наследства!
— Мы? — уточнил я.
— Да, мы! — капризно повторила Синтия. — Мы не чужие люди, Марти!
— Конечно, — кивнул я, — у тебя ведь даже ключ от моей квартиры. Ты его не потеряла, надеюсь?
— Нет, вот он...
Я аккуратно взял у нее из рук ключ и поцеловал в щеку.
— Спасибо тебе, Синтия, – сказал я. – У нас было много хороших моментов, которые я запомню навсегда. Но наши пути разошлись, и больше мы не увидимся.
— Как это? – опешила Синтия. – Что это значит? Ты не можешь так поступить со мной!
— Именно так я и должен поступить с женщиной, которая так ждала наследства моего дяди. К тому же, я уезжаю в далекую страну, а ты со мной не поедешь. Прощай.
Я поднялся и вышел из паба. На душе было тепло и спокойно.
Добравшись до дома, я выключил телефон и рухнул спать. И привычно проснулся ровно в пять. Но я не успел даже выйти на пробежку, как услышал, что кто-то шуршит у двери снаружи.
Я тихо прошел на кухню и взял два ножа – один в руку, другой заткнул сзади за пояс. Встал сбоку от двери и крикнул «входите, не заперто!»
Дверь раскрылась и вошел незнакомый дядька, которого я со спины не узнал. Но даже если он был от Сяолуна, он был полный, неуклюжий, и всего лишь один. Так что с двумя ножами я погорячился — пришлось спрятать за спину и второй.
— Марти, это вы? – спросил дядька взволнованно, с небольшим польским акцентом. – Я Вацек, шофер дяди Джозефа! У него инфаркт, он в больнице и просит приехать!
* * *
Когда я подошел к дядиной палате, оттуда вдруг вышел Сяолун. Большой толстый китаец в белом халате казался здесь хирургом, а не гангстером. Увидев меня, он тоже опешил. А затем развел руками, словно извиняясь, и бочком, бочком проскочил мимо.
Палата дяди оказалась такой же маленькой, как и его спальня. И лежал он в той же позе на спине, с уплывшими к ушам щеками и заострившимся лицом. Рядом светились медицинские приборы и поблескивали шнуры капельниц.
— Дядя Джо, ты слышишь меня? – спросил я.
— Заходи, Марти, — раздался скрипучий голос. – Прости, что вырвал тебя, хотел попрощаться на всякий случай.
— Что с тобой, дядя? Что говорят врачи?
— Инфаркт. Переутомился я с тобой, Марти.
— Да я вообще не понимаю, как ты все это вытерпел...
— Но я не жалею, — заскрипел Джо. – Это было отличное время, Марти.
— Да, — сказал я искренне. – До сих пор не могу осмыслить.
— Я тебя позвал, чтобы сказать: прости меня, Марти. Я много сделал неправильного и виноват перед тобой.
— Ты передо мной виноват?! – изумился я. – В чем же, господи?!
— Во многом, Марти. Я действительно слишком нагружал твоего отца. Я правда завещал все состояние Красному Кресту и не изменю своего решения.
— Я поддерживаю это, — сказал я. – Я, дядя Джо, еще и присмотрю за ним, за твоим состоянием, правильно ли его используют.
— Как это? – не понял дядя Джо.
— Я решил уехать волонтером в Африку. Потому что хочу стать врачом. Не менеджером, не дизайнером – врачом.
Из глаз дяди покатились слезы.
— Обнял бы тебя, — сказал он, – Да понавешали на меня всякой вашей электронной чертовщины твои будущие коллеги.
— Заодно и от Сяолуна спрячусь временно... – Я опасливо покосился на дверь. – Он даже сюда приходил из тебя долг выбивать?
— За Сяолуна меня отдельно прости, — вздохнул дядя. – Это мой начальник охраны. Я подкидывал тебе деньги через него, а когда узнал, как ты их просадил... Хотел заставить тебя научиться работать.
Я открыл рот, и глаза наполнились слезами.
— Дядя Джо, — выдавил я. – Да я сам виноват перед тобой, дядя Джо. Ты даже представить себе не можешь, как я перед тобой виноват! Я буду носить этот камень в душе до конца своих дней.
— Я чего-то не знаю? – нахмурился дядя Джо. – Ты женишься на Синтии?
— Нет, — мрачно усмехнулся я. – С ней я расстался. Все хуже. Настолько хуже, что ты даже не сможешь представить... Оно уже в прошлом. Но...
— Рассказывай, не томи. Что ж ты мог мне такого плохого сделать? Нагадил мне в трубку?
Я помотал головой:
— Не могу рассказать, дядя Джо.
— Тебе станет легче.
— Да. Но тебе — тяжелей. А вот этого я совсем не хочу.
Дядя откинулся на подушку.
— Значит, чему-то я смог тебя научить, — задумчиво сказал он. – Тогда и не рассказывай. Я просто тебя прощаю. А сейчас иди, Марти. – Он откинулся на подушку и закрыл глаза. — Я прожил долгую и сложную жизнь. А теперь мне пора отдохнуть...
* * *
Больше я никогда не видел дядю Джозефа живым, только говорил с ним по телефону. Нет, он не умер к утру. К обеду ему сделали операцию на сердце, и он снова не умер. Но в реанимацию меня не пускали до конца недели. А мне надо было держать слово, и я уехал волонтером в сирийский госпиталь — мне было все равно, куда. Я провел там три года, встретил Ингу, а когда вернулся в Лондон, дядя Джозеф уже умер — мы так больше и не увиделись. Зато мне довелось однажды встретиться с доктором Харви — уже после того, как я окончил медицинский колледж и стал работать врачом. Поговорить нам не удалось, хотя я его узнал сразу — Харви привезли к нам в кардиологию без сознания, его подобрали на улице с остановившимся сердцем. Оно отчаянно не хотело работать — сердечная мышца словно засыпала. Мы откачивали его несколько часов, а потом я решился на операцию и поставил ему водитель ритма. Я рассчитывал, что он придет в сознание на следующий день и расскажет, что с ним произошло. Но к утру за ним приехали полицейские и люди из спецслужб — они показали предписание о переводе в военный госпиталь, и больше я его никогда не видел.
Мне до сих пор кажется, что я в любой момент могу набрать номер и позвонить дяде Джо. Кажется, просто здесь, в Лондоне, дяди временно нет. Хотя умом понимаю, что его действительно нет. Таких людей больше не делают, мы утратили этот рецепт.
май 2017