СПОР ХОЗЯЙСТВУЮЩИХ СУБЪЕКТОВ
Дом выглядел нежилым – древняя пятиэтажка с пустыми оконными проемами и выкрошенными тут и там кирпичами. Но навигатор показывал именно сюда. Поэтому я набрал номер клиента.
— Я вас вижу. Поднимайтесь на пятый этаж! – ответил жизнерадостный бас.
Я вошел внутрь и зашагал по лестнице, усыпанной бутылками и обломками кирпича. Пятый этаж оказался залом с колоннами. Здесь было мрачно, дощатый пол давно прогнил, а у дальней стены грудились монументальные обломки старой электроники с кудрявыми ветвями оборванных проводов – похоже, тут раньше была телефонная станция.
Передо мной стоял здоровенный негр – почти двухметрового роста, в деловом костюме. Лицо его выглядело грубым и даже зверским, если бы не приветливая улыбка. Не то, чтобы негр в Петербурге выглядел пришельцем, но...
— Где будут стеклопакеты? – спросил я.
— Везде! – Негр широко обвел рукой зал, а затем протянул ладонь: — Меня зовут Чак Салах, можете звать просто Чак.
— Клим, — представился я, пожимая здоровенную ладонь, и привычно начал: — В нашем каталоге несколько типов рамных конструкций, фурнитура ведущих производителей, а также...
— Всё на ваше усмотрение! — перебил Чак. — Считайте, что здесь будет офис.
Я вынул лазерную рулетку и принялся за работу. В таком ветхом месте мне работать еще не приходилось. Доски под ногами трещали, стены были кривые, рамы выбили давно, а балки оконных перекрытий были из дерева — там, где штукатурка осыпалась, виднелись трещины и прогибы. Спиной я чувствовал взгляд Чака – тот смотрел внимательно и неотрывно.
— Вы, Клим Андреевич, хорошо знаете свое дело, — удовлетворенно произнес Чак, когда я дошел до третьего окна. – Вам нравится ваша работа?
— Нравится, — буркнул я, пытаясь сообразить, кто ему мог сообщить мое отчество.
— Но почему-то вы делаете ее без удовольствия.
— Это дом под снос, какой смысл ставить пластиковые окна?
Чак смотрел на меня с улыбкой.
— Так устроена жизнь, Клим Андреевич. Что бы мы ни делали, в конечном итоге всё под снос...
Я пожал плечами, но он вдруг продолжил:
— На самом деле я просто хотел познакомиться с вами и предложить вам сделать кое-что для бессмертия. Для вашего бессмертия. Но начать наше знакомство имело смысл в привычной для вас ситуации.
«Маньяк», — подумал я, краем глаза прикидывая расстояние до лестницы. Незаметно спрятал рулетку, сжал рюкзак и принялся медленно отходить, делая вид, что увлеченно рассматриваю только что измеренный проем.
— Вы полагаете, что я маньяк... — Проклятый негр словно читал мои мысли. – На самом деле этот дом не мой, и мне действительно не нужны пластиковые окна – это лишь повод познакомиться с вами. В каком-то смысле я пришелец из будущего, и я к вам по делу. В этом здании неуютно, давайте прогуляемся по городу и я вам кое-что расскажу... — Чак гостеприимно указал в сторону лестницы. – Но чтобы вы не убежали, не выслушав, я вас заинтригую. Я знаю о вас, Клим Андреевич, всё. Вам двадцать семь, вы замерщик окон в большой фирме, в детстве мечтали стать футболистом, а мать заставляла играть на пианино...
— В эпоху соцсетей это несложно узнать, — заметил я, торопливо спускаясь по ступенькам.
— В школе вы организовали хип-хоп группу «Бомба», но после армии всё бросили, — продолжал Чак, гулко топая по ступеням чуть позади. — Хотя в мобильнике у вас установлено почти композиторское приложение «Ритм-мюзик»...
— Я им так и не пользовался!
— Я знаю. У вас девушка Оксана, вы собираетесь пожениться осенью...
Первый этаж был уже близко, оставалось чуть-чуть протянуть время, и даже если Чак бросится на меня, я успею выбежать на улицу, а там люди, машины, полиция...
— Это все не тайна, Чак. Удивите меня: расскажите то, что никто не знает?
— Извольте, — сказал Чак. — Вам нравится фантазировать про медсестру. Когда вы устали, то представляете, что Оксана — незнакомая медсестра в пустом кабинете поликлиники. И тогда у вас всё получается. Но по какой-то неведомой мне причине вы считаете эту фантазию настолько постыдной, что не рассказывали о ней никому...
Я замер и обернулся. Чак почтительно остановился в отдалении. Он улыбался, и его зубы в полумраке казались сплошной белоснежной пластинкой — будто свежеустановленная пластиковая рама.
— Клим Андреевич, мы просто прогуляемся с вами по улице, и я вам всё расскажу. И про вас, и про себя, и про бессмертие, и про дело, ради которого я здесь.
Мы шагали по Петроградке, словно старые друзья, которые давно не виделись.
— Мой принцип работы, Клим Андреевич, всегда говорить правду. Поначалу это убыточно, но в долгосрочной перспективе дает наилучшие результаты. За это меня и ценят. Так что позвольте пару слов о себе. Я родился во Вторую эпоху – постинформационную, эпоху физического бессмертия. Это отсюда примерно шестьдесят лет.
— То есть, родились уже бессмертным?
— Нет, — засмеялся Чак. – Я родился в городке Алькариста, в США – это неблагополучный черный городок, бессмертных там не было. А я был невероятным дураком даже в нашем городке. Не смог даже закончить школу. Впрочем, это было не нужно. Чтоб вы представляли себе наш мир, скажу, что почти всю работу у нас делали автоматы. У вас пока только роботы-пылесосы и роботы-доставщики...
— Робота-доставщика нет, — возразил я.
— Кое-где есть. Но дело не в этом. У нас всё делали автоматы. Это несложно: дешевая электроника, точная механика, нейросети с принятием решений, связь и координация служб – и люди стали в общем не нужны. Рабочие заводов – не нужны, нет ручного труда. Не нужны водители, охранники, бухгалтеры, приемщики товаров, наладчики, диспетчеры, повара, медсестры ваши любимые... Извините. У вас нет профессии водонос, лифтер, типографский наборщик или паяльщик телевизоров — лифт едет сам, вода течет из крана, телевизоры собирает станок.
— То есть, не осталось профессий?
— Осталось немного. Творческие работники, ученые, чиновники, операторы особо сложных процессов, ну или там, где люди хотят, чтобы им пиццу принес живой человек, а не дрон. Ну и, конечно, живая няня для ребенка тоже модная тема.
— И проститутки? – спросил я.
— Проститутки исчезли, я их уже не застал, – сказал Чак, как мне показалось, с некоторой грустью. — Выросло поколение, для которого ежедневный случайный секс — норма, раскованность и эксперименты – предмет гордости, косметология и фитнес – образ жизни, а не использовать регулярно приложения знакомств – так же стыдно, как не мыться. Кому охота платить за секс, если у каждого очередь, только выбирай? Кого может удивить проститутка или проститут? Только тех, кого в сексе возбуждает оплата...
Мы вышли на набережную Карповки и пошли по ней.
– Мы отвлеклись, — продолжил Чак. – Я не занимался проституцией, я занимался наркотиками – раскладывал закладки с кокаином в банде Кристофера, был такой местный парень. Я был тупой, но полиция еще тупее – я попался только через три года.
— А зачем вам это? – удивился я.
— Зачем я работал? Мог не работать, на нашей улице никто не работал. В то время в США уже был социальный минимум, каждый гражданин имел соцкарту – деньги, которых вполне хватало на проживание и питание. Плюс бесплатное образование, медицина и транспорт.
— Хотел бы я так жить...
Чак покачал головой:
— Ужасная жизнь. Только пока живешь в гетто, этого не понимаешь. Необходимость вышибает человека из зоны комфорта, и тогда он эволюционирует. А если работать не надо, все вокруг пьют пиво, смотрят шоу и деградируют. Можно устроиться хоть доставщиком пиццы, но работать считалось неприличным. Зачем? Конечно, если есть лишние деньги, можно купить более крутую тачку, более просторный дом и дисплей размером со стену. А лучше купить генмод, но это уже совсем дорого.
— Это что? – удивился я.
— Это такая ДНК-инъекция конкретно под твой геном, которая вызывает достаточно быструю перестройку органов, — пояснил Чак. — Можно купить даже молодость, но борьба со старением — дорогая и многоступенчатая процедура, генмоды надо покупать много и регулярно. А так — женщины мечтали отрастить большие сиськи и задницу. Ну а Кристофер сперва накопил на полуметровый член, потом сделал себе высокий рост и огромные мышцы, а потом купил великолепную переносимость алкоголя: мог пить литрами, и ни в одном глазу. Мы ему дико завидовали. Хотя совершенно теперь не понимаю, почему. А когда я вышел из тюрьмы, он уже выбелил кожу и ходил по району белым голубоглазым парнем. Через много лет, я слышал, его застрелили. Может именно за это.
— Получается, бессмертие было не для всех? – уточнил я.
— Конечно, – кивнул Чак. – В мое время это была крайне дорогая процедура. Чтобы создать индивидуальный ДНК-патч требуется огромный объем вычислений. А квантовых компьютеров у нас еще не было. Но и желающих было мало – у нас очень хорошо работала пропаганда. – Чак принялся театрально взмахивать рукой, словно отрубал куски ленты с лозунгами: — Бессмертие – для трусов! Диспансеризация – для мнительных! Работа – для жадных! Дети – для замороченных! – Он помолчал. – В неблагополучных районах работало очень эффективно. Обществу и правда стало не нужно так много неработающих людей, а это был самый гуманный способ их сократить. А вырвался я оттуда чудом...
Он снова ненадолго замолчал, магия голоса этого удивительного человека исчезла, и я вдруг понял, насколько странно выглядит та чушь, которую он несет.
— Чак, я чем вы докажете, что вы пришелец из будущего? – спросил я.
Чак остановился.
— Строго говоря, — усмехнулся он, — это не я пришелец из будущего, а вы со своим миром пришельцы у меня. Это я вас вызвал. Но это пока слишком сложная мысль, мы к ней еще вернемся. А сейчас вам нужно какое-то мелкое чудо?
Я кивнул.
— Что вы хотите? — буднично предложил Чак. – Две луны в небе? Легкий дождик из серебряных монет? Три дельфина в речке Карповке?
Я кивнул.
И в тот же миг оловянная гладь Карповки пошла кругами и оттуда высунулась самая настоящая сизая дельфинья морда! Справа и слева высунулись еще две, в следующий миг они взлетели в воздух, синхронно перевернулись, обдав поверхность веселыми брызгами, и ушли в глубину. Я помотал головой и протер глаза. И когда открыл их снова, по воде все еще шли круги.
На лице Чака сияла удовлетворенная улыбка. Надо было просить дождь из монет.
— Итак, — подытожил он бодро. – Некоторое время у вас не будет сомнений в моей реальности.
— Я думаю, вообще уже не будет...
— Еще как будет! – засмеялся Чак. – Но я продолжу свою историю. Кончилось тем, что меня взяли копы, долго мочалили в одиночной камере, но Кристофера я не сдал. Мне дали два года, но забыли перевести в общую тюрьму. Два, черт побери, проклятых года я сидел в одиночной камере, где не было даже экрана! Я сидел на полу и орал целые дни – материл копов, читал рэп, как мне казалось. Я был так зол, что когда ко мне зашел священник, я подбил ему глаз и больше он не приходил. У меня была только стальная миска, ложку я сломал. Я развлекался тем, что научился подбрасывать миску задницей.
— Это как? – удивился я.
— Как футболист — только не мяч, а миска, и не головой, а задницей. Дайте мне ваш рюкзак на минутку?
Чак вдруг выгнулся как бразильская танцовщица и смешно отклячил задницу – из-под делового костюма даже вылезла синяя рубашка. Он поставил рюкзак себе на задницу, словно на круп лошади, и принялся ловкими движениями подбрасывать. Рюкзак взлетал вверх, переворачивался, громыхая внутри образцами рам и фурнитуры, и приземлялся снова ему на зад другой стороной. Пару раз Чак ловил задом рюкзак, ставя его на ребро и балансировал– не понимаю, откуда в рюкзаке ребро и как ему это удавалось. Редкие прохожие не обращали на нас внимания – у нас в Питере привыкли к чудакам. Наконец Чак вернул мне рюкзак и привел себя в порядок, заправив рубашку и подтянув галстук.
— Добро пожаловать в мою эпоху, — подытожил он.
— Невероятно!
— Ничего особенного, — скромно ответил Чак. — Если сидишь в одиночке два года, если у тебя из игрушек только миска и матерный рэп, и ты невероятно тупой – то нет ничего невозможного! Но это меня и спасло. Я вышел из тюрьмы, меня встретила пара друзей, и в тот же вечер в пивной я показал им свой фокус. Один снял видео. Видео за пару дней набрало миллион просмотров. На третьи сутки меня нашли и пригласили выступить в шоу «Таланты». Это шоу, которое смотрит вся страна. И там я выиграл приз месяца. Я подкидывал пиццу, а не миску. Они запикали мат про полицию, но жюри проголосовало за меня единогласно! А в жюри были звезды. Приз месяца, черт возьми! Десять миллионов на карту! Я мог купить что угодно!
— Вы купили бессмертие? – догадался я.
— Нет, — покачал головой Чак. — Я был непроходимо туп. Самый тупой парень в Алькаристе, а может и во всей Флориде. Я купил всем выпивки, а наутро поехал в госпиталь покупать генмод. Но даже не смог придумать, какой. Мне дали каталог, но голова болела после вчерашнего, а читал я плохо. Я попросил сделать мне самую дорогую модификацию из всех, что есть! Врачами были автоматы, спорить со мной никто не стал.
— Это оказалось бессмертие? – догадался я.
— Нет, на бессмертие моих денег не хватило бы. Это оказался самый дорогой и очень редкий генмод, который наверно во всем нашем округе никто никогда не заказывал. Все были уверены, что это у них и так есть. Когда мне рассказали, что за генмод я купил за свои десять миллионов, было поздно. А когда я рассказывал друзьям, каждый отвечал одинаково: Чак, ты дурак, что ли?
— Так что же это было?
— Сложнейшая модификация мозга, — ответил он. – Проще говоря, я докупил себе кучу ума. Горевал три месяцев, но потом начало действовать.
— Вы умны, — согласился я.
— Очень, — кивнул Чак. – Но это не моя заслуга. Чем тупее был мозг, тем эффективнее изменения — больше простора для роста нейронных ансамблей. Достаточно сказать, что потом я выучил сорок семь языков, и на одиннадцати говорю без акцента, в том числе на русском – я много работал с русскими. В общем, я быстро понял, кто я и где меня угораздило жить, и отправился учиться на юриста. Быстро сделал карьеру, открыл свое бюро, переехал в район олигархов, стал покупать бессмертие. И, насколько мне известно, жил так долго, пока не надоело.
— Тут я не понял... – насторожился я.
Чак махнул рукой.
— В этом смысле я такой же, как и вы, — ответил он загадочно. – Я прожил долгую жизнь, отказался от физического, а потом и от цифрового бессмертия, но заработал бессмертие вселенское. И поэтому сейчас меня в некотором смысле тоже воскресили в молодом возрасте, чтобы поручить работу. Работу с вами. О себе я рассказал, теперь поговорим о вас. Но не на улице же? – Он остановился, и я тоже. Перед нами светился отель. – Зайдем поужинаем? Здесь лучший в городе французский ресторан.
— Боюсь, у меня нет денег на ресторан.
— Я угощаю! – Чак сделал широкий жест.
— Мне неудобно принять такой подарок... – засомневался я.
— Мне этот ужин не будет стоить ни копейки! – уверил Чак и загадочно улыбнулся: – Довольно скоро вы в этом убедитесь.
Мы зашли внутрь. Швейцар провел нас в пустой ресторанный зал, там нас встретил официант. Он со значением покосился на мою одежду и рюкзак, но не сказал ничего.
Чак заказал что-то на свой выбор, и вскоре перед нами стали появляться здоровенные белоснежные тарелки, в центре которых лежали откровенно художественные композиции из кусочков еды. Но, черт побери, как это было вкусно!
Чак ел не спеша, смакуя, и мне пришлось тоже есть медленно, хотя теперь я чувствовал, насколько голоден.
— Чак! — наконец не выдержал я. – О чем вы хотели со мной поговорить?
— Ах, да, – кивнул Чак, вспомнив, зачем мы здесь. – Я хотел вас, Клим Андреевич, убедить начать писать музыку.
Я чуть не поперхнулся.
— Что?
— Музыку, — повторил Чак. – В детстве вас учили играть на пианино. У вас есть приложение в смартфоне. Мне надо, чтоб вы начали писать музыку.
— Зачем? – удивился я.
— За полмиллиона рублей, — ответил Чак. – Если это будет то, что нужно, разумеется. Неплохая награда, верно? Считайте, что участвуете в конкурсе.
Я обалдело помотал головой:
— Нет, вам это зачем, Чак?
— Таков спор.
— Но я никогда не писал музыку и даже не знаю, как это делать!
Чак протер губы накрахмаленной салфеткой, и я понял, что все это время он держал ее на коленях. Кажется, в ресторанах так положено? Я раскатал свою.
— Это прекрасно, что вы не писали музыку, — ответил он. – Возможно, вам и выпадет честь создать свой стиль.
— Стиль?
— Потомки назовут его рапс. Рэп-рапсодия.
— Это как?
Чак лукаво покачал пальцем.
— Вот этого я вам сказать не могу. Иначе музыку напишете не вы, а какой-нибудь другой Клим Андреевич Кукушкин. Это квантовый эффект вселенной: либо ты создаешь, либо наблюдаешь. Об этом в другой раз. А пока скажу, что вас угораздило родиться в Первую, добессмертную эпоху, и в этом смысле вы ничем не лучше австралопитека. Ни телесное бессмертие, ни цифровое вам не светит. Но у вас остается шанс на бессмертие вселенское, а его надо заслужить.
— Как это?
Чак отложил на стол салфетку, повернув запястье так, чтобы тайком глянуть на часы. Но я заметил.
— У меня почти не осталось времени, чтобы рассказать про бессмертие физическое и цифровое, — сказал Чак. – А бессмертие вселенское неплохо объясняют религиозные тексты. Принцип там изложен неверно, но верна суть: жизнь после смерти существует, но ее надо заслужить при жизни. Тогда о вас вспомнят. И пригласят пожить еще много-много раз. Как сделал я сегодня.
— Не понимаю вас, — покачал я головой.
— До следующего раза! — торопливо сказал Чак. – Хотя в следующий раз мне снова придется вам доказывать, что я из будущего. Главное запомните: музыка. Писать музыку! Запомнили?
Я не успел ничего ответить, как Чак на моих глазах растаял в воздухе. Вот только что он сидел передо мной – здоровенный, огромный, колоритный, артистичный, вдруг начал тускнеть и пропал. Остались только пустые тарелки.
— Вот же дрянь! – прохрипел я. – А платить буду я?!
И в этот момент меня толкнули в бок. А потом еще раз. Я понял, что это пришел официант, испуганно обернулся, но вдруг увидел Оксану.
— Ты опять храпишь! — сказала Оксана раздраженно. – Перевернись!
* * *
Сон оказался таким ярким, что не собирался уходить из головы. Я перевернулся на другой бок, полежал, снова перевернулся. Встал, вышел на балкон и долго смотрел на розовые рассветные облака, пока не замерз. Вернулся и долго пил кофе на кухне, дожидаясь, когда проснется Оксана. Наконец, она выползла — растрепанная, хмурая, сонно растирая кулачками глаза.
— Ты представляешь, — начал я, — что мне сегодня снилось?
— Вот только не начинай... — поморщилась она и заперлась в туалете.
Я без удовольствия допил кофе и стал собираться на работу.
Сегодня у меня числилось всего два адреса. Первый был в центре. Я приехал на полчаса раньше, но домофон ответил, чтобы я приходил в назначенное время, а не когда вздумается. Посидел во дворе на скамейке полчасика, позвонил снова. Стареющая дама с брезгливо поджатыми губами всем видом давала понять, что видит меня насквозь, и обмануть ее не удастся. Она расспрашивала меня, повторяя одни и те же вопросы другими словами, подолгу рассматривала образцы, которые я вынимал из рюкзака, делала вид, что поглощена листанием каталогов, а сама искоса наблюдала, как бы я чего не украл, пока измеряю проемы. Во вторую комнату она меня даже не пустила – сказала, что окна там такие же, как в первой. Я объяснял, что даже лишний сантиметр может привести к тому, что рама не встанет, а она делается на заказ, и продать ее никому другому нельзя... Но хозяйка была непреклонна и требовала, чтобы я назвал сумму без замера. Я рассчитал, и она тут же с мстительным торжеством объявила, что цена безумная, и дураков нет. Словно репетировала заранее. Что ж, типичная ситуация замерщика. Следуя нашей инструкции – а вдруг проверят? — я вяло предложил сэкономить на монолитной створке и отечественной фурнитуре, дождался первых же возмущенных звуков, попрощался и ушел.
Второй адрес был аж в Колпино, зато это был Пашка. Наш Пашка. Мы не виделись со школы, но он меня нашел в соцсети, прочел, где я работаю, и написал. Я уже выхлопотал у начальства скидку.
Пашка совсем не изменился – только от ноздрей по щекам тянулись две глубокие траншеи. К моему приезду он подготовился основательно: накрыл стол – скатерть, нарезка, салатики, коньяк. Пыльные табуретки он заранее обернул свежей пленкой. В пустой квартире со снятыми полами, с отключенной водой, в строительной пыли, в самый разгар ремонта – я оценил подвиг. Оба окна – кухня и комнатка – были измерены, цена Пашке вполне годилась: сразу видно, интересовался.
Остаток дня мы просто болтали. Я рассказывал про свою жизнь. Пашка про свою: выучился на психоаналитика, ведет свой кабинет в частной клинике, собрался жениться, купил в ипотеку квартиру, крошечную, да в Колпино, зато свою. Вспоминали одноклассников, но вспомнили немногих: один выпал из окна, другой вроде опять сидит, третья замужем в Румынии. Стали делиться разными забавными историями, и я ему пересказал сегодняшний сон. Пашка слушал внимательно и не перебивал. Учитывая его профессию, это немного смущало.
— Красиво! — с завистью ответил он, когда я закончил. – Мне такое давно не снится. Хочешь поговорить об этом? – спросил он затейливо.
Я кивнул.
— Ну что я могу тебе сказать, Кукушкин... – Пашка зажмурил глаз и смотрел через пустой пластиковый стаканчик на забрызганную цементом лампочку, свисавшую с потолка на коротком шнуре. – Если брать психоанализ, выходит, ты уж не обижайся, что большой мускулистый негр подчинил тебя своей воле...
— Это что значит? – насторожился я.
— Да не важно, все равно это не про тебя, — отмахнулся Пашка. — Не везде он нынче хорош, психоанализ. Ну а чисто по-человечески – я думаю, это сон о том, что тебе не нравится работа.
— Из чего делается такой вывод? – осведомился я.
— Ну смотри... – Пашка сложил на столе башенку из двух кулаков, поставил сверху подбородок и принялся говорить: — Ты приходишь работать в темный, заброшенный неуютный дом. Тебя пугает неприятный клиент – черный, может, маньяк.
— Чак оказался вполне приятным!
— Но он заставляет тебя чувствовать неудобство. Сперва показывает, что твоя работа не нужна. Потом открытым текстом советует ее бросить — заняться музыкой. Потом унижает тебя приглашением в дорогой ресторан.
— Унижает?
— Конечно. Ты же почувствовал себя нищим рядом с ним, осознал, что не зарабатываешь на рестораны, тебе стало неудобно. А в итоге он исчез, оставив тебя платить за всё. Жулик твой Чак, вот что я тебе скажу. Но как плод твоего воображения, он говорит тебе о том, что ты сам себе сказать боишься: бросай всё и займись музыкой. Как эта группа в школе называлась, где ты на клавишах играл? «Атом»? «Граната»?
Я посмотрел на часы.
— Ладно, Пашка, пора мне, а то Оксана будет ругаться.
Пашка кивнул и стал собираться – слопал последний лоскуток ветчины, мусор свернул в полиэтиленовый узел. Потом мы еще долго болтали в прихожей, а Пашка искал щетку, чтобы почистить мой рюкзак, который стал белым с одного бока.
— Кстати, а что за страшную тайну он про тебя знал? – спросил он вдруг.
— Да, не важно, — отмахнулся я.
— Мой тебе совет! — сказал Пашка и строго поднял палец: — Когда он приснится в следующий раз, спрашивай его не про тайны и не про дельфинчиков. А спроси про курс доллара. Должна же быть какая-то польза с пришельца из будущего?
— Думаешь, Чак еще появится? – спросил я.
Но Пашка не услышал – он хохотал над своей шуткой. А отсмеявшись, сказал серьезно:
— Есть приемы, чтобы понять, что ты спишь. Например, посмотреть на руки и на отражение в зеркале — все ли в порядке.
* * *
Прошло две недели. Я стоял в чьей-то прихожей и подписывал договор, когда раздался голос Чака:
— У вас найдется время поговорить, Клим Андреевич?
Я вздрогнул и уставился на клиента. Он совсем не напоминал Чака – лысый дедушка в мощных роговых очках был занят: обеими руками он листал папку с договором, снова и снова перечитывая. Произнести он ничего не мог потому, что губами держал свой паспорт, с которого мы только что списывали данные. Клиенты так часто делают почему-то, когда руки заняты.
— Нет! – сказал я.
Дедушка вздрогнул и посмотрел на меня.
— Это не вам, — объяснил я.
Дедушка снова уткнулся в договор, а Чак произнес:
— Можете отвечать мне мысленно, Клим Андреевич, никто нас не слышит.
Я посмотрел на свои руки. Руки как руки, немножко испачканы шариковой ручкой. На всякий случай ущипнул себя почти до крови и долго рассматривал красный щипок на ладони. Оглядев прихожую, увидел старое зеркало в обрамлении полированных реек и чугунных крюков, обвешанных пальто и шапками. Из зеркала на меня смотрел немного мутный, но вполне привычный я.
— Что вам надо, Чак? – спросил я мысленно.
— Мне надо, чтоб вы начали писать музыку, а вы не начали, — напомнил Чак. – Эй, куда же вы пошли?! – вскричал он возмущенно. – Попрощайтесь с клиентом и спрячьте договор, это не сон! Говорю вам: сегодня не сон!
Я попрощался с дедом и вышел из парадного.
— Прогуляемся немного, Клим Андреевич? – снова раздался голос. Он был негромкий, но шел со всех сторон сразу.
Я хмуро кивнул и пошел вдоль проспекта.
— Должен объясниться, — сообщил Чак. — К сожалению, я не могу являться в виде материи в ваш, Клим Андреевич, мир. Только видением. Если вы ждете от меня материальных доказательств, я их дать не смогу по определению. Я могу общаться лишь с вашими мыслями и не в силах дать ничего, что вы сможете предъявить кому-то третьему. Такова квантовая природа вселенной.
— Чак, пока вы не исчезли, — вспомнил я. – Какой курс доллара у нас будет, когда я проснусь?
— А вы не проснетесь, Клим Андреевич. Потому что не спите. Прошу вас учесть это и не делать глупостей — не хватать прохожих женщин за грудь, не пытаться взлететь над тротуаром, а лучше вообще никак не показывать, что мы беседуем.
— Вы уходите от ответа! — строго произнес я. – Курс доллара на завтра?
— Извольте, — согласился Чак, – но вы будете разочарованы, ничего необычного завтра не случится. Восемьдесят три рубля сорок две копейки.
— Ого! – удивился я вслух.
— Вы давно не следили за курсом, Клим Андреевич.
Я достал мобильник и записал цифры. Хотя если это сон, то смысл записывать?
– Вернемся к нашей истории, — продолжил Чак. — Мне важно рассказать вам о бессмертии и мотивировать хотя бы этим.
— В прошлый раз вы мне предлагали денег полмиллиона, но кто же вам поверит? – усмехнулся я.
— Вполне вас понимаю, — согласился Чак. – Тем не менее, поговорим о бессмертии: я попробую объяснить, как долго человечество искало его, и каким близким был все это время результат. Если мне удастся вас убедить, я выиграю спор и тоже получу немного своего бессмертия.
— А на что и с кем вы поспорили?
Но Чак пропустил мой вопрос:
— Мы остановились на том, как зарождалась эпоха биологического бессмертия. Сперва были невероятно дорогие процедуры омоложения на уровне клеток, гормонов и органов. Не буду утомлять подробностями, скажу лишь, что в мое время старение было побеждено как ВИЧ в ваши дни. ВИЧ никуда не делся, но пока у вас хватает денег на уникальные препараты, вашей жизни и здоровью ничто не угрожает. Звезды, олигархи, политики (в тех странах, где политики зарабатывают не меньше олигархов) – все тайком покупали молодость. Это злило многих: двадцать лет эстрадная звезда скачет и не стареет.
— У нас тоже так! – не удержался я.
— Так у вас уже и началось, — спокойно ответил Чак. – Процесс плавный, на смену грубым методам приходят более тонкие. Накачать кожу витаминами – неплохо, вызвать регенерацию органов – еще лучше, составить генный вирус, удлиняющий теламеры и очищающий клетки от накопившегося мусора – еще лучше. Конечно, технологии дешевели. Конечно, с годами стали доступны каждому, по бесплатной страховке. И что дальше? Проблема в том, что биологическое тело все равно имеет конец. Удлиняем срок жизни – обнаруживаем такие ужасные болезни, до которых раньше не доживали. Появилась отдельная наука — постгеронтология. И уж поверьте мне, Клим Андреевич, я изучил всю свою прожитую жизнь до конца, до 172, и видел это своими глазами. По сравнению с проблемами, которые пыталась решить постгеронтология, все проблемы геронтологии — типа заставить клетки печени работать как в юности – ерунда.
— Например? – заинтересовался я.
Чак на миг задумался.
— Пытаюсь подобрать пример из вашей эпохи. Вы водите машину?
— Нет.
— Но представим, что у вас автомобиль. Он новый, вам надо менять лишь расходники: масло, колодки, ремни, прокладки, покрышки... Допустим, ученые изобрели вечные колодки, вечное масло и вечные покрышки. И вы ездите без проблем пять лет, пока не выясняется, что рассыпалась коробка передач и поршни двигателя... А это уже сложнее и дороже. Но вам вшили вечный поршень и заменили коробку передач на самовосстанавливающуюся. И перекрасили корпус, чтобы машина выглядела как новенькая. Но она не новенькая. Прошло еще пять лет, и вылезли проблемы, о которых вы даже знать не могли. Из дверей дует — выкрошились резиновые уплотнители. Стекла помутнели. Из протертого сиденья лезет поролон и пахнет сыростью. Ладно, вы нашли мастеров, которые поправили и это – заменили, подлатали. Вы набили салон ароматизаторами, чтоб не пахло, и теперь пахнет химией. Во время езды вас окружает целый оркестр громких скрипов, но тут уже и самый опытный механик не в силах сказать, откуда они раздаются и как с ними бороться... Наконец, кузов прогнил в десяти местах, в том числе сгнил серийный номер, и вам не пройти техосмотр. И ни в одном официальном сервисе вам не заменят кузов, потому что вдруг он угнан? Черт побери, Клим Андреевич, приходило ли вам в голову переписать номер кузова, когда вы покупали машину? Думали ли вы, меняя первое масло, что появится скрип, с которым никто не знает, как бороться? Ты не вылезаешь из ремонтной мастерской, но никакой радости езда давно не приносит. А ведь бывает и хуже: руль заклинит, и машина едет в столб. И потом, распиливая останки, никто не сможет объяснить, почему руль заклинило. У новых машин не клинит, и у старых тоже такого не бывало, а у совсем старых... да что угодно может случиться, сами понимаете, какой возраст...
Чак умолк. Я тоже помолчал.
— Ну и какой выход? – спросил я наконец. – Где бессмертие?
— Люди искали. Один из модных способов – умереть на время, чтобы потом воскреснуть. Когда-то фараонов бальзамировали, а олигархов замораживали в жидком азоте. Но душу не сохранят ни высохшие лоскутки кожи, ни электроны, примерзшие к своим орбитам. С замороженными, кстати, было проблем больше всего – уже каждого человека в истории научились копировать по информационным следам, а у замороженных приходилось брать последнее состояние перед заморозкой. Проще воскресить самого фараона, чем его шкурку, лежавшую тысячи лет без него... Но об этом в другой раз. А пока, уже в конце той моей жизни, наступила эра цифрового бессмертия. Представляете в общих чертах, Клим Андреевич, у вас вроде много фильмов было про виртуальные миры?
Я кивнул:
— Когда герои бегают в виртуальном мире, чувствуя, будто это реальность?
— Примерно так. Возникли полноценные квантовые компьютеры, стало возможно переносить сознание в электронный мир и создать детализацию для чувств, не отличимую от реальности. Это решало некоторые проблемы постгеронтологии, но не решало основную проблему.
— Какую же?
— Не уверен, что поймете сразу, Клим Андреевич, но наука будущего формулирует закон так: локальное сознание имеет конечный ресурс.
— Не пойму.
— Детям иногда приводят пример: игра крестики-нолики имеет девять клеток, и количество ходов в ней – особенно разумных, интересных ходов – ограничено.
— А шахматы? – спросил я.
— Вы правы. Там доска побольше, количество ходов примерно как число атомов во вселенной. Квантовый компьютер решил задачу шахмат еще при моей жизни, но дело не в этом. Мне не нравятся примеры с досками, я объясню иначе. Представьте, что вам 120 лет. Выглядите вы на 50. Последние 70 вы скачете по сцене и поете свои хиты. Сперва вы прыгали на реальной сцене, потом на виртуальной, и живете в виртуальном доме. Разницы никакой, потому что вы одинаковый. Если вас заменить на кого-то другого, это уже не бессмертие. И вот вы прыгаете... Представляете, как вам надоело?
— Кто же мешает новых песен сочинить? — заметил я.
Я прямо почувствовал, как Чак оживился и встрепенулся — где бы он ни был.
— И это говорит молодой, здоровый, свеженький, не измотанный омолаживающими инъекциями человек, который отказывается писать мне музыку? – возмутился Чак.
— Я не умею писать музыку, – напомнил я. – Наймите себе аспирантку с композиторского отделения, больше пользы.
— Вы даже не пробовали! — возразил он. – А они пробовали! И перепробовали всё! И всё уже написали! Всё, что только могла дать миру их собственная, сформировавшаяся в детстве личность – со всеми ее комплексами, обидами, страстями и вопросами к мирозданию! А теперь они могут только повторяться. Впрочем, нового никто не ждет. Ведь кто сидит в зале перед сценой? В зале ваши фанаты – румяные стройные старики и старухи, которые впервые поцеловались на школьном выпускном под ваши песни полвека назад... Идем далее. Вы дали концерт в тысячный раз. Заработали еще денег. Чем вы займетесь? Чего хочет ваша душа? Пляжи тропических островов? Вы уже были на каждом по двадцать раз. Женщины? 100 лет подряд женщины, женщины, женщины? Не смешите, это занятие вам надоест уже через 50. Сорта вин? Вы перепробовали уже все. Выпиливание ледяных скульптур? Вечеринки с друзьями, все эти рыбалки, барбекю, «предлагаю поднять бокалы за хозяина этого прекрасного дома, его очередную супругу, детей, внуков, правнуков, праправнуков, пра-пра-пра...»? Поверьте, Клим Андреевич: конфеты божественно вкусны в детстве, приятны в юности, привычны в зрелости, но работники конфетной фабрики не едят конфет вообще – просто не чувствуют ни удовольствия, ни потребности.
Я покачал головой. Чувствовалось, что в его рассуждениях должна быть ошибка, но вот где?
— Можно менять образ жизни! – сказал я. – Постоянно учиться новому, обновляться!
— Можно... – вяло согласился Чак. – Заметьте: вам я это и предлагаю. Вам всего двадцать семь, вы еще ничего не пробовали. Но вы не хотите. Зато верите, что этого хочет 150-летний старик, который везде был, всё попробовал, сто раз учился новому, сто раз пробовал начать новую жизнь... Вы знаете, какой процент самоубийств в вашем мире? Люди устают и не видят смысла. Думаете, в будущем он снизится? Скажу так: по статистике средний возраст бессмертного человека 130 лет. Сто! Тридцать! Лет! Потом человек так устает от однообразия, что ему хочется однообразия, которое бывает лишь однажды. И в какой-то момент он делает выбор, который можно сделать только один раз – просто по определению. Вы проживете двадцать семь лет, сто, двести или двести тысяч – не важно. Тем более, в виртуальном мире время можно ускорить, многим надоедает синхронизироваться с неповоротливой реальностью, ждать, пока там снова взойдет солнце, кто-то нужный придет на работу и выйдет на связь. Многие проживают свои сто лет за астрономический час. И то, что вам не надоело за двадцать лет и даже за двести, уж поверьте, надоест за две тысячи...
— Вас послушать, бессмертия не может быть по определению?
— Именно так! — обрадовался Чак. – Но парадокс в том, что вы и так бессмертны. И даже не потому, что люди Третьей эпохи научатся выкапывать слепок вашей души из информационного мусора и оживлять.
— А они научатся?
— Насколько мне известно, да. Я родом из Второй эпохи, но работаю на Третью. Меня оживили из слепка, когда я в расцвете сил, и поручили поработать с вами.
Я остановился и почесал в затылке, словно пытаясь вычесать Чака оттуда.
— Получается, — сказал я, — что люди будущего всем подарят жизнь после смерти?
— Да кому вы там, простите, нужны? – возразил Чак.
Я опешил.
— То есть, как это? Почему нет?
— Ну вот вам, обитателю Первой эпохи, лично вам – интересно воскресить неандертальца, если была бы такая возможность?
— Конечно!
— А сто неандертальцев? Миллион? Миллиард? Из всех тысячелетий, где они только жили? Где вы собираетесь их поселить? Сколько лет жизни после смерти хотите подарить каждому из них? И что будете делать, когда они начнут заниматься привычными мерзостями – грабить, убивать, жрать друг дружку? Может, вам захочется устроить каждому суд над прожитой жизнью, взвесить поступки своими весами, хороших неандертальцев направить в благодатный пансион, а плохих погнать на вечную подземную каторгу? Да нужно ли это вам? А им? А кому?
Я задумался. Такая мысль мне никогда не приходила мне в голову.
— Но ведь их жизни – это как минимум, ценная информация? У каждого была своя судьба, это же как-то нужно изучать, систематизировать?
— Кому нужно? – жестко повторил Чак. – Вам? Господу богу? Вселенскому искусственному интеллекту? – Он выждал паузу. – Знаете, Клим Андреевич, вот у вас где-то есть мировой информаторий Гугль. Который много лет собирал всю информацию, какую только мог найти в сетях: чьи-то старинные переписки, доски объявлений о продаже лыж за неведомый год, давно закрывшиеся чаты прошлого века – годы непрерывной болтовни собеседников, которых, может, уже нет в живых... А потом Гуглю надоело. И он стер весь мусор прошлых эпох и оставил только актуальные архивы. И не потому, что у него не хватило места. А потому, что плевать, о чем болтали в чатах никому не нужные собеседники прошлого века – такого рода информацию даже нейросеть способна придумывать в любом количестве. Поэтому, Клим Андреевич, ваш единственный способ получить жизнь после смерти – сделать так, чтобы вы были хоть кому-то там интересны. Как тот неандерталец, который рисовал оленя на стене пещеры – можете не сомневаться, любопытные потомки его оживят еще миллион раз. Поэтому я и хочу, чтоб вы писали музыку. Ту самую музыку, ради которой люди Третьей эпохи уже не в первый раз оживляют Чака Салаха — выдающегося адвоката из Второй эпохи. Понимаете? А теперь мне пора. Прощайте!
Он умолк. Я дошел до самого конца проспекта, развернулся и побрел к ближайшему метро.
Дома я лег на диван и попытался проснуться. Но проснуться у меня так и не получилось. Потом пришла Оксана, мы сварили макароны с сыром и легли спать каждый на свою сторону.
На следующее утро меня разбудил менеджер Толик и холодно осведомился, почему я вчера не доехал до двух адресов. Черт, и правда, почему? Совсем этот Чак задурил мне голову. Я принялся извиняться, а Толик слушал внимательно и не перебивал. Я увы, хорошо знал Толика.
— Это всё? – спросил он, когда я замолк. И не дожидаясь ответа произнес: — Ты больше у нас не работаешь, Кукушкин. Парней с линейкой в Питере много, а из всех наших замерщиков у тебя самый низкий процент договоров. Шеф хотел тебя уволить с осени, но ты сам подставился. Заезжай в офис, сдашь оборудование, получишь остаток зарплаты, и без обид, старик...
Я повесил трубку и долго сидел, глядя в одну точку. Потом долго пил воду на кухне, завтракал, бесцельно ходил по комнате и сидел в интернете.
В какой-то момент вспомнил и полез читать про курс доллара. Оказалось, в каждом банке курс свой, все похожи на 83.42, но не точно. А потом я нашел какую-то самую главную биржу, но там курс менялся каждую секунду. Я обновлял страницу до тех пор, пока он стал 83.42. И тогда набрал номер Аллы:
— Добрый день, я Клим Кукушкин, мы с вами утром переписывались...
— Здравствуйте, Клим, — откликнулась Алла. – Но я не очень поняла. Уроки музыки – это вы хотите играть на фортепьяно?
— Нет, хочу научиться сочинять музыку.
Алла задумалась.
— А кто вам меня порекомендовал? – спросила она растерянно.
— Сам нашел. Искал аспирантов композиторского отделения, нашел ваш профиль, послушал ваши файлы, написал...
— Вам понравилось? – спросила она.
— Ну да, конечно, ничего так, — покивал я. – Когда мы можем начать?
Алла замялась.
— Я преподаю фоно, — сказала она. – А как придумывать музыку... Но хорошо, приезжайте, придумаем что-нибудь... В смысле — попробуем. Адрес я вам сейчас брошу в личку. Думаю, у меня найдется для вас программа обучения.
— Целая программа? – удивился я.
— Да, программа! — И она повесила трубку.
Я даже не успел спросить, насколько дорогая будет эта программа.
«Дорогая?» – написал я в личке.
Вместо ответа Алла прислала адрес.
Я поднялся из-за компьютера, и через час был в старом доме на Мойке.
В углу висели иконы и лампадки. По пыльному ковру ходили многочисленные кошки, а половину комнаты занимал старинный рояль, по крышке его были разложены ноты. Алла оказалась дамой неопределенного возраста. За час она успела подготовиться: подглядывая в желтоватый блокнот, принялась рассказывать мне историю музыки. Начала с Древней Греции и дошла до хорошо темперированного клавира. Я так и не понял, что это – древний музыкальный инструмент или название папки с нотами Баха. Но прерывать было неудобно.
Алла рассказывала старательно, интересно. Но – не то. Да и окна здесь были совсем безобразные – кривые, рассохшиеся, покрытые безобразной чешуей осыпающейся краски. Беда, а не окна. Такие надо либо реставрировать хорошо и дорого, либо сносить и ставить нормальный стеклопакет...
— Так зачем вам писать музыку, Клим? – повторила свой вопрос Алла.
Я оторвался от рамы.
— Мне уже двадцать семь, — сказал я. – Мне не нравится моя жизнь и моя работа.
— Разве музыку пишут когда что-то не нравится?
Я пожал плечами:
— Мне так посоветовал один товарищ.
— Музыкант?
— Совсем нет, — я уверенно покачал головой, но осекся: – То есть, конечно да. Финалист знаменитого музыкального конкурса из США.
Алла поджала губы.
— А если вы напишете музыку, куда вы ее понесете?
— Ну... Я отнесу этому товарищу. А он наверно даст денег.
— Если ему нужна музыка и он за нее платит, возьмите мою, — предложила Алла.
Она подошла к столу, где лежала стопка одинаковых отксеренных листков с нотами, взяла верхний и протянула мне.
Я покачал головой.
— Берите, вдруг они заинтересуются! — Алла сложила листок и вручила мне.
— Музыку должен писать я. Мне тоже хочется бессмертия, — сказал я, кладя листок в карман. – А музыка его дает. Я должен успеть сделать что-то ценное, чтобы стать бессмертным.
— Какая чушь! — сказала Алла. — Бессмертие дает только бог.
— И зачем это богу? – усмехнулся я, копируя интонации Чака.
— Потому что бог нас любит! — Алла пожала плечами. – А вы хоть кого-то любите?
— Конечно, — обиделся я. – Мать и брата люблю, они в Витебске, Оксану люблю...
— То есть, — перебила Алла, — вы хотите написать музыку и стать бессмертным, а тех, кого вы любите, пусть умрут?
Я опешил.
— Не, ну почему? – пробормотал я. – Пусть они тоже напишут... То есть... я постараюсь что-нибудь придумать... Я... Да что вы за чушь несете, Алла?!
— Это вы несете чушь, Клим! – воскликнула она.
— Я просто хочу писать музыку!
— Да вы не хотите писать музыку! Вы хотите бессмертия! А это грех гордыни! И бог вас за это накажет.
— Чем же он меня накажет? – усмехнулся я. – По морде даст?
— В таком тоне... – холодно начала Алла, вставая, но в это время в прихожей раздался требовательный звонок.
Алла пошла открывать дверь, а я отправился следом – обучение мое тут не сложилось.
В открывшуюся дверь ворвалась Оксана с большим мешком в руке. Все произошло в одну секунду. Она оглядела пространство безумными глазами. Увидела меня и швырнула мешок мне под ноги.
— Забирай все свои поганые вещи и больше не приходи! – взвизгнула она и без паузы повернулась к Алле: — Вот это и есть твоя «дорогая»?! – Оксана со всего размаху влепила Алле пощечину. – Дорогая, да? Дешевая старая сука! – Она ударила Аллу по второй щеке, а затем залилась слезами и выскочила на лестницу.
— Оксана! – закричал я, кидаясь к двери.
— Не подходи ко мне никогда! – истошно раздалось с нижних этажей. – Не подходи ко мне больше никогда!!!
* * *
До поезда на Витебск оставалось шесть часов, а идти мне было решительно некуда. Я просто шлепал под моросящим дождиком, и вдруг увидел тот самый дом, который мне снился. Он был все такой же – нежилой, без окон, с вывалившимися тут и там кирпичами. Я шагнул в темноту и стал подниматься по лестнице. На пятом этаже все так же грудилась телефонная аппаратура, зато в оконных проемах виднелось серое небо, острые шпили и за ними – алая полоска далекого заката.
Краем глаза я заметил движение и испуганно обернулся. Из кучи разбитой аппаратуры неспешно вылезал Чак. Только теперь он был прозрачным – так изображают призраков.
— Добрый вечер, Клим Андреевич, — сказал он.
— Вечер добрый, — откликнулся я. – Что у нас на сегодня? Сон? Голоса в голове? Галлюцинации?
— Галлюцинации, — подтвердил Чак. – Почему нет? На вас столько свалилось неприятностей, Клим, и галлюцинацией вы никого не удивите, даже если расскажете.
Я вынул смартфон и стал делать снимки назло ему – и так, и эддак, и со вспышкой. На кадрах Чака не было.
— Не занимайтесь ерундой, – сказал Чак спокойно. — Вы принесли мне музыку?
Я кивнул, вытащил из кармана листок Аллы с нотами, расправил и протянул Чаку. Тот поднял ладонь, но листок прошел сквозь нее и спланировал на дощатый пол. Чак смотрел на него с грустью.
— Это не ваша музыка, — сказал он. – А мне нужна ваша.
— Много вы поставили на меня в своем будущем? Что случится, когда вы проиграете пари?
— Не пари, а спор, — поправил Чак.
— Какая разница?
— Имущественный спор хозяйствующих субъектов. Я же юрист по авторским правам.
— Вон оно что! – присвистнул я. – Значит, я написал музыку, а вы там ее использовали и судитесь?
— Еще не написали, — возразил Чак. – Но напишете, я верю. А когда напишете – просто укажите где-нибудь, что написали ее для Танро. Это медиахолдинг. Просто так, без пояснений, этого будет вполне достаточно. Вам все равно, а мне приятно.
Я вскипел.
— А с какой стати я должен это делать?!
— А вы сделайте это для меня, – предложил Чак. – В благодарность. За то, что я с вами был честен и рассказал много интересного.
— Что-то мне не стало легче жить от ваших рассказов!
— Может, потому, что я их еще не закончил? – спросил Чак. – Сегодня я вам расскажу про последнюю эпоху бессмертия — главную. Это совсем сложная тема, но я постараюсь, и вы поймете. Дело в том, Клим Андреевич, что бессмертие не надо искать – мы бессмертны просто по законам нашей вселенной.
— Сейчас вы мне расскажете о боге? – догадался я.
— Можно и так, но скорее это о квантовой физике. Дело в том, что вы, Клим Андреевич, родились, живете и умрете только с точки зрения тех, кто шагает по времени в том же направлении с той же скоростью.
— Я умру? – спросил я зачем-то.
— Обязательно, — кивнул Чак. – Ваши последние дни будут такими неприятными, что меньше всего вам захочется их продлевать. Но у вас есть не только они – у вас есть и все остальные. Потому что времени не существует. Вы слышали о коте Шрёддингера?
— Ну начина-а-ается... – огорчился я. – Представьте, слышал. Коробка, в которой сидит кот, который то ли умер от яда, то ли нет еще?
— Тс-с-с! – Чак испуганно замахал руками. – Давайте-ка без этих подробностей. В вашу эпоху так можно было говорить, но я юрист. Я из эпохи, когда Общество защиты животных запретило эту формулировку. Теперь кот не мертв, и даже не голоден – так переписали поначалу, но Общество защиты животных добилось своего: кот просто не поглажен. В коробке механическая рука, которая или погладила кота, или нет. Правда, такая формулировка совсем глупа и не дает понять принцип. А принцип в устройстве самой коробки: кот одновременно и поглажен и не поглажен, но произойдет это задним числом в тот момент, когда вы коробку откроете как наблюдатель.
— Ну и бред, — сказал я. – Никогда не мог этого понять.
— Я тоже, — согласился Чак. – Поэтому мне больше нравится самолет Экзюпери. Вы слышали про него?
— Я думал, это писатель.
— Совершенно верно. Но он был летчиком, и летал на одиночном самолете в годы войны. 31 июля 1944 года Антуан де Сент-Экзюпери отправился с аэродрома Борго в разведывательный полёт над морем и не вернулся. Весть об этом разошлась довольно быстро, сообщили его жене – ее звали Консуэла. Консуэла де Сент-Экзюпери. Через три дня, отчаявшись, Консуэла приходит в церковь и молится богу. Она просит бога сделать так, чтобы Экзюпери оказался жив...
— Но он оказался мертв?
— В вашей истории мира он пропал без вести. Но есть варианты истории, когда нашли его труп. А есть миры, где он оказался жив. Дело совсем не в этом. Дело в Консуэле. Вы понимаете ее чувства?
— Конечно, — кивнул я.
— Именно такого ответа я и ждал! Значит, вы понимаете и квантовую теорию вселенной, — подытожил Чак. – Ведь Консуэла знала, что все уже решилось три дня назад. Самолеты не кружат над морем три дня – летчик либо жив, либо мертв. И это уже случилось. Какой же смысл теперь просить кого-то, чтобы Экзюпери оказался жив? Но и для Консуэлы и для вас эта просьба выглядит логичной: вы верите, что сегодня можно изменить то, что решилось три дня назад. Не говорите после этого, что не понимаете принцип суперпозиции!
Я почесал в затылке.
— Не понимаю, к чему вы клоните, Чак...
— К тому, что время не течет лишь в одну сторону! По крайней мере, и вы, и Консуэлла верите, что время обратимо. Но если это так, то значит, и жизнь двигается не только от рождения к смерти. А значит, бессмертие не нужно – оно у вас уже есть.
— Но Экзюпери погиб! – возразил я.
— Пропал без вести, — поправил Чак. – Дело не в этом. Даже в вашем веке физики согласились, что наблюдатель и впрямь может добиться нужного результата в квантовом прошлом, которое, казалось бы, свершилось. Достаточно чуть-чуть приоткрывать ящик с котом Шрёдингера при помощи сверхслабых измерений и быстро захлопывать, если состояние кота вам не нравится. В смысле, не поглажен. И делать так до тех пор, пока не получите желанный результат – и тогда распахнуть ящик и насладиться тем прошлым, которое вам больше по душе. Не этот ли фокус вы проделали сегодня в интернете?
— Когда? – изумился я.
— Когда обновляли курс доллара, пока не добились цифр, что я предсказал.
Я совершенно запутался.
— Я запутался, Чак. К чему вся эта физика?
— К тому, Клим, что вы бессмертны, и все бессмертны. Независимо от того, какие технологии появятся в будущем. Просто потому, что наш мир подчиняется все-таки квантовой механике, и время обратимо, и смерть ваша лишь в одной из секунд, а сами вы – в каждой. И влиять на события можете вы сами, всякий раз создавая свою новую историю. Потому что вы, Клим, – разумный наблюдатель, а значит, можете раз за разом распахивать коробки, требуя тех событий, которые вам нужны. Понятно?
— Нет, — сказал я.
— А вы подумайте и поймете, — посоветовал Чак. – И теперь мне точно пора...
Чак медленно растаял в воздухе, мне показалось — с каким-то нарочитым киношным эффектом.
Я подошел к оконному проему и стал смотреть на закат. И хотя я не понял всего того, что сказал Чак, в этот момент мне действительно показалось, что и смерти нет, и бессмертия нет, и я все так же много-много раз уже стоял у окна этого здания и смотрел на этот закат, и еще бесконечное число раз буду это делать.
Я достал смартфон чтобы глянуть, сколько времени до поезда, и само собой распахнулось музыкальное приложение. И я вдруг понял, каких ритмов сейчас не хватает этому закату, как их раскидать по пространству и собрать в одну картину. Я сел на подоконник и принялся набирать ритмы — гонять их снова и снова, править и добавлять новые. Я знал, что через некоторое время сделаю паузу, пойду на сайт и сдам билет. А потом позвоню Пашке и поеду к нему ночевать, а завтра поговорю с Оксаной, а послезавтра найду новую работу или оставлю себе старую. И буду трясти и приоткрывать свою коробку с возможностями столько раз, сколько понадобится. Но сейчас важнее всего было записать музыку, которую я начал слышать.
2018/08/02 Санкт-Петербург