ТЯЖЕЛЫЙ БУЛЬОН

Пахло гарью. Убывающая луна освещала Полис, но ярче луны светилось окно в башне, словно там запалили сотню зеленых свечей. Дозорный янычар и его лучники давно наблюдали за этим светом.

— Kâfir şehir, bizim olur yakında.

Словно в ответ на угрозу янычара призрачный огонь колыхнулся и погас. А вскоре засветился наверху башни — теперь было видно, что над этим зеленым огнем стоит фигурка. Стрелок быстро натянул тетиву, но янычар положил руку на его лук:

— Ok tut, ölür onlar zaten!

Лучик кивнул и не стал пока стрелять.

* * *

«Вы наверно шутите, барон Альцгельмгольц?» — воскликнул я, когда он посоветовал мне отвлечься от тревожных новостей и начать вести дневник, рассказывая о своей жизни, рецептах и тех смешных случаях, которые со мной постоянно приключались.

Но барон не шутил. Лишь напомнил, что нельзя писать о Тяжелом Бульоне. Но это я и сам знал.

Итак, я родился 1 апреля 1420 года в Сересе, Македония. Моя православная семья бежала из Филиппополя от турков, и в Сересе мой отец служил старшим поваром трактира. С трех лет я начал помогать отцу на кухне, и он учил меня всему. Серес — городок небольшой, и уже скоро все знали, что я необычный ребенок.

В пять лет я устроил в доме пожар. Я вовсе не замышлял плохого, просто хотел обжарить в масле чеснок наилучшим образом.

В то время отец доверял мне резать чеснок, и вскоре чеснок стал моей любимой игрушкой. Меня восхищали и одновременно пугали свойства чеснока. Как-то раз отец поставил тяжелый чан на чесночную дольку и та расплющилась. Отец этого не заметил, а я сразу обратил внимание, что расплющенный чеснок приобрел мягкий, сладковатый аромат. Аромат чеснока, который я мелко крошил ножом, оставался едким и резким. Я понял, что это связано со свойствами невидимых чесночных корпускул — нож их повреждает, а сжатие лишь разъединяет и выдавливает сок. Едва дождавшись, когда отец снова поставит меня резать чеснок, я принес камень и раздавил им все дольки. «Несчастный идиот! Что ты наделал!» — закричал отец, вернувшись. Я пытался объяснить, что теперь скордосупа должен стать вдвое вкусней. Но он высыпал мой чеснок в корзину для свиней, выгнал меня из кухни и еще долго не доверял мне чеснок. Однако чеснок не выходил у меня из головы.

Моей второй страстью было размешивание. Отец и его повара знали об этом и часто ставили меня к плите. В кухне для меня имелась специальная табуретка. Я умел размешивать и правой рукой, и левой, а однажды на спор размешивал даже коленкой, привязав к ней лопатку бечевой. Я мог часами мешать зажарку с наилучшей скоростью и точностью, если бы не капли раскаленного масла. Взрослые повара, казалось, не обращали на них никакого внимания, но мне они доставляли невыносимые страдания. Я быстро придумал, как с этим быть: выпросил у матери иглу и обрывки ткани и сшил себе перчатки-нарукавники и маску для лица с узкой прорезью. Когда отец увидел меня у сковороды в этом наряде, он ахнул и перекрестился. А поскольку в руках держал стопку грязных мисок, они выпали и разбились. Было очень смешно.

Работая у сковороды, я заметил интересную штуку: продукты обретали совершенно иной вкус, если их жарить в масле строго нужное время. Больше всего удивлял меня лук и чеснок. Острые и неприятные пока сырые, они приобретают глубокий янтарный цвет, поистине сахарную сладость и уникальный аромат, напоминающий вкус ореховой карамели с ярмарки. Но если пережарить, появится горечь, а затем уголь. Я рассудил, что, должно быть, сахар присутствует в них от рождения, медленная обжарка лишь помогает ему раскрыться, а излишняя — убивает. Я назвал это карамелированием и принялся экспериментировать. Мне хотелось установить наилучшее время прожарки. Но хронометра у меня не было. Приходилось считать вслух. Цифрам и буквам меня обучил наш отец Иоанн. Он надеялся, что я буду ходить со взрослыми читать Библию, но за пару вечеров я осилил едва ли четверть, и она мне быстро наскучила. Вдобавок от Библии пахло старым пергаменом, а мне не нравятся скорняжные запахи.

Как-то раз мне удалось обжарить чеснок до восхитительного вкуса — тем супом потом долго восторгались все, включая проезжих доминиканцев. Мы всей кухней выходили в зал на поклон, а отец даже вытолкнул меня вперед и похвастался, что похлебку готовил сын.

Однако повторить эффект мне никак не удавалось — все время кто-то шумел, говорил мне под руку и сбивал со счета. Нужны были настоящие песочные часы. Где мне их взять? Я решил действовать хитро — подружился со старым стеклодувом Маноилом и тайком носил ему с кухни угощения, пока он не разрешил мне заходить в мастерскую и смотреть, как он работает. Это было восхитительно! Но выдуть для меня песочные часы или просто пустить к тиглю Маноил почему-то не желал. Я подумал: у нас в доме есть свой камин, почему бы мне не попробовать выдуть колбу самостоятельно и наконец точно выяснить, сколько надо обжаривать чеснок? Так и случился пожар.

Но об этом в другой раз — темнеет, пора тушить свечу, чтобы не привлекать к башне взгляды лучников. Скажу лишь, что родители не стали меня наказывать, а отдали в доминиканский мнастырь в Кавале, солгав, будто мы католики. Ах да, рецепт!

Чесночный скордосупа

Вода на 4 чаши, чеснок, масло оливы, ломти черствого хлеба, соль, веточка тимьяна, листик лавра. Растолки с солью 10 зубов чеснока, высыпь в глиняную сковороду с разогретым маслом и жарь медленно 8 минут. Влей воду, добавь трав и вари на медленном жаре еще полчаса, пока кухня не наполнится запахом. Выложи в чаши ломти хлеба и залей процеженным супом.

В монастыре со мной сразу же произошел очень смешной случай. Меня встретили и провели к главному отцу Гийому, а тот, видя, как я замерз в пути, спросил, желаю я чашку горячего козьего молока или чашку горячей воды с медом? Я не знал, как здесь положено отвечать, поэтому воскликнул: «И ту и другую!» Все засмеялись, мне принесли обе чашки. Вот такая история со мной приключилась из-за того, что я так ответил. До сих пор не могу вспоминать тот день без смеха!

Доминиканцы были хорошие, но немного странные. Они отрицали, будто зло — это отсутствие добра, а тьма — тень без света, как учил отец Иоанн. Доминиканцы учили нас иначе: зло есть сила Сатаны, который борется с Богом. Я не видел принципиальной разницы, меня устраивал любой вариант. Но было одно забавное обстоятельство: о Дьяволе они говорили гораздо чаще, чем о Боге! Постоянно его упоминали и нас им пугали. Особенно много говорили про Дьявола, когда я уже сидел арестованный в келье и ждал казни. Но это было потом, через год, когда мне исполнилось 6. Прошу меня простить и за эту шестерку, и за ту, с которой придется начать следующий абзац.

На 6 (снова покорнейше прошу прощения) день моей жизни в монастыре меня выпороли. И я понял, что не следует задавать вопросы, а надо соглашаться с братьями и цитировать Библию. Это помогло: вскоре меня уже считали лучшим учеником и даже разрешили ходить в библиотеку. Это было восхитительно! Библиотека мнастыря в Кавале была огромной! Я нашел там множество ученых книг по кулинарии. Вообще кулинарией оказались пропитаны все книги, особенно религиозные. Я обратил внимание, что любая религия начинается с кулинарии, описания диет и запретов, постов и праздников, и почти каждый обряд связан с едой. Я полюбил книги, и отныне все свободное время стал проводить в библиотеке. Теперь мне даже нравился запах выделанной телячьей кожи.

В монастыре училось много мальчишек, я был самым младшим. Мои друзья были странные, их интересовали сущие глупости. Они готовы были тратить уйму времени на пустяки, которые не приносили ни малейшей пользы. Например, им нравилось привязывать меня к кровати и обливать колодезной водой. Или заставлять меня прыгать на одной ноге вокруг табурета, выкрикивая «сукин я сын», пока я не падал от усталости. Еще они постоянно задавали разные вопросы и хохотали, как только я открывал рот — мои ответы они даже не слушали. Но я всегда отвечал им очень остроумно, потому что мне нравится отвечать на вопросы и быть остроумным. Единственное, что меня поначалу беспокоило, — мои новые друзья в столовой всегда забирали мой хлеб, а без него монастырская похлебка не сытная. Первые недели мне пришлось ходить голодным. Но потом я выяснил, что если успеть отломать себе небольшой кусочек хлеба и затем есть его мелкими крошками с похлебкой, то ощущение сытости будет то же самое, что после похлебки с настоящим хлебом!

Эта идея захватила меня с головой! Значит, есть способ делать еду более сытной, не увеличивая ее количество, а даже уменьшая? Вскоре на вечерней проповеди отец Гийом пересказывал нам историю, как Иисус взял 5 ячменных хлебов и 2 рыбки и накормил 5000 человек. Я конечно сразу догадался, что речь про бульон — воду могли не указать в рецепте, но без ее добавления задача выглядела немыслимой. А между тем хорошо приготовленный бульон — штука сытная. Простой расчет в уме говорил, что если Иисус наливал каждому хотя бы по четверть плошки бульона, это в сумме 1250 плошек. Сколько понадобится котлов, и были ли они у Иисуса? Вечером я постучался в кабинет отца Гийома и принялся расспрашивать его. Он отмахнулся: раскрыл свою Библию и усадил меня за свой стол, чтоб я прочел о Чуде насыщения самостоятельно. А сам вышел.

О, как я пожалел, что прежде интересовался остальными книгами, но не Библией! В ней оказалось столько рецептов! Апостол Иоанн писал, что после той трапезы ученики Иисуса собрали 12 корзин. Что за корзины? Откуда они там? Я предположил, что имелись в виду пустые котлы, где Иисус варил бульон. Тогда насколько они велики? К счастью, на столе отца Гийома нашлась чернильница с пером, жаль, не нашлось чистого пергамента. Но уж делить в столбик десятичную дробь я умел! 1250 поделить на 12 — каждый чан содержал плошек (и снова простите) ровно 104.166666666. Ровно? Нет, не ровно! После запятой тянулся бесконечный ряд шестерок и заканчиваться он не желал. Я переключился на рыб. 2 поделить на 12 — в каждом чане 0.1666666666666, и опять бесконечное число шестерок! А что по хлебам? 5 поделить на 12, в каждом чане 0,41666666666666666 — и снова ряд шестерок не желал заканчиваться, сколько я ни делил! Забегая вперед, скажу, что полный смысл этих бесконечных шестерок мне удалось постичь не в тот день, и даже не когда я нашел в Евангелии второй рецепт, а лишь в нынешнем году, когда уже работал в Месийской башне над созданием Тяжелого Бульона.

«Несчастный идиот! Что ты наделал! — раздался над моим ухом крик отца Гийома. — Ты исписал святую Библию Числом Зверя!!!»

Скандал вышел грандиозный. Отец Гийом поверил, что я не мыслил оскорбить Библию, но осквернение священного текста даже по глупости — святотатство. А появление Числа Зверя — знамение. Кто водил рукой мальчика, если не сам Дьявол? Отец Гийом обязан был доложить о случившемся в орденскую курию. Те — в доминиканский дом Болонье, в итоге разбирательство дошло до Папского легата. Меня отправили в Венецию в сопровождении стражи, как преступника. Я думал, там допрашивать меня станет сам Папа, но разбираться поручили комиссии во главе с магистром Паоло Тосканелли. Как мне было им объяснить, почему я начал писать на странице? Я и сам не знаю. Может, потому, что вычисление хлебов и рыб по священному тексту мне казалось такой же частью святого таинства? В этом я уверен до сих пор.

Когда допрос закончился, все молчали. Молчал и магистр, а потом заговорил.

«Малыш испортил страницу? Такое делают и взрослые мужи. Страницу ту давно очистили, а значит и Господь простил его. Шестерка не есть грех. Кто забыл слова Августина Блаженного, что число 6 совершенно и отражает гармонию творения? Кто забыл, что Господь создавал мир за 6 дней?»

Видимо, никто этого не забыл, потому что никто ему не ответил. И меня передумали казнить.

Я прожил в доме магистра Паоло еще 6, простите, дней, и все эти дни мы разговаривали про арифметику. Он желал отправить меня на обучение в Сорбонну, но кажется мне удалось его убедить, что арифметика лишь часть главного таинства — кулинарии. И тогда меня отправили к бенедиктинцам в монастырь Монтекассино. Именно там я сварил первый целебный бульон, пока еще легкий. Эх, Монтекассино, моя молодость, мои прекрасные учителя… Мы столько лет вместе жили, работали, молились и мечтали об одном. Почему же теперь вы все на стороне Рима и поверили, будто мы, православные, источники ереси? Не потому ли, что вы постарели, и ваш ум разучился видеть клевету? А может, потому, что Рим силен, а склоняться перед сильным легко и приятно? Да, Рим силен. Но что вы будете делать, когда мы завершим обогащение Бульона, и великаны василевса Константина сперва разобьют турков, а затем пойдут к вам, сминая камни и горы как солому? Мы подошли к своей цели уже максимально близко. Правда, турки подошли близко к нам — они уже контролируют долину Ликоса и держат наши заставы под обстрелом, поэтому Альцгельмгольц не хочет рисковать. Василевс Константин разрешил ему тайно вывезти наши подвалы морем в Геную чтобы закончить обогащение уже там, не показывая католикам, что мы делаем, и прислать готовый Бульон. Сможем ли мы завтра за сутки упаковать тысячи реторт? Ах, да, я обещал рецепт.

Постный бульон Монтекассино

Огромный чан воды, две рыбы, пять ячменных хлебов, соль, чеснок, уксус, желтые зерна горчицы, листы лавра. Сложи все в чан, хлеб поломай, рыбу не потроши, лишь обмой от слизи. Уксуса возьми столько, чтобы похлебка была кисловатой — уксус поможет достать из рыбы все целебное, даже кости. Вари на слабейшем огне двенадцать часов, ни в коем разе не позволяя закипеть, а лишь шевелиться. Так получишь бульон прозрачный и лечебный.

Монастырь бенедиктинцев мне сразу понравился. Помимо базилики, библиотеки и скриптория, здесь были мастерские и госпиталь инвирнариум с баней и аптекарским огородом. А еще шикарные виноградники, своя мельница, пекарня и винные погреба. Уже все знали, что я тот самый дьявольский мальчик, который осквернил Библию, поэтому сперва отнеслись настороженно, но потом привыкли. Вот только в библиотеку и скрипторий меня все равно не пускали. В скриптории переписывали трактаты по математике и кулинарии, и мне невероятно хотелось их прочесть. Но как? Моей новой страстью стало открывать замки. Это искусство на время отвлекло меня даже от кулинарии. Вскоре я мог открыть любой замок монастыря и почти любой сундук при помощи самой обычной седельной иглы. Это помогало мне проникать по ночам в библиотеку и читать книги при свече. К счастью, меня ни разу никто не поймал за эти занятием. И это было не единственной моей смешной проделкой! Вот какие смешные случаи со мной произошли за те 27 лет, что я прожил в Монтекассино:

Однажды я ради интереса весь месяц работал над сущей ерундой, но в итоге у меня ничего не вышло.

В мастерской монастыря имелось выпуклое стекло — через него всё казалось большим. В свой 20 день рождения я выпросил стекло поиграть и до темноты рассматривал муравья.

Мои ровесники занимались в Монтекассино совсем не тем, чем я. Они много молились и пели в хоре, а мне хор не нравится, мне нравится пастуший рожок.

Однажды я ел устриц, но они мне не нравились.

Как-то раз местный крестьянин подвез меня от дальнего виноградника до ворот монастыря, а я до сих пор помню имена его лошадей: Григетта и Моро.

Когда в нашей стране начался крестовый поход против турок в Варну, приехал папский легат с ордером и лекарем чтобы отобрать в монастыре молодых монахов для службы капелланами в войсках. Когда очередь дошла до меня, я зашел в кабинет и поздоровался, но лекарь тут же крикнул, что я не гожусь, позовите следующего. Один наш старый монах потом мне сказал, что папский лекарь прав, но я так и не понял, на каких посылках монах делает такой вывод.

Раз в неделю, кроме дней поста, я приходил в мирской трактир узнать, что нового в меню. Ко мне сразу подсаживались местные девушки с таким видом, словно хотят рассказать молодому монаху что-то важное. Я покупал им еду и вино, и они, поев, сразу убегали. Так продолжалось много лет, но я до сих пор не могу понять, зачем они ко мне подсаживались и зачем убегали. Ведь монахам запрещены отношения с женщинами.

Еще я учился играть на рожке, как это делают пастухи.

В Монтекассино меня считали юношей странным и даже тупым, поэтому мне было запрещено посещать библиотеку, работать в мастерских, а если находили у меня стекла, реторты или плошки с чем-то, их отбирали. Однако лишь до того момента, когда я сварил лечебный бульон и спас самого аббата Пьетро ди Капуа. Мы почти никогда его не видели — аббат был занят служебными делами и в последние годы сильно болел. Когда аббат совсем слег, всех заставили молиться за его здоровье целые дни, поэтому даже меня допустили к Библии.

Вы не поверите, что я там нашел! В Евангелии есть и второй рецепт Чуда насыщения с хлебами и рыбой! Первое чудо происходило у Вифсиды — рецепт на 5 хлебов, 12 корзин и 5000 человек, это описано у всех четырех евангелистов. Второе — чудо Декаполиса, оно только у Матфея и Марка. Рецепт его схож, но пропорция иная: на 4000 голодных Христос использовал 7 хлебов и 7 корзин. Были и рыбы, но о них лишь сказано: несколько. Итак, на 4000 человек 7 хлебов. Я применил свой прежний метод: если использовать 7 котлов («корзин») и отмерять бульон каждому по четверти плошки, выходит пропорция 7 хлебов на 1000 плошек. Сколько плошек на каждый хлеб и каждый котел? Делим 1000 на 7 и получаем сперва 142.857 — а дальше те же цифры начинают бесконечно повторяться: 142857 142857 142857… Я сразу понял: что-то тут не так! Казалось бы, что необычного в числе 142857? Аббат Пьетро ди Капуа потом сказал, что меня вел сам Господь! Судите сами. Я беру это шестизначное (простите меня) число 142857 и начинаю умножать на простенькие числа от 1 до (снова простите) 6.

142857 — это я умножил на 1

285714 — это я умножил на 2

428571 — это умножил на 3

Видите, что происходит?! Видите?!

571428 — умножил на 4

714285 — умножил на 5

857142 — умножил на 6

Вы видите?! Признаюсь, мне нельзя было это вам показывать — ведь именно тут начинается рецепт Тяжелого Бульона. Но могу поклясться, вы до сих пор ничего не видите. Все, кроме барона Альцгельмгольца, ничего не могли заметить без моей подсказки! Почему люди настолько невнимательны и не видят очевидного? Вы мечтаете встретиться с Создателем, а ведь он здесь, рядом, вы просто не слышите его дыхания. Ладно, уговорили. Подскажу. Когда ты умножаешь 142857 на 1, 2, 3, 4, 5, 6 — цифры в числе не меняются! Они лишь бегают вперед и назад. Число просто сдвигается, а всё, что вывалились с одного края, бежит и встает на другой, словно оно закольцовано! Число словно танцует, оно робко приближается к пропасти, отскакивает и снова приближается. Посмотрите, как двигаются цифры: 2 шага вперед — 1 шаг назад — 3 шага вперед — 1 шаг назад — 4 шага вперед... и? Что дальше, после 6? Сумеет ли оно вернуться снова на шаг назад? Умножаем 142857 на 7… И вы будете потрясены:

999999 — шагающие цифры сгинули, число превратилось в сплошные девятки! Вот она, пропасть!

На этом остановлюсь. Ни слова! Дальше нельзя рассказывать! Но разве сказанного еще не достаточно, чтобы понять суть рецепта Иисуса? Мне было 23 года, многие из тех, с кем я учился, уже получили сан, а я лишь стал братом — прошел постриг и дал обет, но до сих пор обожал помогать при кухне. Хоть это было странно для брата, но меня все знали и не удивились, когда я вбежал в кухню под вечер, зажег всюду свечи и принялся готовить. Я просидел у чана 12 часов, бесконечно помешивая варево и подкладывая дрова так, чтобы вода не кипела. К утру бульон был готов. Я попробовал его первым — бульон оказался божественным! Это был ещё самый первый рецепт бульона, я не клал даже горчичных зерен, но это было уже прекрасно! Сначала я поел сам — и ощутил невероятный прилив сил, словно не было бессонной ночи у котла! Словно ангелы дали мне на время свои крылья! Казалось, я стал великаном, могу сдвигать горы, ломать камни и расшвыривать воинов по полям боев! Но конечно это было не так, я просто восстановил все свои скромные силы. Я схватил котел и бросился в госпиталь — завтрак закончился, обед еще не начался, но я напоил живительным бульоном всех, а затем и аббата в его келье, никто не мог меня остановить! К вечеру здоровы были все! Меня хвалили, поздравляли. Мной гордился весь монастырь! Мне построили мою собственную кухню и дали в подчинение лучших поваров! И отныне никто не мешал мне готовить всё, что я пожелаю и сидеть в библиотеке!

Я бы мог еще много написать о своей жизни в монастыре Монтекассино, потому что теперь у меня снова много свободного времени. Вчера мы никуда не смогли уплыть в Геную — уже поздно, порт блокирован турками. Турки захватили даже мой родной Серес. Бедные мои родители и братья, должно быть они в большой опасности! Спасают только мысли о работе. Работа движется. Котлы вращаются. Бульон становится всё тяжелей и выходит на последний этап. Может, день, может быть три, а может, год, пока он начнет светиться. Никто этого не знает. Дай нам Господь сил, помоги выстоять! Вот, кстати, один из моих смешных рецептов времен моей собственной кухни в Монтекассино:

Молочный суп из сушеного винограда

Плошка молока, 4 ложки винограда, ложка меда, щепоть соли, корица. Вскипяти молоко с солью, брось виноград и вари 15 минут на слабом огне, пока виноград разбухнет, а молоко слека загустеет и станет карамельного оттенка.

Чуть не забыл: используйте только высушенный виноград! Молочный суп со свежим виноградом очищает не душу, а тело, я проверял.

Я был, можно сказать, в зените славы. Весть о моем целебном бульоне разнеслась далеко, я готовил его огромными чанами, а подводы развозили его по госпиталям всей страны. Бульон лечил болезни и восстанавливал силы. Всё, как написано в Евангелии. Но не более того. Я задавался вопросом: а можно ли улучшить, усилить, превзойти рецепт самого Иисуса? Но конечно никому об этом не говорил. Ответ пришел ко мне сам — в виде монаха барона Альцгельмгольца. Он приехал в монастырь чтобы увидеться со мной лично. Сначала он мне не понравился. Ко мне приезжало теперь много странных людей, и все желали со мной поговорить. Люди вообще странные, поговорить у них обычно значит, что они сперва зададут мне какой-нибудь вопрос, но ответ выслушают невнимательно, а начнут сами рассказывать мне, что думают о разных божественных или мирских делах, словно это я к ним приехал с вопросами. Я старался от них прятаться.

Его первая фраза, которую он мне сказал: «Я всегда играю в открытую. Именно поэтому меня зовут Альцгельмгольц!»

А вот такая была его вторая фраза: «Иисус лишь накормил людей, а мы желаем большего. Мы хотим делать людей великими!»

Я ужасно разволновался! Барон словно читал мои мысли!

Он настоял, чтобы наш дальнейший разговор шел вдали от посторонних ушей. Мы отправились на прогулку по виноградникам.

Я помню каждое слово нашего разговора. Сначала Альцгельмгольц доверительно сообщил, что он той же веры, что и я. Это было и так понятно, мы же все монахи католической церкви. Но Альцгельмгольц уточнил, что он происходит родом из Данцига и в душе православный. Но я-то не был православным! Православной была моя семья и родной Серес, но воспитывался я в католических монастырях. Я ответил барону, что наверно я православный тоже, но откровенность за откровенность: для меня это совершенно не важно.

Тогда барон спросил, верую ли я в Господа?

Я задумался. Какой интересный вопрос! Должно быть, верую, раз уж я брат бенедиктинского монастыря! Просто этот вопрос меня не волнует. Но как ему объяснить? Я объяснил так. Как разные люди верят в Бога — это должно волновать самих этих людей и самого Бога. Логично? Поэтому даже нам, монахам, а уж тем более мирянам, судить об этом не следует. Иначе получится, что мы беремся решать за Бога его проблемы, а это грех.

Барон очень обрадовался моему ответу. Он сказал, что я настоящий православный византиец. Еще он сказал, что скоро будет новая война с турками, и на этот раз большая опасность грозит всему Второму Риму. А раз будет война, будет нужно много бульона лечить раненых.

Я ответил, что я готов варить столько бульона, сколько потребуется. Ведь для этого я его и открывал. Но Барон почему-то сказал, что я хоть и гений, но наивен как малыш. Это меня огорчило, и я решил что не хочу с ним дальше разговаривать.

Но Альцгельмгольц сказал, что изучил все мои трактаты и смог повторить бульон и даже пойти дальше. Я очень остроумно спросил, куда же он пошел? Барон ответил так: «Ты расшифровал рецепт до самой пропасти, когда получил шесть девяток 999999. Наверно тебя напугало то число, потому что оно похоже сам знаешь, на что. А ты в детстве пережил неприятную судебное разбирательство и, должно быть, не хочешь к этому возвращаться. Но я пошел дальше пропасти и продолжил деление!».

Я остановился, словно пораженный молнией! Мне не приходила в голову мысль, что рецепт может иметь продолжение! Несомненно Альцгельмгольц был самым мудрым человеком, кого я встречал! Я спросил его, удалось ли ему улучшить рецепт? Но он лишь покачал головой и ответил, что работал с чистой арифметикой, а для кулинарного воплощения ему нужен я. Он хотел, чтобы я отправился с ним в тайную лабораторию, где мы с можем создать проект нового бульона. В тот же день я покинул монастырь и уехал с ним в Константинополис.

Как вы помните, мне запрещено писать про подвалы и башню, про нашу работу и всё прочее, чего не было в моих ранних трактатах, которые вам и так известны. Скажу только, что Альцгельмгольц оказался прав. Формула может выйти за свой предел, если ее продолжить! Я проверил его расчеты: получившийся бульон сможет не просто восстанавливать силы, а давать их неисчерпаемо! А значит, выпив такого бульона, человек станет великаном и обретет колоссальную мощь! И да, это пока была лишь арифметика. Как воплотить формулу на практике? У нас с Альцгельмгольцем и помощниками ушел на это не один месяц, но решения не было. Лишь потом я сообразил, что новый бульон по мирским свойствам должен быть тяжелее прежнего! А ведь если получить нужные мирские свойства, за ними подтянутся и духовные! Тогда я предложил… Проклятье, и об этом писать нельзя. В общем, я предложил нечто одновременно хитрое и простое, что поможет отделять тяжелые взвеси бульона от легких, и так по кругу, как те числа. Расчеты говорили, что это возможно. Более того — расчеты говорили, что в конечном итоге бульон должен вдруг засветиться, и это будет знаком, что он готов. Справедливости ради, знак мог быть и другим, из арифметики этого не понять. Но я предположил, что мирским знаком станет именно свет, и не ошибся! У нас было много проблем. У нас не получалось правильное вращение механизмов, в темные дни у нас закисали фракции бульона, и приходилось начинать заново. Мы просто верили, что однажды получим Тяжелый Бульон, и он засветится. Когда ты владеешь формулами, они сами ведут тебя.

Но и с формулами были проблемы. Формулы показывали, что четверть плошки Тяжелого Бульона должны прекратить любого человека в великана, способного ломать камни. Но откуда возьмется лишняя масса для великанского тела? Бульон тяжел, но конечно не настолько, чтобы увеличить в 20 раз не только рост и силу воина, но и его массу. Откуда ей взяться? Барон Альцгельмгольц считает, что из мирового эфира, но я никогда не видел мирового эфира и не верю в то, чего нельзя пощупать. Кроме, разумеется, Бога. Мы много спорили о добавочной массе, но ни к чему не пришли.

И сегодня мы получили Тяжелый Бульон! Он засветился! Господи, как ярко он вдруг засветился! У нас всего небольшой чан, но какой же он тяжелый! Я с огромным трудом поднял его в свою комнатку в башне чтобы сделать последние взвешивания, и отныне ночью мне не нужны в комнате свечи! Этого чана должно хватить, чтобы завтра утром напоить воинов гарнизона, и тогда никто и ничто не сможет противостоять силе этих великанов!

Однако, я не могу отделаться от беспокойства, что мы сделали что-то не так и чего-то не учли.

Я мысленно представляю себе весы и кладу на них факты, словно взвешиваю специи на кухне. С их помощью я хочу решить вопрос, мучительней которого у меня не было в жизни. Я часто слышу от друзей, что я равнодушный, что я выгляжу, веду себя и даже пишу дневник так, будто меня ничто не беспокоит. Если вам и правда так кажется, тогда просто поверьте: сейчас я очень и очень взволнован. Именно поэтому я и придумал мысленные весы.

Вот самая острая специя на чашу весов: турки убили моих родителей и двух братьев. Это рассказал мне сегодня Андроник, мой третий брат. Он чудом спасся, когда турки жгли и резали Серес, и сейчас в безопасности в Полисе.

А вот еще гость черных семян перца на ту же чашу весов: турки убийцы. Как я могу относиться к людям, которые убивают даже послов?

Теперь ради баланса я должен положить что-то и на другую чашу. Туда я тоже насыплю перец: ведь и среди нас много убийц. Я стоял под окном казармы и слушал, о чем говорят солдаты гарнизона. Они не хотят просто остановить врага. Они мечтают убивать, жестоко и мучительно убивать всех, кто им сейчас кажется врагом — а это не только турки, но и католики! И в этих людей василевс хочет завтра влить по ложке Тяжелого Бульона? Я понимаю, что других православных солдат у нас нет. Но разве именно сейчас миру не хватает трех сотен демонов-великанов, мечтающих убивать?

Я положу на чашку еще и грушу. Почему грушу? Меня очень волнует груша. Я правда, правда очень взволнован грушей. Это та груша, про которую мне со смехом рассказывал сам барон Альцгельмгольц — он обмазал ее мышьяком и положил на стол аббата Калье, которого ненавидел. Это божье чудо, что первыми грушу попробовали мыши, а не аббат. Я не понимаю. Он же умнейший человек из всех, кого я знал. И он христианин. Но кто он после этой груши? Как он живет с этой грушей внутри? Мне противно даже держать ее в уме на мысленных весах, хочется потом их вымыть. Как ему удается рассказывать о груше со смехом? Я даже не говорю про случай, когда он бросился меня душить и чуть не задушил, объяснив потом вспыльчивым характером. Пусть Барон станет большим куском горького имбиря на чаше моих весов.

А василевс Константин Палеолог? Что я про него знаю, в конце концов? Чисты ли его помыслы? Он расчетлив до глупости. Он учредил тайный подвал в башне для создания Тяжелого Бульона, но лишь потому, что варить Тяжелый Бульон было в сто раз дешевле, чем дать денег и металла литейщику Урбану. И теперь эта исполинская пушка не у нас, а у султана Мехмеда. И это василевс приказал Альцгельмгольцу во что бы то ни стало найти меня и вывезти из Монтекассино. Это Монтекассино, теперь там считают меня предателем, как того Урбана, ведь я ушел в православным. Даже перед ятаганами турок Рим продолжает споры с Византией. А здесь я кто для василевса? Я не знаю. Может, я просто котелок, в котором они сварили дьявольское варево? Враги говорят, что я остался ребенком и не умею рассуждать здраво о житейских делах. Но разве я сейчас рассуждаю не здраво? Пусть василевс станет долькой лимона на моих весах — он для меня кислый, но ценный. Непонятный. В любом случае я не должен говорить о человеке плохо, не зная точно его помыслов.

Я смотрю, чаша весов склонилась в другую сторону. Я не рад и этому. Значит, даже гибель моих любимых родителей не произвела на меня сильного впечатления? Получается, правы те, кто уверяет, будто я внутри пустой и бессердечный? Нет, они не правы! Я просто не могу поверить, что моей семьи нет, только и всего. К тому же, их все равно уже не вернуть.

Что еще я могу положить на первую чашу? Быть может, всюду воцарится мир, когда гарнизон Константина Палеолога выйдет за городские стены и пойдет ломать армию турков? Нет, мира точно не будет. Что угодно, но не мир. Ведь я сам слышал, как Константин кричал барону Альцгельмгольцу, что разгрома турок поведет армию великанов на Рим!

Быть может, пора завести третью чашу весов? В уме я могу это сделать. Я наливаю в третью чашу Тяжелого Бульона — это моя мысль о том, как я бескорыстно отдам нашу формулу туркам или католикам, чтобы у них тоже появилась непобедимая сила, равная нашей, и мир снова обрел равновесие. Казалось бы, это справедливость. Но что потом? Две непобедимые армии великанов, которые сминают друг друга, а по пути топчат всех, кто просто пытался жить маленьким мирным трудом? Нет, я убираю третью чашку.

Господи, если ты правда есть! Помоги мне сделать выбор. Как мне поступить? У меня два варианта. Я могу вынести котелок Тяжелого Бульона на крышу башни и просто вылить вниз, в рвы и сточные канавы. А могу позволить событиям идти так, как они идут. Быть может, таков и был Твой замысел, чтобы Константинополис пал, и турки вырезали всех, и меня тоже? Но тогда почему у тебя такие кровавые мысли, Господи? Ты до сих пор мстишь нам за тот крест? Нет, скорее ты желаешь второго варианта, когда мы победим турок, а за ними и Рим? Но ведь тогда смертей будет еще больше! Подай мне знак, Господи! Пришли мне мысль?

Боже, спасибо Тебе, как просто! Вот же он знак, вот она мысль, и как я ее раньше не видел? Мне просто достаточно первым попробовать Тяжелый Бульон! Это побоялся пока сделать даже Альцгельмгольц! Если я сварил рецепт Дьявола за гранью пропасти, то его надо уничтожить вместе со мной. Но может, я сварил Божий эликсир, который даст шанс этому миру? Такому странному, такому странному, такому странному, нелепому и наивному миру.

Ах да, я обещал себе, что буду каждую главу завершать рецептом. Но у меня нет больше рецептов. Хотя, есть. Возьмите мысленные весы и всегда взвешивайте на них свои мысли прежде, чем начать готовить какое-то дело — вот единственный рецепт, который я могу вам оставить.

* * *

Янычар напрягся, вглядываясь. Фигура наклонилась над зеленым огнем, словно совершая омовение, а затем распрямилась и могучим движением выплеснула зеленый свет словно бурдюк колодезной воды — зеленое пламя полыхнуло в воздухе словно расправленное покрывало и рухнуло вниз. А фигура осталась и вдруг начала расти и светиться — человек на башне становился все больше, больше и шире — он тянулся вверх, к луне и звездам.

— Cin mi bu?.. — испуганно хрипло пробомотал лучник.

И вдруг произошло что-то странное — огромная светящаяся фигура покачнулась, как от сквозняка и неловко упала на четвереньки, хватаясь гигантскими руками за мерлоны, сминая их в труху. Раздувшиеся ноги великана задрались вверх, словно небо тянуло его к себе за невидимую веревку, руки последний раз поскребли по крощащимся зубцам башни, и зеленый гигант полетел вверх — сперва медленно, потом все ускоряясь, над городом, затянутым дымом, над пепельно-серым куполом Святой Софии, и выше, выше, пока не превратился в крошечную зеленую точку среди ярких майских звезд.

— Kâfir göğe çıktı… — зло произнес янычар и приказал своими оцепеневшим лучникам готовиться к штурму.

14 октября 2025, Хака