© автор — Леонид Каганов, 2005
ГРЕЛОЧНИКИ В РАЮ
Ехать поутру в набитом вагоне всегда тяжело. Особенно, если ты опаздываешь, а поезд тянется со скоростью бурёнки, пасущейся на лугу. Особенно если ты не спал трое суток. И питался одним кофе. Особенно, если впереди тебя ждет только скучный рабочий день. Впрочем, он ждет и всех прочих, кто сжал тебя локтями со всех сторон. Пошевелиться, расстегнуть молнию на сумке, вытащить стопку распечатанных рассказов и погрузиться в чтение — это фантастика. Ничего не остается, только стоять и пялиться на глупую рекламную наклейку, что маячит перед носом. А вокруг чужие плечи и локти. Кажется, они договорились с поездом, вошли в резонанс и толкают прямо в сердце. Вот так: тук... тук-тук... тук... тук-тук-тук... тук... В такие минуты начинаешь завидовать жителям маленьких городов — они неспешно пьют свой утренний кофе, не торопясь надевают ботинки и, старательно обходя лужи, шагают на службу куда-нибудь на соседнюю улицу. А вокруг них — воздух. Настоящий свежий воздух, а не эта духота, которая наползает со всех сторон. Тук... тук-тук... Наползает, надавливает, воздух сгущается до состояния манной каши, залепляет уши, одним махом вырубая все шумы, залепляет нос, горло... Тук... Больно-то как.
— Молодой человек, да что вы наваливаетесь?! — раздается далеко-далеко истеричный визг.
Рука цепляется за поручень над головой, но поручня нет. Да и руки уже нет.
Тук...
Пространство и время обваливаются.
* * *
Глупости рассказывают, будто после смерти есть какой-то тоннель и свет в его конце. По крайней мере, для тех, кто умер в метро от остановки сердца, ничего подобного не предусмотрено. Иначе масло масляное получится. А вот Господь есть. Или кто это? Светится ярко, и голос у него оглушительный.
— Имя?! — трубит голос.
— Митя... — отвечаю я, хотя горла у меня нет, и вообще чувствую себя бесформенным облаком в пустоте.
— Чем жил? — трубит голос.
А вот это сложный вопрос. Старомодный. Привык, небось, допрашивать землеробов и кузнецов. Как объяснить, что по образованию я историк, но работаю сейчас верстальщиком, раньше работал менеджером, пока учился — был курьером, а душа у меня и вовсе лежит к литературе?
— Чем жил? — требовательно повторяет голос.
— Дизайн и креатив! — объявляю я и, набравшись смелости, зачем-то добавляю: — Коллега...
— Вздор! — гремит голос. — Ответствуй, чем занимался на Земле, пока не помер? Да не лги! Ибо воздастся каждому по делам его!
— Писал рассказы и критиковал других! — непроизвольно вырывается у меня первое, что пришло в голову.
Потому что чем же я еще занимался всю последнюю неделю?
— Писал и критиковал? — внушительно переспрашивает голос, и в громовом тоне слышится оживление. — А знаешь ли ты, что после смерти нет хода в Рай тем, кто не сеял, не пахал, а болтал да критиковал? Ибо сказано ж было вам, чертям глухим: не судите и не судимы будете!
— Прости, Господи! — вырывается у меня.
— А знаешь ли ты, — гремит голос торжественно, — что ждет после смерти критиков литературных?! Знаешь?!
* * *
И вот я в черной дыре. Вишу бестелесным облачком. Подо мной — бесформенная серебристая груда, словно мятое покрывало. Наверху — черная небесная твердь, в которой горят огромные золотые буквы: «КОНКУРС-ЧИСТИЛИЩЕ НА ЛУЧШУЮ ПРОЖИТУЮ ЖИЗНЬ». И в скобочках: «только для бывших литературных критиков на русском языке». Затем курсивом: «Главный приз — пропуск в Рай (6шт.)!!!». А потом крупно: «ПРАВИЛА». И далее по пунктам меленько. Я погрузился в чтение.
Как и положено, для начала пришлось зарегистрироваться. В правилах рекомендовалось выбрать себе облик произвольного существа. Я представил себя зайцем. И тут же перестал быть облачком: появились лапы, нос и все прочее, а еще — глаза и уши. Поэтому сразу и цвета стали ярче. И зрение лучше — дочитывать правила стало удобней. Заодно появились и звуки — я услышал, что сверху доносится гул множества голосов, в котором различались отдельные выкрики: «Мимо топа! Не раскрыта тема!», «За Пупыркина!!!», «Где ты такое в правилах видел, козел?!»
Неясно было, откуда доносятся эти голоса, я решил пока не обращать внимания и продолжил чтение. Говорилось в правилах следующее: каждая душа-участник обязана внимательно изучить жизни всех своих коллег, скончавшихся в разные годы 21 века, и проголосовать за шестерку лучших. После суммирования всех голосов шестеро счастливчиков отправятся в Рай. Ну а все прочие — в Ад на вечные муки творчества. Указаний, по каким критериям выбрать лучших, в правилах не было, зато содержалась подробная инструкция, как именно просматривать чужие жизни. И я ей последовал.
Стоило внимательно поглядеть вниз на серебристое покрывало, как оно начало менять форму, всё норовя превратиться в ящик с пергаментными свитками. Но я уже знал, что просматривать жизни могу тем способом, который мне удобнее. Поэтому усилием воли превратил свитки в диски, а рядом вырастил из серебристого месива большой телевизор.
Я взял один диск наугад, вставил в специально задуманную мною прорезь, и на экране закрутилась картинка. Это был младенец, рождающийся на свет. Честно сказать, я никогда не присутствовал при родах. За исключением, понятное дело, собственных, но их я не помню. Поэтому акушерские подробности меня просто шокировали. Я нервно отложил диск и взял следующий. Всё повторилось! Причем роды этого автора оказались сложнее — наружу торчали крохотные пятки, а вокруг матери суетились врачи и кричали: «Дыши! Дыши, зараза!» Захотелось быстрее промотать эту сцену. Но как? Стоило мне об этом всерьез задуматься, как в правой лапке сам собой возник пульт с кнопкой. Я нажал ее — и время понеслось вперед, ускоряясь, пока дни и ночи не превратились в мелькание темных и белых кадров на экране.
Вскоре я уже полностью освоился с техникой. Выдумал себе эргономичное кресло — под заячью попу с хвостом. Увеличил экран, насколько позволяли размеры моей черной каморки. Вместо пульта выдумал себе удобный джойстик перемотки под заячью лапу. Дело пошло веселее.
Малыш на экране рос, сосал грудь и делал первые шаги. Я перемотал сразу на десять лет вперед и слегка понаблюдал, как будущий автор вертится на школьных уроках, а после школы с друзьями взрывает на помойке селитру. Пока ничто не говорило о том, что он станет автором и критиком. Щелкая годами, я побежал вперед по линии жизни: первый экзамен, первый поцелуй, первая рюмка, а вот и первые неумелые стишки. Молодой человек по имени Руслан поступает в слесарное училище, служит в армии, женится, работает в одной фирме, в другой, воспитывает дочь... Начинает писать роман. Бросает. Пишет рассказ, второй, третий, тыкается в журналы. Первая публикация...
Я листаю еще быстрее: автор работает, пишет, первая книга, членство в клубе, билет литобъединения, дружба с одними литераторами, критика других, шумная драка в литературном кафе... Вот он пьет, а вот выходит из запоя и пишет новый роман. Который не издают. Снова пьет. Уходит жена. Пьет, пьет, пьет... И вот Руслан, еще совсем молодой, лежит в гробу. Стоп-кадр, надпись: «Конец».
Я не стал отматывать назад и смотреть внимательно, от чего и как он умер. С кем не бывает, в самом деле. Жаль, конечно, человека. Но ничего интересного я в его жизни не обнаружил. То есть, конечно, очень интересна сама идея, что вот прожил человек жизнь, и теперь любая секунда его жизни как на ладони. Но наверняка будут жизни поинтереснее, чем у этого Руслана, вон их еще сколько в коробке — смотреть не пересмотреть. Усилием воли я соорудил пустую коробку с надписью «мимо топа» и бросил диск туда.
И вытянул наугад следующий...
Время летело незаметно. Да и было ли тут время? Я просмотрел с десяток разных жизней, и коробка «мимо топа» медленно, но верно наполнялась. Каждая жизнь была по-своему интересной и увлекательной, особенно если смотреть вдумчиво, день за днем. Но ведь всех в Рай не взять? С другой стороны, если присмотреться, человеческие жизни оказались довольно однообразны. Может, потому, что все они были литераторами? По-хорошему из всего увиденного выделялся лишь один инженер-геолог, ударившийся на старости лет в литературу. В городах он бывал редко. Сырая тайга и раскаленные степи, дымящиеся сопки и ледяные озера — все это выглядело ярко на фоне пивных посиделок пишущих горожан. Да и погиб он тоже громко — взялся на даче чистить старое ружье. Я соорудил коробку «кандидаты в топ» и бросил геолога туда.
— Пупыркин лучший!!! — раздался над головой визг, заглушивший на миг общий шум.
— Задолбал своим пиаром, щенок!!! — рявкнуло в ответ.
Я поднял свою заячью морду, пригляделся и понял, что над моей головой не просто небесная твердь, а что-то вроде люка, ведущего прочь из моей каморки. А небесная твердь — уже над этим люком.
Я подпрыгнул — и оказался на огромном сумрачном поле.
* * *
Кругом, сколько я мог видеть, простиралась нескончаемая поверхность, состоявшая, как и всё тут, из странной субстанции, напоминающей окаменевший дым. Эта твердь была усеяна черными дырами, словно гигантский сумрачный сыр. А между дыр повсюду сидели, лежали, стояли, сбившись по кучкам, диковинные звери, птицы, викинги, пираты, чудовища... Все они кричали одновременно, и каждый о своем. Я понял, что это и есть тот самый Форум, о котором говорилось в правилах.
— Не раскрыта тема! — голосил прямо передо мной здоровенный бурый Медведь, сидя на попе и барабаня лапами перед собой.
— Какая тебе тут тема? Какая? — подпрыгивала перед ним Лягушка, зеленея от возмущения.
— Тема христианства! — орал Медведь.
— Да почему христианства-то? — возмущено квакала лягушка. — Где такое в правилах?!
— А потому что я христианин и точка! — орал Медведь. — Как хочу, так и оцениваю!
Похоже было, что они так спорят давно. Я поглядел в другую сторону и сразу уперся взглядом в плотную кучку, в центре которой сидел толстенький Енот в золотых очочках. Здесь тоже продолжался какой-то спор. Я подпрыгнул к ним поближе.
— Я предупреждал? Предупреждал! — помахивал лапой Енот. — Слишком длинные жизни я изучать не буду! Не длиннее сорока лет! Я вот до двадцати семи дожил, куда больше-то? Надо иметь уважение все-таки! И чувство меры. Кому ваши длиннющие нужны? Нажили тут с три короба, а мне теперь — изучай, время трать?
— Так нечестно! — вопил Оранжевый Конь. — Товарищи! Что же это делается?! — Конь задрал голову к небу и заржал: — Господи! Господи! Взгляни: Енот нечестно оценивает!!!
— Нечестно! — издалека поддержал Медведь и подошел вразвалку поближе. Лягушка, оставшись без собеседника, заскучала и потянулась следом.
— Почему нечестно? — возразил Енот. — В правилах ничего нет на этот счет!
— Ах, это ты! — вдруг произнес Шахтер с фонарем, который светил ярко, но ничего не освещал. — Так это ты тот придурок Руслан, который в двадцать семь паленой водкой отравился? Ты у меня сразу в папку отстоя лег...
— Во-первых, почему сразу я? — занервничал Енот. — Мало ли здесь молодых? Много здесь молодых! — Он оглядел собравшихся, но особого понимания не встретил.
— Водкой отравился... — зевнула Сова. — Скука-то какая. Это уже сто раз было. Возьми хотя бы Сократа...
— Если так рассуждать, все уже было, — рассудительно вмешался Лось. — А паленой водкой — как раз не самая скучная концовка.
— Бывает и лучше, — заметил Медведь. — Например, когда ты из ружья застрелился.
— Уже было у Маяковского, — зевнула Сова.
— Да мне наплевать и растереть! — неожиданно обиделся Медведь. — Надо же в целом оценивать! В целом! Не в концовке дело! Тот, что водкой отравился — этот у меня в отстой пошел. Но не потому! А потому что жизнь дебильная!
— Да вы ничего не поняли ваще! — подпрыгнул Енот. — Смотреть надо было внимательно, кретины! Не водкой отравился! А замерз пьяный на улице в Новый год! Разница есть? Сначала смотрят одним глазом, а потом каждому объяснять приходится! Замерз, ясно?
— А мне понравилась эта концовка! — выкатился вперед Колобок. — Прикольно. Ржал так, что на меня наверно окружающие косились. Из соседних дыр.
— Замерз — это тоже было. Много раз, — зевнула Сова.
— И у кого же? — поинтересовался Енот.
— У полковника Карбышева, — отрезала Сова. — И у Амундсена.
— Что за хрен?
— Первооткрыватель Северного полюса, стыдно не знать, молодой человек, — объяснил за Сову Медведь.
— Не смотрел еще, — честно признался Енот.
— А их нет здесь, — сообщила Сова. — Это я к слову.
Медведь вдруг встал на задние лапы и поднял одну из передних.
— Господа, господа! Давайте все-таки по делу высказываться! Вот у меня вопрос: по какому критерию вообще оценивать? Давайте делиться мнениями!
— А чего делиться? — подал голос Робот с электролампой вместо носа. — Критерий не задан. Каждому свое. Я, например, жизнь в деревне оценивать не буду. Только городские! И желательно в столице.
— Ах ж ты сука супоросая!!! — возмутился Медведь.
Но тут снова выкатился вперед Колобок:
— Вот можно я скажу? Можно? Я еще мало чего смотрел, но вот как буду оценивать. По пунктам. 1) Новые идеи; 2) Целеустремленность; 3) Походку; 4) Красивых женщин, если попадутся на жизненном пути, — буду оценивать их тоже.
— А их как? — поинтересовался Оранжевый Конь, — В плюс или в минус автору?
— Их — отдельно. Просто отдельно оцениваю красивых женщин. Имею право!
— Ну и дурак, — сказал Конь и отвернулся.
Колобок уже распахнул рот, чтобы что-то ответить, но тут из ближайшей черной дыры стремительно выпрыгнул Тигренок с хмурой мордой.
— Всем внимание! Третья восьмерка готова! — громогласно объявил Тигренок. — Коротко о каждом: придурок, урод, бездарь, скандалист, алкоголик, тряпка, конъюнктурщик, жирная скотина. У меня всё. Спасибо за внимание. Ничего личного.
И Тигренок нырнул обратно в дыру. Повисла пауза, лишь издалека доносились шумы других обсуждений.
— Вот урод... — вздохнул Медведь. — Задолбал...
— Да это же Щукин, — раздался занудный голос. — Я его давно-о-о-о вычислил...
Я поднял взгляд: говорил Жираф с печальными, словно бы еврейскими глазами.
— Щукин? — оживился Енот. — Вот уж за кого я голосовать не стану! Щукин ваш — мерзость! Вы только посмотрите, как он ибётся! Я сроду не видел, чтоб так ибались! И главное — с кем ибётся! С кем!
— Эй! — хмуро одернул Енота Ковбой, стоявший все это время чуть поодаль, широко расставив свои сапоги. — Хватит тут материться! Здесь, может, дети...
Енот изумленно открыл рот.
— Дети?! Здесь?!! — Енот огляделся круглыми от изумления глазами. — Ну тогда вообще физдец! Нет слов!
— Хватит материться, сказал! — отрезал Ковбой.
— Хочу и матерюсь! — с достоинством произнес Енот и жестом эстета поправил очочки. — Сам пошел вон!
— Ах ты... — Ковбой разъяренно шагнул вперед, я и подумал, что он сейчас начнет бить Енота своими сапогами, но, похоже, это здесь было невозможно, потому что Ковбой лишь задрал голову к черному небу с пылающими золотыми буквами и просяще закричал: — Господи! Господи! Взгляни: чего тут Енот матерится? Сделай с ним что-нибудь, Господи!
Небо молчало.
Вздохнул сверху Жираф:
— А вот я за мат зарубил сто сорок человек... — укоризненно произнес он и печально взмахнул желтыми ушами. — Я все жизни смотрел о-о-очень внимательно... Не то, что некоторые... Но как услышу хоть один мат — в корзину...
— А сколько уже просмотрел? — заинтересовался Оранжевый Конь.
— Пока сто сорок и просмотрел, — вздохнул Жираф. — Только девушка одна была ничего так. Ничего так. До двадцати пяти. Пока в троллейбусе ноготь не сломала... — Жираф еще раз вздохнул. — И тоже мимо топа... Что поделать...
— А сам-то? — удивился Медведь. — Сам-то не ругнулся ни разу в жизни что ли? Ни разу?!
— А себя, — Жираф многозначительно взмахнул ушами, — не оцениваем...
— А вот меня другое интересует! — из дыры высунул голову Тигренок, будто слушал весь разговор. — Девушка... Здесь есть девушки? — он внимательно оглядел присутствующих.
— Ну, есть. И много, — произнес Оранжевый Конь, настороженно глядя на него.
— Да пошел он вон, — добродушно сказал Медведь. — Разговаривать тут с ублюдком...
— Вот я не буду оценивать женскую жизнь! — заявил Тигренок. — Женская жизнь — это не жизнь!
— Что?! — взвился на дыбы Оранжевый Конь. — Да женская жизнь покрасивее мужских будет!
Но Тигренок уже исчез.
— Давайте по порядку высказываться! — снова поднял лапу Медведь и вдруг указал на меня. — Вот, например, Заяц чего у нас молчит?
— Я новенький, — ответил я. — Мало пока просмотрел...
— Тем не менее! — оживился Енот. — Что-нибудь уже понравилось?
— Так... — уклончиво ответил я.
— Ну и иди смотри тогда! — закричал Енот, — Ишь, расселся тут, уши развесил...
Я решил, что и впрямь пора заняться делом. И запрыгнул в свою черную дыру.
* * *
Дело пошло куда быстрее, когда я придумал транслировать изображение прямо себе в мозг, а прокруткой управлять мысленно. Зато на третьем десятке смотреть стало скучнее. Жизненные сценарии повторялись. Все, что я просмотрел, пока не отличалось особым разнообразием — казались на одно лицо все эти мальчики, сперва проказливо бегающие с рогатками, а потом с повзрослевшими лицами садящиеся за клавиши своих компьютеров с целью осчастливить мир серьезной нетленкой или искрометнейшим юморком.
Но особый шок я испытал, когда очередной диск вдруг оказался моей собственной жизнью! Господи, если б при жизни я мог себе вообразить, что каждый мой шаг записывается и когда-нибудь будет открыт для всеобщего обозрения... Решительно все теперь резало глаз: скомканные фразы, неудачные жесты, глупость, наивность, бесцельные метания... Чувствуя, как краснеют мои длинные уши, я вынул диск, не досмотрев, и закопал его в коробке на самом дне. Бр-р-р-р! Такую жизнь надо было переделывать самым решительным образом! Но — поздно...
На этой грустной ноте я решил сделать перерыв. Подождал, скосив глаза, пока с ушей сойдет пунцовый оттенок, глубоко вздохнул и снова выпрыгнул наверх, в Форум.
* * *
Вещала Лягушка.
— Номер 102 и 55 очень похожи, — квакала она. — Не один ли автор жил?
— А почему такой вывод делается? — удивился Кенгуру.
— Да как может быть — один? — опешил Робот с лампой. — Фамилии разные? Лица разные?
— Фамилии разные, — объяснила Лягушка. — Но тот из Питера, и этот тоже. Того Николаем звали, и этого тоже. У того дочка и сын, и у этого две дочки. И оба сочиняли фэнтези, почти одинаковую — про драконов. Скажете, совпадение?
— Неубедительно! — отрезала Сова. — Такое было, было сто раз. У каждого второго.
Вдруг из дырки неподалеку выскочил белый Эльф.
— Доброго здоровья всем присутствующим! — поклонился Эльф.
— Поздновато, батенька, нам здоровья-то желать... — проворчала Сова.
— Я — новенький! — бойко продолжал Эльф. — Ни одной жизни пока не просмотрел! Принимаю заявки!
— Геннадий Жбандель из Минска! — быстро сказал Колобок и объяснил остальным: — Чота просто любопытно стало...
— Заявка принята, — гаркнул Эльф и исчез в черной дыре.
В наступившей паузе возле моего уха кто-то оглушительно гавкнул:
— Пупыркин лучший!!! За Пупыркина!!!
— Да задолбал своим пиаром, щенок! — заорали хором в ответ.
Я осторожно скосил глаза — рядом со мной действительно сидел Щенок.
— Слышь ты... — он осторожно ткнул меня лапой и доверительно прошептал: — Ты, Заяц, никого там особо не смотри, а на первое место поставь Васю Пупыркина. Ладно? А я за тебя проголосую, хочешь?
Я молча отвернулся.
— Дурак... — захныкал Щенок. — Пропадем ведь! А так шанс есть... Заяц! Слышь, Заяц?
Я отпрыгнул от него на всякий случай и снова стал слушать, о чем говорят собравшиеся.
— Тема секса у Бучкина не раскрыта, — объяснял Лось кому-то.
— Что, ни разу? — удивился Шахтер.
— Представь себе! — отрапортовал Лось.
— Хорош брехать! — вмешался Кенгуру. — Все там раскрыто. Тока темно. Ты, небось, ночи проматывал? Вот и не заметил.
— Сорри, — сказал Лось, — ну, может, пересмотрю, если время будет. А нет — так нет. Кстати, давно хотел спросить о Тарасове. Никто не смотрел Тарасова? Очень странный Тарасов — не просмотрелся ни в какую! Темнота.
— У меня тоже, — квакнула Лягушка. — Помехи, и ничего не разобрать.
Выскочил Ковбой, загорелое лицо которого казалось теперь бледным:
— Как — не просмотрелся Тарасов?! Господи! Как же так?! — занервничал он.
— У меня Тарасов прекра-а-а-асно просмотрелся... — задумчиво произнес печальный Жираф. — Но лучше бы и не просмотрелся...
— И у меня нормально, — кивнул телом Колобок. — Но не запомнился.
— А у меня нет, — заметил Медведь. — Полосы. Сбой какой-то.
Ковбой дернулся, нервно подтянул на горле оранжевый галстук и задрал голову в шляпе к небесам:
— Господи, Господи! — заголосил он хрипло. — Тарасов у многих не просмотрелся! Господи! Что ж делать-то?! — Он принялся бегать взглядом по окружающим, ища поддержки. Усы его трепетали от волнения. — Среди нас человек, который... Так нельзя! Несправедливо!
— Да сядь ты, проехали, — миролюбиво качнул лапой Медведь. — Тебе-то какое дело?
— Как — какое?! Как — какое?! — не унимался Ковбой. — Человеку ж обидно! Наверно... Тебе б так!
— Да ладно... — добродушно отмахнулся Медведь и зевнул. — Наверняка такой же отморозок, как и все остальные.
— Действительно, — подытожил Кенгуру, — чего время терять? Давайте обсуждать дальше. Вот скажите: кого посоветуете смотреть, а кого сразу выкидывать, чтоб время не тратить?
— Да щас тебе, выкидывать! — зашипели на Кенгуру со всех сторон. — Выкидывальщик нашелся!
Появился Эльф.
— Геннадий Жбандель из Минска! — торжественно объявил он. — Посмотрел. Ну, что сказать? Не зацепило. Совсем. Сорри.
— А конкретнее можно? — обиженно зашевелился Колобок. — Что именно не зацепило?
— Да всё! Ляпов куча!
— Это каких же ляпов?
— Да прямо с самого начала: кушал кашу и весь обляпался. Чуть раньше — описался. Уронил погремушку... Дальше — и вовсе детский сад... Извините, больше смотреть не стал, мимо, однозначно.
— Да ты дальше, дальше посмотри! — взмолился Колобок. — Может, понравится!
— Действительно, — поддержала Сова. — Погремушка — это уже было сто раз. У каждого.
— Ладно, посмотрю дальше, — пожал плечами Эльф и прыгнул в свою дыру.
Жираф вежливо кашлянул.
— А я хотел бы, господа собравшиеся, особо отметить одну жизнь... — начал он печально.
— Пиаришься? — прищурился Кенгуру.
— Ни в коей мере, — возразил Жираф.
Продолжить ему не дали — снова появился Эльф.
— Посмотрел дальше! — объявил Эльф. — Всё равно не цепляет! Все очень плохо, даже по мелочам. Здесь -вышел в неглаженных брюках. Здесь — не выбрит. Нелогично ведет себя при увольнении — обычно при увольнении так себя не ведут. Меня увольняли — я не так вел. Далее. В общественных местах забирался на унитаз с ногами — фу. Пару раз почесал правой рукой левое ухо, а это — противоправильно.
— Противо — чего? — переспросила Сова.
— Противоправильно, — объяснил Эльф. — Так жить жизнь нельзя. Серьезная ошибка, очень режет взгляд. Так что — не в топ. Принимаю заявки дальше!
— Николай Смердичевский! — быстро сказал Лось.
— Егор Беззубко! — одновременно сказал Кенгуру.
— Тихо, тихо! — строго поднял руку Эльф. — По одному! Заявки приняты. Ждите. — И он исчез.
— Урод, — подытожил Медведь. — Такой же, как и Тигренок. Зачем вам его отзывы слушать?
— Мало ли... — вздохнул Лось загадочно. — А вдруг... — Лось смущенно потоптался на месте и кашлянул. — Эй, Жираф, ты вроде там чего-то сказать хотел, перебили?
— Сказать хотел вот что... — задумчиво продолжил Жираф. — Есть один человек. Очень правильная жизнь. Очень продуманная и целенаправленная. Хорошая динамика. Вкус. Стиль. Мне решительно все понравилось...
Жираф обвел печальными глазами присутствующих. Возникшую тишину нарушали лишь неразборчивые вопли дальних обсуждений. А здесь каждый сидел, затаив дыхание. Каждый думал: неужели обо мне?
— Кто? — выдавил Кенгуру.
— Олег Прусипоповский, — многозначительно произнес печальный Жираф. — Очень правильная жизнь, очень продуманная и целенаправленная. — Жираф вздохнул. — И потому — мимо топа. Очень жаль.
— Почему? — раздались удивленные голоса.
— Потому. — Жираф помахал ушами, словно это помогало ему подыскивать нужные слова. — Потому. Сдается мне, что это была домашняя заготовка... — Жираф вздохнул. — Вот только не могу понять, каким образом и, главное, откуда удалось ее протащить? Но на всякий случай — не в топ.
— Ну и сам дурак! — вдруг ляпнул молчавший все это время Сибирский Валенок, развернулся и неспешно затрусил к одной из дальних групп: топ... топ... топ...
— А мне понравился Прусипоповский, — уверенно сказал Лось. — Отложил в папку. Буду пересматривать. Спасибо автору!
— Спасибо, Лось!!! — заорал издалека обернувшийся на миг Сибирский Валенок и поскакал дальше заметно бодрее.
Появился Эльф.
— Внимание! Николай Смердичевский! — объявил он. — Этот автор совершенно безграмотен с самого начала и до шести! Дальше — тупо как в сериале! Безжизненные диалоги! Нелогичное поведение! Короче — надуманно!
— Кем — надуманно?! — обиделся Лось.
— Не знаю, — отрезал Эльф, — Но мимо топа однозначно!
— А вы еще заявки принимаете? — робко спросил Оранжевый Конь.
— Пока нет. У меня очередь. Ждите! — приказал Эльф и скрылся.
Жираф печально кашлянул.
— А чего кто скажет про Семена Вердригу? — спросил он совсем печально.
— Про Вердригу? — повернулся Кенгуру. — Ну, я скажу. Начиналось вроде неплохо, и первые 80 лет было ничего так, бодренько. Мне нравилось. Уж ждал в конце чего-нибудь совсем убойного! Но вот концовка — маразматическая. Так что мимо топа.
Жираф ничего не ответил, только еще печальнее опустил уши.
— Тоже было сто раз... — возразила Сова и зевнула.
— Да чего ты заладила: было, было! — повернулся к ней Шахтер. — А самой вообще кто понравился?
— Да никто, — поморщилась Сова.
— А кого уже просмотрела?
— Да никого. С самого начала уже ясно, чем всё кончится. Поживет, да помрет. Какой интерес смотреть?
— А как же ты голосовать будешь? — возмутился Шахтер.
— Да как все тут, — отрезала Сова. — За кого попало.
Шахтер возмущенно открыл рот, но тут выпрыгнул Эльф.
— Кто заказывал отзыв на Егора Беззубко? — Он оглядел собравшихся, остановился на потупившемся Кенгуру и объявил: — Скучно! Заглянул в начало — однообразно! Заглянул в конец — та же картина! Чего, спрашивается, смотреть? Ничего не понятно: что хотел-то? Зачем жил? Какой мне толк с его жизни? Не зацепило! Не в топ! Однозначно! В отстой! Никому не советую за него голосовать!
— Ах ты мразь! — подпрыгнул Кенгуру. — А сам-то ты кто?!
— А я вообще не участвую! — отрезал Эльф. — Я просто так сюда пришел. Случайно.
Окружающие, не сговариваясь, заржали в один голос. Но Эльф почти не смутился. Зато Кенгуру, видно, решил, что смеются над ним — он снова подпрыгнул и завопил:
— Чего ржете, мрази?! А сами, сами-то кто?! Я сколько ни смотрел — ни одной достойной жизни! Подлецы и приспособленцы! Бездари и графоманы! Ни одного нормального не видел пока что! И туда же — судить!!! Живешь тут, живешь как проклятый всю жизнь, стараешься, чтобы как лучше, а они — судить!!! Ладно бы, Господь судил! Но вы-то, уроды?! — Кенгуру снова подпрыгнул и завертелся волчком в страшном возбуждении: — Да пошли вы все к чертовой матери! Да будьте вы все прокляты! Это я вам говорю! Я — Егор Беззубко! Да на хрен мне не сдался ваш Рай вонючий и эти ваши сраные шесть мест! Вы и сами уроды, и уродов своих себе выберете! — Кенгуру плюхнулся на попу, задрал голову и заголосил: — Господи! Господи! Забери меня отсюда, Господи! Я не хочу участвовать! Всё! Нафиг!
Наступила полнейшая тишина. Даже отдаленные обсуждения стихли — все повернулись и смотрели сюда. Кенгуру испугано замер, словно уже жалея о сказанном. И тут раздался громкий хлопок. Кенгуру исчез, как ни бывало.
— Во как, — нарушил молчание Шахтер. — Сцыканул....
— Такое было сто раз... — кивнула Сова. — Здесь на каждый век — кто-нибудь, да сцыканёт. Нам же лучше.
Вперед стремительно выкатился Колобок.
— Видали? Господь нас слышит! — прошептал он торжественно и задрал лицо к небу: — Господи! Господи! Услышь и меня! Господи! Правила надо менять! Срочно! Пусть каждый оценивает свою собственную жизнь! Слышишь, Господи! Так честнее! Ведь когда оцениваешь чужие, хочется сразу гадости говорить, верно? Ведь верно, братцы? — Колобок оглядел собравшихся.
Собравшиеся задумчиво кивали. Небо безмолвствовало.
— Бесполезно, — зевнула Сова. — Предлагали уже сто раз.
— Между прочим, — вмешался Робот с лампой вместо носа, — правила обманываются запросто. С полпинка! Я тут подсчитал: допустим, двести человек сговорятся...
— Господа, господа! — поднял лапу появившийся из своей дыры Медведь. — Вы там опять отвлеклись? Давайте кого-нибудь еще обсудим! Вот я только что смотрел Митю Зайцева...
Я замер и сердце тревожно забилось. Говорили обо мне.
— Митя Зайцев — тоска, — пожал плечами Шахтер. — Скукотища. Я не смог досмотреть до конца.
— А там и нет конца, — заметил Медведь. — Там все обрывается в метро.
— Верно! — поддержал Лось.
— Значит, в метро и умер, — зевнула Сова. — Такое тоже было сто раз. Например, у... — Сова крепко задумалась.
— Да нет! — повернулся Медведь. — Говорю же: концовки нет!
— Концовки нет? — заинтересовался Енот. — Совсем? Такого не может быть!
— Ну, сам посмотри. Обрывается — и всё.
— Может, он и не помер еще, — пожала плечами Сова, вдруг задрала голову, раскрыла клюв и крикнула: — Господи! Проверь Митю Зайцева! Чего-то с ним не то! Господи-и-и!
— Чего ты так голосишь-то? — удивился Медведь.
— Меньше участников — больше шансов, — объяснила Сова.
И вдруг всё исчезло.
* * *
Я лежал на холодном камне. Меня били по щеке — раз за разом, монотонно. Пришлось открыть глаза. Все плыло. Мир вонял едким. Над головой пылала гроздь прожекторов, какие висят в операционных. Я с трудом сфокусировал взгляд, и понял, что это не прожектора, а всего лишь гигантская люстра высоко на потолке старой станции метро. Пошевелив глазами, я увидел склонившегося надо мной врача в зеленом халате. Рядом маячил милиционер.
— Очухался... — деловито констатировал врач. — Говорить можешь?
— Могу... — с трудом просипел я.
— Сейчас встанет, — пообещал врач милиционеру и вновь сунул мне под нос едко воняющую склянку.
— Наркоман? — с надеждой спросил милиционер.
— Не. Обычный обморок от нервного истощения, — покачал головой врач, нащупывая пульс на моем запястье. — Слабые пошли мужики нынче. Вон какие круги под глазами... — Он повел носом. — Вон, как кофием пахнет... Эй, парень, ты когда последний раз ел, спал?
— Три дня не спал... — просипел я пересохшим горлом. — Не ел...
— Чего так? — удивился врач.
— Дела были... Литературу писал... Рассказы читал конкурсные... Рецензии на них... — слова удавались мне с трудом.
— Значит так. — Врач дернул меня за руку и помог встать. — Шагом марш домой. Понял? Жрать. Спать. Сахар. Молоко. Шоколад. Про кофе — забыть. Ничего больше не читать. Понял?
— Понял, — кивнул я.
И первое, что сделал, когда вышел из метро — аккуратно положил в урну толстую пачку распечаток: влияние этих ребячьих забав на космические процессы жизни и смерти оказалось парадоксальным. Но зато теперь я точно знал, как переделать свою жизнь и что с ней делать дальше. Чтоб потом, когда-нибудь, не было стыдно.
октябрь 2005, Москва
(развлекушка на конкурс «Грелка-10")