ПРОБЛЕМА РАЗМЕРНОСТИ

Я откинулся на спинку кресла и оглянулся. Жизнь удалась. В отделе царила скука. Индианка Дженни раскладывала пасьянс. Хосе негромко переругивался с Дэном, глядя через плечо в его дисплей и отчаянно жестикулируя по своей испанской привычке. Я потянулся и глянул на иконку интерпретатора — обсчет массива едва перевалил за одиннадцать процентов, значит, еще часа два можно заниматься чем угодно. Прежде, чем запустить трек снова, я проверил почту. И — на тебе: пришло письмо от Пашки. Брат сухо писал, что ему снова отказали в американской визе. Это было мерзко. И главное — сделать я уже ничего не мог. Вздохнув, я поправил наушники и запустил трек.

На этот раз наваждение рассеялось. Сперва показалось, что перкуссия вступает чуть раньше, а ведущий барабан напротив, опоздал. Это огорчало, но было поправимо: пара щелчков по клавишам, позже, когда доиграет. К середине огорчила скрипка — теперь она казалась искусственной. Она и была искусственной, кто ж спорит. Стандартная скрипка из набора инструментов. Но минуту назад казалась нормальной, а сейчас почему-то резала ухо.

Это тоже было поправимо — скрипок в наборах трекера имелось предостаточно, а можно было скачать еще миллион. Но теперь я вслушался в тему — ту самую великолепную тему, которую придумал в прошлый четверг, когда стоял в пробке. Тему, которую насвистывал всю неделю, боясь сесть и записать, ждал настроения — вдруг окажется неудачный день, мелодия не разложится по инструментам, не зазвучит, безнадежно сломается в каких-то высших материях, а потом будет поздно — наваждение испарится, и мелодию уже не оживить, сколько ни мучай трекер. Такое у меня уже бывало. Вот и сейчас наваждение кончилось разом — ничего волшебного в теме уже не слышалось. Проклятая скрипка. Опять Бродяга Дастин скажет...

Разом вспомнились слова Дастина из форума эмбиент. «Твоя проблема, Энди, — желчно писал Дастин, — в том, что ты ограничен. Посмотри на свои куцые ритмы — это бульвар, куплеты для пьяной француженки, партия свирели. С таким подходом ты вообще не имеешь права считать себя начинающим композитором. Ты мыслишь одномерно — одной темой одного инструмента. А настоящая сложная музыка — всегда оркестр».

Дастин Бродяга считался в композиторском форуме гуру и был обидно прав. Но согласиться с ним я тоже не мог. «Оркестр оркестром, — возражал я Дастину, — но ведь любое произведение строится на главной теме, а все остальное — вариации. И запоминается в музыке всегда главная тема. И если нет ее, никакой оркестр не спасет. И возвращаясь с концерта, ты ведь насвистываешь мелодию, а не навороты оркестра». На что Дастин неизменно отвечал, что в этом и проблема: я, дескать, в силу своего примитивного развития, способен чувствовать музыку лишь после того, как выдеру партию ведущего инструмента и устрою свист на прогулке.

Такие споры у нас шли каждый вечер и, черт побери, аргументов против Дастина у меня не оставалось: образование математика подсказывало, что многомерное — всегда богаче, чем свернутое по ряду измерений. Хотя ту музыку, которую писал сам Дастин, слушать было невозможно — шум и какофония. Впрочем, Дастин и его подпевалы считали иначе. Тоже мне, композитор Шнитке без образования, великое светило мелкого форума, четыреста скачиваний в год. А у меня — триста, невелика разница...

Я понял, что опять злюсь на Дастина, хотя злиться следовало на себя. Следующие два часа я пытался добавлять инструменты, перекладывать партии, строить бесконечные вариации, и даже пустил фоном совсем другую мелодию — из своих ранних. Но вышла, как всегда, какофония.

Обсчет массива давно закончился, синяя лямбда хаскеля мигала в углу дисплея наверно час, прежде чем попалась мне на глаза. Выходит, час занимался посторонними делами. Именно тут мне в голову пришла совершенно безумная идея — перегнать массив замеров в аудиотрек.

Зачем? Что я рассчитывал услышать, кроме белого шума с нормальным распределением и скрежета нашего дурацкого веретена? Разве что похвастаться в форуме, что использовал для аранжировки не сэмплы из саунд-библиотек, а звуки космоса, полученные с орбитальной станции NASA, которая второй год висит над головой в пустоте и пытается измерить так называемый реликтовый гравитационный фон Вселенной. В существование которого верит только наш горе-профессор Авербан Коще. Но зато ему всегда верит Конгресс США, потому что Коще — единственный в мире темнокожий физик-теоретик. Чьи родители когда-то сбежали из Сомали по католической линии. А еще он каждую пятницу играет в баскетбол с самим президентом США. Несмотря на возраст. Но в результате над головами налогоплательщиков второй год висит ванна, огромная вольфрамовая цистерна с водой высшей очистки, которую стоило абсолютно диких денег выбросить на орбиту и там под диким давлением разогреть до немыслимой температуры. Чтобы эта ванна фиксировала черенковское излучение. А она фиксирует только тишину и лишь месяц назад — веретено, которое, скорее всего, — банальная помеха от какой-нибудь бортовой электроники, хотя обсчет не сходится, как мы ни крутим...

Перегнать веретено в аудиотрек оказалось сложнее, чем думалось, — понадобилось сочинить программку на хаскеле (извините, Хосе, извините, Дженни, настоящий русский математик работает только на хаскеле). Я так увлекся, что даже не пошел на обед. Наконец веретено замеров превратилось в привычную лохматую гусеницу на экране трекера, но включить звук я не успел — на плечо легла тяжелая рука. Ну очень тяжелая — можно было даже не оборачиваться. Откуда он здесь? И как подкрался?

— Мистер Лохенко, — пробасил Авербан Коще, как обычно безбожно коверкая фамилию. — У вас все окей? Или опять сочиняете песенки на работе?

— Это данные, мистер Коще, — честно сообщил я. — Наш массив.

— Хорошее объяснение, мистер Лохенко, — холодно и с расстановкой произнес Коще. — Вы сейчас объяснили, что считаете меня идиотом. И это, увы, не первый раз. Однако, я в курсе, как выглядит музыкальный редактор.

— Мистер Коще, я действительно загнал наше веретено в музыкальный редактор.

— Цель?

Я задумался.

— Любопытство, — нашлось наконец нужное слово.

— Разрешите и мне полюбопытствовать? — Коще содрал с моей головы наушники и нацепил на свой выбритый череп. При этом ему пришлось согнуться почти пополам, чтобы не порвать шнур. — Включите! — попросил Коще.

Ничего не оставалось, как нажать пуск. Дженни, Хосе и Дэн смотрели с сочувствием. Коще слушал недолго.

— МЕДЛЕННЕЙ В ПОЛТОРА РАЗА, И С НАЧАЛА! — прорычал он, как любой человек, забывший, что он в наушниках.

Это было странно. Я сменил скорость и запустил снова. Прошло несколько томительных минут, из наушников долетали шорохи, но что именно там слышит Коще — было не разобрать. Выбритый череп потемнел еще больше.

— Еще раз, с начала, — зловеще повторил Коще, когда полозок уперся в край и остановился.

Я снова включил трек. На этот раз Коще дослушал только до середины, рывком стянул с головы наушники и распрямился.

— Мы поступим так, — сообщил он. — Подготовьте мне до завтра полный отчет, что вы — лично вы — сделали за полугодие. Для бухгалтерии, — уточнил он с ударением. — И заявление. И на этом мы расстанемся. Вы неплохой математик... наверно. Даст бог, найдете себе применение в других проектах NASA. Но не в моих. Всего доброго, мистер... Лощиненко.

Это был первый раз, когда Коще напрягся и выговорил фамилию правильно. Подчеркнул серьезность сказанного.

— Мне жаль, мистер Коще, — вздохнул я.

— Мне тоже.

Спорить с Коще бессмысленно. Было очень обидно, и лишь слегка утешала мысль, что у самого Коще положение гораздо хуже: рано или поздно ему тоже придется писать свой отчет — о том, что сделала за два года вольфрамовая ванна с водой на геостационарной орбите. Это понимают все, потому он так и психует последнее время.

— Мне жаль, мистер Коще, — повторил я.

Тот не ответил — повернулся и зашагал к выходу. И когда стеклянные двери отдела почтительно разъехались перед ним, остановился в проеме, обернулся и добавил:

— Да, и к докладной приложите сам текст.

— Что, простите?

— Текст, — без интонации повторил Коще. — Ваш текст.

— Какой текст?

— Спич, который вы сочинили. Хочу прочесть с листа и показать знакомому психиатру.

Коще вышел. Стеклянные створки постояли недоверчиво и мягко закрылись. А я сидел еще долго, тупо глядя на экран и никак не решаясь нацепить наушники и запустить трек.

* * *

Несмотря на заносчивый характер, надо признать, что Авербан Коще обладал и многими приятными чертами. Во-первых, он никогда не перебивал. Мог заявить «вы бредите» или «пойдите прочь, нам не о чем говорить» — но только после того, как собеседник закончит. Во-вторых, Авербан Коще никогда ничего не отметал сходу, а лишь требовал проверки. В-третьих, если было надо, он с удивительной легкостью умел менять точку зрения и совершенно спокойно признавал свои ошибки. Да и вообще был отходчив. Наконец, он быстро соображал и столь же быстро принимал решения.

Уже через пятнадцать минут после того, как я догнал его в коридоре и заставил меня выслушать, над перегонкой веретена в аудио трудился какой-то личный IT-отдел Коще. Сам он потребовал, чтобы я дал подписку о неразглашении, срочно вызвал начальника внутренней безопасности и долго с ним о чем-то говорил в кабинете.

Все это время я провалялся в приемной на диване с ноутбуком и наушниками — набирал проклятый текст со слуха. А когда набрал, сделал еще и редакторскую версию — переложил этот чудовищный акцент на нормальный литературный английский. Наконец, Коще меня вызвал.

— Энди, дружище, садитесь. — Он приветливо показал на кресло, а сам метнулся к кофеварке, — кофе?

— Спасибо, не откажусь.

— Энди, — буднично возясь с кофеваркой, начал Коще, — скажите, а каково ваше мнение? Я так и не успел спросить в этой суете.

Я задумался.

— Варианта два: либо это чья-то шутка, либо это правда.

— Допустим для начала, шутка. Какие версии?

— Либо кто-то навел помеху на аппаратуру на орбите, ну, на ванну...

Коще вздохнул.

— Мне очень обидно, когда нейтринный резонатор вы называете ванной. Я знаю, вы все его так называете за моей спиной. Но я потратил на него почти двадцать лет, и мне обидно.

— Простите. Я продолжу: второй вариант — кто-то обманул приемную станцию на Земле, подсунул сигнал якобы со спутника. Третий вариант: кто-то проник в сеть дата-центра и поменял данные уже у нас.

— Веретено зафиксировано на орбите, — покачал головой Коще.

— Но подменить его на звуковой ролик могли на Земле.

— Зачем?

— Я сейчас просто фантазирую.

— Фантазируйте. Но эту версию я тоже проверил — веретено никто не менял.

— Как проверили? — удивился я.

— Отправил на орбиту команду компьютеру сконвертировать данные прямо на орбите, взяв их из блока самописца. И вниз отправить готовый звук в mp3... — Коще помолчал. — Ну а если это правда? — спросил он. — Вы сделали расшифровку этого чудовищного акцента, как я просил? Прочтите мне.

Я начал читать:

«Плесень жизни! Ничтожества трехмерного мира! Перед вами послание из высших измерений, которое вы вряд ли додумаетесь запеленговать и услышать! Мы, жители 18-мерного пространства, отправили его просто, чтобы сообщить: вы грязь под ногтем Вселенной! Вселенная огромна и число ее измерений бесконечно! Но именно вы живете на том последнем рубеже, где пространство свернулось почти по всем осям и его размерность стремится к нулю! Трехмерные плоские амебы! Ваш мозг даже не в состоянии представить, как на самом деле выглядит настоящий мир! Длина, ширина, высота — вот и все, что доступно вашему пониманию! А знаете ли вы, что существует еще долгота, глубинность, выдлинность... тьфу! У вас и слов таких нет в вашем примитивном языке! Вы когда-нибудь видели красоту хотя бы пятимерной живой природы? Способны себе представить шестимерное искусство? Восьмимерные спортивные игры? Так с чего вы, зазнавшиеся кляксы грязи, вообразили себя лучшими во Вселенной? Знали бы вы, как нам, жителям 18-мерных пространств, смешно, когда клякса начинает хвалиться своей природой, спортом и культурой, считая себя лучшей в мире! Ущербные ничтожества! Сидите тихо в своей сплющенной дыре и помните: вы грязь, плоская тупая грязь».

— Хорошая расшифровка, — похвалил Коще, — Но мне помнится, что в оригинале слово «вселенная» они произносили не как «world», а как «universe». «С чего вы, кляксы, вообразили себя the best in the Universe».

— Именно так, — кивнул я. — А есть разница?

— Есть, — ответил Коще серьезно. — Вы вообще телевизор смотрите, Энди?

— Нет, — признался я удивленно. — А у вас хватает на это времени?

— Утром, пока пью кофе. Так вот, «The best in the Universe» — это цитата. Слоган рекламы пива, которая сейчас везде. Они обиделись именно на это! Вы же видите по тону — они обиделись на нас! Улавливаете мысль?

— Нет, — честно ответил я.

Коще встал и зашагал по кабинету своей нелепой приседающей походкой, задумчиво отмахивая рукой. За эту походку мы его прозвали баскетболистом.

— Как бы ни был чудовищен акцент, — сообщил он, снова остановившись передо мной, — но тот голос произнес отчетливо: вы, плесень, смеете хвалиться своей природой, культурой и спортом. Вам ничего не напоминает этот список претензий?

— Не понимаю. — Я покачал головой. — К чему это все?

— Ну вы же физик-математик! — взорвался Коще, раскинув в стороны свои длиннющие руки. — Включите мозг! Станция! Орбитальная станция, где работает нейтринный резонатор! Три телеканала! Вы разве не знаете, какие каналы транслирует станция?

— Каналы? — изумленно переспросил я. — Какие каналы?

Авербан Коще сразу успокоился.

— Я думал, это не секрет, — вздохнул он с горечью. — Вы никогда не задумывались, почему данные поступают только два часа в сутки? Потому что некоторые любители сэкономить запихали на мою станцию еще кучу военных камер и огромный ретранслятор, который гоняет три телеканала. Точнее четыре: спортивных два, еще один — природа и один — культура. А нам оставили только два часа тишины. Вот они их и ловят, эти каналы, наши 18-мерные братья по разуму!

— А что, — растерянно спросил я, — им нужна для этого станция, они не могут ловить каналы нигде больше?

— Как видим, не могут! — воскликнул Коще, глаза его горели. — Там же в вакууме в полной изоляции вечно разогретый нейтринный резонатор! И на нем же сидит мощнейший передатчик телеканалов двадцать два часа в сутки! И два часа в сутки — наш тончайший приемник нейтрино. Логично предположить, что это единственный способ обменяться информацией между мирами, единственная точка соприкосновения. По крайней мере, так следует из их письма. У вас есть другая гипотеза, Энди?

— Нет... — Я задумался, пытаясь понять, шутит Коще или всерьез верит, что с нами связался 18-мерный разум. — Но что ж тогда выходит? Что существует другой разум? Что он несоизмеримо мощнее нашего, они сумели запеленговать наши сигналы, догадались, как расшифровать их, изучили наш английский, чтобы кое-как выражать свои мысли и, наконец, построили систему, которая смогла передать нам сообщение из их мира — причем, на совсем ином принципе, чем передатчик телеканала. Это действительно надо иметь потрясающе мощный разум!

— 18-мерный, — напомнил Коще. — Но ничего потрясающего я не вижу.

— Но выучить наш язык!

— Двухлетний ребенок это делает, играя.

— Но 18-мерное пространство... Они имеют полное право критиковать нас.

— Вы полагаете? — Коще насмешливо заглянул мне в лицо. — Высший разум пришел объяснить нам, какая мы грязь?

Я пожал плечами. Коще принялся расхаживать по кабинету.

— Вот представьте себе, Энди, что вы вернулись в Россию... — начал он, но остановился и задумался. — Нет, неудачный пример. Представьте меня: допустим, меня пригласили читать лекции в Сомали. Вы можете представить себе ситуацию, что я на этой лекции буду втолковывать соотечественникам, что они малограмотное ничтожество в чудовищно отсталой стране, а я великий физик с мировым именем?

— Нет. Совсем нет.

— А ситуацию, когда ко мне подбегут соотечественники и начнут кричать, что я зазнавшаяся грязь, бездарность, позор великой страны Сомали, ходячее невежество, дремучий некультурный ублюдок, рожденный сомалийской шлюхой и согрешившим миссионером?

— Ну... — опешил я. — Это больше похоже на правду.

— Вот именно, — задумчиво сказал Авербан Коще. — Вот именно.

— Тогда, может, там какой-нибудь 18-мерный ребенок играется? — предположил я. — Или отморозок типа наших радиолюбителей? Не могут же политики столь развитой цивилизации делать такие глупые заявления?

Авербан Коще грустно усмехнулся.

— Вы слишком хорошего мнения о политиках, Энди, — сказал он с расстановкой. — Слишком хорошего.

Мы помолчали. Коще глянул на часы.

— Пора, — кивнул он. — И... простите, Энди, что на вас накричал сегодня. Вы прекрасный математик, и я горжусь, что вы в моей команде. И ваше музыкальное хобби лишь подтверждает вашу разносторонность. Никого не слушайте, пишите музыку, если это помогает работе. Если что-то вам мешает или какая-то проблема — не стесняйтесь, обращайтесь.

Я кивнул. А потом понял, что другого случая не будет, набрался смелости и выпалил:

— Я очень люблю младшего брата. А ему не дают гостевую визу.

Коще кивнул, словно ему и впрямь были известны такие подробности моей биографии. Впрочем, почему бы нет?

— Если не ошибаюсь, ваш брат — criminal? — спросил он.

— Это неправда! — горячо возразил я. — Он программист! Он талантливей, чем я!

— Хакер, — уточнил Коще.

— Он не был виноват. — Я опустил взгляд. — Он ничего не украл, его подставили. Нужно было кого-то посадить. Это было давно. И что, если человек отсидел год в колонии, он уже не человек?

— Хорошо, я понял, — кивнул Коще, распахивая наладонник и что-то помечая стилом. — Но обещать ничего не могу.

* * *

Из стеклянного закутка толпой валил народ с колясками и чемоданами, но Пашки все не было. Он появился последним. Вышедшая с ним пожилая негритянка в полицейской форме остановилась в отдалении и придирчиво наблюдала, как мы обнимаемся и хлопаем друг друга по плечам. За то время, что мы не виделись, Пашка потолстел, поставил все передние зубы, обзавелся золотыми очочками и стал еще более улыбчив.

Когда мы выезжали с парковки, раздался звонок.

— Энди, вы где? — раздраженно произнес Коще.

— В аэропорту, брата встретил. Я же взял выходной сегодня.

— Через сколько сможете быть у меня в кабинете?

— Ну... — Я задумался. — Мне надо сначала завезти брата домой...

— Не надо нигде задерживаться! — раздраженно перебил Коще. — Я выпишу пропуск, брат пройдет с вами.

— Случилось что-то? — насторожился я.

— Случилось, — сухо ответил Коще. — Пришло второе веретено.

Секретарша осторожно провела нас в кабинет, где сидели семеро человек. Одного я знал — это был начальник безопасности. Мы с Пашкой тихо сели. Коще ничего не заметил — он читал текст с наладонника. Мы услышали только концовку:

— «...такого ничтожества. И если вы, трехмерная грязь, еще раз посмеете громко булькнуть, будто вы тут цари вселенной и обладатели разума, мы вас просто сотрем вместе с вашим плоским мирком. Ясно?»

Наступила тишина.

— Мое мнение: пора докладывать президенту, — произнес начальник безопасности.

— Да? — нервно обернулся Коще. — А если завтра выяснится, что это чья-то дурацкая шутка, как мы будем выглядеть перед президентом и Конгрессом? Все мы — весь наш центр со всей нашей... — Коще запнулся, но все-таки закончил: — вольфрамовой ванной. Она и так уже всем там...

Коще замолчал, нервно массируя бритую голову длинными черными пальцами. Снова наступила тишина.

— У кого есть идеи? — глухо спросил Коще. — Что думает Лощиненко, он здесь?

Коще поднял взгляд, обвел глазами присутствующих, на миг остановился на мне, но в следующее мгновение уставился на Пашку. Брови его удивленно поползли вверх.

— Мое мнение, — произнес Пашка с отчетливым русским акцентом, — понтуются они, дело понятное. Пугануть их надо разок в ответ, зачморить как следует. А то если мы не ответим, они поймут, что с нами так и надо. Ну а если что — задний ход потом всегда дать можно, извиниться и выставить крайнего. Зато посмотрим, как они отреагируют и поймем, шутка это была чья-то или правда.

Пашка замолчал, а Коще еще долго в упор разглядывал его.

— Простите, — наконец догадался Пашка и смутился, — вы на меня посмотрели и назвали по фамилии... Я думал, вы меня спрашиваете.

Коще перевел взгляд на меня.

— Энди, вы меня удивляете, — прошипел он. — Вы, оказывается, рассказали брату-уголовнику все то, о чем дали подписку? И вы имели наглость привести его сюда, в мой кабинет?

— Вы же сами пропуск выписали, сказали — пусть пройдет... — растерялся я.

— В здание пройдет! — заорал Коще. — В здание, кофе попить в буфете! Но не в мой кабинет на закрытое совещание департамента!

Начальник безопасности проворно поднялся и шагнул к нам, но Коще вдруг остановил его взмахом руки и опять уставился на Пашку. На этот раз на лице его появилась задумчивость.

* * *

— Я не уверен, что это хорошая идея, — говорил Пашка, пока его гримировали. — Вряд ли у меня получится быть убедительным. Я же не уголовник и никогда не вел силовых переговоров на таких тонах и в такой терминологии. Просто видел, как это делают уголовники, вот и все.

— Примени актерский талант, — посоветовал я. — Импровизируй.

— Кроме того, у меня плохой английский.

— Ничего, — напомнил Авербан Коще. — у них еще хуже.

— Кроме того, — продолжал Пашка, — вы меня подставляете — это еще ладно. Но получается, что я подставляю Россию! Изображаю русского генерала, который говорит за все человечество!

— Они смотрят американские каналы, поэтому ядерный русский генерал — это именно тот образ, который они поймут.

— Но, — возразил Пашка, — если что, все шишки посыплются на Россию, а вы как бы ни при чем!

— В данной ситуации у нас с Россией общие интересы! — лицемерно поднял палец начальник безопасности. — И вообще мы выведем это заявление по каналу «природа». Если что, скажем, что заявление отправило частное лицо из офшорной зоны. Скажем: извините, виновные наказаны.

— Офшорная зона-то тут при чем? — опешил Пашка.

— Готово! — перебила гримерша.

Пашка поиграл пальцами, разминая их, раздвигая пошире. Поправил папаху и китель с орденами.

— Только уберите Энди, — попросил он. — Его циничная ухмылка очень сбивает.

Я вышел в коридор и прикрыл толстую, обитую кожей дверь. Вскоре над ней загорелась красная надпись «соблюдайте тишину!» Я приложил ухо к мягкому кожзаменителю. Долетали только отдельные слова:

— ...и крутые что ли здесь самые? ...скучно жили, проблем захотелось? ...чо, самая крутая размерность, восемнадцать? ...да вы три шестерки, а не восемнадцать. ...кто у вас главный, щурята? ...наши братки из три тысячи двести пятьдесят-мерного пространства велели передать ему, червю Мебиуса... и если еще раз, суки, будут такие наезды... в узел Минкевича скрутим, в бутылку Клейна засунем и в конус Эйнштейна запихаем...

* * *

Всех участников Коще отправил пока в отпуск. Ролик, записанный Пашкой, крутили на станции каждый день — но вне сетки, телезрители его видеть не могли. Мы с Пашкой отправились на машине в Майами. Пашка шутил и рассказывал анекдоты, а вот у меня на душе было очень неспокойно. И когда раздался звонок с неопределившегося номера, я почувствовал, что сердце на миг остановилось.

Но оказывается, звонили из «Эм-Ви-рекордс» — с ума сойти, они нашли в интернете мою музыку и предложили контракт! Все, как у больших: контракт, выпуск пилотного диска, презентация в галерее. Мы спешно вернулись в Долину. Следующая неделя прошла в суете, подготовке и переписках с юристами. Презентация в галерее, правда, оказалась не только моя — в программе были еще пять композиторов, которых «Эм-Ви» раскручивает, в том числе Джемик и Стейтон, отцы жанра, фактически. С одной стороны, внимания на меня пришлось мало, с другой стороны — в такую обойму вдруг попасть...

После презентации ко мне подошел низенький юноша с нездоровой кожей и засаленными волосами. Помявшись, он робко попросил автограф на диске.

— Кому писать? — спросил я.

— Дастин Бродяга, — произнес пацан и потупился, смущенно шмыгнув носом. Помолчал и добавил совсем робко: — Энди, ты теперь звезда... Может и за меня словечко замолвишь продюсерам? По старой дружбе?

— Хорошо, — пообещал я великодушно. — Только напиши хороший трек с проработанной центральной темой, а не какофонию.

— Да-да! — закивал Дастин. — Я сделаю и тебе пришлю! Спасибо тебе!

И в этот момент зазвонил мобильник. Звонил Авербан Коще.

— Третье веретено пришло, Энди, — сообщил он весело. — Совсем короткое: «Извините. Виновные наказаны. Больше не повторится».

— Опа... — только и выговорил я. — Выходит, это не земной шутник был?

— Да. И еще мы теперь знаем: интеллект от размерности не зависит.

сентябрь 2010