Глеб Голубев: ГОЛОС В НОЧИ

Примечание оцифровщиков: этот файл оцифрован 22.04.2009 с любимой детской книжки 1972 года (без ведома автора, извините, мы не знаем его координат, если возникли претензии - lleo@aha.ru), и будет лежать по данному адресу (http://lleo.aha.ru/tmp/) до тех пор, пока не будут общими усилиями вычитаны ошибки (неделя-две), а затем будет разослан по всем крупным онлайн-библиотекам интернета взамен той безбожно урезанной журнальной версии, которую можно было найти раньше. На этом сайте текст лежать будет недолго. Если вы заметили опечатку сканирования, нажмите Ctrl+Enter и внесите исправление. Если вы заметили сбившийся абзац или диалог (по техническим причинам это нельзя исправить через систему правки), просто выделите пару слов и добавьте звездочку - это будет сигнал, чтобы мы исправили это место. Спасибо.

Глеб Голубев
«ГОЛОС В НОЧИ»
(версия без сокращений)

* * *

Странный доктор

Цель моей поездки приближалась, и все большее смятение охватывало меня.

Сомнения начались еще в поезде. Зачем я мчусь на ночь глядя к совершенно незнакомому человеку? Что он скажет, выслушав мой сумбурный рассказ? Скорее всего, примет за сумасшедшую и отправит меня в ближайшую больницу.

Правда, Анни дала мне записочку к этому доктору Жакобу и настояла, чтобы я поехала сейчас же, немедленно. Но, может, не стоило ее слушать?..

Прямо с вокзала я позвонила по телефону, который мне дала Анни. Была такая длинная пауза, что я уже хотела с облегчением положить трубку, но вдруг ответил неожиданно ласковый старушечий голос:

— Квартира доктора Жакоба. Что вы хотели? Говорите же, вас слушают!

— Добрый вечер, — торопливо сказала я. — Можно попросить к телефону доктора?

— Добрый вечер, милочка, — ответила приветливо старушка. — Но его нет. Он уже ушел в театр.

— А когда он вернется? — Я тут же мысленно выругала себя за назойливость и поспешно добавила: — У меня к нему очень срочное дело. И очень важное.

— Вернется он поздно, дорогая. А если дело срочное, то позвоните ему туда. Он утром уезжает.

— Куда позвонить?

— Да в театр. У него там есть телефон.

Она назвала мне номер. Странно: что же, у него там рабочий кабинет, у этого доктора, в театре? Хотя, может, он подрабатывает вечерами как театральный врач...

Пожалуй, я даже обрадовалась, что сегодня встреча не состоится. Есть время собраться с мыслями, подумать до утра. А завтра...

Может, утром я просто вернусь домой. Что-то не внушает мне доверия этот доктор.

Оставалось позаботиться о ночлеге. У меня были знакомые в городе, но идти к ним сегодня не хотелось. К счастью, в первой же маленькой гостинице в узком привокзальном переулке нашелся свободный номер.

В тихом номере, выходящем окнами во двор, где сонно шелестели деревья, я успокоилась. Умылась, причесалась перед потускневшим от старости кривым зеркалом.

В окно была видна цепочка пестрых огней набережной, словно отрезавших озеро, черневшее темным провалом. Лишь вдали, где смутно виднелась мрачная громада Шильонского замка, серебрилось на воде пятно лунного света, прорвавшегося сквозь тучи, — картина совсем в манере старых живописцев-романтиков.

Я почувствовала себя очень одинокой.

Что делать дальше? Сидеть тут весь вечер или сразу завалиться спать?

Машинально я включила маленький радиоприемник, стоявший на столике у кровати, и услышала вкрадчивый голос:

«У вас свободное время? Вас мучает бессонница? Тоска одиночества? Днем и ночью вызывайте Телебиблию: тридцать пять девяносто девяносто...»

Передо мной встало измученное, осунувшееся лицо тети, и я поспешила выключить приемник.

Но ведь старушка сказала, что утром Жакоб куда-то уезжает. Я решительно сняла трубку телефона, стоявшего на столике возле монументальной деревянной кровати, и набрала номер.

— Да?

Этот негромкий деловой голос сразу прогнал всю мою решимость. Я уже хотела бросить трубку, но он настойчиво повторил:

— Да? Я слушаю.

— Простите... Это театр?

— Да. Варьете «Лолита».

— Могу я попросить к телефону доктора Жакоба?

Может, старушка надо мной подшутила? Но телефонная трубка ответила:

— Я слушаю вас.

Отступать поздно. Попалась.

— Я хотела с вами посоветоваться по очень важному делу. Мне рекомендовала Анни. Анни Дальрик, вы ее знаете. Извините, доктор, что беспокою вас так поздно. Я звонила к вам домой, и мне дали этот телефон...

Он слушал мое бессвязное бормотание не перебивая, а я все больше смущалась.

— Могу я с вами завтра повидаться, доктор? Дело очень, очень важное.

Помолчав, он ответил:

— Завтра утром я уезжаю. Но если дело действительно важное...

— Вопрос жизни и смерти! — торопливо перебила я.

Он недоверчиво хмыкнул и насмешливо спросил:

— Это из какого-то романа? Если я вам нужен, приезжайте сейчас, только побыстрее, у меня мало времени.

— Куда?

— Сюда, в варьете... — И он назвал адрес, который я поспешно записала неразборчивыми каракулями на пачке сигарет.

Отступать было невозможно. Я позвонила портье и попросила вызвать такси. Еще раз причесалась, спустилась вниз. Такси уже ждало у подъезда.

Ехать оказалось совсем недалеко. Через пять минут мы свернули в какой-то узкий переулок, подозрительно ярко освещенный множеством пестрых фонарей, и остановились перед стеклянной дверью. Над нею сияла игривая вывеска: «Лолита».

Рядом с дверью на громадной афише разрисован мускулистый, обнаженный красавец в набедренной повязке и в чалме, обвитый не то цепями, не то гигантской змеей. «Последний вечер! Король современной магии Бен-Бой — Человек, Проходящий Сквозь Стены!» — кричала надпись разноцветными буквами.

Каково художнице видеть такую мазню!

— Пожалуйста, мадемуазель, — сказал шофер, удивленный, что я не собираюсь выходить.

— Это здесь? — растерянно спросила я.

— Да. Варьете «Лолита». Вы же сами давали адрес.

Сверкая заученной белозубой улыбкой, плечистый негр в расшитой ливрее уже распахнул стеклянную дверь, и на улицу вырвались призывные раскаты джаза. Я вылезла из такси.

— Вы к доктору Жакобу? — переспросил недоверчиво швейцар. Улыбка его сразу стала совсем другой — вполне естественной, искренней и даже дружеской. — Пожалуйста, мадемуазель. Он вас ждет. Вот по этому коридору, вторая дверь направо. Проводить вас?

— Не беспокойтесь. Я найду.

Он поклонился и смотрел мне вслед, пока я шла по длинному коридору, — взгляд его я чувствовала спиной. Так, вторая дверь направо. Я постучала.

— Войдите, — пригласил уже знакомый хрипловатый голос.

Я распахнула дверь и замешкалась на пороге.

Это была явно артистическая уборная. Одну стену всю целиком занимало громадное зеркало, вдоль него тянулся стол-прилавок, заставленный разными флакончиками и гримировальными принадлежностями. Другие стены от потолка до пола были завешаны пестрыми афишами. Приторно пахло пудрой, потом, каким-то зверинцем. Отражаясь в зеркале, лампа слепила глаза.

Куда я попала?

— Что же вы? Проходите, — предложил молодой человек в роскошном вишневом халате и с чалмой на голове.

Живые, насмешливые глаза, коротко, по-мальчишечьи остриженные волосы, добродушное круглое лицо, — почему оно такое белое или он загримирован?

— Вы — доктор Жакоб? — недоверчиво спросила я.

— К вашим услугам. — Он учтиво наклонил лобастую стриженую голову. — Сомневаетесь? Тут каждый может подтвердить, что я в самом деле доктор Жакоб. Проходите, садитесь вот сюда, — он придвинул облезлое кресло к аляповатому столику в стиле ампир, — и рассказывайте. У меня очень мало времени.

Теперь я уже точно знала: идти сюда было незачем. Нелепо и глупо! Но делать нечего — я покорно села в расшатанное, жалобно заскрипевшее кресло.

— Ну-с? — настойчиво сказал он, глядя на меня насмешливыми и до неприличия любопытными глазами. — Итак, милая Анни посоветовала вам приехать ко мне. Зачем?

— Понимаете, у меня есть тетка... — начала я и остановилась.

Этот ужасный запах — какая-то смесь будуара с зоопарком, слепящий свет ламп, отражающихся в зеркале, вишневый халат, мелькающий перед глазами, — все действовало на нервы.

— Ну, так что же случилось с вашей любимой тетей? — спросил Жакоб.

— Вы не могли бы сесть и не мелькать у меня перед глазами? — рассердилась я.

Характер у меня нелегкий, я знаю это и стараюсь сдерживаться, да только не всегда удается...

Странный доктор остановился, глядя на меня, и пробормотал сквозь зубы:

— Ага, у вас тоже пошаливают нервы, — но все-таки послушно сел на низенькую скамеечку, небрежно подтянув ее ногой к столику, достал пачку сигарет, закурил, потом, спохватившись, протянул мне.

— Какие у вас?

— «Парижские».

— Спасибо, я предпочитаю свои.

Я тоже закурила.

— Итак, что же случилось с вашей теткой? — повторил он и, сдвинув рукав, бросил взгляд на часы, надеясь, что я не замечу. Но я заметила, и мне стало обидно.

— Она слышит голоса. Вернее, голос. Один и тот же голос.

— Голос? Какой голос?

— Мужской голос, который произносит длинные проповеди и внушает ей всякие странные вещи. Уверяет, будто он — небесный голос.

— Ваша тетка религиозна?

— Нет. Вернее, была совершенно нерелигиозной раньше, пока это не началось. Даже всегда смеялась над суевериями, подшучивала над дядюшкой Францем, своим покойным мужем, когда он под старость ударился в мистику. Но теперь она очень переменилась.

— Сколько ей лет?

— Семьдесят второй год.

— И давно это с ней происходит?

— Месяца три. Да, это началось вскоре после смерти дяди, а он умер в октябре прошлого года.

— Днем или ночью?

— Что? — не поняла я.

— Когда слышится ей голос? Днем или ночью?

— Обычно ночью, но иногда и днем.

Тут он задумался и проделал необычную вещь: машинально покрутил в пальцах горящую сигарету и небрежно засунул ее себе в рот — зажженную. И тут же безмятежно и просто — словно нитку в игольное ушко — продел ее себе сквозь щеку. Сигарета по-прежнему горела, от нее тянулся сизый дымок!

Я заморгала и помотала головой, чтобы опомниться. Но удивительный доктор Жакоб, не заметив моего изумления, сказал:

— Голоса — это бывает при некоторых психических расстройствах: шизофрения, алкогольный галлюциноз. Даже тромбангиит или просто ревматическое поражение мозга могут вызывать галлюцинации. Не понимаю только, чем я могу помочь. Вам бы лучше обратиться к опытному психиатру. Могу вам рекомендовать профессора Рейнгарта — это мой учитель. Очень опытный специалист.

Он затянулся догорающей сигаретой, снова ловким и привычным жестом продел ее сквозь другую щеку и погасил в пепельнице дымящийся окурок как ни в чем не бывало.

— Что вы так смотрите на меня? — удивился он, — Я в самом деле не знаю, чем помочь вашей тетке. Я не такой уж специалист по нервным расстройствам.

Я встала. Он тоже поспешно поднялся, запахивая роскошный халат.

— Ну что же... Извините, что отняла у вас время.

— Ничего, ничего. Мне, право, очень жаль. Но почему Анни взбрело в голову?..

— Она считает, будто тут дело нечисто и только вы можете разобраться.

— Почему?

— Последнее время этот голос внушает тетке, чтобы она давала деньги какой-то секте «Внимающих голосам космического пламени».

Он сразу насторожился и весь напрягся, словно услышав выстрел.

— Ах вот как! Это меняет дело. Что же вы сразу не сказали?

— Но вы так меня встретили...

— Прошу извинить, но у меня в самом деле мало времени. Садитесь и расскажите все подробнее.

Я покачала головой, но он решительно усадил меня опять в скрипучее кресло. Руки у него оказались прямо железными.

— Итак, ваша тетка слышит голос, и этот «небесный голос» приказывает ей отдать деньги секте каких-то проходимцев?.. — проговорил он, закуривая новую сигарету.

— Почему вы считаете, будто они проходимцы? — перебила я. — Я ничего не знаю об этой секте. Не знаю даже, существует ли она на самом деле. Это Анни считает, что дело нечисто, и посоветовала обратиться к вам.

— И совершенно правильно сделала! — с великолепной непоследовательностью сказал доктор Жакоб. — Конечно, проходимцы, какие могут быть сомнения? Любая секта в наши дни создается лишь для того, чтобы облапошить доверчивых простаков. И этот «небесный глас», подающий весьма земные советы, — какие вам еще нужны доказательства, что вашу тетушку задумали обчистить до нитки?!

Я все время с нарастающей тревогой следила за сигаретой, которой он опять размахивал передо мной...

И опасения мои оправдались. Доктор Жакоб снова начал продевать горящую сигарету то сквозь одну щеку, то сквозь другую — один раз, другой, третий... Он вовсе не пытался удивить меня, нет, даже не замечал, что делает, — так нормальные люди в задумчивости машинально постукивают пальцами по столу или насвистывают.

Я поняла это, когда в ответ на мой вскрик: «Перестаньте, ради бога!» — он недоуменно поднял брови и спросил:

— Что?

— Перестаньте выделывать эти штучки! — не сдержалась я.

— Какие штучки?

Тут, перехватив мой взгляд, он посмотрел на сигарету и рассмеялся.

— О, извините! Это я машинально. Надо размять пальцы перед выступлением.

«Размять пальцы»! Сказал так просто, словно был известным пианистом и готовился к выходу на сцену. Ну и доктора подсунула мне Анни...

— Где вы живете? С теткой?

— Возле Моркля, это неподалеку от Сен-Мориса.

Он кивнул:

— Знаю.

«Дорогой доктор, следующий номер ваш. Прошу на сцену», — вдруг раздался за моей спиной громкий металлический голос.

Я вскочила и оглянулась. Кроме нас, никого в комнате не было.

— Что это? Кто?

Вид у меня, вероятно, был такой, что он не удержался от смеха и поспешно сказал:

— Нет, нет, чревовещанием я не занимаюсь. Просто меня в самом деле зовут на сцену.

— Что-нибудь случилось?

— Нет, просто пора выступать. Мой номер.

Только теперь я поняла, что металлический голос доносился из маленького динамика над дверью. Он настойчиво повторил: «Доктор Жакоб, ваш выход!»

— Извините и подождите меня здесь, — торопливо сказал мой странный собеседник. — Я скоро вернусь. Постараюсь сегодня провести все номера побыстрее. Нам нужно кое-что уточнить. Дождитесь меня непременно!

С этими словами он, совершенно не стесняясь, вдруг решительным движением сбросил на кресло свой роскошный халат — и оказался в одной набедренной повязке. И только тут я догадалась, что доктор Жакоб и есть тот самый великий факир Бен-Бой, умеющий запросто проходить сквозь стены, чье незабываемое изображение я видела на афише у входа в это подозрительное варьете!

* * *

Человек, проходящий сквозь стены

Он глянул в зеркало, подправил грим на лице и кинулся к двери, повелительно бросив мне:

— Не уходите!

Я ничего не успела ответить.

Вот тебе и доктор Жакоб! Фокусник, шарлатан! Меня просто разыграли, а я-то всерьез рассказывала ему об измучавшейся тете.

Ну, от Анни я этого не ожидала...

«Видишь ли, только он со странностями, этот доктор Жакоб», — туманно сказала она, давая мне адрес. Я тогда не обратила на ее слова должного внимания.

Хорошенькие странности! Этот доктор, оказывается, умеет проходить сквозь стены! А во время разговора запросто продевает сквозь щеку горящую сигарету, — видите ли, чтобы размять пальцы...

Мне стало смешно.

Но, может, он в самом деле умеет проходить сквозь стены? Меня одолело любопытство. Раз уж я сюда попала, стоит познакомиться с магическими способностями доктора-факира. Вряд ли я когда-нибудь еще встречусь с ним.

Я вышла в пустынный коридор и, крадучись как девчонка, трусливо оглядываясь, направилась в ту сторону, откуда доносились звуки музыки и невнятные выкрики, прерываемые аплодисментами. Значит, там сцена.

Миновала одну дверь, другую... Поднялась по скрипучим ступенькам.

Как бы не попасть невзначай в какой-нибудь потайной люк и не оказаться вдруг на сцене, к восторгу зрителей...

Наткнувшись в темноте на тяжелый занавес, я долго путалась в его складках, едва сдерживаясь, чтобы не чихнуть от поднявшейся пыли.

И тут увидела через щелку прямо перед собой ярко освещенную сцену и на ней нескольких мужчин, окруживших доктора Жакоба.

Я не сразу разглядела, что они старательно и деловито заковывают его в цепи. Надели ему на руки и на ноги тускло сверкающие кандалы, для верности еще несколько раз обмотали его цепями с ног до головы...

Закончив свою странную работу, они отошли в сторонку, разминаясь, переводя дыхание и с интересом поглядывая на скованного по рукам и ногам факира.

— Ап! — весело и громко выкрикнул Жакоб.

И цепи, гремя, вдруг упали на пол к его ногам, словно стекли с него, как струи воды!

Грянули такие аплодисменты, что я испуганно отшатнулась, но тут же снова поспешно приникла к своей щелочке.

А на сцену уже выкатывали большой сейф на колесиках. Сейф был стальной, самый настоящий — от его тяжести заметно прогибались половицы.

Контролеры от зрителей тщательно осмотрели сейф и потом начали связывать фокусника по рукам и ногам толстой веревкой, стараясь накрутить побольше хитрых узлов, а Жакоб подшучивал над ними. Потом крепко связанного фокусника посадили в мешок, и один из мужчин начал зашивать его. Делал он это весьма неумело, и по требованию зрителей его сменила кокетливая девица.

Мешок с зашитым в него фокусником поместили в сейф. Контролеры, посовещавшись в уголке сцены, заперли замок, выбрав известную лишь им комбинацию цифр и букв. Потом они отошли в сторону, не сводя глаз с сейфа...

Откуда-то сверху мягко упал балдахин, расшитый пестрыми райскими птицами. Он прикрыл сейф всего на мгновение и тут же снова взвился кверху...

А возле сейфа с распахнутой дверцей уже стоял улыбающийся Жакоб, небрежно помахивая чудовищно запутанной и переплетенной веревкой.

— Как видите, для этого вовсе не нужно быть йогом! — громко объявил он, когда стихли аплодисменты и растерянные контролеры, оглядываясь на фокусника, гуськом ушли со сцены.

А Жакоб с видом человека, которому настала пора отдохнуть, лениво подошел к невысокому ложу в глубине сцены, вроде тахты, покрытой узорчатым ковром. Он сдернул покрывало — и я содрогнулась.

Вместо тахты под покрывалом оказалась доска, ощетинившаяся, словно еж, длинными стальными остриями, зловеще сверкавшими в ярком свете!

Даже смотреть на них было страшно. А Жакоб как ни в чем не бывало сначала уселся прямо на острия, по-восточному скрестив ноги, потом лег, вытянулся, да еще поворочался, словно укладываясь поудобнее на мягкой тахте.

Так, опершись на локоть и полулежа на стальных остриях, он и начал следующий номер.

Откуда-то в его руках очутилась флейта; он заиграл на ней тягучую негромкую мелодию. И веревка, небрежно брошенная им на пол после чудесного освобождения из сейфа, вдруг ожила, начала извиваться словно змея и тянуться кверху. Она оказалась теперь вовсе не запутанной, вместо узлов на ней вдруг появилось несколько разноцветных платков — синие, красные, зеленые. Повинуясь мелодии, они скользили по веревке в причудливом танце, то меняясь местами, то переплетаясь, то снова расходясь...

Жакоб властным жестом протянул руку — и все платки, будто пестрые птицы, перепорхнули с веревки к нему на ладонь. Фокусник сжал их в кулак, снова раскрыл ладонь — она была пуста, все платки исчезли. Не в рукав иллюзиониста, как это обычно бывает, о нет! Ведь Жакоб был почти голым — в чалме да в набедренной повязке, никаких потайных рукавов.

— И для этого не нужно быть йогом, — сверкнув улыбкой, весело повторил он под аплодисменты зала.

А веревка тем временем тоже исчезла...

Да, это был фокусник высокого класса.

Года два назад, правда недолго, мне довелось поработать декоратором в большом цирке в Женеве. Там я насмотрелась фокусов, которые показывали мировые знаменитости, приезжавшие на гастроли. Жакоб им ничуть не уступал. И показывал он свои поразительные трюки легко и весело, будто играючи, с иронической улыбкой. Всем своим видом Жакоб словно говорил: «Вот, друзья, я покажу вам несколько забавных трюков. В них нет ничего чудесного, но попробуйте-ка их разгадать».

Он поставил посреди сцены трость, взятую у одного из зрителей, и начал «гипнотизировать» ее под смех зала. Трость то стояла неподвижно, хотя он вовсе к ней не прикасался, то начинала пританцовывать, то взвивалась кверху и повисала в воздухе. Потом она совершила прыжок чуть не через весь зал — и очутилась в руках своего ошеломленного владельца.

Жакобу вдруг чем-то не понравилась одна из сильных ламп, висевшая над сценой. По его приказу принесли лестницу с кривыми саблями вместо обычных перекладин. Жакоб ударил по каждой сабле бамбуковой палочкой, чтобы показать всем, как они остры. С каждым ударом от палочки отсекался кусок, пока она не стала величиной с карандаш.

Ему завязали глаза, и вот в тишине потрясенного зала фокусник начал неторопливо взбираться по этой чудовищной лесенке, спокойно переступая босыми ногами с одного сабельного лезвия на другое...

Я невольно зажмурилась. А когда открыла глаза, Жакоб уже был на самом верху лестницы: стоя на двух лезвиях, с завязанными глазами, он пытался достать лампочку, но никак не мог дотянуться, рискуя в любой момент упасть с лестницы.

«Что он еще выкинет?» — с тревогой подумала я. И в тот же миг в руке Жакоба вдруг очутился большой старинный пистолет, и он выстрелил из него в лампочку со страшным шумом.

Звон стекла, все окуталось дымом...

А когда дым рассеялся, мы увидели Жакоба стоящим по-прежнему на верху лестницы, только теперь он оказался без повязки на глазах и уже одетым: безупречно отутюженные брюки, коричневая рубашка с закатанными рукавами.

Раскланявшись, он начал спокойно и не спеша спускаться по чудовищной лестнице.

Пока он спускался, у него на груди возникло странное светящееся пятно. Оно разгоралось все ярче и ярче. Жакоб со смущенным видом пытался прикрыть его ладонью, но тщетно.

Тогда он вдруг расстегнул рубашку, и все увидели, что у него в груди горит электрическая лампочка, явственно просвечивая сквозь кожу!

Фокусник взмахнул рукой, выхватил прямо из воздуха зловеще сверкнувший большой кинжал и полоснул им себя поперек груди...

Я снова на миг зажмурилась от страха, но готова поклясться хоть на суде, что отчетливо видела страшную кровавую рану, из которой Жакоб вынул пылавшую лампочку. Она тут же погасла, и внутри нее оказалась маленькая птичка с удивительно красивыми красными и голубыми перьями. Жакоб разбил лампочку, птичка взвилась под потолок и стала стремительно порхать по всему залу, сверкая радужным, причудливым оперением.

Жакоб показал еще несколько номеров, один удивительнее другого, все в той же привлекательной лукаво-иронической манере. Работал он поразительно ловко и чисто. Я следила за ним не из зала, а прямо со сцены, буквально с двух шагов, и все-таки не могла разгадать ни одного трюка.

А в конце выступления багроволицый здоровяк, приглашенный из зала, прострелил Жакоба из пистолета навылет карандашом, который предварительно пометили зрители. Карандаш был привязан к длинной алой ленточке. Здоровяк долго целился, громко сопя, потом выстрелил.

Карандаш пробил насквозь тело Жакоба и «прошил» его лентой — я это видела своими глазами, как и все сидящие в зале! А фокусник как ни в чем не бывало спустился в зал и не спеша зашагал по проходу, давая всем убедиться, что действительно прострелен насквозь именно тем карандашом, какой пометили...

Потом он попросил выстрелить в него еще раз. Когда рассеялся дым, лента с карандашом бесследно исчезла, но зато у Жакоба слетела с плеч голова! Держа ее под мышкой, он ушел со сцены.

Притаившись в складках занавеса, я слышала его тяжелое, прерывистое дыхание, когда он проходил мимо. Значит, голова у него снова оказалась на месте? Мне очень хотелось выглянуть в щелочку и убедиться в этом. Но я поспешила скорее выскочить в коридор и опрометью кинулась обратно в артистическую уборную.

И конечно, у дверей ее меня поджидал назойливый швейцар-негр.

— Куда же вы девались? — укоризненно сказал он. — Я приношу вам уже третью чашку кофе, он так быстро остывает. А холодный кофе пить не вкусно. Где вы были?

— Знакомилась с варьете. Я тоже умею проходить сквозь стены, — пошутила я.

— Видели выступление мосье доктора? Правда, высокий класс?

Я неопределенно пожала плечами и спросила:

— А где тут выход?

— Но доктор просил, чтобы вы его подождали. — Он укоризненно покачал головой.

— Мне некогда. Где здесь выход?

— Но вы ведь умеете проходить сквозь стены, — лукаво ответил он и широко улыбнулся, сверкнув ослепительными зубами.

Я не успела рассердиться. Откуда-то, словно в самом деле прямо из стены, появился запыхавшийся доктор Жакоб и торопливо проговорил:

— Вот и я. Заждались?

Он устало упал в кресло, налил полный стакан воды и начал жадно пить, показывая мне глазами, чтобы я тоже присела. Дышал он, как загнанная лошадь, — видно, проходить сквозь стены совсем не легко.

— Что же вы не садитесь? — наконец напившись и переводя дыхание, сказал доктор Жакоб. — Этот голос начинает меня...

Ему не дали договорить. Дверь внезапно распахнулась, и перед нами появился лохматый тощий старик в грязном и помятом сером костюме. Глубоко запавшие глаза моргали и беспомощно щурились от яркого света, небритая щека нервно дергалась. Он был так пьян, что покачивался, судорожно вцепившись в дверную ручку и не решаясь шагнуть дальше.

— Что вам нужно, Анри? — нахмурился доктор Жакоб. — Я занят.

— Очередная поклонница? — пьяно осклабился старик, тыча в мою сторону скрюченным пальцем. — О, да какая миленькая! Молодец! Когда-то и у меня от них отбою не было. Ты хорошо работаешь, Морис, но признайся: и я гремел в свое время. Впрочем, ты уже не застал, слишком молод. Но и сейчас, и сейчас...

— Что вам нужно, Анри? Я ведь, кажется, говорил, что не желаю иметь с вами дела? — Жакоб вскочил.

— Ты еще пожалеешь, что выгнал меня. И что позоришь на всех перекрестках, не даешь мне дышать. Берегитесь его, милочка!..

— Лучше скажите: не даю вам обманывать простаков, — перебил его Жакоб и погрозил пальцем: — Берегитесь! Я не посмотрю на прежнюю дружбу и засажу вас за решетку, если не бросите свои грязные штучки. Последний раз предупреждаю!

— Я знаю, что ты меня ненавидишь. Завидуешь мне. Прекрасно знаешь, что я ума еще не пропил и могу поставить такие трюки, какие тебе и не снились, — пьяно захохотал старик. — И не раскусишь, в чем секрет, не пытайся!

Только этого еще мне не хватало — стать участницей пьяного скандала в подозрительном вертепе! Оттолкнув и чуть не сбив с ног старика, я выскочила в коридор.

— Куда же вы, подождите! — крикнул мне вслед Жакоб. — Али, вызови ей такси! А с вами я еще поговорю, когда вы хоть немного протрезвеете, — напустился он на старика. — Дайте пройти!

Никто меня, к счастью, не пытался задержать. Швейцар стоял на улице и, сложив ладони рупором, взывал:

— Такси! Такси!

Я прошмыгнула мимо него и помчалась по переулку, боясь лишь одного: как бы не сломался каблук. Может, лучше разуться? Тогда меня никто не догонит...

Ну и ввязалась в историю!

Какой-то подвыпивший прохожий призывно свистнул мне вслед.

За моей спиной заурчала машина. Я оглянулась на бегу. Такси! Но оно занято.

Машина остановилась возле меня, из нее поспешно выскочил швейцар-негр и, почтительно придерживая дверцу, сказал:

— Садитесь, мадемуазель.

Я подозрительно заглянула в такси. Кроме шофера, никого в машине не было.

— Спасибо! — буркнула я, сунула в ладонь швейцара первую попавшуюся монету и села сзади шофера: — Поехали.

— Куда?

— Прямо, все прямо!

* * *

В плену у факира

Никто меня не преследовал. Успокоившись, я назвала шоферу гостиницу и уже через десять минут очутилась у себя в номере. Хотелось есть: ведь я так и осталась без ужина. Но в ресторан я не пошла. Съела плитку шоколада, завалявшуюся в сумочке, запила водой, потом приняла душ и легла спать. От всех этих глупых треволнений уснула я моментально, твердо решив утром поскорее вернуться домой.

Проснулась я поздно, в десятом часу. Узнала по телефону расписание поездов и спустилась позавтракать в кафе. Там было пусто. В углу, заслонившись от всего мира газетой, пил кофе угрюмый толстяк в темных очках. Под соседним столиком дремал пушистый кот.

Было тихо и мирно. Я уже кончала завтрак, когда в дверь заглянула старушка в нелепой шляпке с перьями и цветами.

Она окинула кафе придирчивым взглядом, на миг задержалась на мне, но не зашла.

Выйдя из кафе, я снова увидела старуху в холле гостиницы. Она сидела возле двери в кожаном кресле. Кресло солидное, монументальное, а старушка такая маленькая и щуплая, что прямо утонула в нем. Торчала лишь ее голова в забавной шляпке. Старушка все время по-птичьи вертела во все стороны головой, судорожно сжимая в руках огромную потрепанную сумку, будто опасаясь, как бы ее у нее не выхватили.

«Какая смешная», — подумала я.

И тут же старушка выскочила из кресла и засеменила мне навстречу.

— Наконец-то, милочка! Я вас совсем заждалась, — набросилась она на меня так, словно мы были знакомы целый век. — Хотела, чтобы вы позавтракали с нами, заезжала, но вы еще спали. Поздно вставать вредно, дорогая моя. Задержалась на рынке — я всегда покупаю все только на рынке, иначе в наш век нельзя: не заметишь, как тебя отравят. Примчалась сюда, а вы уже завтракаете. Нехорошо, милочка: кто знает, чем вас накормят в таком месте? И вообще как может молодая одинокая женщина ночевать в подобных заведениях?

Тут она поневоле сделала маленькую паузу, чтобы перевести дух, и я смогла спросить у нее:

— Позвольте, кто вы и что вам надо? Вы меня с кем-то спутали...

— Ничего не спутала, дорогая моя, — перебила она. — Никогда я ничего не путаю, хотя и восьмой десяток пошел. И вы должны меня слушаться, я плохому не научу.

— Но кто вы? Честное слово, я вас не знаю.

— Только потому, что вы не здешняя. А тут каждый знает матушку Мари, спросите первого прохожего, если, конечно, он здешний...

— Но все-таки кто вы, матушка Мари?

— Как — кто? — удивилась старушка. — Я экономка доктора Жакоба. Мы же разговаривали с вами вчера по телефону.

Вот почему этот настойчивый голосок показался мне смутно-знакомым. И это забавное обращение «милочка», такое старомодное, что сразу вспоминается детство.

— Очень приятно с вами познакомиться, милая матушка Мари, — сказала я. — Но не понимаю, зачем я вам понадобилась?

— Как — зачем? Доктор Жакоб ждет вас.

— Доктор черной и белой магии, — насмешливо кивнула я. — Как же это он узнал, где я остановилась? Хотя при его способностях...

— Почему черной и белой магии? — Старушка явно обиделась, и мне стало стыдно за насмешливый тон. — Он доктор философии, милочка. Крупный ученый, его во многих странах знают. А фокусами он увлекается с детства — я же его вскормила, знаю. Что в этом плохого? И магия ни при чем — это все глупые суеверия одни. Адрес нам дал шофер: вы ведь ему вчера сами сказали, куда вас везти, так?

— Я никуда не поеду...

— Как это — не поеду? Он специально остался сегодня из-за вас, не уехал отдыхать, а вы — «не поеду»!

Спорить с ней было невозможно. К тому же мне вдруг стало любопытно увидеть доктора Жакоба в домашней обстановке. Может, он и дома сидит в чалме на остриях гвоздей или погружается в нирвану?

— Хорошо, сдаюсь, — сказала я. — Сейчас вызову такси, и едем...

— Зачем такси? У нас есть своя машина.

Пожав плечами, я двинулась за неугомонной матушкой Мари.

У подъезда стоял синий «мерседес». Шофера не видно, наверное, забежал выпить чашечку кофе, пока мы препирались с шустрой старушкой...

— Садитесь, милочка, — пригласила матушка Мари, преспокойно занимая место за рулем и привычным жестом надвигая поглубже допотопную шляпку.

В полной растерянности я села рядом с ней. Мотор взревел, и мы рванулись с места.

— Может, все-таки лучше мне? — робко пробормотала я, косясь на матушку Мари. — Я умею водить машину, хотя и не очень быстро...

Она не удостоила меня ответом, но, видно, обиделась и рассердилась: начала лихо срезать углы на поворотах и так резко тормозить перед светофорами, что у меня в глазах темнело.

На одном из перекрестков нас даже задержал юный доброволец-регулировщик движения, которыми так гордится Монтре. Было очень забавно слушать, как белоголовый серьезный мальчик с пухлыми щечками и повязкой на рукаве, встав на цыпочки, чтобы прибавить себе солидности, вежливо, но строго отчитывал матушку Мари, а та покорно слушала, понурившись и ерзая от нетерпения за рулем. Мне стоило больших усилий не расхохотаться.

Два квартала после этого мы еле ползли, и матушка Мари совсем извелась. Но потом она тряхнула шляпкой и решительно прибавила газу. И тут же резко остановила машину перед небольшим особняком, прятавшимся в зелени густо разросшегося садика на одной из окраинных улочек возле набережной, и победно посмотрела на меня. Я только заискивающе улыбнулась и начала помогать ей вытаскивать из машины сумки со всякой снедью.

Навстречу нам по усыпанной гравием дорожке среди сосен быстро шел доктор Жакоб. Он широко улыбался: наверняка видел из окна, как мы подкатили.

— Здравствуйте, мадемуазель... — поклонился он. — Наше вчерашнее знакомство получилось несколько сумбурным, так что я даже не успел спросить, как вас зовут.

— Клодина Дрейгер.

— Очень приятно. — Он снова учтиво поклонился. — Отдайте мне эти сумки, и прошу в дом.

Сегодня он выглядел вполне прилично, и его в самом деле можно было принять за доктора: отлично сшитый костюм, безукоризненная рубашка, хорошо повязанный галстук модных тонов. Но без грима выглядел он еще моложе, чем вечером, и все время улыбался — совсем не солидно. Мы поднялись на крылечко из трех ступенек, вошли в тесноватый, уютный холл.

— Вам наверх, а я скорее на кухню, — повелительно сказала матушка Мари, отбирая у доктора сумки, — Надо приготовить завтрак, а то наша гостья умрет с голоду.

— Но я завтракала, вы же сами видели, — всполошилась я.

— О, разве это завтрак?! Чем скорее вы его забудете, тем лучше, милочка. Дай еще господь, чтобы все обошлось без последствий... — Последние зловещие слова донеслись уже из-за двери.

Я умоляюще смотрела на Жакоба, но он только развел руками:

— С ней не поспоришь. Я давно уже не пытаюсь — с детства. Она здесь хозяйка. Прошу вас.

Признаться, я перешагнула порог двери, которую он предупредительно распахнул, с некоторой опаской. Кто их знает, современных факиров? Может, они держат дома живого удава или коллекцию отрубленных голов?

Но кабинет, куда мы вошли, оказался вполне обычным и современным: стены скрыты книжными стеллажами, у окна большой письменный стол, рядом второй столик с пишущей машинкой. Висят торжественные дипломы в застекленных рамках. Над письменным столом, тоже в рамке, заповедь:

Мы так далеки от того, чтобы знать все силы природы и различные способы их действия, что было бы не достойно философа отрицать явления только потому, что они необъяснимы при современном состоянии наших знаний. Мы только обязаны исследовать явления с тем большей тщательностью, чем труднее признать их существующими.

Лаплас

Картотека в углу, приземистый журнальный столик с удобными креслами, торшер — никакой таинственности и восточной роскоши. Я даже разочаровалась слегка.

Прямо под окном росли серебристые ели, а за ними открывался чудесный вид на озеро и маленький островок с двумя деревьями, похожими на паруса. Казалось, он вот-вот уплывет, подхваченный ветром.

Мы сели в кресла; доктор Жакоб придвинул поближе сигареты и пепельницу и сказал:

— Чем больше я размышляю о вашем деле, тем подозрительнее оно мне кажется. Я собирался поехать отдохнуть недельку в горах, но решил задержаться, чтобы нынче непременно повидаться с вами.

— Спасибо, вы очень любезны, но, наверное, это напрасная жертва.

— Почему?

— Вряд ли вы сможете помочь моей тетке, ведь вы сами вчера сказали. Тут нужен опытный психиатр, вы правы.

— Надо еще разобраться, — задумчиво проговорил он, закуривая сигарету.

Я не сводила с нее глаз. Заметив это, Жакоб рассмеялся:

— Не бойтесь, я не стану вас больше пугать. Сегодня у меня нет выступления, тренироваться не надо.

— А как вы это делаете?

— Очень просто. Вот так, — и, насмешливо сверкнув глазами, он ловко продел горящую сигарету сквозь щеку.

Я не спускала с него глаз. Сигарета в самом деле прошла сквозь щеку, я готова поклясться! Но на щеке не осталось никакого следа.

— Н-да, — сказала я. — А вы в самом деле доктор?

— Предъявить вам диплом Сорбонны? Или Цюрихского университета? Я их оба закончил. Я действительно специалист-психолог, могу показать достаточно солидные научные труды. — Он махнул в сторону книжных полок. — Уж Анни-то меня хорошо знает, иначе не послала бы ко мне свою лучшую подругу, как вы изволили отрекомендоваться.

— А зачем вы занимаетесь этим?

— Чем?

— Ну, всякими фокусами... — Я неопределенно покрутила пальцами перед своим носом. — Сигаретка сквозь щеку, кандалы, ходите по саблям, пролезаете сквозь стены. Зачем выступаете в каких-то балаганах?

— Потому что мне это нравится. С детства увлекаюсь благородным искусством волшебных иллюзий и магических превращений. Напрасно вы отзываетесь о нем так презрительно. Это весьма древнее искусство. Еще в библии пророк Моисей соревновался в чудесах с профессиональным фокусником.

— Но все-таки: доктор философии — и вечерами становится факиром, одурачивая доверчивых простаков в варьете. Это не вяжется...

— Я давно уже не выступаю в таких заведениях, как «Лолита». Правда, показываю иногда некоторые номера как иллюстрации к своим публичным лекциям. За это мои друзья называют их «лекции с фокусами». А вчера пришлось выступить в варьете, да еще под таким вульгарным цирковым псевдонимом, чтобы выручить из беды моего старого учителя, Мишеля Надира. Не слышали о таком? Замечательный фокусник, имя его гремело перед войной. А теперь он стал стар, тяжело болен, вот мы и решили как-то помочь старику, собрать для него немного денег, выступив в «Лолите». Я Мишелю Надиру очень многим обязан. Да и вообще знакомство с цирковыми магами и волшебниками с их удивительным мастерством помогает моей научной работе.

— Каким образом?

— Видите ли... — задумчиво сказал он, провожая взглядом колечко дыма. — Я занимаюсь изучением скрытых резервов человеческого организма, возможностей человеческой психики прежде всего. «Познай самого себя» — этому мудрому завету три с лишним тысячи лет, а мы пока еще очень мало, до смешного мало знаем о себе, о своем мозге, о его поразительных возможностях. И вот знакомство с удивительными опытами и открытиями моих славных друзей — цирковых фокусников, факиров, современных йогов, как вы выражаетесь, — дает интереснейший материал для исследований в этой сложной области. Я у них многому научился.

Он увлекся, а мне было интересно слушать, и я его не перебивала. Если уж тете этот забавный доктор помочь бессилен, то хоть секреты ловких фокусов передо мной раскроет.

— Как вы ухитряетесь лежать на этих ужасных гвоздях? — спросила я.

— Очень просто. Немножко элементарной физики и арифметики. Болевые ощущения возникают, если на одно острие приходится груз в пятьсот-шестьсот граммов. Площадь моего лежащего тела — около двух тысяч трехсот квадратных сантиметров, на каждый из них приходится по одному острию, а вешу я семьдесят килограммов. Возьмите карандаш, сделайте несложный подсчет и убедитесь, что на каждое острие приходится всего-навсего по тридцать граммов тяжести. Так что я лежу как на диване.

— Так просто? — разочаровалась я. — А сабли? Ведь они острые?

— Острые, — согласился он. — Только заточены и направлены особым образом, так что я ступаю по ним без риска порезаться. Конечно, нужна тренировка.

Я огорчилась и сказала:

— Значит, жульничество...

Кажется, он обиделся, потому что поспешно ответил:

— А освобождение из цепей и пут? Таких мастеров — мы называем их на своем профессиональном жаргоне «клишниками» — немного на свете. Тут фокус в том, чтобы при сковывании умело напрягать мускулы, значительно увеличивая их размер, а потом быстро их расслабить. Я могу даже смещать кости в суставах и задерживать дыхание на две минуты. Такое владение своим телом дается лишь многолетней тренировкой.

— Да, это ловко у вас получилось, — согласилась я. — Но как же все-таки вы ухитрились так быстро выбраться из запертого сейфа? Вы в самом деле умеете проходить сквозь стены?

— Умею, — улыбнулся он.

— Как? Научите меня!

— Ну, во-первых, этому сразу не научишься. Начинать надо с детства. А потом: я не имею права разглашать профессиональные секреты. У фокусников тоже есть «кодекс чести»...

Он неожиданно взмахнул рукой, словно ловя надоевшую муху, — и в руке у него появилась новая сигаретка. Жакоб достал зажигалку, зажег ее, держа в некотором отдалении. И на моих глазах сигарета вдруг стала расти, вытягиваться к огню — и превратилась в сигару!

Я захлопала в ладоши и как девчонка закричала:

— Еще! Еще!

Но тут дверь открылась, на пороге появилась раскрасневшаяся от кухонного жара матушка Мари в белом накрахмаленном передничке и грозно спросила:

— Долго я буду вас ждать?!

Доктор Жакоб поспешно сунул магическую сигару в пепельницу и состроил испуганную гримасу.

Мы прошли в маленькую столовую и сели за стол, уставленный такими вкусными вещами, что я, к стыду своему, немедленно почувствовала страшный голод. Чтобы скрыть смущение, я поспешно сказала:

— Вы ловкий человек, доктор. Жаль, что вы не можете помочь моей тете.

— Да, вот именно, вернемся к нашей тете, — усмехнулся он. — Я должен посмотреть ее. Вполне возможно, у нее обычное психическое расстройство. Тогда мы поищем более опытного специалиста, раз вы мне не доверяете.

— Но она давно ничем не болела. За последний год, насколько я помню, обращалась к врачам только дважды, и то по пустякам, — к дантисту да к глазнику. Доктор Ренар считает, что у тети прекрасное здоровье для ее возраста.

— Кто такой этот доктор Ренар?

— Местный врач, живет рядом с нами. Он не профессор, но мы ему верим. Он очень опытный, все в округе его уважают. Тетя признает только его. Он ухаживал до последних дней и за дядей Францем, ее покойным мужем. Доктор Ренар каждый день бывает у нас, завтракает, обедает с нами и давно уже стал как бы членом нашей семьи.

— А что случилось с вашим дядей?

— У него обнаружили рак желудка. Мы, конечно, скрывали, но он догадывался. Переписывался со всякими врачевателями — знаете, сейчас это модно: хиропрактика, радиэстезия...

— Знаю, — кивнул Жакоб.

— Он стал очень религиозным, жертвовал большие суммы различным организациям. Тетя сердилась, отговаривала его. А теперь сама... Она уверяет, будто «небесный голос» сказал ей, что наказывает ее за неверие и за насмешки над дядей Францем.

— Вот как? Значит, «глас небесный» даже знаком с вашим покойным дядюшкой? Подозрительная осведомленность в ваших семейных делах.

Жакоб задумался, уставившись в свою тарелку, потом поднял голову, посмотрел на меня каким-то отсутствующим взглядом и спросил:

— В чем же заключаются галлюцинации у вашей тети, расскажите подробнее.

— Началось все с того, что она стала слышать по ночам какой-то голос, я же вам говорила.

— Давно?

— Месяца три назад, в конце зимы.

— И что он ей внушает?

— Требует, чтобы покаялась в грехах, одумалась, переменила свою жизнь и посвятила остаток ее богу. Потом он начал всячески нахваливать секту «Внимающих голосам космического пламени» и потребовал, чтобы тетя им помогла. Она уже дважды переводила в Берн довольно крупные суммы, и каждый раз голос ее хвалил за это.

— Откуда она узнала адрес, по которому переводила деньги? От покойного мужа? Он имел какие-нибудь дела с этой сектой?

— Нет, по-моему, никогда.

— Откуда же ваша тетя узнала их адрес?

— Голос назвал. Проснувшись утром, она его прекрасно помнила, хотя вообще-то память у нее не очень хорошая на цифры и адреса.

— Любопытно, — пробормотал Жакоб. — Очень любопытно. А сама она посещала сборища этой секты? Встречалась с кем-нибудь из них?

— Ни разу.

— Почему?

Пожав плечами, я неуверенно ответила:

— Просто у нее не возникало такого желания.

— Странно... А как ей слышится этот голос — звучит внутри головы или доносится откуда-то извне? Это важно.

— Я подробно ее не расспрашивала... По-моему, она просто слышит его, и все. Как мой голос.

Доктор Жакоб недовольно хмыкнул, потом спросил:

— На головные боли она не жалуется?

— Нет.

— Не говорит, будто у нее такое чувство, что ее голову словно распирает изнутри?

— Нет.

— И на бессонницу не жалуется?

— Нет, она спит крепче меня.

— А других галлюцинаций у нее не бывает, кроме «небесного голоса»?

— Вы знаете, последнее время с ней стало твориться что-то странное. Однажды она вдруг якобы увидела в саду цыгана с ручным медведем, хотя никого там не было. Мы с доктором Ренаром тут же уложили ее в постель, и она быстро успокоилась. А на прошлой неделе ей показалось, что в сад забежал волк и прячется в кустах. Она умоляла нашего садовника застрелить его. Мы обшарили все кусты, но никакого волка не нашли. Все ей пригрезилось.

— Может, эти галлюцинации ей тоже внушает голос?

— Не знаю, она ничего не говорила.

— Это может быть и болезнь, — в глубокой задумчивости, забавно наморщив лоб, пробормотал доктор Жакоб. — Но в этом безумии есть явная система. Я сильно подозреваю, что ваша любимая тетя стала жертвой ловких мошенников.

— Как? — испугалась я.

— Вот это-то нам и предстоит узнать. Уж больно подозрительны «небесные голоса», дающие совершенно конкретные и весьма земные приказания. Ваша тетка богата?

— По-моему, да, хотя я никогда не интересовалась особенно... Дядя оставил ей значительное наследство, он был богат, удачливо играл на бирже, пока не заболел.

— Вы ее единственная наследница?

— Послушайте! — вспыхнула я.

— Не обижайтесь, я вовсе не хочу вас уличать в каких-то корыстных замыслах.

— Я неплохо зарабатываю и вполне могу обеспечить тете спокойную старость, если она пожелает раздарить все свои деньги. Показать вам чековую книжку?

— Не надо. Я вполне верю, что вы искренне любите свою тетю и хотите ей добра. А какая у вас профессия, если не секрет?

— Художница.

— То-то я никак не мог догадаться, хотя у нас в Швейцарии перед женщинами не слишком велик выбор жизненных путей. Как говорят англичане: «Если у тебя слишком много способностей, не отчаивайся: ты еще можешь стать вольным художником...»

— Что еще вас интересует? — перебила его я.

— Мне надо знать, есть ли кто-нибудь на свете, кому было бы выгодно, чтобы деньги тети перешли в руки каких-то жуликов.

— Не знаю и не хочу обсуждать эти вопросы, — резко ответила я. — Одно могу сказать совершенно твердо и определенно: никого из членов этой секты тетя не знает, ни разу даже в глаза не видала, так что сразу упрекать людей, которых вы совершенно не знаете, в преступных намерениях — это, мне кажется, бесчестно.

— Странно, что она и не пытается с ними познакомиться, — пробормотал он, не слушая меня. — Похоже, они готовят себе алиби.

— Вы так об этом говорите, словно уже уличили их в чем-то.

— А вы верите, будто ваша тетя в самом деле слышит некий божественный голос свыше? Почему же «глас небесный» советует давать деньги именно этой секте, а не какой-нибудь иной? Почему небеса так благоволят к ней? Почему сделали эту секту своей божественной избранницей и хотят ее щедро наградить за счет вашей тети? Согласитесь, вопросов возникает немало, и в них очень любопытно разобраться. Я материалист, медик, психолог, в «небесные голоса» и божественные откровения не верю, поэтому первым делом задаю вопрос древнеримских юристов: «Cui prodest?» — «Кому выгодно?» Вам — явно нет. Доктору Ренару? Вряд ли он связан с этой сектой...

— Послушайте! — опять гневно перебила я его.

— Я просто логически рассуждаю, — пожал он плечами и, заботливо подлив мне горячего кофе, добавил: — А что касается ловкости шарлатанов, то, верьте мне, я их повидал куда больше вашего.

Он сказал это с такой горечью, что я сразу почувствовала: видно, доктору Жакобу тоже досталось от них. Но расспрашивать его не решилась, а он между тем продолжал с забавной гордостью:

— Свыше сотни разоблачил и посадил на скамью подсудимых...

— Вы?!

— Я. Разве Анни вам не рассказывала? Наверное, поэтому она посоветовала вам обратиться ко мне. Я давно занимаюсь охотой на всяческих пройдох и шарлатанов.

Я покачала головой:

— Доктор философии, ловкий факир и фокусник, да к тому же беспощадный разоблачитель шарлатанов, — и все это в одном лице! Невероятно! Как вы ухитряетесь успевать? Утром занимаетесь научной деятельностью, вечером развлекаете простаков ловкими фокусами, а когда же ловите шарлатанов? И почему вы их ловите, если сами тоже обманщик? Опасаетесь конкурентов? Но это, по-моему, не очень этично. За что вы набросились вчера на этого несчастного старика? Он выглядит таким больным и усталым, что — тоже ваш конкурент?

— Я не обманщик, а иллюзионист, — наставительно сказал он. — Мы выступаем на сцене или цирковой арене перед зрителями, которые хотят, чтобы их развлекли интересными фокусами. Они хотят быть обманутыми — для того и приходят. А шарлатаны и жулики обманывают простаков, спекулируя на их суевериях. И я считаю своим долгом разоблачать таких проходимцев. Для меня это, если хотите, своеобразная форма атеистической пропаганды. К сожалению, наши законы в этом отношении весьма либеральны. Всякие «Церкви света небесного», теософские общества, «Божественное исцеление», «Церковь научного познания» — сколько их развелось! Но все-таки порой удается некоторых поймать с поличным. Или хотя бы просто обезвредить, разоблачив их проделки. Старик этот — талантливейший мастер, настоящий гений по части иллюзионной техники. Мы с ним раньше работали и придумали немало отличных трюков. И шарлатанов вместе разоблачали. Но они его затравили, сломили. Он сдался, спился, стал с ними заигрывать. Связался с жуликами и теперь помогает им дурачить простаков. Не могу ему этого простить.

— Ладно, бог с ним, со стариком, хотя мне его жалко. — Но вы в самом деле думаете, будто моя тетка стала жертвой ловких мошенников? Каким образом?

— Чтобы выяснить это, нам придется поехать к вам. Вы меня приглашаете?

Я на какой-то миг помедлила с ответом, но он сразу заметил мои колебания и спросил:

— В чем дело? Вы же специально приехали ко мне за помощью? Или не доверяете мне?

— Нет, что вы! — поспешно ответила я. — Просто подумала: может, лучше предупредить тетю, а то нагрянем как лавина с гор.

Он пожал плечами и насмешливо спросил:

— Ваша тетя — строгая женщина? Требует соблюдения этикета?

— Нет, она человек очень добрый и простой и всегда рада гостям.

— Тогда едем, — решительно сказал он, вставая из-за стола.

— Но вы же хотели отдохнуть...

— Ничего, успеется, — отмахнулся он.

* * *

Явление апостола

Через четверть часа мы уже сидели в машине. Матушка Мари все же успела напихать на заднее сиденье столько свертков со всякой едой, словно мы отправлялись на Северный полюс.

— Не спорьте, — тихонько сказал мне Жакоб. — Бесполезно. Самое вкусное мы оставим, а остальное выбросим, когда выедем за город.

Так мы и сделали, остановившись в тени древнего могучего дуба, дуплистый ствол которого был весь опоясан железными обручами и хозяйственно укреплен подпорками. А потом помчались по зеленой долине вдоль Роны на юг, где ослепительно сверкала в лучах закатного солнца семиглавая ледяная вершина Дан дю-Миди.

Свежий ветерок посвистывал в ушах и раскачивал узловатые ветви старых грушевых деревьев, выстроившихся вдоль дороги. Доктор Жакоб вел машину на хорошей скорости, очень плавно и мягко и расспрашивал меня о нашей жизни. Сперва я немножко насторожилась: «Уж не устраивает ли он мне допрос?» — и отвечала суховато, односложно. Но постепенно он сумел разговорить меня.

— А кто еще живет у вас в доме?

— Прислуга.

— Много?

— Трое. Антонио — он у нас и садовник, и шофер, но чаще я сама вожу машину. Его жена — Лина, наша кухарка. И горничная Розали. Вот и все.

— И все они давно у вас служат?

— Давно. С детства, — ответила я и тут же поспешила поправиться: — То есть с моего детства, конечно. Антонио — испанец...

— Испанец?

— Да, он попал в наши края в тридцать восьмом году, еще подростком. Ну, знаете, когда шла гражданская война в Испании, многие тогда приезжали в нашу страну. Лина чудесно готовит, мастерица и во французской кухне и в немецкой. Но когда на Антонио нападает тоска по родине, он гонит жену от плиты и сам готовит бобовую похлебку по-испански и поет при этом грустные песни. И меня всегда угощает. Очень вкусная похлебка, «фабада де Астуриас» называется. Не пробовали?

— Нет, к сожалению, не приходилось. А ваша горничная — Розали, кажется?

— Да. Мы с ней почти однолетки, росли вместе. А прежде у нас была горничной ее мама, милая Анна-Мари...

Он расспрашивал меня, не отрывая глаз от дороги и сбавив скорость. Шоссе здесь шло над самой Роной, под нависшими скалами. Дорогу ограждала от осыпей высокая проволочная сетка. Но все равно местами на шоссе попадались груды камней: наверное, в горах был недавно обвал, их еще не успели убрать.

В таких местах нельзя кричать и даже громко разговаривать, чтобы не разбудить лавину. Мы ехали медленно. Я понизила голос, как заговорщица, и придвинулась поближе к Жакобу.

Рассказала я ему о докторе Ренаре: как он каждый день обедает с нами, попыхивая неизменной глиняной трубочкой, а потом украдкой дремлет где-нибудь в укромном местечке, в саду, и как он рисковал жизнью, высасывая у меня в детстве из горла чуть не задушившие дифтеритные пленки...

— Вы рано потеряли родителей?

— Да. Мама умерла, когда мне было десять лет. А отца я совсем не помню. Еще в войну он уехал во Францию, хотел там уйти в маки`, а пропал без вести. Я даже забыла, как он выглядел, и только однажды случайно наткнулась на его карточку, разбирая с тетей старые бумаги, и вроде что-то смутно припомнила: колючие усики, голубые глаза, родинка на левой щеке...

Я замолчала, и доктор Жакоб некоторое время не мешал мне предаваться воспоминаниям. Потом он спросил:

— Значит, в сущности, вы всю жизнь прожили с тетей? Она вас вырастила и воспитала?

— Да. И я очень люблю ее.

— У нее хороший характер?

Я покосилась на него и хотела сказать: «Какой же вы психолог, если задаете такие вопросы...» — но промолчала.

Можно ли в двух словах описать характер человека? Можно ли сказать о нем, что он добрый или злой, веселый или угрюмый? И добрый бывает нередко злым, и весельчак не всегда радуется жизни. Это только психологи привыкли раскладывать по полочкам: сангвиник, флегматик, холерик... Какую-то, кажется, еще разновидность нам называли на лекциях в университете, да я уже забыла.

Но он ждал ответа на свой вопрос, и я коротко сказала:

— Я ее люблю, свою тетю.

Он молча кивнул с таким видом, будто ответ вполне его удовлетворил, и снова замолчал, теперь уже надолго.

Вдали, на склоне горы, что-то несколько раз сверкнуло. Я присмотрелась. Это поднимались к перевалу игрушечные вагончики фуникулера, и солнце сверкало в их окнах.

Я не возобновляла разговор, стараясь все-таки мысленно определить хотя бы для себя, какой же в самом деле характер у моей тетки.

Добрая? Безусловно. Но все-таки не случайно я колебалась везти к нам в гости доктора Жакоба без ее приглашения. Она может еще нас так встретить...

Она, несомненно, гордый человек, но не гордячка.

Всегда очень чутка и внимательна со слугами и вообще с простыми людьми, как их принято называть. Все соседи ее любят. Вот только ее страстишка всех поучать...

И в то же время до смешного гордится своими воинственными предками — полковниками и генералами, утверждает, будто происходит по прямой линии от легендарного свободолюбца Вильгельма Телля, и каждый год непременно отправляется в Альтдорф на торжества в его честь.

Гордится воинственными предками, а сама во время войны через Красный Крест столько помогала интернированным французам, русским, чехам, бежавшим к нам из Германии и здесь угодившим в лагеря! Хотя, может, готовность помогать обиженным и притесняемым у нее тоже от Вильгельма Телля?..

Она и сейчас воюет за правду и справедливость, самая уважаемая активистка во всех женских союзах.

Но ведь и доброта может приносить кому-то зло. Я уверена, что это она выжила из дому папу. Очень любила мою маму, свою младшую сестру, и в слепоте этой любви всегда нападала на отца, вот он и сбежал из дома и сгинул без вести где-то во Франции. А мама от этого рано умерла. Наверное, тетка понимает это, она же умная женщина, да гордость мешает признаться...

Нет, все-таки я ее очень люблю. А вот к дяде Францу была как-то совсем равнодушна. Даже не замечала, что он целыми днями пропадает в своем банке. Ужасно, что теперь тетя так страдает и в нашем доме все переменилось...

Доктор Жакоб, о котором я забыла, занятая своими мыслями, что-то спросил у меня. Я не расслышала и вопрошающе посмотрела на него.

— Мы не проскочим поворот к вашему дому? — повторил он.

Я смутилась.

— Да, сейчас будет поворот. Вон там, у дорожного кафе.

— Хорошо.

Возле кафе с огромной рекламной надписью на кирпичной торцовой стене: «Молочный шоколад «Линда» незаменим!» — Жакоб притормозил.

— Сворачивайте вот на эту дорожку, где кипарисы.

Через десять минут мы уже остановились перед нашим уютным домом, окруженным столетними буками. Домик у нас веселый — белые стены, зеленые жалюзи. Мы вылезли из машины, и я распахнула перед гостем калитку, по бокам которой, как часовые, стояли высокие вазоны с фиолетовой и розовой геранью.

— Милости прошу, — сказала я, хотя в душе была не очень уверена, как нас встретит тетя.

Навстречу нам уже бежала Розали, придерживая на голове накрахмаленную наколку. Под яблоней, опершись на лопату, стоял Антонио в кожаном фартуке и с любопытством разглядывал моего спутника. Хоть бы поклонился, нахал.

Мои опасения, к счастью, не оправдались. Тетка оказалась в хорошем настроении и приняла нас приветливо. Доктора Жакоба я представила ей как своего старого знакомого, инженера, недавно вернувшегося из Франции.

— Он производит приятное впечатление, — милостиво кивнула тетя, когда Жакоб ушел в отведенную ему комнату, чтобы переодеться к ужину. — Не слишком красив, правда, но теперь вообще нет красивых мужчин. Люди ужасно измельчали. Хорошо, что ты его привезла. Тебе полезно развлечься.

Мне не очень понравилось, как внимательно осматривал все вокруг доктор Жакоб, словно заправский сыщик, выискивающий преступников. Но когда мы вышли на террасу, он меня обрадовал, сказав:

— Хорошо здесь у вас, уютное местечко. Строгая, мужественная красота, не такая конфетная, как у нас, на Лазурном берегу. А что это за крыши виднеются среди зелени?

— Там небольшая деревушка и маленький кирпичный завод, — пояснила я.

К ужину, как обычно, пришел старенький доктор Ренар и за столом, по привычке, начал ругать современную медицину — «все эти патентованные средства и новомодные теории». Я очень боялась, что Жакоб не удержится, ввяжется в спор и выдаст себя. Но он, показав незаурядный актерский талант, весьма правдоподобно изображал полного профана в медицинских вопросах, пожалуй, даже чуточку переигрывал, как мне стало казаться к концу ужина.

Создался один опасный момент, когда доктор Ренар завел разговор о фрейдизме: он его тоже относит к числу новомодных теорий. По-моему, Жакоб чуть не выдал себя, показав подозрительную осведомленность в этом вопросе. Да еще один раз он в забывчивости проделал свою штучку с горящей сигаретой. Но, к счастью, никто, кроме меня, этого не заметил.

В общем, ужин прошел благополучно. Только в самом конце, когда подали сыр и фрукты, я с тревогой заметила, что тетя вроде бы становится рассеянной и задумчивой и словно пытается что-то вспомнить.

Мы с доктором Ренаром переглянулись украдкой, хорошо зная уже, чем обычно кончается такая задумчивость...

Но ничего не произошло. Мы встали из-за стола. Тетя ушла на кухню, чтобы дать распоряжения на завтрашний день. Хороший признак. Значит, доктор Жакоб ей в самом деле понравился, она хочет угостить его на славу.

— Я вам не нужен, Кло? — многозначительно спросил меня доктор Ренар.

— Нет, дорогой доктор... По-моему, нет.

— Будем надеяться, — не слишком уверенно пробормотал он, покачивая седой головой. — Тогда я пойду, дорогая. Не буду вам мешать.

Он заговорщицки повел глазами из-под мохнатых бровей на доктора Жакоба, рассматривавшего картины в дальнем углу комнаты.

— О, вы нам совсем не мешаете, — смутилась я. — Может, вас проводить?

— Нет, вам за мной не угнаться. Вы же бродите, как сонные мухи. А ходить надо быстро, энергично, по-военному.

Быстрая ходьба в гигиенических целях — один из пунктиков доктора Ренара. Заводить с ним по этому поводу разговоры опасно. Я поспешила пожелать ему доброй ночи, и он зашагал по тропинке чеканным строевым шагом.

Мы с доктором Жакобом спустились в сад, отошли в глухую аллейку подальше от дома, и я спросила его с замиранием сердца:

— Ну?

— По-моему, ваша тетушка совершенно здорова. Конечно, стоило бы проверить у нее рефлексы и сделать кое-какие анализы... Ладно, ладно, не сердитесь... обойдемся без них, — засмеялся он. — Реакции вполне нормальные, мыслит она совершенно здраво, и беседовать с ней интересно. Никаких патологических отклонений я не заметил. По-моему, она совершенно нормальна...

И тут мы услышали за кустами жимолости напряженный, прерывающийся от неподдельного волнения тетин голос:

— Да, моя вера все укрепляется. Последние сомнения исчезают, ваше... Простите, но... Я не знаю, как же вас называть? Апостол? Просто апостол? Странно, а я хотела вас назвать словно епископа: ваше преосвященство...

Переглянувшись, мы с доктором начали осторожно пробираться сквозь кусты. Они предательски шелестели и раскачивались.

— Я сделаю все, что требует голос. Вы могли бы и не приходить, зачем вам беспокоить себя...

Я раздвинула кусты и увидела тетю, стоящую на коленях посреди пустой лужайки. Она была совершенно одна. Но смотрела прямо перед собой так пристально, словно отчетливо видела кого-то и, ничуть не удивляясь, разговаривала с ним:

— Да, конечно, вы правы. Порой меня все еще одолевают сомнения, но теперь я окончательно уверилась. Как я могу не верить вам?!

Тетка вдруг обернулась в нашу сторону, и я поспешила выйти из кустов, чтобы она не заметила спрятавшегося доктора Жакоба.

— Это ты, Клодина? — с облегчением спросила тетя. — Фу, как ты меня напугала! Что за скверная привычка подкрадываться исподтишка. Ты уже вышла из того возраста, когда играют в дурацких индейцев.

И тут, словно спохватившись, она повернулась к пустоте, низко поклонилась, почти до самой земли, и добавила:

— Ради бога, простите ее, апостол. Она еще так неразумна.

Потом тетя повернулась ко мне и строго спросила:

— Почему ты не здороваешься?

— С кем?

— Это же апостол Петр, разве ты не узнаешь? Он снова пришел, чтобы укрепить мою веру. Что ты молчишь?

Лицо ее потемнело от гнева, она поспешно вскочила на ноги и крикнула мне, грозя кулаком:

— Что ты смотришь на меня как на сумасшедшую? Снова станешь уверять, будто я разговариваю сама с собой, да? Будешь притворяться, что не видишь его?! Вот он, вот! Это же апостол Петр. Не видишь? Тогда уходи, не мешай нам. Уходи! Убирайся прочь!

Пятясь в кусты, я с ужасом смотрела, как она снова рухнула на колени и униженно запричитала, кланяясь пустоте:

— Не сердитесь на нее, дорогой апостол. Она часто выводит меня из себя, но это ведь не со зла, я знаю. У нее доброе сердце...

Мы с доктором Жакобом выбрались из кустов, торопливо прошли одну аллею, свернули в другую, потом так же молча прошли в самый конец сада. И тут я без сил упала на скамейку и сквозь слезы спросила:

— Видели?

Он молча кивнул.

— А вы говорите — нормальна... Что же мне делать? Может, сбегать за доктором Ренаром?

— Разве он знает, как с этим бороться?

Я безнадежно покачала головой.

Доктор Жакоб надолго замолчал, в задумчивости жадно затягиваясь сигареткой.

— Дайте и мне закурить, — попросила я.

— Что? Ах, пожалуйста. Извините, что я сам не предложил.

— Ой, но что же мне делать? — простонала я. — То волк, то цыган с медведем, а теперь еще апостол Петр. Она в самом деле видит его?

— Вероятно, да. Вы разве не заметили, что зрачки у нее все время перемещались, то сужались, то расширялись, как бывает всегда, когда мы следим за движущимся предметом? Очень любопытно! У нервных больных бывают весьма красочные галлюцинации. Видимо, я ошибся, ее все-таки нужно показать опытному психиатру. Я поговорю с профессором Рейнгартом, мне он не откажет...

— Значит, вы думаете, она все-таки сходит с ума?

Доктор Жакоб неуверенно пожал плечами и спросил:

— Как часто повторяются у нее такие припадки? Регулярно?

— Нет. По-моему, не регулярно. Постойте... Мне кажется, последний раз она видела у нас в саду волка на прошлой неделе. Надо справиться у доктора Ренара: он ведет дневник и записывает туда все подобные случаи с теткой.

— Вот как?

— Да, он даже написал заметку в какой-то научный журнал. Разумеется, не упоминая ее фамилии. Мы можем даже предвидеть наступление таких видений. Разве вы не заметили, что к концу ужина она стала вдруг задумчивой и рассеянной?

— Нет.

— Какой же вы психолог?..

— Пожалуй, я заметил, что она чем-то озабочена. Я психолог, но не психиатр, не придал этому особого значения. Мало ли у хозяйки, принимающей незваного гостя, может оказаться забот по дому?

— А мы с доктором заметили и насторожились. Она всегда перед видениями делается рассеянной, задумчивой, словно пытается вспомнить что-то...

— Вспомнить что-то... — пробормотал он, и вид у него стал вдруг такой рассеянный, что я перепугалась.

— Что с вами?

— Ничего. Просто размышляю.

— А я уж подумала...

— Подумали, что на меня тоже... накатывает? — Он засмеялся. — Нет, мне, кажется, пока не грозит. Никакие видения меня не посещают. И сны вижу вполне нормальные. Так что за меня не бойтесь...

— Ну, а с тетей?

— Во всяком случае, задача оказалась посложнее, чем я предполагал, — уклончиво ответил он.

— Выходит, рано вы усмотрели в этом детектив и упрекали неведомых шарлатанов? Видите, я была права: нельзя так дурно думать о людях.

Он пожал плечами.

— Значит, она больна... И серьезно? Можно надеяться, что поправится?

Доктор Жакоб начал рассказывать что-то не очень связное об успехах современной психиатрии и в то же время о сложности и малоизученности человеческой психики...

И тут в конце аллеи показалась тетя и как ни в чем не бывало окликнула нас:

— Вот вы где! Я ищу, зову. Я принесла тебе шаль, Клодина. Накинь, а то простудишься. Уже темнеет, и ветер поднимается с гор.

— Спасибо, тетя.

— Шли бы в дом. И вообще дай гостю отдохнуть с дороги. Завтра успеете наговориться.

Мы направились все вместе к дому. Тетя была мила, говорлива, приветлива. Кутаясь в шаль, я слушала, как они светски болтали о погоде и о всяких пустяках с доктором Жакобом, словно ничего и не было.

Мне стало так грустно, что, торопливо попрощавшись с доктором Жакобом и сославшись на головную боль, я поспешила уйти в свою комнату. К счастью, ему тоже, кажется, не хотелось долго засиживаться.

Я лежала в темноте и с ужасом думала, что заснуть опять не удастся.

Из деревни доносился лихой переливчатый йодль¹. Певец старался изо всех сил.

Я зажгла свет, нашла в шкафчике медомин и приняла сразу три таблетки.

* * *

Позорное изгнание

Проснулась я поздно, с тяжелой головой и каким-то чувством безотчетной тревоги.

«Хороша! — мысленно ругала себя я, поспешно причесываясь. — Пригласила гостя и бросила на произвол судьбы».

Розали сказала, что тетя еще не выходила, а господин инженер давно встал и гуляет в саду с доктором Ренаром.

Я поспешила к ним, опасаясь, как бы доктор Жакоб не выдал себя, увлекшись медицинскими разговорами со стариком.

Опасения мои оказались не напрасны. Сбегая по ступенькам террасы, я услышала голос Жакоба:

— Значит, вы ее гипнотизировали несколько раз?

— Да, — с гордостью ответил доктор Ренар. — И, представьте, весьма успешно. Всего восемь сеансов, и она бросила курить. Не курит по сей день. Отличные результаты, а?

— Неплохие результаты, — довольно мрачно ответил Жакоб.

Они медленно шли по аллее, но еще не видели меня.

— А скажите... — начал доктор Жакоб.

Чтобы помешать им вести опасную беседу дальше, я крикнула:

— Доброе утро! А я проспала.

Они остановились и непонимающе смотрели на меня.

— Доброе утро, Кло, — церемонно поклонился доктор Ренар. — Терять лучшие часы в вашем возрасте закономерно, хотя и не простительно. Что говорит народная мудрость? «Кто рано ложится и рано встает...»

— «...богатство и счастье себе наживет», — ироническим тоном подхватил Жакоб.

— Милый доктор Ренар, — сказала я, беря старика под руку и сердито посмотрев на Жакоба, — с возрастом я постараюсь стать благоразумной и всегда следовать вашим советам.

— Начинайте немедленно, — засмеялся Ренар. — Могу вам сказать, дорогая, что утренняя прогулка на свежем воздухе да еще в приятном обществе вполне компенсирует тот вред, который вы нанесли своему здоровью, проспав слишком долго. Займитесь этой приятной лечебной процедурой, я не стану вам мешать.

Приподняв шляпу, он учтиво поклонился доктору Жакобу и зашагал к дому.

Как только он отошел подальше, я спросила Жакоба:

— Что это вы устроили ему форменный допрос?

— Допрос?

— Я слышала, вы спрашивали, как он гипнотизировал тетку? Что в этом плохого? С помощью гипноза доктор Ренар действительно очень быстро отучил ее курить.

— Верю. И меня заинтересовало...

— Вы подозреваете в чем-то милого старика? Уж его-то я знаю не хуже, чем вы матушку Мари, — с детства. Он меня от дифтерита спас!

— Это, конечно, веское алиби, — сказал Жакоб и засмеялся. Но, видя, что я начинаю сердиться, поспешил добавить, беря меня под руку: — Не сердитесь. Поверьте, я в самом деле хочу вам помочь. Вам и вашей любимой тете. Я завел разговор с доктором Ренаром лишь потому, что он медик, к тому же человек весьма любознательный. Никто, кроме него, не может сообщить мне таких подробных и обстоятельных сведений о болезни вашей тетки, как он...

— Своими расспросами вы наверняка выдали себя. Он догадался, что вы тоже медик.

— Не думаю, я был осторожен. Просто выражал свое сочувствие на правах вашего старого друга...

— Благодарю вас! Представляю, что теперь доктор Ренар подумает о наших отношениях! Он и так уже все стремится оставить нас наедине.

— Но ведь эту маску — старого друга и талантливого инженера — вы для меня сами придумали. Ваше счастье, что я немножко разбираюсь и в технике, так что, кажется, старикан верит, будто я инженер.

— Ладно, пойдемте завтракать, а то тетя снова нас станет искать и тоже подумает, будто мы уединяемся, — сказала я.

Он смешно хмыкнул и с подчеркнутой покорностью зашагал рядом со мной к дому.

— Но только за завтраком не вздумайте допрашивать тетку! И доктора Ренара оставьте в покое, ладно?

— Хорошо. Мне только показалось, что все это весьма похоже на гипнотическое внушение.

— Что? — Я даже остановилась от неожиданности.

— То, что мы наблюдали вчера. Эта галлюцинация с явлением апостола.

— Вы хотите сказать, тетю кто-то загипнотизировал и внушил ей, будто она видит перед собой апостола? Но ведь перед этим она была совершенно нормальна. Кто же ее загипнотизировал? Доктор Ренар? Какая чепуха!

— Ей могли сделать внушение и раньше, до нашего приезда. Существуют так называемые постгипнотические явления. Человеку под гипнозом можно внушить, что через определенное время он должен что-то сделать. Или увидеть что-нибудь: скажем, цыгана с медведем, апостола Петра, волка. Человек пробуждается от гипнотического сна и ничего не помнит о сделанном внушении. Но точно в назначенное время он выполнит приказ гипнотизера. Так называемое внушение на определенный срок. Очень интересное явление, к сожалению еще плохо изученное.

Он посмотрел на меня. Я молчала.

— И всегда перед тем, как выполнить внушенное задание, человек становится рассеянным и словно пытается вспомнить, что же именно надо сделать, — добавил он многозначительно. — Это и не давало мне долго заснуть. Я думал, думал...

— И с утра поспешили уличить преступника, узнав, что доктор Ренар увлекается гипнозом? — перебила его я. — Неужели вы всерьез думаете, будто это он проделывает с тетей нелепые штуки?

— Успокойтесь, я вовсе не пытался его в чем-то уличать, этого забавного старичка. Я расспрашивал его лишь потому, что человек, подвергавшийся раньше гипнозу и поверивший в его целебную силу, как ваша тетя, значительно легче поддается новым гипнотическим внушениям.

— Ну, а кто же ими занимается? Признайтесь, вы все-таки грешите на доктора Ренара? Или вам кажется опасной наша кухарка Лина? За ужином вы так подозрительно на нее поглядывали.

— Пойдемте-ка лучше завтракать, — ответил он. — Я вам докажу, что целиком доверяю вашей чудесной кухарке. Или вы решили в отместку уморить меня голодом?

Но позавтракать нам не удалось.

Когда мы подошли к дому, на террасе нас поджидала тетя. Вид ее не предвещал ничего хорошего. Но то, что мы услышали, оказалось неожиданнее землетрясения или конца света.

— Жулик! — гневно выкрикнула вдруг тетя, грозя пальцем Жакобу. — Я знаю о вас все. Вы — наглый шарлатан, выдающий себя за ученого. Убирайтесь вон из моего дома! Я не желаю вас больше видеть.

Мы с доктором окаменели и замерли перед нею, словно две статуи.

Наконец я пробормотала:

— Но, тетя... Что случилось? Откуда ты взяла, будто тебя обманывают?

— Мне сказал голос. Он мне все объяснил, все ваши коварные планы, — ответила она и, нахмурившись, снова прикрикнула на Жакоба: — Что же вы ждете? Я же сказала ясно: убирайтесь. Вон!

Пожав плечами, мой неудачливый гость нерешительно направился к ступенькам, ведущим на террасу, стараясь обойти тетю подальше.

— Куда вы идете? — закричала она, преграждая ему дорогу. — Я не дам вам переступить порог моего дома!

— Но... мои вещи, — пробормотал Жакоб.

— Ваши вещи уже в машине. Все цело, можете проверить. У нас в доме жулья нет.

Посмотрев жалобно на меня и опять обескураженно пожав плечами, доктор Жакоб коротко поклонился тете, взиравшей на него с высоты террасы с непередаваемым отвращением и ненавистью, — словно боднул ее лобастой стриженой головой — и покорно поплелся к воротам.

Ужасно!

Щеки у меня горели. Я прикрыла их ладонями, но все равно жгучий пламень стыда вырывался наружу.

— Как ты могла, тетя! — сказала я. — Как ты посмела! Ты совсем...

— Я совершенно нормальна, — прервала она меня и пристально посмотрела мне в глаза. — Не как некоторые в этом доме. Или вы сговорились выдать меня за ненормальную и запрятать в сумасшедший дом?

Ужасный смысл этого намека тогда не дошел до меня...

Махнув рукой, я опрометью бросилась вслед за доктором Жакобом.

Он стоял уже возле своей машины и, склонив голову, слушал доктора Ренара, который говорил:

— Вы должны ее извинить. Ведь она больной человек, вы же видите сами.

— Конечно, она была сейчас совсем невменяемой, — подхватила я, подбегая к ним. — И мы сами виноваты: устроили этот спектакль, зачем-то обманули ее, выдавая вас за инженера...

Доктор Жакоб поднял голову и повернулся ко мне. Он улыбался.

Я думала найти его взбешенным, обиженным, мрачным. Он весело улыбался. И вовсе не притворялся: ему в самом деле почему-то стало весело. Странный человек! Ни капельки самолюбия...

— Чему вы радуетесь? — удивилась я.

Теперь он уже расхохотался:

— Очень забавно получилось. А вдобавок еще вы, похоже, хотите закатить мне сцену. Не слишком ли много для одного утра? Учтите: я так и не позавтракал.

— Тем более не понимаю вашего веселого настроения.

— Ну, хватит пикироваться, — остановил нас доктор Ренар. — Вы не дети. Получилось довольно глупо, но вы сами виноваты. Не надо было обманывать ее, хотя, я понимаю, преследовали вы лучшие намерения. Сегодня утром я начал кое-что подозревать: уж больно вы дотошно расспрашивали меня о сеансах гипноза, уважаемый коллега. Показали хорошую осведомленность, весьма странную для инженера. Еще несколько таких бесед, и я бы вас раскусил, можете не сомневаться. У меня глаз наметанный.

— Но откуда же тетя узнала? — пробормотала я.

— Вы же слышали: ей сказал об этом голос, — серьезно ответил Жакоб.

— И вы верите? — опешила я.

— «Есть многое на свете, друг Горацио, что и не снилось нашим мудрецам», — торжественно процитировал доктор Ренар, наставительно подняв палец.

— Мы с доктором — материалисты и верим только фактам, — почтительно склонив голову, словно перед этими самыми фактами, ответил Жакоб. — Раз она слышит голос, да еще такой всеведущий, мы должны ей верить.

— Ничего не понимаю. Вы меняетесь, как хамелеон, — поразилась я. — И взгляды ваши меняются с каждым часом. То видите в этом загадочное преступление, то начинаете всерьез уверять меня в реальности «небесных голосов». Что вы за человек? Ладно, бог с вами. Скажите: это излечимо? Ей можно помочь?

— Безусловно. Мы обязаны ей помочь.

— Мне очень нравится ваш оптимизм, дорогой коллега, — вздохнул доктор Ренар. — И поверьте, я высоко ценю ваши труды, — мы здесь, в деревенской глуши, следим за наукой. Знакомство с вами для меня большая честь, и я надеюсь, что мы еще побеседуем о научных проблемах подробнее в нормальной обстановке, когда нам никто не будет мешать. Во всяком случае, двери моего скромного дома всегда открыты для вас. — Он церемонно поклонился; доктор Жакоб ответил ему тем же. — Но, боюсь, данный случай слишком сложен, слишком сложен, коллега. Поверьте мне, старику. Я ведь наблюдаю за ее заболеванием давно, с самого начала. Очень любопытно, но совершенно загадочно и непонятно. Все темно, все.

— Ничего, попробуем разобраться, — бодро ответил доктор Жакоб. — Вы правы: дело действительно темное. Но мне кажется, кое-какой свет уже забрезжил... — Повернувшись ко мне, он ласково взял меня за руки и добавил: — Мы спасем вашу тетю. Верьте мне. Я уезжаю, но докопаюсь до истины. До свидания! Я буду вам звонить. А вы ни на минуту не оставляйте тетю одну. Ни на минуту!

* * *

Поездка на шабаш

Признаться, я не слишком поверила и подозревала, что доктор Жакоб просто утешал меня, успокаивал бодрыми обещаниями, а сам воспользовался удобным случаем, чтобы ретироваться и больше не связываться с этим загадочным делом.

Но я ошиблась. Уже на второй вечер вдруг настойчиво зазвонил телефон, и, взяв трубку, я услышала знакомый насмешливый голос:

— Добрый вечер! Что новенького в вашем милом доме? Какие видения посетили с тех пор, как мы так трогательно расстались?

— Здравствуйте, — ответила я. — Слава богу, у нас все спокойно.

— Почему же я не слышу ликования? Отчего вы невесело отвечаете? Чем-нибудь расстроены? Мне казалось, мой голос вас должен обрадовать: ведь он вполне земной, не небесный.

— Я уж боялась, что не услышу его больше. Но мне не нравится, когда вы так легко говорите о вещах, которые мне вовсе не кажутся забавными.

— Просто у меня веселый характер. Но я действительно рад, что у вас все спокойно и благополучно. Это мне нравится.

Хорошо, что он не вспоминал о том, как позорно его выгнали. А я этого опасалась. После отъезда Жакоба у нас произошло весьма бурное объяснение, но тетя осталась при твердом убеждении, что поступила правильно, и ничуть не раскаивалась.

«Он жулик, жулик! Он обманул тебя. Мне все объяснил голос, — твердила она. — Я требую, чтобы ты прекратила знакомство с этим проходимцем. Или ты в сговоре с ним?»

Мне еле удалось ее успокоить. Надолго ли?..

— Вы думаете, все кончилось? — спросила я с надеждой у Жакоба.

— Вряд ли. Но и я не сижу тут сложа руки. В доказательство хочу предложить вам небольшую, но, уверен, увлекательную поездку.

— Куда?

— В Берн. Приглашаю вас на колдовской шабаш. Надо же поближе познакомиться с поклонниками «космического пламени». Попробуем выяснить, почему именно за них так настойчиво ходатайствует загадочный «глас небесный». Что вы молчите?

— Я думаю.

— Пожалуйста. А я воспользуюсь случаем и проверю, насколько быстро протекает у вас этот ответственный процесс.

— Не шутите. Мне хочется поехать...

— Отлично, завтра в девять утра я...

— Дайте мне договорить. А как же тетя?

— Что тетя? Она вам что-нибудь говорила? «Небесный глас» уже предупредил ее о нашей предстоящей прогулке?

— Нет, она ничего не говорила. Но вы велели не оставлять ее одну.

— Ничего страшного: раз она ведет себя спокойно, вы можете уехать. Это не надолго, к вечеру вы вернетесь.

— Хорошо, я попрошу доктора Ренара весь день побыть возле нее.

— Прекрасно. Только не говорите ему, куда мы с вами едем. Вообще не упоминайте обо мне. Придумайте визит к подруге или портнихе. Я жду вас утром к девяти в кафе, у поворота к вашему дому.

— Хорошо.

— До завтра. Спокойной ночи!

— Спокойной ночи, — ответила я, уже положив трубку. Мне не понравилось, что Жакоб запретил говорить правду доктору Ренару. Как бы нам снова не завраться. Но не это главное: видимо, он все еще подозревает старика. Нехорошо.

Все-таки я сделала так, как посоветовал Жакоб. Попросила доктора Ренара побыть у нас, сказав, будто уезжаю к заболевшей подруге. Он охотно согласился и, кажется, ничего не заподозрил. А тетя даже посочувствовала моей бедной подруге и стала меня уговаривать погостить у нее несколько дней. Она настояла, чтобы я непременно взяла машину. Мне не хотелось вызывать подозрений — пришлось согласиться.

«Ладно, — подумала я. — Оставлю наш громоздкий «оппель-капитан» на стоянке возле кафе. Надеюсь, никто из знакомых его не заметит».

Я боялась, как бы ночью таинственный голос не рассказал тете, куда и зачем я еду. Унизительные, трусливые мысли — я пыталась их гнать, уговаривая себя: «Как не стыдно, ты сама становишься суеверной психопаткой!» Но ведь уже был загадочный случай, закончившийся позорным изгнанием доктора Жакоба из нашего дома. Таинственный голос каким-то образом узнал о его визите и раскрыл наш обман. Как не поверить, что он всеведущ, этот голос?..

Согласитесь, что от таких мыслей поневоле станет не по себе.

Но в эту ночь тетя никаких голосов не слышала, хорошо выспалась, рано встала и даже успела позавтракать со мной.

От нашего дома до шоссе было пять минут езды, но, конечно, я опоздала.

Знакомый синий «мерседес» уже стоял возле кафе, а доктор Жакоб сидел за столиком под полосатым тентом и пил кофе. Я поздоровалась, подсела к нему и тоже заказала себе чашечку.

— А вы пунктуальны, — не удержался Жакоб. — Какие новости?

— Слава богу, никаких. Тетя спокойна и вполне нормальна.

— Голос пока замолк?

— Вроде да. А у вас что новенького?

— Тоже, пожалуй, ничего. Я проконсультировался насчет вашей тети с профессором Рейнгартом, навел справки о секте поклонников «Голосов космического пламени».

— Ну?

— Обыкновенные жулики, как я и говорил. Сами увидите. Кое с кем из них я уже сталкивался, — жалко, не удалось поймать с поличным. Ну, теперь не уйдут от меня.

— Почему же их не разгонят?

— Они околпачивают суеверных простаков в рамках законности. В части мистики и всяческих суеверий наши законы весьма либеральны, я же говорил. Суеверия в нашем мире отнюдь не считаются подрывной деятельностью, скорее наоборот. Видели, что продается в ларьке у входа в кафе?

— Нет. Я впервые захожу сюда, всегда проезжала мимо. А что там продается? Наверное, всякие сувениры и безделушки, как обычно?

— Не только. Вы можете приобрести «талисман принцессы Изольды», обеспечивающий успех в любви, купить плитку «драконовой крови», чтобы, растворив ее, в полночь зловещим шепотом твердить над нею губительные проклятия в адрес своих врагов. Уверяют, что они сгинут. И цены вполне доступные: свеча «от дурного глаза» стоит всего один франк, медяк с глаза покойника обладает более универсальным магическим действием и стоит соответственно дороже — десять франков и пять рапенов.

— Шутите.

— Ничуть. Весьма ходовой товар в здешних краях среди людей, живущих у подножия горы, которую они называют «Игрищем дьявола».

Я невольно посмотрела на сверкавшую вдали ледяную вершину Дьяблере. В самом деле, сколько мне рассказывали в детстве о злых духах, разгуливающих по ночам с маленькими фонариками по ее ущельям и горным пастбищам. Туда, рассказывала нянька, черти утаскивали души грешников, и, когда умирал кто-нибудь из прижимистых богатеев в округе, местные крестьяне так и говорили о нем: «Отправился на Дьяблере...»

Эта гора была резиденцией самого главного сатаны — грозного Водая, откуда он засылал в долины обвалы и лавины. А Гран-Мюверан, вздымающийся к небу чуть правее, служил Водаю чем-то вроде концертного зала. Там сатана тешился бесовской музыкой и плясками, зловещие отзвуки которых доносила к нашему дому вьюга зимними ночами.

— Суеверия тоже бизнес, — продолжал Жакоб. — И весьма доходный, приносит ловкачам миллионы. Но мы с вами засиделись, — оборвал он себя, поглядев на часы. — Едем?

— Едем.

Проходя мимо ларька, я на миг задержалась и глянула на витрину. Среди поддельных драгоценностей, аляповатых игрушек в псевдонародном стиле и пестрых баночек с патентованной косметикой в самом деле торчала толстая розовая витая свеча. На ярлычке было написано: «От Дурного глаза. Цена 1 фр.». А рядом лежал на черном бархате старый, истертый, позеленевший от плесени медяк. Он стоил десять франков и пять рапенов, — значит, верно, обладал «магической силой».

Доктор Жакоб уже сидел в машине и нетерпеливо окликнул меня. Я поспешила к нему, и мы двинулись в путь.

— Я все думала... Неужели вы в самом деле считаете, будто мою тетку кто-то гипнотизирует? — первым делом спросила я.

— Весьма похоже на это. Гипнотическое внушение могущественно. Оно может без огня вызвать ожог у совершенно нормального человека и заставить заговорить немого, разумеется, если у него было не органическое нарушение речи, а заболевание на нервной почве. Под влиянием гипнотического внушения люди, никогда прежде не бравшие в руки кисть, вдруг начинают рисовать неплохие картины, да еще подражая при этом то Рембрандту, то Рафаэлю, то Пикассо, в зависимости от приказания гипнотизера.

— По-вашему, так просто стать Рембрандтом или Пикассо? — спросила я.

— О, простите, я забыл, что вы художница, — засмеялся Жакоб. — Но под влиянием внушения некоторые действительно начинают довольно прилично рисовать. Или в поразительно короткие сроки овладевают иностранными языками...

— Обучение во сне? Я что-то слышала об этом.

— Гипнопедия, — кивнул он. — Такие опыты ведутся в разных странах и дают очень любопытные результаты. Человек спокойно спит и в то же время слушает сквозь сон по радио негромкий убеждающий голос...

Я посмотрела на него:

— Это очень похоже на то, что происходит с тетей! Но у нее нет в спальне никакого приемника. Она вообще не любит радио, редко слушает даже музыку. И кто же ей может внушать всякие нелепицы?

— Пока не знаю. Но согласитесь, это весьма похоже на внушение. Она ложится спать совершенно нормальной, а утром вдруг объявляет, что слышала голос. И таинственный голос приказывает ей выгнать меня из своего дома. Тут дело нечисто — вот вам первая улика. Голос перестарался и выдал свое вовсе не божественное происхождение. Он явно принадлежит человеку...

— И человек этот знал, что вы приехали к нам! — пробормотала я.

— Вот именно. Очень любопытная улика.

— Но вы подозреваете доктора Ренара? Нет, не может быть! Я же его так хорошо знаю с детства. Какие цели он может преследовать? Вы ошибаетесь!

— Я пока ничего не утверждаю. Только собираю факты и размышляю над ними. Это вы все время твердите о докторе Ренаре.

— Но вы же явно его подозреваете! И кто еще мог знать о вашем приезде к нам? Нас было всего четверо за ужином. Тетка поверила, будто вы инженер. Только доктор Ренар уже начал догадываться, что мы их обманываем, — он же сам говорил вам об этом.

— Не будем строить слишком поспешных гипотез, — мягко сказал Жакоб. — Они легко становятся шорами и мешают потом замечать даже весьма очевидные вещи.

Ре-ми-ля, — заставив меня вздрогнуть, неожиданно протрубил рожок встречного автобуса, из окон которого выглядывали смеющиеся туристы.

Мы уже миновали Вильнев, притиснутый горами к самому озеру. Начиналась Швейцарская Ривьера, наш Лазурный берег. Автобусы с туристами, поток машин, окутанных бензиновой вонью. Мы влились в него и стали застревать у каждого светофора.

Длинный черный «кадиллак» загородил дорогу, и Жакобу пришлось резко затормозить. Похоже, он хотел выругаться, но, покосившись на меня, продолжал:

— Силой внушения начинают пользоваться все шире и активнее. В одной из токийских школ, например, мой коллега Такэхито Мицукава уже лет семь ведет интересные опыты по обучению детей под гипнозом. Они форменным образом крепко спят на уроках и, представьте, отлично усваивают самые сложные предметы. В последние годы начали увлекаться гипнозом и японские бизнесмены. Их обслуживает специальный Центр промышленной психологии.

— Бизнесменам-то зачем гипноз? — удивилась я. — Не понимаю.

— На внушении основана вся реклама! Вы не отдаете себе отчета, что подвергаетесь различным внушениям буквально на каждом шагу. Хорошо, у нас в Швейцарии запрещены хоть рекламные щиты на дорогах, а то мы тратили бы куда больше денег, чем сейчас, на совершенно не нужные нам вещи. А в Америке не были? Ездить по их роскошным дорогам сущее мучение — так отвлекают рекламы. И западают в память, хотите вы или нет. Недавно американские психологи проделали любопытный опыт. В обычный фильм вклеили с интервалом в пять секунд кадрик с рекламным призывом: «Ешьте жареную кукурузу!» Надпись проскакивала за одну трехсотую секунды, так что человеческий глаз не успевал ее заметить, а мозг — осознать. Никто из сорока пяти с лишним тысяч зрителей, ставших участниками эксперимента, ничего решительно не подозревал. Но, расходясь после кино, они раскупили в ближайших ларьках жареной кукурузы в полтора раза больше, чем обычно.

— Вы так спокойно об этом рассказываете, даже с удовольствием, — мрачно сказала я. — А ведь, если вдуматься, это ужасно. Настоящее насилие над личностью!

— Вы правы, — согласился он. — Внушение становится весьма опасным психологическим оружием, попадая в нечистые руки. С древнейших времен силой внушения пользуются жрецы, попы, шаманы, проповедники. Что же удивительного, когда ее берут на вооружение и современные гангстеры? Конечно, делают они это на широкую ногу, с применением новейших достижений науки и техники.

— Вы меня пугаете. Я в самом деле начинаю верить, будто вокруг моей тети плетут сети хитрые злодеи. Если вы хотели таким способом доказать мне силу внушения, то своего добились.

— Это не внушение, — засмеялся он. — Для изучения массовых внушений много сделал большой русский ученый Бехтерев, — не слышали о таком? Он образно говорил, что внушение, в отличие от убеждения, уговоров, как бы проникает в наше сознание с заднего крыльца, а не с парадного хода, минуя сторожа — логическую критику. Я вас убеждаю, рассуждаю логически, привожу примеры и доказательства. А вот когда я прикрикну на вас: «Спать!» — и вы немедленно уснете, тогда будет внушение. Или прикажу вам поцеловать меня...

— А вы в самом деле умеете гипнотизировать? — с опаской спросила я.

— Умею. И довольно неплохо.

Я невольно отодвинулась от него, хотя это и выглядело смешным.

— Но у вас карие глаза... И внешность совсем не демоническая.

— А какими они должны быть: черными, жгучими, пронзительными? — засмеялся Жакоб. — Боже мой, сколько всякой чуши болтают о гипнозе! Особенно люди культурные, интеллигентные, образованные. Не бойтесь: без вашего желания я вас гипнотизировать не стану. Это практически невозможно.

— Нельзя усыпить человека против его желания?

— Очень трудно. Известны лишь считанные случаи, когда это удавалось, да и то достоверность их сомнительна.

— Но тогда рушится вся ваша такая стройная гипотеза, — с торжеством сказала я. — Кто мог загипнотизировать тетю и внушать ей всякие глупые поступки? Она человек с характером, весьма скептическая и здравомыслящая женщина, как вы сами убедились. Не сходятся у вас концы с концами, уважаемый Шерлок Холмс от психологии.

— Ну, во-первых, загадочный голос делает внушения во сне. Это тоже улика. Обычный, естественный сон довольно легко перевести в гипнотический, и человек этого вовсе не заметит. Да и, собственно, гипноз тут не нужен. Мы же с вами говорили о гипнопедии. Это нельзя назвать гипнозом: просто человек невольно запоминает то, что слышал сквозь сон. Но вот чтобы вызвать разные видения, галлюцинации — не во сне, а уже наяву, — непременно нужно гипнотическое внушение. Так что, если я прав в своих предположениях, ваша тетя подвергается весьма умелому и тонко продуманному воздействию, да еще, судя по всему, с применением каких-то пока непонятных мне технических средств...

— На что вы намекаете? — испугалась я.

— Не могу понять, каким же образом добирается до нее таинственный голос. Вы говорите, никакого радиоприемника у нее в спальне нет...

— Нет, ничего подобного! Ни в спальне, ни в соседних комнатах. Только транзистор у меня в комнате.

— И в столовой радиола, — добавил он.

— Да, про нее я забыла. Купили мы ее по моему настоянию, чтобы развлекать гостей, и очень редко включаем. Тетя не поклонница музыки, я же говорила. Вечерами она предпочитает поболтать с доктором Ренаром.

— И все-таки она слышит голос. Откуда он доносится? Как добирается до ее спящего мозга? Пока мы этого не поймем, будем топтаться в темноте, — задумчиво проговорил он.

Наконец-то мы миновали Лозанну, свернули на Бернское шоссе и вырвались на простор. Жакоб с радостью прибавил скорость: деревья по краям дороги так и замелькали, сливаясь временами в сплошной забор.

Места здесь были живописнее, чем в наших горных долинах. Вдоль дороги тянулись огородики и поля — желтая пшеница, красное просо, светлая зелень капустных кочанов, — как цветные платки, расстеленные после стирки; кое-где на полях торчали забавные пугала на высоких шестах, с головами из толстых, узловатых корней и с длинными бородами из пакли, развевающимися на ветру, — для устрашения не только птиц, но и злых духов.

А вдали по краю неба тянулись туманной грядой в синеватой дымке горные хребты Юры. Они были не так суровы и круты, как Альпы. Их мягкие, пологие склоны, курчавые от лесов, радовали глаз.

— Значит, вы уже не грешите на добренького доктора Ренара? — спросила я у Жакоба, повеселев.

Он посмотрел на меня и улыбнулся:

— Нет. Ему это явно не по силам.

— Не очень успокаивающее утешение. Может, вы и правы. Но я не понимаю одного...

— Чего?

— Зачем тогда им понадобилось внушать тете всякие глупые видения: цыган с медведем, волк в саду. Не вяжется с вашей гипотезой.

— Наоборот, подтверждает ее, — оживился Жакоб. — Эти галлюцинации внушались для отвода глаз: чтобы заставить окружающих думать, будто ваша тетя свихнулась на религиозной почве, и таким образом толкнуть нас на ложный след.

— Может, вы и правы, — задумчиво пробормотала я.

— Надеюсь, скоро вы убедитесь.

* * *

«Голоса космического пламени»

В большом селении возле озера Муртензее мы попали в толпу певцов-йодлеров, собравшихся, видно, со всей округи на репетицию перед своим традиционным праздником. Они издавна проводятся в здешних краях весьма торжественно каждые три года в Винтертуре — столице певческого края.

Названивали колокола, нарядно одетые детишки возле школы громко и нестройно выводили «У колодца близ ворот». Повсюду развевались флаги: бело-голубые знамена Цюриха, красно-желтые с медведем — Берна, флаги других кантонов с изображениями лебедей, львов, единорогов — целый геральдический зверинец.

Зрелище было весьма красочным: в разных местах то и дело мизансценами возникали очень живописные группы. Я даже пожалела, что не захватила этюдника. Хотя давно уже не брала его в руки — последнее время было не до этого...

Улицы бурлили, кипели. И конечно, повсюду пробовали голоса певцы, шумной толпой заполнившие улочки. Они старались вовсю, и от резких переходов с высоких нот на низкие, почти басовые, так звенело в ушах, что я зажала их ладонями. А тут еще со всех сторон трубят в длинные альпийские рога — настоящая какофония! Мы с Жакобом не слышали друг друга, только смеялись и качали головами, пока машина медленно пробиралась сквозь толпу.

Приятно было вырваться наконец снова в сонную тишину полей.

— Кстати, йодли тоже родились из суеверий, — сказал Жакоб, усаживаясь поудобнее и прибавляя скорость. — Из древнего обычая пастухов в горах постоянно петь и перекликаться с товарищами, чтобы развеять страх одиночества и отогнать злых духов.

— В таком количестве это сильно действующее средство, — засмеялась я. — До сих пор в ушах звенит.

Эта веселая сутолока задержала нас, так что добрались мы до Берна только во втором часу.

— Наверное, уже начали, — озабоченно сказал Жакоб, посмотрев на часы. — Кофейку выпить не придется.

Мы промчались по старому мосту через Ааре и, сразу сбавив скорость, начали плутать в паутине узеньких улочек и бесчисленных площадей, загроможденных аляповатыми фонтанами. Все они были одинаковы: колонна с кранами, из которых льется вода в бассейн, окруженный цветущей геранью — нашими, можно сказать, национальными цветами. На колонне торчит статуя какого-нибудь святого или аллегорическая фигура. Все они поставлены в средние века и принадлежат чаще всего одному и тому же мастеру, прославленному Гансу Гингу, и оттого тоже так похожи друг на друга, что начинало казаться, будто мы всё кружим по одному месту.

— Кажется, здесь, — сказал наконец Жакоб, останавливая машину на площадке у какого-то тесного переулочка.

Мы вышли из машины и направились в переулок, сумрачный от затенявших его каменных аркад, протянувшихся сплошной галереей. В нем было довольно многолюдно, и все прохожие спешили в одну сторону. Мы присоединились к ним и вскоре оказались перед старым двухэтажным домом с облупившимися стенами. У дверей толпились люди, прислушиваясь к доносившимся из дома трубным звукам. Потом раздался размеренный мужской голос. Но что он вещал, нельзя было разобрать.

— Обойдем с тыла, — решительно сказал доктор Жакоб и потянул меня за руку в позеленевшую от времени и дождей литую ажурную калитку.

Она оказалась незапертой, но за нею нам преградил дорогу тщедушный очкастый юнец с рыжеватой всклокоченной бородкой.

— Мы от «Братства весенних лунотипистов», — внушительно сказал Жакоб, вперяя в юнца мрачный взгляд.

— Добро пожаловать, брат и сестра, — поспешно ответил тот.

— Вторая дверь направо?

— Нет, третья. — Юнец отступил, открывая дорогу. Мы вошли во двор, поднялись по каменной лестнице с истертыми ступенями, открыли третью дверь направо и оказались на невысоких антресолях, откуда был хорошо виден полукруглый зал, забитый людьми. Их лица смутно белели в полутьме. Больше было стариков, особенно старух, но немало, кажется, и молодежи.

Рассматривать лица было некогда: уж очень меня поразил сам зал.

Он весь был затянут черной тканью, и на этом фоне повсюду светились мерцающие точки, как звезды. От этого зал казался беспредельным, будто Вселенная.

По карнизу тянулись непонятные значки и восточные письмена. Светящиеся точки не только мерцали, как звезды, но и перемещались по черным стенам, завораживая взгляд. А в глубине зала на стене то разгоралось, то меркло большое светящееся пятно, меняя свой цвет и форму. Оно то казалось багровым солнечным диском, то голубоватой звездой, то принимало форму какого-то октаэдра.

От мерцающего пятна причудливые, переливающиеся блики падали на высокого человека в серебристом одеянии, плотно облегающем худощавое, стройное тело, на манер костюма астролетчика, какими их изображают на рисунках к научно-фантастическим романам. Лица человека почти не было видно, оно все время пряталось в тени. Но громкий, размеренный голос его разносился по всему залу.

И самое поразительное было то, что вещал этот хорошо поставленный баритон:

— Наука каждый день демонстрирует нам свое могущество, раскрывая все новые и новые сокровенные тайны природы и посрамляя неверующих. То, что вчера еще многим казалось нелепостью, становится неопровержимой истиной. Нет в мире ничего сверхъестественного. Есть только вещи, уже познанные наукой, и явления, пока еще доступные лишь откровению избранных. Но завтра и они станут истиной для миллионов. Кто может сомневаться в этом?

Я не верила своим ушам: настоящий панегирик науке!

— Кто поверил бы всего двести лет назад, что люди станут летать по воздуху, как птицы, нырять в глубины океанов, подобно китам, переговариваться между собой за тысячи километров? Каждого, кто стал бы утверждать такое, объявили бы опасным маньяком или колдуном. А теперь это уже никому не кажется чудом. Но на смену прежним заблуждениям упорствующих скептиков приходят новые. Верят в существование атомов и электронов, но отказываются поверить в столь же естественную возможность обмениваться мыслями и чувствами через любые расстояния и преграды или в достоверность ясновидения. Но наука неустанно идет вперед, снова и снова посрамляя неверующих и подтверждая пророчества знающих...

Он приводил примеры, выглядевшие весьма убедительно. Скептики не верили Эйнштейну, когда он доказывал относительность времени, массы и пространства, долго не признавали квантовую механику, кибернетику. Всегда шли впереди, подвергаясь насмешкам неверующих, Пророки и Провидцы, интуитивно постигавшие новые истины. А отсюда делался вывод:

— Магия не религия, а наука. Магия — знание, а не слепая вера. Печально, когда некоторые представители науки забывают, ослепленные гордыней, что именно с магии началось познание тайн природы. И только временная слепота этих ученых скептиков мешает им понять, что оккультизм² — это поистине наука будущего, это естествознание в его высшем, божественном совершенстве...

И дальше лукавый космический проповедник все время ловко жонглировал словами «магия» и «наука», то и дело приравнивая одно к другому, подменяя одно другим. Он называл имена ученых, которые якобы доказали точными опытами, что магия — это наука. Приводил на память длинные цитаты из трудов крупнейших физиков — Эддингтона, Иордана, Лоджа, поминал Циолковского. Он рассуждал о теории относительности Эйнштейна, высмеивал тех, кто ее не понимает и пытается отрицать, и тут же обрушивался на скептиков, которые «в слепоте своего невежества до сих пор не верят в существование демонов, иногда вмешивающихся в наши поступки, способных пока неизвестными нам путями изменять по своей воле материю, преодолевать без труда пространство и время, направлять по своему желанию наши мысли и чувства, принимать активное участие в нашей судьбе и, если потребуется, даже появляться в облике наших умерших друзей, дабы войти в общение с нами...».

Ужасающая мешанина из лжи и правды, из суеверий и вполне современных научных терминов! Но все внимали в такой тишине, что моментами начинало казаться, будто мы одни в зале.

— Только оккультизм позволяет нам, опережая научное знание, постигать душой гармонию мира, которой управляют голоса космического пламени! — гремел в напряженной тишине голос проповедника. — Огонь царствует во Вселенной. Поднимите головы, и вы увидите сияющее Солнце: оно дарует нам жизнь. Посмотрите на ночное небо, и вы увидите мириады сверкающих солнц: они прогоняют своими лучами космическую тьму. Это неугасимое пламя жизни, все очищающее и обновляющее. Поклонимся же ему, братья и сестры! Будем внимать голосам космического пламени, голосам наших старших братьев.

Что это за таинственные голоса космического пламени, кто были загадочные старшие братья, хитрый проповедник не уточнял. Но он убеждающим тоном доверительно рассказывал, как они уже не раз направляли якобы к нам на Землю своих посланцев, дабы помочь людям жить лучше и справедливее, наставить их на путь истинный, и называл имена Иисуса Христа, Будды, Магомета, Кришны, Рамы, Пифагора, поминал каких-то «Великанов гималайских гор» и посетившего якобы недавно Париж «ангела Цикламена».

И тут же он восторженно заговорил об успехах в изучении космического пространства, о чудесных ракетах, которые скоро дадут нам возможность встретиться наконец со всемогущими старшими братьями и поклониться им!

— А пока мы можем общаться с ними лишь мысленно. Телепатия позволяет осуществить надежную связь мира невидимого с миром видимым, мира небесного с юдолью земной. Многие в слепоте своей недооценивают этот чудесный дар природы. Мы, современные люди, утратили, к беде нашей, самое существенное свойство души — способность воспринимать дух и переносить его на других без посредства обедняющей, грубой письменной и устной речи. Лишь немногие хранят этот священный дар. Зато им дано ощутить блаженство, недоступное никому иному, им выпало счастье поделиться своим священным даром с другими людьми, поддержать их, помочь в беде.

Он сделал небольшую паузу, словно прислушиваясь к чему-то, и громко провозгласил:

— Слушайте внимательно звучащие в душе вашей голоса старших братьев, голоса космического пламени! Слушайте их не ушами, но сердцем, ибо именно сердце наше — орган высшего познания, орган божественной мысли, орган общения человека со Вселенной, с неугасимым космическим пламенем!

И тут полутемный зал наполнился звоном, стенаниями, звенящими детскими голосами. Казалось, к нам в самом деле доносятся голоса «с того света», мольбы еще не родившихся младенцев. Эти стоны и хоровые песнопения сопровождались и музыкой, тоже странной, необычной, словно бы неземной. Наверное, играли на каких-то электронных инструментах.

Я всегда считала, что у меня крепкие нервы, но тут мурашки побежали по коже. В зале слышались истерические всхлипывания, кликушеские выкрики.

— Неплохо поставлено, — с одобрением сказал у меня над ухом доктор Жакоб. — Мишель Горан, в прошлом талантливый эстрадный «чтец мыслей».

Его деловитая реплика как-то сразу меня успокоила и вернула на твердую, надежную землю. Я с интересом, но уже без всякого трепета стала ожидать, что будет дальше.

А дальше начались не менее занимательные вещи. Космический проповедник протянул руку — и вдруг из тьмы, из ничего, метрах в пяти от него возникла белокурая девушка в белом платье, вылитая Гретхен.

— А, и Луиза здесь, — пробормотал Жакоб. — Все старые знакомые.

Появилась она так внезапно, что я бы, наверное, вздрогнула, если бы не видела прежде, как проделывает подобные фокусы доктор Жакоб на сцене «Лолиты». Его трюки в самом деле успешно выполняли роль психологического противоядия: вспоминая их, я теперь смотрела на все трезвым, ироническим взглядом.

Все это, несмотря на зловещую торжественность обстановки, напоминало выступления эстрадных иллюзионистов и «чтецов мыслей».

Откуда-то опять из пустоты рядом с белокурой девицей неожиданно появилось кресло. Она села в него. Проповедник простер к ней руки и несколько минут в напряженной тишине притаившего дыхание зала молча смотрел на девушку. Он ничего не говорил, губы его не шевелились, но Гретхен вдруг заснула. Или она лишь притворялась?

— Готова ли ты внимать голосам космического пламени? — торжественно спросил проповедник.

— Да, я готова внимать голосам космического пламени, голосам старших братьев, — певуче ответила девушка.

Тогда проповедник повернулся к залу и предложил подойти к нему двум желающим и задать любые вопросы.

— Только двое! — поспешно повторил он, когда в зале началось движение, и даже для убедительности показал на пальцах. — Как всегда, мы публично ответим двоим, дабы рассеять сомнения неверящих. Остальные могут приходить для личной беседы в часы, указанные в наших объявлениях.

Видно, у этих космических чудотворцев строго разработанный ритуал и даже твердый график. Мне стало смешно.

Но дальше начались занятные вещи. Первой к проповеднику стремительно пробилась, растолкав всех, сухонькая старушка в черной шляпке, с зонтиком в руках и начала что-то быстро шептать ему на ухо. Потом проповедник кивнул, отстранил от себя старушку и громко спросил у девушки, неподвижно застывшей в кресле, освещенном теперь ярким лучом света, падавшего откуда-то с потолка:

— Слышит ли твоя душа, о чем спрашивает эта женщина?

После короткой паузы девушка ответила:

— Да. Она хочет знать, стоит ли ей вложить свои сбережения в акции интересующей ее фирмы или подождать. Стечение планет благоприятно, хотя есть угроза повышения налогов и роста цен...

Девица пророчествовала в том же духе довольно долго, потом замолчала.

Старушка начала быстро-быстро кланяться ей и что-то сунула в руку проповедника — наверное, деньги. Она явно осталась довольна ответом.

По залу прошелестел восторженный шумок.

Вторым к проповеднику протолкался рослый парень лет двадцати пяти с обветренным, загорелым лицом, ставшим совсем багровым от волнения, — наверное, крестьянин, потому что его интересовали виды на урожай винограда. Гретхен ответила ему обстоятельно, хотя тоже несколько туманно. В этом не было ничего, конечно, чудесного: прогнозы на урожай у нас печатают многие газеты.

Удивительным было то, что девушка опять каким-то образом угадала и этот вопрос, хотя парень задавал его на ухо проповеднику, как и старушка!

Никаких знаков проповедник девушке не подавал — не то что эстрадные «чтецы мыслей» — я не сводила с него глаз. Да и какими условными знаками удалось бы передать суть длинных вопросов? К тому же девушка в кресле, по-моему, в самом деле отвечала во сне, не притворялась.

Еще несколько человек осаждали проповедника, но он отмахнулся:

— Завтра, завтра! Приходите все желающие, все страждущие и взыскающие истины — голоса старших братьев откроют вам ее.

Может, все было ловко подстроено заранее? Вряд ли: и старушка и парень явно не походили на подставных лиц. Вести себя так естественно могли бы только гениальные актеры. К тому же старушку в зале многие знали, вокруг нее сразу собрались кумушки, оживленно обсуждавшие «чудо».

Опять зазвучала «космическая музыка», запели ангельские голоса. Разговоры и шум в зале стихли. Возбужденной толпой все сильнее овладевал мистический, суеверный экстаз. Я невольно ощущала это по себе...

— Введите ее! — громко и властно приказал проповедник.

«Словно конферансье объявляет следующий номер», — нарочно насмешливо подумала я, чтобы поскорее прогнать иронией колдовское наваждение.

Но в этом представлении номера были хорошо продуманы и декорации превосходны...

Двое молодых мужчин в строгих черных одеждах, похожих одновременно и на монашеские рясы и опять-таки вроде на какие-то костюмы космонавтов, ввели под руки женщину с бледным, рано постаревшим лицом. Она поворачивала голову во все стороны в страстном ожидании чуда. Глаза у нее были широко открыты, но ничего не видели. Женщина была слепой.

Замерший в ожидании зал следил, как ее вели к проповеднику, отступившему еще дальше в темноту и почти невидимому.

Спящая девушка вдруг встала и походкой сомнамбулы отошла в сторону от кресла. Теперь ее тоже почти не было видно, лишь смутно белело платье в темноте.

Слепую женщину усадили в кресло под слепящий свет прожектора. Но она не видела света, глаза ее не моргали.

— Готова ли ты, бедная сестра моя? — торжественно спросил проповедник.

— Да, я готова, — срывающимся голосом ответила женщина, вцепившись в подлокотники кресла.

— Тверда ли твоя вера?

— Да, тверда. Я верю, верю! — исступленно, как заклинание, несколько раз повторила женщина.

Пауза. Звенящая тишина...

— Спи! — вдруг властно приказал проповедник. И женщина окаменела.

Луч света, падавший на нее, начал медленно меркнуть. Вот уже лицо женщины едва различимо...

— Сейчас ты прозреешь, сестра моя, — негромко и певуче начал говорить проповедник. — Я буду считать до пяти, и когда я скажу «пять», всемогущие космические силы старших братьев вернут тебе зрение. Ты снова все будешь видеть. Я считаю. Раз... Два...

Он считал медленно, размеренно, монотонно, и напряжение в зале все нарастало.

— Три... Четыре...

Какая длинная пауза!

— Пять! Проснись! Ты видишь!

Женщина вскочила, закрыла ладонями глаза, тут же снова открыла их и неистово закричала:

— Я вижу! Вижу! Господи, я вижу!

Слепящая вспышка заставила меня вздрогнуть и зажмуриться. Я не сразу поняла, что это какой-то предприимчивый фоторепортер постарался запечатлеть торжественную сцену. Он сделал еще два снимка, а проповедник старательно позировал, стоя рядом с прозревшей женщиной.

Потом ее подхватили под руки и увели, почти потерявшую сознание.

Трудно передать, что творилось в зале. Истерические всхлипывания, молитвенные возгласы. А тут еще снова «загробные голоса» грянули ликующе хором, переливчато зазвонили словно стеклянные колокольчики, опять полилась электронно-космическая музыка. Перекрывая ее зычным голосом, проповедник выкрикнул, простирая перед собой длинные руки:

— Поклонимся космическому пламени!

И вдруг у его ног словно разверзлась огненная бездна! Откуда-то из-под пола вырвались косматые языки огня. Их становилось все больше. Пламя было настоящим. Люди с испуганными вскриками отшатывались и пятились подальше от обжигающего жара.

В полу открылась яма, доверху наполненная раскаленными углями. «Космический» проповедник несколько минут стоял недвижимо, демонически сложив руки на груди и любуясь огнем. Потом взмахнул руками, словно готовящаяся взлететь серебристо-багровая птица, и крикнул:

— Поклонимся космическому пламени, братья и сестры!

Он быстро подошел к огню, склонился над ним в низком поклоне и вдруг, набрав полные пригоршни пылающих углей, погрузил в них лицо, будто совершая некое «огненное омовение», а затем подбросил угли высоко кверху! Огненные полосы прочертили воздух.

Не успела я опомниться, как проповедник будто ни в чем не бывало вернулся на свое место. А к огненной яме неторопливо и торжественно подошла Гретхен в белом платье. Теперь стало видно, что она босая.

Под ликующее пение «космических голосов» девушка спокойно ступила босыми ногами на раскаленные угли и так же неторопливо, величаво пошла по ним.

Я вскрикнула, ожидая, что сейчас вспыхнет ее легкое платье и девушка превратится в живой пылающий факел.

Крики ужаса раздавались и в других концах зала.

Но ничего не произошло.

Платье почему-то не вспыхнуло. Девушка с отрешенным видом лунатички прошла по всей дорожке из раскаленных углей, и ноги ее остались, видимо, целы и невредимы!

— Не могу, извините, — проговорил вдруг рядом со мной доктор Жакоб и начал быстро раздеваться.

* * *

Скандал в «святом доме»

Он снял ботинки и носки, стащил поспешно брюки и сунул их мне:

— Держите.

А сам, оставшись в одной рубашке и плавках, подозрительно похожих на ту набедренную повязку, в какой он выступал на сцене «Лолиты», легко вскочил на низенькие перила, ограждающие нашу ложу, и крикнул:

— Уважаемые зрители, минуточку внимания!

Все повернулись к нему.

— Я — атеист и не верю ни в бога, ни в загробные голоса. Но я тоже могу творить подобные чудеса, они доступны каждому нормальному человеку.

Он спрыгнул в зал, прошел сквозь поспешно расступающуюся толпу к огненной дорожке и вступил на нее. Стоя в огне, Жакоб набрал полные горсти раскаленных углей, покачал головой и, сказав громко: «Жалко, уже остыли», — старательно сдул с них серый пепел.

Угли запылали ярче, и Жакоб начал растирать ими ноги, словно обыкновенной массажной губкой!

— Как видите, не обязательно быть святым! — весело воскликнул он, показывая всем пылающие на его ладонях угли.

Потом Жакоб вдруг начал приплясывать на углях. Искры снопом вылетали из-под его босых ног.

Фоторепортер, конечно, не упустил момента. Вспышки блица торопливо засверкали одна за другой.

Проповедник и девушка поспешили исчезнуть.

Жакоб выскочил из костра и, шутливо отбиваясь от наседавших истеричных старух, пытавшихся ударить его кто зонтиком, а кто просто сухоньким кулачком, вскочил на перильца и, тяжело переводя дыхание, оказался опять рядом со мной.

— Бежим! — по-мальчишески выпалил он, поспешно натягивая брюки.

Ботинки он надевать не стал. Взял их в одну руку, меня подхватил другой, и мы, скатившись по истертой каменной лестнице, выскочили во двор, потом через ворота, у которых, к счастью, уже не было никакого стража, и очутились на улице.

Из дверей «космического храма» выбегали ошеломленные «братья» и «сестры». Помахав им рукой, Жакоб со смехом потащил меня за собой.

— Что вы сделали! Боже мой, я чуть не умерла от страха! Как ваши ноги?

— Превосходно, — засмеялся Жакоб.

— Не может быть! Надо немедленно ехать в больницу.

— Зачем?

— Чтобы приняли меры. Ваши ноги наверняка обожжены!

— Ни капельки, можете убедиться. Надо, кстати, обуться. — Он присел на скамейку и, не обращая внимания на удивленные взгляды прохожих, начал обуваться. — Я не впервой проделываю этот номер. И мои ноги уже несколько раз специально осматривали после такого хождения медики, проверяли, не пользуюсь ли я какой-нибудь охраняющей от ожогов мазью. Их заключения я могу вам предъявить, когда снова навестите меня. Даже с печатями.

Мой страх постепенно переходил в восхищение. Мы сели в машину, никто нас не преследовал.

Тронулись, но Жакоб вдруг тут же так резко затормозил, что я ткнулась в стекло и тревожно спросила:

— В чем дело? — и начала оглядываться.

— Не бойтесь, за нами никто не гонится, — засмеялся Жакоб. — Знаете, наверное, старый анекдот о медлительности жителей Берна?

— Какой именно? Их много ходит.

— Как бернец участвовал в состязании парашютистов? Надо было раскрывать парашюты на счете «три». Все так и сделали, а он разбился — почему-то не открыл парашют. Когда врачи склонились над пострадавшим, парашютист из Берна еще успел вздохнуть и сказать: «Два...»

— Веселенький анекдот, — сказала я, но невольно рассмеялась.

— Так что погоня нам не грозит. Просто я увидел этот уютный ресторанчик и сразу вспомнил, что мы не обедали. Он вас устроит?

— Ничего, кажется, неплохое местечко. Во всяком случае, тихое.

— Тогда давайте перекусим перед обратной дорогой.

Мы сели за столик, над которым висела скверная копия «Грозы на Гандеке», спросили, что могут побыстрее подать, и заказали паштет из гусиной печенки, трюфели и бутылку красного нойенбургского. Я сразу почувствовала, что проголодалась.

— Вы и вправду не пользуетесь никакими таинственными снадобьями? — недоверчиво спросила я, торопя взглядом хмурого официанта, который не спешил на кухню, а зачем-то начал возиться со старинным музыкальным ящиком.

— Нет. Ловкость рук, вернее, ног — и никакого обмана. Чистый номер.

— Но как это вам удается? Еще пепел нарочно сдували, фу... Вы невозможный человек!

— Пепел я сдувал нарочно. Так сказать, из чисто технических побуждений. По очищенным углям ходить проще — меньше опасность ожога.

— Очередной парадокс?

— Нет, просто научный факт. Такие фокусы широко распространены в Азии и Африке. Я давно ими интересуюсь и решил непременно украсить свои «лекции с фокусами» подобным номером. Как вы считаете? И эффектно...

— Да уж!

— ...и позволяет разоблачить так называемые чудеса йогов. Однажды попробовал — и получилось.

— Очень просто у вас выходит: взял — и попробовал. И получилось! Все равно как через веревочку прыгать. Все-таки не верю, будто нет тут секретов. Вы же сами говорите, что это фокус.

— Ну, фокус в том смысле, что с ним можно успешно выступать и удивлять зрителей. А секретов нет. Просто это позволяют проделывать физиологические особенности человеческого организма да законы физики, хотя, честно говоря, мне и самому тут еще не все ясно. Сначала я считал, будто все дело лишь в самовнушении. Если можно внушением вызвать ожог без огня, так, видимо, удается и пройти по раскаленным углям без ожога. Под влиянием самовнушения напрягается симпатическая нервная система. Кровяные сосуды суживаются, кровь свертывается быстрее. Все дело в твердой уверенности, что непременно пройдете по огню.

Он вдруг рассмеялся. Я удивленно посмотрела на него.

— Вспомнился забавный случай, — пояснил Жакоб. — Однажды я беседовал после такого номера с репортерами. И наступил босой ногой на окурок, кем-то брошенный и не погасший. Я обжегся, вскрикнул и подпрыгнул. Представляете общее изумление? Только что я плясал на углях, а тут пугаюсь горящей сигаретки.

— Забавно. Они наверняка приняли вас за ловкого шарлатана.

— Конечно. А все дело в том, что я не был подготовлен к этой злополучной сигаретке психологически. Она застала меня врасплох. А по углям я шел, собрав всю свою волю и внушив себе, что это вполне возможно.

Официант наконец появился с подносом.

— Все-таки не верю, будто одной лишь силой воли можно заставить себя безболезненно пройти по огню, — сказала я, принимаясь за паштет. — И почему платье на ней не вспыхнуло, на смелой девице? Я каждую минуту боялась.

— Оно из негорючего материала, надо будет это перенять, — деловито ответил Жакоб.

Медлительный официант торжественно откупорил запыленную бутылку и, прежде чем наполнить бокалы, с важным видом понюхал пробку.

— Нет, тут все-таки наверняка есть какие-то секреты, только вы не хотите их раскрыть, — не унималась я. — Профессиональная тайна? Кодекс факирской чести не позволяет?

— В данном случае я ничего не скрываю, честное слово. Кое-что в этом фокусе мне и самому еще не ясно — я же вам сознался. Видимо, дело не в одном только самовнушении. Есть и объективные, так сказать, возможности, не обжигаясь, ходить по раскаленным углям. Они связаны с любопытным явлением: оно в честь открывшего его физика называется «эффектом Лейденфроста». Если накалить докрасна блюдо из сравнительно толстого металла, а затем капать на него подогретую воду, то жидкость не станет растекаться во все стороны, как при обычной температуре, а принимает форму сплюснутого шарика. Шарик быстро вращается, но вода не закипает. Испаряется она поэтому примерно раз в пятьдесят медленнее, чем при кипении. Практически водяной шарик даже не касается раскаленной поверхности. Его отделяет от металла подушка из пара. Этот эффект, кстати, давно используется в так называемых паровых котлах высоких температур. Вам не скучны научные тонкости?

— Нет, что вы! Я тоже хочу научиться ходить по огню.

— Вся разгадка, видимо, в том, что, когда я иду по раскаленным углям, обильно выделяется пот, и образующиеся шарики жидкости предохраняют ноги от ожогов. Плюс, конечно, влияние самовнушения на симпатическую нервную систему. Да вы сами наверняка проделывали, и даже не раз, такой фокус, только не в столь эффектном оформлении.

— Я? Каким образом?

— Пробуя пальцем, хорошо ли нагрелся утюг. Вспомните: вы всегда перед этим смачиваете палец слюной.

— Верно!

— Водяные пары между пальцем и горячим утюгом и предохраняют от ожога. А опытные мастеровые-паяльщики ухитряются даже, смочив ладонь, отклонять рукой в нужную сторону поток расплавленного олова. Но проделывают они это без зрителей и не пожинают аплодисментов. Я сейчас готовлю для лекций номер еще эффектнее.

— Какой же? — насторожилась я.

— Лизну языком раскаленный докрасна стальной брусок.

— Ужас! Только мне-то уж этот фокус не показывайте.

Доктор Жакоб покорно склонил голову, и мы принялись за яблочный торт. Когда очередь дошла до кофе, я сказала:

— Вы понимаете, что этой, простите меня, мальчишеской выходкой себя выдали? Теперь они знают, что вы интересуетесь их подозрительной деятельностью.

— Ну, они меня и так хорошо знают, — не очень уверенно ответил Жакоб.

— Но сегодня они вас явно не ждали.

— Да, похоже. Всеведущий голос оказался не на высоте.

— А вы сами себя разоблачили. Имейте же мужество признаться.

— Уж очень велик был соблазн. Не мог удержаться, — сказал он тоном виноватого мальчишки. — Ненавижу это жулье! К тому же момент был очень удобный. Пригласили специально фоторепортера, чтобы увековечил чудо. А теперь он, конечно, не удержится, напечатает и те снимки, где я пляшу на углях, — и чудо будет развенчано, вся их затея сорвется.

Мы выкурили по сигаретке и пошли к машине. Солнце уже висело низко над сверкающими шапками гор; надо было спешить, а то тетя начнет беспокоиться.

Когда мы выбрались из тесноты кривых улочек на простор шоссе, я сказала:

— Ну, а теперь расскажите, что вы новенького высмотрели, мистер Шерлок Холмс?

— Я видел то же, что и вы, — засмеялся Жакоб.

— Вы ведь приезжали специально, чтобы проверить свою гипотезу о том, будто эти шарлатаны каким-то образом влияют на мою тетку.

— Если они и шарлатаны, то весьма талантливые и ловкие. Я человек спокойный и абсолютно неверующий, но, признаюсь, на меня все зрелище произвело сильное впечатление. Началось панегириком во славу науки, а потом...

— Да, нынешние мистики не чета прежним. Идут в ногу со временем: научились маскировать суеверные бредни в ультрасовременные псевдонаучные одежды. Ловко спекулируют на интересе людей к науке, над верой в ее всемогущество. Теперь просто о боженьке или небесных силах говорить неприлично. Вот и появляются некие «старшие братья», способные творить чудеса на основе законов природы, только пока еще якобы не открытых, не познанных наукой. Христос или Магомет объявляются астронавтами. И если соберутся, скажем, астрологи на свой шабаш, то назовут его не иначе как «Конгрессом научной интеграции». — Жакоб посмотрел на меня и добавил: — Разоблачать современных мистиков вовсе не так-то легко и просто. Вы убедились, как умело они пользуются тем, что, сколь ни могущественна наука, она не может опровергнуть существование бога.

— Почему? — удивилась я.

— А как опровергнуть то, что не имеет доказательств? Все, что может наука, — это в каждом отдельном случае неопровержимо доказывать: в данном явлении нет ничего чудесного и сверхъестественного, оно произошло в результате действия таких-то и таких законов природы, без всякого божественного вмешательства. Как гордо сказал Наполеону Лаплас, объясняя картину мироздания: «Я не нуждался в гипотезе бога!» Но мистики и церковники сразу же хватаются за новую загадку природы, еще не раскрытую наукой, и объявляют ее прибежищем высших, божественных сил. Вместо старого, примитивного боженьки появляются «Таинственные силы природы», «Старшие братья» или «Высшие внегалактические существа», якобы незаметно для нас управляющие всеми земными делами. Суть от этого не меняется. А попробуйте-ка научно опровергнуть существование «Высших внегалактических существ»...

— Да, это у них ловко получается, — согласилась я. — Христос и Пифагор, Эйнштейн и Циолковский, какие-то «гималайские великаны». Ужасающая мешанина, а действует, впечатляет...

— В том-то и беда. Все свалено в кучу: оккультизм, буддизм, учение йогов, самые вульгарные суеверия — и приправлено научными терминами. На многих действует — привыкли слепо верить авторитетам. Широкоизвестные имена гипнотизируют...

— Почему вы сворачиваете? — перебила его я. — Ведь мы тут не ехали?

— Хочу объехать стороной горластых йодлеров, — пояснил Жакоб. — А то опять нас задержат. Наверняка веселье у них в самом разгаре.

— Правильно, — одобрила я.

Но и на этой дороге нам не повезло — наткнулись на участок, где шли ремонтные работы. Их вели, похоже, итальянцы — чужестранных рабочих нередко можно увидеть у нас: ведь им можно платить гораздо меньше, чем своим. Синие береты выгорели и стали почти серыми от пыли, смуглые лица посинели от поднявшегося холодного ветра.

Нам пришлось сделать большой объезд. А у Аванша нас настиг дождь, и снова пришлось сбавить скорость. Дождь лил такой сильный, что арена древнеримского театра в Аванше превратилась в маленькое и словно кипящее озеро.

— А что это за ангел Цикламен, которого поминал проповедник? — вспомнила я.

— Есть такая секта в Париже. Им якобы является некий ангел с никому не ведомой планеты Цикламен. Чепуха, а верят. И видите, как ловко поддерживают друг друга? У всех мистических шарлатанов мира своего рода круговая порука. Не забывают рекламировать и другие секты, тогда и собственная приобретает солидность, возрастает к ней доверие.

— Да, производить впечатление они умеют, надо отдать им должное, — задумчиво согласилась я, вспоминая таинственный и сумрачный полумрак зала, ликующие «ангельские хоры». — Хорошо, что я видела перед этим ваше выступление. Оно оказалось в самом деле неплохим психологическим противоядием.

Профессор Жакоб обрадовался:

— Правда?

— Правда. А то бы я, наверное, поверила в чудеса с этой девицей. Как она внезапно появилась из ничего...

— Пустяки, — покачал головой Жакоб. — Старый элементарный «черный кабинет» иллюзионистов. Я вам устрою «чудесное» появление хоть слона, выведя его на сцену под черным покрывалом на черном фоне, а потом открыв.

— А как она угадывала мысли? Ответы были, конечно, весьма туманными и общими, годятся на все случаи. Но как она ухитрялась узнать вопрос? У них все было заранее подстроено или это телепатия?

— Горан и она выступали раньше с якобы телепатическими опытами. Были у них тогда номера гораздо эффектнее. Но береглись, никак не давали возможности проверить их и уличить. А теперь — откровенное шарлатанство.

— И со слепой как ловко было подстроено...

Жакоб покосился на меня и ответил:

— Вы ошибаетесь: тут никакого обмана.

— Как? Она в самом деле была слепой?

— Да.

— И прозрела?

— И прозрела. Ничего чудесного нет. Я же вам рассказывал, что гипнотическим внушением можно излечивать некоторые заболевания, если только они возникли на нервной почве и не связаны с органическими повреждениями. Я сам не раз возвращал зрение таким слепцам и ставил на ноги паралитиков. У меня в лаборатории даже есть небольшой музей подобных «чудесных исцелений» с экспонатами не хуже, чем в Лурде. Я вам как-нибудь покажу.

— Невероятно! А я думала, все подстроено. Она заснула молниеносно.

— Этот способ так и называется: «молниеносный гипноз». Методику его разработал еще в восемнадцатом веке португальский аббат Фариа, кстати сказать научившийся этому у индийских факиров. Особенно хорошо он удается, если человека несколько раз усыпляли раньше.

Дождь кончился, или мы обогнали его. Солнце прорвалось сквозь тучи, осевшие на вершинах гор, и поля сразу весело засверкали, зазеленели. Только ветер еще был сырым, холодным, резким.

Жакоб помолчал, потом сказал, не отрывая глаз от стремительно мчащейся под колеса мокрой ленты шоссе:

— Спектакль с выдумкой. Это самое важное, в чем я убедился. Тут чувствуется рука опытного дирижера. Одному Горану это не по силам. Кто-то снабжает их весьма совершенной техникой, — уж не Анри ли?

— Наверное! — подхватила я. — И «голос» он предупредил о вашем визите к нам. Ведь старик видел нас вместе, когда я пришла в «Лолиту».

— Возможно, — пробормотал, нахмурившись, Жакоб. — Надо заняться этими космическими огнепоклонниками. Похоже, к ним будет нелегко подобраться...

Я внимательно слушала Жакоба, но в душе не унимались сомнения. Не ошибается ли он? Как могли эти жулики на таком расстоянии что-то внушать моей тете? Невероятно! Каким путем добирается к ней загадочный голос?

— Слушайте, а может, с угадыванием мыслей у них тоже не было подстроено? — воскликнула я. — Может, это телепатия?

— Ну какая там телепатия! Обыкновенное жульничество. У нее где-нибудь был спрятан приемник — может, даже в ухе. У Горана — радиопередатчик. Современная техника позволяет делать приемники величиной с маслину или даже с горошину.

— Но я не сводила с Горана глаз. Он даже губами не шевелил.

— Чревовещатели тоже не шевелят губами, но произносят целые монологи. Может, у него на шее укреплено устройство на манер ларингофонов, какими пользуются летчики. Достаточно даже мысленно произнести какое-нибудь слово, и в мышцах гортани возникают соответствующие электрические импульсы. Их нетрудно передать по радио партнеру.

Поездка наша затянулась. Уже смеркалось. В окнах проносившихся мимо селений зажигались первые огоньки. Ветер доносил далекие звуки вечернего благовеста от кирхи, прятавшейся где-то за холмами. Мир и покой. А в душе у меня?

— Вы не верите в телепатию? — спросила я.

— Я ученый, исследователь, а наука — не религия. В науке «верю» или «не верю» не аргумент. Вокруг телепатии за последние годы напущено столько всякого мистического туману и распространяется разных домыслов, что каждый трезвый исследователь обязан быть особенно осторожен. Психические процессы вообще изучать чрезвычайно сложно: мысль ведь в руки не возьмешь, не проследишь, как она там странствует по извилинам мозга. А о телепатических явлениях мы вообще вынуждены судить лишь по чисто субъективным рассказам людей, якобы ставших их свидетелями. Никакие приборы эти явления обнаружить не помогают. Но человеческая психика столь сложна и мы ее еще так мало изучили, что субъективные впечатления могут быть весьма обманчивы...

Так мы мчались мимо засыпающих городков и селений и болтали о всяких интересных вещах. Морис рассказывал о своей затяжной войне с разными жуликами и шарлатанами. В ней было много забавных случаев, но немало и опасного. Оказывается, мистики и суеверные святоши даже сумели одно время добиться отстранения доктора Жакоба от преподавания в университете, всячески мешали ему заниматься научными исследованиями. Теперь мне стало понятно, почему он так ненавидит их. Видно, они ему попортили немало крови.

К Лозанне мы подъехали уже в полной темноте. Вокруг засверкали пестрые созвездия реклам. В потоке бесчисленных машин, лоснящихся под фонарями, мы ехали мимо бесконечных курортных городков, сияющих витринами, манящими вывесками кинотеатров, отелей, баров.

Высоченное здание концерна Нестле, вздымающееся над Веве, — новомодный «замок Нестле», как его иронически называют, — сверкало тысячью окон, словно огромный хрустальный фонарь. А над черной пустыней притихшего в темноте озера сиротливо светил только тоненький серпик молодого месяца, похожий на одинокий заблудившийся кораблик.

Увлекшись разговорами, мы едва не проскочили в темноте мимо кафе у поворота к нашему дому.

— Что-то у меня рефлексы стали замедленными, — даже смутился Жакоб. — Одну минуточку, сейчас я развернусь.

Мы развернулись и подъехали к закусочной.

— Чашечку кофе на прощание? — предложил Жакоб.

— Некогда. Тетя, наверное, уже беспокоится.

— Но ведь она вам предлагала задержаться у подруги.

— Тогда я должна была ей позвонить.

— О, в какой строгости вас держат! Такое послушание — большая редкость в наше время.

— Тетя обо мне не такого лестного мнения.

Он проводил меня до моей машины и сказал на прощание:

— Внимательно наблюдайте за тетей и все записывайте, не надеясь на память: что случилось и точное время.

— Но ведь доктор Ренар пунктуально ведет дневник.

Похоже, упоминание о докторе Ренаре пришлось Жакобу не по душе. Но он не стал со мной спорить, только сказал в ответ:

— Пусть себе ведет, но и вы все записывайте...

Подтекст, по-моему, был такой: «А потом я сравню ваши записи...»

— И за прислугой внимательно присматривайте, — многозначительно добавил он. — А в случае каких-нибудь происшествий или если вдруг появятся возле вашего дома подозрительные лица, немедленно звоните мне. Если меня не окажется дома, матушка Мари всегда знает, где меня разыскать.

Мне было видно, как мирно и ласково светятся окна нашего дома.

— Вы думаете, происшествия будут? — дрогнувшим голосом спросила я.

— Непременно. Так легко они не отступятся. Судя по всему, работу они уже провели немалую. Все потайные ниточки хорошо замаскированы. Я думаю, теперь они станут активнее, чтобы опередить нас.

Мне вдруг стало страшно.

— А в чем может проявиться их активность? Чего мне ждать?

— Не знаю, — честно ответил он. — Но помните: я в любой момент поспешу к вам на помощь, когда бы вы ни позвонили.

— Вы не уедете пока отдыхать?

— Нет.

— Спасибо!

— Мы должны помешать им. Не говоря уже о здоровье вашей тети, речь идет и о солидных деньгах.

— Да, при одной мысли, что они станут на тетины деньги вытворять в своем огненном храме, у меня мурашки бегают по коже.

— Спокойной ночи, — сказал он.

— До свидания. Надеюсь, она будет спокойной.

На повороте к нашему дому я оглянулась.

Доктор Жакоб все еще стоял возле своей машины и смотрел мне вслед. В сумерках уже трудно было различить, но мне показалось, что он помахал рукой, словно подбадривая меня.

* * *

Сумасшедшие дни

Дома было спокойно и тихо. Тетя еще не ложилась, ждала меня, раскладывая пасьянс; сама напоила чаем с медом и замучала сочувственными расспросами о здоровье моей подруги. Быстро придумывать ответы было мучительно и стыдно. Сославшись на усталость, я поспешила отправиться спать.

И ночь прошла спокойно. Утром тетя проснулась такой же милой, заботливой, веселой. После завтрака мы собирали малину в саду. Тетя увлеклась и стала напевать забавные песенки, которые слышала в юности от садовниц на сборе ягод. Ей весело подпевали Лина и Розали. Антонио даже затеял красить забор, чтобы побыть возле нас.

А на следующее утро, когда я вышла в столовую к завтраку и привычным движением потянулась поцеловать тетю, она вдруг резко отстранила меня, почти оттолкнула, и спросила:

— Где ты была позавчера?

Я молчала, потупившись, словно уличенная во лжи девчонка.

— Я все знаю. Зачем ты лгала мне?

— Ты опять слышала голос? — спросила я убито, не решаясь поднять головы.

— Да! И он рассказал мне все о вашем подлом сговоре. Зачем ты связалась с этим проходимцем? Каким грязным вещам он тебя учит? Отвечай!

— Мы хотим тебе помочь, — пробормотала я. Но тетя гневно оборвала:

— Не лги! Я прекрасно знаю, что вы задумали. Голос открыл мне глаза. От него не скроешься! Он все знает и все может. Он сказал, что вынужден наказать нас с тобой — за неверие и лживость. Вот чего ты добилась.

Она стремительно встала, уронив стул, и вышла из комнаты. А я осталась стоять посреди столовой в полной растерянности.

Глухой, темный ужас поднимался во мне. Неужели от этого голоса ничего не скроешь?

Как он собирается нас наказать? Что грозит мне и тете?

Теперь он добирается и до меня?! Неужели я тоже начну его слышать и стану вытворять всякие нелепые вещи, а все вокруг будут удивляться и принимать меня за сумасшедшую?!

Я пыталась себя успокоить, что ничего сверхъестественного и мистического в этом проклятом голосе нет. Он вовсе не небесного происхождения, а принадлежит людям, пока еще не пойманным злодеям. А они, как все люди, конечно, не всемогущи. Доктор Жакоб непременно поможет нам, защитит.

Но страх не проходил. Целый день я бродила по дому и саду как затравленная. Тетя заперлась у себя в комнате. Доктор Ренар словно нарочно уехал куда-то к больному.

Бесконечно тянулся мучительный день, полный тревоги и напряженного ожидания неведомых, ужасных козней.

И ночью я почти не спала, хотя и приняла медомин. Задремлю ненадолго и тут же просыпаюсь от навалившегося кошмара, обливаясь холодным потом.

Потом, лежа в темноте с открытыми глазами, я, обмирая, прислушивалась: не звучит ли у меня в ушах голос?

Нет, слышалось только мое тревожное дыхание. А вокруг все тихо, так тихо, что начинало звенеть в ушах.

Я снова забывалась на время, чтобы в ужасе проснуться от нового кошмара.

Утром к завтраку, к счастью, пришел милый доктор Ренар. Я шепотом торопливо рассказала ему о своих переживаниях, поглядывая на дверь и в тревоге ожидая появления тети.

Она вошла, поздоровалась со мной довольно сухо, с доктором, как всегда, приветливо. Мы начали завтракать; постепенно завязался обычный разговор о всяких пустяках: о погоде, видах на урожай яблок, о том, что надо непременно вызвать печника из деревни — печь на кухне ужасно дымит.

У меня отлегло от сердца. Все шло совершенно нормально, с каждой минутой я успокаивалась и веселела. Ночные страхи начинали казаться пустыми и даже забавными...

Как вдруг я услышала странную фразу — тетя произнесла ее, обращаясь к доктору, все тем же обыденным, ровным тоном:

— Ну, как же вы забыли: это случилось в прошлом году, через день после пожара. Я прекрасно помню...

Мне показалось, что я ослышалась.

— После какого пожара, тетя? — переспросила я.

— Как — после какого? У нас, слава богу, был лишь один пожар. В прошлом году, разве и ты забыла?

Мы с доктором Ренаром переглянулись, но я не удержалась и робко возразила:

— Не было у нас никакого пожара в прошлом году.

— Что же, мне изменяет память? — Тетя потерла лоб. — Нет, я прекрасно помню, что пожар случился именно в прошлом году, пятнадцатого апреля. Вы должны помнить, доктор. Вы же прибежали одним из первых. Пламя уже начало охватывать кровлю, Антонио пытался сбить его ветками и чуть не упал с крыши...

Она приводила всё новые и новые подробности, вспоминала такие точные и красочные детали, каких не придумаешь...

Но ведь я точно знала: никакого пожара у нас не было. Никогда не было — ни в прошлом году, ни прежде!

Наверное, я смотрела на тетю с ужасом, потому что она вдруг снова пришла в ярость, как и вчера.

— Ты опять притворяешься, будто я все выдумала! — закричала она, так сильно стукнув по столу, что чашки запрыгали. — Хватит изображать меня сумасшедшей! Ты же прекрасно помнишь пожар, сама получила сильные ожоги. Посмотри на свою руку: на ней до сих пор остался ужасный шрам от ожога. — Внезапно она цепко схватила меня за левую руку, больно вывернула ее и потянула к доктору. — Вы же сами лечили ее, а шрам от ожога остался, остался на всю жизнь! Этого доказательства не вытравишь, не сотрешь.

Не было никакого пожара и не могло от него остаться следов на моей руке! Но тетя возмущалась так убедительно, что и я пристально уставилась на собственную руку.

Нет, на ней не было никаких шрамов. Но доктор Ренар, делая мне знаки глазами, сказал:

— М-да, похоже на старый ожог. Теперь я, кажется, припоминаю...

Тетя оттолкнула мою руку, швырнула на пол салфетку и, гневно крикнув: «Лживая девчонка!» — выскочила из столовой.

Дверь так хлопнула, что жалобно зазвенели хрустальные подвески старинной люстры.

— Что же это? — простонала я. — Ведь не было никакого пожара, и шрама у меня нет, ну посмотрите... — и залилась слезами.

— Конечно, не было, — сказал доктор Ренар, поглаживая меня по руке.

— А вы поддакиваете.

— Но с ней нельзя спорить, когда она в таком состоянии. Вы должны сдерживаться, дорогая моя, и не противоречить ей...

— Соглашаться с любой глупостью, какую она скажет? Подтверждать каждое ее бредовое видение? И вы считаете, будто таким образом мы ей поможем? Ведь она сходит с ума на наших глазах, доктор, а мы бессильны помочь. Надо же что-то делать!

— Придется все-таки вызвать опытного психиатра, — тяжко вздохнув, ответил Ренар. — Позвоните доктору Жакобу, посоветуйтесь с ним.

— А, что он может! — махнула я рукой, но все-таки пошла в свою комнату, вытерла слезы и набрала номер домашнего телефона Жакоба.

Было успокаивающе-приятно услышать ворчливый голос матушки Мари. Она сразу узнала меня, обрадовалась, смешно закудахтала.

— А доктор дома? — спросила я.

— Дома, милочка, дома. В лаборатории работает.

— Позовите его, пожалуйста. Он мне очень нужен.

— Что, дело плохо? — сочувственно спросила меня старушка. Видно, Жакоб не держал от нее никаких секретов.

— Плохо, — ответила я.

— Сейчас позову, немедленно позову, дорогая.

Через несколько минут в трубке раздался встревоженный голос Жакоба:

— Здравствуйте. Что у вас стряслось?

Я рассказала об ужасной утренней сцене.

— И все? — ответил он с облегчением. — Чего же вы так перепугались? Обыкновенные внушенные так называемые ложные воспоминания. Ничего страшного, завтра ваша тетя будет нормальной. Уж доктор-то Ренар должен разобраться...

— Он считает, что тетю надо непременно показать опытному психиатру. Поэтому он и посоветовал позвонить вам.

— По-моему, такой нужды нет. Удивляюсь, что старый, опытный врач переполошился. Хотя, впрочем, он в шорах: упорно считает, будто у вашей тети психическое заболевание, а голос — лишь навязчивая галлюцинация. Но вы не пугайтесь. Утреннее происшествие подтверждает мою правоту. Ложные воспоминания бывают и у нормальных людей, непроизвольные. Я, например, отчетливо помню, как тонул пароход, на котором я мальчишкой плыл по Леману. На самом деле ничего подобного не было, но я порой готов подтвердить свои воспоминания под присягой, настолько верю в их истинность. А у тети это явно внушенное воспоминание...

— Голосом?

— Несомненно. Я вас очень прошу: проверьте хорошенько, разумеется, незаметно для тетки, нет ли все-таки у нее в спальне каких-нибудь репродукторов. Они могут быть совсем миниатюрными, прятаться в подушке, где-нибудь в изголовье кровати, в ночном столике, даже в лампе.

— Постараюсь, — ответила я, — только это трудно. Тетя в последние дни явно подозревает меня в чем-то, не доверяет мне.

— Вот как? — задумчиво протянул доктор Жакоб. — Что же, логичный ход. Восстановить тетю против вас и тем самым окончательно ее изолировать.

— Вы думаете, это голос внушает ей не верить мне?

— Конечно.

— Боже, и сколько же это будет продолжаться? Сделайте что-нибудь, иначе я рехнусь! Наш дом становится сумасшедшим адом.

— Крепитесь, у нас нет пока прямых улик, — ответил он и, оживившись, добавил: — Да, я навел справки о той женщине...

— О какой женщине?

— О слепой, которая от внушения прозрела. Ее зовут Агнессой Рутен.

— Ну?

— Как я и предполагал, у нее не было органических расстройств зрения. Просто полтора года назад от сильного нервного потрясения возник истерический амавроз. Это вполне излечимо внушением. Жалко, не встретил я ее, прежде чем она попала в лапы этих шарлатанов. Я бы ей помог, и одной атеисткой стало бы больше.

Я слушала его и начинала злиться. Совсем расходились нервы...

— Секта «Внимающих голосам» еще молодая, возникла недавно, уже после смерти вашего дяди. Но раньше Горан промышлял радиэстезией и другим знахарством, слышите? Так что он вполне мог переписываться или даже встречаться с вашим дядей. Они не могут примириться, что он умер прежде, чем удалось выманить у него все деньги, и теперь напали на вашу тетю. И насчет старика Анри вы, кажется, оказались правы. Похоже, он работает с ними: вот откуда у них отличная техника. Будет нелегко разобраться...

— Не интересуют меня их преступные биографии! — не выдержала я. — Вас увлекает больше научная любознательность, как и доктора Ренара, а я тут с ума схожу!

— Но ведь тетя ваша здорова, можете не беспокоиться, — смутился Жакоб. — Наберитесь терпения, мы их скоро поймаем...

Он говорил еще что-то успокоительное, но я положила трубку.

Весь день мы сидели в своих комнатах — я и тетя.

А огорченный доктор Ренар в одиночестве бродил по саду, боясь уйти к себе.

Однако Жакоб оказался прав. На следующее утро тетя вышла к завтраку вполне нормальной. Она прекрасно помнила, как вчера собиралась вызвать печника, и тут же попросила Розали сходить в деревню, но ни о каком пожаре больше не заговаривала.

Признаться, меня подмывало спросить, думает ли она и сегодня, будто пожар был на самом деле, или уже ничего не помнит о вчерашней сцене. Но я сдержалась.

После завтрака тетя погуляла с нами в саду. Разговаривала она вполне нормально, шутила, смеялась, потом уселась на террасе с вязаньем.

И обед прошел тихо и мирно. Была суббота, и после обеда, как у нас повелось, Лина принесла накопившиеся за неделю счета тете на подпись.

— Принеси, пожалуйста, мои очки и ручку, они в спальне, — попросила меня тетя.

Я выполнила ее просьбу. Ручку я положила на стол, а очки она тут же надела и начала просматривать счета, время от времени, по обыкновению, ворчливо выговаривая кухарке за чрезмерные траты. Тетя была щедрой, когда дело касалось крупных сумм, но до смешного скупа в мелочах. Все мы к этому давно привыкли, и Лина в ответ на ворчание тети привычным жалобным голосом стала сетовать на дороговизну продуктов...

— Что со мной? — вдруг растерянно пробормотала тетя.

Я подняла голову и с изумлением увидела, как она пытается взять со стола ручку — и не может. Пальцы не слушались.

Я подскочила к тете, схватила ручку и вложила ей в пальцы.

Тетя держала ее, смотрела на ручку, но явно не знала, что же с ней делать дальше.

— Пиши! — сказала я.

— А как? — каким-то ужасно жалобным и перепуганным голосом спросила тетя. — Я не знаю как.

Перепуганная Лина заревела в голос и, закрыв лицо передником, выскочила из комнаты, едва не наступив на дремавшую у порога любимую тетину кошку Марголетту. Та заметалась по комнате.

Тетя не притворялась. Она пыталась водить пером по бумаге, но неуверенно и совершенно беспорядочно, точно маленький ребенок, схвативший карандаш, но еще не умеющий провести даже простую линию.

Я посмотрела на доктора Ренара, но он тоже растерялся.

Не только мы, но и сама тетя перепугалась.

— Доктор, что со мной? — простонала она. — Я разучилась писать. Я больна?

— Не волнуйтесь, пройдет, — пытался ее успокоить Ренар. — Обычный писчий спазм, к сожалению весьма распространенный в наше время. Все от этих шариковых ручек. Положите ее и не волнуйтесь. Пойдемте, я осмотрю вашу руку. Сделаем примочку, и все пройдет.

Он увел ее и долго не возвращался. А я ждала, нервно расхаживая по террасе и теребя в руках носовой платок.

— Я думал, что это писчий спазм, но, боюсь, дело серьезнее, — сказал, вернувшись наконец, доктор. — Скорее это системный паралич. Все другие функции мускулатуры плеча не обнаруживают никаких отклонений от нормы, она лишь потеряла способность писать.

— Почему?

Он пожал плечами.

Но я знала: опять проклятый голос...

— Надо отвезти ее завтра — или завтра воскресенье? — в город, показать специалистам. Тогда в понедельник, — озабоченно проговорил Ренар, доставая старинные часы «луковкой». — Она так перепугана, что, конечно, согласится.

Так мы и решили. Но первое, что я услышала, проснувшись на следующее утро, был радостный голос тети:

— Я умею писать! Я умею писать!

Она вбежала ко мне в комнату, держа в руках листок бумаги, весь исписанный ничего не значащими, бессвязными фразами.

— Видишь, доктор Ренар был прав. Я снова могу писать!

Я взяла у нее листок с некоторой опаской. Торопливые, налезающие одна на другую фразы, по смыслу совершенно не связанные. Но они вполне логичны, никаких ошибок. Просто «проба пера», не заметно никаких признаков помешательства. Я вздохнула с облегчением.

Но тетя тут же села за стол, выписала чек на пять тысяч франков, вложила в конверт и послала Розали сейчас же отправить его «Внимающим голосам»...

Дальше день прошел без происшествий. Но оказался последним спокойным днем...

На другое утро тетя выглядела совершенно нормальной. А после завтрака внезапно сняла с подоконника цветочный горшок с кактусом, завернула его в платок, поставила на стол и трижды низко поклонилась ему.

Потом как ни в чем не бывало повернулась к нам с доктором Ренаром и продолжала прервавшуюся беседу.

Когда взгляд ее случайно остановился на горшке, все еще стоявшем посреди стола, она удивилась, нахмурилась, тут же вызвала Розали и сделала ей строгий выговор за непорядок.

Во вторник тетю поразила глухота. Она ничего не слышала, была ужасно напугана, металась по всему дому, плакала, умоляла доктора Ренара вылечить ее. На нее страшно было смотреть. Нам приходилось все ответы и слова утешения писать ей крупными буквами на больших листах бумаги.

Доктор Ренар вызвал из города знакомого врача. Тот немедленно приехал, и они в столовой, где было посветлее, начали осматривать тетю.

Похоже, консилиум грозил затянуться. Я решила воспользоваться удобным моментом и осмотреть спальню тети, как просил доктор Жакоб.

Надо непременно найти, где же прячется губительный голос. Я не могла больше выносить тревоги и мучения, которые он доставлял и тете и мне.

Лихорадочно перерыла всю постель, тщательно прощупала каждую подушку...

Ничего нет.

Осмотрела столик, стоявший возле кровати, лампу-ночник, каждый пузырек с лекарствами, потянулась к висевшей на стене картине: не прячется ли какой-нибудь репродуктор в ее золоченой раме?..

— Что ты здесь делаешь? — вдруг услышала я встревоженный голос тети.

Она стояла на пороге и смотрела на меня.

Залившись густой краской, я начала лепетать что-то невнятное: «Вот решила прибраться... стереть пыль».

Но ведь тетя оглохла! Она не слышала моих жалких оправданий.

— Что ты ищешь? Как ты смела обыскивать мою комнату? — бушевала тетя.

Я пыталась успокоить ее. Но она ничего не слышала, а по движениям губ еще не научилась угадывать, что говорят...

Ужасная сцена!

Я выскочила в коридор и, зажав ладонями уши, чтобы не слышать тех страшных, обидных слов, какие выкрикивала тетя мне вслед, опрометью бросилась в сад. Там я упала на скамью и разрыдалась.

Пришла я в себя, услышав неподалеку голоса приезжего врача и провожавшего его к машине доктора Ренара. Поспешно утерев слезы, я вышла к ним.

— Не могу сказать ничего определенного, — проговорил приезжий врач, прежде чем я задала ему вопрос — И, признаться, ничего не понимаю. Состояние органов слуха у вашей тети вполне нормальное для ее возраста. Ни малейших патологических изменений. Однако она не слышит даже сильных звуков. Первый случай в тридцатилетней практике... — Он развел руками. — Видимо, вы все-таки правы, дорогой Ренар: это какое-то осложнение на нервной почве...

— И оно должно в таком случае скоро пройти, — поспешно вставил доктор Ренар, явно чтобы успокоить меня.

— Да, поскольку органических изменений нет, — согласился консультант.

— Что у вас произошло? — спросил доктор Ренар, усаживаясь рядом со мной на скамью, когда гость уехал. — Опять повздорили?

— Да. Это становится невыносимым. Я с ума схожу, доктор. Дайте мне что-нибудь, ведь есть успокаивающие лекарства.

— Хорошо, я вам принесу. Да, — добавил он, сочувственно глядя на меня, — вы прямо извелись.

— А вы?

— Ну, я-то выполняю свой врачебный долг. Как говорится: «Исполнить свой долг иногда бывает мучительно, но еще мучительнее не исполнить его». Вот что: лекарства лекарствами, но вы попробуйте, дорогая, успокоить свои нервы по методу Куэ. Старый, проверенный метод.

— А в чем он заключается?

— Он очень несложен. По утрам при пробуждении и вечером, ложась спать, закрыв глаза и сосредоточившись, произносите вслух раз по двадцать подряд: «С каждым днем мне во всех отношениях становится все лучше и лучше. Это проходит, это проходит...»

— Как молитву? — с иронией спросила я.

— Вот именно, как молитву. Только этот метод лечебного самовнушения, разумеется, не имеет никакого отношения к религиозным домыслам. Он вполне научен и многим помог. Я, например, частенько им пользуюсь.

— И помогает? — недоверчиво спросила я.

— Да.

Я верила доктору Ренару и последовала его совету. Теперь каждое утро и вечером, лежа в постели, я исступленно твердила, закрыв глаза:

— Это проходит, это проходит... Мне с каждым днем во всех отношениях становится лучше и лучше. — И снова: — Это проходит, это проходит...

Но ЭТО не проходило.

Я боюсь сойти с ума

Через день глухота у тети прошла так же внезапно, как и началась. На радости она со всеми болтала без умолку и даже захотела послушать радио.

А у меня, как назло, разболелся зуб, было не до болтовни.

— Почему ты не съездишь в Сен-Морис к дантисту? — сказала сочувственно тетя. — Он мне тогда прекрасно запломбировал зуб, ни разу больше не беспокоил. Найти его легко: он живет возле самого моста. Запиши адрес: бульвар Картье, дом пять.

Я поблагодарила ее, записала адрес, но решила пока терпеть и никуда не ездить. Может, боль пройдет сама.

Покидать тетю хотя бы на несколько часов я боялась, и не напрасно...

У нее начались галлюцинации. То она не могла выйти из комнаты, потому что не видела двери, находившейся прямо перед ней. Ей казалось, будто она замурована в четырех стенах, не имеющих даже щели. И она начинала в ужасе буйствовать, впадала в истерику.

То вдруг со смехом объявляла за обедом, будто у меня на голове выросли забавные рога.

— Очень миленькие рога, как у серны. Они даже идут тебе, глупышка. Не снимай их...

Нервы мои не могли этого выдержать, да и зуб разбаливался все сильнее. Попросив доктора Ренара побыть с тетей, я села в машину и помчалась к дантисту.

Но никакого дантиста по тому адресу, что дала мне тетя, не нашла. Несколько минут я тупо смотрела на витрину какой-то захудалой лавчонки, сверяла номер дома, потом пыталась расспрашивать соседей, но они пожимали плечами:

— Дантист здесь никогда не жил...

Неужели это голос подшутил так глупо надо мной, опять внушив тете ложное воспоминание? Хотя я зря грешу на него, совсем расходились нервы. Она сама напутала, всегда плохо запоминала адреса.

Вконец обозленная, я поехала в центр городка и у первого попавшегося дантиста вырвала злополучный зуб. Нужно было, конечно, поставить пломбу, но сейчас некогда было с этим возиться.

Тетя не давала нам передохнуть.

Целый день ей казалось, будто у любимой рыжей кошки Марголетты хвост вдруг стал черным. Тетя переживала, сокрушалась, хотя кошка на самом деле ничуть не изменилась. Мы все, наученные горьким опытом, уже не пытались ее разубеждать.

А потом она несколько часов подряд ничего сама не говорила, а только повторяла, словно эхо, каждую услышанную фразу!

Потом доктор Жакоб мне объяснил, что это явление так и называется — «эхолалия» и его легко можно вызвать гипнотическим внушением. Но тогда мне было жутко слышать, как на простой вопрос: «Тетя, ты не видела наперстка?» — она вместо ответа тупо повторяла точно с той же интонацией: «Тетя, ты не видела наперстка?»

Бедная Лина с перепугу то пересаливала суп, то недосаливала, жаркое у нее подгорало. Она требовала, чтобы муж не отходил от нее ни на шаг, хотя Антонио, по-моему, был человеком суеверным, сам пугался тетиных выходок. А Розали решительно отказалась заходить к тете в спальню. Мне приходилось самой готовить тете постель, под ее прожигавшими мою спину косыми взглядами. Ведь она каждый раз подозревала, что я опять затеваю обыск...

«Наблюдайте внимательно за слугами...» — вспоминая слова Жакоба, я злилась еще больше. Все в доме так перепуганы и удручены, что лучшего доказательства их невиновности не найти.

Мы почти перестали разговаривать с тетей, потому что она относилась ко мне с каждым днем все недоверчивее и враждебнее. Никогда теперь не рассказывала, что вещает «небесный голос», хотя — это несомненно — именно он восстанавливал ее против меня. Доктору Ренару тетя доверяла по-прежнему и не таилась от него. Он записывал в дневник все, что она сообщала и делала, но мне не рассказывал, в чем же меня обвиняет голос.

— Так, ерунда всякая, — отмахнулся он в ответ на мои расспросы.

Видно, хорошенькие небылицы сочиняет обо мне этот мерзкий голос!

Со старым доктором мы тоже почти не разговаривали. Он упорно считал, будто у тети какое-то заболевание, временное психическое расстройство, а в существование голоса не верил и каждый раз подшучивал надо мной, когда я пыталась заводить с ним разговор об этом.

Я чувствовала себя страшно одинокой. Даже с верной подругой Анни, которая посоветовала мне обратиться к Жакобу, я не могла поделиться тревогами. Она, как назло, укатила во Францию отдыхать. Я часами сидела, запершись в своей комнате, и с тревогой прислушивалась к малейшему шуму. Или слонялась по саду, поминутно опасаясь наткнуться на тетку, занятую какой-нибудь нелепой игрой или задушевной беседой с призраками.

Работу я совсем забросила, карандаши и кисти валились из рук. А у меня был срочный и очень важный заказ.

Друзья считают меня довольно легкомысленной и своенравной. Может, они и правы. Но во всем, что касается дела, я страшно пунктуальна. Я мучалась, что подвожу заказчика, но не могла взять себя в руки.

«Что делать? Боже мой, что же делать?» — одна мысль тупым гвоздем торчала в голове.

Теперь я поняла, какими муками грозил мне голос...

Даже у себя в комнате радио включать я боялась: как бы таинственный голос не добрался и до меня. Ведь доктор Жакоб говорил, что внушения могут начаться так, что и сама не заметишь.

О, какие бесконечные, тоскливые, страшные тянулись дни! Лето выдалось жаркое, томительное, душное, часто бушевали грозы. Я не находила себе места. Книги не отвлекали, а вот газеты я жадно выхватывала по утрам у Антонио, едва он успевал открыть почтовый ящик...

Теперь в газетах мне прежде всего бросалось в глаза то, что раньше казалось просто забавной и вздорной чепухой — предсказания астрологов и объявления всяких магов и чудодеев. Сколько же их печаталось почти в каждом номере! Раньше я не замечала этого разгула суеверий. А теперь...

Открываю утром газету — и сразу лезет в глаза объявление в аккуратной рамке:

ТАЙНЫЕ НАУКИ!
Новый спаситель!
Вы, объятые тревогой и страдающие...
Вы, боящиеся завтрашнего дня и живущие надеждой...
Вы, улыбающиеся скептики...
Без каких-либо затрат вы можете проверить и убедиться. Не надо больше колебаться!
Напишите профессору Л. Маррику по адресу: Париж, улица Анатоль-Ла-Форж, дом 7. Задайте ему вопросы. Попросите его дать вам совет.
ВЫ БУДЕТЕ ПОТРЯСЕНЫ.
Назовите только ваше имя, день рождения, профессию, приложите почтовую марку для ответа.

Рядом другое объявление — коротенькое и деловое:

Астролограф — аппарат для установления связи с загробным миром, сконструированный на основании тридцатилетнего опыта. Высылается наложенным платежом по первому требованию. Быстро выполняются также заказы на индивидуальные талисманы и амулеты. В зависимости от отделки, цены от одного до пяти франков.

Берусь за другую газету — красочный, со множеством фотографий отчет о «Международном конгрессе ведьм». Оказывается, он только что закончился в дремучем лесу английского графства Гемпшир. Наиболее многочисленной была делегация гостеприимных хозяев — членов «Британского общества ведьм и колдунов». Она насчитывает свыше восьми тысяч активных членов, имеет специального секретаря «по связям с общественностью» и пресс-секретаршу — авторы репортажа по-приятельски называли ее «Пресс-ведьмой»...

Президентом этого удивительного общества избрана некая мисс Сибил Лик. Вот она на фотографии — элегантно одетая молодая дама стоит, обворожительно улыбаясь, возле вертолета. Вертолет ее собственный. Она прилетела на нем на конгресс — или все-таки точнее назвать его шабашем?

Я немножко разочарована: уж если прилетать на шабаш, то все-таки на традиционной метле. А тут вертолет...

Много поразительных вещей я узнала за эти дни, просматривая внимательно газеты.

«Интервью с мистером Уилсоном — Верховным жрецом белой магии.

— Мистер Уилсон, лондонские газеты пишут, что колдовство в Англии переживает сейчас самый большой «бум» со времен средневековья...

— Так оно и есть!

— А чем вызвано это явление?

— Я думаю, оно объясняется тем, что церковь уже не в состоянии удовлетворить людей. Они стали разумнее и не хотят беспрекословно принимать на веру все то, что утверждает религия. Церковь не приспособилась к современному миру. Она осталась на том же уровне, на каком была в средние века. Что же касается колдовства, то оно не обременено грузом догм...

— Много ли молодежи среди ваших приверженцев?

— Среди них есть люди всех возрастов.

— Как вы определили бы сущность колдовства?

— Колдовство — это поклонение природе... Церковь распространяет о ведьмах всевозможные порочащие слухи. Мы вовсе не портим скот и не вредим урожаям. Наоборот, мы, колдуны и ведьмы, стараемся помочь людям.

— Скажите, пожалуйста, мистер Уилсон, каждый ли желающий может присоединиться к вашей организации?

— Разумеется. Ни о какой дискриминации не может быть и речи.

— Есть ли у вас какие-либо основания жаловаться, что вы не встречаете поддержки и сочувствия со стороны властей?

— Нет, решительно никаких оснований!»

Тайное волшебное зеркало «Факир»
служит в качестве важного вспомогательного средства для развития и улучшения ясновидения, для магических и многих других оккультных опытов.
Изготовляется для каждого заказчика персонально, в соответствии со специальными астролого-магическими предписаниями.
При заказе необходимо выплачивать по крайней мере половину стоимости³.

Я переворачиваю газету и смотрю на дату. Нет, число сегодняшнее, отнюдь не средние века.

В газетах, с фотографиями, сделанными при помощи новейшей техники, вся эта мистика выглядела все-таки курьезно и нереально. Но и вокруг каждый день разве я не видела множество суеверий, — только раньше не замечала?

Лина верит вещим снам, а ее Антонио боится дурного глаза и постоянно носит на шее амулет — высушенную кроличью лапку. Розали мне всерьез испуганно рассказывает, будто старуха Альбиг у них в селении колдунья и ведьма, летает на гору Дьяблере на помеле — это все знают, многие даже видели собственными глазами.

А в детстве сколько мне рассказывали об эльфах, гномах, злых духах, всадниках-скелетах, скачущих по ночам в горных ущельях? Пели песни о заколдованных принцессах, превращенных в камень, — я ведь их до сих пор не забыла, где-то прочно они засели в памяти, и в очертаниях многих скал, особенно вечером, в сумерках, мне мерещатся человеческие фигуры, и я обхожу их с опаской...

Дядя Франц, отправляясь в свой банк, всегда загадывал по номерам встречных автомашин «чет» или «нечет» — удача или нет. А перед смертью стал настоящим мистиком.

«Конечно, болезнь на него повлияла», — убеждала я себя. Но когда загадочный голос снова начинал показывать свою власть...

Каждое утро, просыпаясь, я с ужасом думала: какой-то увижу сегодня тетку? Что она выкинет?

Несколько раз она вдруг переставала всех узнавать и разговаривала со мной, с доктором Ренаром, с окончательно перепуганной прислугой вполне логично, здраво, изысканно-вежливо, но как с людьми совершенно посторонними и незнакомыми, которых она впервые видит.

И нам лишь оставалось неумело подыгрывать ей, тоже притворяться, будто мы незнакомы, — и какой же тогда начинался в доме сумасшедший любительский спектакль, поневоле разыгрываемый бездарными актерами!

С Розали от этого случился истерический припадок, — я долго отпаивала ее водой и успокаивала.

— Мадемуазель Клодина, я больше не могу. Дайте мне расчет! — заливаясь слезами, просила девушка.

Я еле уговорила ее потерпеть еще немного.

А что нам оставалось делать? Я могла только упрямо твердить утром и вечером как заклинание: «Мне с каждым днем становится во всех отношениях лучше и лучше... Это проходит, это проходит».

Наверняка и доктор Ренар предавался таким же молитвам. Но они не помогали.

Однажды утром тетя не вышла к завтраку. Обеспокоенная, я заглянула к ней в комнату и увидела, что она стоит у стены, широко раскинув руки, — точь-в-точь в позе распятого Христа.

— Что с тобой? — ахнула я.

— Не мешай. Я должна искупить свои грехи.

Как мы с доктором Ренаром ее ни уговаривали, она простояла так весь день, словно пригвожденная.

Мне приходилось не только работать с натурщиками, но и несколько раз самой позировать друзьям-художникам. Уж я-то знаю, как трудно высидеть с вытянутой рукой даже пять минут.

Но тетя стояла не шевелясь, будто окаменела. А вечером вдруг рухнула на пол, совершенно обессиленная, но довольная, умиротворенная, шепча пересохшими губами:

— Он простил меня. Он снял меня с креста...

Я думала, что она имеет в виду все тот же проклятый голос. Но тетя вдруг добавила чуть слышно:

— Бедный Франц, теперь ты успокоишься. Я выполню твою волю.

— Ты слышала голос покойного дяди? Разговаривала с ним?!

— Да, — прошептала она и потеряла сознание. Этого еще не хватало: теперь она слышит и голос покойного мужа!

Когда мы с Розали и доктором Ренаром стали переносить тетю на кровать, я вдруг с ужасом увидела у нее на запястьях две маленькие кровоточащие ранки. Это были явно следы гвоздей, словно она и вправду целый день висела распятой на кресте!

— Стигмы, — бормотал доктор Ренар, осматривая их. — Настоящие религиозные стигмы... Надо сделать перевязку. Я читал, что они возникают под влиянием экстаза и самовнушения, но никогда не видел... Поразительно!

Он только удивлялся, а я готова была сойти с ума. Бросилась к телефону и стала звонить доктору Жакобу. К счастью, он оказался дома.

— Доктор Ренар прав, — успокаивал он меня. — Такие стигмы возникают под влиянием внушения. Ничего страшного, утром они исчезнут так же быстро, как и появились. Только это, конечно, не самовнушение, как считает Ренар, а проделки голоса...

— Но она уверяет, будто начала теперь слышать и голос дяди Франца! — закричала я в трубку.

— Вот как?.. — опешил Жакоб. — Голос своего мужа? Вы не ошиблись?

— Да. Она так сказала. И добавила, что выполнит его волю.

— Ну, не начинаете же вы верить в загробные голоса...

— А откуда он взялся? Может, вы ошиблись: это все-таки болезнь и самовнушение, как считает доктор Ренар? Слишком много голосов.

— Да, это странно, — задумчиво ответил он и надолго замолчал.

Я поняла, что Жакоб ничем мне не может помочь, извинилась за беспокойство, попрощалась с ним и положила трубку.

Доктор Ренар продолжал твердить, что никаких голосов нет — тете лишь кажется под влиянием болезни и самовнушения, будто она слышит их, — и ссылался на разные ученые труды, как будто я в них что-то понимала.

Кому верить? Я решила твердо отвезти тетю к психиатру, даже если она станет сопротивляться.

Но утром она проснулась веселой, здоровой, от кровавых ранок на руках не оказалось и следа, и я снова заколебалась.

А потом тетя впала в детство.

Она проснулась рано и выбежала на террасу, весело напевая давно забытую песенку детских далеких лет. В руках у нее был какой-то сверток, заменявший ей куклу. Что она только не вытворяла: носилась по всему саду, выскакивая с пугающими криками в самых неожиданных местах из кустов, прыгала через веревочку, водила со мной и с доктором Ренаром хоровод на лужайке!..

Было и смешно и страшно!

Тетя не притворялась, не играла в ребенка. Она в самом деле опять стала семилетней девочкой и резвилась как дитя — без всяких забот и воспоминаний.

Вырвав у меня из рук газету, она, шаловливо приплясывая и показывая язык, отбежала в угол и начала старательно и неумело делать бумажный кораблик.

Потом сдвинула в угол несколько стульев и, устроив из них домик, спряталась в него, время от времени выкрикивая:

— Ку-ку! — и хитро поглядывая на нас.

Уколов случайно палец булавкой, она захныкала, послюнила клочок бумажки и наклеила на ранку, — я сама так делала в детстве.

Я была в ужасе, а у доктора Ренара глаза горели от любопытства, словно он наблюдал редкий научный опыт.

— Сколько вам лет? — спросил он у тети. Она захохотала, запрокинув голову.

— Чему вы смеетесь?

— Как ты смешно меня называешь, словно я большая.

— А ты еще маленькая?

— Да.

— Сколько же тебе лет?

— Семь.

— Когда ты родилась?

— В тысяча восемьсот девяносто четвертом году.

— А теперь какой у нас год?

Тетя замялась и пожала плечами, нерешительно поглядывая на него.

— Не знаешь? — спросил Ренар. — А в школу ты уже ходишь?

— Да.

— Ты хорошо учишься?

— Я еще недавно хожу в школу.

— Как же недавно?

— Один год перед этим я ходила совсем немного.

— Скажи: ты уже умеешь читать, писать, считать?

— Да, но это скучно. Можно, я лучше поиграю в саду?

И, получив разрешение, весело запрыгала к двери на одной ножке...

— Нет, доктор Жакоб, кажется, был прав, — повернулся ко мне старик, — а я ошибался. Это все-таки гипноз, а не душевное заболевание. Поразительно! Я читал о таких опытах по внушению возраста в книгах, но вижу впервые. Кто мог внушить ей это?

— Голос, — угрюмо ответила я.

— Мистика! — сердито отмахнулся Ренар. — Никакого голоса нет и быть не может. Просто галлюцинации и самовнушение. «Человек суеверен только потому, что пуглив; он пуглив только потому, что невежествен». Гольбах!

У тети даже изменился и стал совсем детским, неуверенным почерк. Это специально проверял любознательный доктор Ренар. Как строгий школьный учитель, он продиктовал тете несколько фраз. Она записала их, от напряжения высовывая кончик языка и облизывая губы. При этом она покосилась на меня, прикрыла листочек ладонью и совсем по-детски сказала:

— Чур, не подсматривать!

Мы сравнили эту запись с одной из школьных тетрадок, сохранившихся у тети с детства. Совпадение было поразительным, полным — вплоть до грамматических ошибок, от которых тетя, став взрослой, уже давно избавилась.

Настал подходящий момент, решила я, и снова тщательно обыскала тетину спальню, пока она резвилась в саду.

Дважды она забегала в спальню. Я замирала, но она хватала что-нибудь и убегала, не обращая на меня никакого внимания.

Я обшарила и выстукала, как в шпионских романах, даже стены в тщетных поисках потайных репродукторов или микрофонов, но ничего не нашла.

Потом я долго сидела посреди разворошенного белья и беспорядочно нагроможденной мебели, тупо смотрела то на потолок, то на стены и с тоской думала: где же прячется проклятущий голос?..

Может, все-таки существует телепатия и космические чудотворцы ведут внушение на расстоянии без всяких приемников и передатчиков?

Жалко, не с кем посоветоваться. Если позвонить Жакобу, он станет смеяться. А доктор Ренар ответит очередной назидательной пословицей: в телепатию он тоже не верит.

В газетах все то же... Интервью с Ахиллом д'Анджело, именующим себя «Великим магом Неаполя»:

Только у нас, в Неаполе, насчитывается семь с половиной тысяч официально зарегистрированных магистров оккультных наук. Государство должно заботиться о будущем своих гадалок и чародеев. Мы платим налоги, а потому имеем полное право на получение больничного страхования, пособий по инвалидности и пенсии...

Как тоскливо и одиноко!

Было душно, томительно, безысходно. Я нигде не находила покоя. Голова раскалывалась от боли, хотелось куда-то бежать.

Даже дальние вершины гор стали отчетливо видны, но в сиянии их снегов было что-то гнетущее, мрачное. Наверное, приближался фен. Я всегда плохо переношу этот ветер, прилетающий через Альпы откуда-то из африканских знойных пустынь. Он резко меняет погоду и приносит в наши тихие долины беспокойство и беспричинную раздражительность.

К выходкам тети я вроде начала привыкать и переносила их с тупым, апатичным терпением. Но, видно, струна терпения была натянута в моей душе до предела, и настало ей время лопнуть...

За обедом, когда я попыталась повязать ей фартучек — впав в детство, тетя баловалась за столом и все проливала, — она вдруг обеими руками вцепилась мне в горло и стала душить!

Лина уронила на пол миску с супом и с диким криком убежала. Доктор Ренар подскочил к нам и пытался освободить меня. Но тетя вцепилась мне в горло мертвой хваткой, глаза ее горели ненавистью. О нет, теперь она уже не была шаловливым ребенком! Руки у нее стали словно железными...

Я уже начала задыхаться, пока доктор Ренар с помощью прибежавшего Антонио не вырвали меня из рук тети, оттащили ее и с немалым трудом увели в спальню.

А я бросилась к телефону и стала звонить Жакобу. Подошла матушка Мари и, услышав мои рыдания, ничего не стала расспрашивать, побежала за доктором. Через мгновение Жакоб был у телефона.

— Она пыталась меня задушить. А еще утром притворялась семилетней девочкой. Я больше не могу!.. — простонала я. — Вам ничего, вы не видите этих ужасов. Ведь они окончательно сводят тетю с ума, эти «космические» бандиты. Или уже свели?

— Нет, этого они не сделают, — быстро ответил он.

— Почему? Откуда у вас такая уверенность?

— А зачем им нужна сумасшедшая жертва? Ведь она еще не отдала им все деньги, верно?

— Пока нет.

— А им только это от нее и нужно. Пока они лишь пугают главным образом вас, чтобы отступились, не противились им, не связывались со мной. Думаю, сегодняшний трюк с нападением на вас — последний их фокус. Они оставят ее в покое, будут только внушать во время сна, даже незаметно для нее самой, чтобы она поскорее подарила или завещала им все деньги.

— Почему вы так думаете?

— Для того, чтобы завещание признали законным, ваша тетя должна подписать его, выражаясь юридическим языком, «в здравом уме и твердой памяти». А в таком состоянии, как сейчас, никакой нотариус не признает ее нормальной.

— Мне кажется, вы ошибаетесь, а прав доктор Ренар. Она просто больна. Я перерыла всю спальню и никакого приемника не нашла...

— Значит, вы плохо искали. Он где-то запрятан тщательно. Хорошо бы перевести вашу тетю хоть на время в другую комнату. Придумайте что-нибудь — ремонт, скажем. Вы слушаете?

— Разве она мне поверит... — ответила я таким усталым и безнадежным тоном, что доктор Жакоб вдруг предложил:

— Слушайте, приезжайте сюда. Вам нужно отдохнуть.

— А тетя? Вы же сами говорили...

— Ничего с ней пока не случится. Даже лучше, если вы уедете из дому на какое-то время. Они подумают, будто их трюки вас доконали, вы напуганы окончательно, рассорились с тетей и решили оставить ее. А кроме того, вы не будете попадаться тете на глаза и раздражать ее. Так что со всех точек зрения вам лучше уехать. А рядом с тетей останется любознательный и дотошный старина Ренар. Он будет все аккуратно записывать и держать с нами постоянную связь.

— Подождите. Кажется, идет доктор Ренар, я с ним посоветуюсь и позвоню вам.

Положив трубку, я кинулась навстречу старику:

— Что с ней?

— Мы уложили ее в постель, и она уже крепко спит. О, какие ужасные синяки оставила она у вас на шее! Бедняжка, вам надо сделать примочку...

— Пустяки, пройдет, — отмахнулась я. — Доктор Жакоб советует мне уехать на несколько дней...

— Очень разумная мысль.

— А как же вы тут один?

— Если припадок повторится, я вызову санитаров, отвезем ее в психиатрическую лечебницу.

— Теперь вы опять думаете, что она психически больна?

— Не знаю, — сумрачно ответил Ренар и, вздохнув, добавил: — Посмотрим, какой она проснется.

— А я уверена, что это проклятый голос внушил ей кинуться на меня.

— Дорогая девочка, вам надо уехать, — настойчиво сказал доктор Ренар.

Он ушел к тете. А я снова позвонила Жакобу, который, видно, ждал у телефона, сказала, что приеду сейчас же, с первым поездом, и попросила заказать для меня номер в самой тихой и спокойной гостинице.

* * *

Может, все-таки телепатия!

На вокзале меня встретили доктор Жакоб с матушкой Мари. Увидев меня, она сокрушенно запричитала, даже прослезилась, начала обнимать, расцеловала, и не успела я даже заговорить о гостинице, как потащила меня к машине, приговаривая:

— Скорее, скорее, жареная утка не может ждать.

Она по-хозяйски заняла место за рулем, мы с доктором сели сзади.

— Что вы так на меня смотрите? — спросила я у него, когда мы тронулись. — Да, я постарела на десять лет. Видите, какие синяки на шее? Даже пудрой не скроешь. И всё вы виноваты.

— В чем?

— Почему вы ничего не предпринимаете? Чего ждете? Когда мы с тетей в самом деле сойдем с ума?

Насупившись, он помолчал, а потом ответил:

— Простого, вульгарного убийцу не так уж сложно поймать и посадить на скамью подсудимых. А вот таких уличить гораздо труднее, хотя они совершают преступление на глазах у всех. Да не одно, а сразу несколько преступлений — не только убивают свою жертву медленно и мучительно, но и калечат души окружающих. Даже поймав такого убийцу, нелегко доказать его вину, уличить. Бесплотный «глас небесный» в суд не потянешь. Один я его поймать не могу, нужна помощь моего друга Вилли. А он, как назло, загостился в Америке. Но скоро вернется, я уже говорил с ним по телефону.

— А кто этот Вилли? Фокусник?

— Нет, инженер.

— Такой же, каким вы представились тете?

— Нет, он в самом деле очень талантливый инженер. Изобретает для меня оригинальную аппаратуру вместо спившегося старика Анри. Кстати, я позавчера с ним беседовал. Стыдил его, уговаривал одуматься. Старик был, как всегда, пьян, но, по-моему, не настолько, чтобы пропустить мои слова мимо ушей. Отрицает, будто связался с Гораном. Но все-таки, кажется, я его заставил задуматься. Не беспокойтесь, даже если Анри нам не поможет, все равно их поймаем.

— Вы все об одном... — вздохнула я. — А я уже не верю, что ее преследуют космические жулики. Комнату ее обыскала, заглядывала в каждую щелочку. А она по-прежнему слышит голос, да теперь еще и второй — своего покойного мужа. Откуда он взялся?

— Я тоже, честно говоря, озадачен, но в загробные голоса не верю, — помрачнев, упрямо ответил Жакоб. — Разгадаем и эту загадку. Вы просто устали, измучились, упали духом, а тут еще фен. Он на всех действует. Опытные автомобилисты норовят ехать по левой стороне...

— Верно! — вставила матушка Мари, покачивая старомодной шляпкой. — Я это знаю.

— ...У хирургов начинают дрожать руки, и они берутся оперировать во время фена лишь в неотложных случаях. Но он кончится, вы отдохнете, успокоитесь. Время у нас еще есть: они непременно должны оставить пока вашу тетю в покое.

Мне стало немножко стыдно за то, что я так на него напала. Морис прав: все фен виноват. Тут, к счастью, в разговор вступила милая матушка Мари, и мы стали болтать с ней о погоде, об ужасных ценах на рынке, об этой новой чудовищной моде носить такие короткие юбки...

— Хотя вам это очень идет, милочка. У вас красивая фигура...

Доктор Жакоб сидел рядом со мной и, похоже, ничего не слышал, погруженный в свои мысли. Вид у него был такой удрученный, что мне вдруг захотелось погладить его по голове, приласкать, как обиженного ребенка.

После ужина, которым нас накормила матушка Мари, мне уже не хотелось идти в гостиницу и сидеть там в тоскливом одиночестве. И милая матушка Мари, и доктор Жакоб были так внимательны и заботливы, что я не стала особенно возражать, когда они начали уговаривать меня пожить у них.

Ночью наконец прогремела гроза, принесенная феном. Сразу стало легче дышать. Утром я позвонила доктору Ренару, чтобы узнать, как себя чувствует тетя, и сказать, где меня искать. Вести были хорошие: тетя проспала всю ночь спокойно и проснулась нормальной, психиатра вызывать нет нужды.

— Я сказал, что вас срочно вызвал издатель и вы уехали на две недели в Париж. Она, по-моему, поверила. Отдыхайте и не волнуйтесь, дорогая. Передайте, пожалуйста, поклон коллеге Жакобу, — сказал доктор Ренар.

Меня поселили на первом этаже в тихой и чистой комнатке, рядом с матушкой Мари. Вот только на стене висела репродукция известного офорта Гойи «Спящий разум рождает чудовищ...». Мне не хотелось все время видеть перед глазами поникшего человека, прикрывающего голову руками, над которым вилась стая чудовищных вампиров и нетопырей, и я попросила заменить офорт любым пейзажем.

За окном шелестели деревья, они дружески протягивали ветки в окно, ласково щебетали птицы. По утрам я ездила с матушкой Мари на базар и бродила по магазинам, а потом помогала ей готовить — вернее, мешала своей болтовней, потому что делать она мне ничего не давала, не подпускала к плите, не доверяла даже чистить картофель и нарезать овощи.

Матушка Мари твердила, что с тетей все наладится, она непременно выздоровеет. А однажды вдруг, поглядывая на дверь, доверительно шепнула мне:

— Я ведь тоже слышу иногда по ночам голоса. Только Морису ничего не говорю. А то вылечит меня, а без них станет скучно...

Так я и не поняла: выдумала это добрая старушка, чтобы меня подбодрить, или в самом деле страдала какими-то галлюцинациями, о чем доктор Жакоб даже не подозревал?

На третий вечер после моего отъезда из дома доктор Ренар позвонил снова. Как приятно было услышать знакомый старческий голос! Тем более, сообщал он опять хорошие вести: вчера тетя заявила, что будет теперь совершенно здорова. Так приказал голос.

— «Он доволен мною и больше не станет меня мучать...» Это ее собственные, точные слова, — пунктуально доложил Ренар. — И знаете, она действительно совсем успокоилась. Я нарочно не стал вам звонить вчера, решил понаблюдать за нею. Никаких эксцессов.

— Отлично. Дело близится к развязке, — обрадовался Жакоб, когда я передала ему эти новости.

— А может, они испугались и решили отступиться, оставить тетю в покое? — с надеждой сказала я.

— Вряд ли. Затеяна слишком крупная и опасная игра, чтобы выходить из нее, не добившись своего. Они оставили вашу тетку в покое лишь на время, чтобы окружающим казалось, что она поправилась, стала нормальной и вполне отвечает за свои поступки. Я же говорил: им непременно придется так поступить. Как видите, мои прогнозы оправдываются. Мы разгадали их тактику. Теперь они перейдут к решительной атаке. Чтобы их опередить, нужно непременно узнать, каким образом проникает к вам в дом этот хитроумный голос. Где же спрятан приемник? Если бы удалось тетю переселить хоть ненадолго в другую комнату, мы бы с Вилли его нашли...

— А вдруг никакого приемника нет?

Жакоб прищурился и насмешливо спросил:

— Телепатия?

— А почему бы и нет? Или вы считаете всех, кто верит в телепатию, жуликами и шарлатанами?

— Ну, зачем же так утрировать... Многие честно заблуждаются, принимая случайные совпадения мыслей или свои неясные ощущения за телепатические явления. Но и жуликов много. Они любят промышлять в мутной водичке, а в этой области наших знаний о человеческой психике как раз еще много темного... — Он неожиданно засмеялся. — Рассказать, какую забавную штуку выкинули два жулика с моим учителем, профессором Рейнгартом? Он увлекается телепатией и даже написал о ней несколько нашумевших статей. В частности, в одной из них он описал и совершенно удивительные способности этих двух хитрецов. Они проделывали у профессора в доме такой опыт. Один из них — индуктор — поднимался на второй этаж, в кабинет, и там профессор Рейнгарт называл ему какое-нибудь слово, цифру или целую фразу. Индуктор клал профессору руки на плечи, несколько минут, не отрываясь, смотрел ему в глаза, сосредоточивался, потом говорил: «Готово!» Профессор спускался по лестнице на первый этаж. Там его поджидал второй телепат — перципиент, который тоже, положив ему руки на плечи и так же пристально глядя в глаза, совершенно безошибочно называл загаданное число или слово. Переговариваться тайком оба телепата между собою не могли, находясь на разных этажах большого дома, в комнатах без телефона.

— Поразительно! Неужели вас этот пример не убеждает?

— Нет, потому что это было элементарным жульничеством.

— Как?

— Оказалось, индуктор держал в кармане кусочки липкой бумаги и незаметно, в кармане же, каракулями записывал на них слова или цифры, которые ему называли. Потом, проделывая внушительную церемонию с возложением ладоней и заглядыванием в глаза, он приклеивал записочки на плечи ничего не подозревавшего «исследователя». Когда профессор приходил к перципиенту, тот читал, что написано у него на плечах, и торжественным жестом незаметно снимал с них записочки. Уважаемый профессор служил просто почтальоном между двумя жуликами...

Мы посмеялись, потом я спросила:

— И, конечно, разоблачили все это вы?

— Ну, — ответил он с явно напускной скромностью, — у профессора есть и другие ученики... Но этот забавный случай лишний раз показывает: мало быть профессором, чтобы уличить шарлатанов. Тут требуются специалисты, знатоки всяких трюков...

— Рыбак рыбака...

— Вот именно.

— Странно, что учитель не передал вам свой интерес к телепатии. Или после этого случая он тоже перестал верить в нее?

— Увы, нет. Просто огорчился, что бывают на свете нехорошие люди, и начал искать новых телепатов.

— Но жалко, если телепатия — сплошное жульничество, — вздохнула я. — Хочется верить, что на свете есть еще чудесное и непознанное. А вам? Иначе жить станет скучно.

— Мне тоже жалко, — засмеялся Жакоб. — Я люблю всякие загадки. Меня интересует судьба пропавшего без вести путешественника, корабля, не вернувшегося из плавания, летчика, который отправился в полет через океан и не оставил видимых следов своей гибели... Я люблю тайны, и они не дают мне покоя, пока их не разгадаю. Но вы ошибаетесь, если думаете, будто мир становится беднее тайнами. У загадок природы замечательное свойство: чем больше их разгадывают, тем больше новых тайн возникает впереди. Только не надо обманывать себя и других и создавать загадки искусственно, где их нет.

— Вы становитесь мудрым и поучающим, как старенький доктор Ренар, — пошутила я. — Но, по-моему, все-таки нехорошо быть всегда трезвым рационалистом...

— Это я-то трезвый рационалист?! — возмутился Жакоб. — Выступаю факиром, по первому вашему зову ввязываюсь в тайну «гласа небесного»!

— Но ведь вы это делаете, чтобы разоблачить тайну...

— Мнимую тайну, — резко ответил он. — Такие мешают людям жить, закрывая им глаза мистической пеленой и делая их жертвами всяких проходимцев.

— Но что опасного или нехорошего в моей вере в телепатию? — защищалась я. — Как вы меня ни убеждайте, я в нее верю. Верю, и все!

— Ну и на здоровье, — засмеялся Морис. — Я просто пытался вам объяснить, что дело с телепатией обстоит гораздо сложнее, чем кажется. А чем сложнее, тем интереснее. И скажу вам по секрету, — добавил он, понизив голос и наклонясь ко мне, — в ученом труде я бы в этом не признался, но тут нас, кажется, никто не слышит: я тоже разделяю ваше желание, чтобы телепатия оказалась реальностью. Некоторые опыты как будто это доказывают.

— Какие же? — загорелась я.

— Прежде всего опыты по мысленному внушению животным. Их немало провел замечательный русский дрессировщик Дуров. Очень интересный был человек — талантливейший исследователь, всегда пытавшийся проникнуть в суть непонятных, загадочных явлений, а не отмахиваться от них. Особенно интересные опыты он проводил со своими собаками. В них участвовал и академик Бехтерев, о котором я как-то поминал, оставивший протокольную запись, так что достоверность этих наблюдений вне всяких сомнений...

— Что же можно внушить собакам? — недоуменно спросила я.

— Ну, скажем, пойти в прихожую и принести оттуда одну из трех телефонных книжек, лежащих на столике.

— И собака выполняла?

— В большинстве случаев — да. Или, скажем, подбежать к пианино, вскочить на подставленный стул и ударить лапой по правой части клавиатуры. Собака так и делала.

— И это ей внушалось мысленно?

— А как же иначе? Ведь собаке не скажешь: «Пойди туда-то и принеси то-то». Она не поймет. А вот если мысленно, максимально сосредоточась, как бы самому проделать то, что приказываешь собаке, то, оказывается, она понимает и делает. В том-то особый интерес и ценность этих опытов. Собака да и любое другое животное не понимают человеческой речи. С ними нельзя заранее договориться, чтобы они выбрали из трех книг одну или пролаяли шесть раз, а не четыре или пять. Так что возможность предварительного сговора исключается...

— А вы не делали такие опыты?

— Нет, все только собираюсь, — виновато ответил Жакоб. — Но я занимался гипнотическим внушением на расстоянии — тоже весьма любопытно. Несколько раз мысленно приказывал своему ассистенту Жану прийти вечером в лабораторию.

— И он слушался?

— Обычно — да. И забавно, что не мог объяснить, почему вдруг явился. Когда я его спрашивал, он удивлялся и отвечал смущенно: «Не знаю, шеф... Так просто... Захотелось прийти...» Но, правда, опыт нельзя признать совсем чистым, потому что его я подвергал гипнозу и раньше.

— А это что-нибудь меняет?

— Конечно. Такие люди потом легче поддаются гипнотическому внушению. Вспомните женщину, так эффектно прозревшую на «космическом шабаше»... — Закурив сигарету, Жакоб добавил: — Я пробовал и усыплять Жана на расстоянии...

— Вы опасный человек! И получалось?

Он кивнул.

— Получалось, но при одном условии. Если я просто мысленно приказывал: «Засыпайте! Спите!», как на обычном сеансе гипноза, ничего не выходило. Надо мне было непременно зрительно представить себе, как он постепенно засыпает. Точно так же как у Дурова с собаками, обратите внимание!

— Вот видите, а пытались меня разубедить! — воскликнула я. — Сами себе противоречите. Почему же вы сомневаетесь, что и поклонники «Космического пламени» не могут общаться между собой мысленно?

— А вы подумайте, ответ я вам только что подсказал.

— Вы что, и надо мной опыты ставите? — недовольно спросила я. — Пытаетесь устроить мне экзамен, словно школьнице? Как у вас эти вопросы называются, которые вы задаете, чтобы проверить умственные способности испытуемых?

— Тесты. Но я ничего не проверяю. Просто хочу, чтобы вы тоже приняли участие в расследовании этого хитрого дела и повнимательнее наблюдали за тем, что творится вокруг. Ведь вы — мои глаза: только через вас я и могу держать под наблюдением вашу тетю.

— Согласна, но все равно не могу догадаться, в чем тут дело. Подскажите.

— Вспомните хорошенько, какие вопросы задавали на «космическом шабаше» спящей красавице.

— О видах на урожай винограда, о биржевых сделках...

— Вот именно! Ведь я только что рассказывал, как у Дурова в опытах и у меня при мысленном внушении выполнялись лишь те задания, которые давались непременно в образной форме: открыть дверь, пройти в прихожую. Или закрывать глаза, сладко потягиваться, начать засыпать... Эти «космические» шарлатаны ухватились за самую распространенную и шаблонную гипотезу, будто телепатия — биологическая радиосвязь, и довольно ловко разыграли спектакль с мнимым мысленным внушением... Но они не учли, что нельзя мысленно передать отвлеченные, абстрактные понятия: биржевые акции, урожай. Такие задания, как у них, мысленно передать невозможно. Этим они и выдали себя. А какие сложные задания дает вашей тете «глас небесный»? Внушение тут бесспорное, но телепатия ни при чем. Конечно, они пользуются радиопередатчиком, а у вашей тети где-то спрятан приемник...

— Скажите, а можно внушить человеку, чтобы он совершил преступление? — спросила я, вспоминая искаженное ненавистью лицо тети, когда она вдруг бросилась меня душить.

Видимо, Жакоб догадался, о чем я думаю, потому что ответил уклончиво и внимательно посмотрел на меня.

— Вообще-то считается, будто это невозможно. Нельзя якобы заставить человека даже в гипнотическом сне совершать такие поступки, которые противоречат его моральным убеждениям. Правда, некоторые опыты как будто показывают иное, но они ставились, разумеется, только в лаборатории и признаны не слишком убедительными. Скажем, усыпленному человеку приказывали броситься на кого-нибудь с игрушечным кинжалом, и он выполнял. Но возникают резонные сомнения: может, где-то в глубине сознания испытуемый все-таки понимал, что кинжал игрушечный и задание дано не всерьез...

— А как же тогда тетя... — начала я, но Морис остановил меня жестом.

— Но я думаю, — продолжал он, — это все-таки возможно, если только построить внушение так, чтобы оно не противоречило чувству совести или долга.

— Каким образом?

— Очень просто. Внушите усыпленному, что через какое-то время после пробуждения на него набросится тигр. И тогда вместо человека, которого вы задумали убить его руками, он увидит тигра и, спасая свою жизнь, не задумываясь, выстрелит ему в голову. Или подсыплет кому-нибудь яд, если ему внушить, будто это спасительное лекарство.

— Ужас! — прошептала я. — Какие страшные вещи вы говорите. Значит, от этого голоса можно всего ожидать! А мы медлим...

— Мне нужен Вилли, — развел руками Жакоб.

* * *

Затишье перед бурей

Было такое чувство, словно я вырвалась из сумасшедшего дома, куда меня засадили совершенно здоровой и нормальной, — так спокойно и размеренно шла теперь жизнь.

По утрам доктор Жакоб обычно работал у себя в лаборатории на втором этаже. Иногда я заходила туда, но ненадолго, боясь помешать.

Тут царила строгая атмосфера. Хромом и сталью поблескивали в стеклянных шкафчиках инструменты. Жакоб и два молодых бородатых ассистента в накрахмаленных белых халатах возились со сложными приборами, изредка перебрасываясь фразами, звучавшими для меня загадочнее марсианских.

Они проводили опыты с собаками, большая свора которых носилась по всему саду, отпугивая от ограды редких прохожих, с обезьянами, кроликами, даже со змеями.

Я люблю всяких зверюшек. В детстве у меня долго жила лиса, и я увлекалась кроликами, расставаясь с ними каждый раз с горьким плачем. Так что в зверинце Жакоба я с удовольствием проводила целые часы. Я быстро подружилась со всеми собаками. Правда, змей я сторонилась. Змей я ненавижу и боюсь, не могу смотреть без содрогания на обыкновенного ужа, хотя все уверяют, будто они совершенно безвредны. Даже когда в кино или по телевизору показывают змей, я зажмуриваюсь и не открываю глаза, пока они не исчезнут с экрана.

Нередко Морис и боготворившие его ассистенты подвергали себя довольно жестоким, по-моему, опытам: силой самовнушения изменяли ритм сердца, за несколько секунд повышали у себя температуру на четыре-пять градусов, заставляли организм выделять больше инсулина. Все это контролировалось приборами.

Иногда они усыпляли друг друга и проделывали в гипнотическом сне удивительные вещи: вспоминали то, что казалось совсем забытым, моментально останавливали нарочно вызванное кровотечение (увидев это своими глазами, я начала верить в чудесную способность некоторых людей «заговаривать кровь»), вызывали самые настоящие ожоги прикосновением совершенно холодной металлической палочки.

Глядя на это, я начинала верить, что Морис ведет важную научную работу.

Специально для меня он самовнушением заставил однажды появиться у себя на запястьях кровоточащие стигмы, но я расплакалась, и Морис поскорее внушил себе, чтобы они исчезли.

Потом он еще раз повторил «явление стигм» на одной из своих «лекций с фокусами». Побывав на нескольких таких удивительных лекциях, я стала понимать, каким важным и нужным делом занимается Жакоб во время этих выступлений. Ведь он не только в очень живой и занимательной форме раскрывал перед самыми различными людьми новейшие научные знания и разоблачал всякие живучие суеверия, но и прямо тут, у всех на глазах, проводил сложнейшие опыты над своим мозгом и телом, исследуя их скрытые удивительные возможности.

Чего только он не проделывал! В несколько минут выращивал прямо на кафедре апельсиновое деревце с настоящими вкусными плодами, по примеру индийских йогов. Сыпал в хрустальную вазу с водой разноцветный песок — и тут же, как факир, вынимал его горстями совершенно сухим и даже рассортированным по цветам...

Его клали в саркофаг из толстого льда, закрывали ледяной крышкой и обвязывали сверху стальными цепями. Потом этот ледяной гроб запирали в автофургон-холодильник (лекция проходила в парке, на воздухе). Сотни людей глаз не сводили с фургона, но через десять минут улыбающийся Жакоб оказывался на свободе!

Он пришивал себе перчатку к руке — и без всякого обмана! Морис действительно прокалывал себе руку насквозь, не испытывая боли. На одной из лекций он даже проткнул себе насквозь шею острой рапирой, не повредив ни кровеносных сосудов, ни нервов. Это делалось перед рентгеновским аппаратом, установленным тут же, и все могли видеть, что рапира прошла возле самого позвоночника, а Морис шутил и улыбался!

И, показывая эти удивительные трюки, он каждый раз настойчиво напоминал и втолковывал слушателям, что для выполнения их вовсе не нужно обладать сверхъестественными способностями, быть факиром. Нет никакой мистики и чудес — все дело лишь в тренировке и силе воли, превращающей его тело в чудесный послушный инструмент.

Все равно я часто ужасалась, а потом, по дороге домой, начинала его отчитывать.

— Но я в самом деле не испытываю никакой боли, — со смехом уверял Морис. — Если хотите, это даже полезно для здоровья, как всякая физкультура.

Я не верила, и однажды он показал мне фотографию какого-то щуплого паренька с бледным, исхудалым лицом.

— Кто это?

— Я, — ответил Морис.

Глядя на его круглое, еще больше расплывшееся от широкой улыбки лицо, я ответила:

— Не может быть!

— Правда. Таким заморышем я был в тринадцать лет. Надо эту карточку тоже поместить в музей «чудесных исцелений»...

Я видела этот забавный «музей». Там хранились костыли, ставшие ненужными инвалидам, которых доктор Жакоб вылечил внушением от нервного паралича, висели фотографии прозревших слепцов и заговоривших немых.

— Трудно поверить, что я был неправильно сложен от рождения, — задумчиво продолжал Жакоб, рассматривая старую карточку. — Часто болел, мать таскала меня из одной клиники в другую. Мне это надоело, и я под влиянием всяких приключенческих книжек решил доказать — прежде всего самому себе, — что воля может творить чудеса. До сих пор помню, как лежал ночью в больничной палате, все кругом спали, а я стиснул зубы и думал: «Ты должен стать сильным, ты не чувствуешь никакой боли!» Повторял заклинание снова и снова, пока оно не вошло в мою плоть и кровь, и я в самом деле перестал ощущать боль. Врачи только головами качали.

— Напоминает рецепт доктора Ренара, — недоверчиво сказала я. — А он мне не очень помог.

— Ну, во-первых, он вам дал довольно примитивный рецепт. А во-вторых, много ли вы занимались самовнушением? «Надо себя дрессировать», любил говорить Чехов, и заниматься этим всю жизнь. Выйдя из больницы, я всерьез занялся тренировкой тела и воли и продолжаю каждый день.

— Занялись фокусами? — насмешливо спросила я.

— И довольно успешно, — ответил он, показывая на стену, где были развешаны самые удивительные дипломы, какие мне приходилось видеть.

«Чемпион факиров 1965 года...», «Известный во всем мире...», «Почетный член объединения «Магишес ринг», «Лауреат Международного фестиваля иллюзионистов» — у него была всемирная слава.

Но я не могла удержаться и подтрунивала над ним:

— Представляю, как интересно, наверное, проходят у фокусников профсоюзные собрания! Как они голосуют — поднимая отрубленные головы? А заболтавшегося докладчика, наверно, просто превращают в невидимку или окаменевшую статую?

— Вы все смеетесь, а когда меня изгнали из университета и настали трудные времена, цирковые выступления очень помогли не сдаться. А то бы мог и сломиться, пойти на попятный, как старик Анри.

Он помрачнел от воспоминаний, помолчал, а потом добавил:

— Учтите еще одно: деньги, которые я добывал факирскими фокусами в поте лица своего, пошли целиком на науку. Без них никогда бы я не имел такой лаборатории. У нас в стране за год отпускается на исследования высших психических способностей человека денег в два раза меньше, чем стоит один средненький танк...

— Неужели?

— Официальные данные. А вы говорите — фокусы... Но главное, я научился хорошо владеть своим телом и волей. Теперь могу на несколько минут останавливать свое сердце, выдерживать на грудной клетке, волевым усилием напрягая мышцы, до полутонны груза. Даже аппендицит мне вырезали без наркоза — я просто «выключил» боль.

— Вот бы мне научиться! Я ведь реву, уколов палец булавкой.

— Уверен, все люди могут научиться владеть собственным телом и управлять своей психикой. Для этого мы и работаем. И до чего же интересно!

Круглое лицо его раскраснелось, глаза блестели. Увлекшись, он опять начал продевать сквозь щеку горящую сигарету, но я уже привыкла и не пугалась.

— Удивительные открываются просторы! Скажем, боль. Она необходима как сигнал о нарушениях в работе организма. Но эту ее защитную роль не надо преувеличивать. В чудесной сказке Кэрролла Белая Королева вскрикивала до удара, а не после него. Не так глупо и забавно, как может показаться. Обратите внимание: когда наступите невзначай босой ногой на гвоздь или на острый камешек, то сначала машинально отдергиваете ногу, а боль ощущаете лишь потом. Информация об опасности попадает в мозг быстрее, чем болевые ощущения. Так что боль нередко оказывается для организма бесполезной, а в больших количествах даже вредной, ослабляя его. Дать людям способность контролировать чувство боли, «выключать» его по желанию — разве не заманчиво?

Во время таких бесед в лаборатории, за чашкой утреннего кофе или в машине по дороге домой после лекции Морис делился своими замыслами и мечтами. Мы совершали прогулки в горы, подальше от шумных туристов. Было даже странно сидеть в сосновой роще на теплых, нагретых солнцем замшелых камнях и смотреть, как внизу непрерывным потоком мчатся вдоль Лазурного берега автомашины со всего света и толпы людей муравьями снуют по улочкам Монтре, а вокруг нас — первозданная тишина.

Или мы заплывали на лодке далеко от берега, оставаясь наедине с небом и лохматыми облаками. Я смотрела на облака, опустив руки в ласковую воду, а Морис рассказывал о том, как было бы интересно овладеть секретами памяти, чтобы научиться управлять ею — вспоминать в малейших деталях любое пережитое прежде событие или за считанные минуты запечатлевать в мозгу знания и навыки, на приобретение которых пока приходится тратить годы.

— Опыты показывают, что практически мы запоминаем все, — говорил он. — Только, к сожалению, далеко не все можем вспомнить по желанию. Прежние впечатления таятся где-то в глубинах подсознания, а как добраться к ним, мы не знаем.

Очень увлекательно он фантазировал о том, какие удивительные возможности откроются перед людьми, когда удастся наконец познать в деталях, как преобразуются в мозгу все ощущения, воспринимаемые нашими органами чувств.

— Представляете, если мы раскроем электрохимический код, с помощью которого изображение где-то в глубинах нашего мозга превращается в образ, то сможем вернуть зрение всем пораженным слепотою людям! Или подключить к нашему мозгу органы чувств любого существа — все равно, человека или животного — и посмотреть на мир его глазами. Разве не заманчиво увидеть то же, что и орел, парящий в небе, или, скажем, ныряющий в глубины океана кашалот? Вполне возможно, если мы научимся передавать по радио в наш мозг соответствующие импульсы от органов чувств кита или птицы.

— Ну, это уже фантастика!

— Ничуть. Когда вы прикасаетесь к чему-нибудь, вы ведь не замечаете, что ваш мозг находится не в кончиках пальцев, а на расстоянии доброго метра от них. Увеличьте расстояние до тысячи километров, и вы не заметите, потому что радиоволны преодолеют его все равно быстрее, чем бегут нервные импульсы вдоль руки. Так что, оставаясь на Земле, у себя в комнате, вы сможете отправить свои органы чувств на другие планеты, все видеть, слышать, ощущать, обонять, осязать воочию!

— Вы мечтаете, как улучшить человека и сделать его сильнее, — покачала я головой. — А другие надеются с помощью ваших открытий превратить людей в послушных рабов, в живых роботов...

— Да, вы правы. — Жакоб сразу помрачнел. — Таких, к сожалению, немало. Как меланхолически заметил один философ: «Когда в науке делается открытие, дьявол сразу же хватается за него, пока ангелы обсуждают, как его лучше использовать...» И огонь становится не добрым, опасным, если он не горит в печке, а охватывает дом. Надо бороться, чтобы наши открытия не попадали в грязные руки проходимцев. Вот я с ними и воюю. Но нелегко. Ведь каждого жулика приходится разоблачать заново. Об этом напоминал в свое время еще Энгельс...

— Энгельс? — переспросила я.

— Да.

— Он тоже занимался разоблачением шарлатанов?

— И весьма успешно. Написал специально статью по этому поводу — «Естествознание в мире духов».

— Простите за мой вопрос, но... вы — коммунист? — не удержалась я.

Доктор Жакоб посмотрел на меня с усмешкой и ответил:

— Допустим, да. А вы боитесь довериться коммунисту?

— О нет, что вы, — пролепетала я и поспешно добавила: — Но я вас перебила. Так что же говорил Энгельс?

— Не помню дословно, но смысл такой: пока не разоблачишь каждое отдельное мнимое чудо, у шарлатанов остается достаточно почвы под ногами. В том-то и трудность.

Морис рассказал мне историю Пауля Дибеля. Он был простым рабочим, шахтером и жил неподалеку от одного селения в Баварии, где мистики устроили очередное «чудо»: у крестьянки Терезы Нейман каждую пятницу начали появляться кровоточащие стигмы как напоминание о муках распятого Христа. Суеверные люди стали совершать паломничество, чтобы получить благословение новоявленной «святой».

Дибель с юности увлекался фокусами и знал их секреты. Он начал под именем факира Зин-Долора повторять на арене местного цирка все «чудеса», происходившие с Терезой Нейман, объясняя зрителям их вовсе не божественную природу.

— Прошло тридцать лет, — сказал Жакоб. — Дибель уже умер, а Тереза Нейман стала старухой. Но к ней по-прежнему приходят тысячи богомольцев.

— Да, суеверия живучи, я тоже об этом думала, — сочувственно кивнула я и рассказала о своих размышлениях во время гнетущего бессильного одиночества, так замучавшего меня, когда проклятый голос заставлял тетю то впадать в детство, то никого не узнавать.

— Суеверные предрассудки людей, живущих в глухих долинах у подножия «Игрища дьявола», еще можно как-то понять, — продолжал доктор Жакоб. — Но ведь и «просвещенные интеллигенты» не отстают. Во время Всемирной выставки в Нью-Йорке американские психологи попробовали подсчитать, какой процент среди посетителей составляют суеверные люди. Они решили проверить их лишь на одном из многих суеверий, широко распространенных в Штатах: кто пройдет под лестницей-стремянкой, того, дескать, ждут большие неприятности.

— Есть такая примета? — удивилась я.

— Каких только нет! В одном из павильонов на самом пути, как будто случайно, поставили такую лестницу. Она была высокой, проходили под ней совершенно свободно, а иначе приходилось делать крюк. И фотоэлементы незаметно подсчитывали всех, кто обходил лестницу стороной. Знаете, сколько таких оказалось?

— Не буду гадать. Много?

— Семьдесят процентов из нескольких миллионов посетителей! И не удивительно: ведь суеверия выгодны, их усиленно насаждают, поддерживают. Сейчас в Америке не меньше тысячи газет ежедневно печатает предсказания астрологов. Там насчитывается около тридцати тысяч официально практикующих «звездных предсказателей», выкачивающих за год из карманов простаков кругленькую сумму в двести миллионов долларов. Эти бы деньги на научные исследования! Да хотя бы просто на нужды образования — ведь на них можно кормить в течение двух лет бесплатными завтраками всех американских школьников. Но, чтобы открыть людям глаза, нужно уличить и разоблачить каждого из этих тридцати тысяч шарлатанов...

В увлекательных беседах и прогулках незаметно пролетело десять дней. Жить в мире доктора Жакоба было очень интересно. Я хорошо узнала Мориса, мы подружились. Я даже начала писать его портрет, сразу в двух ликах: за опытами в лаборатории и в чалме и набедренной повязке. Получалось любопытно, работа меня захватила — вот насколько я пришла в себя.

Мрачные и тревожные мысли я старалась гнать прочь, но это плохо удавалось. Особенно часто я задумывалась: откуда взялся второй голос — дядин?

Морис тоже был озадачен:

— Может быть, ей только кажется, что она его слышит? Горан ей внушает эту галлюцинацию...

— А если тетя слышит голос покойного дяди Франца на самом деле? — допытывалась я. — Значит, она больна? Сходит с ума?

Морис успокаивал меня, но тревога не проходила.

Каждые два-три дня я звонила доктору Ренару. С тетей все было хорошо, полное впечатление, что она совершенно выздоровела, старался он меня порадовать. Но я не могла избавиться от мысли, что затишье это перед бурей.

И буря грянула...

Вечером, когда мы весело болтали с Морисом и матушкой Мари, вдруг зазвонил телефон — требовательно, настойчиво.

— Наверное, Вилли, — обрадовался Жакоб, хватая трубку. — Похоже, междугородная...

Но это был не Вилли.

Жакоб тут же передал трубку мне, и я услышала взволнованный голос доктора Ренара:

— Алло, это вы, Клодина? Алло!

— Да, да, я слушаю!

— Приезжайте немедленно: она хочет вас видеть.

— Что случилось?

— Она собирается вызвать нотариуса и сделать какие-то распоряжения. Хочет, чтобы вы присутствовали. Слышите?

— Да, слышу. Одну минуточку, доктор... — Прикрыв ладонью трубку, я повернулась к Жакобу: — Она требует нотариуса. Что делать?

— Ага, началась решительная атака, — пробормотал Морис. — Они нас опережают. Надо ехать.

Я кивнула и сказала в трубку:

— Дорогой доктор, я еду! Сейчас же выезжаю, ближайшим поездом.

Положив трубку, я посмотрела на Жакоба.

— Поезжайте и постарайтесь ее переубедить, — сказал он. — Как только появится Вилли, мы поспешим к вам на помощь. Попытайтесь любым способом к тому времени перевести ее в другую комнату — хоть на одну ночь...

— Вы говорите так, словно не очень верите в успех.

— Да, отговорить ее вам вряд ли удастся, — честно признался Морис. — Но хоть потяните время. Старайтесь отговаривать ее спокойно, логично, не горячась, всячески подчеркивайте, что считаете ее совершенно здоровым и разумным человеком. И непременно звоните мне каждый вечер — от шести до семи. Я буду дежурить у телефона.

* * *

Возвращение в ад

Тетя встретила меня приветливо и тепло, так что у меня немножко отлегло на сердце.

Она искренне радовалась моему возвращению, выглядела совершенно спокойной, здоровой, нормальной, словно все недавние ужасы мне приснились в кошмарном сне. Тетя пополнела, на щеках у нее появились прежние лукавые ямочки, которые в детстве я любила, бывало, целовать, уходя спать.

Как в добрые, безмятежные старые вечера, мы снова сидели втроем на веранде и пили чай с душистым клубничным вареньем. Тетушка заботливо расспрашивала, не устала ли я в Париже. Доктор Ренар посасывал кривую трубочку. В дверь заглядывали то кухарка, то Розали и умилялись.

Тетя не поминала о нотариусе, а я не задавала никаких вопросов.

Спокойным и безмятежным выдалось и утро следующего дня.

Перед завтраком мы с тетей и доктором Ренаром бродили по саду, слушая веселую перекличку птиц и болтая о всякой всячине. И только когда сели за стол, тетя мимоходом вдруг сказала:

— Да, я звонила нотариусу, он сегодня приедет.

Стараясь говорить так же спокойно и буднично, как она, я спросила:

— А зачем тебе нужен нотариус, тетя?

— Составить одну бумагу. Я тебе потом расскажу.

До конца завтрака я сидела как на иголках.

Со стола убирали посуду. Доктор Ренар ушел в сад, чтобы, как всегда, вздремнуть на скамейке в укромной тени.

Мы с тетей остались одни, и она сказала:

— Я много думала последние дни и твердо решила: нам надо изменить свою жизнь. Мы не так живем, недостойно...

Она строго посмотрела на меня. Я молчала, ожидая продолжения.

— У нас слишком много денег, и они мешают нам жить так, как пристало порядочным людям. Я решила оставить себе только этот дом, а все деньги отдать на святые дела. Такова и воля Франца. Он сегодня снова подтвердил ее, — сказала она так просто, словно речь шла вовсе не о человеке, умершем почти год назад. — Ты неплохо зарабатываешь, нам хватит, если, конечно, ты не бросишь меня.

Дальше молчать уже было неприлично, и я торопливо проговорила:

— Конечно, нет, тетя, как ты могла подумать! А кому ты решила отдать деньги?

— «Братству голосов космического пламени».

Я помнила наказ доктора Жакоба и как можно спокойнее и мягче спросила:

— Но почему именно им, тетя? Можно передать деньги какому-нибудь фонду защиты детей. Наконец, просто раздать нуждающимся. А это «Братство»... Ты ведь его совсем не знаешь, никогда у них не была. Почему тебе захотелось отдать деньги именно им?

Этого говорить не следовало.

Тетя сразу помрачнела, насупилась, замкнулась, словно улитка, поспешно прячущаяся в раковину.

— Ты опять пытаешься изобразить меня ненормальной? — грозно спросила она.

— Нет, что ты! Просто меня немного удивило твое решение. Ведь мы ничего не знаем об этих «братьях»...

— Это он почему-то думает о них плохо. А я знаю, что они достойные, честные люди и творят добрые дела. Поэтому и хочу им помочь...

Я все-таки не удержалась и спросила:

— Так тебе сказал голос?

Этого мне совсем не следовало говорить!

Тетя встала и безапелляционно сказала:

— Пожалуйста, после обеда никуда не отлучайся. Приедет нотариус. И доктора Ренара попроси, пожалуйста, от моего имени не уходить. Вы подпишетесь как свидетели, — и, не ожидая моего ответа, ушла к себе.

Я побежала в сад, нашла доктора Ренара, дремавшего на скамейке в глухой аллее с газетой в руках, поспешно и не очень вежливо разбудила его и рассказала о нашем разговоре.

Он выслушал меня не перебивая, но ничего не ответил.

— Что же вы молчите? Посоветуйте, что делать.

— Не знаю, — беспомощно ответил старик, пожимая плечами. — Я совсем запутался, Кло.

— Надо ей помешать!

— Как?

— Ведь она ненормальна, надо ей запретить подписывать эту бумагу.

— Она совершенно нормальна, — покачал головой Ренар.

— Но ведь ей внушил это голос!

— Это вы утверждаете с доктором Жакобом. Но доказательств нет. Как медик, постоянно наблюдающий за нею, я должен сказать, что она действительно была одно время нездорова, но теперь поправилась.

— Поэтому тетя и приглашает вас в свидетели вместе со мной — именно потому, что вы думаете, будто она выздоровела. Но она больна, больна, уверяю вас!

— Любой консилиум признает ее совершенно здоровой и юридически дееспособной. Скорее вас, дорогая моя, признают ненормальной, послушав ваши рассуждения о каком-то голосе, что-то внушающем тете.

Доктор Ренар рассуждал трезво. И все-таки нужно же что-то предпринять!

Я кинулась звонить Жакобу, все время оглядываясь на дверь — как бы не вошла тетя. Но никто не отвечал, даже матушка Мари, видно, куда-то ушла.

Злиться было бесполезно. Ведь мы договорились, что я буду звонить по вечерам. Не мог же Морис целыми днями сидеть у телефона, словно на привязи.

Я снова помчалась в сад, нашла доктора Ренара в задумчивости расхаживающим по аллейке и, с трудом переводя дыхание, попросила:

— Милый доктор, а вы не можете все-таки объявить ее ненормальной? Хотя бы на несколько дней, пока Морис что-нибудь не придумает...

— Но моя врачебная честь... Как вы могли мне предложить это? — ответил он, насупившись, таким тоном, что я пожалела о своей просьбе, и проговорил наставительно: — «Если хочешь поступать честно, принимай в расчет и верь только общественному интересу, а не окружающим людям. Личный интерес часто вводит их в заблуждение...»

— Опять Гольбах? — сердито спросила я.

— Нет, Гельвеций, — и грустно добавил, опустив седую голову: — Я и так уже начал ей лгать из-за вас, Клодина...

Обед прошел в тягостном, похоронном молчании. А вскоре после обеда за воротами раздался требовательный гудок автомобиля.

Я никогда не встречалась с нотариусами и представляла их по читанным в детстве романам Диккенса. Поэтому, когда вместо зловещего сухопарого старика крючкотвора в торжественном черном сюртуке появился совсем молодой человек спортивного вида, я изумилась. И приехал он не в старомодной карете, а в новеньком ядовито-красном «ягуаре».

Молодой человек, с машинальной учтивостью склонив стриженую голову, внимательно и безучастно выслушал, что ему сказала тетя, и деловито застучал на привезенной портативной машинке. Через несколько минут он положил на стол документ, который нам предстояло подписать.

Тетя дважды внимательно прочитала его и твердо, решительно подписалась. Потом как свидетель подписался доктор Ренар, стараясь не смотреть в мою сторону.

Настала моя очередь. Теперь они все трое смотрели на меня: тетя — сердито и требовательно, со все нарастающим гневом, старенький доктор Ренар — сочувственно и, как мне показалось, виновато, а молодой нотариус — просто с досадой на непонятную задержку.

— Ну? — насупилась тетя.

Я взяла ручку и подписала, стараясь не разрыдаться. Глаза мне застилали слезы, я ничего не успела прочитать, кроме заголовка «Дарственная» и первых двух строчек:

«Я, нижеподписавшаяся, Аделина-Мария Кауних, находясь в здравом уме и твердой памяти...»

Швырнув ручку на стол, я убежала в сад и там наплакалась вдоволь. Несколько раз мимо проходил озабоченный доктор Ренар, негромко окликая меня. Но я забилась в самую глушь кустов и не отзывалась.

Так я просидела до темноты, а потом пошла в кафе у шоссе и позвонила Жакобу.

— Н-да, все осложняется. Жаль, что не удалось отговорить ее, — сказал он, выслушав мой рассказ. — Хотя, впрочем, это вряд ли было возможно. Уж они, конечно, постарались ее обработать как следует. Так что не огорчайтесь. А вот вам подписывать, пожалуй, не стоило.

Помолчав, словно ожидая от меня ответа, он добавил:

— Попробуем задержать вступление дарственной в силу. Что-нибудь придумаем. Вы слышите меня?

— Слышу.

— Но не верите, да?

— Вилли ваш приехал наконец? — ответила я встречным вопросом.

— Звонил, что завтра прилетает. Мы с ним сразу же приедем. Можно будет остановиться у доктора Ренара?

— Думаю, да. Он проникся к вам большим уважением.

— Предупредите его, пожалуйста, но так, чтобы никто больше не знал о нашем приезде, — как бы их не спугнуть.

Подумав, он добавил:

— Может, вам подать жалобу на незаконность дарственной? С тетей вы, правда, окончательно поссоритесь, но хоть время выгадаем. Впрочем, бессмысленно. Вы же сами подписались свидетельницей, а теперь вдруг придете с жалобой. Глупо. Ладно, потерпите еще, а потом я все возьму в свои руки.

«А что толку?» — хотела я спросить, но удержалась.

— Пожалуйста, до нашего приезда не оставляйте тетю ни на минуту одну. Пересильте себя, сделайте вид, будто ничуть не сердитесь. Следите за нею днем и ночью, ни на миг не выпускайте ее из виду!

— Почему? Зачем вы меня пугаете?

— Я вас не пугаю, а просто прошу быть внимательной. Дело приняло серьезный оборот, мало ли что может случиться, — туманно ответил Морис.

Я так устала, что не стала больше его расспрашивать, попрощалась и по тропинке, смутно белевшей в лунном свете, побрела домой.

Ночь была тихой, приветливой, мирной. Уютно и ласково сияли огоньки в селении под горой. Там, кажется, пели...

Мной овладела полная апатия. Хотелось одного: поскорее добраться до постели и завалиться спать. Пропади они пропадом, этот голос и все тревоги!

Я спала до утра как убитая. А потом одно событие за другим начали обрушиваться лавиной, и все понеслось, завертелось, словно в детективном фильме...

Весь день я неотступной тенью ходила за теткой по пятам, стараясь беззаботно и весело болтать и все время с тревогой ожидая какого-нибудь происшествия: ведь не случайно Морис велел быть настороже?

Откуда ждать нападения? Я вспомнила, что рассказывал доктор Жакоб о внушенных преступлениях, и на сердце становилось все беспокойнее...

Но день прошел мирно и спокойно. И, кажется, я хорошо сыграла свою роль: тетя опять подобрела, ледок, образовавшийся между нами после вчерашнего, растаял.

Доктор Ренар охотно согласился приютить у себя Жакоба с его приятелем-инженером.

— Хоть на целый месяц — мне будет только веселее...

После обеда он ушел к себе, чтобы приготовиться к встрече гостей. К ужину опоздал, подмигивал мне, делал таинственные знаки, а улучив удобный момент, шепнул, как опытный заговорщик:

— Приехали. Передают вам привет.

Мне стало смешно. Очень уж все, несмотря на серьезность положения, напоминало игру в сыщиков. Даже доктор Ренар увлекся и чувствует себя великим конспиратором...

Вечером, когда тетя ляжет, я хотела навестить Мориса и познакомиться с долгожданным Вилли. Но все получилось иначе.

После ужина тете стало плохо. Она жаловалась на резкую боль в желудке. Поставили грелку, но боли становились все сильнее. Я позвонила доктору Ренару.

Он осмотрел тетю, побранил нас за грелку и озабоченно сказал:

— Похоже на приступ аппендицита. Надо ее немедленно отвезти в больницу.

Я тут же отвезла напуганную тетю в Сен-Морис. Там врачи тоже решили, что у нее острый аппендицит, и даже начали готовить тетю к операции. Но, к счастью, утром ей стало немножко лучше, она заснула.

В полдень я уже могла уехать домой, — тетя явно поправлялась, хотя врачи хотели еще понаблюдать за нею. Видимо, просто утка с грибами, приготовить которую тетя давно просила Лину, оказалась слишком тяжела для ужина. Или грибы попались не очень свежие.

Едва я вернулась домой, пришли доктор Ренар, Морис и такой же круглолицый и коротко остриженный молодой человек меланхолического вида.

— Познакомьтесь с Вилли, — представил его Жакоб, похлопывая по плечу.

Не очень похож на технического гения...

— Как тетя? — спросил доктор Ренар.

Я рассказала.

— Значит, она еще побудет в больнице? — обрадовался Морис. — Превосходно! Вилли, беги за аппаратурой. Мы сейчас же обследуем ее комнату. Нельзя упустить такую возможность.

Вилли ушел, а Морис торжественно сказал доктору Ренару:

— Я попрошу и вас, уважаемый коллега, присутствовать при этой маленькой вынужденной операции, чтобы ни у кого не возникало сомнений в благородстве и чистоте наших намерений.

У старика был недовольный и смущенный вид.

— «Всякого рода беспринципная деятельность приводит к банкротству...» — произнес он.

Но Жакоб сделал вид, что не расслышал.

— Вот и Вилли. Быстро, не будем терять времени.

Инженер достал из сумки целую кучу хитрых приборов, и они с Жакобом начали методично, сантиметр за сантиметром обшаривать пол, потолок, стены.

Доктор Ренар, нахохлившись, сидел у окна.

— Ни-че-го, — сказал Вилли. — Теперь мебель.

Они так же тщательно осмотрели всю мебель, настольную лампу, рамки картин, занавески на окнах, обшарили со своими приборами всю кровать... Осмотрели и соседнюю комнату.

— Непонятно, — обескураженно пробормотал Жакоб, озираясь вокруг.

— Можешь быть спокоен, мы проверили все, — меланхолично откликнулся Вилли, сматывая провода и укладывая приборы в сумку. — Здесь нет никаких приемников.

Жакоб стоял посреди комнаты, покачиваясь на носках, и повторял:

— Совсем непонятно...

Загадки продолжались. Вечером вдруг раздался звонок. Я взяла трубку. Незнакомый женский голос спросил:

— Госпожа Кауних?

— Нет, это ее племянница. Что вы хотели?

— Могу я попросить фрау Кауних?

— Она в больнице. Что вы хотели?

— О, какая жалость! А что с ней?

— Подозревали приступ аппендицита, но, кажется, обошлось.

— Она находится в больнице в Сен-Морисе?

— Да. А кто это говорит?

Трубка не ответила, хотя я некоторое время слышала в ней притаенное дыхание. Потом раздались гудки отбоя. Кто это был?

А утром позвонили из больницы и сказали, что тетя чувствует себя вполне здоровой и просит поскорее приехать за нею.

— Все прошло за одну ночь, — удивлялся пожилой добродушный врач, провожая нас с тетей до машины. — Упал лейкоцитоз, прошли боли, желудок стал хорошо прощупываться. Поразительно!

Тетя слушала его с легкой усмешкой...

И я вдруг поняла: ночью она опять слышала голос! Это он сделал ее здоровой и приказал вернуться домой.

Мне не терпелось рассказать об этом Морису. Но до вечера я не могла оставить тетю одну. И он не подавал никаких сигналов через доктора Ренара, — наверное, так требовали правила игры... Я немножко обиделась и вечером не пошла к ним.

Только на другой вечер за ужином доктор Ренар украдкой сунул мне записочку:

«Все готово. Если хотите услышать голос, приходите часов в одиннадцать к нам. Морис».

* * *

Голос в ночи

Едва дождавшись, когда тетя после ужина уйдет к себе, я без двадцати одиннадцать уже стояла, запыхавшись от быстрой ходьбы, перед калиткой доктора Ренара, над которой приветливо горел кованый фонарь с цветными стеклами.

Хозяин встретил меня и проводил на веранду, густо обвитую диким виноградом. Там сидели за бутылкой вина доктор Жакоб и Вилли.

Инженер помахал мне рукой, не вставая с плетеного кресла.

— Добрый вечер, — сказала я, щурясь от света и осматриваясь по сторонам.

— Добрый вечер, — ответил Жакоб и насмешливо добавил: — Ищете, в каком углу он прячется?

— Кто?

— Голос. Вы так внимательно огляделись, словно надеетесь увидеть его.

— Тетя слышала его и в больнице. Он вылечил ее и приказал поскорее вернуться домой, — перебила его я.

— Вот как? — Морис насупился.

— Выходит, она носит приемник с собой? Он у нее где-то в платье спрятан, — подал голос Вилли.

— Возможно, — пробормотал Морис. — Ловкий голос, что и говорить. Увы, пока еще мы не можем его показать, но он от нас не уйдет. Уже поймали, верно, Вилли?

Инженер молча кивнул, потягивая вино из высокого стакана.

— Две ночки пришлось повозиться, пока нащупали нужную частоту и волну, — продолжал довольным тоном Жакоб, наливая и мне стакан и придвигая стул. — Садитесь, придется немного подождать.

Я села, пригубила вино и попросила:

— Но расскажите толком, кого — или что? — вам удалось поймать? Чему вы радуетесь?

— Голос, — ответил Жакоб. — Я был прав: он вещает по радио, на ультракоротких волнах. Никакой мистики...

— Просто техника на грани преступления, — вставил Вилли и сам первый рассмеялся, приглашая нас оценить его шутку.

— Да, элементарная радиотехника, — кивнул Жакоб и посмотрел на часы. — Скоро убедитесь.

— А долго ждать? — спросила я. — Может, он уже говорит? Или «небесный голос» работает строго по расписанию, как радиостанции?

— Он ждет, когда ваша тетя начнет засыпать, — пояснил доктор Жакоб. — Опыты по гипнопедии показали, что лучше всего информация усваивается в самый ранний период сна, и они это знают! Жулики нынче грамотные.

— Но откуда он может знать, когда тетя засыпает? Он здесь? Следит за нашим домом? — перепугалась я.

— Конечно, — ответил Жакоб. — Это совсем нетрудно. Огни ваших окон прекрасно видны с шоссе. Можно вести наблюдения, сидя в кафе. Разве вы не задумывались, почему ваша тетя слышит голос лишь в будни? Потому что в субботу и воскресенье Горан занят космическими проповедями и не может приезжать сюда из Берна.

— Верно, — прошептала я. — А когда они узнали, что тетя в больнице...

— ...поехали туда, — подхватил Морис, снова посмотрев на часы, и встал: — Пора. Начинаем, Вилли.

Инженер неторопливо допил вино, посмотрел на свет опустевший стакан и лениво поднялся.

Мы спустились по ступенькам в ночной притихший сад. Впереди шел доктор Ренар, посвечивая электрическим фонариком. Все выглядело весьма таинственно, — похоже, игра продолжалась...

На площадке за домом чернело что-то громоздкое. Доктор Ренар направил туда луч фонарика — в кустах стоял темно-зеленый автофургон.

Мы подошли к нему. Вилли завел мотор на малых оборотах, потом вылез из кабины и распахнул заднюю дверцу фургона.

Он забрался внутрь, а мы ждали, прислушиваясь к урчанию мотора.

Но вот в фургоне загорелся свет. Инженер высунулся из дверцы и пригласил:

— Залезайте.

— Прошу. — Жакоб подал мне руку и помог забраться в фургон.

В нем оказалась настоящая техническая мастерская или лаборатория: все стены занимали приборы, переплетенные паутиной разноцветных проводов, на столике горела яркая лампа и стоял микрофон, повсюду валялись инструменты. На другом откидном столике я увидела магнитофон.

Инженер колдовал с приборами, щелкал переключателями. Присев на складной стульчик, я с любопытством смотрела, как одна за другой загораются цветные лампочки. Жакоб пристроился рядом и начал возиться с магнитофоном.

Доктор Ренар остался стоять возле фургона, заглядывая в дверь.

В динамике над моей головой защелкало, захрипело, тесный фургончик наполнился обрывками мелодий и голосами, ворвавшимися из ночного эфира. Громыхание джаза сменялось вкрадчивым голосом диктора, нахваливавшего новые моды Кристиана Диора.

«Вы торопитесь? У вас нет времени сосредоточиться? Вы испытываете потребность в наставлении, которое наполнит содержанием ваш наступающий день? Вызывайте Телебиблию!..»

Потом гортанная и страстная речь, похоже, на арабском языке, снова джаз, орган и молитва...

Я никогда не слушала так поздно радио и даже не подозревала, что ночь полна голосов.

Эта какофония оборвалась так же внезапно, как и началась. Теперь из динамика раздавались лишь негромкое гудение да потрескивание электрических разрядов.

И вдруг я услышала негромкий, монотонный, убаюкивающий, похоже, знакомый голос:

«Все ваше тело тяжелеет и словно наливается свинцом... приятный покой, отдых, крепкий, спокойный сон охватывает вас... дышите спокойно, равномерно, глубоко... все тише, все темнее, все спокойнее становится вокруг вас... Вы засыпаете, засыпаете все глубже и крепче...»

Длинная пауза. Только слышен убаюкивающий стук метронома.

«Космический» проповедник! Это его голос.

— Вот видишь, опять упустили из-за тебя начало, — сердито буркнул Жакоб.

Вилли виновато хмыкнул.

И только теперь я поняла, что слышу собственными ушами тот самый таинственный «глас небесный», который принес в наш дом столько мук и тревог!

Он звучал немножко печально, произносил фразы отчетливо, певуче, слегка «в нос», с короткими паузами:

«Вы лежите совершенно спокойно и ни о чем не думаете... Чувство покоя все более и более проникает в ваш мозг, ваши мысли становятся спокойными, медленными, все заботы уходят. Вы совершенно отрешились от всех забот и волнений... Вы крепко спите и на окружающее больше не обращаете внимания...»

Честное слово, от этого вкрадчивого голоса у меня тоже начинали слипаться глаза! Я встряхнула головой и придвинулась ближе к динамику.

«Теперь вы слышите только меня... Мои слова продолжаете четко воспринимать и хорошо запомните их... При этом вас ничего не волнует... никаких неприятных ощущений у вас нет... по всему телу разлилась приятная слабость... ваши руки и ноги отяжелели, нет желания ни двигаться, ни открывать глаза... Вы спите!»

Опять лишь мерный стук метронома в наступившей тишине. Крутятся диски магнитофона.

«Вы поступили правильно, хорошо... Ваша совесть чиста, все заботы и тревоги покинули вас, вы будете спать спокойно. Вы услышите сейчас родной голос — голос вашего мужа. Слушайте его... Слушайте...»

Маленькая пауза, негромкий щелчок.

«Надо помогать праведным людям... Надо жить по заповедям господним... У меня легко и светло на душе, потому что я сделал жертву, угодную богу. Так и следует поступать...»

Я вскрикнула.

Голос дяди Франца! Он говорил, как всегда чуть картавя, размеренно, глуховато. Только, казалось, слегка запинался. Но я не могла ошибиться.

— Откуда он говорит? С того света?! — воскликнула я, в ужасе озираясь по сторонам.

И тут же замерла, услышав снова голос проповедника:

«Следуйте примеру вашего мужа. Злые люди попытаются мешать вам... Они будут выдавать вас за сумасшедшую... Но вы совершенно здоровы... Вы чувствуете себя прекрасно и не дадите им помыкать собой... Это ваши враги, опасайтесь, не слушайте их... Вы будете спокойно спать до утра... И проснетесь хорошо отдохнувшей, здоровой и бодрой... полной свежих сил... Вы забудете, что слышали меня... Но вы сделаете все, как я говорил... Спите спокойно, спите крепко... Спите... Спите... Спите...»

Голос умолк. Из динамика доносились только шорохи да треск разрядов.

— Все, — сказал Вилли. — Сеанс окончен. Выключай магнитофон.

Он пощелкал переключателями, и пестрые лампочки на панелях погасли.

— Я ничего не понимаю, — проговорила я, потирая лоб. — Или я тоже схожу с ума?

— Это был действительно голос покойного дяди? — спросил Жакоб.

— Да! Доктор Ренар, подтвердите, вы же его знали столько лет!

— Хитро придумано, — сказал Жакоб, покачивая головой. — Значит, они не только встречались с вашим дядей, но успели записать его голос на пленку. А потом смонтировали.

— Плохая склейка, щелчок проскочил, — деловито заметил невозмутимый Вилли.

— Не завидуй. Работа чистая, — засмеялся Морис и начал перематывать пленку на магнитофоне. — Теперь он у нас в руках, этот голос, — сказал он мне, показывая коробку с пленкой. — И вчерашний сеанс записали почти полностью, только самое начало прозевали из-за этого любителя выпить, — добавил он, повернувшись к Вилли.

— А что толку? — насмешливо спросил тот. — Куда ты сунешься с этой пленкой? Ведь магнитофонные записи юридической силы не имеют. Смонтировать да склеить можно что угодно, хоть выступление покойного дяди.

— Верно, — кивнул Жакоб. — На это я и не рассчитываю. Но одна бесспорная улика у нас уже есть.

— Какая? — заинтересовалась я.

— Сам голос. Недавно удалось установить, что каждый человеческий голос так же индивидуален и неповторим, как и отпечатки пальцев. Как ни пытайся его изменить, все равно по голосу можно опознать человека. Этим уже пользуются для ловли преступников. Так что мы еще предъявим ему на суде эту пленку!

Сделав на коробке какие-то пометки, Жакоб спрятал ее в шкафчик, и мы вернулись на веранду. Я глянула на часы и ахнула:

— Уже четверть третьего! Надо бежать домой.

— Я вас провожу, — сказал Морис.

— Бедный доктор Ренар, мы даже ночью не даем вам покоя, — вздохнула я, пожимая обе руки старика. — И руки у вас озябли. Ложитесь скорее спать.

— В моем возрасте уже не спится, — улыбнулся он, потрепав меня по щеке. — И потом: это так интересно и увлекательно, что я все равно не усну. А вам спокойной ночи, Кло. Я очень рад, что дело, кажется, распутывается. Но кто бы мог подумать!

Я простилась с молчаливым Вилли, снова взявшимся за бутылку, и отправилась домой.

Солнце еще пряталось за горами, но вершины Дьяблере и Гран-Мюверана уже стали нежно-розовыми. Над лужайками клубился туман, трава сверкала от росы. Вдали робко подала голос проснувшаяся кукушка и тут же пугливо смолкла.

Ночь уходила. И все начинало выглядеть проще, прозаичнее, будничнее, чем прежде. Никаких чудес, никакой мистики: обычный человеческий голос, пойманный обыкновенным приемником и записанный на пленку. Теперь он лежит в коробочке на полке в фургоне...

— Передатчик мы засекли. Но главное — найти приемник, — сказал Жакоб, вспугнув мои мысли.

— Какой приемник?

— Который доносит голос до ушей вашей тети.

— Но вы же обыскали все и ничего не нашли.

— Верно. Но приемник должен быть! Где он спрятан? В украшениях, которые носит ваша тетя? Хотя вряд ли: украшения она, наверное, снимает на ночь. Снимает?

— Конечно.

Доктор Жакоб задумался, глядя себе под ноги, потом поднял голову:

— Что ж... Последняя возможность. Конечно, не хотелось бы, но... Вам придется дать ей снотворное и тщательно обыскать свою тетю, пока она будет спать. Другого выхода нет. Приемник где-то у нее в одежде.

— Я не могу.

— Надо! Это последний шанс, Клодина.

— Хорошо. Я дам ей медомин... — с трудом проговорила я, не глядя на него.

— Какой там медомин! — отмахнулся Жакоб. — Я дам порошок, который слона усыпит на целый день. Насколько мне известно, в некоторых странах ими снабжают разведчиков, чтобы они могли спокойно уснуть в любой обстановке после выполнения трудного задания. У них оно пользуется славой «нокаутирующих таблеток»... — Он достал из кармана маленький пакетик и протянул его мне: — Подсыпьте утром ей в кофе или чай. Доза детская, но она заснет быстро и крепко. Вы успеете ее обыскать.

Принимая у него из рук пакетик на пустынной дорожке, я чувствовала себя героиней какого-то «черного романа»...

И вдруг ужасная мысль мелькнула у меня в голове: а что, если я тоже становлюсь бессознательным орудием в руках ловких преступников?!

Я поспешно прогнала ее: «Голубушка, ты боишься даже доктора Жакоба, ему не веришь. Это уже мания преследования».

— Послушайте, ведь это ни к чему! — воскликнула я, крепко сжимая руку Мориса.

— Что — ни к чему?

— Обыскивать тетю. Ведь ее переодевали в больнице. Готовили к операции, она принимала ванну. У нее все забрали и выдали больничное белье, а она все равно там слышала голос!

— Верно, как я не подумал об этом... Совсем загадочно, — в явной растерянности проговорил Морис, потирая ладонью лоб. — Ничего не понимаю. Что же придумал этот проклятый старик Анри? Я всегда говорил, что он — гений.

— Что делать?

Морис пожал плечами.

— Надо подумать. Обыскивать ее бесполезно, вы правы. Ложитесь спать, а мы что-нибудь придумаем с Вилли.

Я долго не могла уснуть. Все тревоги забушевали в душе с новой силой. Если нет никакого приемника, то каким же образом тетю настигает повсюду зловещий голос? Телепатия? Или все мы ошибаемся — она просто больна?

Но ведь я сама слышала и «небесный голос», и слова дяди Франца, словно донесшиеся с того света... Они записаны на пленку, эти голоса, лежат в коробочке.

Голова шла кругом, пришлось опять глотать таблетки.

На следующий день я еле дождалась, когда тетя прилегла отдохнуть после обеда, и поспешила на минутку к Жакобу, чтобы узнать, что же они придумали. Но все три «заговорщика» были озадачены.

— А она не могла слышать этот голос по радио, но просто так, без приемника? — сказал вдруг доктор Ренар.

Инженер посмотрел на него как на сумасшедшего.

— Я где-то читал о подобном случае, — не сдавался Ренар. — Даже, помнится, сделал выписку...

— Чепуха, — решительно оборвал его Вилли. — Это невозможно.

— Ты холодный скептик, Вилли, — пришел на помощь Ренару доктор Жакоб. — И, кроме своей техники, ничего не знаешь. А зря. Чего только не бывает на свете! Случай, о котором весьма кстати вспомнил уважаемый мой коллега, действительно имел место несколько лет назад. Одна почтенная дама в Америке вдруг начала слышать обрывки радиопередач. Сначала подумали, будто у нее психоз, но потом раскопали, в чем дело. Оказалось, всему виной некоторые особенности электрической, водопроводной, газовой и телефонной сети в квартире. От их взаимодействия возникало электромагнитное поле, оно и оказывало такое необычное воздействие на органы слуха этой дамы. Да, я припоминаю: об этом писал «Ньюсуик».

— Вот видите, — сказал доктор Ренар.

Но Жакоб покачал головой:

— Случай любопытный, но, к сожалению, к нашей ситуации не подходит. Во-первых, слишком невероятно, чтобы он повторился в совершенно иной обстановке: тихий дом в сельской местности, почти никаких бытовых электроприборов. А во-вторых, совсем уже невероятно, чтобы жулики как-то пронюхали об этом и сумели так ловко воспользоваться. Мы же с вами реалисты, коллега, все проверяем строгой логикой.

— Вы правы, — неохотно согласился Ренар. — Но где разгадка? «Чудо так же бессмысленно, недопустимо для разума, как немыслимо, например, деревянное железо или круг без окружности...»

— Вот в этом я с вами совершенно согласен. Золотые слова и вовремя сказаны! — подхватил Жакоб. Глаза его смеялись.

— Это Фейербах, — уточнил милейший старик.

— И с ним я согласен, — кивнул Жакоб. — Будем следовать этому прекрасному девизу и продолжать поиски. Остается одно: повидаться наконец с «небесным голосом».

— Надо его засекать и глушить, — мрачно добавил Вилли.

— Так мы и сделаем...

* * *

Охота во тьме

Первым, кого я увидела, придя вечером к доктору Ренару, был полицейский в голубовато-серой форме обер-лейтенанта. Он встретил меня в дверях и вежливо поднес руку к лакированному козырьку высокой фуражки.

— Познакомьтесь, это комиссар Лантье, — сказал подошедший Жакоб. — Мы с ним уже работали вместе, и я попросил его приехать.

Увитая виноградом веранда напоминала нынче военный штаб — или логово заговорщиков?

На столе была расстелена карта, и все, кроме меня, даже старенький доктор Ренар, склонились над ней.

— Готовимся к операции, — не поднимая головы, пояснил Жакоб. — Как тетя?

— Все в порядке.

— Гадать нечего, он будет вот здесь, где шоссе поднимается повыше. Отсюда лучше всего наблюдать за домом и заметить, когда в окнах старухи гаснет свет, — наполеоновским тоном объявил Вилли.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Жакоб, — Им непременно нужен такой контроль, чтобы не прозевать лучшее время для внушения. Придется выехать ему навстречу, чтобы успеть засечь и поймать: он будет вести передачу не дольше десяти минут, — добавил он, посмотрев на Вилли.

Тот молча кивнул.

Доктор Ренар проводил нас до фургона. Полицейский комиссар сел за руль, я рядом с ним, а Жакоб и Вилли забрались в кузов.

— Желаю удачи, — сказал Ренар.

— Жалко, что нет места, а то бы вы с нами поехали, — ответила я. — Ведь вам тоже хочется поглядеть наконец на таинственный голос.

— Ничего, вы мне потом расскажете.

Доктор Ренар открыл ворота, и мы тронулись.

Когда мы выехали на шоссе и миновали кафе, Жакоб постучал в окошко и показал знаками комиссару, чтобы тот остановился.

Заглянув через окошко в фургон, я увидела, как Вилли, прижимая обеими руками наушники к стриженой голове, что-то диктовал Жакобу. Тот записал на полях расстеленной перед ним карты несколько цифр и провел с помощью транспортира прямую линию.

Вилли, не снимая наушников, махнул нам рукой, чтобы трогались дальше.

Через некоторое время мы снова остановились, и вся операция повторилась.

— Что они делают? — спросила я у комиссара.

— Пеленгуют передатчик.

Теперь я вспомнила, что уже видела нечто подобное в фильмах о шпионах. Никогда бы не подумала, что сама окажусь в подобной ситуации!

— Все в порядке, засекли, — торопливо проговорил появившийся из темноты Жакоб. — Давайте я сяду за руль, а вы перебирайтесь в фургон.

Комиссар уступил ему место, и мы стремительно ринулись сквозь ночную тьму навстречу притаившемуся где-то в ночи «небесному голосу»...

В темноте все вокруг казалось таинственным и тревожным. Мелькали мимо черные деревья; одинокий, словно притаившийся, домик с темными окнами; скалы, похожие на крадущихся людей, призрачные белые столбики ограждения на повороте.

Впереди за кустами вроде мелькнул слабый огонек...

Я только хотела попросить Жакоба ехать поосторожнее, как он резко затормозил. И тут же выскочил из кабинки и побежал к машине, стоявшей на обочине дороги.

— Можете снова зажечь огонь, зачем таиться! — крикнул он, распахивая ее дверцу.

В машине зажглось освещение. Не этот ли огонек я видела?

Я тоже выбралась из кабинки и поспешила к машине вместе с комиссаром и Вилли.

— Прошу познакомиться, господа, — громко сказал Жакоб. — Перед вами — «глас небесный». Как видите, он имеет вполне земное обличье и в миру известен под именем Мишеля Горана.

В машине — теперь я разглядела, что это был роскошный «кадиллак», — находился лишь один человек — «космический» проповедник...

В черном костюме, без своего причудливого одеяния, он выглядел буднично и деловито. Солидный, преуспевающий бизнесмен, едущий по своим почтенным делам, которыми он не ленится заниматься даже ночью.

Он сидел, положив руки на руль, и смотрел на нас без всякого испуга.

— Ваши документы, — сказал комиссар.

— Разве я нарушил дорожные правила? — лениво спросил проповедник. — Ах да... Стоял на обочине дороги с потушенными огнями. Каюсь, штрафуйте.

— Ваши документы! — повторил комиссар, протягивая руку.

Проповедник пожал плечами и полез в карман.

— Пожалуйста, хотя вам ведь уже назвали мое имя, — все так же лениво проговорил он, вынимая из пухлого бумажника и протягивая полицейскому документы. — Прошу, господин обер-лейтенант.

Комиссар начал внимательно изучать бумажки, а нетерпеливый Жакоб попытался открыть заднюю дверцу машины.

Она не подалась. Тогда Морис заглянул в машину, посветив фонариком, и присвистнул:

— Ого! Какой прекрасный магнитофон! Японский? И, кажется, передатчик? Разрешите его посмотреть поближе.

— Я протестую, господин обер-лейтенант, — негромко сказал проповедник. — Я не знаю, правда, что за люди с вами. Возможно, они тоже служат в полиции. Но все равно никто не имеет права обыскивать мою машину без ордера федерального прокурора. Слава богу, законность строго соблюдается в нашей стране. Или я ошибаюсь? И вообще хотелось бы знать, почему вы задерживаете меня так долго? Мне нужно ехать. Я устал, остановился, чтобы передохнуть в тишине и покое этой чудной ночи, а теперь мне пора ехать дальше. Если вы разрешите... — закончил он с легким поклоном.

Он упорно не смотрел ни на кого из нас, только на комиссара, словно тот был один на дороге.

Комиссар молча вернул ему документы и заглянул на заднее сиденье. Жакоб светил ему фонариком.

— А зачем вам ночью понадобился магнитофон? — подал голос Вилли.

Проповедник будто не слышал его вопроса.

— Зачем вам магнитофон, в самом деле? — повторил тот же вопрос комиссар.

Ему проповедник ответил:

— Люблю во время отдыха послушать церковную музыку. Очень успокаивает нервы. А порой работаю над проповедью: ведь, как уверяют психологи, лучший отдых — в перемене занятий. Разве ездить с магнитофоном по нашим дорогам запрещено? Не знал. Но ведь вы же возите вот целую лабораторию на колесах.

— А с чего вы взяли, что у нас «целая лаборатория»? — насмешливо спросил Жакоб.

Проповедник ему не ответил.

Он упорно не замечал Жакоба.

И Морис, конечно, не выдержал:

— Слушайте, Горан, я взялся за это дело и доведу его до конца, ясно? Я не отступлюсь и посажу вас на этот раз за решетку.

Проповедник слушал его, прикрыв глаза тяжелыми, набухшими веками. Лицо его решительно ничего не выражало.

— Анри мне все рассказал о ваших планах, — продолжал Жакоб. — Старик еще не пропил совести окончательно. Вы от нас не уйдете.

Что-то вроде дрогнуло в каменном лице проповедника. Подняв тяжелый взгляд на полицейского, он глухо спросил:

— Могу я наконец ехать?

Комиссар, отступая на шаг, молча козырнул.

Черный «кадиллак» взревел и рванулся вперед. Мы отскочили в стороны и молча смотрели, как, плавно покачиваясь, убегает все дальше рубиновый огонек. Вот он скрылся за поворотом...

— Н-да, конечно, глупая была затея, — смущенно пробормотал Жакоб. — Его голыми руками не возьмешь... Но хоть повидались. Ладно, поехали домой.

В глубине души я надеялась, что пойманный голос испугается и притихнет, а может, и совсем замолчит.

Но в следующую ночь мы услышали его снова. Началось опять с настойчивых заклинаний: «Спите... Спите... По всему вашему телу растекается чувство успокоения и дремоты...»

— Не понимаю, почему он не сменит волну? — спросил у инженера Жакоб. — Ведь знает, что мы его слушаем.

— Не может он этого сделать, — ответил Вилли. — Приемник у старушки настроен на определенную волну.

— Верно, — согласился Жакоб и, погрозив динамику кулаком, добавил: — Ну, мы заткнем ему глотку, этому «небесному голоску».

— Как? — оживилась я.

— Увидите.

Но тут мы услышали нечто новое и переглянулись: «Вам надо самой поехать к нотариусу и добиться...»

— Включай! — Жакоб резко махнул рукой. Вилли рванул рубильник на пульте... Приказания «небесного голоса» утонули в треске и рокоте мощной глушилки. С трудом удавалось разобрать лишь отдельные слова:

«...Спокойно... арственную...»

— Вот я тебе покажу «дарственную»! — пробурчал Вилли, подкручивая регулятор.

Я выглянула из дверцы фургона, словно надеясь полюбоваться, как себя чувствует сейчас голос, — и вскрикнула.

Окна тетиной спальни были ярко освещены!

— Она проснулась, а я здесь! Надо бежать.

— Возьмите фонарик, а то ноги переломаете! — крикнул мне вдогонку Жакоб.

Но я с детства знала каждый камешек и торчащий из земли узловатый корень на этой тропинке и мчалась в темноте что есть духу.

Еще у ворот я услышала, как меня зовет тетя. Но я не откликнулась сразу, а пробежала в глубь сада и уже оттуда, издалека, тщетно стараясь сдержать одышку, подала голос.

— Где ты бродишь так поздно? — крикнула она с террасы.

— Гуляю в саду. Вышла подышать свежим воздухом, что-то спать не хочется...

Подойдя ближе, я спросила:

— А ты почему не спишь?

— Ужасно разболелся зуб. Только легла, кажется, даже заснула. И вдруг страшная боль, словно начали сверлить какой-то адской бормашиной, — ответила она, зябко кутаясь в халат и передергивая плечами. — Ты меня отвезешь утром в Сен-Морис? Там очень хороший дантист. Впрочем, ты, кажется, сама у него была? Я тебе давала адрес.

— Но ты что-то напутала, тетя. По этому адресу никакого дантиста не оказалось.

— Странно... — Она недоверчиво посмотрела на меня. — Вечно я путаю адреса. Но найдем: я прекрасно помню, где он живет.

Постояв еще несколько минут на террасе, она пожелала мне спокойной ночи и ушла, страдальчески держась за щеку.

Идти снова к Ренару я не решилась. Передача наверняка уже кончилась. А вдруг тетя не уснет и станет опять меня искать?

Ночь прошла спокойно. Выйдя рано утром на террасу, я увидела Мориса, подающего мне из кустов таинственные знаки.

— Что вы тут делаете? — спросила я, подбегая к нему и с опаской оглядываясь на окна тетиной спальни. — Вы с ума сошли! Она может увидеть. Зачем вы сюда залезли?

— Жду, пока вы проснетесь, вот уже битый час. Весь промок от росы. Что случилось вчера? Почему вы не пришли обратно?

— Боялась оставить тетю одну, у нее разболелся зуб. Просит отвезти ее к дантисту, но забыла адрес. Я сама ездила, когда у меня болели зубы, и не нашла этого дантиста.

— Разболелся зуб, а дантист исчез... — сказал Морис в глубокой задумчивости. — И разболелся зуб как раз в тот момент, когда мы включили глушилку. — Он посмотрел на меня. — Может, это просто совпадение, а может, и... Когда она последний раз была у этого дантиста?

— Кажется, зимой. Да, в конце зимы.

— И в конце зимы начала слышать «глас небесный»? До визита к дантисту или после?

— Точно не помню.

— Надо навестить этого дантиста! — решительно сказал Жакоб.

Он задел головой ветку, и на нас посыпались холодные капельки росы.

— Но я же вам говорю: нет там никакого дантиста.

— Тем более подозрительно. Адрес у вас сохранился?

— Кажется. Или я выкинула его? Но дом узнаю. Там еще какая-то лавчонка.

— Едем! Постарайтесь под каким-нибудь предлогом отложить поездку с тетей до завтра. Скажите, будто неисправна машина. Она согласится подождать. Если мои предположения правильны, зуб у нее сегодня болеть не будет. А вы сразу к нам, поедем к дантисту.

Так я и сделала. Жакоб оказался прав: зуб у тети больше не болел, и за завтраком мне легко удалось ее уговорить отложить поездку.

Оставив тетю беседовать с доктором Ренаром, я поспешила к Жакобу.

Морис сидел на ступеньках веранды, уткнувшись в толстенный фолиант.

— Наконец-то! Мы заждались.

— Не могла раньше.

— Вилли! — крикнул он, откладывая книгу в сторону. Это был солидный ученый труд под названием «Ухо и мозг». Приятное чтение в такое чудесное утро...

Вилли появился в дверях, что-то дожевывая.

— Поехали, — поторопил его Жакоб.

Мы спешили напрасно. Дом я запомнила хорошо и нашла его сразу, но никакого дантиста там не оказалось, как я и предупреждала. Весь нижний этаж занимала убогая лавчонка без вывески.

Жакоб подергал дверь лавочки — заперта. Несколько раз нажал кнопку звонка, но на его дребезжание никто не отозвался.

Мы попытались заглянуть сквозь давно не мытые стекла витрины: пустые полки, на прилавке какой-то хлам, в углу валяется сломанный стул.

— Кажется, лавочка давно обанкротилась, — пробормотал Жакоб.

— Идите-ка сюда! — окликнул нас из соседнего двора Вилли.

Мы поспешили к нему и увидели, что он, приложив ладонь козырьком, заглядывает в темное маленькое окошко.

— Похоже, это задняя комната лавчонки, — сказал инженер, уступая место Жакобу. — Посмотри.

Жакоб приник к грязному стеклу.

— Видишь? — спросил Вилли.

— Вижу.

— Зачем бы ему тут стоять, в лавке?

— Что вы там увидали? Покажите и мне! — нетерпеливо попросила я.

Жакоб подвинулся. Я заглянула в окошко и увидела посреди пустой полутемной комнаты непонятное сооружение.

— Что это?

— Зубоврачебное кресло, — ответил Жакоб.

Я удивленно посмотрела на него:

— Значит, дантист тут жил?

— Вероятно. И надо устроить, чтобы он снова здесь появился, — сказал Морис многозначительно.

— Может, заглянем внутрь? — предложил Вилли. — Я открою дверь... — Он уже начал шарить в своей сумке.

— Не стоит, — остановил его Жакоб. — Нужен представитель власти. Пошли, а то мы уже привлекаем внимание соседей.

Доехали до почты. Морис позвонил комиссару Лантье, попросив его немедленно приехать в Сен-Морис.

— Дело очень срочное! Мы будем ждать в кафе возле моста, понял?

Потом он позвонил в Монтре какому-то доктору Калафидису и тоже попросил его срочно приехать, захватив все необходимые инструменты...

— Кроме, конечно, кресла. Кресло здесь есть. Ничего, ничего, ты не можешь отказать своему старому клиенту. Нет, по телефону не могу. Приезжай и все узнаешь. Жди нас в кафе у моста.

События всё ускорялись.

Не успели мы кончить завтрак в уютном маленьком кафе над Роной, как приехал комиссар Лантье. Пока он пил кофе, Жакоб рассказал ему о странной, заброшенной лавчонке с зубоврачебным креслом в задней комнате. Комиссар заинтересовался. Мы снова отправились к лавке и долго заглядывали то в витрину, то в маленькое окошко во дворе.

Потом Жакоб с комиссаром ушли в местное полицейское управление. Вилли задремал, пристроившись на заднем сиденье машины, а я погуляла по берегу реки, тревожась, что там с тетей. Надо было бы придумать причину для затянувшейся отлучки.

Наконец Жакоб с комиссаром вернулись.

— Лавочка закрыта уже месяцев пять, — рассказал Жакоб. — Ее снимал для мелкой торговли некий мосье Мутон. Судя по описаниям, на проповедника он не похож, видимо, подставное лицо из его помощников. Ни о каком дантисте здесь не слышали и очень удивились, узнав о кресле. Так что нам разрешено вскрыть замок и осмотреть загадочную лавочку.

Вилли оживился, достал из сумки щипчики и крючки, весьма подозрительно похожие на отмычки, и через несколько минут мы вошли в таинственную лавчонку.

— Здесь пока ничего не трогать! — сказал озабоченно комиссар. — Пройдем сразу дальше.

Но во второй комнате осматривать было нечего. Она была совершенно пуста, только зубоврачебное кресло высилось посреди комнаты глупым, нелепым памятником.

— Ух, какая грязища! — брезгливо сказала я. — Сколько пыли!

— Надо навести тут порядок, а то избалованный доктор Калафидис откажется работать, — сказал Жакоб. — Придется вам заняться этим, Клодина. Привлекать чужое внимание не хотелось бы...

— Я сделаю все сама, но что вы задумали?

— Потом объясню. Беритесь за дело, а мы едем в кафе. Калафидис должен вот-вот подъехать. Потом мы заедем за вами. Часа вам хватит?

— Надеюсь.

* * *

Подмененный голос

Грязи накопилось много. Я только-только успела закончить уборку, когда послышался шум подъехавшей машины.

Наша «сыскная бригада» все росла: к ней прибавился высокий черноусый лысеющий человек в щегольском спортивном костюме. Он поклонился мне и представился:

— Доктор Калафидис.

Топтать только что вымытый пол я им не разрешила, и они столпились у двери, рассматривая нелепое кресло.

— Я должен вести прием здесь?! — возмущенно спросил доктор Калафидис.

— Да, — ответил Жакоб.

— Невозможно!

— Всего один пациент.

— Какая разница. Я дорожу своей репутацией. — Щепетильный доктор Калафидис даже фыркнул от возмущения и потребовал капризным тоном, уже сдаваясь: — Я должен хотя бы осмотреть кресло: в порядке ли.

— Пожалуйста, у тебя достаточно времени до завтра. А пока полы сохнут, поезжай в гостиницу, номер заказан. И не проспи! Завтра с утра ты должен быть здесь и ожидать нас...

— Но я забыл захватить халат!

— Ничего, мы привезем.

Бедный доктор Калафидис окончательно капитулировал перед неумолимым натиском Жакоба и покорно отправился в гостиницу, печально пробормотав напоследок:

— Надеюсь, хоть сносный кинотеатр есть в этой дыре?

— Поедемте скорее домой! — взмолилась я. — Тетя наверняка беспокоится. Я опоздала к обеду... Что же вы все-таки задумали, объясните наконец? — спросила я, когда мы тронулись в обратный путь.

Комиссар Лантье ехал впереди, внушая обер-лейтенантской формой всем встречным полицейским почтение.

— Что задумали? Решили заменить исчезнувшего дантиста гораздо более опытным доктором Калафидисом.

— Зачем?

— Чтобы проверить зубы у вашей тети.

— Думаете, приемник у нее во рту?

— Возможно.

Все-таки Морис бывает порой совершенно нестерпимым, хоть кого выведет из себя!

— А если она передумала ехать к дантисту? — довольно ехидно спросила я. — Что тогда делать? Ведь зуб у нее перестал болеть.

— Такая возможность предусмотрена, — невозмутимо ответил Морис. — Мы постараемся уговорить вашу тетю.

— Попробуйте...

Как я и предполагала, тетя рассердилась за мое опоздание к обеду. Но я сказала, что пришлось идти в деревню, на кирпичный заводик, за деталями к нашему «оппель-капитану».

— Ты же сама просила отвезти тебя завтра к дантисту.

— Ну, можно не спешить, — ответила, смягчаясь, тетя. — Зуб у меня совсем не болит, можно повременить...

Так. Посмотрим, как уговорит ее самонадеянный Морис...

Когда тетя легла спать, я поспешила в дом доктора Ренара, превратившийся в нашу постоянную ночную штаб-квартиру. И всех сыщиков, конечно, нашла за работой: Жакоб и Вилли возились с аппаратурой в передвижной лаборатории, а обер-лейтенант и доктор Ренар заглядывали в распахнутую дверь фургона.

Все невольно говорили вполголоса.

— Скоро она заснет? — спросил меня Жакоб.

— Тетя? Только что ушла к себе.

— Отлично. Вилли, следи за окнами.

— Свет еще горит, — лениво ответил как всегда что-то жующий инженер.

Жакоб протянул мне руку. Я залезла в фургон и пристроилась на складном стульчике.

— Что же вы... — начала я, но Вилли прервал меня возгласом:

— Свет погас!

— Чудно, — сказал Жакоб, придвигаясь к магнитофону. — Подождем еще минут пять и начнем.

Эти минуты показались мне очень длинными. Недоуменные вопросы так и вертелись на языке, но я не решалась нарушить напряженную тишину.

— Включаю, — сказал Жакоб, посмотрев на Вилли. — У тебя все готово?

— Давай.

Диски магнитофона закрутились, и вдруг из динамика раздался знакомый голос проповедника:

«Спите... Спите... По всему вашему телу разливается чувство приятного успокоения и дремоты...»

— Никак он не унимается! Что ему еще надо? Когда оставит тетю в покое?!

Жакоб погрозил мне пальцем, чтобы молчала и слушала.

«Теперь я буду говорить другим голосом... Слушайте его внимательно, слушайте его внимательно... Так надо... так надо, чтобы обмануть ваших врагов... Спите спокойно и слушайте его внимательно...»

Небольшая пауза с убаюкивающим стуком метронома, и я услышала голос Жакоба!

Он говорил так же властно, убеждающе, негромко:

«Вам становится все лучше и лучше... сонливость сильней и сильней... Вы больше ни о чем не тревожитесь, вы больше ничего не чувствуете... Вы слышите только мой голос...»

Вытаращив глаза, я уставилась на Мориса. Он приложил палец к губам, показывая взглядом на магнитофон.

«Завтра утром у вас заболит зуб... Но это не страшно, это не страшно... Вы поедете к дантисту, и он вам поможет... Это очень опытный дантист, гораздо лучше, чем прежний... Он вам поможет, он вам поможет... Теперь вы будете крепко спать до утра и забудете, что слышали меня... Но утром у вас заболит зуб, и вы поедете к дантисту... Спите крепко, спите спокойно...»

Едва дождавшись, когда Жакоб выключит магнитофон, я спросила:

— Как это вам удалось? Откуда взялся голос проповедника?

— Смонтировали, — весело ответил Жакоб. — У него научились. По тому же методу, как он смонтировал загробный голос дяди Франца. Вилли у нас маг и волшебник. Склеили по словечку, выбрав их из подлинных записей «гласа небесного». Пришлось повозиться. Не заметно?

— Я ничего не заметила, а вот послушается ли тетя...

— Посмотрим. — Жакоб хотел что-то добавить, но так и замер с полуоткрытым ртом.

Из динамика вдруг донесся голос проповедника:

«...спокойно... Утром вы проснетесь бодрой и полной свежих сил... Спите крепко... спите крепко... спите крепко...»

Он умолк. А мы переглядывались в полной растерянности.

— Я включил на всякий случай приемник, и вот... — виновато сказал Вилли. — Как толкнуло меня что-то.

— Он вел передачу одновременно с нами? — спросил у него Жакоб.

— Ты же слышал концовку.

— Н-да, — пробормотал Морис.

— Тетя слышала и вас и его? — догадалась я. — Что же будет? Кого она послушается?

Вилли пожал плечами и начал копаться в инструментах.

— Посмотрим, — неуверенно ответил Жакоб. — Попробуем для верности повторить внушение еще раз, попозже. Может, как раз угодим в тот момент, когда у нее начнутся сновидения. Тоже подходящее время для гипнопедии.

Он помолчал, посмотрел на ошеломленные лица комиссара и доктора Ренара в дверях фургона и пробормотал задумчиво:

— Хотел бы знать, что он внушал ей сегодня, одновременно с нами?..

Ждать повторной передачи я не могла и поспешила домой, оставив неудачливых детективов.

И тоже думала, долго не засыпая: что еще мог внушать тете проклятый голос? И чье внушение окажется сильнее — его или наше?

Я проснулась с теми же тревожными мыслями, но сразу успокоилась: Розали сказала, что тетя уже давно встала, у нее разболелись зубы и она просит меня зайти.

Внушение Мориса подействовало!

Тетя сидела у себя в спальне на кровати и со стонами раскачивалась, держась за левую щеку.

— Ужасно болит зуб! — с трудом выговорила она. — Думала, обойдется, а он так разболелся... Ой! Поедем скорее к дантисту.

— Почему же ты раньше меня не разбудила?

— Все равно было рано ехать.

— Ты одевайся, а я пойду приготовлю машину.

— Она все еще неисправна?

— Нет, нет, сейчас поедем, — успокоила ее я, побежала к себе в комнату и позвонила Жакобу.

— Отлично! — обрадовался он. — Мы сейчас же выезжаем в Сен-Морис, а вы следуйте за нами.

Чтобы дать им время уехать, я нарочно немножко затянула сборы, как ни жалко мне было тетю. Боль ее донимала, видно, не шуточная. Всю дорогу она, прикорнув на заднем сиденье, жалобно постанывала.

Я остановилась перед лавчонкой у моста. Неподалеку стоял зеленый фургон. Значит, они успели. Но зачем прикатили в своей лаборатории на колесах — или она понадобится?

Я помогла тете вылезти из машины. Мы подошли к двери лавчонки, и тетя обиженно сказала:

— Вот видишь, ты сама спутала адрес.

Не веря своим глазам, я смотрела на белую эмалированную дощечку на двери: «Опытный дантист. Принимает в любое время». Наконец решительно нажала кнопку звонка...

Дверь тут же открылась. Я чуть не ахнула, увидев перед собою Вилли в белом халате! Халат едва сходился у него на груди — видимо, его позаимствовали у доктора Ренара.

— Что вы хотели? — невозмутимо спросил Вилли.

— Простите, можем мы видеть доктора? — промямлила я. — У моей тети очень болит зуб.

— Прошу. — Вилли склонил голову и отступил, приглашая нас войти. — Доктор сейчас примет вас, мадам.

Он исчез за дверью второй комнатки, а я старалась заслонить от тети прилавки, совсем неподходящие для приемной дантиста, и наваленную в углах рухлядь...

Но тетя, похоже, ничего не замечала! Или, может, видела под влиянием внушения настоящую приемную с белыми стенами и удобными креслами?

Тут, к счастью, появился приветливо улыбающийся доктор Калафидис и пригласил:

— Заходите, заходите, прошу. А вы, мадемуазель, будьте любезны обождать здесь. Это займет совсем немного времени.

Халат на нем был слишком короток — тоже по фигуре доктора Ренара. Но тетю ничего не смущало. Она не удивилась, увидев вместо прежнего таинственного дантиста незнакомого усатого доктора Калафидиса, и спокойно пошла за ним.

А возле меня вдруг очутился Морис, неслышно выйдя из-за портьеры.

— Не волнуйтесь, — шепнул он. — Все пройдет хорошо. Сейчас она видит лишь то, что ей внушили.

— И комиссар с вами?

— Нет, — тихонько засмеялся он. — Комиссар не решился прийти. Считает, что это похоже на незаконный обыск без ордера, и не смеет нарушать закон, хотя человек он смелый и находчивый.

Мы с Морисом подошли поближе к двери и прислушались. За ней было тихо, только изредка позвякивали инструменты. Потом послышался голос доктора Калафидиса:

— Этот зуб придется, к сожалению, удалить. Очень запущен. Один момент, вы не почувствуете никакой боли, мадам.

Тетя приглушенно вскрикнула...

— Вот и все, — бодро проговорил доктор Калафидис. Жакоб поспешно скрылся за портьерой.

Через несколько минут вышла тетя, прижимая к губам окровавленный платочек.

— Хороший дантист, но тот был лучше, — глухо сказала она.

Улыбающийся доктор Калафидис проводил нас до двери, и мы отправились домой.

Чем же кончился «незаконный обыск» во рту у тети? К счастью, когда мы приехали домой, она захотела немного полежать и ушла к себе. А я скорее помчалась к доктору Ренару.

Он тоже ничего не знал: участники операции «Больной зуб» еще не вернулись.

Наконец подкатил зеленый фургон. За рулем сидел Вилли, уже заметно навеселе. Жакоб махал нам рукой.

Я подбежала к машине. Он протянул мне ладонь, на которой лежал крошечный темный кусочек неправильной формы.

— Полюбуйтесь, — торжествующе сказал Морис. — Голос теперь у нас в руках.

— Что это?

— Приемник! — с непривычным для него оживлением воскликнул Вилли. — Уникальный миниатюрный приемник. Отличная штука! Сидел у нее в зубе вместо пломбы.

— Я всегда говорил, что Анри — гений, — сказал Жакоб. — Если бы он не связался с жуликами...

* * *

И вырванное жало таит яд...

Потом мы сидели за столом на веранде, пили ледяное лигерцкое вино, а удивительный приемник покоился перед нами на блюдечке, и я никак не могла оторвать от него глаз.

— Невероятно, — качал головой доктор Ренар. — Невероятно. Но согласитесь, что я оказался ближе всех к истине, когда вспомнил о той женщине в Америке.

— Совсем иное дело, — возразил Жакоб. — Они просто ловко воспользовались тем, что природа почему-то поместила в зубах человека свободные нервные окончания, связанные со слуховыми центрами мозга...

— Бетховен, — перебил слегка захмелевший Ренар, — великий Бетховен, когда оглох, слушал музыку, касаясь рояля тростью, зажатой в зубах. Помните?

— Верно, — кивнул Жакоб. — А теперь техника так шагнула, что стало возможно поместить в дупле зуба целую радиостанцию.

— «Достоинство часов не в том, что они бегут, а в том, что идут верно...» — пробормотал старик, качая головой.

Их больше восхищала выдумка жуликов, а я радовалась, что «небесный глас» навсегда теперь оставит нас в покое...

Но я ошибалась...

— Комиссар помчался в Берн, — весело сказал Жакоб. — Захватил с собой наши пленки. Уверен, что теперь удастся получить ордер на арест Горана. Скоро мы увидим «космического» проповедника на скамье подсудимых...

Но Морис тоже ошибался.

Поздно вечером комиссар Лантье позвонил из Берна и сообщил, что Мишель Горан и его помощница Луиза Альтенберг еще вчера улетели в Париж...

— Странно... — задумался Жакоб. — Кто же вел ночью передачу? Хотя, впрочем, записали заранее его голос на пленку, а прокрутил кто-то из подручных. Но зачем?

— Может, они напугались, поняв, что мы напали на след? — сказала я.

— Вряд ли. Он еще не знал, что мы догадались насчет зуба и поехали искать дантиста. Приемник у них был спрятан надежно. Если бы мы не начали глушить его передачу и от этого не заболел зуб, то и сейчас терялись бы в догадках, где приемник. Похоже, Горан снова готовит себе алиби, но зачем, для чего?

Мы это скоро узнали.

Через день, тихим, солнечным утром, тетя вдруг захотела поехать в Сен-Морис, чтобы купить кое-что в магазинах. Я охотно согласилась отвезти ее, радуясь, что у нее снова пробуждается интерес к жизни.

О разоблачении голоса мы ей пока не говорили. Жакоб только через комиссара Лантье передал нотариусу некоторые материалы, уличающие «космических» жуликов, и введение дарственной в силу было пока приостановлено.

Всю дорогу я старалась развлекать тетю разговорами, обращала ее внимание на то, как красиво выглядит на фоне облаков зубчатая вершина Дан дю-Миди, словно оторвавшаяся от земли и парящая в воздухе, или как забавны громадные колеса у встречной повозки.

Она весело отвечала мне. Но когда впереди показалась дымящая труба цементного завода и белая церковка высоко на горе, над зажатым в теснине ущелья Сен-Морисом, я вдруг с тревогой заметила, что тетя подозрительно притихла, снова как будто начала задумываться, вспоминать что-то...

Так у нее всегда бывало перед видениями. Но ведь голос уже обезврежен, «космический» проповедник далеко, в Париже?

Я резко сбавила скорость, косясь на тетю и все еще пытаясь поддерживать беззаботную беседу.

У самого въезда на мост пришлось затормозить, потому что впереди натужно гудел неуклюжий автопоезд. Ему трудно было разворачиваться, он еле полз через мост, а мы плелись за ним...

Это нас и спасло.

На середине моста тетя вдруг со страшной силой оттолкнула меня плечом, вцепилась в баранку руля и круто повернула влево...

Каким-то чудом я успела сбросить газ и дать тормоз. Если бы скорость была чуть больше, наша машина, сломав перила, уже летела бы со страшной высоты вниз, в клокочущую быструю Рону.

Наш «оппель-капитан» уткнулся радиатором в перила и замер. Со всех сторон с испуганными криками сбегались люди. А я пыталась вырвать руль из окаменевших рук тети, не замечая, что по лицу у меня течет кровь из рассеченной брови...

Тетя так и не могла никогда объяснить, почему это сделала:

— Что-то меня заставило... Какая-то сила, неподвластная мне...

Но мы с Жакобом знали: это «голос» напоследок внушил ей попытку самоубийства — заранее, за несколько дней, — наверное, именно в той передаче, которую мы прозевали, когда заманивали тетю к дантисту.

Она, конечно, не понимала, что делает. Горан ей внушил какое-то видение, некий призрак опасности. Пытаясь спастись, избежать ее, тетя должна была резко повернуть руль, и именно на мосту. Мы бы неминуемо погибли, а у Горана было превосходное алиби: он ведь находился в это время в Париже. Его алиби мог подтвердить даже комиссар Лантье, специально наводивший справки...

Последний смертельный удар издалека, да к тому же после разоблачения, когда мы ликовали и успокоились, — да, задумано было ловко!

Все предусмотрел хитрый голос, не учел лишь одного: возможной перемены обстановки. Что я замечу подозрительную задумчивость тети и машинально сбавлю скорость. Что как раз в это время нам преградит дорогу громоздкий автопоезд и мы будем вынуждены плестись со скоростью черепахи...

Жало было вырвано. Но яд продолжал действовать.

На другой день после этого ужасного случая в глухом ущелье возле Эйнигена нашли разбитую машину и в ней обезображенный труп старика Анри, которого Жакоб всегда считал гением.

Морис поехал туда по просьбе полиции, чтобы опознать погибшего, и вернулся подавленный, потрясенный.

— Машина шла на большой скорости и рухнула с высоты трехсот метров, — хмуро рассказывал он. — И старик... «пошел на Дьяблере», как говорят в ваших краях.

— Тоже внушение?

— Вряд ли. Комиссар Лантье подозревает, что в мотор была заложена пластиковая бомба. Взрыв оказался хоть не сильным, но неожиданным. А обрыв там крутой. К тому же старик был, как всегда, пьян. Все вдребезги, так что ничего не докажешь: просто несчастный случай. Конечно, им надо было убрать старика. Опасались, как бы не разговорился: ведь это явно его изобретение. Бомбу заложил кто-то из подручных, а Горан в Париже, у него алиби. Только в детективных романах преступника всегда уличают и наказывают, а в жизни...

Но и несчастный гениальный изобретатель сумел перехитрить Горана и подать голос с того света... Пока Морис ездил на место катастрофы, на его имя пришла небольшая посылочка. В ней оказалась магнитофонная пленка, никакой записки приложено не было.

Когда Морис включил магнитофон с загадочной пленкой, мы неожиданно услышали спорящие голоса:

«Будь ты проклят! Я все расскажу Морису. А уж он-то засадит тебя за решетку!» (Я не сразу узнала голос Анри, ведь слышала его раньше всего один раз.)

«Попробуй!.. — зловеще ответил Горан. — Ты сам пострадаешь первый. Это была твоя идея, не забывай. И приемник ты сделал».

«Хочешь запугать? — Анри пьяненько засмеялся. — Все равно скажу Морису, мне терять нечего...»

«А может, уже сказал?»

«Я — не ты, играю честно. Он парень умный, сам уже догадывается, идет по твоему следу. А я ему помогу!»

Раздался какой-то грохот. Я вздрогнула и только потом догадалась, что это хлопнула дверь за стариком.

Дальше была тишина, только шуршала и потрескивала пустая пленка...

Как он ухитрился записать этот последний разговор? Видно, хорошо знал, с кем связался.

Пленка еще не кончилась, диски магнитофона крутились, и мы еще раз услышали старика Анри. Уже другим, трезвым голосом он неторопливо и деловито, с дотошными техническими подробностями, рассказывал, как связался с Гораном и сделал по его заказу крошечную радиопломбу, которая потом была помещена в зуб моей тети, Аделины-Марии Кауних...

«Прошу считать это мое заявление официальным, — закончил Анри и после короткой паузы насмешливо добавил: — Оно сделано мною в здравом уме, твердой памяти и в совершенно трезвом состоянии...»

После этого он замолк — уже навсегда.

Бедный старик! Послал на всякий случай пленку Жакобу, а сам поспешил, похоже, к нам, чтобы поскорее предупредить. Стараясь, наверно, избежать преследования, он поехал кружным путем, через горные перевалы и Лечбергский тоннель. Но месть «гласа небесного» все-таки настигла его...

— Это я виноват, что они убили старика, — тихо проговорил Морис, выключая замолкший магнитофон. — Зря я тогда сказал Горану, будто Анри уже все мне рассказал. Горан перепугался и решил поскорее убрать старика.

— Ни в чем вы не виноваты! — поспешила его успокоить я. — Анри сам решил порвать с ними и смело сказал об этом прямо в лицо преступникам. Вы же слышали, как это было.

Я вдруг с горечью подумала, что не помню даже лица Анри: ведь мы виделись лишь мельком, однажды...

Да, в жизни получалось иначе, чем в романах. Порок ловко ускользал от наказания, — может, это знамение времени?

«Космический» проповедник все-таки попал под суд, когда вернулся из Парижа. Процесс был громкий, о нем много писали в газетах. Пускали пленку, и в зале суда вкрадчиво звучал настойчивый, властный голос...

Включали и пленку с записью ссоры Анри с Гораном, и с заявлением старого изобретателя. Но адвокат «гласа небесного» заявил, что смонтировать можно любые разговоры и запись эта не имеет никакой юридической силы.

Для Горана все кончилось лишь двумя годами тюрьмы — «за мошенничество с недозволенным применением гипнотического внушения и некоторых технических средств».

Хорошо хоть его секта прекратила свое существование. Но когда главарь выйдет на свободу, она наверняка возродится под каким-нибудь новым названием.

Морис многое простил несчастному Анри за его раскаяние и попытку помочь нам, даже рискуя жизнью. Он хотел от имени погибшего изобретателя запатентовать уникальный приемник, кстати и для того, чтобы им не смогли больше пользоваться в преступных целях разные жулики и шарлатаны.

Но, оказывается, открытие, на основе которого был устроен удивительный приемник, сделал вовсе не Анри. Патент на него уже получил несколько лет назад один зубной врач в Западной Германии. Он совершенно случайно поставил одному из своих пациентов на больной зуб пломбу из материала, обладавшего свойствами полупроводников, и получилось нечто вроде примитивного приемника. Пациент вдруг начал слышать все передачи местной радиостанции. Старик Анри вычитал об этом открытии в научном журнале и лишь усовершенствовал конструкцию.

Как бывает в жизни, а не в романах, многое в этой удивительной истории оставалось незавершенным и непонятным.

Так и осталось загадкой для всех, когда же удалось «космическим» проходимцам заманить тетю к мнимому дантисту, чтобы поставить ей в зуб радиопломбу. Наверное, они как-то ухитрились использовать для этого ничего не подозревавшего дядю Франца. Может, и у него уже давно была такая пломба, только смерть дяди помешала жуликам ею воспользоваться?

Тетя ничего не помнила: вероятно, ей специально внушили все забыть. Морис пытался уговорить ее, чтобы она согласилась еще раз подвергнуться гипнозу. Он надеялся пробудить во сне дремлющие в глубинах ее мозга воспоминания. Но тетя категорически отказалась.

Я хорошо понимала ее. Судебный процесс открыл ей глаза. Дарственную, конечно, она отменила. Но пережитое оставило глубокий след в ее душе, и еще не скоро моя бедная тетя оправится от кошмаров.

Мы с Морисом подозреваем, что не одна она в округе побывала в свое время у таинственного дантиста. И другие, наверное, слышат по ночам «небесные голоса», видят странные вещи и совершают нелепые поступки. Но люди, живущие у подножия горы, которую сами прозвали «Игрищем дьявола», считают это вполне обычным...

Как бы там ни было, для нас эта мучительная история, к счастью, закончилась благополучно.

— Один только я, пожалуй, в проигрыше, — сказал как-то Морис, заглядывая мне в глаза. — Все кончилось, и я теперь должен расстаться с вами. Но, может, мы будем встречаться... хоть изредка?..

к о н е ц

¹ Йодли — песни горцев Швейцарии и Австрии, исполняемые в особой манере — с переливами.

² Оккультизм — антинаучное мистическое учение о «таинственных силах природы» и «непостижимых свойствах» вещей, доступных якобы познанию только «избранных», необычных натур.

³ Несколько нарушая «литературный этикет», считаю необходимым подчеркнуть: все приведенные здесь имена, факты, цитаты подлинные. Они взяты из различных современных зарубежных газет. — Автор.