Этот текст — история моей семьи, рукопись мемуаров, которые мой дед Абрам Каганов начал писать, когда ему было за 70. Он планировал рассказать о многих событиях своей жизни и начал с самых ранних детских воспоминаний — о том, как семья жила в поселке Кичкас около Запорожья, о своих первых годах, о том, как пришла революция, о том, как видел батьку Махно, о быте и событиях той эпохи. К сожалению, дописать мемуары он не успел — на годах раннего детства рукопись обрывается, но то, что уже написано, рассказывает нам о той далекой эпохе. А ещё — о недавнем времени, когда не существовало соцсетей, и воспоминания писались на бумаге от руки. Дед не был литератором — он был инженером Воронежского авиазавода. Я думаю, дед был бы рад знать, что его рукопись, которую он не надеялся опубликовать при жизни, когда-нибудь увидят читатели далекого интернета будущего. За расшифровку рукописи огромное спасибо Игорю. Текст пока не окончательно отредактирован — мы стараемся сохранить авторский слог, а иногда даже описки, но проверять отсылки и имена.
Абрам Каганов — Memories
Писать свои Memoires (записки) заманчиво и приятно. Никого так не любишь, никого так не знаешь, как самого себя».
А.С.Пушкин
Для кого я пишу? Прежде всего для себя. Это лучший способ вспомнить все, что я видел, слышал, пережил. Мне уж восьмой десяток идет. Время промчалось быстро, но событий, свидетелем которых, а то и участником, я был, прошло немало. Многое из прошлого, прошедшее на моих глазах, для современной молодежи и среднего поколения семидесятых и восьмидесятых годов является историей.
Пусть эти события крупные или мелкие, малозначительные, но они интересны своей давностью и моим восприятием всего того, что было при мне, вокруг меня, что видел, помню и пережил. Дневников и записей, к сожалению, никогда я не вел. Многое память не сохранила, но многое запомнилось, точно это было совсем недавно. А время было бурное, суровое, мятежное, наполненное острыми событиями, но интересными. И каждый мало-мальски активный человек в какой-то мере был в гуще этих событий. И я тоже был участником их. Не будучи во многом передовым, зачинателем или верховодом, я всё же не был пассивным наблюдателем. Я был рядовым армии, которая прокладывала путь к современной жизни.
Раннее детство
Помню я себя очень рано. Отдельные отрывочные воспоминания относятся к двух- или трехлетнему возрасту. В 1912 год была свадьба моей тетки, единственной сестры моего отца. В большом амбаре, освещенном множеством горящих керосиновых ламп, меня уложили в детскую коляску за ситцевым пологом. И каждый раз, когда подходила ко мне мать, я видел длинные столы с едой, много людей, сидящих за этими столами, а особенно запомнилось множество горящих ламп. Мне тогда только-только исполнилось два года. В те же годы я помню дом, двор и квартиру, где мы жили, крыльцо при входе, кухню. Из кухни дверь вела в комнату.
Рядом с дверью на гвоздике была отцом повешена маленькая игрушечная плетка, сделанная им же, и называлась она «канчик». Это, шутя, отец грозил нам с сестрой: если мы напроказничаем, этим «канчиком» он нас будет наказывать. Не откладывая дела в долгий ящик, в один из дней, воспользовавшись отсутствием матери в кухне, сестра моя, взяв табуретку, взобравшись на нее, сняла с гвоздика злополучный «канчик», и мы бегом умчались с ним во двор. Я был еще мал, и сестра меня держала за ручку. Впоследствии, когда отец допытывался у нас, где делся «канчик», последовал ответ хором: «у песоки».
Воспоминания эти весьма отрывочные и туманные, но все же память сохранила некоторые моменты. Когда мне было три года, мы переехали из Кичкаса в город Запорожье. Тогда он назывался Александровском. Переезда я не помню, но отлично помню расположение комнат, двор и улицу, где мы обосновались. Особенно запомнился момент, когда в зимний, снежный, пасмурный день приехала к нам бабушка из Кичкаса на санях, которые остановились против окон нашей квартиры. Бабушка, выйдя из саней, подошла к окну, держа в руках над головой детскую игрушечную лошадь. Сколько было радости и детского восторга!
А в 1914 году помню солнечное затмение. Тогда мы жили уже на другой квартире. Среди дня в комнате стало темно, и мать зажгла висячую над столом лампу. Это была большая керосиновая лампа с большим белым абажуром и хрустальным обрамлением.
В это время мы жили в самом большом дворе города. Назывался он двор Кубышкайтеса по фамилии его хозяина. Двор был как крепость с расположенными со всех четырех сторон квартирами в двухэтажных кирпичных строениях. Вход во двор был со стороны улицы Московской через калитку в железных воротах. Двор был выложен булыжником, в центре его возвышалась водопроводная колонка, которая называлась «фонтаном». В квартирах водопровода не было.
В один прекрасный день, играясь во дворе, я упал и ушиб голову. Кровь полилась из ранки. Во дворе собралось много людей, которые оказывали мне, ревущему на весь двор, помощь, прикладывая носовые платки, смоченные у фонтана водой, к ранке. Кстати, часто не вдаваясь в тонкость русского языка, смешивая с украинским, источник водоснабжения во дворе назывался «фонталом». Весть о случившимся дошла до моей матери, которая прибежав к месту происшествия, бледная, испуганная, утащив меня домой, обработала ранку йодом и наложила повязку. Все быстро зажило.
Вскоре мы перебрались на другую квартиру. Она расположена была в переулке, который назывался Тихим. Квартира была в отдельном флигеле во дворе трехэтажного многоквартирного дома. До мельчайших подробностей помню расположение комнат, террасы, кухни и коридора. Хоть сейчас могу нарисовать подробный план квартиры. На этой квартире жила у нас собачка породы такса. Чудное добродушное и ласковое животное со смешным длинным туловищем на коротких лапках, с длинными ушами, которые чуть ли не достигали пола. Шерсть была у нее коричневая. Глаза были умные и выразительные. Мы все ее очень любили. Не знаю, с тех ли пор, но всю жизнь люблю собак.
Позже, ставши мальчишкой постарше, любил дворняжек. Среди них бывают тоже смышленые, а о привязанности и говорить нечего. Была у нас во дворе Белка, а я, бывало, идя со школы домой, за квартал, а то и дальше, заложив пальцы в рот, оглушал улицу пронзительным свистом, и Белка, заслышав мой сигнал, мчалась во всю прыть мне навстречу.
Но снова возвращаясь к раннему детству, вспоминаю другую полюбившуюся мне домашнюю обстановку. Я был в свои четыре года влюблен в письменный стол отца. Откровенно говоря, стол этот был не рабочим. Я не помню случая, чтобы отец сидел за своим письменным столом и работал. Но стол был священным местом, и трогать на нем что-либо нельзя было. А до чего он был красив! Зеленое поле сукна покрывало его, с выдвижными ящиками, стоял он на четырех массивных точеных ножках, блестел своим черным лаковым покрытием. Но самое чарующее было — стоящий на столе чернильный прибор, рюмка для ручек и карандашей, фотографии, стоящие в чудесных ажурных рамках. Все это было изготовлено моим отцом. Он был умельцем и увлекался изготовлением многих диковинных ажурных вещей путем выпиливания их из фанерных листов. Я мог, стоя на коленках на стуле, облокотившись руками на край стола, долго любоваться всей его поверхностью и всем стоящим и лежащим на нем. При этом действовал непререкаемый закон — руками нельзя было ничего трогать. Мы с сестрой не были обижены отцом. Он делал для нас множество прекрасных детских игрушек не хуже, чем чернильный прибор, рамочки и все остальное. Чего только не делал он нам. Игрушечная мебель, чудесные телеги, сани с впряженными в них лошадьми, волшебные замки, домики, животные, корабли, фонарики. Все это доставляло нам много детской радости. И быть может поэтому, что мы видели, как вечерами отец работал, как много труда и старания вкладывал он, создавая любую вещь, будь то игрушка, рамка, полка, шкафчик и другое, мы очень бережно относились к этим игрушкам.
В памяти остались от давних лет отдельные штрихи. Вот один из них: с матерью ходили мы часто на угол переулка, где мы жили, менять баллоны с газированной водой. Там мы встретили городового, точно такого, какого мы можем теперь увидеть на рисунке или в кинофильме.
Вот передо мною фотография: на ней я с сестрой. Мне было четыре года, и я хорошо помню, когда нас усаживал и устанавливал фотограф, и конечно попросил посмотреть туда, откуда «вылетает птичка».
Мои предки и родители
Теперь предками называют родителей. Но это чаще иронически. Я же хочу рассказать о моих дедушках и бабушках. У меня сохранились фотографии их. Вот они лежат передо мной. Кто снят отдельно, кто в групповой фотографии. Каждой из этих фотографий по 70-75 лет. Теперь я очень сожалею, что раньше не расспросил, когда было у кого спрашивать, об их жизни, об их родителях. А что будут знать дети и внуки о них? Ведь, может быть, пройдет время, и они заинтересуются этим. Но увы! Кто им ответит на эти вопросы?!
Вот я и расскажу, что знаю. Ближе я был всегда к дедушке и бабушке по отцовской линии. Вероятно потому, что мы с сестрой были первыми внуками у них. Детей у них было всего двое (по тем временам это редкость): мой отец и его сестра, любимая моя тетка. Она, правда, жила вдалеке от нас, выйдя замуж за киевлянина, и так и жила всегда в Киеве, но всегда, когда мы виделись и бывали вместе, это была обоюдная радость.
Мой дедушка и бабушка по отцовской линии жили в различных местах Украины, Белоруссии и в Курской области РСФСР (тогда, естественно, России). У меня сохранился черновой набросок автобиографии моего отца, в которой он пишет, что родился он в 1879 году 10 мая в местечке Негин Могилевской губернии:
Его отец, а мой дед, в то время работал на водяной мельнице. Затем жили в Курской губернии в селе Клепалы Путивельского уезда, после в г.Конотопе, где учился мой отец до пятого класса сельско-приходской школы. Из рассказов бабушки я запомнил названия мест, где, вероятно, они проживали: Негин, Ворожба, Прилуки, Пирятин, Конотоп. Вероятно это обусловлено характером последующей работы деда. Он работал десятником на строительстве железных дорог. Десятники в это время были наподобие бригадиров, или мастером небольших групп рабочих в 10-15 человек. Все перечисленные места находились по линии железной дороги, которая прокладывалась в конце прошлого века. Дедушка хорошо говорил по русски, без какого-либо акцента, бабушка — по-украински. Живя и работая среди русских и украинцев, они, в отличии от большинства местечкового еврейского населения, ассимилировались, хотя и сохранили еврейскую религиозность, обычаи и традиции. Но фанатиками в национальном вопросе они не были. В начале ХХ века через город Александровск (старое, до 1921 года название города Запорожья) прокладывалась так называемая в то время Екатерининская железная дорога, соединившая Криворожье с Донбассом. Дед мой работал на строительстве этой дороги, и поселились они в селе Кичкас в 8-10 километрах от города Александровска. Как раз дорога проходила по трассе скальных мест, а он был десятником по взрывным работам. Таким образом они и оказались в этих местах. Теперь это правобережный район города Запорожья, а само село Кичкас, которое было расположено в низине на берегу Днепра, находится под водой, затопленное водами Днепра, поднятыми плотиною гидростанции. В этом селе Кичкас я и родился.
Село Кичкас в пригороде города Александровска было заселено немецкими колонистами. Там жили и владельцы земельных угодий, небольших заводов, мельниц. На моей памяти дедушка на строительстве железной дороги не работал, так как и сама дорога была уже построена и действовала. Вероятно надоел им кочевой образ жизни, сказывался и возраст, да и отец мой имел уже семью. Там же в Кичкасе отец мой встретился с моей матерью и поженились.
Мой дед по матери работал бухгалтером на паровой мельнице, хозяином которой был немец Нибур. Семья у них была большая — шестеро детей. Моя мама была старшей из детей. Бабушка, как было принято, вела домашнее хозяйство.
Отец мой вырос в селе Клепалы Курской губернии, где и учился в сельской приходской школе, а затем немного в школе города Конотопа. Как он сам писал в сохранившемся черновом наброске своей автобиографии: «всего имею образование до 5ти классов. Диплома и свидетельства об образовании не имею, так учился до 13-летнего возраста. Жить при отце в Курской области я, как еврей (тогда существовала черта оседлости) не имел права, а учится в Конотопе не мог, так как средств на учебу и содержание меня у моего отца не хватало». Вот поэтому отец мой с 13 лет вынужден был поступить на работу учеником приказчика в мануфактурную лавку. Он жил и работал в Прилуках у хозяина лавки на полном пансионе. Так с 13 лет он начал зарабатывать хлеб свой. Приехав с родителями в Кичкас, он работал приемщиком зерна-хлеба у предпринимателей, которые занимались скупкой его. Все жизнь, сколько я помнил отца, ходил он в сапогах с заправленными в голенища брюками. Привык он к такой обуви по необходимости. В амбарах с насыпанным зерном можно было передвигаться только лишь в сапогах.
Об образовании матери я ничего не знаю. Но знаю, что она была вполне грамотна и всю жизнь много читала. Вообще для того времени мои родители были довольно культурными людьми. У нас в доме всегда были книги, журналы, газеты. Журналы «Нива», «Пробуждение», переплетенные в комплекты по годам, просматривались мною с малых лет. У нас были собрания сочинений Куприна, Мамина-Сибиряка, Оскара Уайльда, Гейне, Шеллера-Михайлова и других писателей. Все эти издания были приложением к годичной подписке на выписываемые журналы. К «Ниве» еще приходил ежемесячный литературно-художественный научно-популярный сборник, в котором печаталось много интересных статей. Были и другие книги, и среди них иллюстрированный Энциклопедический словарь Павленко, изданный в 1899 году. Детские книги всегда были у нас в большом количестве. Читала их нам мама. К сожалению, все эти книги и журналы, и еще большое количество книг, которые я уже собирал в те годы, остались в Запорожье во время Великой Отечественной войны. А любовь к книге передалась мне, была со мной с того времени, как я помню себя. Читать, естественно, тогда я еще не мог, но меня интересовали иллюстрации, особенно в журналах. Я их и сейчас хорошо помню. И теперь, спустя многие годы, если мне попадаются журналы тех лет (а это были издания 1903-1905-1906 гг.) я их узнаю, точно вчера их рассматривал. Для нас с сестрой выписывался детский журнал «Светлячок».
Из рассказов родителей я знаю, что отец участвовал в любительских драматических кружках. В условиях того времени и глухой провинции это было похвальное стремление к культурной жизни. Разыгрывали украинские пьесы: «Наталка Полтавка», «Шельменко-денщик»1. Как-то оформляли и музыкальное сопровождение.
Теперь в семидесятые и восьмидесятые годы нашего столетия ищут причины книжного бума, повышенного интереса к книге. Причин много, но в моем случае это был только добрый пример, который преподали мне родители. Естественно, что в такой обстановке я уже тогда, в далеком детстве, начал приобщаться к книге. К этому влекла жизнь нашей семьи. С трепетом и неослабным вниманием слушал сказки, которые читала нам мама. Но не только содержание сказок, но и вид красиво изданных книжек приводил меня в восторг. С малых лет и по сей день я страстно люблю книгу, книгу умную, хорошо написанную, но и красиво изданную. Я десятки раз листал книжки, рассматривая красочные картинки, так хорошо дополняющие образы событий и персонажей прочитанных нам книжек. Фамилии генералов Стесселя, Куропаткина, персонажи японских генералов, императоров, события, связанные с крейсером «Варяг», Цусимским сражением, Порт-Артуром, Дальним, Маньчжурией по этим журналам мне были знакомы с раннего детства. Я знал о них по картинкам тех же журналов «Нива».
После, когда я научился сам читать, меня забавляли царские манифесты, публикуемые в этих журналах. Они начинались словами: «Мы, Николай Второй, божию милостию, царь польский, финляндский, курляндский... и прочая, и прочая...» Затем следовал длинный перечень всех губерний и провинций, подвластных бывшему самодержцу.
Удивительно, как сильна память. Когда мне было четыре года или пять, мать читала мне стишок из детского журнала «Светлячок». Он очень мне нравился, да и рисунок к нему был забавен. Ребенок сидит в кроватке с перевязанной вздутой щекой. Вот и сейчас помню эти строки:
И Вова думал всё о том, |
Еще немного о моих предках. Бабушка по отцу
была большая умница. Была она высокого
роста, решительная и очень деятельная.
Как было принято в те времена, к ней хо-
дили многие женщины за советом по житей-
ским делам. Это были не только ее знако-
мые, но и незнакомые прослышавшие о
деловитости и разумных советах.
Еще одна, по моему, существенная особенность
в их жизни. Когда после октябрьской Револю-
ции в году 1925-26 дедушка и бабушка пе-
ребрались из Кичкаса в Запорожье, дедушка
пошел работать сторожем по охране торго-
вых лавок на базаре. И вот в 1930 или 31 году
(пусть меня простят точную дату я не помню)
прийдя с ночного дежурства дедушка почувствовал
себя плохо и скоропостижно умер. Так закончил
свою жизнь, будучи полезным людям до последнего
своего дыхания.
Мой отец филателист.
Есть ли теперь юноша и многие девушки, кото-
рые не увлекались бы в какой либо период фила-
телией? Редко! Но в период молодости моего
отца в конце XIX века и в начале XX века, учи-
тывая окружающую среду, четырехклассное
образование, провинциальные нравы увлечение
филателией было редкостью. И мой отец в то
время в меру возможности увлекался филателией.
Уже когда я подрос и сам увлекся собиранием
марок он передал мне свое «собрание». Его кол-
лекция марок выглядела, конечно, не так как
12
собирают теперь. У него небыло альбомов, климета-
шей, кляссеров. В круглой коробке от конфет ле-
жали стопочки марок, собранные по сериям, пере-
вязанные нитками (Старые филателисты расска-
зывали мне, что в далекие времена многие так
собирали марки). Однако содержание его кол-
лекции было весьма интересное. Там были
собраны почти все марки «дореволюционной»
России. Они очень украсили мою коллекцию
марок, которую я начал собирать еще в
1926-28 годах.
Скадовск.
В 1915 году мы переезжаем жить в город
Скадовск, маленький городок на берегу Черного
моря. Это была моя первая поездка. От
Александровска до Херсона ехали параходом
по Днепру. В то время курсировали на
этой линии два двухпалубных колесных
парохода с названиями «Искра» и «Кочубей».
Долго они плавали и после Октябрьской Револю-
ции, но уже под названием «Маркс» и «Энгельс».
Позже я много раз ездил пароходом на
этой линии, но это первое путешествие
запомнилось на всю жизнь. Меня привели в
восторг палубы, каюты и салон-ресторан. Все это
было ново и необычайно интересно. Смущал меня
только пароходный гудок, который гудел густым
мощным ревом, я закрывал уши, пережидая
пока он закончит свой мощный рев, выпуская
при этом клубы густого пара. Мы ехали
до Херсона, а оттуда следовали малым ка-
тером до Голой Пристани. В Херсоне у нас
было свободное время, мы погуляли в городском
саду и обедали в столовой. То ли был я очень
голоден, но до сих пор помню чудесный вкус
жареных котлет. Вечером уехали дальше.
От Голой Пристани до Скадовска ехали на
телеге. Подъезжали мы к Скадовску уже
13
в темноте, в степи слышался перезвон колоколь-
чиков — это возвращалось с пасбища коровье стадо —
и незнакомый шум моря.
Скадовск помню в различную пору года. Вот, к
примеру, зима или глубокая осень. Вероятно там
не отличалась осень от зимы. Ведь это Юг.
Дождливые погоды оставили на площади у нашего
дома огромные лужи. Площадь служила базаром,
на который съезжались на арбах и подводах
крестьяне с окрестных деревень, с обилием птицы,
мяса, овощей и другой всякой снеди.
Лето. Чудесная пора. Для ребят это игры на во-
здухе, забавы. Но самое интересное — море. Вдоль
берега тенистый бульвар. Оборудованы купальни
раздельно для детей, для взрослых. Детские ку-
пальни поближе к берегу, дно неглубокое. Ребятня
плескается по пояс в воде. К купальням от берега
проложен мосток на опорах. Далеко в конце купаль-
ни для взрослых. Несколько раз отец брал меня с собой
в купальни для взрослых, причем держал меня на
руках, так как глубина там была выше моего
роста. Против городка в 2-3 километрах был
небольшой остров, на нем стоял маяк, который
виден был с берега. Но ночью в то время маяк
не светил. Было время военное и на море приме-
нялась демаскировка.
Много забав и игр таил в себе наш двор. В друзьях
товарищах соседских ребятах недостатка не было.
Жмурки, разбойники и конечно «военные сра-
жения», как отголоски военных событий, слы-
шимых ребятами в семьях от взрослых. Ведь
шла первая империалистическая война.
Однажды случилась со мной беда. Во время одной
из игр я забрался в темный сарай и сделав нес-
колько шагов провалился в погреб, причем крышка
погреба, называемая «лядой», видимо, не была
закреплена на петлях и за мною снова легла
на свое место. Оказавшись в глубоком погребе,
в кромешной темноте без лестницы я
14
не заплакал, мне было почему-то смешно. При
падении я не ушибся. А мне было 5 лет. Затем
я подумал, что сам-то я выбраться не смогу
и я стал кричать, взывая о помощи, с тем
чтобы меня выручили из темницы. Мои друзья
и товарищи заметили мое отсутствие и
стали всей компанией меня искать. Среди
них была моя сестра старше меня на год и
восемь месяцев. Войдя в сарай, они услыхали
приглушенные крики, доносившиеся из погреба.
Тут же были вызваны взрослые и с шумом
я был оттуда извлечен. Долго после вспоми-
нали это происшествие, окончившееся для
меня так благополучно.
Во дворе жил у нас громадный пес доброду-
шного характера, но плутовато таска-
вший яйца у наседок и несущих курей.
От этого нужно было его отучить.
Для этого сварили несколько яиц, и отец
горячими положил их на порог при входе,
а сам вооружился хорошей палкой.
Приглашенный пес без зазрения совести
сразу же решил полакомиться излюблен-
ным блюдом. Яйцо без раздумья схвачено
было зубами, но оно было горячее и обожгло
собачью пасть, а в это время отец хорошень-
ко отлупил его заготовленной палкой. Так
наш дворовый пес был отлучен от кражи
яиц, которые он в рот не брал, даже если
ему их предлагали.
Рядом с нашим двором был кинотеатр или, как
его называли, «илюзион». Это было довольно непри-
глядное помещение, приспособленное из склада.
Однажды вместе с нашей семьей я был там.
Что там показывали, я не помню. Но это было
не первое мое знакомство с кино. Еще когда
мы жили в Александровске до переезда в Ска-
довск я с отцом и матерью был в кинотеатре
под лирическим названием «Чары». Этот не-
15
большой кинотеатр был недалеко от нашего
дома,где мы жили. Небольшой зал человек на
100 на втором этаже. Я помню, что мы смотре-
ли душераздирающую драму. Конец фильма
завершался тем, что двое влюбленных друг в
друга в силу трагических обстоятельств поко-
нчили с жизнью, обвязавшись белым шарфом
и бросившись в пропасть. Была также кино-
хроника в которой мелькали солдаты и офи-
церы русской армии и немецкие солдаты в
касках с острыми шпилями. Я их видел поз-
же во время оккупации в первую империалистиче-
скую войну немецкой армией Украины.
И надо же запомнить эти кинокадры, когда мне
было не больше пяти лет!
Вот так я познакомился с киноискусством с 1915 года.
Продолжавшаяся война требовала людские
ресурсы и моего отца мобилизовали в армию.
Сначала его направили на срочные работы по
строительству железнодорожной линии Гришино-
Ровно, стратегического назначения. Мы — мать,
сестра и я — отправились жить к дедушке и
бабушке в Кичкас.
Кичкас.
Это место в последующие годы стало извест-
но всему Советскому Союзу и всему миру.
Здесь в 30 годы было развернуто строительство
крупнейшей в Европе гидроэлектростанции
Днепрогэс, а в период строительства именуемое
«Днепрострой»
Итак мы перебрались в Кичкас. Жили мы у
бабушки в квартире из двух комнат и кухни,
в которой стояла русская печь. Такая печь была
необходимостью, так как хлеб в те времена пекли
сами. Булочных или хлебных лавок в Кичкасе не было.
Раз в неделю по пятницам бабушка пекла хлеб на
целую неделю. Назывался хлеб «поляницами» и
был он очень вкусным. Для нас с сестрой выпекалось
по одной маленькой булочке, что доставляло
16
нам большую радость. В пятницу вечером хлеб,
укрытый белоснежным полотенцем, дед мой
произносил над ним молитву и зажигал
свечи в честь наступающего субботнего дня.
В печи приготавливался и оставался закры-
тым, сохраняя тепло, традиционный суб-
ботний обед. Поверьте мне, там было
немало вкусных блюд.
Особую радость доставляла нам возможность
полежать на теплой печи в осенние и зим-
ние вечера.
Кичкас не похож был на украинское село.
В нем не было глиняных, крытых под со-
лому украинских хат. Это была немецкая
колония с постройками немецкого типа.
Основная масса жителей были немцы.
Рядом с нашим двором, в большом фрукто-
вом саду стоял особняк владельца завода.
Архитектурно замысловатый дом с балконами,
башнями и шпилями был похож на малень-
кий замок средневекового феодала. Тут же во
дворе был гараж, в котором стоял авто-
мобиль. А когда он выезжал. Вот диковинка
была! А в самом-то деле. Ведь Кичкас и
даже Александровск далек был от столицы
или Москвы. Автомобили по улицам не бегали.
Извозчики, брички, арбы, платформы, запряжен-
ные лошадьми, а иногда и волами — вот основ-
ной вид транспорта. Так что автомобиль
здесь был диковинкой в те годы. А роскошные
выезды на лошадях? Черные лакированные фаэ-
тоны, пролетки с холеными лошадьми смот-
релись по-особому.
Жили немецкие помещики-колонисты богато.
Наша же квартира в двухквартирном доме,
стоящем недалеко от Днепра, была бедна
и скромна.
Однажды весной в период половодья Днепр
вышел из берегов, достиг двора и дома, где
мы жили, и затопил квартиру по окна.
Берег Днепра у Кичкаса был пологий, и
каждую весну во время разлива в большей
или меньшей мере вода заливала низкую
часть села. В одном даже месте стояла
каменная глыба, на которой ежегодно
отмечался уровень воды, достигавший во
время паводка. На камне выбивалась
черта и обозначен был год. В год максималь-
ного паводка черта достигала до двух
метров и естественно все постройки,
расположенные в
низкой части, бывали залиты водой.
До разлива, забрав свой домашний скарб
и одежду, погрузив все на подводу, мы
мы перебрались на более высокую
часть селения к одному немецкому колони-
сту, который «любезно» выделил для нас
на время помещение прачечной при клуне
(клуней назывался сарай для скота, а также
хранения сена и другого подсобного материала).
Жить пришлось у этих «благодетелей» не
менее месяца, пока не сошла вода и не про-
сохла квартира. За это время я познакомил-
ся с жизнью хозяев.
Глава семьи — солидный, средних лет мужчина.
Жена его — расплывшаяся женщина, бездеятель-
ная, еле передвигающаяся по дому. Дочь их —
молодая миловидная девушка, и двое взрослых
сыновей. Жили они в большом одноэтажном
доме, с семью-восемью комнатами, кухней и дру-
гими подсобными помещениями. Вокруг дома
красивый, ухоженный сад. Аккуратно выложен-
ные дорожки, подстриженный кустарник, те-
нистые аллeи, все это в весенюю пору выгля-
дело очень красиво.
С разрешения хозяев, особенно молодой хозяй-
ки, мы с сестрой резвились, бегали в саду,
играли. Там же эти игры едва мне не
стоили глаза. Разбегавшись в задней окраине
сада среди зарослей кустарника, я наткнулся
на изгородь из колючей проволоки и проткнул
переносицу в нескольких миллиметрах от
правого глаза. Рана была глубокая и шрам
от нее остался на всю жизнь.
Размеренно и чинно текла жизнь у хозяев, а не-
мецкая аккуратность и четкость сказывалась
во всем. Мать просиживала в кресле часами,
выполняя «важную работу», нарезая строго
одинаковые по размеру листки из белой бу-
маги, и на вопрос для чего они, отвечала:
«das in sartir».
Зимой в снежную пору немецкая молодежь
устраивала катание с гор на санях.
Разодетые в цветных свитерах, разноцветных
вязаных шапочках с пушками и шарфах
были для нас диковинным зрелищем.
А сани, вот диво! Специальные, одноместные,
двухместные, многоместные, с тормозами
и рулевым управлением. Все мчались с горы
с шумом, визгом и смехом. Не обходилось
и без происшествий. Однажды при нас
многоместные сани с седоками врезались
в телегу с упряжкой лошадей. Побились
бедняги изрядно, а одному парню, попав-
шему под копыта лошадей, изувечило
лицо и нос, свернув его набок. Страшно
было наблюдать эту картину мне, шести-
летнему мальчику.
Канев — строительный участок.
Первая империалистическая война продолжалась.
Нам пришло от отца письмо, что его должны
отправить рядовым в армию. Мы с матерью
и сестрой отправились повидаться и попро-
щаться с отцом. Находился он на работах
по прокладке жедезнодорожной линии в районе
города Канева. Туда добраться проще всего
19
было сперва поездом до Екатеринослава (теперь
это город Днепропетровск), а там пароходом
до Канева. Так мы и ехали.
Моему восторгу не было предела. Нам предстояла
поездка поездом до Екатеринослава, так как
прямого пароходного сообщения из Александров-
ска не было. Днепровские пороги, лежащие между
этими двумя городами, преграждали путь по
реке. В последующие годы, когда построена
была Днепровская гидростанция и плотина
подняла воды Днепра, пороги были затоплены
и судоходство между городами теперь уже
Запорожьем и Днепропетровском стало нормаль-
ным.
Поездка поездом для меня была новинкой, а все
новое было очень интересным. Все это было для
меня открытием мира. И вот передо мною
вокзал с его суетой, с залами ожидания, устав-
ленными одинаковыми скамьями, билетные
кассы и даже вокзальный ресторан, в который
я не преминул заглянуть. На перроне стоял
пассажирский состав с зелеными и синими ва-
гонами с множеством окон с пыхтящим
впереди паровозом. У вагонов важно стояли
проводники и вдоль поезда расхаживал кон-
дуктор поезда с флажками в футляре на
поясе, в форме с кантами, блестящими пу-
говицами и свистком на цепочке. Все это
было небычайно интересно. До Канева добрались
пароходом. Отец жил у места работ в степи
в землянке. Вот туда-то мы и отправились из
Канева на телеге. Рельеф местности по дороге
был гористым, то и дело возница перед каждым
спуском телеги с горы вставал, останавливал
лошадей и «гальмовал» заднее колесо. «Гальмо-
вать» это значит тормозить. Для чего одно
колесо цепью привязывалось и оно не крутясь
тормозило всю телегу при спуске. Но все ра-
вно при крутом спуске телега наседала на
20
лошадей и возница придерживал их за
уздцы.
Наконец мы приехали к отцу. Нам с сестрой все
было необычайно и интересно. Жил он в поле в
землянке неподалеку от места работ по прорытию
трассы для железной дороги. Ну это было диковиной
и так интересно пожить в землянке. В жаркую
летнюю пору в ней было прохладно, пахло тра-
вой щебрецом, посыпанной по земляному полу.
Спали мы на нарах, сколоченных из жердей и
досок на тюфяках, набитых сеном.
Во время дневного отдыха рабочих и после рабо-
чего дня вечером мы с сестрой часто пасли
в поле неподалеку от землянки двух лошадей,
закрепленных за отцом. Обычно лошади были
перевязаны передними ногами, чтобы не ухо-
дили далеко, но однажды, когда мы пасли
их, у одной из лошадей развязалась веревка
и она ушла у нас на глазах. Нам двоим
малышам догнать ее и привязать было
невмоготу. Тогда бросившись к землянке с плачем
мы рассказали отцу о случившемся.
Лошадь нашлась, но отцу досталось немало
хлопот, разыскивая ее.
А как строилась дорога? Тысячи телег, назы-
ваемые «грабарками» с возчиками (они же
«грабари»,) лопатами вскапывали землю и
сбрасывали ее на телеги, наполнив ее, телеги
с возчиками двигались по трассам вереницами.
Сверху эта картина производила грандиозное
впечатление. И еще гречневые поля в период
цветения. Незабываемая картина безбрежного
поля, усеянного белым цветом гречихи.
И сеяли же тогда! Польза была и сеятелям и
людям. Гречневая каша была в почете, но и досту-
пна. Теперь же на днях по телевидению передавали
проблемы наши. Оказывается гречиха не может
дать такую урожайность с гектара, как ячмень,
рожь и пшеница, поэтому ее и не сеют.
21
Уже тогда я слыхал о Каневе и его достоприме-
чательности. Тогда я уже знал, что там на бе-
регу Днепра на высоком холме похоронен Кобзарь
Украины Тарас Григорьевич Шевченко. Похоронен
так, как завещал он в «Заповите»
«Як умру, то поховайте
Мене на могiлi
Серед степу широкого,
На Вкраiнi милой.
Щоб лани широкополi
i Днiпро, i кручи
Було видно, було чути,
Як реве ревучий.»
Попрощавшись с отцом, мы возвратились снова
в Кичкас жить с бабушкой и дедушкой.
Первые годы революции.
Жизнь в Кичкасе текла своим чередом. У меня
появились друзья сверстники, мы проводили
время в играх, детских забавах. Все дворовые
сараи, амбары, конюшни были нашей вотчиной.
В нашем дворе, кроме жилых домов стоял дом заброшен-
ный, окна были забиты, с перекрытыми, но не запер-
тыми дверьми. Людская молва судачила, что там
живут домовые. Удивляться нечему, суеверия, «черто-
вщина», особенно в те времена, среди людей была
не редкостью. При играх в прятки, в разбойники,
хотя и со страхом мы все же забирались в этот
дом. И бывало не без того, что нежданно мы ста-
новились свидетелями амурных свиданий взрослых
и изгонялись оттуда, как совершенно ненужные
«гости». И взрослых не пугали домовые!
В Кичкасе жили наши однолетки двоюродные
сестры и брат — Зина, Беба и Давид (Дуда). Отец
их, брат нашей матери, был на войне и погиб
в военном госпитале. Как часто моя мать
тихо напевала песню:«Умер бедняга в больнице
военной», заливаясь слезами.
22
С двоюродными сестрами и братом мы дружили,
благо жили они недалеко, не больше 19 минут
ходьбы. Двор у них был большой, зеленый, много
деревьев, росли большие дубы. Особенно нам по душе
была большая грушевая дичка. Созревшие дикие
груши были нашим излюбленным явством.
Немалое удовольствие доставляла нам клуня,
заполненная соломой для отопления квартиры.
Мы бывало влезали по лестнице на
чердак и с него прыгали вниз на солому.
До чего все было интересно!
Однажды мы с мамой были у них. Мы
дети играли, а мама беседовала со своей
[пропуск] Засиделись мы поздновато. Возвраща-
лись домой, невдалеке раздались выстрелы. Испу-
гавшись, мы бегом помчались к дому. Наутро
выяснилось, что в одном из дворов разгружали
привезенные доски, бросая их друг на друга.
Удары при сбрасывании мы приняли за стрель-
бу, которая так нас напугала.
В период февральской и октябрьской революции
мы продолжали жить в Кичкасе.
Мне, семилетнему ребенку, трудно было понять
ход событий бурных времен. Запомнились
только возбужденные беседы и споры взрослых
о выборах в какое-то «учредительное собрание».
Запомнились даже избирательные бюллетени
разных цветов. Белые и желтые я точно помню.
После демобилизации из армии в начале 1918 года
отец возвратился домой. Радости всех не было
конца.
В начале весны в 1918 году отец был выбран
сопровождать несколько вагонов муки, которые
посылали рабочие заводов Кичкаса голодающе-
му населению рабочих города Орехова-Зуева.
Ехал он через Москву. Вагоны были благополучно
доставлены по назначению. Обратно он возвра-
щался, сопровождая вагон с мануфактурой
для потребительской кооперации, в которой
23
очень нуждалось трудящиеся населения Кичкаса
и крестьяне окрестных деревень.
У отца сохранилось удостоверение, которое выдали
ему в Орехово-Зуеве. Вот оно:
Орехово-Зуевская городская продовольственная
управа 18 мая 1918 года №756
Удостоверение.
Сим удостоверяем, что действительно
Моисей Кагановъ (по старому правописанию
с твердым знаком. Мое примеч.) был командиро-
ван рабочими завода А.Я. Коппъ села Кичкасъ
для сопровождения жертвенной муки для
голодающего стотысячного населения рабочих
г. Орехово-Зуева и что действительно выше-
упомянутая мука им была нам доставлена.
Просим все общественные организации оказать
вышеозначенному Моисею Каганову свободный
проезд на Украину.
Комиссар продовольствия (подпись)
печать. Секретарь (подпись)
Обратным путем он останавливался на 2 дня
в Москве. Много рассказывал нам об этом боль-
шом городе. Побывал на спектакле в
Большом театре — смотрел оперу «Садко» Римского-
Корсакова. Особенно восхищался сказочной поста-
новкой. Был необычайно доволен, что повидал та-
кое чудо искусства. Действительно, попасть в Боль-
шой театр человеку из провинции, где нет хороше-
го театра, можно восхищаться всем — и постано-
вкой, певцами, оркестром, самим залом и фойе,
и входом в театр с его величественной колоннадой.
От лозунгов свободы и демократии и мы детвора
осмелели. Рядом с нашим двором граничащим забором
был двор хозяина завода с огромным садом. Мы и
начали забираться в этот сад поживиться ябло-
ками, грушами. Не раз нас выгонял оттуда
не без помощи палки сторож по прозванию
24
Трубка — Реймер. Так прозвали его, как заядлого
курильщика, постоянно державшего во рту дымя-
щую трубку.
Началась новая жизнь. Это было понятно даже
мне, семилетнему мальчишке. В тишину провин-
циальной жизни влились события невиданные
веками прежних времен. Вот первые демонстрации
первого мая с шествием трудового народа с лозун-
гами на красных полотнищах. Все это необычайно
ново, интересно. Разве удержишь мальчишку, чтобы
не бегать рядом с шествующим народом.
Но было и другое. Появились банды анархистов и
других окрасок и среди них известная для тех
мест Маруська Никифорова. Много было разго-
воров о зверствах и грабежах, чинивших этой
бандой. Однажды стоя у калитки двора видел
я целый эскорт этих бандитов, гарцующих
на лошадях во главе с Маруськой. Небольшая
с курносым носом в серой папахе, синем бекеше,
отделанном серым каракулем, перетянутая
ремнями с маузером на боку — внешне она
ничего ни грозного, ни привлекательного собой не
представляла.
Но самым острым воспоминанием остался
оглушительный взрыв, раздавшийся ночью, все
вскочили от неимоверного грохота.
Наутро перед взором всех жителей Кичкаса красо-
валась картина взорванного железнодорожного
моста. Мост был необычайно красивым, соеди-
няющим одним пролетом без каких-либо опор
два высоких скалистых берега Днепра.
Теперь мост стоял с обрушившейся серединой, а
две оставшиеся половины стояли друг против
друга в виде двух консольных балок. Фактически
мост и был построен из двух консольных балок
с малым зазором посредине, теперь же после
взрыва зазор этот составил 20-30 метров.
Железнодорожное и транспортное сообщение
между двумя берегами прекратилось на долгое
25
время. Впоследствии до восстановления
моста действовал паром для переправы.
По мосту же была оборудована пешеходная
дорожка, которой не каждому человеку
было подстать воспользоваться.
Через обрушенную часть моста длиною двадцать
или тридцать метров на канатах были
проложены доски, по которым и перебирались
люди, держась за веревочные поручни.
Перебираться должно было быть действительно
страшно, так как вибрирующая под тяжестью
человеческого тела дорога висела высоко, точно
над пропастью, протекающей с шумом внизу
рекой.
В эту пору мы перебрались жить всей семьей
в город Александровск. Поселились мы в одной
полуподвальной комнате, которую уступили
нам наши родственники. Это была семья
сестры моей матери, тети Руни. Кроме того
это были друзья моих родителей. Отец мой и
дядя Котя были товарищами, вместе рабо-
тали приемщиками зерна. Вместе ухажи-
вали за двумя сестрами и поженились —
мой отец на моей матери, а дядя Котя на
тете Руни. Там же жили два моих двоюрод-
ных брата Боря и Сема и две сестры: Софа
и Рита. Мы очень сдружились с ними, и хотя
позже мы переехали на другую квартиру, живя
в одном городе, дружба осталась на всю жизнь.
У меня были еще двоюродные братья и сестры, но
самыми близкими остались Боря, Сема, Софа и
Рита.
А времена были тяжелые, смутные. Началась
гражданская война. В городе часто было безвлас-
тие, начались грабежи, бесчинства. Для обеспече-
ния порядка и спокойствия в городе была
организована самооборона. Все мужчины
по очереди в вечернее и ночное время патру-
лировали по улицам города вооруженные
26
винтовками. Я не раз в вечерние часы, до насту-
пления темноты расхаживал с отцом и его напар-
ником, при этом любуясь винтовкой, которую
носил отец на ремне.
Банды «Батька Махно» не раз врывались в
город. Однажды воины его армии, обходя дворы,
сзывали людей к центру города. Мы жили в
переулке неподалеку от центра. Я оказался
там один из первых. Как же? Без меня и
мне подобных ни одно событие не могло быть
осуществленно.
Оказывается батько Махно решил провести
митинг. Когда собралось изрядно народу,
на балконе второго этажа углового дома
появился Махно и произнес речь. Сам он не-
большого роста в серой тужурке со стоячим
воротником, перетянутый ремнями, в
очках, с длинными волосами.
О чем он вел речь, мне было непонятно, но видеть
так близко (а я стоял вблизи балкона) «батька»
Махно было интересно.
Но его речь с балкона была не самым главным.
Вероятно в своей речи перед людьми он излагал
свою программу, защищая правоту своих анархис-
тских идей. Воинство его было не регулярной
армией, а бандой (хотя и крупной), которая
внезапно нападала на города и села, занимаясь
грабежами и насилием. Так и в этот мо-
мент, когда сам «батько» произносил свою речь,
часть его воинов занималась грабежом у
населения. Перепуганные насмерть мирные
жители прибежали жаловаться «самому».
Для демагогического жеста в оправдание
своей речи был послан патруль, который
привел сюда же на площадь одного из бандитов,
которого захватил посланный патруль с полич-
ным. Тут же доложили об этом Махно.
Спустившись вниз с балкона «батко» Махно не
раздумывая, на глазах у всех людей, вынув из кобуры
27
маузер, здесь же двумя выстрелами пристрелил
приведенного. Труп сразу оттащили и бросили
в один из пустых дворов (позже в этом дворе и
доме при нем расположилась редакция местной
газеты «Червоне Запорiжжя») Долго он еще там
лежал, и мы мальчишки бегали глядеть через
забор на него, пока не убрали его.
Гражданская война разыгралась на полях
Украины, была особенно напряженной и жестокой.
Город по несколько раз за короткое время переходил
из рук в руки то отрядов и частей Красной Армии,
то белогвардейцев, банды Махно.
Были отдельные дни, когда в городе было безвластие.
Город часто подвергался артиллерийскому обстрелу.
В коридоре, где была дверь в нашу комнату, была
дверь в подвальное помещение, где находились кот-
лы водяного отопления трехэтажного дома.
Там же хранились запасы угля и дров. Вот во
время артиллерийских обстрелов жители дома и
других домов укрывались от снарядов в этом
подвале. Для нас мальчишек все это представляло
особый интерес, мы осуществляли разведку, не
прекратился ли обстрел.
Весьма впечатляющим объектом в это время
для нашего мальчишеского внимания была по-
жарная команда города, которая располагалась
очень близко от нас. Мы жили примерно поcреди-
не жилого переулка, а на углу через дорогу стояло
специальное двухэтажное здание пожарной коман-
ды, а посредине этого здания высилась колонна
с круговой площадкой, на которой круглосуточно
дежурил наблюдающий за улицами города, не по-
кажется ли где-либо дым или огонь. В здании
команды ряд широких дверей из гаражей, где стояли
пожарные линейки и лошади. По тревоге распа-
хивались двери и из гаражей вылетали пожарные
линейки, запряженные белыми холеными лоша-
дьми. По бокам пожарных линеек восседали
бойцы пожарной команды, одетые в серые брезен-
28
товые костюмы, подпоясанные широким поясом,
вокруг которого располагались различные петли
и крючки, но главным украшением были на головах
блестящие каски. На передней линейке восседал
бранд-майор с роскошными седеющими усами.
Выезд пожарной команды бывал настолько парадно-
красочным и внушительным, что о победе над любым
пожаром не могло быть никакого сомнения. Однако
случались пожары, которые были далеко не подвластны
этой впечатляющей команде с легкими линейками,
лестницами, белыми лошадьми, пожарным с блестя-
щими касками и бравому бранд-майору с роскош-
ными усами. После выезда на пожар всегда на
каланче развешивались для просушки. Обычно среди
народа эти шланги назывались «пожарные кишки».
Однажды мы, дворовые друзья-товарищи, поста-
рались поспособствовать срочному выезду пожарной
команды прямо к нам во двор в «гости». Мы затеяли
игру и сложили на чердаке печку, затопили ее и
решили варить себе на ней еду. Из открытой чер-
дачной двери повалил дым, который и был заме-
чен дежурным на каланче. По тревоге пожарная
команда примчалась и локализовала очаг дыма,
разобрав сложенную нами печь. Конечно мы успе-
ли разбежаться, но крупного разговора с родите-
лями мы не избежали.
Комната, в которой мы жили, была небольшая
и вся заставлена двумя кроватями, платяным
шкафом и обеденным столом. Место для моих
игр и склада моего «имущества» находилось под
одной из кроватей. Удобство этого места еще
дополнялось наличием смежной двери возле кровати,
которая была не закрыта и позволяла мне быстро
перебраться в смежные комнаты, где жили
мои двоюродные братья и сестра, с которыми мы
были дружны. Иногда поздно вечером мои роди-
тели, заигравшись в домино, оставляли меня
спать с кем-либо из братьев.
На узкой кроватке, лежа к стенке, во сне
29
я был прижат к ней, отчего я проснулся с
криком: — мне туго! Взрослые, испугавшись,
подбежали к нам и от души посмеялись над
моим «мне туго!» Я всегда вспоминал
об этом, когда встречался уже с пожилыми
моими братьями и сестрами, из которых вот и
поныне живет только один Семен, остальные
все умерли.