© Леонид Каганов 2016

краудфандинговая площадка Вадима Нестерова, особая благодарность всем, поучаствовавшим в проекте (список участников в конце)

Т А Б Л Е Т К И

Проснулся Митя от звонка в дверь. Звонок был как сама хозяйка баба Тамара – старый, дребезжащий, резкий и требовательный. Митя откинул одеяло, схватил джинсы и принялся их натягивать, прыгая на одной ноге. Звонок все не умолкал. Наконец джинсы и майка были надеты, Митя торопливо оглядел кухню. Бардак, конечно, полный: в мойке громоздится посуда, на столе объедки, под столом валяется пустая жестянка от пива, а вся кухонная столешница от плиты до раковины застелена газетами и завалена электроникой: схемами, проводами, моторами и всем остальным, что баба Тамара строжайше запретила раскладывать по её кухонной столешнице. Но убрать это уже не было времени, поэтому Митя просто накинул покрывало поверх электронного мусора и бросился открывать дверь. И когда увидел на пороге не бабу Тамару, а всего лишь полицейского, даже вздохнул с облегчением.

— Младший следователь Тимур Петрович Чашечкин... — неразборчиво пробормотал полицейский и бегло махнул удостоверением. — Вы понимаете, почему я у вас?

— Нет, — ответил Митя.

— Жаль, — вздохнул Чашечкин. – Я надеялся, что вы сами мне всё расскажете.

— Что?! – удивился Митя.

Полицейский символически потерся ботинками об коврик у двери и сделал жест рукой, как бы приглашая самого себя пройти внутрь. Мите ничего не оставалось как посторониться. Чашечкин вошел, оглядел прихожую и потопал на кухню. Митя отметил про себя, что следователь Чашечкин довольно молод для следователя – на вид ему было как Мите. Оглядев кухню, полицейский достал блокнот и маленький карандашик «IKEA».

— Приступим, — сказал он. — Ваше имя? Возраст? Образование?

— Сверчков Дмитрий Германович. Двадцать пять лет. Не женат. Техникум космического приборостроения.

— Так вы космонавт, Дмитрий Германович?

— Увы. Специалист по электронике.

— Где работаете?

— Менеджер-консультант салонов мобильной связи.

— Это как?

— Продавец в ларьке.

Чашечкин задумчиво покусал карандаш.

— Что ж вы, Дмитрий Германович? Учились ради космоса, а работаете продавцом? Много платят?

Митя вздохнул и шмыгнул носом.

— Да если бы много... Но мобильники — тоже электроника.

— Я вас понял. Прописаны здесь?

— Снимаю одну комнату.

— Вы не можете снимать одну комнату в однокомнатной квартире!

— Я снимаю кухню, — уточнил Митя. – А комната заперта, там вещи хозяйки. Слушайте, да что вообще случилось?! Почему вы врываетесь с раннего утра в мой единственный выходной?

Следователь полез во внутренний карман пиджака. Митя испугался, что он вытащит пистолет, но он вытащил фотографию и протянул ее Мите. Митя взял ее в руки и замер.

— Вам знаком этот человек, — произнес Чашечкин утвердительно.

— Знаком, — кивнул Митя, лихорадочно соображая, что же такого мог снова натворить Гриша. – Это мой одноклассник Гриша Дольский.

— Вчера вы его видели последний раз?

Митя бегло глянул на следователя и решил не врать.

— Да, приезжал ко мне. Откуда вы знаете?

— Выследил по камерам наблюдения, — объяснил следователь с некоторой гордостью: — Он входил в подъезд, но не зафиксирован камерой в лифте. Значит, был на первом этаже, а это ваша квартира. И как часто он у вас бывал?

— До этого мы не виделись лет восемь после окончания школы.

— О чем вы говорили?

— Он жаловался на неприятности...

— Какие?

— Ну, самые разные. С работой... с карьерой... с женщинами... с визой... с партнерами по бизнесу... У Гриши, чтоб вы знали, куча самых разных неприятностей!

— А я знаю, – кивнул Чашечкин. — В котором часу он вышел от вас?

— Сильно за полночь... Слушайте, почему бы вам не спросить у него самого?

— Потому что у него больше нельзя ничего спросить.

Митя все понял. Он сел на табуретку, хватая ртом воздух. Затем обхватил голову руками. Гришки больше нет. Гришки. Больше нет. Гришки...

— Куда он направился от вас? – продолжал следователь

— Вышел из подъезда, пошел через стройку... Там на него напали собаки... Он от них побежал и перелез забор... Кажется, они ему порвали штанину.

— Он сказал, куда собирается пойти?

— К своей машине.

— Он приехал на машине?

— Нет. Он сказал, что машина на парковке у строительного рынка, но в ней нет бензина.

— Вы знали, что ваш друг живет в машине?

Митя кивнул.

— Он мне сказал. Я дал ему денег на бензин...

— А почему вы не спрашиваете, что случилось с вашим другом? – Следователь Чашечкин с подозрением глянул на Митю.

— Да какая теперь разница... – с горечью ответил Митя. — А что случилось?

— Его раздавил столб.

— Он въехал в столб?!

— Нет, он спал в машине, – объяснил следователь. – Столб упал на машину.

Митя снова обхватил голову руками.

— Послушайте... — Он наконец пришел в себя. – Но при чем здесь я?! Какая связь между мной и столбом? Как вы вообще узнали, что он был у меня?!

— Не вам меня учить, как делать мою работу! – неожиданно тонким голосом закричал следователь.

— Да что у вас за работа такая?! – в ответ закричал Митя. – Выслеживать моего погибшего друга?! Носить с собой его фотографию?! Вот из-за таких преследователей, как вы... – Митя осекся. – Простите меня, — сказал он тихо, – я очень расстроен, пока не могу осмыслить...

Следователь Чашечкин побарабанил пальцами по столешнице.

— Григорий говорил вам, что он в опасности?

— Нет, — соврал Митя. – Он говорил, что справится.

— Он рассказывал, что за ним охотится британская разведка?

— Корейская?

— Британская.

— Еще и британская?! Нет, нет и нет! Ничего ни про какую разведку он не рассказывал!

— Он вам показал свою систему?

— Систему? Какую систему?

— Ну, или приборы? Или формулы?

— Формулы?! – изумился Митя совершенно искренне.

— Ну он же был физик.

Митя помотал головой:

— Ни про какие формулы он мне не говорил! Он просто говорил, у него полоса невезения, но он выберется.

— Посмотрите мне в глаза, Дмитрий Германович, — попросил следователь Чашечкин. — Ваш друг не оставлял у вас никаких своих вещей или записей?

— Нет, — честно ответил Митя.

— Жаль, – вздохнул Чашечкин. Но в следующий миг подскочил к кухонной столешнице и торжествующе сорвал покрывало.

— Ага! – закричал он. – А это что?! Подпольная лаборатория!

Митя смерил его взглядом.

— Вы больной что ли? – спросил он. – Это паяльник, радиодетали и моделька моего вертолетика.

— Зачем? – спросил Чашечкин.

— Хобби.

— Григорий просил вас спаять для него прибор!

— Вы бредите! – фыркнул Митя – Какие приборы? Вы вообще не представляете, чем занимался Гриша! Он... — Митя осекся, но следователь ничего не заметил. Он внимательно рассматривал синий кубик с двумя торчащими проводками — черным и красным.

– Это взрывчатка?

— Батарейка для вертолета, — снисходительно объяснил Митя.

— Это Григорий вам ее оставил?

— Да нет же, господи! Это просто мои инструменты и детали! Мне Григорий ничего не оставлял, он все унес с собой!

Митя резко захлопнул рот и даже зажал его рукой.

Но ему снова повезло: следователь опять не обратил никакого внимания – он снова что-то писал. Закончив, вручил Мите листок:

— Вам повестка, Дмитрий Германович. Завтра мы встретимся в моем кабинете номер девять в тринадцать ноль-ноль.

— Зачем? – тупо сказал Митя.

— Потому что на человека упал столб. А вы последний, к кому он приезжал.

— Да мало ли на кого падает столб!

— На известного физика, — отчеканил следователь Чашечкин со значением, — на кандидата физико-математических наук с мировым именем и подозрительной деятельностью столб просто так не падает. – Он посмотрел Мите прямо в глаза и добавил: — Особенно если машина числится в угоне у посла Швеции.

— Боже, еще машина в угоне у посла Швеции, бедный Гришка... – с тоской пробормотал Митя. – Но я завтра днем не могу, я работаю!

— А я, по-вашему, бездельничаю!

Следователь повернулся и, не прощаясь, вышел из квартиры.

* * *

Чтобы прийти в себя, остаток дня Митя копался с дроном. Проклятая самоделка упорно не хотела слушаться команд с пульта – мигала огоньками, иногда издавала тонкий свист, но моторы не включались. Митя прозвонил всю схему, поменял батарейки в пульте, скачал из интернета две последние прошивки для дронов с этим процессором – одну свободную, китайскую, другую фирменную, но взломанную. И все было зря. Лишь глубокой ночью, когда Митя уже просто тоскливо стучал пультом по столешнице и глядел на электронные внутренности, адская конструкция вдруг взревела одним мотором, встала на дыбы, накручивая на себя провода и разбрасывая вокруг отвертки, а в следующий миг взбесившийся мотор сорвался с рамы, улетел в стенку и разбил висящую на гвоздике декоративную тарелочку хозяйки «Гагры-1996». Это уже было чересчур.

Митя в тоске упал на диван и закрыл глаза рукой. А когда открыл, в комнату уже пробивались солнечные лучи. Будильник пиликал уже третий повтор, а спать хотелось невыносимо. Митя наспех побрился и принял душ, схомячил кусок черного хлеба и запил водой – кипятить чай времени уже не оставалось. Надел кроссовки, торопливо сдернул с крючка ветровку, запер ключом квартиру... И вдруг из кармана что-то выпало и прокатилось по бетонному полу лестничной площадки. Митя машинально схватился за карман джинсов, думая, что выпал мобильник, но мобильник был на месте. И тут в груди кольнуло предчувствие. Он присел на корточки и сразу увидел эту идиотскую штуку. Тот самый цилиндрик — флакон из-под мыльных пузырей, который Гриша так просил взять на сохранение, а Митя не понимал, почему Гриша не может его просто выбросить от беды подальше. И в итоге Гриша вроде бы забрал эту штуку с собой, вроде сунул в свою куртку, когда прощались в дверях... Или не в свою?

Митя смотрел на флакон с ужасом, не решаясь притронуться. А потом на верхних этажах скрипнула дверь, и зашумел лифт. Митя быстро сунул вещицу в карман и выбежал из парадного, твердо решив бросить по дороге в мусорный контейнер.

Контейнер с мусором призывно маячил на углу прямо перед воротами стройки. В нем копался дядя Коля – добрый, но совершенно непутевый мужик, местный алкоголик. Митя подумал, что если Гриша говорил правду, то дяде Коле эта штука могла бы починить всю жизнь. Впрочем, если Гриша говорил правду, последствия для дяди Коли окажутся еще хуже. «Итак, — размышлял он, — сейчас я незаметно пройду мимо и выкину самый обычный флакон от самых обычных мыльных пузырей...» Митя замер. А если его найдут дети? Найдут, подумают, что мыльные пузыри... Митя с ужасом потряс головой. Да и как можно кинуть такой подозрительный флакон в мусор на глазах всего двора посреди белого дня? Из всех же окон смотрят! Выходит рано утром из дома вполне взрослый человек налегке, почему-то вынимает из кармана детский флакон от мыльных пузырей, зачем-то кидает его в мусорный контейнер и бежит дальше на работу, типа так и надо! А флакон летит, и брякается внутрь, и по удару понятно, что он был отнюдь не пустой. Тут-то все обо всем и догадаются! Да ведь еще и камеры наблюдения просматривает следователь Чашечкин! Митя поежился и пробежал мимо контейнера, так и не выкинув ничего.

На работе было как всегда: тоскливо и безлюдно. Хмурый напарник Костя снова оккупировал компьютер и шарился в интернете, а Митя слонялся вдоль стенда, потому что в стекляшке не было даже второго стула. Посетители не заходили. Наконец напарник сообщил, что сходит в жраловку: жраловкой они называли второй этаж торгового центра на соседней улице – бесплатные туалеты и дешевая еда. Как только Костя ушел, Митя сел за прилавок к компьютеру, но обнаружил, что проклятый Костя опять сменил пароль. Он уже не раз так делал, объясняя, что он старший продавец, а Мите нечего копаться в рабочем компьютере.

Накатила даже не злость, а меланхолия. Митя вдруг вспомнил лицо покойного Гриши и запоздало сообразил, что даже не узнал у следователя, где и когда будут похороны. Потом он вспомнил о повестке в полицию и посмотрел на часы – тринадцать ноль-ноль было полчаса назад. Митя почувствовал себя законченным неудачником.

И вдруг его словно окатило ледяной водой, это была шальная мысль. Митя в ужасе отогнал ее прочь, но мысль не уходила. Митя чувствовал, что у него просто нет сил бороться с этой идеей, словно все уже было решено за него. Но это была минутная слабость. Митя взял себя в руки и понял, что не будет этого делать. Только посмотрит.

Он вынул флакон от мыльных пузырей, отвинтил крышку, и содержимое высыпалось на стол: здоровенная горсть белых пуговиц, а среди них — маленькая флешка. Сперва Митя решил, что это какая-то шутка — это были самые настоящие пуговицы от самой обычной рубашки: маленькие, белые, пластиковые, с четырьмя дырочками. Митя брезгливо взял одну пуговицу и понюхал. Пуговица не пахла ничем, ее явно купили в магазине и никуда пока не пришивали. Митя рассмотрел ее внимательно. С обратной стороны пуговица выглядела плоской, с парадной — по кругу тянулся небольшой бортик. Четыре дырочки. Белый пластик цвета мутного парафина с едва заметным перламутровым оттенком. Обычная пуговица для самых обычных рубашек. Потом он вспомнил объяснения Гриши — тот рассказывал, что в качестве носителя для таблеток использует пластик. Даже после обработки, сути которой Митя совсем не понял, этот пластик оставался все тем же пластиком с точки зрения химии... но не с точки зрения физики. Так говорил Гриша. Но Митя не ожидал, что пластиком окажутся банальные пуговицы. Хотя, с другой стороны, а что же еще? Самый удобный и дешевый формат, если кому-то понадобилась таблетка из пластика.

Пуговица невесомо лежала на ладони. Она выглядела так обыденно и так безопасно, что Митя вдруг мысленно произнес: «А что мне терять? Попробую. Всего половиночку!» Он вынул из ящика стола казенный степлер и одним ударом расколол пуговицу надвое – разлом прошел четко по дырочкам и куски вышли одинаковые. Словно боясь передумать, Митя закинул в рот одну половинку и быстро проглотил. Послюнил палец, собрал со стола невидимые крошки и облизал. Хотя, возможно, никаких крошек и не было. Сама пуговица оказалась абсолютно безвкусной.

Митя огляделся. Ничего не изменилось — мир был прежним. Это казалось странным, ведь Гриша утверждал, что действие начнется мгновенно: пластик не усваивается организмом, а вот заряды физики вероятностей... Или квантовой физики вероятностей? Митя не помнил терминов, да и принципа, если честно, не понял — даже в общих чертах. А был ли там принцип? Митя вдруг понял, что просто поверил Грише на слово. А ведь вполне возможно, что бедняга просто сошел с ума от неприятностей, когда статью, которая сулила Нобелевку, раскритиковали в пух и прах, а самого выгнали из Бостонского университета... А может, его и выгнали из университета потому, что стал неадекватен? Бегает от невидимых врагов, прячется от вымышленных иностранных разведок, носит в заветном флаконе от мыльных пузырей горсть пуговиц для рубашки и глотает их украдкой по одной... Ну бред же! Гриша был просто болен. Впрочем, слова вчерашнего следователя и роковой столб в эту версию никак не вписываются.

В задумчивости Митя пересчитал пуговицы – их оказалось семьдесят две. И еще половинка. Кто вообще сказал, что пуговицу можно расколоть, и она после этого будет действовать? Гриша про это ничего не говорил. Вдруг эти гришины «заряды вероятностей» исчезают при разломе пластика? Митя подавил желание слопать вторую половинку, ссыпал все обратно в футляр и туда же кинул флешку. Запоздало подумав, что неплохо было бы глянуть, что на этой флешке – Гриша говорил, что там какая-то матрица синтеза. Но ведь заблокирован компьютер... Митя набрал наобум первое попавшееся «braintunic»... и пароль подошел! Что это за слово, откуда он его только что придумал и почему угадал? Это было настолько удивительно, что даже не хотелось больше играться с компьютером.

Митя сделал глубокий вдох, спрятал флешку в футляр от мыльных пузырей, пружинисто шагнул к выходу из ларька, распахнул стеклянную дверь и остановился на пороге.

Улица звенела. Гудели автомашины в пробке, цвели тополя, толпой валили прохожие. От соседнего цветочного ларька неслась песня Майи Львович из сериала «Где нам всем» — Митя и полюбил этот дурацкий сериал именно из-за песни в заставке. По тротуару шагал большой пушистый енот в рост человека с коробкой лотерейных билетов – Митя знал, что в костюме енота разгуливает тетка Варя, очень немолодая для такой работы женщина, мать-одиночка, приехавшая в город из деревни.

— Добрый день, тетя Варя, — поздоровался Митя.

— Благотворительная лотерея! – Тетя Варя потрясла коробкой с билетами. – Не хочешь испытать счастье, Митя?

— А давай два... — кивнул Митя, порылся в кармане и протянул еноту мятую сотку.

Он выудил два первых попавшихся билета и стер ногтем защитный слой.

— Повезло! – присвистнула тетя Варя, откинув с лица енотовую голову и заглядывая Мите через плечо: – Тысяча рублей! А второй... И второй тоже тысяча! Ну, получи... – Она проворно отсчитала стопку пятидесятирублевок и вручила Мите.

— Я вас не сильно разорил? – спросил Митя.

— Да если б это мои были деньги... – вздохнула тетя Варя.

Митя засунул пачку в карман, приосанился и вдруг заметил, что за этой сценой наблюдал прохожий в хорошем деловом костюме. Митя воспользовался ситуацией и гостеприимно распахнул перед ним стеклянную дверь ларька:

— Заходите! Смартфоны, аксессуары, контракты! Что надо подберем! Лучшие цены в городе!

Прохожий словно того и ждал: он вошел в ларек и рассеянно уткнулся в витрину последних моделей – за их продажу работникам шел отдельный процент. Митя достал самый дорогой смартфон и вручил посетителю, привычно тарахтя про память, процессоры, частоту и мегапиксели.

— И что по цене? – спросил покупатель.

Митя назвал цену.

— А сколько их у вас в наличии? – спросил тот, задумчиво взвешивая на ладони черную мыльницу.

— Безгранично! — соврал Митя. – Возьмете несколько — сделаем небывалую скидку!

— Я оптовик из региона, — сообщил покупатель. — И мне нужно десять тысяч.

Десять тысяч! Митя совершенно опешил от такой цифры. Но постарался не подать виду. Он тут же сделал звонок прямо в главный офис и удачно нарвался сразу на человека из дирекции. Изложил ситуацию. Дирекция не помнила, кто такой Митя, но выражала восторг, особенно когда выяснилось, что оптовик готов оставить предоплату. Мите были делегированы все полномочия, обещана премия и повышение. Какое именно повышение – Митя пока уточнять не стал.

Предоплата оказалась прямо в долларах – пятнадцать тысяч. Митя запер деньги в сейф и выдал расписку на фирменном бланке. Вернувшийся с обеда Костя застал только дружеское прощание с клиентом и по обмолвкам догадался, что здесь состоялась сделка века, но прошла без него.

Митя чувствовал небывалый подъём. Он заявил Косте, что уезжает по неотложным делам, и тот даже не нашелся, что возразить.

Оптовик оказался на машине и спросил, не подбросить ли Митю куда-то. Через десять минут поездки в шикарном «Лексусе» Митя оказался около дома, указанного в повестке.

* * *

Следователь Чашечкин сидел в кабинете номер девять и выглядел хмуро.

— Вы опоздали на сорок минут, Сверчков, — пробасил он с обидой.

— Однако я здесь! — приветливо воскликнул Митя и пояснил: — У меня были важные дела, но я выкроил время!

Следователь Чашечкин поморщился, кивком попросил Митю присесть на стул, а затем распахнул толстую папку и погрузился в чтение. Митя разглядывал кабинет, хотя ничего примечательного тут не было – казенные шкафы, банкетка в углу, полицейский китель с погонами майора, висящий почему-то на гвоздике у шкафа. Китель был короткий и широкий – точно не для Чашечкина.

— Вы что там разглядываете, Сверчков? – не выдержал следователь.

— Жду вас, — пожал плечами Митя. – Я же знаю, в фильмах следователи всегда полчаса делают вид, будто заняты.

— Хватит учить меня делать мою работу! – обиделся Чашечкин. – Вы сейчас у нас — свидетель убийства. Ясно? Молитесь, что не обвиняемый! Пока! Или хотите, чтобы я вам прямо сейчас изменил меру пресечения и отправил в камеру?

— Не хочу.

— Тогда отвечайте на мои вопросы!

— Так вы же не спрашиваете...

Следователь Чашечкин возмущенно полистал пухлую папку и уставился на Митю суровыми прозрачными глазами, которые плохо сочетались с веснушчатым лицом.

— Григорий говорил вам, почему он сбежал в Россию?

— Сбежал? – удивился Митя. – Он говорил, что недоброжелатели обвинили его в фальсификации результатов эксперимента, а сотрудница лаборатории – в этом... я забыл это слово, как у них называется в Бостоне... в сексуальных домогательствах, если по-русски. Его уволили из университета и лишили рабочей визы. Не повезло человеку...

— Но вы знаете, чем он занимался в этом университете? – жадно спросил Чашечкин.

— Я не специалист в квантовой физике, — аккуратно ответил Митя. – Я даже не понял, химик он или физик.

— Но он вам показывал свои приборы? – продолжал Чашечкин.

— Дались вам эти приборы. Я не понимаю, о чем вы. Никаких приборов он мне не показывал. – Митя тщательно подбирал слова. – Если у него были какие-то приборы, я думаю, они остались в той лаборатории в Бостоне...

— В Бостоне? – возмутился Чашечкин. – А корейцы за ним охотились просто так, по-вашему?!

— Про корейцев он ничего не говорил, — соврал Митя.

— А почему его квартира сгорела, тоже не говорил? – продолжал Чашечкин.

— Что сгорела – упоминал. А почему – не говорил.

— И вы и не спрашивали?

— Нет, — честно ответил Митя. — У него было столько неудач, что расспрашивать про какой-то там мелкий пожар я не стал...

Следователь Чашечкин нервно побарабанил пальцами по столу:

— И вы утверждаете, что он вам ничего не говорил про свой аппарат, который ворует по воздуху золотые слитки...

Митя открыл рот от изумления.

— Ворует золотые слитки?

— Представьте себе! — кивнул следователь. — Прямо по воздуху из банковской ячейки. А еще — ворует автомашины из гаража шведского посольства.

— Послушайте, — возмутился Митя и встал, — как вам не стыдно! Мы с Гришей учились в одном классе! Гришка никогда не взял бы ничего чужого! Я никогда не поверю в это!

Следователь Чашечкин тоже вскочил:

— А как у него оказались золотые слитки из Госхрана?! – орал он, размахивая толстой папкой. — А почему за его прибором охотятся корейцы?! Вот у меня всё здесь! Я за ним следил два месяца не для того, чтобы он пропал, а ты мне сейчас дурачка строил, Сверчков! Где прибор, отвечай?

— Да нет никакого прибора! – заорал Митя в ответ. – Это ваши фантазии! Вы слышали краем уха какой-то бред, но не поняли ничего! Никакого прибора нет и не было! Это не прибор!

В кабинете наступила тишина.

— А что тогда было в его изобретении? – спросил следователь тихо. – Лучи? Телепатия?

Митя молчал.

— Откуда у него на счету миллионы? Откуда автомашины, акции? Откуда французский дворец в собственности, черт возьми?!

Митя пожал плечами.

— Первый раз слышу про это все. Повезло наверно.

— Повезло? – зловеще прошипел Чашечкин. — А квартира на проспекте Бородина сгорела отчего?

— Не повезло, — пожал плечами Митя. – Так бывает в жизни. Сперва тебе во всём везет, а потом во всём не везет...

Митя подумал, что болтает лишнее, и умолк.

— Ты что-то знаешь, Сверчков! – проорал следователь. – А ну-ка сядь обратно на стул!

Митя грустно сел. Он рассчитывал, что ему будет невероятно везти целый день, поэтому и поспешил к следователю, чтобы закончить это дело. Но, видно, половинка пуговицы уже закончила свое действие. И значит, пребывание в кабинете становилось опаснее с каждой минутой, если верить Грише...

Чашечкин тем временем яростно возился с большой железной лампой, стоявшей на столе. Он поднял ее и грохнул об стол. Придвинул и развернул прямо в лицо Мите. И попытался включить. Но сколько ни щелкал старым тумблером, лампа гореть не хотела. Чашечкин полез под стол и долго шевелил провода. А потом плюнул, достал из кармана смартфон и зажег фонарик, направив его в лицо Мите.

Митя невольно расхохотался.

— Смеешься? – зашипел Чашечкин. – Ну, посмейся! Сейчас я выпишу постановление о задержании, и посмотрим, как ты посмеешься в камере!

— Электролампочку свою замените, подследственных пытать, — посоветовал Митя. — От удара нить обрывается.

— Хватит учить меня работать! – рявкнул Чашечкин.

Но лампочку вывернул, посмотрел на свет и потряс. В колбе отчаянно звенело.

— Поменять надо лампу, — сказал Митя.

Следователь Чашечкин в бешенстве распахнул ящик стола, выудил чистый лист бумаги и авторучку, и положил перед Митей:

— У тебя, парень, последний шанс! — сообщил он. – Пока я схожу за лампочкой. Либо ты чистосердечно напишешь все, что знаешь, либо я звоню лично майору Сергею Павловичу!

— Не знаю, кто это.

— Твое счастье! – грозно ответил Чашечкин. – Не напишешь признание – оформляем задержание, и в камеру. Пиши и думай.

И он вышел из кабинета.

Убедившись, что остался один, Митя воровато развернул к себе папку «Дело Григория Дольского» и принялся листать. И сразу увяз в нагромождении фактов. Опросы свидетелей, какие-то перестрелки, бриллианты, выписки из банков, запрос в Интерпол, написанный почему-то от руки и по-русски, но с размашистой резолюцией внизу, буквально: «отставить херню!» Видимо, так и не отправленный в Интерпол... Митя опасливо закрыл папку.

Он придвинул к себе лист и решил написать, что ничего не знает. В конце концов, Гриши больше нет, и ему ничем не поможешь.

Но как только он коснулся листа авторучкой, шарик вдруг выскочил, и на лист вывалилась чернильная паста, испачкав Мите палец. Митя принялся оттирать чернила с пальца листом бумаги – провел пальцем зигзаг по бумаге вперед и вбок, затем сложил пополам и долго тер обратной стороной, затем сложил вчетверо и снова тер. Долго переворачивал лист в поисках чистого места, но только весь перемазался. В итоге он развернул лист и расправил – лист оказался мятый и перепачканный, а по его сгибам, оставшимся от складывания, темнела большая, неряшливая, но очень узнаваемая свастика... Митя похолодел. Как ему удалось так неудачно измазать лист? В гробовой тишине кабинета щелкнули настенные часы, переставляя стрелку на миллиметр. «Это как маятник, — говорил Гриша, — когда полоса везения заканчивается, наваливаются беды с той же амплитудой...»

Митя живо представил, как сейчас вернется психованный следователь Чашечкин, увидит лист со свастикой, впадет в бешенство, начнет звонить своему страшному майору, а дальше задержание, тюрьма... Он в ужасе скомкал лист и сунул в карман, наткнувшись там на флакон от мыльных пузырей. Ну конечно! Конечно же обыщут перед тем, как проводить в камеру, найдут пуговицы, и тогда всё, конец... Митя почувствовал, что стало нечем дышать, а в глазах начало темнеть. Он в панике развинтил флакон, нашарил оставшуюся половинку пуговицы и быстро закинул ее в рот.

Сразу появился воздух и мир вокруг опять стал солнечным. «А что я так паникую, собственно? Что они бы мне сделали? — запоздало подумал Митя. — Даже если найдут пуговицы. Даже если волшебные. Я-то у посла Швеции никаких машин не крал. Подумаешь, в лотерею выиграл и контракт выгодный оформил. Все законно».

Он едва успел спрятать флакон в карман, как дверь кабинета распахнулась и на пороге появился человечек в штатском – маленький, толстый и совершенно лысый.

— Отставить херню! – рявкнул он с порога неожиданно низким и густым голосом. – Ты что делаешь в моем кабинете?!

— Меня пригласил для беседы следователь Чашечкин, — ответил Митя.

— Ча-а-ашечкин... – произнес человечек тоном, не предвещающим ничего хорошего. – И где же этот наш Чашечкин?

— Ушел менять сгоревшую лампочку.

— Ла-а-ампочку... Зачем?

— Чтобы светить мне в лицо, как в старых фильмах про следователей.

Человечек издал невнятный рык, подошел к столу и вдруг заметил открытый ящик.

— Ты открыл мой стол?! – заорал он.

— Нет, что вы! Чашечкин искал там лист бумаги, чтобы я написал признание.

Человечек побагровел.

— Не волнуйтесь, — на всякий случай добавил Митя, — он взял только один лист.

— И по какому делу он тебя сюда притащил? – прищурился толстяк.

Но Митя ответить не успел: взгляд толстяка упал на папку и он побагровел еще больше.

— Опять эта херня с Дольским?!

Он смачно выругался, а затем резко схватил папку, прижал к груди, лицо его исказилось, и он вдруг одним движением разорвал ее пополам, а каждую половинку еще пополам. Силища у толстяка была невероятная.

— Где этот гондон? – спросил он, вращая глазами. – Давно он ушел?

Как раз в этот момент в кабинет шагнул следователь Чашечкин. Он победно нес в руке новую лампочку – словно свечку. Но увидев толстяка, будто налетел на невидимую преграду: лампочка выпала из руки и разбилась вдребезги.

Воцарилась тишина, и на стене снова щелкнули часы.

— Что происходит в моем кабинете, Чашечкин? – заорал толстяк.

— Виноват, Сергей Павлович! — забормотал Чашечкин, вытянувшись по стойке смирно. – Я думал, вы в командировке... А другие кабинеты заняты... А мне надо было допросить...

— Это еще кто? – он брезгливо указал пальцем на Митю.

— Задержанный! – отрапортовал Чашечкин. – По делу Григория Дольского...

Толстяк в миг подскочил к Чашечкину, схватил его за грудь обеими ручками и приподнял над полом. Митя испугался, что он сейчас и его разорвет, как папку.

— Кретин! Ты что мне тут вытворяешь?! Я тебя предупреждал, чтобы ты прекратил заниматься херней и занялся делами?!

— Но Сергей Павлович, этой ночью... – пискнул Чашечкин.

— Ты кем себя возомнил, неудачник сраный?! Ты у нас Шерлок Холмс?! Доктор Ватсон ты у нас?! У тебя, гондон, есть свой участок, два жилых дома! У тебя там дел нету? У тебя там старуха написала заявление про спутник-шпион над ее окном! Ты закрыл это дело?! Чем ты занимаешься?!

Он с грохотом поставил Чашечкина обратно на пол. Тот лишь ойкнул.

— Пошел вон, Чашечкин, — произнес толстяк уже спокойней. – Если бы не уважение к твоему отцу, я бы тебя выгнал еще год назад. И запомни: если я еще раз от тебя услышу про американские волшебные приборы и всю эту херню...

Майор явно не стеснялся в выражениях.

— Но дело Дольского... – снова открыл рот Чашечкин.

— Вон отсюда! – рявкнул толстяк. – Нет никакого дела и не было! Я порвал его и выкинул!

Чашечкин проследил за его рукой и увидел обрывки папки в урне для бумаг. Он вздохнул и молча вышел из кабинета.

Толстяк сел за стол и принялся наводить порядок — хлопал ящиками, двигал лампу. А потом вдруг заметил Митю.

— Ты еще тут? – удивился он. – Ступай отсюда, уважаемый, и больше не приходи сюда никогда.

Митя кивнул и покинул кабинет. Везение было невероятным.

* * *

Он шел по бульвару и вдыхал весенний городской воздух – аромат сирени, карамели, свежей листвы и еще какого-то непонятного предчувствия счастья. Хотелось сделать сразу все дела, которые не удавались раньше. Митя пожалел, что так далеко от дома – сейчас он точно смог бы наладить дрон, чтоб тот летал как надо. А больше, как назло, никаких дел, обид и разочарований, которые можно было бы исправить, не вспоминалось. Настроение было прекрасным, хотелось всех любить и улыбаться прохожим. Даже ковыляющей навстречу старушке с маленьким злым лицом. Лицо ее было щедро расписано косметикой, а из-под оттененных век глядели ненавидящие глазки. Несмотря на возраст, одета старушка была дорого, модно, хотя довольно безвкусно. Но Митя улыбнулся ей, как старой знакомой, и на ее лице появилось недоверчивое и растерянное выражение, которое затем сменилось ответной улыбкой. Но в следующий момент выражение ее лица стало странным: в нем чувствовалась решимость, вызов и все-таки какая-то непонятная злость.

— А что, молодой человек, — спросила старушка фальшиво, останавливаясь перед Митей, — раз вы такой добрый, поможете даме, дадите сто рублей?

Митя про себя удивился, что этот эпизод волшебного везения выражается в расставании с деньгами — он предполагал, что будет, наоборот, получать их до конца дня самыми удивительными способами. Но сам устыдился своих мыслей, полез в карман и протянул старушке сторублевку. Однако старушка ее не взяла.

— Ага! – торжествующе сказала она. – Это была проверка!

— Проверка? — растерянно переспросил Митя.

— Ты и впрямь добрый мальчик. Вот тебя-то мне и надо, — подытожила старушка. – Пойдем-ка за мной...

Паспорт с собой есть?

— Куда пойдем? – удивился Митя.

— Вон туда, — старушка уверенно указала пальцем на противоположную сторону бульвара, где висела табличка «Нотариус» и добавила: — И даже не вздумай сопротивляться, это решено!

— А что случилось? – спросил Митя, едва поспевая за ней.

Пока они переходили на другую сторону, пока ждали светофора, старушка успела рассказать всё. Рассказ оказался ярким, но нехитрым. Ее бывший муж – известный скрипач-виртуоз Пораженский умер пять лет назад в Париже, оставил ей неплохое состояние. Сын Валера – поздний ребенок, исчадие ада, тиран и бандит. Половину денег промотал, теперь мечтает о ее смерти, чтобы прибрать к рукам остальное. И лучше уж отдать кому попало... как тебя зовут?

— Митя, — представился Митя.

— Я же вижу, человек ты честный и добрый. Квартиру, дачу и счета получишь после моей смерти, а машину я тебе прямо сейчас отдам, она хорошая, тебе понравится.

— Подождите... – запротестовал Митя ошеломленно, но старушка была непоколебима.

— Никаких но! Ты хочешь, чтобы он меня убил за наследство? Он мне уже угрожал! Теперь ему ничего не достанется, и в его интересах, чтобы я прожила подольше и подкидывала ему деньги. Ты думаешь, мне самой хочется первому встречному написать завещание? Но у меня выхода нет! Никого больше не осталось. А ты человек добрый, я так решила, и точка!

С этими словами она распахнула дверь под табличкой «Нотариус» и толкнула Митю внутрь.

Им повезло – очереди не было, дополнительных вопросов тоже не возникло, и через двадцать минут все нотариальные формальности были улажены.

Без промедлений старушка потащила Митю во дворы, где за забором со шлагбаумом высилась пара элитных новостроек. Деловито провела через охрану в подземную парковку, погремела ключами, понажимала кнопки на пульте, и рулонная дверь гаражной секции уползла вверх. Вспыхнул холодный неоновый свет, и Митя увидел машину. Она и впрямь была хорошей...

Права у Мити были — он когда-то закончил автокурсы. А вот машины никогда не было. Кое-как с пятой попытки сдав экзамены в ГАИ, Митя за руль так ни разу не садился. А теперь перед ним стояла машина. Даже нет, с большой буквы: Машина.

Он не знал, как называется эта модель. Судя по хищно вытянутому носу, круглым фарам, хромированным рукояткам и кожаной крыше, она была бешено, музейно стара. Но в превосходном состоянии – даже паутина спиц внутри колес серебрилась и блестела. Митя никогда раньше не видел автомобилей со спицами в колесе.

— Нравится? – хищно спросила старуха. К тому времени Митя уже знал, что зовут ее Ангелина Фроловна. Она аристократически опустила ключи на блестящий темно-зеленый капот: — Катайся, Митя, на здоровье! А остальное получишь после моей смерти.

— Дай вам бог долгих лет! – растроганно ответил Митя. – Чем я могу вас отблагодарить?

— Лишь бы сыну не досталось, — зловеще ответила старуха Ангелина: – Удачи тебе!

* * *

Учился водить Митя на старых «Жигулях», поэтому ощущения оказались двойственные. С одной стороны, мотор здесь гремел и фыркал гораздо громче, а руль было крутить тяжело и непривычно. То ли руль был шире, то ли жестче. Митя даже не сразу сообразил, что руль в этом старинном автомобиле справа. Но несмотря на это, машина ехала плавнее, чем «Жигули» на автокурсах. Немножко поскрипывала, покачивалась, но сидеть в её салоне, отделанном кожей и хромом, было очень комфортно.

Немного тревожило, что водительские права Мити остались где-то дома в коробке со старыми документами – кто ж мог предположить заранее? И смущало отсутствие навыков вождения – за несколько лет подзабылось всё, чему учили на курсах. Однако сегодня Мите везло как никогда. Он сходу догадался, как завести машину и с первой попытки разобрался в управлении. Выехать на улицу удалось, не задев ни охранника подземного гаража, ни шлагбаум, ни бетонные направляющие. Он даже не заглох ни разу.

Минут двадцать Митя рулил по улицам — стоял в пробках, ждал светофоров, жал на педали и наслаждался густым теплым рокотом своей первой, но такой удачной машины. Вскоре он сообразил, что все это время ничего интересного с ним не происходит – разве что прохожие удивленно рассматривали диковинный музейный автомобиль. Митя с опаской подумал, что действие пуговиц рано или поздно начнет кончаться, и это может случиться, когда он за рулем. Митя хорошо представлял, скольким людям планеты за последнюю сотню лет автомобили помогли найти внезапные и неожиданные неприятности на свою голову. Но чтобы автомобиль кому-то помог найти внезапную удачу — нет, таких историй Митя не слышал. Как найдешь удачу, сидя в кабине автомобиля?

Митя решил для начала включить радио – вдруг удастся стать участником какой-нибудь викторины? Но радио найти на приборной панели ему не удалось. Да и было ли оно здесь? Тогда он вспомнил, что крыша его машины должна откидываться гармошкой. Как минимум, должно быть интересно прокатиться ранней весной с открытым верхом!

Митя притормозил на обочине, заглушил мотор и принялся вертеться на сидении, пытаясь сообразить, как кожаный потолок откидывается. Он нашел пару защелок над лобовым стеклом и принялся отодвигать гармошку. Ему удалось сделать лишь небольшую щель — воздух тут же наполнился свежим ветром и шумом. Но дальше крыша не двигалась. Тут позади машины раздался визг тормозов и сирена. Митя обернулся – это была карета скорой помощи.

— Ты что проход загородил, болван?! – заорал водитель «скорой», высунувшись из окошка. – У нас пациент умрет!

Тут только Митя сообразил, что перегородил своим автомобилем въезд в ворота больницы. Он завел машину и отъехал в сторону. Снова выключил и вышел наружу. «Не тот день, чтобы при мне люди умирали!» — решительно подумал Митя и шагнул к «скорой», которая медленно вползала в ворота. Он постучал ладонью по борту.

— Помочь чем-то могу? – крикнул Митя водителю.

— Нет! – грубо ответил водитель. Но внутри «скорой» что-то неразборчивое закричал женский голос, и водитель высунулся снова: — Группа крови у тебя какая?

— Первая...

— Первая, говорит! – передал водитель кому-то внутри, а затем высунулся снова: — Зайди кровь сдай грамм четыреста — вот будет помощь. Чем машинами проезд загораживать...

Митя охотно кивнул.

Медсестра распахнула заднюю дверь, словно боясь, что он передумает, Митя влез внутрь, а «Скорая» тронулась и покатилась по дорожкам больничной территории. На носилках лежала пожилая женщина в старомодном домашнем халате с розочками — она была жива, потому что иногда тихо охала.

— Автомобиль свой так и оставил открытым? – с изумлением спросил шофер, обернувшись.

— И пусть, — отмахнулся Митя, — что с ним будет? Тут человек умирает.

— Рисковый ты человек, — с уважением ответил шофер. – Да и правда, кто же посмеет тронуть такую машину...

В больничном корпусе пациентку сразу увезли вглубь на каталке, а Митю проводили в пункт сдачи крови. Через четверть часа он вышел на улицу с маленькой марлевой повязкой на локте и ощущением еще большей эйфории, чем была час назад – медсестра объяснила, что так бывает у доноров. Напоследок ему еще принесли чаю — невкусного, но до отвращения сладкого. Так, сказали, положено.

Первое, что увидел Митя, выйдя на улицу — пациентку из «скорой». Она была жива, сидела в том же самом своем халате с розочками на лавке справа у входа в корпус и бойко обсуждала с другой дамой диагнозы. Сперва Митя испугавшись, что она сейчас начнет его благодарить и тоже предлагать наследство — он даже прикрыл лицо ладонью, будто причесываясь, ускорил шаг и сделал вид, будто очень заинтересован трансформаторной будкой в противоположной стороне.

— А кровь-то чего? — донесся голос собеседницы.

— Кровь взяли, — степенно отвечала ей недавняя умирающая в халате с розочками, — из пальца взяли. Сказали, может аппендицит. А может, не аппендицит. До среды, сказали, меня тута оставят...

Тут настал черед изумиться такому волшебному исцелению — женщина, которую он со слов шофера считал умирающей, оказалась жива, бодра, и без опасного диагноза. Но было понятно, что митину кровь никак не успели бы перелить этой даме, тем более, зачем она ей, с подозрением на аппендицит... То есть, формально чудо было, не придерешься. Но чувствовался подвох, словно Митю ловко развели. Может, и впрямь действие пуговицы начало заканчиваться, и больше чудес не будет? Митя устыдился своих мыслей и помотал головой: пациентка жива, и прекрасно. Чего придираться-то? Митя рассудил, что возможность спасти чью-то жизнь — это, пожалуй, самое большое везение за сегодня. В приподнятом настроении он вернулся к машине.

Зеленый автомобиль с откинутым верхом ждал Митю, хотя возле него собралась небольшая толпа зевак – они почтительно рассматривали диковинку, а какой-то мальчик лет десяти даже пытался провести пальцем по зеленой блестящей поверхности капота, но отец его одергивал словами: «Не трожь, сказал! Щас выйдет дядя хозяин – застрелит тебя на фиг!»

Митя протиснулся между ними, сел за руль и завел машину.

— Дядя! – крикнул мальчик вдогонку. – А какого года ваша машина?

— Замолчи, сказал! – испуганно одернул его отец.

— Не знаю, мальчик, — улыбнулся ребенку Митя и уехал.

* * *

Еще полчаса Митя колесил по городу. Но ничего интересного снова не происходило — он лишь замерз от холодного весеннего ветра, пробивавшегося через приоткрытую щель в крыше. Вокруг тем временем стемнело. Митя не знал, сколько еще будет действовать пуговица, да и действует ли она вообще. Он решил выйти из машины и отправиться куда-нибудь пешком, благо вокруг был центр старого города. Он свернул в первую попавшуюся улочку, сразу оставил машину на обочине, и дальше пошел пешком.

Куда идти? Герой кино непременно отправился бы в казино и выиграл там миллион. Или в какую-нибудь лабораторию, чтобы сделать великое открытие. Или спас бы человечество, обезвредив террориста с атомной бомбой — с большим таким пузатым чемоданом с тикающими цифрами, как любят изображать киношники. Митя огляделся — ни казино, ни лаборатории, ни террориста с тикающим чемоданом в переулке не наблюдалось. Даже если пуговица была готова подарить Мите еще какое-то чудо, то этому чуду было негде произойти.

Митя прошел немного вперед по переулку, но путь оказался тупиковым: вдали маячили мусорные баки, по бокам высились глухие кирпичные стены с заложенными кирпичом окнами и неряшливыми нагромождениями вентиляционных труб. Что-то гудело, а по мостовой валялся мусор — то ли не донесенный до баков, то ли растащенный оттуда кошками: целлофановые пакеты, банановая кожура и фантики, мокнущие в луже. Тут явно были самые задние дворы жизни. Сама жизнь царила где-то на параллельных улицах. Припарковать машину в безлюдном переулке было неудачной идеей. Митя развернулся, чтобы пойти обратно, случайно наступил на банановую кожуру, пошатнулся, но чудом остался на ногах, пытаясь сообразить, чего в этом эпизоде больше — везения или невезения.

Вдруг послышался лязг, и прямо перед ним распахнулась железная дверь в стене. Оттуда вылетел сначала сноп разноцветного света, затем – уханье громкой музыки, затем – горький и спрессованный запах сигарет. А затем – девушка в белоснежном платье невесты, но с длинным синим шарфом. Прямо как у Майи Львович во втором сезоне «Где нам всем» — в той серии, где ее заставили выйти замуж за комиссара.

Панически цокая каблуками, девушка выпорхнула на улицу, оглянулась и отчаянно крикнула: «Спасите кто-нибудь!» И Митя увидел ее лицо.

Это было невероятно – перед ним стояла Майя Львович. Самая настоящая актриса и певица Майя Львович – в этом не могло быть никаких сомнений. Было совершенно непонятно, как она попала к нам в страну, как оказалась на этой странной улице, что ее привело в подозрительный кабак, с черного хода которого она выпорхнула, а главное – откуда она так хорошо знает русский язык?

Но времени на размышления не оставалось. Следом за Майей из двери выскочили три крайне подозрительных типа. Один был толстый, с наглой багровой мордой, другой – маленький дрыщ, тощий и чернявый, в пестрой гавайской рубахе, а третий – накачанный верзила. Общим у них было одно — все трое оказались охвачены той нездоровой яростью, в которую иногда переходит нездоровая пьянка.

— А ну, стоять-б-ск! – невнятно проревел толстяк и ринулся вперед.

Майя Львович забежала за спину Мите и прошептала «спасите!»

Мите ничего не оставалось, как расправить плечи и шагнуть вперед. Рассчитывать он мог только на везение — троица обступила его со всех сторон.

Драться Мите не приходилось с незапамятных времен, поэтому он глубоко вздохнул, крепко закрыл от страха глаза, издал горестный вопль и бросился вперед, размахивая наугад руками — то ли плыл брассом, то ли взбивал подушку. Остановился он лишь когда почувствовал, что кулак больно наткнулся на что-то твердое. Митя открыл глаза и посмотрел на свои руки — костяшки пальцев на левой руке страшно болели и были все в крови. Но это была не его кровь: верзила с багровым лицом покачивался, обеими руками держась за нос. Затем верзила сел на асфальт и вдруг горестно зарыдал прямо в голос. Из-под его ладоней из разбитого носа капала кровь.

Второй спутник, толстяк, увидев, что произошло с верзилой, сразу запаниковал и отбежал на безопасное расстояние. Никакой агрессии в нем больше не было – жалкий и испуганный толстяк.

Митя удивился, как ловко ему удалось решить все проблемы одним случайным ударом. Он вынул носовой платок и принялся вытирать испачканную руку, которая уже совсем не болела.

Но проблемы остались: маленький чернявый дрыщ убегать не спешил. Он медленно и профессионально снял с руки часы и спрятал в карман, с хрустом повел плечами, выставил вперед локти и встал в стойку с такой легкой пружинистостью, словно выполнял обычную ежедневную гимнастику. Его двое товарищей притихли и следили за ним, словно он был главный. А сам он не мигая смотрел на Митю, и лицо его было совершено спокойным и даже каким-то злорадным. Затем задохлик двинулся вокруг Мити и вдруг сделал два молниеносных выпада рукой – просто так, примериваясь. Самих выпадов Митя не увидел, слишком они были быстрые — только услышал, как хлопает яркая гавайская рубашка. Задохлик вновь повел плечами, вдруг отклонился и взмахнул ногой, словно показывал для разминки еще один демо-ролик того, что сейчас произойдет. По крайней мере, хоть ногу Митя заметить успел — она взлетела выше головы и тут же вернулась обратно, лишь хлопнула в воздухе штанина. Митя инстинктивно отступил назад, а Майя взвизгнула за его спиной. Задохлик словно ждал этого сигнала – он бросился в атаку. Одним прыжком он оказался перед Митей в странной боевой стойке локтями вперед — Митя увидел лишь его глаза сквозь амбразуру локтей. А в следующий миг боец резко скрутился как пружина, и на миг повернувшись к Мите спиной и затылком, выкинул с разворота ногу, и Митя понял, что в следующую секунду боец разогнется, и эта нога снесет Мите голову. Но разогнуться бойцу не удалось — пока одна его нога летела по воздуху, другую вдруг резко повело, словно он был на коньках, и в следующий миг он со всей силы врубился лицом в асфальт. Мите даже показалось, что асфальт под ногами дрогнул. Боец так и остался лежать постанывая, а то место, где он секунду назад стоял, пытаясь выполнить прием, было красиво отрисовано раздавленной по кругу банановой кожурой.

Это была волшебная победа! Пуговица действовала! Надо было сказать что-то пафосное в стиле Джеймса Бонда сперва противникам, а потом даме, но Митя не любил театральные номера, поэтому обернулся к Майе Львович и просто предложил: «Бежим отсюда скорее!» Ее глаза сияли неподдельным восхищением.

Они добежали до машины, и Митя галантно распахнул дверцу.

— Это... ваш автомобиль?! – только и выговорила Майя Львович.

— Можно на ты, меня зовут Митя, — галантно представился Митя.

— Спасибо, вам... тебе, Митя. А меня зовут...

— А я вас очень хорошо знаю, — ответил Митя, заводя мотор. – Вы же Майя Львович!

Она секунду решала, признаться или нет, а затем кивнула и снова посмотрела на Митю благодарным взглядом.

— Давно вы у нас в стране? – Митя неспешно вырулил на проспект, наслаждаясь ситуацией.

Майя поморщилась:

— Пригласили провести одно мероприятие, — неохотно пояснила она. – Частный юбилей в клубе. Сначала все шло как обычно – посидеть за столом, спеть песню, произнести поздравления... А потом сын хозяина со своими дружками решили, что им все можно. И если б не вы... не ты, Митя, я не знаю, чем бы все кончилось.

— Может в полицию заявим? – предложил Митя.

Майя помотала головой.

Митя неспешно вел машину. Хотелось сказать что-то удачное, но ничего удачного в голову не приходило. Что делать дальше, куда ехать, о чем говорить – пока тоже оставалось неясным.

— Майя, куда вы хотели бы, чтобы я вас отвез? – аккуратно спросил Митя, забыв, что они уже на ты.

— Куда угодно! – ответила Майя и посмотрела на Митю таким благодарным и таким откровенным взглядом, что он смутился.

Как и где можно провести вечер с мировой знаменитостью в этом вечереющем городе – он даже не представлял. Пригласить в театр или кино? Зачем это великой актрисе, которая знает всю киноиндустрию с изнанки. Это же как пригласить Митю на прогулку в магазин смартфонов. Может, предложить сходить в ночной клуб? Впрочем, она только что из клуба и, похоже, не горит желанием снова оказаться в подобном месте. Конечно, надо бы пригласить ее поужинать. Как обычно говорят? «Вы не откажете мне в одолжении поужинать вместе? Я знаю неподалеку один уютный итальянский ресторанчик!» Беда в том, что уютных ресторанчиков Митя не знал, потому что никогда ими не интересовался. Он бывал разок лишь в районном спортбаре с боулингом на втором этаже и сомнительными типами в трениках, но это место было решительно недостойно Майи Львович...

— Может быть, поужинаем вместе? – вдруг пришла на помощь Майя, словно прочитав его мысли. – Я знаю тут неподалеку одно уютное местечко...

Тут Митя вспомнил, что денег на ужин в ресторане у него нет.

— Честно говоря, всегда мечтал с вами поужинать! – Митя улыбнулся, пытаясь включить максимум обаяния. – Может быть, завтра? Дело в том, что мне сегодня нужно еще поработать...

— Вы сейчас поедете на работу? – удивилась Майя.

— Вообще-то я работаю дома...

— Простите, я могла бы и сама догадаться, что такие люди на работу не ездят, — улыбнулась Майя. — А чем вы занимаетесь, если не секрет?

— Ну, моя работа связана с техникой... – замялся Митя. – Электроника...

— Обожаю технику! – заверила Майя. – У вас торговый бизнес? Какие-нибудь магазины смартфонов?

— При чем тут ларьки со смартфонами? – испугался Митя. – Я... я занимаюсь скорее разработкой, производством... – Он наконец нашел нужное слово: – Стартап! У меня стартап, связанный с вертолетами. Знаете, небольшие такие дроны, квадрикоптеры...

— Обожаю квадрикоптеры! – воскликнула Майя. – У вас наверно весь дом ими завален?

Митя кивнул.

— Как бы я хотела посмотреть на ваш дом! – с чувством произнесла она. – Честно сказать, я живу далеко за городом... в коттедже... это так далеко, что... если бы вы пригласили меня в гости, сами поработали, а я бы не стала вам мешать, а просто порассматривала вашу коллекцию вертолетов...

— Нет-нет! – торопливо перебил Митя.

Он представил великую голливудскую актрису посреди своей несчастной кухни: как Майя оглядывает горы мусора, старается ничем не выдать разочарования, и лишь брезгливо подергивается ее изящная верхняя губа – точь-в-точь как в той серии про суп из трепангов...

— Боюсь, не получится, — вздохнул Митя.

— Я должна была догадаться... — грустно кивнула Майя. – Это было бестактно с моей стороны. Вы же наверняка женаты?

— Нет-нет, даже не в отношениях! Просто сегодня я вас никак не могу пригласить. Может, поужинаем завтра? Ведь сегодня вы так переволновались. Я вас отвезу домой! Где, говорите, ваш коттеджный поселок?

Майя растерялась.

— Нет, нет, это очень далеко за городом — час езды... А вам надо работать!

— Нет-нет! Решено! — уверил Митя. — Не каждый день выпадает возможность проводить до дома великую актрису!

— Но там у меня не слишком хорошие трассы для такой раритетной машины! — забеспокоилась Майя. — У вас же Ягуар Е-Тайп, шестьдесят девятого года, если не ошибаюсь?

— Майя, откуда вы так хорошо разбираетесь в машинах? – воскликнул Митя и мысленно несколько раз повторил название, чтобы покрепче запомнить.

— Нет-нет, я вовсе в машинах не разбираюсь! Просто мой отец... Впрочем, не важно...

— Так где, говорите, ваш коттедж?

— Это поселок Соболевское и чуть дальше... — сдалась Майя.

— Прекрасно знаю те живописные края! – на всякий случай соврал Митя, включая навигатор в смартфоне и пытаясь его установить на приборной доске так, чтоб не падал. — С большим удовольствием отвезу вас в Соболевское!

— Спасибо, вы так добры, — улыбнулась Майя.

Они выехали из города за объездную, вокруг сразу стало темно и лишь сверкали придорожные ларьки. Машина стала ощутимо подпрыгивать на выбоинах в асфальте. Митя пытался вести с Майей светскую беседу, но она отвечала невпопад и казалась чем-то разочарованной. Вот только Митя никак не мог понять, чем. Наконец он решил снова включить обаяние и спросить прямо.

— Я разочарована? – удивленно переспросила Майя. – Что вы! Поверьте, у меня наверно никогда не было настолько яркого вечера, как сегодня!

— Почему? – удивился Митя. – При вашей-то блистательной карьере?

— Ну сами подумайте! Этот мерзкий ночной клуб, страх, ощущение обиды, опасности и беззащитности, и вдруг появляетесь вы! Словно посланник с неба! С вашей силой, обаянием, эрудицией, манерами, приемами боевых искусств... Этот ваш удивительный автомобиль... Это ваше конструкторское бюро вертолетов... Сказать, что я очарована – ничего не сказать!

— Спасибо... – кивнул Митя. – Очень приятно слышать, даже как-то незаслуженно.

— И вы так добры! – продолжала Майя. — Вы ради меня делаете такой дальний крюк! А я даже не могу пригласить вас на чашку чая...

— Почему?! – огорчился Митя, у которого к тому времени в голове уже успело пронестись штук шесть увлекательных трейлеров этого романтического вечера, включая два эротических.

— Мой дом, к сожалению, сегодня совсем не готов для приема таких дорогих гостей... – вздохнула Майя.

Митя приуныл.

— Понимаю, — сказал он, — вы в отношениях...

— Нет-нет! – возразила Майя, — Просто у меня сегодня настолько не прибрано...

— Беспорядком меня не удивить! – воскликнул Митя. – Я сам фактически живу в мастерской!

Майя печально покачала головой:

— Ну вы сравнили: беспорядок в рабочих мастерских бизнесмена и беспорядок в загородном доме, где не подготовились к приему гостей!

— Клянусь вам! — Митя сделал последнюю попытку. — Нет такого беспорядка, которым можно меня удивить!

— Нет, Митя, — мягко, но категорично ответила она. – Неужели вы не понимаете, какое значение мы, женщины, придаем внешнему виду? Костюмы, косметика, интерьеры... Если женщина, скажем, вдруг оказалась не накрашена — она предпочтет отложить свидание под надуманным поводом, лишь бы предстать во всей красоте перед тем, чьим знакомством дорожит. Хотя, возможно, мужчина на это не обратил бы никакого внимания. Но так уж мы, женщины, устроены. Вы понимаете меня?

Митя грустно кивнул.

— Беда лишь в том, — честно ответил он, — что это сегодня у меня был удачный день. А завтра будет обычный, я не планировал отныне повторять удачу... — Он испугался, что болтает лишнее и покосился на Майю: — В общем, если не вникать в подробности, а использовать вашу аналогию, то это я сегодня мужчина в косметике, какой с завтрашнего дня больше не будет... Черт, вы, Майя, великая актриса — вы меня прямо заразили высокопарной речью. Откуда вы все-таки так хорошо знаете русский?

— Желаю, чтобы у вас каждый день был удачным! – улыбнулась Майя и вдруг чмокнула Митю в щеку. – Мы приехали, высадите меня у этой остановки.

Митя притормозил и с недоумением оглядел темный покосившийся столб с табличкой «Соболевское» и прибитый жестяной листок с расписанием маршрутки номер 1666.

— Вы здесь живете? – спросил он, недоуменно оглядывая местность.

— Коттеджный поселок чуть дальше, но я дойду сама, — уверила Майя. – Спасибо вам!

— Как вам угодно, — грустно кивнул Митя. – Я вам тогда напишу, у вас на официальном сайте есть какие-то контакты?

Майя достала листочек, быстро написала номер и протянула Мите. Митя приготовился его набрать, но Майя мягко остановила его.

— Я просто хочу, чтобы у вас высветился мой номер, — пояснил Митя.

— Только не сейчас! — попросила Майя. — Сейчас я не хочу доставать свой телефон. Завтра я с удовольствием с вами поужинаю! – сказала она с чувством, снова чмокнула его в щеку. — Я пойду?

Митя выключил мотор, наступила тишина, погасли фары и дорога казалась необитаемой — ни машин, ни людей, лишь поля справа и слева и одинокая остановка. А в небе над лобовым стеклом горят звезды.

— Красиво как, — сказала Майя, разглядывая их.

Митя думал, что наверно так и выглядит наступающая полоса невезения. «Если бы пуговица еще действовала, все было бы иначе, — подумал он. — А если пуговица еще действует? Как проверить?»

И он вдруг сделал то, чего никогда бы себе не позволил — протянул руку, мягко обнял Майю Львович за плечо, притянул к себе и поцеловал. Майя от удивления дернулась, но не очень уверенно. А потом ответила на его поцелуй. Не веря своему счастью, Митя провел рукой по ее белому платью, нащупал коленку и уверенно полез выше.

— Нет! — вдруг сказала Майя и отодвинулась.

— Да, — сказал Митя и снова потянулся к ней, изумляясь собственной наглости.

Он был уверен, что Майя сейчас даст ему по щеке и выскочит из машины. Но Майя еще раз сказала «нет» — уже шепотом. А потом с ними произошло то чудо, которое Митя и помыслить не мог. А потом они еще долго лежали, обнявшись, на откинутом назад сиденье машины и смотрели на звезды.

Наконец Майя со вздохом сказала, что теперь ей точно пора. Она надела чулки и платье, надела свои туфельки на каблуках, ласково чмокнула Митю последний раз и выпорхнула из машины.

Митя грустно смотрел, как волшебное создание уходит на каблуках по грунтовке в темноту и думал, что вот так и выглядит наступающая полоса невезения.

Потом он забеспокоился, посмотрел на часы и решил, что самое время вернуться в город.

* * *

Сперва все шло хорошо, если не считать отчаянно дребезжавшего кузова, в днище которого стучали камни грунтовки. Настроение было прекрасное, ночь и небо были наполнены невыразимым чувством любви. От избытка нежности Митя слегка поглаживал замшевый руль автомобиля, представляя, что гладит ладони Майи, и сердце его сжималось от невероятного счастья. Казалось, пуговица продолжает действовать, и будет работать теперь вечно.

Затем у смартфона сел аккумулятор, а в машине ничего похожего на зарядку не нашлось. Митя остался без навигатора. На очередной развилке Митя не увидел указателей, а спросить было некого – вокруг тянулись поля, поросшие бурым прошлогодним сухостоем. Митя понял, что невезения начались.

Сперва он решил применить тактическую хитрость: он бросил монетку, загадав налево или направо, а когда монетка указала путь, поехал в строго противоположную сторону. Как ни странно, это сработало: вскоре мелькнул указатель, показывающий, что дорога в город угадана. Митя обрадовался, что нашел способ обмануть неприятности, и решил пользоваться трюком с монеткой отныне всегда. Но тут мотор обиженно чихнул, замер и снова заработал. Митя глянул на приборную панель и понял, что топливо на нуле. И никакой монеткой такие неприятности не обмануть.

«Только бы дотянуть до заправки! – взмолился он. – Пусть любые другие невезения, только бы не стоять с этой адской машиной в холодной ночи посреди полей!»

Мотор снова чихнул, затрясся и закашлялся, но машина еще ехала. Так продолжалось несколько километров – Митя старался не газовать, надеясь, что это поможет сэкономить капли топлива. Наконец машина вкатилась на горку, и тут мотор фыркнул в последний раз и заглох. Автомобиль по инерции бесшумно покатился под уклон, и тут к счастью впереди показалась заправка! Инерции хватило до самого поворота на заправку, а оставшиеся двадцать метров Митя толкал машину руками. Автомобиль оказался неожиданно тяжелым, приходилось налегать на него всем телом и долго раскачивать туда-сюда, прежде чем он начинал двигаться на следующие полметра.

Митя докатил машину до заправочного автомата и, после долгих поисков, нашел бензобак – крышка оказалась совсем не с той стороны, что он думал. К счастью, шланг удалось дотянуть.

Весь перепачканный, Митя нашарил в кармане последние купюры и протянул их в окошко кассирше, давно наблюдавшей за его манипуляциями на безлюдной заправке со смесью недоумения и злорадства.

— Какой бензин? – спросила она, брезгливо проверяя мятые купюры на ультрафиолетовом детекторе.

— Самый дорогой, конечно! На все деньги! – гордо ответил Митя. – Вы что, разве не видите, какая у меня машина?

— В машинах не разбираюсь, — спокойно ответила кассирша, пробивая чек. — Девяносто восьмой бензин, одиннадцать литров.

Митя боялся, что машина не заведется. Но она завелась, и дальше дело пошло хорошо. Митя обошел свой автомобиль и ласково протер тряпочкой, найденной в багажнике. Мотор работал бойко, шумно, а из выхлопной трубы даже вырывались голубые язычки пламени, напоминая какой-то добрый старый фильм – то ли «Назад в будущее», то ли «Пятый элемент».

Митя сел за руль и продолжил путь в город. Километров через десять дорога стала шире и лучше. Руки немного дрожали после напряженного толкания автомобиля, но приятно ныли, а настроение снова поднялось. Митя решил, что неприятности отступили, и попробовал поискать в машине бардачок — вдруг ему повезет, и в нем найдется зарядка для смартфона? Ему не повезло: он что-то неудачно дернул, и выпала вся приборная панель. Несмотря на респектабельный вид, внутри она оказалась из фанеры. Пришлось затормозить на обочине и выключить двигатель, чтобы поставить ее обратно, не закоротив никакие провода из тех, что торчали внутри пыльной гроздью.

Когда панель встала на место, машина заводиться отказалась. Стартер трещал и крутился легко, но мотор отказывался работать наотрез. Митя бился почти полчаса, пока не выдохся аккумулятор. Тогда он вспомнил, что рядом с тряпкой видел в багажнике странную металлическую рукоятку — наподобие тех, которыми заводят старые машины в кино. И точно: спереди у машины оказалось гнездо, куда удалось вставить рукоятку. Митя взмок, крутя ее: рукоятка вращалась легко и плавно, но мотор отказывался заводиться.

Кончилось тем, что в темноте мимо промчался «Камаз», окатив Митю грязью из лужи с ног до головы. Положение казалось безвыходным, но Митя не сдавался. Он вышел на обочину и принялся голосовать. Редкие машины проносились мимо, не останавливаясь, лишь один грузовик нервно прогудел – то ли желая удачи, то ли негодуя внезапному появлению темной фигуры на проезжей части.

Митя так хотел, чтобы побыстрее кто-то остановился, что крался шаг за шагом навстречу движению, пока автомобиль не остался далеко за спиной. Через полчаса он замерз окончательно – хоть ему удалось в первый момент стереть комья грязи тряпкой, но одежда оставалась мокрой насквозь.

Наконец притормозила маршрутка номер «1666» с несколькими пассажирами внутри. Уже распахнув дверь водительского отсека, Митя сообразил, что помощи в плане запуска автомобиля здесь ждать нельзя.

— Ну? – нетерпеливо спросил усатый водитель, видя его нерешительность. — В город едем?

— Да какой тут город, у меня и денег нет.. — признался Митя.

— Ладно, будешь должен, — разрешил водитель, с пониманием оглядев его одежду. – Только сиденье мне не измажь, ты ж весь мокрый...

Мите ничего не оставалось, как влезть внутрь, и через час он был уже дома.

Там он стянул мокрую одежду, с проклятиями вымыл голову холодной водой — горячую почему-то в этот вечер решили отключить — упал на диван и провалился в сон.

* * *

Пробуждение оказалось похоже на похмелье: нестерпимо болела голова, чувствовалась полная слабость, всё кружилось, да еще слегка подташнивало. Еще болели мышцы рук и ног – видно, после вчерашнего толкания машины. Нос и горло ощущались так, словно их зачистили напильником, щедро облили едким паяльным флюсом, а по флюсу намазали толстый слой свинцового припоя грубым паяльником. Вчерашнее замерзание на шоссе не прошло даром. Или это иммунитет так ослаб после сдачи крови? Митя вспомнил, как медсестра вдогонку к сладкому чаю советовала пару дней хорошо питаться и избегать физических нагрузок...

Митя попробовал выругаться вслух от бессилия, но горло издавало только невнятный хрип – голос пропал. Он совершено не представлял, как в таком состоянии тащиться на работу. Тем более, на романтический ужин с великой, но уже такой родной актрисой. Поэтому когда Митя обнаружил, что вчера замочил в тазике грязную одежду вместе с бумажкой, и номер телефона на ней безнадежно стерся, он даже почувствовал некоторое облегчение. По крайней мере, теперь не придется врать и объяснять, что он вовсе не герой, достойный ее, да и машину ему просто подарили, да и вообще все случайность... Машина тоже беспокоила – как она там, на обочине? Что с ней теперь делать? В каком автосервисе ее починят, если денег нет даже на эвакуатор? Да и куда вызвать эвакуатор, если Митя не догадался запомнить место? Еще Митя вчера забыл поставить смартфон на зарядку. И как только он его включил, сразу посыпались сообщения о пропущенных звонках. Незнакомых номеров не было, и Митя с грустью понял, что Майя Львович даже не поинтересовалась, как он доехал. А ведь могла бы! Хотя, как бы она могла, если своего номера он ей не дал?

Все непринятые звонки были с работы – звонил Костя, причем с пяти утра. И еще было два пропущенных звонка от следователя Чашечкина. Митя не успел подумать, что бы это могло означать, как телефон призывно зазвонил – это был Костя.

На звонок Митя ответил, хотя произнести «ало» так и не смог. Впрочем, на том конце провода никто его слушать и не собирался. Костя орал, чтобы Митя немедленно явился в ларек, потому что начальство его уже обыскалось. Орал Костя, не давая вставить слово, и было лишь понятно, что начальство в гневе, и это как-то связано с тем региональным покупателем, который вчера оставил задаток под расписку. Тревожнее всего прозвучал выкрик о том, чтобы Митя непременно привез эти чертовы доллары, потому что на кой черт он их вообще увез с собой, а не оставил где-нибудь в офисе или в сейфе? Митя точно помнил, что оставил деньги именно в сейфе, но это означало, что они бесследно пропали, а ответственность на Мите. Костя тем временем закончил кричать и швырнул трубку, не требуя ответа на свои претензии.

Порывшись в кухонном шкафу, Митя нашел маленький тубус с шипучими таблетками: аспирин с витамином «С». Там оставалась последняя таблетка, он залил ее теплой водой и начал жадно пить, даже не дожидаясь, пока она полностью растворится. Больше никаких таблеток в доме не нашлось – не считая, конечно, злополучного флакона с пуговицами. Флакон не пострадал. Он был сух, чист, а внутри дробно бренчали пуговицы, как бы намекая, что только они способны вмиг исправить любую ситуацию. Но Митя уже убедился, какая наступает расплата: не прошло и суток, как все вчерашние удачи обернулись гораздо худшими неприятностями. В точности как и рассказывал Гриша.

Хотя, нет. Было вчера что-то, чего уже никому не удастся отнять, опошлить, испортить или переосмыслить: это та несчастная, которую Митя спас, поделившись своей кровью – он и вчера считал это большой удачей, и сегодня тоже здесь ничего не изменилось. Ну и конечно, конечно была эта незабываемая, восхитительная любовь в старинной машине. И нет таких обстоятельств, которые задним числом испортят то, что произошло вчера. Ну ведь правда же?

Мобильник зазвонил снова. Но это уже был не Костя, а незнакомый номер. Подумав, что звонит Майя, Митя нажал кнопку, но в трубке раздался бесцветный мужской голос:

— Дмитрий Германович? – с официальной доверительностью обратился собеседник и, не дожидаясь ответа, пояснил: — Из лаборатории больницы вас беспокоят. Это вы у нас вчера сдавали кровь на анализы? Пожалуйста, примите информацию спокойно: сегодня утром пришли результаты. У вас в крови обнаружен вирус ВИЧ в очень большой концентрации. Это еще называют СПИД. Мы с вами сейчас должны...

Митя не дослушал – просто выключил телефон. Все поплыло перед глазами – несчастный больной на каталке, широко распахнутые глаза актрисы Майи Львович... Митя обхватил голову руками и долго сидел, раскачиваясь. Хотелось повеситься, провалиться сквозь землю, исчезнуть... Какая теперь разница, все кончено. И себя погубил смертельной болезнью, и двух ни в чем не повинных людей — какого-нибудь больного, которому вчера наверняка успели перелить его кровь, и великую актрису...

Он взял себя в руки и выпил чашку чая. Лучше не стало. Митя собрался с силами и поехал на работу. Ни мыслей, ни чувств уже не оставалось. Но уходя, он понял, что его по-прежнему тревожит – коробочка с пуговицами.

«Выкину к чертовой матери! — решил он. — Клянусь, выкину эту проклятую коробку!»

Только отложу одну пуговицу просто на всякий случай.

Митя решил, что лучше пусть она будет с собой – не оставлять же ее дома, вдруг придет следователь Чашечкин?

Митя положил флакончик в карман, но вдруг подумал: а ради чего я себя обманываю? Все равно хуже не будет. Он вынул одну пуговицу, проглотил. А потом и весь флакон на всякий случай сунул в карман. И вышел из дома.

Теперь везение наступало медленно и неохотно, словно устало работать. Митя вспомнил, что Гриша предупреждал именно об этом эффекте. Он говорил: «постепенно развивается толерантность». Митя точно запомнил слово, потому что его удивило, какое отношение к везению имеет термин, который обычно употребляется в интернет-спорах по поводу национальных и сексуальных меньшинств. «Вот только этой проблемы мне не хватало!» – подумал Митя хмуро.

Везение не проявлялось. Правда, на асфальтовой тропинке блеснули две монетки по десять рублей, но Митя счел такую подачку настолько унизительной, что даже останавливаться не стал.

Автобус подошел ровно в тот момент, когда Митя вышел к остановке: не пришлось ни бежать, ни ждать. Это тоже Митю обидело: не везение, а мелкое издевательство.

Мелькнула даже мысль проглотить вдогонку еще одну пуговицу, но Митя испугался этой мысли и сказал себе «нет» настолько твердо, что даже вслух. Зато выяснилось, что голос появился. Да и горло, кстати, болело меньше. Везение начинало действовать!

Зазвонил телефон – это был тот самый медик из больничной лаборатории.

— Дмитрий Германович? – снова доверительно обратился он.

— Слушаю вас очень внимательно, — ответил Митя.

Он представил себя в первом ряду театра с огромной коробкой попкорна в руках – в ожидании, что перед ним сейчас развернется увлекательный спектакль с хэппи-эндом. Что это будет за спектакль – оставалось лишь догадываться. Может, больница расскажет, что произошла ошибка — пробирки перепутаны? Или Дмитрий Германович окажется какой-то другой, тезка? Или это будет хотя бы не СПИД, а всего лишь гепатит? Но лаборатория не торопилась включать задний ход:

— Я вас понимаю, вы сейчас в шоке, — с сочувствием повторял медик. – Но не так все плохо, Дмитрий Германович! У нас с вами есть и хорошие новости!

— Я весь во внимании! – мрачно заверил Митя.

— Если вы следите за последними научными публикациями, – привычно затараторил врач, – современная медицина давно не считает ВИЧ смертельной болезнью! Сегодня развитие ВИЧ можно эффективно приостановить! В некоторых случаях – даже полностью вылечить!

— Это звучит слабо! — раздраженно ответил Митя. – Надеюсь, мне повезло, и у меня именно такой случай?

— Чтобы выработать стратегию лечения, — уклончиво ответил врач, — давайте уточним для начала, с каким заболеванием вы обратились в больницу?

— В каком смысле? – не понял Митя.

— По какой причине врачи назначили вам анализ крови?

— Мне никто не назначал анализ крови!

Настал черед удивиться собеседнику.

— Вы точно Дмитрий Германович Сверчков? – растерялся он. – Нам прислали из лаборатории ваши личные данные: имя, телефон, сказали, что вы вчера сдали анализ...

— Я не сдавал анализов! – Митя изо всех сил пытался оставить лазейку для везения: – Анализы сдавал вам кто-то другой! Понимаете? Это был другой! А я сдавал кровь, был донором!

— Ну вот видите, я об этом и говорю! – обрадовался собеседник. – Вы сдавали кровь! Тогда продолжим. Многие формы ВИЧ излечимы, но требуется...

— Хватит с меня! — решительно перебил Митя. — То, что вы говорите, пока совершенно не облегчает моего состояния! Вы что, не понимаете? Я болен СПИДом со вчерашнего дня! Я успел вчера заразить двух ни в чем не повинных людей! Как минимум, один из них – великий талант мировой величины! Как мне жить теперь? А вы мне рассказываете сказки про долгое лечение! Да будьте вы прокляты со своим диагнозом! Меньше всего меня сейчас волнует собственное здоровье!

— Так-так, – оживился врач. – Сообщите мне пожалуйста телефоны этих двоих?

— Идите к черту! – возмутился Митя. — Это не пуговицы, а говно какое-то!

Он с возмущением повесил трубку и только сейчас заметил, какая напряженная тишина царит в автобусе.

— Садитесь, пожалуйста, — произнесла рядом пожилая женщина и уступила ему место.

* * *

Митя ворвался в ларек сотовой связи через служебную дверь в самом дурном расположении духа.

Костя беседовал о чем-то с посетителем в своей обычной чуть высокомерной манере.

— Нет-нет, — говорил Костя, — дешевых подделок мы не продаем. Все Айфоны у нас настоящие, я могу показать сертификат Ростеста.

«Что за новая беда?» – с тоской подумал Митя.

— Я вас услышал! — продолжал Костя раздраженно. – Но у нас не прокат, девушка! И я не знаю, где вам одолжат Айфон на один вечер, чтоб вы смогли произвести на кого-то там впечатление... Ну, одолжите у друзей, я не знаю... Я бы на вашем месте вообще подумал, надо ли встречаться с мужчиной, которому важен Айфон, а не вы. И не надо мне совать свой паспорт, Олеся Ивановна, мы под залог товары не выдаем. Кто на вас орет? Я не ору! Я спокойно объясняю: если есть деньги – покупаете Айфон. Нет денег – купите дешевый китайский «Макстек» какой-нибудь... Вот, кстати, пришел наш продавец по дешевым Андроидам. Митя, где тебя носит вообще, дуй сюда, разберись... – Костя раздраженно махнул рукой.

Митя вышел из-за прилавка и увидел посетительницу. В первый миг он даже не понял, чем ему неуловимо знакомо лицо этой невзрачной и скромно одетой девушки. Но она его узнала первой — глаза ее широко распахнулись, а рот приоткрылся в изумлении.

— Митя? – переспросила она, глядя на него. – Вы здесь?! Продавец?!

— Здравствуйте, Майя Львович, — ответил Митя угрюмо. – Какими судьбами в наш скромный ларек?

— Я не Майя Львович, — сказала она тихо. – Меня зовут Олеся. Могли бы, Митя, вчера и сами догадаться, не маленький.

— Вчера вы были очень похожи на Майю Львович, — возразил Митя. – С чего бы, как думаете?

— Спасибо за комплимент, — раздраженно кивнула Олеся. – У меня работа такая.

— И что ж это за работа такая?

— Веду в гриме юбилеи и корпоративы.

— Тьфу ты... – протянул Митя разочарованно.

— Ах, как мы разочарованы! – с вызовом ответила Олеся. – Ну а вы, Митя? Где же ваши заводы? Где ваше великое конструкторское бюро вертолетов?

— Бюро вертолетов у него дома на кухонном столе, — хмыкнул Костя. – Я не понял, вы знакомы?

— Я не с вами разговариваю! – одернула его Олеся, не поворачиваясь. Она все так же смотрела на Митю: — А где ваш аристократический автомобиль, Митя?

— На обочине! – в тон ей ответил Митя язвительно: — Вы сами его видели сегодня, когда проезжали на своей маршрутке 1666!

— Не видела.

— Как — не видела?! – опешил Митя и взбесился: — И автомобиль исчез?! Да это вообще праздник какой-то! Это так теперь выглядит везение?!

— А что с машиной? – участливо спросила Олеся. – Если что — мой отец автослесарь...

— Ну, поздравляю! – возмутился Митя.

Олеся обиженно поджала губы.

— А вы, Митя, правда думали, мой отец – великий продюсер Герберт Уинсон? – спросила она саркастически. — И что сама я живу в Голливуде? И мне в этом году исполнится сорок семь лет, как вы могли бы прочесть в Википедии? А русский язык выучила, чтобы получить роль Наташи Ростовой? А безопасным сексом актриса Львович занимается с первым встречным, несмотря на свой прошлогодний каминг-аут в «Нью-Йорк Таймс» о том, что у нее СПИД?

— Так у актрисы Майи Львович СПИД был еще год назад?! – воскликнул Митя изумленно.

— Увы, Митя. И это вторая деталь в мою пользу, помимо возраста, верно? — съязвила Олеся. – Счет Олеся-Майя: два к тысяче!

– Я уже вообще не понимаю, чему радоваться, а чему нет! – честно ответил Митя.

— Хватит! — вмешался Костя. — Если это твоя знакомая, выпиши ей Айфон под свою ответственность, а завтра оформим как возврат. И пусть катится на свое свидание!

— А меня на свидание пока никто и не приглашал! – с вызовом ответила Олеся, не глядя на него. Она смотрела только на Митю.

— Так у меня номер постирался вместе с курткой... – стал оправдываться Митя.

— Совесть у тебя постиралась, – сказала Олеся с горечью.

Она развернулась и ушла, хлопнув стеклянной дверью так, что зазвенели шкафчики со смартфонами.

Митя глубоко вздохнул.

— Кто это был? – спросил Костя.

— Теперь уже не знаю, — честно ответил Митя.

— Проехали, — деловито подытожил Костя. – Ты деньги привез?

— Деньги в сейфе.

— В сейфе я смотрел, там нету. А расписка есть. Ты чем собираешься отдавать такую сумму, если что?

— Так посмотри еще раз! – сердито сказал Митя, а сам ушел за прилавок.

Пока Костя бренчал ключами и рылся в сейфе, Митя достал флакон, нащупал пальцем новую пуговицу и замер.

Горло не болело – факт. ВИЧ никуда не делся, но грозит он актрисе Майе Львович, или не актрисе, но тоже милой девушке, было уже не понять — всё слишком запуталось. Машина сломалась и сгинула. Деньги повисли в неизвестности. А еще следователь звонил утром...

— Нет здесь денег! – крикнул Костя. — Третий раз уже смотрю!

— Сейф крохотный, ищи нормально, паникер безрукий! – рявкнул Митя и решительно бросил пуговицу в рот.

— А, вот они... – ответил Костя неохотно. – Пятнадцать тысяч долларов, обалдеть! Трудно было сказать, что они на нижней полке?

Мобильник зазвонил снова – это был тот врач из больницы.

— Дмитрий Германович, — сказал он ласково. – Я понимаю ваше состояние, но я пытаюсь вам помочь.

— Спасибо, — поблагодарил Митя. – Я принял успокоительное и внимательно вас слушаю.

— У вас обнаружен белок вируса СПИД самой легкой разновидности, — объяснил врач.

— Так, белок вируса. Продолжайте.

— Вы что, врач?

— Нет, я вертолетчик.

— Прекрасно, – продолжал медик: – Итак, ваша форма белка полностью излечима!

— Продолжайте.

— Но курс этих лекарств есть только за рубежом, он стоит три миллиона долларов.

— Продолжайте.

— Но вам повезло, Дмитрий Германович!

— Пока не вижу.

— В нашу больницу прислали полный курс этих дорогих лекарств для аттестации Минздрава! И мы готовы вам предложить полное излечение всего за пятнадцать тысяч долларов!

Митя выглянул из-за прилавка: Костя сосредоточенно пересчитывал деньги.

— Нет, у меня таких денег, — ответил Митя.

— А сколько у вас есть? – с готовностью спросил врач.

— Вообще нет денег! – раздраженно ответил Митя. – Они не мои! Придумайте что-нибудь поинтереснее!

— С чего это я стану вам все придумывать? – обиделся собеседник.

Митя вдруг замер.

— А ведь вы правы! – воскликнул он. – С чего бы? Давайте я вам всё придумаю! Как вас зовут? Что за лаборатория? Где я могу увидеть результаты своих анализов?

— Результаты мы вам сами привезем на дом! – уверил собеседник.

— Дайте телефон начальника лаборатории! Номер главврача больницы, с которым я могу обсудить лечение!

— Вы можете всегда звонить по этому телефону, с которого я звоню... – растерянно ответил собеседник.

— Вы мошенник! — объявил Митя. – Вам какая-то больничная уборщица крадет телефоны всех сдававших кровь, а вы им звоните и разводите на деньги! Я сейчас перезвоню своему старому другу — следователю Чашечкину! И вы сядете в тюрьму за мошенничество! Или вы и так уже в тюрьме? И звоните мне оттуда? Я читал, это известный бизнес у зэков...

— Чтоб ты сдох, чертило верзанный, королева армянская! — глухо ответил собеседник и бросил трубку.

Митя сладко потянулся: это была настоящая победа – чистая и красивая. Омрачало ее лишь смутное ощущение, что можно было догадаться и раскрутить это еще утром, без всяких пуговиц. Но теперь в любом случае следовало подстраховаться, и Митя бросился развивать успех: он быстро нашел в сети телефоны больницы и дозвонился до главного врача. Не дослушав рассказа о звонке неизвестного, главврач разволновался, сказал, что это известная схема мошенничества, просил никаких денег им не давать и уверял, что больница никогда, никогда не стала бы звонить по поводу ВИЧ! Митя попросил проверить результаты своего анализа. Главврач перезвонил кому-то, уточнил и успокоил Митю: вся донорская кровь отправляется на проверку, анализ делается несколько дней, и раз это было вчера, то раньше понедельника результатов быть не могло просто физически. Этот ответ Митю не сильно успокоил — он понимал, что к понедельнику коварные пуговицы могут всё вернуть. Но пока ВИЧ отступил. И если в мире действительно бывали случаи полного излечения, то нынешнее по праву можно было считать самым стремительным.

Митя расправил плечи и вышел из-за прилавка. Солнечный свет бил в стекла ларька, по стеллажам мобильников прыгали радужные блики. Все было ярким, цветным и праздничным.

— Так! — сказал Митя. – Теперь рассказывай, чего ты полез в сейф?

— Буду оформлять партию телефонов, — объяснил Костя.

Митя покачал головой.

— Мой покупатель, я и буду оформлять.

— Я старший продавец! – напомнил Костя. – Покупатели мои!

— Ну тогда оформляй, — притворно кивнул Митя. – А я пойду в жраловку.

И он направился в выходу.

— Стой! – Костя дернул его за рукав. – Дай контакты покупателя? В расписке почему-то ни телефона, ничего.

— Нет, — покачал головой Митя. — Твой покупатель, ты и контактируй. А я начальству скажу, что ты сорвал сделку.

— А я скажу, что ты! – закричал Костя.

— А ты скажешь, что я... – легко согласился Митя и пошел к выходу.

Костя заволновался.

— Ладно, оформляй сам, — сдался он.

И Митя приступил к работе. Он позвонил начальству и выяснил судьбу партии. Позвонил вчерашнему клиенту и обсудил с ним детали. Снова перезвонил начальству. Снова клиенту. Потом решил, что свою работу выполнил и предложил связать их напрямую, но клиент неожиданно оказался против: он сказал, что прекрасно разбирается в людях и сразу увидел, что Митя – порядочный человек, который не кинет. Митя не нашел, что возразить. Клиент объяснил, что желает, чтобы договор о партии смартфонов подписал именно Митя, и никто другой. Вот такое желание!

Это было лестно и неожиданно. Митя перезвонил начальству, объяснил ситуацию. Начальство ответило, что подписать договор на такую большую поставку может лишь гендиректор и его заместитель. Но уже буквально через минуту начальство перезвонило Мите и сообщило новости: оптовик действительно настаивает на кандидатуре Мити, поставка планируется очень большая, это небывалый контракт, поэтому на совете акционеров было решено назначить Митю заместителем директора сети с правом подписи. Завтра состоится подписание контракта.

Не успел Митя осмыслить эту новость, как в ларек заявился покупатель китайской внешности, плохо говорящий по-русски. Китаец, желающий купить китайский смартфон в ларьке мобильной техники – это был неожиданный поворот. Митя почувствовал, что это неспроста. И принялся увлеченно расспрашивать китайца, какой ему нужен смартфон. Китаец оказался мил, обаятелен и разговорчив. Когда ему не хватало русских слов, они переходили на английский, когда у Мити заканчивались английские – обратно на русский.

Выяснилось, что китаец – космонавт, и он завтра уезжает на Байконур, чтобы отправиться на МКС. Смартфон ему требуется надежный, с хорошей фотокамерой, чтобы он смог заснять старт и отправить с орбиты своей жене. Митя признался, что он окончил техникум космического приборостроения, китаец пришел в восторг, и Митя стал излагать, что думает о перегрузках и требованиях к спектру фотокамеры. Китаец слушал и кивал. Митя показывал образцы и так увлекся выбором смартфона для китайца, что не сразу сообразил, в чем парадокс. А сообразив, спросил китайца, как тот планирует заснять свой старт, если сам будет в ракете? Китайский космонавт хлопнул себя ладонью по лбу и признался, что эта мысль ему совсем не приходила в голову. Действительно, как? Он остро пожалел, что у него нет такого грамотного помощника, как Митя, который смог бы поехать с ним завтра на Байконур и заснять взлет... Он вопросительно глянул на Митю, и тот вдруг понял, что это то, о чем он мечтал с детства: шанс, который нельзя упустить – попасть на космодром и увидеть старт! Митя дерзко предложил китайцу отправиться с ним и заснять старт. Удивительно, но китаец тут же согласился, словно этого и ждал — пообещал выписать Мите пропуск и билет. Машина, увозящая китайца в аэропорт, уходила завтра в 8 утра с окраины, и они договорились встретиться завтра прямо там, у машины. Митя не верил своему счастью.

Костя шатался рядом и не понимал, что вообще происходит.

Но Мите было не до него – он чувствовал себя в круговороте событий и решил использовать все возможности по максимуму. Он уже четко уяснил два правила. Первое он понял еще утром: за все придется расплачиваться самыми немыслимыми бедами. Второе понял только сейчас: чем активнее и умнее вести себя, тем больше можно успеть сделать, и тогда есть призрачный шанс по итогам все-таки выйти в плюс... И хотя Мите безумно хотелось сейчас просто плыть по течению и получать подарки судьбы, но он твердо решил взяться за работу и успеть сделать сегодня столько, чтобы больше никогда не пришлось открывать проклятый флакон с пуговицами. Первым делом Митя сел и составил список всех своих нынешних проблем и дел.

Во-первых, его беспокоило завтрашнее подписание контракта – он понимал, что завтра будет не самым удачливым человеком. Поэтому Митя сел за телефон, включил всю свою настойчивость, какая только была, и уговорил все стороны, чтобы подписание контракта перенесли на сегодня. Потому что завтра с утра он уезжает на космодром. И хотя у Мити осталось впечатление, что в космодром не поверили, но договориться о подписании контракта сегодня удалось.

Следующей проблемой в списке был пропавший автомобиль. Как к этой беде подступиться, Митя пока не представлял. Наверно, надо было объявить розыск, но у него не было даже документов на машину, да и номера ее он не помнил. Впрочем, номер наверняка знала старушка. Но как ей сообщить, что ее дорогущий подарок он потерял в тот же день? Сама по себе старушка была еще одной проблемой, потому что Митя всерьез опасался за ее здоровье. Ведь он еще вчера решил больше никогда не глотать пуговиц, чтобы не подвергать опасности ее жизнь: может, пуговица сочла бы для Мити большой удачей внезапно свалившееся наследство, но сам Митя был уверен, что жизнь старушки важнее. Поэтому он позвонил ей и мило поговорил: поблагодарил за вчерашний подарок, спросил, надо ли ей привезти каких-то лекарств или продуктов, а заодно очень аккуратно поинтересовался документами на машину. Старушка была в самом добром здравии и расположении духа, продуктов и лекарств ей не требовалось, и это было тоже везением, потому что тратить сегодняшний день на удачные призы и скидки в аптеках и продуктовых маркетах Мите совсем не улыбалось. А вот на вопрос о документах старушка просто не ответила, словно не услышала. Митя повторил вопрос еще дважды, но старушка демонстративно начинала говорить о чем-то другом. Этот безобидный прием выглядел крайне оскорбительным, но Митя списал всё на скверный характер пожилого человека. Дальше в списке проблем числилась идея добраться до дома и починить вертолетик, но Митя ее решительно вычеркнул, рассудив, что порядок приоритетов не тот.

Оставались в списке две большие проблемы. Во-первых, следователь Чашечкин, который опять звонил утром. Вторую проблему Митя обозначил лаконично «Майя». Но пока не знал, как к ней подобраться, и взялся за следователя – это казалось ему проще.

Дозвониться Чашечкину удалось с первого раза, и тот сразу понял, кто с ним говорит. Митя спросил прямо: что случилось и что от него, Мити, надо, учитывая, что дело вчера было закрыто? Чашечкин даже смутился от такого напора и начал мямлить, что у него остались вопросы, и он бы хотел встретиться. Митя предложил встретиться немедленно, чтобы решить все вопросы. «Потому что завтра утром я улетаю на...» – начал он, но вовремя остановился. Уж кто-кто, а следователь Чашечкин был слишком хорошо осведомлен о приключениях покойного Гриши и даже почти догадывался о причинах. Хвастаться перед ним своими приключениями было просто безумием.

Чашечкин хотел перенести встречу на завтра, но Митя был тверд и выражал готовность приехать в отделение прямо сейчас, понимая, что завтра встреча может закончиться тюрьмой. Наконец Чашечкин согласился и назначил встречу в кафе в центре города.

Итак, план дел был сформирован, день обещал быть удачным. Митя задумчиво обвел несколько раз пункт «Майя» в списке так, что получился кружок. Затем пририсовал две ножки, две ручки, нарисовал глаза, реснички, челку, и получилось даже чем-то похоже... В конце концов, это ведь тоже особая удача, что она вовсе не Майя Львович, но при этом столь же прекрасна. Митя твердо решил найти сегодня эту девушку, извиниться за свое недостойное поведение и попытаться уговорить сходить с ним поужинать. Вдруг она согласится? Учитывая то, что между ними было вчера? Даже если он не директор вертолетного завода? Имя и отчество Митя помнил: Олеся Ивановна. Фамилию видел Костя, но вспомнить не смог и вообще был ошарашен от Митиной активности. «Да что с тобой творится уже второй день? – спрашивал он. — Ты не наркоман часом?» Митя не удостоил его ответом и отправился на встречу с Чашечкиным.

Всю дорогу по улицам родного города его одолевали мелкие чудеса. Люди в рекламных костюмах раздавали конфеты и призы. Красивые девушки модельной внешности подходили и спрашивали дорогу. На тротуаре под скамейкой валялся чей-то увесистый кошелек, возможно набитый деньгами или документами. Нечестный везучий человек мог бы взять его себе и разбогатеть. Честный везучий мог вернуть его владельцу и получить большую благодарность, дружбу, ценные связи или хотя бы просто чувство удовлетворения. Но Митя решил не связываться, понимая, какими проблемами такие кошельки могут обернуться назавтра. Какой-то лохматый парень шел за Митей минут пять и настойчиво предлагал срочно купить у него совсем новый Айфон просто по цене бутылки водки. «Тебе не нужно – подруге подаришь!» – повторял он. И хотя Мите безумно хотелось купить у него эту штуку и подарить Олесе, но догадывался, что завтра и Айфон скорее всего окажется краденым, и хорошо еще, если не снятым с трупа. Митя был тверд и на провокации не поддавался.

Он думал о том, как разыскать Олесю. Идей было три, и все не очень удачные. Отправиться в тот ночной клуб и спросить, кто там выступал вчера? Поискать в интернете объявления о шоу-программах двойников? Или погуглить автосервисы, где работает слесарь Иван, отец девушки по имени Олеся? Пока что самой удачной казалась идея просидеть вечер около остановки маршрутки 1666 и подкараулить Олесю там.

Кафе «Блинница», в которой назначил встречу следователь Чашечкин, меньше всего подходило для встреч следователя со свидетелями. Столовая самообслуживания: металлические полозья вдоль прилавка, горы красных пластиковых подносов, толпа людей и шум. Ни посидеть, ни поговорить. И блинов здесь почему-то не было. Митя скромно взял компот с бутербродом и, сделав пару кругов по залу, нашел свободное место за дальним столиком. Чашечкин пришел через четверть часа, и за это время местная уборщица трижды вытирала перед Митей стол, намекая, что место пора освободить. Чашечкин вошел в кафе и принялся неуклюже озираться, но Митю не увидел. Митя наблюдал за ним из-за своего столика, прикидывая, как построить беседу, и какие вопросы мог бы задать Чашечкин. Тот тем временем достал телефон, начал в нем копошиться, а затем сунул в карман и оглянулся снова. И хотя никакого сочувствия к этому человеку у него быть не могло, Митя вдруг понял, что он ему сочувствует – уж больно Чашечкин своей растерянностью и неуклюжестью напоминал его, Митю. Только, разумеется, не сегодня, а в обычные дни. «И как он только стал следователем? Это же типичный неудачник» – решил Митя. Он встал и пошел к Чашечкину.

— А вот вы где! – обрадовался Чашечкин. – А я вам звоню, но мобильник сел!

— Не может быть, — покачал головой Митя, — я его успел отлично зарядить на работе.

— Да нет, у меня мобильник сел! – объяснил Чашечкин.

Митя вытащил из куртки переносной аккумулятор.

— Подойдет? – спросил он и протянул аккумулятор следователю.

— О, это вы меня очень выручите! – обрадовался Чашечкин. — Откуда у вас такие интересные приборы?

— Я же работаю в ларьке сотовой связи, — объяснил Митя.

Митя предложил Чашечкину побеседовать в менее шумном месте, а лучше – пройтись по бульвару обратно до его, митиной, работы. Чашечкин согласился.

Пару минут они шли молча. Митя наслаждался весенним солнцем и прогулкой, а Чашечкин сосредоточенно сопел, думая, с чего начать разговор. Мите было его жалко.

— Давайте присядем на скамейку, Тимур Петрович, — предложил Митя. – Вы же будете писать протокол, верно?

— Нет, — покачал головой Чашечкин, плюхаясь на скамейку. – Никакого протокола, я просто поговорить, Дмитрий Германович. Видите ли, эта вчерашняя сцена...

— Понимаю, — кивнул Митя. – У меня тоже начальство не подарок.

— В общем, — продолжил Чашечкин, — несмотря на вчерашнее, я по-прежнему веду это дело.

— Вот как? Майор оттаял?

— Нет. Но я решил довести дело сам, чего бы мне это ни стоило. Это уже дело чести.

— Понимаю и уважаю, — снова кивнул Митя. – Чем смогу — помогу. Вот только в чем оно, дело чести? Моего одноклассника Гришу придавил столб, и его больше нет. Гриша не был бандитом и не был вором – он был талантливым ученым с неудачной судьбой, это я вам говорю как человек, который знал его с детства. – Митя чувствовал прилив красноречия. – Не знаю, почему столько бед свалилось на него в последнее время. Может, за ним теперь остались какие-то долги или его кто-то подставил или оклеветал...

— Нет, долгов он не оставил.

— Я даже готов допустить, что Гриша наделал каких-то преступных ошибок – по незнанию. Но ведь его больше нет. С него не спросить и не посадить в тюрьму. Я правильно рассуждаю, Тимур Петрович?

— И да, и нет... — ответил следователь задумчиво. – Человека нет, а дело есть.

— Вам виднее. Но чем я могу помочь?

— Для начала рассказать всё честно.

— Я давно вам всё рассказал. Гриша говорил, что у него проблемы. Что ему не дали премию за открытие по физике. Что его лаборантка подала на него в суд якобы за домогательства...

— Про прибор, — перебил Чашечкин. – Меня интересует прибор, который ворует предметы на расстоянии!

Мите даже не пришлось изображать удивление:

— Предметы? Прибор ворует предметы?

— Представьте себе, Дмитрий Германович! Золото из сейфовых ячеек. Автомашины. Что угодно!

— Тут я вам ничего рассказать не смогу, — Митя развел руками. – Про ворующий прибор Гриша мне не говорил.

— Жаль.

— Я могу идти? – спросил Митя, рассудив, что везение состоялось по полной программе, и следователь его больше не побеспокоит.

— Есть еще один вопрос, — сказал Чашечкин. – Мне нужна помощь.

— Ну... я готов, — предложил Митя.

— Можно на ты? – спросил Чашечкин. – Меня можно звать просто Тимур.

— А я Митя.

Чашечкин пожал Мите руку.

— Митя, — сказал он, — буду с тобой честен: у меня не осталось способов распутать это дело. Но я доведу его до конца! Понимаешь, Митя, я ведь действительно не следователь. Я участковый. А у нас на районе дела сам знаешь какие. Кто-то подрался, кто-то без прописки жильцов подселил, супруги в разводе мебель делят, бабка из твоего подъезда пишет заявление: мол, возле ее окна летал спутник-шпион... Вот ты бы смог такое дело раскрыть, Митя? Спутник-шпион?

Митя вздохнул.

— Откровенность за откровенность, Тимур: бабкино дело раскрыть несложно. Это я летал.

— Как?!

— Вертолетик свой испытывал во дворе. Только это еще до Нового года было, сейчас он опять сломан.

Следователь Чашечкин с досадой хлопнул себя по колену.

— Ах ты ж черт! – воскликнул он с азартом. – А ведь я и сам мог догадаться, когда твою мастерскую увидел! И что ж я не догадался-то? Может, и правда я никудышный следователь?

— Отличный следователь! – уверил Митя. – Лучший из всех, кого я знал лично!

— Подпишешь мне бумагу про вертолетик?

— А какое наказание мне за это будет?

— Никакого. Просто как свидетель, я хоть одно дело закрою.

Митя кивнул.

— Так вот, — продолжал Тимур. – На фоне всей дворовой ерунды, которой нет ни конца, ни края, ни карьерного роста, появляется дело Григория — настоящее, грандиозное! Я это сразу понял. Мне никто не верит. Но я-то чую, чем оно пахнет! А такой шанс бывает у следователя, может, раз в жизни! Я должен его раскрыть. Чего бы мне это ни стоило! Или раскрою, или вообще зря на земле живу. Понимаешь, Митя?

— Нет, – Митя покачал головой. – Решимость достойна уважения, а вот дела я здесь не вижу. И в прибор не верю.

— А ведь он есть!

Митя развел руками.

— Поэтому мне нужно, — продолжил Чашечкин, — чтобы ты мне помог: сделал вид, будто устройство Григорий оставил тебе.

— Что это значит?

— Просто сделать вид! – торопливо уверил Тимур. – Будто прибор перешел к тебе, и теперь ты воруешь предметы!

— Я не хочу воровать! – возмутился Митя. – Я честный гражданин!

— Воровать не надо! Надо просто публиковать объявления в интернете от своего имени, мол, срочно, дешево продаю антиквариат, золото, коллекционные автомобили...

— Но у меня нет никаких коллекционных автомо... антиквариата!

— И не надо, Митя! Нужно сделать вид, что есть. И они сами на нас выйдут!

— Кто?!

— Те, кто охотятся за прибором. Или ты думаешь, я один за тобой слежу?

Митя покосился на Чашечкина.

— Кому я нужен, следить за мной?

— Гриша-то к тебе приезжал. Они же это тоже видели!

— Кто?!

— Корейцы, например. Из Северной Кореи. Они давно охотились за ним, чтобы отобрать прибор! Сейчас вернусь...

Тимур вдруг встал, сделал неопределенный жест рукой и направился к синей кабинке туалета в кустах сирени.

Митя остался ждать на скамейке, крепко задумавшись. Он думал о том, что зря тратит свое драгоценное везучее время со сбрендившим следователем, его можно потратить на гораздо более интересные вещи. Например – попытаться разыскать Олесю... Вдруг она сама позвонит? Это было бы гораздо лучше, чем мерзнуть на остановке маршрутки 1666 много часов, да так никого не дождаться...

И как только он это подумал, зазвонил мобильник. Митя проворно вытащил его, но звонок продолжался – это звонил мобильник следователя Чашечкина, который так и остался лежать на скамейке, подключенный проводком к аккумулятору. Митя бы ни за что не стал отвечать на чужие звонки чужого телефона, но... на экранчике светился портрет Олеси. Это было совершенно невозможно, но это была именно она.

— Привет! – ответил Митя.

Трубка смущенно молчала.

— Ой, — сказала наконец Олеся. – Это Митя?!

— А кто же еще!

— Значит, я ошиблась номером? — засмеялась Олеся.

— Очень удачно ошиблась! – с жаром выпалил Митя. – Слушай, я хотел извиниться за эту неловкую сегодняшнюю сцену! Честное слово, я очень рад был тебя увидеть, просто растерялся! Может быть, мы все-таки пойдем сегодня поужинаем?

— Ну, и ты меня извини, я тоже оказалась не готова к такой встрече...

— Так мы ужинаем?

— Я подумаю, — сказала Олеся кокетливо, и Митя понял, что она согласна.

— Я тебе перезвоню через полчаса, ладно?

Они распрощались. Митя едва успел переписать ее телефон из мобильника Чашечкина, как тот вернулся.

— Итак, — сказал Чашечкин деловито. – На чем мы остановились?

— На том, что мне предлагается публиковать объявления, типа продаю антиквариат, чтобы всякие бандиты или разведчики начали охотиться за мной.

— Да! – обрадовался Тимур. – И вот тут мы их поймаем!

— И что это даст? – спросил Митя. – Прибора-то у них нет.

— Об этом я не думал, — признался Тимур. — Но зато появятся новые зацепки и улики!

— Я понял, — сказал Митя и встал. – Но это без меня. Я-то при чем? Тебе надо – ты и давай объявления про антиквариат.

— Как? – растерялся Чашечкин.

— А вот так. Зачем тебе я? Я друг Григория, которому он мог что-то оставить. Ты – следователь Григория, которому могли достаться его вещи или дневники. Нет разницы, кто из нас будет приманкой. Пусть они думают, что прибор у следователя, и охотятся за тобой. Логично?

Тимуру явно эта мысль не приходила в голову. И не очень понравилась.

— Мне бы хотелось, чтобы это был ты, — сказал он.

— А мне нет, — отрезал Митя. – Зачем мне проблемы? Ты сыщик, ты и ищи. Найдешь – получишь медаль. А я продавец в ларьке, какой мне смысл рисковать? Извини, Тимур, мне пора на работу.

— Ты даже не хочешь распутать, что случилось с твоим другом? — отчаянно спросил Чашечкин.

— На него упал столб, — вздохнул Митя.

Чашечкин не нашелся, что ответить. Они распрощались и пошли в разные стороны. Один раз Митя все-таки обернулся: следователь Тимур Чашечкин шел медленно и грустно, его ссутулившаяся спина неуклюже плыла в потоке людей.

* * *

День продолжал радовать. Процедура назначения Мити заместителем директора прошла в главном офисе деловито и молниеносно. Региональный оптовик приехал тоже, прямо тут Митя подписал с ним контракт на поставку огромной партии телефонов. Он подозревал, что после этого его снова разжалуют в продавцы, но начальство пожало ему руку и пожелало удачи. Вся процедура заняла полчаса. Напоследок Митя настолько обнаглел, что одолжил у босса немного карманных денег. Босс недоуменно переглянулся с региональным покупателем, словно они были знакомы, но запустил руку в карман, вытащил не глядя пачку купюр и вручил Мите.

— Отдам с ближайшей зарплаты! – пообещал Митя.

— Не надо, — босс сделал вальяжный жест рукой. — Тебе пригодится.

Все равно Митя чувствовал, как время неумолимо летит и движется к вечеру. Надо было спешить, чтобы поймать всю удачу, какая оставалась. Он удачно заказал столик на двоих в суши-баре на последнем этаже небоскреба – единственного в городе. Позвонил Олесе, сказал, что столик уже заказан и попросил встретиться через полчаса. Олеся не была готова встретиться так рано, но Митя был настойчив.

Отсюда, через гигантские стеклянные окна, открывался потрясающий вид на весь город – старый центр с бульваром Мира, новостройки спальных районов и дальше зеленая пелена леса: сосны, сосны, сосны.

Олеся пришла хмурая и остановилась перед столиком, упрямо поджав губы.

— Это свинство, — сказала она строго, – вот так, перед фактом ставить. Договаривались вечером. Мне пришлось сбежать с работы на полтора часа раньше. Я бы хоть сменщицу уговорила...

— Это тебе, — сказал Митя, вытащив из-под стола букет роз.

Честно говоря, он не думал, что этот ботанический сувенир окажется настолько удачной идей, но эффект превзошел все ожидания. Олеся пришла в восторг, сразу оттаяла и поцеловала Митю. Вечер обещал быть удачным.

— А что за сменщица? – поинтересовался Митя. – Разве кто-то может тебя заменить в гриме Майи Львович?

— Я в парикмахерской работаю, — неохотно объяснила Олеся. – Двойником – это так, подработка, не каждый месяц случается. И не только Майя Львович, кстати. Я много кого изобразить могу... — Она вдруг оттянула пальчиками виски, из-за чего ее глаза стали узкими, чуть убрала назад подбородок, смешно открыла рот и вдруг произнесла на весь зал тоненьким голоском Феи Лулу из мультсериала: — Император Хотон выключит ваше Солнце, если воинам сию минуту не принесут еды!

Митя расхохотался, настолько это было похоже.

Официант тут же подбежал к столику и торопливо расставил чашечки с чаем и белые дымящиеся салфетки.

— Ага, — усмехнулась Олеся. – Ты тоже смотришь «Звездных самураев», заводчик вертолетов?

— Ну я пока не совсем заводчик, — признался Митя. – И старинная машина тоже не моя — мне ее подарили...

— Везучий ты, — присвистнула Олеся.

— Есть немножко, — признался Митя. – По крайней мере, мне повезло познакомиться с тобой.

— Кстати, о машине, — продолжила Олеся. – Я знаю, где она.

— Где?! – жадно спросил Митя, не веря удаче.

— Есть у нас такой дурачок в Соболевке, тракторист Пашка. Он ее к себе в сарай утащил.

— Откуда ты знаешь? – удивился Митя.

— Он к отцу приходил сегодня в мастерскую, предлагал купить на запчасти. Отец сходил посмотрел – там в моторе клапана прогорели. Ты каким ее бензином заправлял, чудо?

— Хорошим! — уверил Митя. — Самым лучшим!

— Зря, — сказала Олеся. — А еще там бампер оторван, когда Пашка ее трактором тащил. Отец мне и перезвонил... – Олеся достала из сумочки и протянула Мите маленькую свернутую бумажку: — На, держи телефон Пашки. Разберись с ним, ты же у нас ниндзя.

— Спасибо! – Митя спрятал бумажку. – А почему отец тебе вдруг позвонил? Советовался, брать или нет?

— Я же ему вчера хвасталась, что меня подвозил молодой человек на Ягуаре Е-Тайп, шестьдесят девятого года, а он мне не верил... Теперь верит. – Олеся засмеялась. – Но ты мне и без Ягуара нравишься, — добавила она. – Только я бы тебя постригла по-человечески.

— Как Императора Хотона? – пошутил Митя.

Олеся с интересом оглядела его голову.

— А запросто! – сказала она. – Не боишься? Машинка для стрижки у меня с собой, если что.

— Договорились, — улыбнулся Митя.

Официант принес дымящиеся чашки супа, здоровенную доску с роллами и бутылку настоящего японского вина с плавающей на дне сливой.

— Так у тебя есть мастерская вертолетов или нет? – спрашивала Олеся.

— Есть, но они пока плохо летают, — объяснял Митя. – Когда-нибудь полетят.

— Высоко?

— Выше всех! По образованию-то я техник космического приборостроения.

— Ого! В космосе не был?

— Не был. Хотя завтра мне надо съездить на Байконур, — вспомнил Митя. – Пофотографировать пригласили.

— Везет тебе! – сказала Олеся. – Меня возьмешь?

— Я бы рад, но в этот раз не получится, самому с трудом выписали пропуск... А ты где-то учишься?

— Не-а, — вздохнула Олеся. – Три года подряд поступала в театральный, и не взяли. Представляешь, три года! В этом году уже и пробовать не буду...

— Почему? Вдруг повезет?

Олеся покачала головой.

— Не повезет. В последний раз там такая старая дура сидела в приемной комиссии... «Девочка моя, ты парикмахером работаешь?» — передразнила она глубоким грудным голосом, изображая палочкой для суши длинную сигарету, — «Возвращайся в свой город и стриги! Стриги, девочка моя! А высокое театральное искусство — это не твое...»

Митя рассмеялся.

— Я бы тебя точно взял с такими талантами, — уверил он. – По-моему, ты прекрасная актриса!

— Ты врешь, но приятно, — согласилась Олеся.

— Не вру! – обиделся Митя. – Ты мне правда дико нравишься!

— Ты тоже ничего, — кивнула Олеся. – Даже хорошо, что ты не олигарх. Ты мне нравишься.

— Что-то мне подсказывает, что завтра морок рассеется, и ты передумаешь, — съехидничал Митя.

— Я довольно постоянна в своих симпатиях, — возразила Олеся серьезно.

— Чем же я тебе понравился? – удивился Митя.

Олеся задумалась.

— Не знаю. Ты чем-то на Фродо похож из «Властелина колец», — сказала она.

— Я? – изумился Митя – На Фродо? Совсем не похож.

— Я бы тебя под Фродо загримировала — нефиг делать. Но сейчас я о внутренних ощущениях. Ты какой-то... слишком честный, что ли? Готов на подвиги, а взгляд испуганный. Словно у тебя на шее висит Кольцо Всевластия и давит, давит, давит...

Это было чересчур.

— А знаешь, чем ты мне понравилась? – торопливо перебил Митя.

— Конечно, знаю: Майей Львович, — усмехнулась Олеся.

— Нет, ты намного красивее! – уверил Митя.

— Брось, — поморщилась Олеся. – Без грима я некрасивая.

— Самая красивая! – уверил Митя. – Потому что ты самая живая и естественная из всех, что я видел!

— Мало живых видел, значит, — пробормотала Олеся, но улыбнулась: — Все равно приятно врешь!

— Я же честный Фродо, я не вру, — напомнил Митя.

Он подвинул плетеное кресло поближе и обнял ее за плечи. И они стали смотреть через стекло на город.

* * *

Будильник выдернул Митю из сна, и он его выключил, чтобы не разбудить Олесю. Олеся спала рядом, разметав волосы по подушке и сладко улыбаясь. Хотя волшебство пуговицы к утру закончилось, Олеся никуда не исчезла, не превратилась в жабу, не оказалась скрытым трансвеститом. И это уже можно было считать первой сегодняшней удачей. Митя нежно поцеловал ее в щеку и стал тихонько собираться на космодром. Настроение было все еще праздничным, но Митя ждал подвоха. Он еще раз посмотрел на Олесю, сладко спящую на его диване и улыбнулся.

Сюрприз поджидал в ванной: Митя глянул в зеркало и опешил – из пыльного стекла на него смотрел человек с прической Императора Хотона. По голове словно прошелся когтями тигр от лба до самого затылка, распахав голову на полосы гладко выбритой розоватой кожи и полоски густой шерсти, вздыбленные вверх каким-то гелем или клеем. Конструкция была объемной и слегка напоминала ребристый шлем велосипедиста. Митя не очень помнил, как они это вчера сделали, а главное – зачем.

Вдобавок в квартире снова отключили горячую воду. Скрипя зубами, Митя забрался под ледяной душ и тщетно попробовал отмыть гель — вода скатывалась с прически, не впитываясь, и волосы оставались прямыми и жесткими. Голова по-прежнему напоминала ровные лесопосадки новогодних елей, только теперь елки были мокрые.

Негромко проклиная Императора Хотона и весь мультсериал про Фею Лулу, Митя вытерся полотенцем, посмотрел на часы, присвистнул, кинул в сумку паспорт, зарядку для смартфона и майку, надел куртку и нащупал в кармане флакон от мыльных пузырей. Первой мыслью снова было избавиться от него, пока не обрушились неприятности. «Запас карман не тянет...», — пробормотал Митя и рука сама потянулась к флакону, словно ей управлял уже не он, а какая-то чужая сила.

Вот же проклятье! Всё, как предупреждал Гриша.

Митя вдруг увидел свое отражение в стекле хозяйкиного буфета: на голове еловый подлесок, а лицо испуганное и растерянное – и впрямь вылитый Фродо.

«Стоп! – сказал он себе. — Стоп! Важная клятва! Важная клятва, важная клятва! — он сделал глубокий вдох и одними губами заявил: – Даю себе свое самое честное слово, клянусь всем, что мне дорого... Клянусь здоровьем мамы, клянусь Олесей! Я не буду пользоваться этой дрянью сегодня! И не только сегодня – никогда больше! А флакон выкину!» — добавил он и перевел дух.

Это, конечно, было сильным решением. Но сразу же безумно захотелось взять флакон с собой на космодром. Воображение живо нарисовало картину: один из космонавтов не может лететь, старт через пять минут, срочно требуется замена, нужен человек молодой, здоровый, идеально подходящий по размеру скафандра, а главное — чтоб разбирался в электронной аппаратуре... И тут как раз выходит к ракете главный по запуску, комендант Байконура — а это по чистому везению наш бывший толстый ректор Иван Гаврилович, преподаватель сопромата в техникуме. Он нервно оглядывает толпу, замечает Митю и восклицает: «Ба, кого я вижу! Это же мой выпускник Техникума космического приборостроения Сверчков! Какая удача! Вон Сверчков и заменит американского космонавта! Не будем откладывать запуск, быстро лезь в скафандр, я начинаю обратный отсчет...» Митя помотал головой, отгоняя дурацкое видение.

Отступать уже было некуда – нарушить свою клятву Митя не мог, иначе он перестал бы себя уважать окончательно. Значит, выкинуть. Он сжал флакон и размахнулся, прицеливаясь точно в форточку... постоял так с вытянутой рукой, но так и не кинул. Просто знал уже, что не может. И клятву нарушить не может. И выкинуть... Что же делать? Тут он заметил пустую баночку от шипучих таблеток аспирина. Торопливо пересыпал туда все пуговицы, вдогонку кинул флешку, а опустевший флакон от мыльных пузырей с легким сердцем выбросил в форточку. «Я обещал выкинуть флакон? — объяснил Митя самому себе. — Я его выкинул! Пацан сказал — пацан сделал!» Тубус от аспирина он запрятал глубоко в шкаф за хозяйкины банки с крупой, которые она почему-то запрещала ему брать. Но перед этим все-таки вынул себе одну пуговицу – просто на самый-самый крайний случай. «В дорогу» — сказал он мысленно. Митя взял два толстых куска хлеба, положил между ними ломтик несвежей колбасы, в глубину хлебного мякиша запихал пуговицу, и все это обернул фольгой как бутерброд и положил в карман куртки. «Так хоть досмотр в аэропорту можно пройти» — подумал он.

Оставалось последнее: Митя торопливо набросал Олесе записку, положил у кровати, сверху положил ключи, еще раз одними губами тихо чмокнул ее в щеку и торопливо вышел из квартиры, легонько прикрыв дверь.

На улице было холодно и безлюдно, сделав три шага, Митя вдруг поскользнулся и полетел на асфальт.

«Черт, только бы не сломать себе чего-нибудь перед космодромом!» – мелькнула в голове отчаянная мысль.

Но он не упал – его мягко подхватили с двух сторон, поставили на ноги и понесли вперед. Митя испуганно покрутил головой – его несли двое очень крепких людей, а третий распахивал дверь большого черного джипа.

— Что... – начал Митя, но ему крепко закрыли рот ладонью в перчатке.

— В машину, — негромко скомандовал кто-то над ухом. – Босс хочет с тобой поговорить.

* * *

Всю дорогу Митя боялся, что его завезут в какой-нибудь глухой лес, там привяжут к дереву и убьют после пыток. Но его везли в центр города. Машина остановилась на подземной стоянке, Митю почти силком выволокли из кабины и затащили в лифт. Лифт был служебный, грузовой — запустили его, приложив электронную карту. Лифт ехал вверх долго, и когда заложило уши, Митя догадался: он снова в том самом небоскребе, где они с Олесей вчера ужинали. Из лифта Митю пронесли по ковровой дорожке, так что он едва успевал перебирать ногами, внесли в здоровенную резную дверь, и за ней оказался шикарный кабинет, где в полумраке со стен глядели ружья и охотничьи трофеи: здесь были несколько оленьих голов, пара кабаньих. Дальнюю стену почти закрывала огромная медвежья шкура с головой и лапами — распростертая и раскатанная, как рыбка желтый полосатик. Под шкурой на диване сидел и курил кальян хрупкий пожилой человек, абсолютно лысый, с закрытыми глазами. Его лицо покрывала страшная сетка глубоких морщин, а может, шрамов – в полумраке Митя разглядеть не мог.

Сопровождающие без слов оставили Митю перед человеком, почтительно отошли и встали сзади.

В кабинете царила тишина, лишь изредка булькал кальян и сладко пахло яблочным дымом. Человек словно не замечал Митю, а Митя боялся пошевелиться, потому что чувствовал — те, кто привез его сюда, тоже стараются не шевелиться. Наконец человек с морщинистым лицом пожевал губами, выпуская клубы пара, отложил мундштук, откинулся на спинку дивана и приоткрыл глаза. Он кинул брезгливый взгляд на Митю и заговорил. Голос у него оказался точно под стать лицу – густой, шероховатый и дребезжащий, словно в звуковых морщинах.

— Димочка, — просипел он устало, — Где моя машина?

Хрип лился в пространство, но Митя понимал, что обращается этот страшный человечек именно к нему. Не вызывало вопросов, откуда он знает имя, и о какой машине речь.

— Если вы о старинной машине, то мне её... – начал Митя, но человечек слабо приподнял ладонь, и в комнате слово зазвенела тишина.

— Я разве просил объяснений? — произнес человечек и брезгливо пожевал губами. – Адрес, Димочка. Где ты оставил ее?

К счастью, ответ на этот вопрос у Мити был с собой. Он порылся в кармане и вытащил листок, где Олеся писала телефон тракториста Пашки. Из-за митиной спины неслышно шагнул один из охранников, взял бумажку, и Митя услышал, как он выходит из кабинета, скрипнув тяжелой дверью. В кабинете снова стало тихо.

— Я не знал, что машина ваша, — пробормотал Митя как нашкодивший ребенок.

— Что у него с головой? — вдруг насторожился человек, обращаясь к охранникам. — Вы его за волосы драли?

— Никак нет, у него такое и было! — послышался ответ. — Мы ж не звери, бить без приказа...

— У меня прическа такая, — растерянно сказал Митя.

Человек ничего не ответил и снова взялся за мундштук. Он долго пыхтел и выпускал клубы яблочного дыма, а Митя тоскливо прижимал локтем левый карман куртки, где лежал бутерброд. «Успею дернуться и откусить, если что-то страшное начнется... — думал он. – Да, я поклялся здоровьем мамы, но мои похороны ей уж точно не прибавят здоровья, так что если выбирать...»

— Ты любишь свою маму, Димочка? – вдруг спросил человек, словно услышав его мысли. – Ты оглох, что ли? Маму свою, на Садовой одиннадцать любишь, спрашиваю?

— Да, — сказал Митя.

— Это ты правильно делаешь, — ответил человек и снова затянулся кальяном, делая большие паузы. – Вот и я... свою маму... люблю. Хотя она... сложный человек... как ты уже видел...

— Я правильно понял, что это ваша мама... – начал Митя, но человек предостерегающе поднял ладонь.

— Когда я говорю, Димочка, все молчат, – объяснил он. – Когда я задаю вопрос, отвечают. Если понял меня – кивни.

Митя торопливо кивнул. «Вот я и попал на космодром...» – подумал он.

— Моя мама человек слоооожный... – снова протянул босс. – И всегда была слооожной... И к старости стала совсем слооожной... Она тебе рассказывала, будто сын у нее бандит... будто я ее мучаю... квартиру забрать мечтаю... в дурдом ее прячу... будто мужа ее, отца родного, я в могилу свел, а он был великий художник...

— Скрипач, — поправил Митя и сам испугался, что открыл рот без разрешения.

— Скрипач? – удивился человек с морщинистым лицом. – Теперь она уже так рассказывает? Ну, пусть скрипач... – Он задумчиво пожевал губами. – Но я ее все равно люблю, свою маму. Никого не люблю, а ее люблю, понимаешь, Димочка?

Митя кивнул.

— Я в город ее перевез из поселка. Квартиру ей купил огромную. Врачей лучших нашел. На иностранных курортах по полгода проводит. Ни в чем забот не знает. А все у нее враги, все ей должны, и все мечты — родному сыну нагадить. Где ты ее вообще встретил?

— На бульваре подошла сама, познакомились...

Человек задумчиво молчал.

— Осторожней надо знакомиться, Димочка, — произнес он наконец. – Можно так познакомиться на всю оставшуюся жизнь, что не отмоешься от проблем... Что мне с тобой делать, наследничек ты мой жадный?

— Я не жадный, — обиделся Митя. – Мне ничего не нужно. Хотите, я напишу отказ от наследства?

Человек задумчиво кивнул:

— Это уж точно напишешь. Все уже готово. Готово у нас? – Он вдруг щелкнул пальцами.

Мите сунули распахнутую красную папку с нотариальной бумагой, в руку вложили авторучку.

— Позвольте! – сказал Митя, глянув на строчки. – Это не отказ от наследства! Здесь написано, что я после своей смерти завещаю все свое имущество какому-то Валерию Пораженскому!

Его грубо пихнули в бок, чтоб молчал.

— Ему не нравится... – проскрипел человек в пространство. – А как ты хотел, человек с бульвара? – Он принялся сверлить Митю бесцветными глазами. – Ты хотел, чтобы я травмировал больную маму, таскал ее по нотариусам, заставлял нервничать, переписывать завещание, меня ненавидеть? Или ты хотел, чтобы ее диагноз «шизофрения» подтвердили официально, и все ее сделки стали недействительными?

— Ну, это было бы логичней... – сказал Митя.

— А мы с тобой живем в нелогичном мире, Димочка, — задумчиво произнес страшный человек, снова затягиваясь. – Ведь у меня на родную маму давно записан весь мой бизнес, все рестораны, заводы, даже аэропорт. Догадываешься почему?

— Потому что вы любите маму, — догадался Митя.

— Это ты хорошо сказал, — согласился человек. – Но еще потому что я депутат Заксобрания. И мне нельзя иметь свой бизнес. Всем можно, а мне нет. Это логично, Димочка? И если с ней что-то случится... ты хотел отжать у меня аэропорт?

Митя решительно помотал головой.

Человек с кальяном сделал усталый жест рукой — мол, подписывай.

Митя поднял авторучку и снова опустил взгляд в текст.

— Постойте, а если вдруг со мной что-то случится... – начал он, но договорить ему не дали.

Громила в костюме, стоявший справа, не выдержал – он больно толкнул Митю в бок и прохрипел ему прямо в ухо:

— Да подписывай уже, гондон!

Воцарилась тишина. Громила, похоже, сам испугался и теперь старался не дышать.

— Оу... – слабым и усталым голосом протянул человек на диване. — Рустамчик, что я слышу опять?

— Виноват, Валерий Палыч, вырвалось! — прохрипел громила испуганно.

— Кто тебе сейчас слово давал, Рустамчик? — Человек на диване разочарованно потеребил в пальцах мундштук кальяна. – Я же тебе объяснял: когда говорю я, все молчат. Объяснял?

Рустам молча кивнул, да так и остался с наклоненной головой.

— Я же тебе объяснял, — неспешно продолжал человек на диване, — что за каждое бранное слово Богородица на три года отступается. Объяснял?

Рустам снова кивнул — его голова теперь совсем наклонилась, будто он разглядывал ковер под ногами.

— И теперь, в моем небоскребе... в моем кабинете... Богородица не появится три года? А ну, подойди ко мне... — ласково велел человек.

Сгорбившись как старик, громила вышел из-за митиной спины и подошел к дивану на негнущихся ногах.

— Встань на колени, Рустамчик, и скажи: прости меня Богородица.

— Простите меня, Богородица! – с чувством прохрипел Рустам, опускаясь на колени перед диваном.

Не меняя позы, маленький человек вдруг схватил кальян и со всей силы долбанул им Рустама по склоненной голове. Силищи он был неимоверной. Во все стороны брызнула вода и осколки стекла. Рустам мешком повалился на бок.

— Бог простит, – спокойно подытожил человек на диване, не меняясь в лице. А затем перевел взгляд на кого-то за спиной Мити: — Павлик, скажи Михал Иванычу, чтобы Рустамчика повоспитывал и перевел в наружку. Чтоб больше я его внутри здания не видел.

Митя, опомнившись, торопливо поднял авторучку и поставил подписи всюду, где была галочка. Все его данные, включая паспортные, уже оказались пропечатаны на листах.

Громила стоявший справа, вынул папку из его рук.

На миг воцарилась суета – вбежали какие-то люди и унесли постанывающего Рустама, прибежала женщина в сером халате и проворно собрала осколки кальяна в пакет. Кто-то из громил тем временем шагнул к дивану, что-то вполголоса сообщил страшному человеку. Про Митю словно все забыли, но в какой-то момент он обнаружил, что в кабинете снова тишина, и страшный человек в упор его разглядывает.

— Что ж ты, Димочка, так далеко за городом машину оставил? – спросил человек печально. – А мы-то ее искали весь день в городе...

Митя молчал.

— Ну нашлась и нашлась, главное, чтоб целая, — великодушно просипел человечек и продолжил: – Так вот, Димочка, заканчивая нашу беседу. Я уж не знаю, кому ты еще перешел дорогу, гуляя по своему бульвару, но знаю, что у тебя сейчас очень много проблем, кроме меня. А мне совсем не хочется, чтоб ты пропал без вести сразу после завещания. Это будет как-то подозрительно, верно? Поэтому за тобой пока присмотрят. Присмотрите, Павлик?

— Так точно, — раздалось за спиной у Мити. – Куда его, в пионерлагерь на карьеры?

— Да... — слабо откликнулся человек на диване. — На карьерах ему сейчас самое место. И скажи Михал Иванычу, пусть принесут мне новый кальян.

Он откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза.

А Митю взяли под руки и потащили из кабинета прочь.

Что такое пионерлагерь и карьеры Митя не знал, но ничего хорошего сегодня уже не ждал.

В лифте он решился: как бы невзначай засунул руку в карман и потянул сверток из фольги, но его схватили за локоть и так больно сжали какую-то точку на кости, что Митя вскрикнул от боли, а пальцы разжались сами собой.

— Это мой бутерброд! – произнес Митя с отчаянием.

— Не надо, — качнул головой плечистый шофер, которого называли Павликом.

— Я только маленький кусочек откушу! – взмолился Митя.

— Не надо ничего делать, что не просили, — повторил шофер веско.

Лифт открылся, Митю снова взяли под руки, затолкали в машину и снова куда-то повезли. Он по-прежнему сидел в центре на заднем сидении, но теперь место рядом с ним пустовало — Рустамчика с ними не было. По крайней мере, теперь можно было смотреть в окно. Смотреть в окно Мите никто не мешал, и от этого почему-то становилось еще страшнее.

Неожиданно пропел мобильник — пришла СМС.

— Нет, — сообщил шофер Павлик из-за руля, не оборачиваясь.

Машина выехала из центра и теперь ехала в сторону окраин. Сопровождающие не разговаривали.

— Куда меня везут? – не выдержал Митя.

Ему никто не ответил. Он думал, что ответа не дождется, но шофер Павлик вдруг произнес с каким-то даже уважением:

— Заботится о тебе босс. Чтоб не пропал ты, идиот.

А сидевший слева произнес с назиданием — то ли угрожая, то ли наоборот ободряя:

— Не в багажнике едешь.

Митя понял, что разговоры бесполезны.

В тишине пришла еще одна СМС, а за ней третья.

Джип миновал северные спальные районы, и Митя вдруг понял, что где-то здесь у Объездной его ждал китаец с билетами в аэропорт. А может... ждет до сих пор? Который час? Джип медленно затормозил и встал в очереди на железнодорожный переезд – здесь всегда была небольшая пробка.

— Выскочу сигарет возьму, — сообщил водителю охранник.

Тот кивнул, и стало слышно, как во всех дверях повернулись защелки.

Митя вдруг понял, что это последний шанс. Прежде, чем охранник слева открыл свою дверь, Митя рванулся, распахнул дверь со своей стороны и бросился прочь — перепрыгнул дорожный отбойник и понесся через заросли сухостоя, по грязи, по глине, к железной дороге.

— Стоять! – услышал он за спиной рык и топот, но продолжал нестись вперед, думая лишь, как бы не поскользнуться на мокрой глине и лужах.

Топот за спиной приближался, но вдруг затих — послышался звучный шлепок, всплеск и яростный мат. «Богородица на три года отступилась» — отрешенно подумал Митя. – «Только бы стрелять не начали».

Он глянул вдаль и понял, что бежать дальше некуда: перед ним была железнодорожная насыпь, а по ней катился товарняк. Сзади снова приближался топот — теперь, кажется, двух человек.

«Неудачный день...» — констатировал Митя.

Но вдруг сделал немыслимое: рванулся вперед из последних сил, в два прыжка оказался наверху насыпи и перепрыгнул ее за миг до тепловоза – тот успел лишь обдать Митю горячим ветром.

Теперь за спиной грохотали вагоны, путь впереди был свободен.

Митя нырнул в лабиринт гаражей, вынырнул в жилом квартале, пробежал насквозь незнакомые дворы и оказался на Северном шоссе у поворота на Объездную: именно тут, на остановке, они условились встретиться с китайцем, чтобы ехать в аэропорт.

На остановке было пустынно, стояла лишь одна машина, но подбежав поближе, Митя понял, что перед ней нервно расхаживает тот самый китаец. Он тоже увидел Митю, обрадовался и вскинул руки в приветствии. Из машины тут же вылезли поприветствовать Митю еще трое китайцев.

— Какое счастье, что вы меня дождались! – крикнул Митя, подбегая, по-русски.

— Давай-давай! – приветливо закричали китайцы, распахивая объятия.

Добежав, Митя буквально повалился на них – ноги подкосились, дыхание перехватило, сердце бешено колотилось. Он открыл рот, чтобы вдохнуть побольше воздуха, но в этот момент кто-то накинул сзади полоску скотча и деловито обмотал Мите рот. Митя вдруг увидел перед собой лицо вчерашнего китайца, но оно не было ни приветливым, ни злым – напряженным, словно тот выполнял важную рутинную работу и не укладывался в график. Затем на голову Мите накинули мешок, руки смотали за спиной скотчем, ноги ниже коленей смотали тоже. Затем без паузы Митю подняли и запихнули в багажник, железная крышка над ним сыто щелкнула, и машина тронулась с места.

Митя тщетно пытался накачать носом воздуха в легкие, но чувствовал лишь запах бензина.

* * *

Казалось, машина ехала целую вечность. Наверно, так можно доехать и до Байконура, хоть он и на дальнем краю земли. Трясло в багажнике неимоверно. Особенно досаждал домкрат или что-то похожее на домкрат – как эту штуку ни отпихивай, она все время норовила заползти под бок и на очередной рытвине оказаться прямо под ребрами. Наконец машина остановилась, послышались мелодичные голоса и яростный собачий лай. Митя вслушивался в речь и вдруг понял, что это корейский язык, а не китайский. Как он мог вообще поверить, будто это китайский космонавт? Вскоре багажник щелкнул, Митю подняли на ноги и сдернули с головы мешок.

Это был вовсе не Байконур. Хотя, наверно, так могли выглядеть его окраины, если бы они располагались в лесах, а не в степи. Место напоминало заброшенную промзону: вокруг тянулся железный забор с клубами колючей проволоки, на грунтовой площадке ржавели остовы старых автомобилей без колес и стекол, рядом торчали несколько бытовок, а между ними шатался на длиннющей цепи огромный пес – ростом с теленка, c кровавыми глазами и совершенно лютого вида. Увидев Митю, он бросился вперед, натянул цепь и встал на задние лапы, захлебываясь лаем – цепь дальше не пускала.

Митю подняли в воздух, отнесли к дальней бытовке и положили лицом на пол, а пес вокруг все не мог успокоиться: его рык и топот слышались то справа за дощатой стенкой, то слева, а однажды пасть просунулась в окно, забранное толстой решеткой, и бытовка наполнилась ревом, словно испытывали реактивный двигатель. «Чтоб тебя корейцы съели в голодный год» — мысленно пожелал ему Митя.

Кореец — кажется, это был тот самый, что представлялся космонавтом и звал Митю на Байконур – сурово орал на пса «Пдя! Пдя!» и замахивался лопатой, но пес не слушался и его. Морда исчезла из оконной решетки только после того, как кореец принялся тыкать в нее рукояткой лопаты и пару раз попал. Когда в комнате стало тише, он обратился к Мите.

— Где флешка? – спросил кореец на довольно чистом русском, почти без акцента.

Митя перевернулся лицом вверх и замычал в ответ, потому что рот его оставался замотан скотчем. Но похитителя, похоже, это не смущало.

— Флешка. Флешка Григория, – повторял он методично. – Флешка. Карта памяти. Мемори стик. Где?

Митя снова замычал и помотал головой.

— Ты должен подумать обо всем очень хорошо, – предупредил кореец. – Скоро за тобой приедет Зан.

Он еще раз недоверчиво покосился на прическу Мити и вышел. А за ним вышли остальные. Снаружи лязгнул навесной замок, и Митя остался один.

Он извернулся, сел и огляделся. Бытовка была совершенно пуста – даже лопату корейцы унесли с собой. Зачем им лопата – об этом Митя решил просто не думать. Руки и ноги его были все так же связаны скотчем, причем пальцев на руках он уже не чувствовал. Митя с ностальгией вспомнил мягкие сидения джипа и вежливых охранников депутата, которые, похоже, и впрямь собирались его защищать от чего-то подобного.

Он тщетно катался по грязным доскам, пытаясь развязаться. Это не удалось, лишь из куртки вывалился смартфон. Митя на миг почувствовал себя спасенным – ведь можно было позвонить кому-нибудь, например, старому доброму следователю Чашечкину, попытаться что-нибудь промычать в трубку... Если вчера утром Чашечкин казался проблемой, то в аду, наступившем сегодня, он уже выглядел надеждой.

Митя перевернулся на спину, нащупал на полу смартфон онемевшими пальцами и перевернул его экраном вверх. Снова перекатился на живот, гусеницей дополз до экрана и после нескольких попыток ему удалось провести носом по полосе разблокировки.

Увы – сети здесь не было. Пришла в голову спасительная идея — набрать СМС следователю Чашечкину, и если Митю куда-то повезут, есть шанс, что в пути смартфон поймает сеть и отправит сообщение.

Выбрать абонента Чашечкина удалось довольно быстро, но дальше, сколько Митя ни бился носом в стекло экрана, набрать связный текст ему не удавалось – нос оказался совершенно не предназначен для набора текста, а словарь автоподстановок и вовсе будто издевался.

Отчаявшись, Митя заметил непрочитанные СМС. Их было ровно тринадцать, и все от Олеси. Водя носом по экрану, Митя открыл их по порядку и прочел, чувствуя, как холодеют уже не только руки:

«Проснулась... Башка болит, но вчера было невероятно круто! Спасибо за всё! Ты классный!!! Напиши, как долетишь!»

«Голова просто раскалывается... Можно я у тебя еще посплю?»

«Приходила какая-то бабка, открыла своими ключами, дико орала, велела мне (нам с тобой) до вечера собрать вещи и выметаться из квартиры. Ушла. Что делать, не знаю. Спать не могу, голова ад. Не могу найти свои контактные линзы, не помнишь, куда я их вчера положила? »

«Ааааа!!! Тварь походу забрала ключи! Я заперта!!!»

«Мне заблокировали интернет в телефоне. Какой пароль у твоего вайфая?»

«Напиши пароль плииз!!!»

«Нашарила в шкафу аспирин, съела пару таблеток. Башка прошла! Жизнь налаживается! Береги там себя!»

«Я отгадала пароль!!! Ну ты и киноман Ж))))»

«Линзы нашлись! Ключи нашлись!!!»

«Прикинь!!! Адвокат пишет, что скончался мой родственник в Сомали, оставил наследство два миллиона долларов!!!!! Еду оформлять бумаги!!!»

«Меня берут на актерское отделение во ВГИК!!!!!!»

«Меня пригласили на кинопробы в Голливуд!!!!!!!!!!!!!!»

«ТЫ НЕ ПОВЕРИШЬ!!!!!!!!!!!!!!!!!!!!! НЕТ ВРЕМЕНИ РАССКАЗЫВАТЬ!!!!!!!! Надеюсь, у тебя тоже все чики-поки.»

Митя стиснул от бессилия зубы и несколько раз с размахом ударился головой об пол. Он принялся яростно извиваться, мычать и биться всем телом, пока не понял, что с одного боку больнее, а с другого что-то мягкое. Извернувшись, он сумел вывернуть карман куртки, и из нее вывалился бутерброд, обмотанный фольгой. Теперь он напоминал бесформенную лепешку, но это был тот самый бутерброд!

Удача была рядом – ее можно было гонять по полу как шайбу, ложиться на нее спиной и даже нащупать пальцами скрученных за спиной рук, хотя они практически ничего уже не чувствовали. Нельзя было только этот бутерброд съесть, потому что рот оставался замотан несколькими слоями крепкого прозрачного скотча.

Удача была рядом, но совершенно бесполезна. От бессилия Митя зарыдал – из глаз покатились самые настоящие слезы, а нос наполнился влагой так, что стало невозможно дышать.

Митя в бешенстве перекатился на спину, схватил бутерброд пальцами, перевернулся и встал на колени, подпрыгнул и с ревом подбросил его вверх — к самому потолку. А когда тот вернулся, яростно боднул головой — от отчаяния.

Это он сделал зря – бутерброд кувыркнулся в воздухе, обнажая трещины фольги, где виднелся бурый хлебный мякиш, плюхнулся прямо в решетку окна, замер на миг, качнулся – и вывалился наружу.

Митя окончательно смирился с тем, что сегодня не его день. Он лег на пол, закрыл глаза и перестал шевелиться.

И вдруг услышал нечто неожиданное: под окном раздался топот лап, тяжелое дыхание и позвякивание цепи, а затем возня и чавканье. «Всё пошло псу под хвост, — думал Митя отрешенно. – Этим и должно было кончиться. Так мне и надо...»

За окном тем временем что-то происходило. Митя не мог понять, что именно. Звякнуло, прокатилось кубарем по двору, и снова затихло. Следом появился запах – достаточно тошнотворный. Митя снова перевернулся, встал на колени, допрыгал до окошка, подтянулся подбородком и выглянул. За окном не было ничего – только забор с колючей проволокой. А где-то там, за забором, за территорией корейского поселка гудел грузовик и раздавались голоса.

— Коля, йоп! – орали за забором хрипло. — Сдай жопой, назад развернись! Это вообще не тот поселок! Я говорил, едь налево!

Ему столь же энергично отвечали, но голос собеседника было не разобрать.

— Коля, йоп! – надрывался бас. – Стой! Стойбль!!! Куда ты, сцука, в канаву!!!! Сдай назад! Назад сдай, я бревно подложу!!! Дави!!!!

На время голос утонул в реве мотора и визге буксующих шин, а вдогонку понесся лай пса.

— Пипец, сел на пуп... Коля, йоп! Уди! Уди на, я сказал, дай я газану!!! Держи бревно ногой!!!

Снова послышался рев мотора, и вдруг забор словно взорвался: во все стороны полетели металлические щиты, сбоку опять раздался истошный лай, и сквозь пролом в заборе въехал кузов самосвала, доверху груженный бычьими костями с лохмотьями мяса.

— Коля, йоп! – раздался истошный крик. – Ручник! Где у тебя ручник?! А, вот...

Самосвал снова взревел, окутавшись клубами дыма и рванул прямо на Митю. Тот отпрыгнул от окна, и вовремя – в окно ударило, вся стенка смялась пополам и рухнула внутрь, чудом не придавив его. А с потолка сорвалась доска с гвоздями и ударила по плечу. Прямо перед собой Митя увидел кузов с горой костей в почерневших лохмотьях гниющего мяса. В лицо ударил дикий запах, затем вагончик наполнился удушливыми клубами черного дыма и КАМАЗ все-таки отъехал обратно к забору — теперь вместо стены с окном зияло пустое пространство. Вдруг кузов начал опрокидываться, вываливая кости. За окном послышался торжествующий лай, а к нему добавился визг и многоголосые погавкивания: в дыру забора на пир толпой валили окрестные собаки – казалось, их тут десятки, может, даже сотни. И Митя был абсолютно уверен, что все они — сучки. И строго в его вкусе. Псу в этом корейском поселке сегодня везло по полной. А завтра? «Сегодня ты ешь пуговицы, а завтра едят тебя...» — подумал Митя. Впрочем, размышлять о собаках времени не было – теперь у Мити был обломок доски с гвоздем. Настоящим, почти даже не ржавым гвоздем! Которым распороть скотч на запястьях, а затем на ногах оказалось сущим пустяком.

Через минуту он был свободен – схватил мобильник, рванул из вагончика через пролом в заборе и понесся через лес, отчаянно петляя. И вовремя – за спиной слышался многоголосый лай, мат, крики на корейском, а сам вагончик, где он только что был заперт, под своим весом складывался и трещал досками.

Но Митя этого уже не слышал – он несся через чащу, изо всех сил сопя и пытаясь на ходу отодрать со рта скотч.

* * *

Олеся выглядела неважно: осунувшееся лицо, темные круги под заплаканными глазами. И пальцы ее слегка дрожали. Она не глядя брала из вазочки зубочистку, очищала от бумаги, ломала на мелкие кусочки, складывала перед собой и брала следующую. Гора обломков росла.

— Прекрати, пожалуйста! – не выдержал Митя. – Мы же все-таки в кафе, люди кругом!

— Что прекратить? – удивилась Олеся.

Митя кивнул на гору обломков перед ней.

— Мне бы твои проблемы, — огрызнулась Олеся, но ломать зубочистки перестала. – Как нам жить-то теперь?

— Не знаю, — честно ответил Митя. – Может быть, сдаться и рассказать?

— Кому?

— Следователю моему.

Олеся фыркнула.

— А флешку можно в интернет выложить, — предложил Митя. — Тогда вся эта драная корейская разведка скачает формулу синтеза, или что там, и наконец отстанет от меня.

Олеся снова потянулась за зубочисткой.

— Интересно, зачем они за этой гадостью охотятся? – поморщилась она. – Ведь понятно уже, что везения от нее не прибавляется.

— Может, им непонятно, — пожал плечами Митя. – А может... – Он вдруг замер и перешел на шепот: – А может, им как раз это и нужно! В качестве оружия! Представляешь, на Саммите ты в чай подбросил пуговицу президенту какой-нибудь этой твоей Сомали, где у тебя родственник умер с наследством... И кранты президенту Сомали! Рейтинги до небес, он небывалый герой, отец нации, икона стиля и гений экономики. А наутро – кризис, гражданская война, все его предали, и родные сыновья ведут отца сомалийского народа на эшафот... Чисто сработано! Слушай, брось эти зубочистки, бесит...

Олеся недовольно отложила недоломанную зубочистку, а горку мусора перед собой прикрыла салфеткой.

— Бесит... – передразнила она. – Меня вот бесит, что я в розыске Интерпола со вчерашнего дня. И что мастерскую отца сожгли. Вот это бесит.

— Я, знаешь ли, тоже в розыске! — напомнил Митя.

— Ты не по линии Интерпола! И даже не в федеральном! — парировала Олеся. – Ты всего лишь мелкий жулик. Стал заместителем директора прогорающей сети сотовых ларьков, подписал липовый контракт и вывел все активы в офшор. Жулик!

— Ничего себе мелкий! — обиделся Митя. – Восемь миллионов долларов как-никак!

— Дурилка картонная, — вздохнула Олеся. — О чем ты вообще думал, когда тебе предложили на один день стать замдиректора и по-быстрому подписать какую-то бумажку?

— Думал, мне повезло. Он так красиво объяснял: мол, ты такой толковый честный продавец, я настаиваю, чтобы только ты ставил подпись на нашем контракте.

— Ага, и небось перемигивались при этом, — желчно добавила Олеся.

— Не знаю, не видел, перемигивались или нет... А ты сама-то хороша! Что дедушка в Сомали, что Министерство театра, что поездка в Голливуд!

— Да уж лучше мой Голливуд, чем твой Байконур!

— Министерство театра и балета! – с чувством повторил Митя. – Это ж надо было на такое купиться! А епархия? Это же вообще катастрофа! Возраст — двадцать два, пол — девочка, опыт работы – шоу двойников в кабаке! Какой из тебя, к черту, митрополит Кемеровский и Архангельский?! Женщин вообще не берут в митрополиты!

— Да откуда я знала? – огрызнулась Олеся. – Мало ли куда сейчас женщин берут. Вот Тараскина еще вполне молодая тетка, а мэр целого нашего города!

— Да какая молодая, ей за сорок уже! А хоть бы и молода: одно дело мэр, совсем другое — митрополит... Ты б хоть для начала в Википедии прочла...

— Хватит!!! – Олеся так раздраженно стукнула ладонью по столу, что чашка с остатками кофе подпрыгнула и опрокинулась ей на платье.

Олеся закрыла лицо руками и заплакала.

— Не могу! Не могу больше! – всхлипывала она.

— Прости! – Митя торопливо помог ей разложить салфетки по залитой юбке, а затем обнял ее за плечи и начал ласково гладить. – Видишь, оно потихонечку отходит, уже на мелкие гадости перешло...

— Да мы с большими не знаем, что делать! – глухо прорыдала Олеся.

— Так надо работать! Биться! Решать проблемы по одной! А не жрать горстями чертовы пуговицы! Вот я же с наследством бабкиным всё уладил? И твое министерство балета я привел в норму: им теперь не до тебя с этими грантами...

— Еще не факт! – возразила Олеся.

— Почти факт! – уверил Митя. — И с мобильной сетью что-нибудь придумаю!

— Что ты придумаешь? – горько усмехнулась Олеся. – Тут юрист хороший нужен, а где нам его взять... – Она вдруг задумалась и принялась рыться в мобильнике: — Слушай, у меня где-то был один знакомый адвокат. Все ко мне клеился, а я его все отшивала. Надо найти его телефон и позвонить, вдруг по старой дружбе поможет?

— Оставь... — Митя поморщился. – Чем он поможет? Подпись моя, денег нет. Следствие закончено, и дело уже в суде. Я в розыске.

— Да почему дело-то в суде? – не выдержала Олеся. – Я помню, отец из-за мастерской судился, — там год тянулось следствие! А тут за три дня – и уже в суде?

Митя пожал плечами.

— Какая теперь разница? Может, они это дело год готовили, только дурачка искали. А может, это просто такое мое везение в кавычках. — Митя изобразил пальцами «кавычки». — Так что твой адвокат тоже ничем не поможет. Вернет восемь миллионов долларов в кассу из офшора? Или договор задним числом отменит? Или уговорит мэра Тараскину явиться в суд и забрать папку с моим делом?

— Тихо-тихо, вот оно! – перебила Олеся, настороженно подняв палец. А затем крепко задумалась, смешно подперев щеки кулачками: – Сколько, говоришь, Тараскиной лет? Всего сорок? Сорок – это гримом вполне можно добить... А роста она среднего, как я примерно?

— Ну, вроде, да... – Митя растерялся. – А зачем тебе?

— А чем я не Тараскина?! – вдруг заорала она резким базарным голосом, характерно глотая букву «р» – точь-в-точь как она. — Поставлю копну на голове, как у нее, наложу грим как положено, приду в суд, всех построю и папку с твоим делом унесу на проверку!

— Да ты чего, там же камеры наблюдения повсюду! – испугался Митя.

— Так это же прекрасно! Там камеры. В камерах ходит Тараскина. И кому вопросы?

Митя задумался.

— Если поймают – это мошенничество адское!

— Не такое уж и адское, — уверила Олеся. – Уж поверь человеку, которого по всему миру разыскивает Интерпол за угон самолета... – Она замолчала и губа ее обиженно дрогнула. — Причем, меня ведь даже на борту не было, эта гадина ушла на посадку с моим паспортом...

— Ну ты тоже додумалась, три пуговицы за один день слопать... – миролюбиво напомнил Митя.

— А ты бы их еще в сахарницу засунул, чтоб все жрали! – огрызнулась Олеся.

— Но это же пуговицы! Даже не таблетки! В них дырочки! Как можно было перепутать?!

— А как можно было контейнер с моими контактными линзами на пол смахнуть под раковину? — закричала Олеся. — Я что тебе, Мисс Зоркость?

— Да хватит на меня кричать, я извинился уж сто раз! – огрызнулся Митя. – Я чуть себя об стенку не расшиб, когда твои сообщения мне на мобильник начали падать! Но три пуговицы – это было на второй день, когда я уже вернулся, и ты уже всё знала! Знала, а слопала!

— Ладно. Забыли и проехали, — миролюбиво подытожила Олеся.

— Сколько их там осталось, кстати? – шепотом спросил Митя.

— До фига осталось, — тоже шепотом ответила Олеся, похлопав ладонью по сумочке.

— И все-таки?

— Шестьдесят одна.

— Шестьдесят одна! – Митя присвистнул. – Они у тебя с собой?

— Даже не думай! – сурово ответила Олеся и крепче сжала сумочку. – Договорились же выбираться!

— Я просто спросил, — обиделся Митя.

— Времени мало, нам бы успеть на строительную ярмарку, — засобиралась Олеся.

— Зачем?

— Паклю купить надо. Будем строить государственную копну на башке, как у Тараскиной.

Оба засмеялись.

— И еще напомни мне вечером адвокату позвонить, вдруг он чем-то поможет, — сказала Олеся.

— А что ты ему расскажешь-то?

— Всё и расскажу. Это мой бывший, мы с ним в дружеских отношениях остались.

— Ох, вот еще одна сегодняшняя неприятность, — вздохнул Митя.

* * *

Гримироваться оказалось делом долгим и очень нудным. Целый час Олеся трудилась над образом Мити – сперва ставила прическу и что-то выстригала машинкой, затем обклеивала лицо какими-то полосками и тут же их срывала, потом наносила пудру, краски, что-то подрисовывала тонкой кистью... Время от времени что-то шло не так, и тогда она шипела и ругалась в пространство – денек-то был неудачный.

Когда наконец Митя взглянул на себя в зеркало, оттуда смотрел вовсе не Митя Сверчков и даже не Император Хотон, а унылый клерк среднего возраста, обрюзгший и начавший лысеть, но умело это скрывающий.

— Пострашнее ничего нельзя было нарисовать?

— Нравится? — Олеся сунула ему под нос планшет. С планшета на Митю глядела та же самая унылая физиономия.

— Ты меня еще и сфоткала в этом виде, – огорчился Митя.

— Дурак! — сказала Олеся, но было видно, что она польщена. – Это оригинал. Господин Веселовский, пресс-секретарь Тараскиной. Пока я буду делать Тараскину, посмотри пару видео с ним, поучись, как он говорит. Только не вздумай теперь ни чесаться, ни сморкаться — всю мою работу сотрешь!

Митя кивнул и принялся гуглить видео с городских пресс-конференций. Тараскину из себя Олеся делала еще дольше, но в итоге получилась самая настоящая.

Митя к тому времени посмотрел все видео, что удалось найти, и понял, что голос господина Веселовского подделать довольно легко: надо слегка вытянуть губы вперед, изобразить растерянное лицо и произносить слова, не открывая рта. Получалось такое бубнение в щеки. Олеся сказала, что очень похоже, только посоветовала делать побольше паузы между словами.

В автобусе на них оборачивался народ, люди наперебой бросались уступать место, а какая-то пожилая дама принялась грузить Олесю своей квартирной проблемой. Митя вежливо оттеснил даму, пробубнив «напишите заявление в приемную, я лично возьму это на контроль». И добавил: «под мою ответственность», но Олеся незаметно наступила ему на ногу, чтоб не выходил из образа. Правда, он этого почти не почувствовал, потому что черные остроносые ботинки были на два размера больше – Олеся позаимствовала их у отца.

В суде их встретили так удачно, что Митя даже засомневался: не приняла ли Олеся новую пуговицу на всякий случай. Охрана без вопросов отдала честь и принялась тайком куда-то звонить, а Олеся протопала внутрь с решительным лицом, не удостоив их взглядом. В коридор высыпали напуганные тетки. Олеся не дала им опомниться и перешла в наступление. Она открыла рот и стала орать. Она кричала так, что у Мити закладывало уши. Она кричала что-то про сроки, про кадры, грозилась наконец навести порядок «в вашей богадельне». Каждая отдельная фраза была понятна, но суть оставалась неясна. Кроме того очевидного факта, что сюда явилась именно мэр, и мэр не в настроении.

Затем Олеся умолкла и стала ждать ответа. Одна из дам принялась с достоинством отвечать, но Олеся ее перебила и спросила, в курсе ли дама последних событий? Дама явно была не в курсе. Митя тоже. Да и Олеся не стала ничего объяснять — велела провести ее в комнату особо важных дел.

Здесь она снова устроила скандал, тыкая пальцем в пол. Пол был покрыт довольно чистым паркетом, но Олеся считала, что он может в любую минуту провалиться, и угрожала выяснить, куда ушли деньги капремонта. По мнению Мити, она переигрывала – паркет был вполне сносный, а местные судьи могли и не иметь никакого отношения к ремонту своего здания. Оборвав свой крик на полуслове, Олеся развернулась, чтобы выйти прочь, но в четко рассчитанный момент обернулась и рявкнула: «Где вообще дело этого Сверчкова?» — словно именно Сверчков и был причиной неудачного ремонта.

Чиновницы засуетились, но не могли сообразить, кто такой Сверчков, пока Олеся не объяснила, что это дело о краже фонда салонов мобильной связи. Дело тут же нашлось. Олеся распахнула папку, сделала вид, что углубилась в чтение, пролистала пару страниц в зловещей тишине, а затем строго оглядела всех поверх очков и прошипела, зловеще чеканя каждое слово:

— Я служила городу. Служу. И буду. Служить. И ради вашего ворья... — Она сурово потрясла в воздухе папкой. – Я. Лишаться должности. Не. Собираюсь. Понятно? – она снова яростно оглядела потупившихся чиновниц: – Если кто-то хочет лишиться должности из-за Сверчкова, пусть так и скажет!

В комнате настала гробовая тишина, тетки недоуменно смотрели в пол, а Митя испытывал сложные эмоции. Чиновницы напряженно пытались сообразить, что же так взбесило гостью, и что имелось в виду. Митя видел, как одна, самая молоденькая, даже украдкой набирала СМС. День выглядел удачным. И это была не просто удача, а шанс, что рано или поздно, трудом или уловками, но удастся исправить и все остальное...

И в этот момент распахнулась дверь и раздался голос.

— Я! – сказал голос. – Я лишился должности из-за Сверчкова! И я доведу это дело до конца! Мне есть что рассказать многоуважаемой Евгении Павловне и про Сверчкова, и про пуговицы, и про угрозу...

— Следователь Чашечкин?! – изумленно произнес Митя совершенно против своей воли.

— Тимур?! – ахнула Олеся тоже против воли, своим обычным голосом. – Так ты следователь, а не адвокат? А ты подонок...

Чашечкин еще ничего не понял – он стоял с недоуменным лицом и глядел на мэра города, уже понимая, что услышал что-то важное, но не в состоянии свести в уме факты. Он еще раз перевел взгляд с Тараскиной на пресс-секретаря и обратно, и тут до него дошло, кто перед ним.

— Охрана!!! – завопил Чашечкин. — Это мошенники!!!

Митя понял, что все пропало. И больше всего сейчас он боялся за Олесю. Поэтому он проворно расстегнул ее сумку, выхватил флакон с пуговицами, высыпал на ладонь целую горсть и кинул в рот сразу три. И с облегчением закрыл флакон.

Увидев это, Чашечкин исказился в лице. Словно кошка, он сделал огромный прыжок вперед – то ли пытался остановить Митю, то ли схватить флакон. Он летел как в замедленной съемке, но когда его ноги с грохотом коснулись пола, произошло непредвиденное: пол под ним хрустнул и проломился, будто ломоть хлеба. Словно под паркетом треснули какие-то невидимые балки. Чашечкин с воплем рухнул в образовавшуюся яму, пол комнаты наклонился, и вдогонку к яме поехал громоздкий письменный стол. Тетки завизжали как испуганные школьницы. Митя почувствовал, что пол уходит из-под ног. Олеся, взвизгнув, заскользила каблуками. Митя схватил ее за руку, а флакон с пуговицами, кувыркаясь, полетел в провал вслед за Чашечкиным. Впрочем, у Мити оставалась целая горсть, зажатая в кулаке.

Первой пришла в себя Олеся – все-таки она была прирожденной актрисой.

— Он назвал охрану мошенниками!!! Кто его сюда пустил?! – заорала она, тыча пальцем в яму. И не давая никому опомниться, заголосила: – Да у вас здание падает! Я ни минуты тут не останусь!

И ринулась к выходу, крепко сжав папку с делом Сверчкова. Митя бросился за ней. За спиной визжали тетки, кажется, кто-то верещал про землетрясение. Мите очень хотелось вернуться, нырнуть в яму и отобрать у Чашечкина флакон. Он почему-то был уверен, что Чашечкин теперь точно им воспользуется. А может быть, уже воспользовался...

* * *

Снова над головой ударила автоматная очередь. Митю осыпало бетонной крошкой. Снизу поднимался жар — там на могучих цепях висел исполинский котел с расплавленной сталью, напоминавший гигантский чайник с коротким носиком. Местные рабочие давно попрятались в убежище.

— Сдавайся и выходи! – снова проорал Чашечкин. – У тебя нет выхода!

— Хрен тебе! – рявкнул Митя.

Очередь ударила снова, но последний патрон как-то не удался. Он сверкнул в воздухе и взвизгнул. «Трассирующий», — догадался Митя.

— Чашечкин! – позвал он, и голос глухо раскатился по цеху: – Что-то тебе уже не так везет, да? Патрончики-то кончились?

— У меня еще целый рожок! – ответил Чашечкин и в доказательство громко постучал железом по железу. Звук раскатился по металлическим мостикам, и Митя, казалось, ощутил его подошвами.

— Нет у тебя рожка. Рожок щелкает, а не стучит. По башке себе постучи стволом!

— Есть рожок! – откликнулся Чашечкин обиженно.

— У тебя рожок, а у меня пирожок! — подразнил Митя.

Чашечкин не отвечал.

Митя полез рукой за пазуху и нащупал сверток. У него оставалась ровно одна пуговица. Но у Чашечкина, похоже, не было и этого. Митя вдруг с облегчением понял, как он рад, что пуговицы наконец закончились. Он так устал от фантастического калейдоскопа, который тянулся последние две недели... Тюремная камера и Чашечкин в чине новоиспеченного генерала МВД. Затем снова эти проклятые корейцы, которые похитили Митю из одиночки, выпилив решетку лазером, затем полет на вертолете, крушение в горах и эта дурацкая лошадь, которая сама вывозила Митю по тропам. И снова что-то такое же абсурдное и бессмысленное, и вот Митя в Омске депутат, и у него депутатская неприкосновенность, а потом он почему-то диктор ТВ, и читает новости, потом Рим, и прием у Папы Римского, куда врывается этот проклятый маршал Чашечкин, в честь которого идет парад по всему Риму. И снова гонка на автомобилях, по улицам какого-то несуразного курортного городка, кажется, Монте-Карло, и вот уже Митя получает звание Сэра от королевы Великобритании. Или это было до Папы Римского? А наутро он уже убегает от извержения вулкана и спасается от носорога, который тоже убегает от извержения. А потом эта британская подводная лодка, и прыжок с башни, и эта безумная гонка на вертолете, который для Мити оказался довольно прост в управлении. И оставалось лишь неясным, где Чашечкин научился так хорошо управлять вертолетом, что от него не удается оторваться никакими силами. Потом был Тибет. И снова плен, и самолет, и парашют, и вот теперь эта дебильная перестрелка на заводе, как символ полностью истощившейся вселенской фантазии.

Митя вдруг вспомнил, как в ту ночь перед походом в суд, еще в родном городе, который казался теперь таким бесконечно далеким, он листал интернет, пытаясь найти информацию, каким может быть в жизни везение. Но нашел лишь чью-то рецензию на неведомое кино, где утверждалось, что волшебным везением люди считают лишь три вещи: первое — успех, куда входит карьера, признание и богатство, второе — любовь, и третье — месть врагам. Но успех оборачивался пылью раньше, чем Митя успевал его осознать. Любовь осталась в далеком родном городе, и что с ней, Митя не знал. А месть его не интересовала никогда. Ну какой смысл мстить Чашечкину? Оказалось, у везения есть и четвертая сторона: выживание. Оно уже давно не приносило радости. Иногда Митя ловил себя на мысли, не лучше ли было, к примеру, взорваться вместе с тем вертолетом, чтобы не пришлось бежать по Маньчжурским сопкам без еды, воды и неизвестно куда...

— Оглох, что ли? – донесся голос Чашечкина. – Я спрашиваю, у тебя есть еще пуговица?

— Есть... – негромко ответил Митя.

— Поделись! – потребовал Чашечкин.

— Флешку отдай, — заорал Митя.

— А что там, на флешке-то, ты хоть знаешь?

— Синтез и описание, — крикнул Митя. – Наверно. Я не смотрел.

— Я тоже.

Митя вздохнул, прислонился к бугристому бетону и заорал:

— Ты мне флешку, я тебе пуговицу. Идет?

— Десять пуговиц!

— У меня всего одна.

— Врешь!

— А какой мне смысл врать, Чашечкин? Ты ее сейчас съешь, и тогда все остальные сам у меня найдешь, если повезет.

Чашечкин молчал.

— Ладно, давай одну, — согласился он.

— Сначала флешку!

— Зачем она тебе?

— Для сохранности. Кидай!

— Сперва пуговицу! – потребовал Чашечкин. – Я тебя знаю, ты как получишь флешку, так сам и сожрешь пуговицу!

— Дурак ты, — откликнулся Митя. – Если б я хотел, я бы сожрал пуговицу, а потом мне бы повезло отобрать у тебя флешку.

— А чего не сожрешь пуговицу?

— Тошнит, — ответил Митя, подумав.

Настала тишина, лишь далеко внизу гудели моторы и потрескивал котел с металлом.

Что-то просвистело над головой, ударилось в стену, и на ребристые листы перекрытия упала флешка. Та самая, только замызганная. Митя взял ее в руку, глянул в последний раз, а затем высунулся и прицельно швырнул ее вниз — в котел с металлом.

«Не промахнуться бы на остатках везения», — только и успел он подумать. Но не промахнулся – флешка упала в котел и тут же исчезла без остатка.

— Идиот!!! – заорал Чашечкин. – Ты что сделал?!

— Что надо, то и сделал, — тихо ответил Митя и заорал: — Иди сюда, получи свою пуговицу, или я ее туда же кину! Я считаю: раз... два...

Чашечкин выглянул из-за бруса с автоматом наперевес. Калашников. И где он его только взял, этот автомат? Чашечкин пробежал по мостику и торопливо присел рядом с Митей, словно в них уже кто-то целился. Впрочем, рано или поздно так и будет.

— Давай! – он протянул ладонь.

Митя выдал ему бумажный сверточек, Чашечкин развернул и торопливо проглотил последнюю пуговицу, еще не веря своему счастью.

— Та-а-ак! – произнес он, расправляя плечи.

Он встал в полный рост над Митей и зачем-то лязгнул пустым автоматом:

– Ого! – удивился Чашечкин, приглядевшись. – Да тут еще последний патрон есть! Повезло мне!

— Повезло тебе, — устало согласился Митя.

— Теперь, — скомандовал Чашечкин, – вынимай остальные пуговицы!

— Нет остальных, — объяснил Митя.

— Я не верю.

— А какой мне смысл врать... – пожал плечами Митя.

— А какой тебе смысл был отдавать мне последнюю? Ты же теперь целиком в моей власти!

Митя пристально глянул на Чашечкина.

— Это ненадолго, Тимур. Часа на два, при твоей разросшейся толерантности. А потом у тебя начнутся проблемы...

— У тебя начинаются уже сейчас!

— Верно, — согласился Митя. – Зато из нас двоих ты будешь страдать от проблем последним. А кто тебя тогда будет спасать? Тот, у кого полоса неприятностей уже заканчивается. Так что закрой свое хлебало, бери автомат и конвоируй меня отсюда.

— Куда? – растерялся Чашечкин.

— Ты везучий, ты и решай, куда! Но только хочу тебе напомнить, дорогой мой бывший следователь, — Митя встал в полный рост и повысил голос, — что из-за твоего дебилизма и убогой фантазии мы сейчас в Северной Корее на металлургическом заводе. Который хоть и немного пострадал от взрыва твоей идиотской ракеты, но окружен армией и спецподразделениями. И как ты из этого дерьма собираешься выпутываться – к счастью, уже не мои проблемы, а твои! – Митя ткнул Чашечкина пальцем в грудь. – Для того я и отдал последнюю пуговицу тебе, чтобы ты это дерьмо расхлебывал, а не я!

— Вот ты сука... — приуныл Чашечкин. – Впрочем... – Он задумался. – Кажется, до границы с Южной Кореей здесь всего километров двадцать...

— Давай, давай. Вези нас, везунчик, — подбодрил Митя. – Подземный ход там какой-нибудь найди, монаха-отшельника, вертолет спецслужб. Думай, не сиди, время идет!

* * *

Теперь, задним числом, Митя понимал, что в этом есть своя справедливость: все неприятности после пуговиц, какими бы чудовищными ни казались, надолго не задерживались. Они рассеивались почти так же быстро, как и та иллюзорная удача, которую они приносили. Почти, хотя не совсем. Неприятности исчезали медленней и мучительней, чем везения. Словно забирая часть энергии на трение, грение или еще какие-нибудь неведомые законы физики происшествий. Так что общий баланс выходил отнюдь не в плюс, и даже не в ноль. Однако, если гибель несчастного Гриши считать исключением, то беды не убивали до конца. А что не убивает, то делает сильней.

Восстановление было долгим и тяжелым. Но уже через месяц Митя и Тимур вернулись из южнокорейского изолятора в родной город, еще через месяц с них сняли судимости и полностью оправдали. О пуговицах постепенно забыли все, даже корейцы. По крайней мере, больше Митя о них ничего не слышал, и похищать его никто не пытался — возможно, эту шайку задержали отечественные спецслужбы, или они сами вернулись в родную страну. Митя так и не выяснил, откуда северокорейская разведка проведала о свойствах пуговиц и почему именно корейцы бегали сперва за Гришей, а потом за Митей. А у Гриши было уже не спросить.

К концу третьего месяца Тимура снова взяли на должность участкового, и он был счастлив. Удивительно, но они остались друзьями.

Зато у Мити осталась Олеся, и это было чудом. Они вместе проанализировали случившееся по минутам, расписали все эпизоды по самодельным таблицам и выяснили, что удача была слегка управляемой: в те моменты, когда к пуговице прилагались силы, идеи и настойчивость, удача достигала максимума. Да и полосу невезения тоже удавалось нейтрализовывать при помощи настойчивости и энергии – например, папка, успешно украденная Тараскиной в разгар неудач, в суд так и не вернулась. Поэтому было решено выстроить отныне жизнь так, чтобы прилагать максимум сил и добиваться целей. Но без пуговиц поначалу было трудно: казалось, мир сговорился и мстит неудачами. Но они решили не сдаваться, и вместе им было легче.

Олеся повторила эксперимент с гримом: притворилась актрисой Панчуковой, съездила в Москву на Мосфильм, дошла до дирекции и устроила сцену: кричала, что ей не дают ролей, всё кончено, и она уезжает в Голливуд. Ролей у этой Панчуковой было предостаточно, поэтому дирекция пребывала в шоке, пока Олеся не отклеила грим, объяснив, что это был актерский этюд. За такую шутку могли выгнать прочь, а могли оценить и дать роли. Собственно, так оно и вышло – сперва выгнали. Но через неделю разыскали и пригласили на пробы. Разыскать Олесю было нетрудно, потому что ролик, который снял Митя во время всей этой сцены, собрал двести тысяч просмотров в интернете.

В Москву они переехали вместе. Но если Олесю сразу завалили ролями, то Мите пришлось хуже: никакой работы, кроме разносчика пиццы, он найти не смог. Митя не роптал: при том количестве пуговиц, которые ему довелось сожрать когда-то, отныне даже работа разносчика пиццы была редкой удачей в череде его бесконечных разочарований.

Митя не сдавался — все свободное время он тратил на усилия и попытки. Он завалил своими тощими резюме все агентства, он ходил на собеседования, но никакой работы по профессии найти не удавалось: то ли в столице вообще нигде не паяли электронику, а только возили из Китая, то ли продолжалось кармическое проклятие. Даже электриком в ЖЭК Митю не взяли, потому что по диплому он был не электриком — предложили поработать помощником электрика, но зарплату предложили совсем смешную, меньше, чем получал разносчик пиццы, готовый много бегать.

Тогда Митя обложился учебниками и каждую свободную минуту тратил на изучение разных дисциплин — от веб-программирования до бухгалтерского учета, еще не зная, что может пригодиться. Самым полезным в итоге оказался тренинг Джава-скрипта на сайте http://javascript.ninja — ему посоветовал этот курс один неглупый человек на форуме программистов, где Митя задавал глупые вопросы, не умея программировать и не понимая, с чего вообще начинать. Поначалу Мите идея онлайн-тренинга не понравилась: курсы оказались платными. Но он посоветовался с Олесей, и они прикинули, что попытки учиться бесплатно обходятся дороже — время стоит денег. В итоге он все-таки отправился на http://javascript.ninja, и курсы помогли: с помощью толковых тренеров Митя с полного нуля поднялся до вполне приличного уровня. И с этого момента всё пошло легче. Веб-разработчиком Митю по-прежнему в серьезные фирмы не брали, потому что не было опыта работы и успешных проектов в портфолио. Тогда Митя решил их сделать самостоятельно, программировать он уже умел. Первым делом Митя написал чисто для себя веб-приложение, которое оптимизировало его заказы: строило оптимальные маршруты по карте. Эффективность оказалась налицо — Митя стал выполнять на треть больше заказов, и его ставили в пример. Маршрутные карты работали, и надо было что-то делать дальше. Митя занялся своим любимым вертолетиком — приделал к прошивке уже привычный язык скриптов и принялся программировать. Вертолетик его к тому времени уже неплохо летал, а теперь Митя его научил самостоятельно выбирать траектории по карте, огибать здания, строить маршруты и строго их держать, возвращаясь время от времени на балкон для подзарядки. Некоторое время Митю просто развлекало, что он развозит по району пиццу, а над ним в вышине тем же маршрутом следует вертолетик — как ручная птица. Но когда напарник уехал в отпуск, Митю завалили заказами и он перестал справляться, от отчаяния ему вдруг пришло в голову поручить вертолетику отвезти пиццу самостоятельно. Он подвязал коробку на веревке, позвонил клиенту и объяснил, что пицца прилетит к нему на балкон, и ее надо лишь отвязать. Митя говорил таким тоном, словно это привычное дело, и клиент, убаюканный будничным тоном, задавать вопросов не стал. Так первая пицца улетела в самый неудобный конец района, там была без проблем получена, это сэкономило Мите пятьдесят минут, а клиент остался доволен. Каждый, кому пицца прилетала прямо на балкон или к окну, приходил в неизменный восторг и начинал заказывать пиццу снова и снова — просто чтобы увидеть и показать друзьям, как прилетает вертолетик. Митя начал практиковать новую технологию и вскоре обзавелся еще двумя вертолетами, но и сам продолжал бегать по району. Кончилось тем, что один постоянный заказчик, которому пицца прилетала каждый день по воздуху, вдруг получил ее из руки Мити по старинке. Он оказался настолько раздосадован, что позвонил в пиццерию и нажаловался менеджеру. Тот был не в курсе и сперва никак не мог сообразить, о каких вертолетах речь. А сообразив, пришел в такой гнев, что обозвал Митю ленивым халтурщиком, оштрафовал на сумму месячного оклада и строго запретил доставлять пиццу вертолетами.

Но и эту новую беду удалось превратить в удачу: Митя уволился и сделал свой стартап — открыл собственную пиццерию с вертолетной доставкой. Деньги на проект он выпросил в родном городе у того самого депутата Пораженского, достаточно мерзкого типа в личном общении. Но Митя рассудил, что раз всё его имущество завещано Пораженскому, то у кого же еще просить денег на стартап? И не прогадал. Оказалось, господин Пораженский обладает не только бандитским характером, но и деловой хваткой, и собственным кодексом чести. Завещание он аннулировал, в идею стартапа вник быстро, деньги выделил тут же, а себе забрал сорок девять процентов бизнеса — благородно оставив контрольный пакет Мите. При этом не лез в дела фирмы и не пытался отжать бизнес – понимал, что без Мити всё развалится.

Кроме Москвы и родного города, Митя открыл филиалы летучей пиццерии еще в двадцати городах. Еще через пару лет построил собственный завод по выпуску вертолетиков и занялся доставкой грузов, а не только пиццы. Он продолжал совершенствовать вертолетики – в его КБ работало к тому времени три десятка разработчиков, которые обвесили их датчиками качения, скольжения, наклона, ветра, магнитных полей, добавили ультразвуковые сенсоры и распознавание изображения с купольной камеры, и в итоге погрешность маршрута удавалось держать в пределах пятнадцати сантиметров в любую погоду. Отныне получателям посылок не приходилось дергать длинную свисающую веревку, чтобы вытянуть и поймать заветный контейнер, опасаясь угодить под крутящиеся лопасти. А дроны перестали задевать стены домов и разбиваться – увы, раньше случалось и такое. Дальше точность траектории упиралась только в ГЛОНАСС. Но Митя продолжал рыть носом землю, перелопатил кучу иностранных статей, и в какой-то момент возникла идея, как можно повысить точность в десятки раз. Правда, для этого пришлось бы чуть изменить формат спутникового сигнала. С этой догадкой он отправился в КБ Лавочкина, где его сразу отфутболили. Но Митя был вежлив, назойлив и убедителен. И идею пробил. Конечно, он не надеялся при этом, что подряд на разработку спутниковых модулей нового поколения поручат именно его заводу. И уж конечно ему и в голову не могло прийти, что для финальной отладки Роскосмосу потребуется отправить на МКС специалиста-разработчика. Но в итоге вышло именно так. И хотя космическое путешествие Мити продолжалось всего восемь дней, он чувствовал, что ему в жизни везет больше всех. И без всяких пуговиц. Ведь вовсе не они нужны для удачи.

Впрочем, Олеся считала, что без той истории они бы не смогли познакомиться и создать семью. Но Митя думал, что все-таки познакомились бы рано или поздно – городок-то маленький. Сам он считал, что единственным полезным делом, которое он сделал под воздействием пуговиц, была та нелепая сдача крови в больнице. По крайней мере, главный врач отделения потом рассказал, что у Гриши не было шансов выйти из комы, если бы в первые сутки в больнице не появилась кровь для переливания. Но об этом Олеся, Митя и Чашечкин узнали только через пару лет – Гриша так боялся принести кому-то новые несчастья своим появлением, что долгие годы скрывался в Индии, и скрывается там до сих пор.

Единственное, чего Митя и Олеся не смогли побороть — это неприязнь к пуговицам. Все рубашки Митя шьет на заказ только с молнией, а у Олеси в контракте четко прописано: она не надевает костюмы, где есть пуговицы. Даже в Голливуде.

к о н е ц

28 июня 2015 — 1 июня 2016

© иллюстрация: Соня Крылова, 2016

Леонид Каганов http://lleo.me

ДЕПРЕССАНТ

Не помню, сколько времени простоял на табуретке с веревкой на шее. Наверное долго. Помню, что по лицу текли слезы, и ссадина на подбородке пощипывала. А потом я услышал, как в прихожей щелкнул замок. Звук показался громким как выстрел. И тогда я страшно испугался. А чего испугался – не знаю, но прямо сердце остановилось. Чего можно испугаться, когда уже стоишь с петлей на шее? Синтия не должна была сегодня прийти, но она пришла, словно что-то почувствовала. Потом я до утра рыдал на плече у Синтии, а она меня утешала, и говорила, что все наладится, что у меня стресс, и что у нее есть прекрасный знакомый врач, доктор Харви, и она завтра же ему позвонит, и обязательно меня к нему отведет, и он подберет мне лучшие в мире лекарства...

Синтия сдержала слово — созвонилась с этим Харви и наутро повезла меня в Кембридж. После всего пережитого мне было все равно — я не верил, что какой-то доктор Харви сможет мне помочь.

Харви оказался не совсем доктор – никакого кабинета в Кембридже у него не было, а побеседовать со мной он согласился после работы, в местном пабе. И когда через окно я увидел, как молодой рыжий парень пристегивает велосипед у входа в паб, я и подумать не мог, что это тот самый доктор Харви, к которому меня везла Синтия полдня на поезде. О том, что Харви – ее бывший, она призналась уже потом. Да и правильно сделала, иначе я бы постеснялся рассказывать ему о своем состоянии. Они приветливо обнялись, затем Харви предложил мне прогуляться пешком и поговорить.

Мы шли вдоль каналов, а мимо все время проплывали спортивные байдарки, словно торопились на нерест. Сам Харви тоже выглядел спортивно – быстрый, энергичный, высокого роста. Я со своим весом и одышкой снова чувствовал себя лишним в этом мире и думал, что наверно зря Синтия сняла меня с табуретки. Сперва мы говорили ни о чем – о погоде, о Лондоне, о брексите и выборах в Италии.

Мне думалось, что Харви сильно старше меня. Но потом я подумал, что мы ровесники. А потом заметил, что в его хорошо поставленном голосе и красивых энергичных жестах проскакивает чуть больше энергии, увлеченности и интереса ко всему окружающему, чем это принято у настоящих взрослых, даже таких бестолковых, как я. И понял, что доктор Харви – почти мальчишка.

— Меня зовут Мартин Логан, можете звать меня Марти, — сказал я, решив перейти к делу. — Мне двадцать шесть. А сколько вам, доктор Харви?

— Двадцать один, — ответил он. – Но у меня докторская степень по химии. Антидепрессанты – это то, чем мы занимаемся. Давайте к делу. Синтия сказала, что у вас проблема с депрессией. Расскажите подробней?

Я вздохнул.

— Доктор Харви, у меня не проблема с депрессией. У меня депрессия из-за проблем.

— Это само собой, — кивнул он. – все так и говорят поначалу. Но мы подбираем правильный антидепрессант, и проблемы исчезают. Так что рассказывайте о своих проблемах, потому что это одно и то же.

— Даже не знаю, с чего начать.

— Я помогу. — Харви приглашающе остановился посреди моста, оперся о перила и стал смотреть вниз, на проплывающие байдарки. – У вас проблемы с Синтией?

— Наверно нет, — опешил я. – Думаю, что нет. Нет, точно нет!

— Видите, Марти, уже одной проблемой меньше. И целых три семейства препаратов можно сразу отбросить.

Мы помолчали. Я разглядывал маленькую яхту, припаркованную у берега. Похоже, она там стояла давно — больше напоминала курятник. В ней жили студенты – по палубе валялись спортивные рюкзаки, ведра, велосипед, учебники, а в грязноватое стекло рубки изнутри упиралась розовая пятка – там сейчас кто-то спал. Интересно, они зубы речной водой чистят? А душ как принимают?

Доктор Харви терпеливо ждал, пока я соберусь с мыслями. Надо было продолжать.

— Я сирота. Мои родители погибли, когда мне было четырнадцать.

— Это очень печально... — доктор Харви выдержал дипломатичную паузу, – но давно. Ведь вам двадцать шесть?

— Родителей фактически убил мой дядя, это очень жестокий человек.

— Но с другой стороны посмотреть: у вас есть дядя. Значит, вы не такой уж сирота.

— У меня нет дяди. Мы с ним не общаемся много лет, мне стоило большого труда вырваться.

— Ага, тут проблему я уже чувствую. Продолжайте.

— У меня нет профессии. У меня нет работы. Я бросил колледж, не смог учиться. Я ничего не умею в жизни. Я не могу ничего делать, я жирный, быстро устаю.

— Вот это ценная конкретика, которая указывает нам направление: группа стимулирующих антидепрессантов. Когда мы уберем депрессию, появится тяга к жизни. Вы сможете работать, учиться, и будете получать от этого удовольствие. Ведь вы не инвалид, у вас руки и ноги, и вам всего двадцать шесть.

— Но у меня нет денег. Вообще! И неоткуда их взять! — выпалил я.

Доктор Харви изогнул бровь.

— Разве Синтия не сказала, что я поработаю с вами бесплатно? О деньгах можете не беспокоиться. Современные антидепрессанты вполне доступны по ценам. Я вас уверяю, вы не представляете, какой это широкий рынок и массовый спрос. Гляньте вниз... — Харви театрально указал ладонью на байдарку, полную нарядных девушек. Они весело щебетали и смеялись, налегая на весла. – Вы думаете, у них все хорошо в жизни? Да, хорошо. Но открою вам небольшой секрет: каждая вторая студентка в нашем городе сидит на препаратах. И каждый второй студент. Видите рулевого на той мужской байдарке? Ему я выписывал лично.

— Доктор Харви, — перебил я, — могли бы мы уйти наконец с этого моста? Мне очень некомфортно столько смотреть на воду...

— Что ж вы молчите! – укоризненно воскликнул Харви, — Прочь от воды! А у нас опять ценная конкретика: вы испытываете у воды беспокойство, неясную тревогу? В этом случае мы будем подбирать анксиолитики. У вас ощущение, что щемит в груди, когда вы смотрите на воду? Это началось давно?

— Вчера, – сказал я сухо, ощупывая ссадину на подбородке. – Меня били и опускали головой в Темзу.

— Вау! – изумился Харви. – Я думал, в Лондоне такого давно нет... Приезжие наверно? Но, кстати! – с воодушевлением воскликнул он и поднял палец. – Недавно была интересная статья о влиянии антидепрессантов на виктимное поведение. Представьте, коллеги из Миннесоты собрали женщин, которые жаловались, что сталкиваются с насилием примерно раз в год. Имеется в виду не только сексуальное насилие, еще побои, ограбления, автомобильные аварии – всё, то, что якобы случается не по нашей воле. Их разделили на две группы, первую посадили на антидепрессанты, второй давали плацебо. Прошел год, и как вы думаете...

— Они сказали, что убьют меня, если я не верну долг! — перебил я. – Я должен бандитам полтора миллиона фунтов.

Харви осекся и посмотрел на меня внимательно, но в глубине его глаз блестел чисто детский интерес.

— Это очень большая сумма. Как вам это удалось?

Я пожал плечами.

— Это долгая история. Вы слышали что-нибудь о криптовалютах?

— Биткоины?

— Не только. Если вкратце, я много играл на бирже.

Доктор Харви изогнул бровь.

– Для человека без профессии и денег это крайне беспечно. Трое моих знакомых инвесторов в один голос уверяли, что криптовалюты — опасная игра для самой высокорисковой части портфеля. У вас должен быть большой портфель, чтобы выделить часть на такой риск.

Я покачал головой.

— Вовсе нет. Все риски у меня были под контролем и взаимно прикрыты. Не улыбайтесь, такое тоже бывает, если держать вклады в позициях, которые всегда в противофазе. Грубо говоря, это как две чашки весов, где на каждой вы храните фунт золота – куда бы ни качнулись весы, вы всегда будете в прибыли, если оперируете большими активами.

— Очень интересно! – сказал доктор Харви, и в его тоне блеснула нотка профессиональной неискренности, — Но в итоге весы качнулись не туда, куда вы рассчитывали, и ваша система дала сбой?

— Нет, не так. В итоге биржу накрыло ФБР. Основателю дали тридцать лет, сервера отключили. И такого форс-мажора моя система противовесов не покрывала...

— Кажется, я читал об этом в новостях, — задумчиво пробормотал Доктор Харви и тайком бросил взгляд на часы. – Нам пора возвращаться.

Некоторое время мы шли молча, доктор Харви думал.

— Синтия мне о вашей ситуации не говорила, — признался он. – Боюсь, вся известная мне система антидепрессантов – это те же весы. Да, я умею их тонко настраивать, но... у вас случай, когда поломались весы. Наверно я погорячился, когда сказал, что антидепрессант решает все проблемы. Трое моих знакомых инвесторов... одного уже год нет в живых, выбросился из окна. В общем, я думаю, вам надо пройти курс легкого успокаивающего антидепрессанта и пойти в полицию.

— Конечно, — кивнул я, – в полицию. Это была мировая биржа по продаже оружия и наркотиков. Ее основатель получил тридцать лет тюрьмы в США. Как думаете, сколько дадут мне в Британии?

— А криминал вам не чужд... — задумчиво пробормотал Харви.

— Нет, Харви, я не торговал оружием и наркотиками, я просто держал сбережения на кошельках той биржи и получал очень хороший доход.

— Я это и имел в виду.

— И вот когда я решил вложить большую сумму, в тот же месяц биржу накрывает ФБР... Где мне взять полтора миллиона?

— Сейчас подумаем, — кивнул Харви. — Я люблю интересные задачи и все-таки верю, что антидепрессанты способны решить практически любую проблему...

Мы присели на скамейку. Харви достал вайп и затянулся, выпустив густое облако пара – меня обдало запахом корицы, имбиря и какой-то неожиданной кислинки.

— Безникотиновый, — сообщил Харви хвастливо. – Глицерин с ароматизаторами и небольшой примесью ингаляционного коктейля из релаксанта, антидепрессанта и анксиолитика — мы недавно сварили в лаборатории, тестируем... Помогает думать. Кстати, ваш дядя богат? Мы можем подобрать коммуникативный антидепрессант, который поможет вам уладить конфликт с дядей...

— Мой дядя — Джозеф Логан, — сказал я.

— Видимо мне должно что-то сказать это имя? — вежливо произнес Харви. — Но я его никогда не слышал.

— Мебельные фабрики «БАК».

— А, слышал! – оживился Харви. – Это же крупный бизнес! Всего полтора миллиона фунтов чтобы спасти от смерти родного племянника... У дяди большая семья? Берем коммуникативный антидепрессант, налаживаем родственные отношения для начала с кем-то из его окружения, а потом...

— Харви, — перебил я, — у дяди Джозефа нет родственников, его жена умерла много лет назад. Этот человек хуже полиции. Он никогда в жизни не давал денег ни мне, ни моему отцу. Он проклял меня, когда я бросил колледж, и сказал, что меня больше нет в его жизни. А дядя Джозеф никогда не менял своего решения.

— Это получается, вы, Марти, его единственный наследник... — удовлетворенно кивнул доктор Харви. – Сколько же лет вашему дяде?

— Восемьдесят один... нет, восемьдесят шесть. Он внучатый дядя, брат моего деда.

Харви энергично затянулся своим вайпом и задумался, глядя сквозь меня. Я сидел и думал, что сама затея ехать в далекий город к этому парню была глупой. И лишь пережитое вчера помешало мне это вовремя понять.

— Вы ненавидите своего дядю? – уточнил Харви.

— Да, — сказал я без паузы. – А он ненавидит меня. Он ненавидел моего отца – держал его фактически в рабстве, пока не угробил. И я ненавижу его.

Харви опять затянулся, и на его взрослом лице снова мелькнуло неуловимое мальчишеское выражение.

— Восемьдесят шесть – много... — произнес Харви странным тоном, тщательно подбирая слова. – Ваш дядя прожил большую жизнь.

— И проживет еще столько же, у него прекрасное здоровье.

— Он может впасть в депрессию и наложить на себя руки... — предположил Харви.

— Никогда! Вы не знаете моего дядю.

— Никогда не надо говорить никогда. — Харви снова выпустил облако пара, и теперь этот пар показался мне тошнотворным.

— Вы что же мне предлагаете? Убить дядю? – спросил я хмуро.

— Ни в коем случае! – заверил Харви. – Но я знаю человека, который вам поможет. Только анонимно. Я вам дам контакты, и он...

— Убьет дядю? Да вы вообще врач или кто?!

— Я фармаколог, — с достоинством ответил Харви. – Лучший в мире специалист по антидепрессантам. Вы не представляете, какого уровня люди и организации идут ко мне за консультациями.

— Да что толку от ваших антидепрессантов?! – Я вскочил.

Харви благодушно похлопал по скамейке.

— Сядьте, Марти, и позвольте кое-что рассказать. Сядьте ближе, мне придется говорить тихо. Вы знаете, фармакология – это как ваши весы. Есть слабительное – есть закрепляющее. Есть успокоительное – есть возбуждающее. Можно повысить давление, а можно понизить. Фармакологами разработаны тысячи антидепрессантов, но... вы слышали хоть раз про депрессанты? Без приставки «анти»?

— Нет.

— И я не удивлен, Марти. А они, как нетрудно сообразить, тоже существуют. По крайней мере, с недавнего времени. Потому что спрос на депрессию тоже есть.

— Но зачем?! – изумился я.

— Возьмем Китай, — с задором начал Харви, — это родина депрессантов. Там успешно лечат оппозицию. Вы слышали про китайскую оппозицию? Ее нету. Каждый, кто не согласен с мнением партии, получает препарат, и его сразу перестают волновать проблемы внутренней политики или, скажем, Тибета. Человек жив, здоров, может дать интервью зарубежным телеканалам – но чаще у него нет желания даже на это. А уж тем более — сочинять воззвания и планировать пикеты. У человека внутренний кризис, у него все валится из рук, все кажется бессмысленным, он в глубокой депрессии, и ни о какой политической борьбе уже нет речи. Жив, но выключен из активной жизни. Это гуманней, чем расстрел или тюрьма, согласитесь. Главное – ни у кого нет претензий, даже у него самого. Он же не понимает, что с ним произошло...

— Как не понимает? Его же лечат насильно!

— Есть разные способы, — пожал плечами Харви. – Можно пропитать одежду, которую он носит день за днем. Есть препараты, которые можно бросить в стакан один раз – жахнуть дозу, которая встроится в жировую ткань, и уже оттуда будет выделяться в кровь месяцами по капле... Это технические мелочи. Куда интереснее, что есть не просто депрессанты, а препараты, которые вызывают самоубийство. В течение трех недель.

— Фантастика, — сказал я. – Никакая химия не может заставить человека принять такое решение!

— Ошибаетесь, мой дорогой! — ласково улыбнулся Харви. — Все гораздо проще, если понимать механизм. Достаточно ввести пациента в глубокую депрессию до полной потери сил, а затем включить ему энергию, не выключая депрессию. И он все сделает сам. Просто потому, что в таком состоянии это для него единственный выход. Если я правильно понял Синтию, у вас самого вчера тоже был э-э-э... неприятный эпизод? Это нормальная реакция человека на ситуацию, которую он считает мучительной и абсолютно безвыходной. А такие комбинированные, разложенные по срокам препараты тоже есть, я вам скажу по секрету. И я не знаю ни одного случая, чтобы технология не сработала. И не только в Китае. Достаточно последить за новостями и светской хроникой... — Харви снова затянулся своим тошнотворным вайпом. — Экспертизой это не доказуемо: в первые сутки препарат распадется на метаболиты, а дальше они запустят сложные процессы. Дозу вам оставит в тайнике совершенно анонимный человек, которого вы не знаете и никогда не увидите...

Я встал и гордо вскинул подбородок.

— Спасибо, доктор Харви, я вас услышал. Но это не мой случай.

— Уверены?

— Абсолютно.

— А вы подумайте. На одной чаше весов – ваша жизнь. На другой – большая и долгая жизнь человека, которого вы ненавидите, и которая сама вот-вот закончится...

— До свидания, доктор Харви.

— Надеюсь, что до свидания. Подумайте, Марти, и звоните. Это бесплатно, оплата только в случае успешного наследства.

— Нет! – сказал я твердо.

— Вы поступаете очень правильно, и вы весьма неглупы, — улыбнулся Харви и снова выпустил облако тошнотворной корицы. – Именно так вы и должны были ответить мне при личной встрече в таком публичном месте. Вы мне правда очень, очень понравились, Марти! – широко улыбнулся он. — Если бы я был геем, я бы в вас влюбился!

Я молча развернулся и пошел искать дорогу в паб, где ждала Синтия. Искал, видимо, дольше, чем он — велосипеда у входа уже не было.

— Этот твой врач! Это не врач, это... – зашипел я на нее с порога.

— Я знаю, — Синтия улыбнулась и мягко взяла меня за рукав. – Обсудим всё дома.

* * *

За пять лет дом не изменился, только побольше стало плюща. Обычный тесный двухэтажный домик, сжатый с боков такими же компактными соседями на тихой улочке в пригороде Лондона. Дядя мог себе позволить куда более просторный дворец в самом Сохо, но почему-то предпочитал жить здесь.

По сердцу снова пробежал холодок, и в тысячный раз кто-то внутри спросил, правильно ли я делаю. И в тысячный раз я ответил себе, что не делаю ничего. Решать буду не я.

Подойдя к дубовой двери, я погремел бронзовым кольцом.

— Входи, Марти, не заперто! — рявкнул мне в ухо дребезжащий дядин голос из коробки домофона.

Домофона раньше не было – дядя ненавидел технику. Видимо, в какой-то момент сдался и перестроился. Я вошел в дом.

Здесь, как и прежде, пахло трубочным табаком и деревом, старой мебелью и старой бумагой — как в библиотеке. И тоже ничего не изменилось: маленькая гостиная, кухня, багровый письменный стол, заваленный стопками документов – ноутбуков дядя по-прежнему не признавал. Или не бросал на столике в гостиной? Узкая лестница, в детстве я любил кататься по ее перилам. Старик до сих пор жил в спальне на втором этаже – и не лень ему в таком возрасте ползать по крутой лестнице.

— Марти! – донесся пронзительный голос. – Захвати мою трубку!

Я нашел у камина дядину трубку и прошел сквозь дом во внутренний дворик. Дядя сидел в шезлонге, укрыв ноги пледом, и читал книгу. Рядом стояла его трость, а на земле лежали садовые ножницы. Дворик был аккуратно подстрижен.

— Рад, что решил навестить меня, — проскрипел дядя, не поднимая глаз от книги, и перелистнул страницу. – Я действительно рад тебя видеть. Но ровно до того момента, когда ты откроешь рот и попросишь денег.

Рот пришлось закрыть. Я подвинул стул и присел рядом.

— Здравствуй, дядя Джо. Как твои дела, как ты себя чувствуешь?

— В моем возрасте, Марти, о самочувствии следует беседовать только с врачом и священником. Для всех прочих у меня все в порядке — у вас хватает собственных проблем. О них и расскажи.

Я вздохнул.

— У меня нет особых новостей. Я нигде не учусь, у меня нет работы, но мы всё еще с Синтией.

— Хищная ворона вцепилась в тебя клещом.

— Она любит меня.

— Врешь, Марти, тебя никто не любит. Даже ты сам. Тебя не за что любить, ты ничего для этого не сделал.

Я вздохнул.

— И как я жил эти пять лет без твоих оскорблений, дядя Джо?

— Но ты за ними приехал. Или у тебя завелся другой человек, который скажет правду?

Я глянул ему в глаза, но словно обжегся – в дядиных глазах всегда плясал дьявольский огонь.

— Да, дядя, — сказал я кротко, — такой человек завелся. Это большой и очень неприятный китаец. Он ганстер, мафиози. На прошлой неделе он с подручными затолкал меня в машину, отвез на берег Темзы и макал головой в воду. Клялся, что убьет меня, если я не верну долги.

Я искоса глянул на дядю, но мои слова не произвели эффекта – дядя безмятежно читал книгу.

— Дядя Джо, ты не услышал важную новость, которой я с тобой поделился.

— Услышал, — задумчиво кивнул дядя, перелистывая страницу.

— Что же ты услышал?

– Сяолун требует вернуть деньги.

Я невольно подпрыгнул.

— Я не говорил этого! Откуда ты знаешь, что его зовут Сяолун?!!

Дядя посмотрел на меня поверх очков.

— Тебе не следовало брать деньги у Сяолуна.

— Да, но он сам...

— Марти, еще раз: тебе не следовало брать деньги у Сяолуна.

— А у кого мне их брать следовало?

— В твоем возрасте – уже ни у кого. Только в банке под толковый бизнес-план. Я тебя предупреждал.

Мы помолчали.

— Что ты намерен делать дальше? – спокойно продолжал дядя. — Как будешь рассчитываться с Сяолуном?

— Дядя, ты не представляешь, сколько я ему должен!

— Миллион четыреста тридцать тысяч фунтов.

— Да откуда ты всё знаешь?! – я снова подпрыгнул, и тут до меня дошло: — Он приходил к тебе требовать мой долг?! И что ты ему ответил?

— Я ответил, что ты заработаешь и отдашь.

— Я заработаю?! Но как? Где?!

— Теперь ты на верном пути, Марти. Хорошие вопросы начал задавать себе.

— Но он убьет меня! Как ты себя будешь чувствовать, когда коп из полиции пригласит тебя на опознание трупа?

— Я буду очень расстроен. Мне будет тяжело, — согласился дядя. – Постарайся меня не расстроить, Марти, я очень немолод.

Он взял трубку, деловито набил ее табаком, а затем снова углубился в книжку, выпуская кольца дыма.

— Правильно ли я понял, — уточнил я еще раз для очистки совести, — что когда моя жизнь висит на волоске, ты мне отказываешь в помощи?

— Я много раз пытался тебе помочь, Марти, — ответил дядя. — Но деньги тебе не помогут — ты не умеешь с ними работать.

— Но меня убьют!

— Ты уже большой мальчик? Большому мальчику – большие проблемы. — Дядя Джо снова углубился в книгу.

Ответ на свой вопрос я получил, выбор был сделан.

— Я бы попил ч... – я запнулся. – Я бы попил чаю...

— Да, — кивнул дядя Джо, не поднимая глаз от книги, — И мне сделай.

Я ушел в дом на кухню, закрыл за собой дверь, и вскоре вернулся с двумя дымящимися чашками. Ту, что с фарфоровой ложечкой, я поставил перед дядей на плетеный столик. А ту, что с металлической, взял себе.

Не отрываясь от книги, дядя помешал фарфоровой ложечкой в чашке.

— Сахар, надеюсь, не клал? — спросил он брезгливо.

— Всё, как ты любишь, — ответил я, чувствуя, как мой голос звучит глухо и надтреснуто.

Дядя взял чашку, поднес к губам, подул и снова поставил на столик. Меня обдало жаром – на миг подумалось, что у дяди могли везде стоять камеры наблюдения. Но я вспомнил, как он ненавидит любую технику, и успокоился.

Дядя отложил книгу, медленно откинул плед, опустил ноги на землю, закусил губу и с трудом сел. Немного отдышался, нащупал трость, сделал еще один рывок и поднялся на ноги. Он стоял передо мной, опираясь на трость рукой, а в другой держа трубку: маленький, ссохшийся, скособоченный, но такой же самовлюбленный, гремучий и опасный.

— В старости, Марти, с каждым днем труднее подниматься. А каждый день пролетает быстрее предыдущего. Если однажды ты не заставишь себя встать – больше не встанешь.

— Это всё твоя спина после Кореи? – спросил я просто чтобы что-то спросить.

— Да, — ответил дядя Джо. – Не только спина. Тело в старости — это как дом, который гниет. Сегодня крыша начала течь, завтра камин засорился, потом перестало закрываться окно, а кран горячей воды в ванной хрустнул и рассыпался у тебя в руке... А потом ты оглядываешься назад и понимаешь, что все твое свободное время уже давно уходит только на этот бесконечный ремонт. И чем больше ты шаркаешь по дому с полотенцем и прислушиваешься, где снова капает с крыши, тем больше все рушится. Это отвратительно, Марти. Я не могу тебе такого пожелать. Но и не пожелать такого я тоже тебе не могу — в каждом возрасте свои плюсы и радости, и ты должен пройти этот путь до конца.

— Ты устал жить, дядя Джо? – спросил я, стараясь не глядеть на него.

— Тело устало, — ответил он. – Но я не тело. Я тот, кто командует телом. А командир не может устать командовать – у него нет такой опции. У него только долг и ответственность. Очень жаль, Марти, что мы с тобой говорим на разных языках... Посмотри на себя – ты заплыл жиром. А я до сих пор начинаю утро с гимнастики. Мои упражнения теперь совсем просты, а из тренажеров лишь эта трость. Но иначе я не смогу себя уважать. А ты, Марти, — перекормленная тряпка, как всё ваше поколение. Жевать еду и глотать развлечения с экранов – это все, чему вы научились. Вы настолько привыкли жрать, что даже не замечаете, какой низкосортной дрянью вас стали кормить!

Он взял чашку, поднес к губам и сделал маленький глоток.

— Даже чай теперь не тот, — сказал дядя с отвращением и вернул чашку на блюдце, — горчит и пахнет йодом и порохом. Это не тот бергамот, который был в моей молодости. Но другого вы не заслужили...

И тут меня почему-то взяла злоба.

— Не заслужили? И что же мы такого тебе сделали, что ничего не заслужили?!

— Вы просто мало делали.

— Этими словами ты, дядя Джо, моего отца угробил с матерью! Если бы ты не был таким жестоким подлецом, они были бы сейчас живы!

Дядя изменился в лице, и я увидел, как его пальцы стали такого же цвета, как и слоновая кость набалдашника трости, которую он сжимал.

— Угробил? – прошипел он. – Да как ты смеешь такое говорить? Я вырастил твоего отца после смерти Анри! Я дал ему лучшее образование! Я дал ему самую ответственную работу! Я дал работу твоей матери! Я...

— Ты не отдал ему половину, принадлежавшую Анри! Ты захапал компанию себе!

— Да что ты несешь, Марти?! – взревел дядя. – Компания – это ежедневный труд! А не сундук золота, который мы нашли с твоим дедом, чтобы теперь его можно было открыть и поделить на две кучи! Дом развалится, если от него отпилить половину!

Вдруг раздался требовательный звон, дядя Джо вынул мобильник и прижал к уху.

— Слушаю... – сказал он и действительно слушал некоторое время. – Нет. Значит, пусть шлют самолетами, мои цеха не будут ждать. Что? Нет, Фридрих. Люкс-серии мы не будем строить из дерьма. Мы делали из аргентинской лиственницы и будем делать! Если Гонзалес срывает поставку, я сдеру с него по суду все убытки и найду другого Гонзалеса. Что? – Некоторое время он брезгливо слушал. – Фридрих, я еще вчера сказал: нет. Через час буду в офисе, вызывай в Фейсбук Гонзалеса, и я ему объясню, кто он. — Дядя зло нажал отбой и тут же сам сделал звонок: — Вацек, через двадцать минут едем в офис, подъезжай, из машины не выходи, я сам спущусь. Что?! Меня не волнует, где ты. Я сейчас вызову такси для подстраховки, и если ты успеешь – заплатишь пятьдесят фунтов таксисту, а если не успеешь – мне больше не нужен шофер, которого нет через двадцать минут.

Дядя Джо с отвращением нажал отбой, молча вызвал такси через какое-то приложение, и только после этого снова посмотрел на меня.

— Каждая сволочь, — объяснил он, — норовит перестать работать, как только ты отвернешься! Если ты взялся за что-то, если сам вызвался – то будь мужчиной, доведи до конца, нравится тебе это или нет!

Он с отвращением схватил чашку, решительно выплеснул в рот всё до капли, и со звоном опустил на блюдце.

— Меня ждут дела, Марти, – сухо произнес Джозеф. – Подумай обо всем, что я тебе сегодня сказал. И приезжай через неделю. Мы не договорили. А нам надо поговорить. Я тебя жду.

* * *

В тот день я снова позвонил консультанту, чьи контакты мне передал Харви. Анонимное приложение, которое он мне для этой цели посоветовал, неузнаваемо меняло не только голос, но и лицо собеседника – в тот день я беседовал с афроамериканцем, чье лицо напоминало какого-то актера, но было слишком гладким и правильным, как бывает только в мультфильме. Чистый белый фон подчеркивал мультяшность происходящего. Впрочем, интонации и мимику лица анонимный чат воспроизводил полностью. И конечно у меня не было сомнений, с кем я говорю. Смысл в этой клоунаде был, видимо, чисто юридический – попробуй я записать наш разговор, в суде никто бы не смог доказать, что это был Харви.

— Как ваш дядя? – жизнерадостно спросил чернокожий парень, показав такие белые зубы, что казалось, будто у него во рту дыра, в которую просвечивает белый фон.

— Он бодр, полон желчи, и понесся в офис кого-то карать.

— Хорошо, — кивнул чернокожий собеседник. – К концу недели у него испортится настроение и закончатся силы на желчь. А к концу второй недели включится немного сил, и он примет важное решение.

— Мне не верится в это, — сказал я.

— Когда меня положили на операционный стол чтобы удалить аппендикс, — жизнерадостно произнес афроамериканец, выпуская клубы дыма изо рта, — я был абсолютно уверен, что наркоз на меня не подействует. Так и сказал хирургу. Правда, мне было всего шесть, но этот урок я помню до сих пор. – Он снова поднес ко рту ладонь и выпустил клубы дыма — совсем как дядя. – Просто не думайте ни о чем. Станьте близким и заботливым человеком, которому можно доверить наследство. Это недолго: конец второй недели — начало третьей.

* * *

Ровно через неделю я набрал дядин номер, но аппарат абонента был не в сети. Я позвонил снова, и снова ответа не было. Тогда я поехал к нему без звонка – он же сам мне велел.

Дядя лежал на спине в своей постели на втором этаже и смотрел в потолок не мигая. Его лицо выглядело белым и осунувшимся, дряблые щеки словно сползли вниз к ушам и там собрались в неопрятные складки.

— Дядя Джо? – спросил я, аккуратно постучавшись в крашеный косяк двери.

Он перевел на меня взгляд, полный невыразимой печали, вздохнул и снова уставился в потолок.

— Я звонил тебе, дядя Джо, но ты не брал трубку...

— Марти... – медленно просипел Джо одними губами. – Мне так тошно... Телефон валяется внизу, принеси его, у меня нет сил...

Я спустился вниз и принес ему телефон – он был разряжен.

— Набей табака в трубку, Марти... – попросил Джо.

Я набил трубку, зажег и поднес к его рту. Дядя Джо затянулся и закашлялся.

— Все бесполезно, Марти... – сказал он. – Все будет только хуже... Я слишком стар, Марти... этот мир проклят и безнадежен, я устал его держать, чтоб он не разваливался... сил больше нет ни на что... – последнее он произнес одними губами.

— Мне уйти, дядя Джо? – спросил я.

— Да... – выдохнул он и отрешенно закрыл глаза.

Я на цыпочках пошел прочь из комнаты, но дядя Джо вдруг открыл глаза снова.

— Помоги дойти до туалета... – прошептал он скрипуче. – Хоть такая от тебя будет польза.

Я помог старику подняться: сгорбленный, в белом халате, опираясь на трость дрожащей рукой, он выглядел привидением. Я поддерживал его за плечи, пока он, медленно шаркая, прошел до санузла и заперся внутри.

— Марти... – прокряхтел он из-за двери. – Ты здесь?

— Я здесь, дядя Джо.

— Марти, если бы ты знал, какая это безнадежная чернота... Тут сгнило всё... Этот мир, эти новости, кусты во дворе... Зачем я прожил свою никчемную жизнь? Почему я не погиб тогда, в восемь лет, при бомбежке Манчестера? Вместе с мамой и сестрой Элизой...

Я сглотнул и прижал ладони к крашеной двери санузла, словно пытаясь его успокоить.

— Но дядя Джо, ты прожил прекрасную жизнь! – сказал я. – Ты вырос, ты помог вырасти Анри...

— Его бы все равно взяли в тот же самый приют...

— Но без тебя! Дедушка рассказывал, ты специально ушел в дивизион воевать в Корее, чтобы заработать денег ему на колледж!

— Корея... – просипел дядя Джо. – Чудовищная мерзость, какой стыд... Я был снайпером, Марти... Я убивал людей... и учил людей убивать людей... Я убийца, я чудовище, Марти...

— Ты был солдатом и выполнял приказ!

— Я ничего не сделал полезного в жизни, я ничтожество...

За дверью полилась вода рукомойника, но казалось, что это слезы. Даже мне было невыносимо – через дверь на меня плыла безнадежная тоска дяди Джо.

— Не смей так говорить про моего дядю! – закричал я искренне. – Вы с Анри добились всего, вы построили с нуля богатейший мебельный бизнес! У вас заводы, магазины, вы даете работу двадцати тысячам людей...

— Тридцати тысячам... – проскрипел дядя Джо. – Я ничего им не дал... Я не могу им ничего дать, кроме зарплаты, комбинезона и электрической отвертки для сборки шкафа... Если бы я мог им передать свою память, свои правила, свои принципы... Но я никому не нужен, и у меня никого нет...

— У тебя есть я, дядя Джо! – сказал я, и сам испугался, насколько искренне сейчас в это поверил.

— Я даже тебе не могу ничего дать, Марти... – ответил дядя Джо, плеснул водой и завинтил оба крана. – Ты, Марти, такая жирная... такая распущенная и бесхребетная свинья... Я потерял тебя, Марти, давно... Я не смог ничего тебе дать, прости меня...

Он снова включил воду и заплакал – здесь, за дверью, это было слышно отчетливо. Хотя наверно он думал, что клекот воды всё заглушит. Наконец, он снова выключил воду, долго шуршал полотенцем, а потом вышел.

И это снова был дядя Джо, а не привидение – бесконечно уставший, бесконечно одинокий и безнадежно расстроенный, но все еще жесткий.

— Свари мне кофе, Марти, — сказал он.

— Но доктора запретили... – начал я.

— И позвони Вацеку, чтоб приехал, — продолжал дядя. — Я должен ехать... я должен... я... – Он вдруг пошатнулся и схватился обеими руками за дверь. Я неуклюже подхватил его.

— Нет сил... – прошептал дядя Джо. – Нет смысла... Оставь меня и уходи, Марти. Уходи и никогда не возвращайся... Ты убил меня своими словами... Ты считаешь, что я виновен в смерти твоего отца... Какая ты подлая сволочь, Марти!

Он вырвался, доковылял до постели и со стоном опустился подушку. Я помог ему укрыться одеялом.

— Ты правда считаешь, что это я вышвырнул машину твоих родителей на встречку через отбойник?

— Нет, дядя Джо. Но если бы ты их так не изматывал, аварии бы не было. Ты заставлял их работать с утра до ночи, я не видел их все детство... Они боялись тебя, дядя Джо, боялись тебе возразить.

— Они были управляющими, Марти! Главными управляющими! Они ездили с инспекцией по фабрикам и решали вопросы... Как я... Как мы с Анри...

Он тяжело вздохнул и снова уставился в потолок.

— Я устал от вас всех, — сказал он одними губами и судорожно схватился рукой за грудь. – Вы прокляты. Я проклят. Мы все прокляты. Уходи, Марти, у меня нет на тебя сил, мне тошно тебя видеть.

— Я приду через неделю, дядя Джо, — кротко сказал я.

— Не приходи никогда. Мне от тебя все хуже и хуже.

Я поплелся к двери, но напоследок обернулся.

— Может, вызвать врача? – спросил я с надеждой.

Дядя Джо не ответил – он обессиленно лежал лицом вверх и смотрел в потолок, его щеки снова опустились серыми складками к ушам. По ним текли слезы.

* * *

Три долгих дня я не мог решиться. Но потом понял, что скоро наступит этот рубеж – конец второй недели. И тогда я все для себя решил, и позвонил консультанту. На этот раз случайный аватар оказался покемоном. Интересно, в каком облике видел меня он?

— Я много думал, — сказал я. – Мы все отменяем. Я не могу больше! Я не такой.

Покемон задумчиво посмотрел на меня, вставил в рот палец и выпустил клуб дыма.

— Что случилось? – пропищал он мультяшным голоском. — Дядя дал денег?

— Нет! Мы просто должны отменить препарат, — повторил я твердо. – Это не обсуждается!

Покемон склонил голову набок.

— Препарата давно нет, — пискнул он. – Он распался, рассыпался на молекулы, впитался в жировые складки брюшины, сцепился с другими молекулами, выжег в мозгу синапсы в нужных тканях... Работа завершена, процессы запущены, ситуация необратима.

— Нет! – закричал я. – Так нельзя! Дядя невероятно страдает!

Покемон скривился.

— Это он вам так сказал? Ему просто кажется. Вокруг нас каждый день ходят депрессивные люди и постоянно рассказывают, как они несчастны. Они самые несчастные люди в мире – у них несчастная любовь, не сложившаяся жизнь, и вообще все плохо. А вы на них смотрите и думаете: как же ты достал, мне бы твои проблемы! Просто забудь этого козла, страдающая дура, и найди себе другого... Малыш на Пикадилли рыдает, мама не купила мороженое — он чувствует себя самым несчастным в мире. Вы броситесь его утешать, покупать мороженое? Нет, вы пройдете мимо и даже подмигнете его маме. Потому что нас мало волнует, что люди чувствуют внутри. Нас волнует, как у них дела в реальности. А в реальности дела плохи у вас. Это вы должны серьезных денег серьезным людям, это вас грозятся убить. А у дяди вашего, наоборот, все хорошо. Он богат, удивительно крепок для своего возраста, и ему совершенно никто не угрожает, кроме него самого.

— Но...

— Подождите, я не закончил. Вашему дяде осталось безучастно страдать совсем недолго — вот-вот включится вторая фаза: к нему вернется немного психической энергии, наложится на депрессию, и он примет единственно верное решение. Сам, без чьей-либо подсказки. На что он вам жаловался? На бессмысленность жизни? Все бесит? Одиночество?

— Да.

— Но это же чушь! – Покемон снова затянулся дымом. — Смысла в его жизни не меньше, чем у меня или у вас. Бесит – понятие вымышленное, нет бесов, которые бесят. И он не одинок – у него есть, как минимум, вы...

Я набрал воздуха и выпалил:

— Харви, это всё красивые слова, я тоже немного учился в колледже, и тоже слушал курс философии: можно и так повернуть, и наоборот, и всегда звучит красиво. Но я звоню вам потому, что принял решение это остановить.

— Во-первых, я не Харви, а Пикачу, — напомнил покемон. – Во-вторых, остановить это невозможно.

— Выписывайте противодействие! Антидепрессанты!

— Такой схемы не существует, – ответил покемон. — Это не так работает, как вы думаете. Нельзя на всей скорости выжать тормоз, когда нажат до упора газ, и надеяться, что машина плавно остановится. Она не остановится, она уже обречена. Она сорвет и газ, и тормоз, и полетит кувырком, да еще покалечит всех окружающих – и вас в первую очередь. Я понятно объясняю?

Я стиснул зубы.

— Харви, а кто говорил, что любит интересные задачи и верит, что антидепрессанты способны решить любую проблему? Это проблема, которую вам надо срочно решить!

— А иначе — что? – с вызовом спросил Пикачу.

— Мне терять нечего, — напомнил я. – Меня скоро убьют. А вот вы со своими препаратами рискуете познакомиться не только со Скотленд-Ярдом, но и с МИ-5!

— Это будет для меня дауншифтинг: ведь я работаю на МИ-6.

— Значит, вы там больше не работаете! Я подключу полицию и журналистов, если вы не спасете дядю, я вам устрою такую утечку...

— Вы меня решили напугать... — Покемон задумчиво выпустил изо рта кольцо дыма.

На миг приложение дало сбой в мимике: рот Пикачу уплыл вверх вместе с кольцом, глаз вдруг рухнул на место рта, и сложившееся чудовище оказалось таким омерзительным, что я похолодел. Но через миг картинка покрылась квадратами и щелчком вернулась в норму: передо мной снова был Пикачу.

— Я попробую объяснить, Марти, — назвал он меня по имени своим мультяшным голоском. – Вы наверно не в курсе, что такое МИ-6. Почитайте в Википедии. МИ-6 — это не мебельная фабрика, оттуда не увольняют. Особенно учитывая ту пикантную область моей профессии, в которую черт меня дернул по дружбе вас посвятить в тот солнечный кембриджский денек под действием новенького не обкатанного релаксанта... Вы наверно не до конца понимаете, какими исследованиями я занимаюсь? Может, вы думаете, что моя работа – обижать чьих-то пожилых дядюшек? Поверьте, то, с чем вы столкнулись совершенно бесплатно – это мое доброе отношение к Синтии и вечная нехватка статистики. А работаю я для интересов страны. Поэтому я при любом раскладе уцелею – я нужен МИ-6 даже больше, чем их киберотдел, и заменить меня пока некем. Но цена этой утечки для МИ-6 будет так высока, что все остальное окажется выжжено напалмом в большом радиусе. Вы поставили крест на себе? Ваше дело, Марти. Вас не волнует, что по самым разным бытовым причинам за пару дней уйдут из жизни все те полицейские и журналисты, которых вы задумали так подло схлестнуть с геополитическими интересами родного Королевства? Окей, они тоже на вашей совести. Может, вы думаете, что спасете дядю, подняв шум? Вы ж не идиот, Марти. Никто не сохранит живой экспонат для независимых анализов и свободных репортеров. Даже трупа не останется для исследований. И наконец, Синтия. Вы ее любите, Марти? Хотите, чтобы утром ее нашли в ванной комнате с остановившимся сердцем?

Я молчал, потому что вдруг понял, как он прав. И только нежелание скандала не даст этому парню сделать звонок, чтобы с остановившемся сердцем к утру нашли меня... Или он обязан это сделать по инструкции?

— Харви, — перебил я, — перестаньте меня запугивать. Я принял решение — я хочу спасти дядю Джо. И я сделаю это.

— Вы не сделаете этого, — спокойно сказал покемон.

— Посмотрим, — ответил я. — Или я не Мартин Логан!

— Вы не Логан, — нагло ответил покемон и отключился.

Вскоре мне стала названивать Синтия, но я не отвечал на звонки — просто выключил телефон.

* * *

Заснуть я не мог – ворочался, и мне всё время чудился на лестнице за дверью шорох. Мне и раньше представлялась картина, как ночью в эту дверь врываются люди Сяолуна, надевают мне на голову черный мешок как в кино и волокут по лестнице. Сейчас мне представлялись невзрачные штатские с белыми глазами убийц – как из фильмов про Джеймса Бонда. Этот бесконечный калейдоскоп заставлял меня дрожать, я чувствовал, что простыня холодная от пота. Под утро мне все-таки удалось уснуть. По крайней мере, перед глазами поплыли сумбурные образы: Пикачу, потом я в колледже на каком-то экзамене сдаю свой дизайн-макет, потом лодка на канале в Кембридже, заваленная ведрами и рюкзаками, потом Синтия — как в тот день, когда она подсела ко мне в пабе... А потом я услышал, как в прихожей щелкнул замок и раздалось пыхтение. Уж точно не Синтия, а больше ни у кого не было ключа от моей квартиры. Я распахнул глаза – вокруг темнота. Показалось? Снова послышалось пыхтение, затем чиркнула зажигалка, и я испуганно зажмурился, притворяясь спящим. Сердце колотилось так, что я не мог понять: то ли кто-то ходит по комнате, то ли это грохочет у меня внутри.

— Марти! – требовательно раздалось у меня над головой. – Проснись, Марти!

Я открыл глаза.

Надо мной склонился дядя с горящей зажигалкой, и ее огонь отражался в его зрачках.

— Нам надо поговорить, Марти, — сказал он глухо. – Другого выхода нет. Где у тебя зажигается чертов свет?!

— Откуда у тебя ключ, дядя Джо? – спросил я ошарашенно.

— Ты уже забыл, чья это квартира, — с горечью сказал дядя. – Как же я тебя избаловал. Мальчику тяжело жить в квартире погибших родителей, мальчик хочет жить один, в студии, в центре Сохо, он дизайнер...

Я вскочил, зажег свет и начал торопливо одеваться. Мысли путались. Дядя внимательно смотрел на меня. Сегодня он выглядел гораздо лучше: не было ни складок, ни мешков под глазами, лицо было чисто выбрито, а костюм безупречен, как в прежние времена. Только был он немного бледен, а глаза красные, воспаленные. Одеваться под его пристальным взглядом было очень некомфортно. Дядя шагал по квартире, опираясь на трость, и разглядывал мой бардак.

— А Синтия все-таки с тобой не живет, – сказал он желчно.

— Мы встречаемся... Что-то случилось, дядя Джо?

— Случилось, – ответил он. – Я много думал Марти, очень много. Тот наш разговор во дворе... Он привел меня в жуткую, беспросветную депрессию – я даже не знал, что такое бывает. Я понимаю, ты не хотел этого, но так вышло. Мне уже не хотелось ничего – ни жить, ни есть, ни даже курить трубку, я лежал много дней, смотрел в потолок и понимал, что жизнь кончена и все бессмысленно. Я это понимаю и сейчас. Скажу честно – больше всего на свете мне сейчас хочется умереть и наконец освободиться от этой черноты. Как долгожданный подарок и освобождение от страданий. Но черт побери, я не могу себе позволить этого подарка, Марти! Я его пока не заслужил, потому что у меня есть незаконченные дела на этой земле. И если бог дал мне напоследок немного сил, то это для того, чтобы я делал то, что должен, а не то, что хочется. А должен я, Марти, — он упер в меня узловатый палец, — сделать из тебя человека.

— Что?! – опешил я.

— Сделать из тебя человека, — повторил дядя Джо. – Потому что это ты, Марти, причина моего страдания. После смерти Мэй я остался совсем один, но я справился. Я с достоинством старел, продолжал вести дела в главном офисе, читал книги, подстригал участок, раз в неделю ходил в оперу... А потом снова появился ты, Марти! И сказал мне такое, от чего я потерял весь свой покой, волю и радость жизни...

— Про родителей?

Дядя Джо брезгливо обнюхал пустую бутылку виски, стоявшую на столе, и принялся распахивать шкафы на кухне один за другим.

— Что ты за гадость пьешь? Где твой бар, Марти?

— У меня нет бара.

— Ты что, алкоголик? Только у алкоголиков дома нет бара — они допивают все, что к ним попадает.

Я открыл рот, но не нашелся, что ответить.

— Я много думал, Марти, – снова повернулся ко мне дядя Джо с горечью. – У меня совершенно безвыходное положение. Ты – мой единственный наследник, у нас с Мэй нет детей. Но я не могу тебе оставить «БАК» – ты бестолковая, бесхребетная свинья. Эта ноша убьет тебя. Ты бизнес разоришь, тысячи людей оставишь без работы, а сам погибнешь – либо от жира и алкоголя, либо тебя придушит какая-нибудь циничная Синтия.

— Не смей так говорить!

— Оставить тебя ни с чем, — продолжал дядя задумчиво, — я тоже не могу: ты сын Питера, ты внук Анри. Ты носишь мою фамилию, черт тебя дери, Марти Логан! Все подсказывает мне, что я должен спуститься в гостиную, отпереть сейф, вынуть винтовку и застрелиться. И оставить тебя решать свои проблемы. Но именно поэтому я не могу этого сделать – нет такой опции. И поэтому я здесь.

— Чего же ты хочешь, дядя Джо? – спросил я.

— Я хочу все оставшееся время, которое мне дано Господом, — зло произнес дядя Джо, — потратить на то, что я не успел: cделать из тебя человека. Своими руками! Двадцать четыре часа в сутки! Семь дней в неделю!

— Что это значит?!

— Это значит, что ты не получишь наследства — я все активы завещал в Международный Красный Крест. Чертовы волонтеры едут из благополучной Европы раздавать африканским детям лекарства от малярии — по колено в грязи, да под пулями! Это они достойны помощи. А не жадная свинья, которая готова просадить чужой миллион в электронную рулетку! Но тебе, Марти, я оставлю нечто более ценное – свою память, свои принципы и опыт. И этот капитал ты будешь монетизировать всю оставшуюся жизнь.

— Но... – я не мог подобрать слова. — Дядя Джо, ты представить не можешь, как я рад увидеть тебя живым и бодрым!

Дядя Джо меня не слушал. Он хмуро смотрел на часы:

– Я не бодрый и почти уже не живой. Сейчас пять утра, Марти. Запомни это время: это время, когда ты должен поднять с постели свою эгоистичную задницу и отправить ее на пробежку. – Он властно взмахнул тростью и направился к двери. – Вперед, за мной!

— Ты что же, — пробормотал я, – побежишь? В свои восемьдесят шесть?!

— Легкой трусцой и опираясь на палку, — желчно кивнул дядя. — А на углу, когда у тебя перехватит горло и заколет в твоем жирном боку, я тебя еще и обгоню...

* * *

С этого часа для меня начался ад. Неутомимый дядя всегда был рядом, кажется, он даже не спал. Он двигался медленно, дышал тяжело, кашлял, курил и опирался на трость, но постоянно требовал, требовал, требовал, и постоянно читал нотации. Иногда – бил меня тростью.

В пять утра он гнал меня на пробежку. Потом заставлял готовить ему завтрак. Потом засаживал меня за французский и заставлял зубрить. Потом мы обедали, дядя сам выбирал новое кафе, мы шли туда пешком, и это было отдыхом, потому что дядя шел медленно, от меня ничего не требовал, а только говорил.

— Посмотри на людей, Марти! – желчно говорил дядя Джо и взмахивал тростью. — У них не будет ни достижений, ни бизнеса – они не умеют жить. С утра они пьют кофе, чтобы заставить себя собраться и выйти из дома, едут на службу и там протирают штаны, вечером идут в паб и выжигают мозг алкоголем, дома включают дебильный сериал и засыпают. Они не просыпаются никогда! Они живут и надеются, что их повысят, полюбят, оценят... Останови любого, спроси: что ты сделал за последние десять лет? Собирал мебель, получал зарплату, взял в кредит машину, встретил подружку и случайно родил ребенка, выбрался на отдых в Прованс? Что ты запланировал сделать в следующие десять лет? Взять новую машину? Они не хозяева своей жизни, это животные, рабочая сила. Человек, который не умеет составить себе план и заставить себя его выполнить – это животное. Ваше поколение даже не умеет добиваться женщины – вы как листья осенние, вас сорвало с веток, вы в воздухе покружились, столкнулись случайно, если слиплись – упали вместе, не слиплись – упали по отдельности. Ты слышишь меня, Марти?

— Угу, — кивал я.

После обеда мы до вечера занимались бизнесом – дядя рассказывал мне, как строил «БАК», какие хитроумные ловушки обходил и какие приемы выдумывал. Учил бухгалтерии, учил вести переговоры, объяснял тонкости рекламы. Потом мы ехали в офис – там дядя заставлял меня читать тонны бумаг, искать не сходящиеся балансы и выбирать поставщиков. А я всё делал неправильно, и дядю Джо это приводило в отчаяние.

— Ты совершенно необучаемая свинья, Марти, — говорил он. – Питер уверял меня, что у тебя нет способностей бизнесмена, но у тебя вообще нет способностей! Ты говорил, что мечтаешь стать дизайнером мебели – ладно, я отправил тебя в лучший колледж. Прошло восемь лет, где этот дизайн? Где тот колледж? У тебя за спиной все заводы «БАК», ты мог сейчас ходить как породистый йоркшир – покрытый медалями всех мебельных выставок! Значит, ты мне врал, что тебе нравится дизайн?

Вечером мы отправлялись ужинать в бар, шли по улице, и дядя давал мне задания. Он требовал, чтобы я подходил знакомиться с девушками, на которых он укажет, причем иногда указывал на старух. Требовал, чтобы я подходил к чьему-нибудь шумному столику и заявлял, что они слишком громко разговаривают. Однажды потребовал, чтобы я подошел к трем чернокожим парням в татуировках, оживленно жестикулирующим в углу на набережной, и сказал, что им здесь нельзя стоять... Я был уверен, что меня побьют, но парни почему-то извинились и ушли. Били меня в другой раз – я получил в пах коленом, а в глаза из баллончика от истерички, к которой дядя велел мне подойти и шепнуть на ухо, что она так красива, что я не прочь заняться с ней сексом...

Потом мы ковыляли домой, и дядя снова читал нотации, пытаясь вбить мне в голову свои истины:

— Ты человек ровно настолько, насколько сумел себя заставить быть человеком.

— Угу, – говорил я отрешенно.

— Когда я называю тебя жирной свиньей, — объяснял дядя, – я говорю не про тебя, а про твое тело, твою голову и мозг. Ты должен стать хозяином, научиться подчинять его себе. Себе, Марти!

— Угу...

— Каждый раз, когда твоя свинья что-то просит, ты должен ей отказать, Марти! Сколько раз ты отказал ей – столько раз ты человек. Ты должен научиться получать удовольствие именно от этого отказа, Марти! Понимаешь меня?

— Угу.

— Ты должен научиться выживать среди стада, в которое превратилось ваше поколение. Мне было проще, Марти — у меня не было выхода. Погибла мать и сестра Луиза, мне было восемь, у меня на руках был двухлетний брат, нас устроили в приют... Ты знаешь, что такое приют военных лет? Это было очень дрянное детство, Марти. Это не планшеты и не конфеты. Мы были никто и ничьи в разрушенной войной стране. Я пошел в армию, чтобы Анри смог получить образование – Анри был мой капитал, я в него вкладывался. А когда Анри получил степень по экономике, он стал мозгом, а я стал его руками. Мы не спали, мы не ели, мы работали, Марти! С пяти утра и до полуночи! Знаешь, сколько мебели я собрал вот этими руками за первые двенадцать лет, пока мы не встали на ноги? Знаешь, сколько раз мы ошибались, сколько раз падали и начинали почти с нуля, сколько оскорблений я слышал, сколько встретил циничных и лживых людей, набивавшихся в партнеры?

— Угу...

— Но каждый раз я заставлял себя делать то, чего не желала свинья внутри... Ты думаешь, я жестокий, я требовательный?

— Угу...

— Нет, Марти, это – жалкие крохи той жестокости, которую я ежедневно предъявляю к себе. А иначе я бы уже давно умер.

Он остановился на мосту и принялся раскуривать свою трубку.

— Угу, — сказал я невпопад.

— Я знаю, Марти, — дядя Джо затянулся, — Знаю, как я тебе надоел. Я отстану от тебя в двух случаях. Либо когда умру, либо когда увижу, что ты сам хозяин своей свинье, а не плывешь по течению в облаке дерьма и мусора! – он выпустил изо рта дым.

— Дядя Джо, — не выдержал я. – А курить ты не пробовал бросить?

На его лице появилось задумчивое выражение.

— Пробовал, — кивнул дядя Джо, — но у меня не получилось. Я ведь тоже не ангел.

— Ну вот видишь! – оживился я, но дядя Джо поднял руку.

— Это лишь значит, что я плохо пробовал или мне было не нужно. Ты хочешь от меня чуда? Тебе показать, как бросают курить?

— Ну... – замялся я.

— Вот так бросают курить, — сказал дядя Джо и кинул с моста свою трубку, а следом полетела зажигалка и табакерка.

Больше дядя Джо не курил.

* * *

Я давно потерял счет дням. Мобильник дядя Джо у меня отобрал. Синтия пыталась звонить, но с ней поговорил он: сказал, что Марти очень занят своим дядей, и его надо оставить на время.

В один из дней мы возвращались домой через мост Миллениум, как вдруг дядя Джо остановился, вцепился в перила, а затем схватился рукой за сердце.

— Дядя Джо! – закричал я. – Дядя Джо, тебе плохо?

Со всех сторон к нам бросились туристы и прохожие. Но дядя Джо помотал головой и вдруг улыбнулся.

— Отпустило! – сказал он счастливо, и прохожие потеряли к нему интерес.

— Сердце? – взволновался я.

— Нет, — дядя Джо потряс головой. – Душу отпустило. Посмотри, Марти, какая красота! В какой красивый мир мы попали! – он поднял трость и указал вдаль, на огни Тауэра, глаза его светились. – Какая красивая Темза!

— Я не люблю Темзу, меня в нее Сяолун головой макал, и наверно скоро утопит.

— Не утопит, — беспечно откликнулся дядя. – В этом нет смысла – трупы долги не отдают. Сяолун хочет, чтобы ты хорошо работал, хорошо жил, и отдавал долг.

— Это он тебе так сказал? – удивился я.

— Это я ему так сказал, — ответил дядя Джо. – Так что расслабься. Ты умеешь радоваться жизни, Марти?

— Не знаю... — растерялся я.

Дядя Джо обнял меня за плечо.

— А ты должен уметь и это, Марти! Ты должен уметь не только приказывать своей свинье, но и выгуливать ей, давать ей резвиться. Ты должен чувствовать красоту, музыку, еду, красивых женщин! И каждый раз ты должен говорить себе: какое счастье, какая красота! Ты понимаешь меня?

— Угу.

Дядя опустил взгляд и стал смотреть вниз, на блики Темзы.

— Здесь очень хороший мир, Марти, — сказал он тихо. – Как мне жаль его покидать. Почти нет войн, везде достаток, всюду эти ваши новые технологии, все, что нам давалось кровью, вы получаете прежде, чем успеете пожелать... Если б только я мог стать опять молодым, Марти! Я бы работал как бык дни и ночи, я бы открывал эти ваши стартапы как консервные банки. Я бы гонял на велосипеде, путешествовал, искал и добивался свою Мэй... Ох, Мэй...

Он замолчал, улыбнулся и уставился вдаль.

Я стоял рядом, смотрел на огни Тауэра, на огненные блики, и все пытался понять, что за необыкновенную красоту увидел дядя Джо. И мне показалось, что я тоже вдруг ее увидел – словно мне передалась наконец его энергия, которую он так долго пытался в меня впихнуть. Мы были на одной волне. И кажется, он тоже меня чувствовал.

— А ведь знаешь, Марти, — сказал дядя Джо, — я был уверен, что навсегда потерял это счастье жить, и мне остался только долг... Но нет, я снова чувствую! — Он обвел тростью все вокруг и улыбнулся совершенно счастливой улыбкой.

— Какое сегодня число, дядя Джо? – вдруг спросил я.

— Пятнадцатое мая, — ответил он без паузы.

Меня окатило холодом.

— Пятнадцатое мая? То есть, ты со мной возишься уже месяц?!

— Да, — просто ответил дядя Джо. – И оно того стоило. Да, Марти?

Я молчал потрясенно.

Дядя Джо полез в карман плаща и протянул мне мой телефон. Потом отсчитал из бумажника стопку денег и тоже вручил мне.

— Что это значит, дядя Джо?

— Ты свободен, Марти. Я сделал для тебя всё, что мог. Дальше — сам. А я устал. Я поеду домой.

Он развернулся и пошел по мосту, не оборачиваясь. А я смотрел ему вслед, пока он не скрылся в толпе.

* * *

Я включил мобильник, и мне тут же позвонила Синтия. Она была очень взволнована и раздражена.

— Что происходит? – кричала она. – Где ты был все это время?

— Учился, — сказал я. – Ты в центре? Давай встретимся через час в нашем пабе.

Я купил букет желтых роз, пришел в паб и вручил цветы Синтии. Она была очень удивлена – я ей не дарил цветов давным-давно.

— Желтые розы? — спросила она.

— Викторианский язык цветов, — объяснил я.

— Не знаю такого языка.

— Я тоже на это надеюсь.

— Да ты ли это вообще? – спросила она, оглядывая меня. – Что с тобой стало? Ты же стал худой, ты же... А что с дядей? – спросила она быстро. – Он оставил тебе наследство?

— Нет. Он перевел все активы в Красный Крест.

— Да ты смеешься? – рассердилась Синтия.

— Я абсолютно серьезен.

Синтия обиженно поджала губы.

— Нет, так не годится, Марти, — сказала она. — Ты должен уговорить дядю оставить наследство тебе! Слышишь? Тебе! Если ты этого не сделаешь, то я не знаю... я уйду от тебя!

— Вот прямо уйдешь? — улыбнулся я.

— Я не могу жить с таким бесхребетным человеком! Мы с тобой столько лет ждали этого наследства!

— Мы? — уточнил я.

— Да, мы! — капризно повторила Синтия. — Мы не чужие люди, Марти!

— Конечно, — кивнул я, — у тебя ведь даже ключ от моей квартиры. Ты его не потеряла, надеюсь?

— Нет, вот он...

Я аккуратно взял у нее из рук ключ и поцеловал в щеку.

— Спасибо тебе, Синтия, – сказал я. – У нас было много хороших моментов, которые я запомню навсегда. Но наши пути разошлись, и больше мы не увидимся.

— Как это? – опешила Синтия. – Что это значит? Ты не можешь так поступить со мной!

— Именно так я и должен поступить с женщиной, которая так ждала наследства моего дяди. К тому же, я уезжаю в далекую страну, а ты со мной не поедешь. Прощай.

Я поднялся и вышел из паба. На душе было тепло и спокойно.

Добравшись до дома, я выключил телефон и рухнул спать. И привычно проснулся ровно в пять. Но я не успел даже выйти на пробежку, как услышал, что кто-то шуршит у двери снаружи.

Я тихо прошел на кухню и взял два ножа – один в руку, другой заткнул сзади за пояс. Встал сбоку от двери и крикнул «входите, не заперто!»

Дверь раскрылась и вошел незнакомый дядька, которого я со спины не узнал. Но даже если он был от Сяолуна, он был полный, неуклюжий, и всего лишь один. Так что с двумя ножами я погорячился — пришлось спрятать за спину и второй.

— Марти, это вы? – спросил дядька взволнованно, с небольшим польским акцентом. – Я Вацек, шофер дяди Джозефа! У него инфаркт, он в больнице и просит приехать!

* * *

Когда я подошел к дядиной палате, оттуда вдруг вышел Сяолун. Большой толстый китаец в белом халате казался здесь хирургом, а не гангстером. Увидев меня, он тоже опешил. А затем развел руками, словно извиняясь, и бочком, бочком проскочил мимо.

Палата дяди оказалась такой же маленькой, как и его спальня. И лежал он в той же позе на спине, с уплывшими к ушам щеками и заострившимся лицом. Рядом светились медицинские приборы и поблескивали шнуры капельниц.

— Дядя Джо, ты слышишь меня? – спросил я.

— Заходи, Марти, — раздался скрипучий голос. – Прости, что вырвал тебя, хотел попрощаться на всякий случай.

— Что с тобой, дядя? Что говорят врачи?

— Инфаркт. Переутомился я с тобой, Марти.

— Да я вообще не понимаю, как ты все это вытерпел...

— Но я не жалею, — заскрипел Джо. – Это было отличное время, Марти.

— Да, — сказал я искренне. – До сих пор не могу осмыслить.

— Я тебя позвал, чтобы сказать: прости меня, Марти. Я много сделал неправильного и виноват перед тобой.

— Ты передо мной виноват?! – изумился я. – В чем же, господи?!

— Во многом, Марти. Я действительно слишком нагружал твоего отца. Я правда завещал все состояние Красному Кресту и не изменю своего решения.

— Я поддерживаю это, — сказал я. – Я, дядя Джо, еще и присмотрю за ним, за твоим состоянием, правильно ли его используют.

— Как это? – не понял дядя Джо.

— Я решил уехать волонтером в Африку. Потому что хочу стать врачом. Не менеджером, не дизайнером – врачом.

Из глаз дяди покатились слезы.

— Обнял бы тебя, — сказал он, – Да понавешали на меня всякой вашей электронной чертовщины твои будущие коллеги.

— Заодно и от Сяолуна спрячусь временно... – Я опасливо покосился на дверь. – Он даже сюда приходил из тебя долг выбивать?

— За Сяолуна меня отдельно прости, — вздохнул дядя. – Это мой начальник охраны. Я подкидывал тебе деньги через него, а когда узнал, как ты их просадил... Хотел заставить тебя научиться работать.

Я открыл рот, и глаза наполнились слезами.

— Дядя Джо, — выдавил я. – Да я сам виноват перед тобой, дядя Джо. Ты даже представить себе не можешь, как я перед тобой виноват! Я буду носить этот камень в душе до конца своих дней.

— Я чего-то не знаю? – нахмурился дядя Джо. – Ты женишься на Синтии?

— Нет, — мрачно усмехнулся я. – С ней я расстался. Все хуже. Настолько хуже, что ты даже не сможешь представить... Оно уже в прошлом. Но...

— Рассказывай, не томи. Что ж ты мог мне такого плохого сделать? Нагадил мне в трубку?

Я помотал головой:

— Не могу рассказать, дядя Джо.

— Тебе станет легче.

— Да. Но тебе — тяжелей. А вот этого я совсем не хочу.

Дядя откинулся на подушку.

— Значит, чему-то я смог тебя научить, — задумчиво сказал он. – Тогда и не рассказывай. Я просто тебя прощаю. А сейчас иди, Марти. – Он откинулся на подушку и закрыл глаза. — Я прожил долгую и сложную жизнь. А теперь мне пора отдохнуть...

* * *

Больше я никогда не видел дядю Джозефа живым, только говорил с ним по телефону. Нет, он не умер к утру. К обеду ему сделали операцию на сердце, и он снова не умер. Но в реанимацию меня не пускали до конца недели. А мне надо было держать слово, и я уехал волонтером в сирийский госпиталь — мне было все равно, куда. Я провел там три года, встретил Ингу, а когда вернулся в Лондон, дядя Джозеф уже умер — мы так больше и не увиделись. Зато мне довелось однажды встретиться с доктором Харви — уже после того, как я окончил медицинский колледж и стал работать врачом. Поговорить нам не удалось, хотя я его узнал сразу — Харви привезли к нам в кардиологию без сознания, его подобрали на улице с остановившимся сердцем. Оно отчаянно не хотело работать — сердечная мышца словно засыпала. Мы откачивали его несколько часов, а потом я решился на операцию и поставил ему водитель ритма. Я рассчитывал, что он придет в сознание на следующий день и расскажет, что с ним произошло. Но к утру за ним приехали полицейские и люди из спецслужб — они показали предписание о переводе в военный госпиталь, и больше я его никогда не видел.

Мне до сих пор кажется, что я в любой момент могу набрать номер и позвонить дяде Джо. Кажется, просто здесь, в Лондоне, дяди временно нет. Хотя умом понимаю, что его действительно нет. Таких людей больше не делают, мы утратили этот рецепт.

май 2017

Леонид Каганов http://lleo.me

Неизвестный

Молодой полицейский пялился в экран так неотрывно, словно там мелькали круги гипновируса. Даже язык высунул, набирая протокол двумя пальцами.

— Гадство же какое! – повторил незнакомец, ерзая на стуле. – Это же вся моя жизнь!

— Принадлежавший планшет? — перебил сержант, — Принадлежавший через «и» или через «е» пишется?

— Что? – очнулся посетитель. – Через «е».

— Вот и я думаю, глаз режет... – озабоченно цыкнул сержант и снова замолотил по клавишам. – Грамотный вы, я смотрю. Может, учились в университете. Такая вам от меня хорошая новость.

— Спасибо, — Незнакомец машинально расчесал пятерней лохматые кудри. — Но почему в прошедшем времени? – Он указал на стол перед собой. – Вот же он, планшет! Или он мне уже не принадлежит?

— Вы же пароль от него не знаете, — напомнил сержант и снова цыкнул зубом.

Он откинулся на стуле, оглядел экран с чувством выполненного долга. Кабинетный принтер засипел и выкатил лист бумаги. Сержант протянул его незнакомцу:

— Читаем внимательно, внизу пишем «с моих слов записано верно, претензий не имею» дата, подпись.

Незнакомец взял лист обеими руками и принялся читать вслух.

— «Я, неустановленное лицо, заявляю...» Неустановленное лицо – как-то непонятно... Лицо-то вы мое уже сфотографировали.

— А как вас еще назвать? – удивился сержант. – Вы ж не знаете, кто вы.

— Тогда лучше просто: неизвестный.

— А если вы известный? Может, вы певец Багир? – усмехнулся сержант.

— А кто это? – Парень оживился и снова расчесал пятерней кудри. — Я похож на певца Багира?

— К счастью для вас, нет.

— Точно?

— Железно. У певца Багира три сиськи.

Посетитель фыркнул и снова уставился в лист: «...заявляю, что сегодня, тринадцатого мая такого-то года в столько там часов, обнаружил себя сидящим в парке на скамье...» На скамейке! – поправил он. — Скамья – это у подсудимых. А у меня скамейка!

Сержант поморщился.

— Вы, если честно, достали. Полпервого ночи. Я с восьми утра на службе, и завтра мне опять с восьми. Я хочу домой попасть. Подпишите, и разойдемся.

— У вас есть дом! – напомнил неизвестный.

Сержант уставился в сторону и беззвучно прошелестел ругательство.

— Слушай, — перешел он на ты. – Ты так говоришь, будто это я твою память украл!

— Нет, ты не украл! Ты просто ничего не делаешь, чтобы ее вернуть!

— А что я должен делать?! – сорвался сержант. – Сплясать? Заявление я принял? Принял! Фото и отпечатки снял? Снял! Запрос на установление личности послал? Послал! Чо я не так сделал-то? – закончил он совсем с детской обидой.

— Ну, вы меня тоже извините, — сказал неизвестный. – Читаю дальше: «...на скамье. При себе имел планшет компьютерной техники, одежду и ключ дверного замка желтого металла. Последнее, что помню — круги гипновируса на экране принадлежавшего мне планшета.» Не последнее, что помню, а первое, что помню! Все, что было до кругов – не помню вообще!

— Все так говорят, — кивнул сержант. – Но у нас такая форма записи. Подписывайте уже!

— «А также незнакомый мне голос внутри головы, который довел до моего сведения, что я стал жертвой информационного гипновируса, шифрующего память, и для разблокировки должен отправить блокчейн в эквиваленте 50,000 руб на анонимный кошелек... аш-два... да... да...» Вот здесь у вас ошибка, четвертая буква с конца! – Мизинец отчеркнул строку. – Здесь «джей» заглавное, а вы «е» написали... Я ж вам три раза повторил!

— Ох, — поморщился сержант, — опять заново печатать...

И он снова уткнулся в экран. Вскоре появился новый лист.

— Вроде все правильно, — согласился неизвестный, прочитав. – Даже скамью на скамейку поправили.

— Любой каприз за ваши деньги, — цыкнул зубом сержант.

— Если б я знал, где мои деньги... – Неизвестный занес ручку и поставил красивый вензель.

— Та-а-ак, — сержант деловито взял лист и принялся разглядывать вензель: Чи-ша... Чи-шиж... Сами-то можете прочесть свою подпись?

Незнакомец с интересом уставился на вензель, затем на свою руку – сложил несколько раз пальцы в кулак и разжал, потом перевел удивленный взгляд на сержанта.

— Это же я написал? – с недоумением спросил он. – Но я не помню своей подписи! Как же я ее поставил?

— Моторная память — она у всех остается, — объяснил сержант. – Вы ж ходите, разговариваете.

— А много с такой же проблемой к вам приходят?

— Много, — цыкнул зубом сержант. – Вы сегодня четвертый.

— Я думал, больше...

— Остальные к нам не ходят — просто платят, и всё.

— А вы какие меры принимаете?

— А что мы можем? Ваша проблема, что вы были одни в парке и без документов. Обычно деньги находят быстро: к потерпевшему сразу подбегают коллеги, домашние, рассказывают ему, как его зовут. На улице если — читают имя в паспорте. Не надо ходить без документов, сколько вас предупреждали...- Сержант побарабанил пальцами по столу. – На сегодня всё. Теперь надо ждать ответа из базы.

— Я жду.

— Идите, гражданин Чиша, вы свободны. И планшет свой не забудьте.

— Куда? – удивился незнакомец. – Мне некуда идти.

Сержант опешил.

— Вы что, здесь, в полиции, собираетесь жить? Идите, не знаю... в зал ожидания на вокзал.

— Я не помню ни одного вокзала. Мне некуда идти! Сделайте что-нибудь!

Разозлившись, сержант схватил незнакомца за плечо и принялся выпихивать из кабинета. Незнакомец упирался изо всех сих и сопел. Но сержант завернул ему руку за спину и распахнул дверь, чтобы вытолкать.

Но за дверью стоял рослый дядька в мокром от дождя камуфляжном плаще.

— Ну?! – зычно и весело спросил он на весь кабинет. Кажется, он был чуть поддавший. – Ты еще здесь? Что за шум? Кого терзаем?

— Да вот, — объяснил сержант, отпуская незнакомца, – еще один, жертва вируса. Документов нет, денег нет, ничего не помнит.

Вошедший шагнул мимо них, скинул плащ и тоже оказался в полицейской форме.

— Что ж вы без документов ходите и всякое говно на экране смотрите? Уже и в новостях предупреждали – если даже случайно запустить, эти круги сразу глаза цепляют, и всё, память стерта, пока не заплатишь!

— А вы куда смотрите?! – возмутился незнакомец. – Вы полиция вообще или кто?

— А что мы можем сделать? – развел руками старший точно так же, как это делал его молодой товарищ.

— Вы можете работать! – возмутился неизвестный. – Я пришел за помощью в единственное место, где должны помочь – в полицию! Ловите преступника! Кошелек этот его анонимный арестуйте, не знаю! Выследите гада, впаяйте ему сто лет тюрьмы!

Полицейские переглянулись.

— Чота требовательный слишком, — заметил младший, — все ему должны. Может ты того? Сам из ментов?

— Вы, гражданин неизвестный, — объяснил старший, — забываете, что кошелек этот — анонимный блокчейн. Хакер может вообще в Нигерии прячется, а кошелек на блокчейне не отследить.

— А что если... – Неизвестному вдруг пришла в голову идея. – Одолжите мне пятьдесят тысяч! Я разблокирую память, попаду домой и все вам верну!

Полицейские переглянулись.

— Ну вы взрослый человек? – укоризненно сказал сержант. — Как вы это представляете? Я вам, неизвестному лицу, отдам свою собственную зарплату? Чтоб вы мои деньги передали преступникам, и они продолжали свой бизнес?

— Выходит так! Вы же ничего другого предложить не можете! Или... не знаю, купите у меня планшет!

Рослый заинтересовался.

— А что за планшет?

Он взял планшет в красном кожаном чехле, осмотрел и попробовал включить.

— Хороший планшет, богатый, — сказал он, взвешивая штуковину в руке. – Но конечно не пятьдесят штук.

— Пароль я не помню, – хмуро сказал незнакомец.

Старший полицейский посмотрел на него с интересом.

— А почему? – заинтересовался он. — Вы гипноролик на этом планшете смотрели?

— Да...

— Значит, он был включен? – старший снова потыкал кнопку на ребре. – Батарея не разряжена, значит, вы его сами и выключили? Зачем?

Вопрос поставил незнакомца в тупик. Он открыл рот и жалобно посмотрел на одного, а затем на другого полицейского.

— Я не знаю. Наверно я испугался очень, когда мне голос сказал, что память стерта! И машинально выключил на рефлексах...

— Странные у вас рефлексы. Может вы машинист поезда? Или токарь на заводе?

— Нетерпеливый он слишком и наглый, — напомнил младший. — Такие в поезде не задерживаются. Может, ты юрист?

— Не помню!

— Ну, значит, мы будем вспоминать за вас. Приходите завтра, — подытожил старший.

— Но куда я пойду?! – снова взмолился парень. – Там же ночь и дождь! А вы мне даже майку порвали!

— Дождь, — согласился старший. – Дождище. Но здесь нельзя ночевать! Так что придется уйти.

— В больницу отправьте!

— Но вы ж не больной. У вас память заблокирована, а это медицина не лечит.

— В службу спасения бездомных! Я не знаю!

Сержант снова цыкнул зубом:

— Ну вот что с таким делать?

— Знаете что? – вдруг предложил незнакомец. – Вы задержите меня до утра в обезьяннике своем хотя бы!

— За что? – хором спросили оба полицейских.

— Да за что угодно! За то, что без документов сидел в парке!

— За это не задерживают.

— А за что задерживают?

Наступила тишина.

— Ну не знаю, — сказал младший. – За оскорбление полицейского и маты.

— Итить твою мать!!! – немедленно начал незнакомец. – Позорные, продажные менты!!! Жестокие, подлые, насквозь коррумпированные твари! Работать не хотят! Ничего не умеют! Преступники безнаказанные по улицам гуляют, а живого человека в одной майке в ночь на улицу под дождь гонят! – Он прокашлялся и спросил деловито: – Так пойдет?

— В принципе пойдет, — кивнул старший. – Давай его оформим пока в обезьянник, пусть поспит человек.

— Спасибо, — сухо сказал незнакомец. – Ну а работать вы со мной будете?

— Ночью фотобаза не работает.

— И это все, что вы можете? Да что ж вы за твари такие ленивые?! – возмутился незнакомец.

— Полегче! – одернул старший.

Дверь кабинета распахнулась, и оба полицейских вытянулись:

— Зла жела тарищ майор! – отбарабанили они хором.

— Вольно, — скрипуче произнес старикан с лицом, изрезанным складками. – Что за шум?

Оба полицейских открыли рот, но незнакомец их опередил:

— Гипновирус! – воскликнул он. – Я был в парке с планшетом, что-то не то нажал, теперь память заблокирована, я не знаю, кто я, и где живу. А эти оба не хотят помочь!

— А как помочь? – удивился майор. – Мой вам совет: заплатите мошенникам и получите свою память обратно. А мы пока будем работать.

— Так вы не работаете!

— А что вы предлагаете?

— Да что угодно! Камеры наблюдения в парке поднимите, откуда я пришел...

Полицейские недоуменно переглянулись.

— А хорошая идея! — согласился майор. – Выкупишь память – приходи к нам работать. Если ты не старший следователь где-то еще. – Он посмотрел на сержантов: — Чо встали? Дуйте к дежурному, оформляйте допуск на снятие с камер. – Он покровительственно похлопал парня по плечу: — Не ссы, скоро домой поедешь...

Как выяснилось, снимать камеры в парке со столбов не требуется: записи всего района уже и так были в компьютерной базе, и теперь сонный дежурный нехотя листал их на своем экране. Незнакомец, майор и оба сержанта смотрели.

— Вон он сидит на скамье... – объявил дежурный. — Сидит, в планшете копается.

— Вот так они эту заразу и запускают! – с горечью сказал майор. – Скачал что-то в сетях или ткнул не на ту ссылку – и готово. Я у внуков и у дочки отобрал планшеты, как эпидемия началась.

— Это нам американцы вирус заслали! – убежденно произнес молодой.

— Не, — покачал головой майор. – Это по всему миру зараза. Недавно брифинг был — у нас одного такого хакера на Урале взяли. У него гараж был – во! – Майор показал руками. – Соседи жаловались, типа кур держит незаконно. Пришли к нему проверить, а у него не куры, а кролики в клетках по всей стене. У каждого кролика на голове электроды, а перед мордой – планшет, и круги показывает.

— Что это значит? – изумился незнакомец.

— Подробностей не знаю, — ответил майор, – такая у них технология: берут всяких кошек, морских свинок, показывают им круги, а электродами ищут в голове резонанс. Короче, новые коды ищут, каких еще антивирусы не знают. Как находят – пишут новое приложение, заводят кошелек и ловят жертв. Потом антивирус появляется, и все по-новой.

— Вот твари! — возмутился незнакомец. — Сколько же ему дали?

— Шесть лет, мошенничество.

— Да я бы расстреливал за такое! – сказал незнакомец с чувством.

— Я бы тоже, — согласился майор. – Но тяжких телесных нет, суммы умеренные – значит, мошенничество.

Дежурный обернулся:

— По камерам обратно до дома выследил! Вот он из дома вышел и в парк пошел. Улица Кошевого, дом 4 корпус 3. Что дальше делать?

Незнакомец мучительно смотрел в экран, пытаясь вспомнить место, но безрезультатно.

— А у вас нет базы жильцов по квартирам? – спросил он.

— Ну это надо искать... – протянул дежурный.

— А что там искать, дом пятиэтажный, квартир в подъезде мало!

Майор крякнул.

— Смышленый парень. Давай, открывай базу регистраций по району... Только ты, парень, отвернись – нет у тебя допуска фотографии жильцов смотреть.

Незнакомец отвернулся и стал разглядывать стенд с образцами заявлений.

— Вот он! – азартно произнес дежурный. – Чижов Игорь Игоревич! Квартира тридцать.

На экране висел разворот паспорта – это была фотография незнакомца.

— Глазам не верю! – обрадовался тот. – Значит, я Игорь Игоревич Чижов, мне двадцать пять! Но теперь-то, по фамилии вы меня можете пробить в остальных базах? Или они, как фотобаза, до утра не работают? Можно пробить, в каком банке у меня счета, кредиты? Кто я по профессии, женат ли? Поймите, у меня же судьба сейчас решается!

Дежурный послушно застучал по клавишам:

— Чижов Игорь Игоревич. Не женат. Образование высшее – ПФИ, не знаю что это.

— Я тоже, — кивнул свежевыясненный Игорь.

— Нигде не работает, – продолжал дежурный. – Квартира в собственности. Счетов в банке нет. Кредитов нет. Мобильной телефонной карты на это имя не зарегистрировано.

Игорь приуныл.

— Вообще счетов нет? – спросил он разочарованно. – Разве так бывает? Или я нищий?

— Планшет хороший, — напомнил старший.

Майор хлопнул в ладоши.

— Ну всё, — сказал он, – хватит тупить. Проблема решена, иди домой, парень, собирай деньги.

— Послушайте! — Игорь требовательно взмахнул рукой. – Вы меня хоть проводите! Я же без памяти в незнакомом районе, под дождем! Вломлюсь в чужую квартиру, ночью... Код подъезда не помню даже! Вы полиция или кто?

Майор поморщился:

— Константинов, Петренко — отвезите его на патрульной...

Ехать оказалось недолго – через два двора, за парк. Код домофона полицейские не знали, но он оказался нацарапан на двери. Квартира номер 30 нашлась на втором этаже. Ключ легко зашел в замочную скважину, но Игорь не спешил его повернуть. Из-под двери пробивалась полоска света и было тихо.

— Ну что застыл-то? – грубо одернул молодой Петренко. – Открывай.

— А вы меня не торопите! — с горечью произнес Игорь. – Вы что, не понимаете, у меня сейчас вся жизнь решается – и какая была, и какая будет! Что я увижу за дверью? Кто я? Нищий студент? Тренер по шахматам? Сын бизнесмена? Может, там девушка моя любимая, а я не знаю, кто она! Я же сейчас как лотерейный билет вытягиваю! Может, если я постою минутку и правильно настроюсь, у меня судьба получше откроется?

— Слышь, настройщик, имей совесть, — пробасил Константинов, оттеснил Игоря плечом, повернул ключ и приоткрыл дверь.

На лице его появилось недоуменное выражение, затем он присвистнул. Молодой Петренко выглянул из-за его спины и присвистнул тоже.

— Дайте уж мне посмотреть! – разъяренно произнес Игорь и протиснулся между ними.

Это была одна большая комната-студия, и здесь царил бардак: по полу валялись одежда, пустые жестянки от пива, коробки от пиццы, зарядки от планшетов. На полу лежал матрац, обтянутый неряшливой простынкой. В углу торчал на гвозде горный велосипед, а рядом урчала и мигала огоньками компьютерная стойка. А в центре комнаты высилась огромная решетчатая конструкция – это были маленькие клетки, в которых сидели хомячки. Пред хомячками стояли планшетики и поилки с едой. Из-под лейкопластыря, аккуратно обмотанного вокруг головы, торчали провода – они собирались в жгуты и уходили в самодельные коробки, обмотанные изолентой...

— Это не то, что вы подумали! – нервно произнес Игорь Игоревич в наступившей тишине. – Я все объясню!

Но энергичный Петренко уже заламывал ему руку за спину, а Константинов судорожно пытался отцепить у себя с пояса наручники, а они зацепились там за что-то и не хотели отцепляться.

— Ребята! — умолял Игорь всю дорогу. – У меня же наверно куча денег на счетах! Мы можем тихо обо всем договориться!

— А голосил-то как... – задумчиво напомнил Константинов. – Продажные менты, коррупция. Стрелять этих хакеров... Раздумал уже хакеров стрелять?

— Ребята, у меня должно быть очень, очень много денег! – хныкал Игорь. – Отдам все!

— А может...? – шепотом произнес Петренко и вопросительно посмотрел на напарника.

— Не может! – сурово отрезал Константинов. – Ничего он не может! И денег у него нет — он пароль к ним никогда не вспомнит. Потому что память ему разблокировать даже за деньги не сможет никто. Нет сейчас в мире человека, который бы вместо него вспомнил, как это сделать.

— Да-а-а, — протянул Петренко. — Теперь понял. Не знаю, как ты на свой вирус глазом упал, но вот ей богу – поделом тебе, тля. Ишь, а весь вечер, сука, учил нас, пинал, как нам работать надо!

— И научил же! — весело заметил Константинов. — Теперь медалька будет, прикинь!

весна 2017, «Грелка»

КОГДА МЕНЯ ОТПУСТИТ

Старенькая маршрутка уверенно ломилась сквозь пробку короткими рывками и постоянно перестраивалась, раз за разом обгоняя на корпус окружающие иномарки. Я трясся на заднем сидении и размышлял о том, что же помогает водителю двигаться быстрее остальных. То ли опыт, отточенный годами езды по одному маршруту, то ли чисто профессиональная смесь спокойствия и наглости, которой не хватает простым автолюбителям — либо спокойным, либо наглым, но по раздельности. Часы показывали без четверти девять, и я с грустью понял, что к девяти не успеваю, и есть шанс остаться за бортом. Но вскоре маршрутка выбралась на шоссе и быстро понеслась вперед. Судя по рекламным щитам, со всех сторон наперебой предлагавшим щебень, кирпич и теплицы, мы уже были сильно за городом. Я не заметил, как задремал. А когда вдруг очнулся, маршрутка стояла на обочине, в салоне осталось пассажиров всего трое, и все они сейчас хмуро смотрели на меня.

— Госпиталь кто спрашивал? — требовательно повторил водитель.

— Мне, мне! — спохватился я, зачем-то по-школьному вскинув руку, и кинулся к выходу.

Маршрутка уехала, я огляделся: передо мной тянулся бетонный забор с воротами и проходной будкой, а за забором виднелось белое пятиэтажное здание. У проходной на стуле грелась на солнце бабулька в цветастом платке и с книжкой в руках. Ее можно было принять за простую пенсионерку, если б не красная повязка на рукаве.

— Доброе утро, — поздоровался я. — Не подскажете, госпиталь НИИ ЦКГ... ВГ... длинное такое слово...

Бабулька оглядела меня с ног до головы строгим взглядом.

— А вы к кому? — хмуро спросила она. — У нас режимная территория.

— Студент, — объяснил я, — Доброволец, на эксперимент. Я созванивался, мне сказали сегодня в девять...

— В лабораторию что ли? К Бурко? — догадалась старушка и, не дожидаясь ответа, затараторила: — Мимо главного крыльца справа обойдешь здание, сбоку за автобусом будет железная дверь, по лестнице на последний этаж, там увидишь.

Действительно, сбоку у здания желтел корпус автобуса, а сразу за ним оказалась железная дверь. Я нажал кнопку звонка, и вскоре кто-то невидимый щелкнул замком, разрешая мне войти. Я поднялся на последний этаж. Здесь было почти пусто: вдоль стен коридора тянулись банкетки, и на одной из них сидела девушка. На ней была короткая кожаная юбочка и ярко-розовые гольфы, поднявшиеся выше коленок, в верхней губе блестело металлическое колечко, а на голове были здоровенные наушники в вязаном чехле. В руке она держала смартфон и тихо копалась в нем — то ли сидела в интернете, то ли искала следующий трек. Она слегка покачивала ногой, из наушников плыло громкое ритмичное цыканье и тонуло в тишине коридора. На мое появление девушка никак не отреагировала.

— Добрый день, — поприветствовал я. — Тоже на эксперимент?

Мне пришлось повторить дважды, прежде, чем девушка вскинула глаза и сняла наушник с одного уха.

— Чо? — спросила она, а затем кивнула: — Угу. Сказали ждать тут. А ты уже был? Чего они тут дают-то?

Я помотал головой:

— Не знаю. Увидел объявление, позвонил, сказали приезжать.

Девушка рассеянно кивнула и отвернулась.

— Меня зовут Паша, — представился я, садясь рядом на банкетку. — Я из медицинского. Кафедра хирургии. У нас объявление висело.

— Чего говоришь? — повернулась девушка, снова сдвинув наушник.

— Говорю: как тебя зовут?

— Меня зовут Дженни, — ответила она.

— А по-настоящему?

Девушка с презрением пожала плечами.

— А нафига тебе? Ну, Лена. И что?

— Ничего, просто спросил... А ты тоже в медицинском учишься?

— В стоматологическом, — ответила она и снова надвинула наушники.

Я понимающе кивнул:

— И у вас тоже объявление висело?

— На, читай... — Дженни сунула руку в карман кофты и вынула смятый листок.

Это был в точности такой же листок, который я сфоткал мобильником на доске объявлений кафедры:

Неожиданно открылась дверь, и в коридор выглянул седой бородач в белом халате. Он оглядел нас, затем посмотрел на часы и разочарованно спросил:

— Что, больше никого? Ну ладно, заходите...

Мы прошли в его кабинет. Больше всего он напоминал кабинет главврача: здесь стояла кушетка, напротив нее — монументальный стол, заваленный бумагами, а рядом столик с компьютером — судя по виду, очень древним. Бородач велел нам присесть на кушетку, а сам уселся за стол, нацепил очки и внимательно нас оглядел.

— Студенты? — спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил: — Значит, вкратце рассказываю: меня зовут Бурко Данила Ильич, доктор медицинских наук, заведующий кафедрой психофармакологии. Препарат, который мы с вами будем испытывать — препарат нового поколения. Не токсичен. На животных проверку прошел, разрешение на эксперимент с добровольцами есть. Если кому интересно, можно посмотреть... — Данила Ильич поднял со стола лист бумаги, помахал им в воздухе и положил обратно.

Дженни подняла на него взгляд:

— А эта штука типа ЛСД будет?

— Все, что надо, расскажу, не перебивайте! — строго одернул ее профессор. — Теперь по процедуре. Эксперимент займет три дня. Все это время придется пробыть в госпитале в экспериментальной палате. Все удобства есть. Если нужна справка для института — дадим. Будем измерять давление, пульс, энцефалограмму снимать. Ну и записывать все ваши ощущения. Вам, как будущим медикам, должно быть интересно. Деньги получите по окончании. Деньги не бог весть какие, но уж какие есть. — Профессор развел руками, а затем внимательно оглядел нас поверх очков: — Теперь еще такой момент: вы читали табличку на воротах — госпиталь военный, ФСБ России. Эксперименты тоже секретные. Поэтому вместе с заявлением об участии в эксперименте каждый подпишет бумагу о неразглашении. Такой порядок. И сразу предупреждаю: неразглашение — это значит неразглашение. Чтоб никаких там «Фейсбуков» и прочего. Потому что если выплывет, то и мне будут неприятности, и вам — ответственность. С этим понятно?

Мы кивнули.

— Теперь к вам, товарищи студенты, вопрос в лоб: кто-то из вас пробовал наркотики?

Дженни нагло вскинула руку.

— А травка считается? — спросил я аккуратно.

— Все понятно, — кивнул профессор. — Значит, сразу объясняю: то, что мы испытываем здесь — это не наркотик. Это продукт нанотехнологий, который мы разрабатываем двенадцать лет. Мы его называем психоактивным препаратом обратного действия, потому что психику испытуемого он не изменяет.

— Да ну-у-у-у... — протянула Дженни. — Я тогда пошла отсюда.

— А вы что хотели, девушка? — возмутился профессор.

— Поколбаситься, — честно ответила Дженни, глядя ему в глаза.

— Колбаситься, девушка, — строго сказал профессор, — будете в своих клубах. Вам что, деньги не нужны?

— Три тысячи? — усмехнулась Дженни. — Нет, спасибо. Я думала, у вас тут что-то интересное...

— Типа как Кен Кизи и Тимоти Лири, — поддержал я. — Добровольцы для экспериментов с ЛСД.

Профессор смерил нас таким презрительным взглядом, что я смутился и опустил глаза.

— Без пяти минут медики, — укоризненно сказал он. — Как вам не стыдно? Вы молодые, здоровые, чего вам не хватает в жизни? Вам нравится состояние неадекватности? Хотите выглядеть дебилами в глазах окружающих? Вам нравится беспричинный смех, тупость, безумство, галлюцинации, потеря самоконтроля?

— Да, — кивнула Дженни с вызовом.

— Извините, этим мы здесь не занимаемся, — строго сказал профессор. — Мы здесь занимаемся абсолютно противоположными вещами. Мы создаем ингибитор обратного действия — препарат, который поможет человеку сохранять здравый рассудок даже в искаженной реальности. Это важно для лечения многих психических расстройств. Но это не наркотик. Его принцип обратный.

— Что-то не пойму вас, — сказал я. — А в чем его принцип?

— Принцип я вам не имею права раскрывать по понятным причинам, — отрезал профессор. — Но еще раз подчеркну, что принцип обратный, чем у наркотика: если изменения реальности происходят, то происходят они не с пациентом, а с самой реальностью.

Дженни заинтересовалась.

— То есть, все-таки происходят? — спросила она. — Изменения реальности будут?

— Это нам с вами и предстоит выяснить, — внушительно ответил профессор. — Я скажу вам честно: на людях мы этот препарат еще не тестировали.

* * *

Палата, располагавшаяся рядом с кабинетом профессора, оказалась как в пионерлагере — десять кроватей в ряд. «Мы думали, больше студентов откликнется», — признался профессор. Он представил нам свою ассистентку — толстую медсестру Ксению. Она измерила нам давление, взяла анализ крови из пальца, а затем выдала новенькие полосатые пижамы и закрытые резиновые тапки, напоминавшие галоши. Нашу одежду забрали. Пижамы были как в кино у заключенных — штаны и куртка в широкую вертикальную полоску ярко-синего цвета. Дженни долго крутилась у зеркала над рукомойником палаты, пытаясь рассмотреть себя со всех сторон, но осталась недовольна. А по мне — так ей очень даже шло. Я сказал ей об этом, но по-моему она не поверила.

Нам велели ждать. Долгое время ничего не происходило, а затем пришел почему-то охранник. Он был маленького роста и тощий, но бронежилет делал его фигуру внушительной. На нем был черный костюм с нашивкой «ведомственная охрана», а на плече висел потертый автомат с коротким стволом. Охранник прошел в дальний угол и сел на крайнюю койку. Ксения принесла нам на подпись какие-то бумаги, а затем профессор торжественно вынес два одноразовых стаканчика, держа их рукой в резиновой перчатке, долил в каждый воды из крана и протянул нам.

Вода в стаканчике казалась абсолютно прозрачной, но мне почудилось, что в глубине что-то клубится едва заметными штрихами, как бывает, когда в кипятке растворяется сахар. Или показалось? Я понюхал стакан, но вода ничем не пахла. Мне стало не по себе, и вся затея показалась идиотской и опасной. Не так я себе это представлял... Ну в самом деле, зачем я в это ввязался? Тоже мне, Кен Кизи.

— Скажите, а это точно безопасно? — спросил я, понимая, что вопрос звучит глупо.

Дженни без вопросов опрокинула свой стакан в рот, затем внимательно его осмотрела, слизнула капельку, оставшуюся на стенке, и вернула профессору.

Настала моя очередь. Вода по вкусу оказалась совсем обычной.

— В принципе должно быть безопасно, — ответил профессор на мой вопрос. — Вы пока располагайтесь, отдыхайте. Наблюдайте за окружающей обстановкой и своими ощущениями. Я буду приходить каждый час навещать вас.

— А сколько нам теперь ждать? — спросила Дженни.

— Когда что-то почувствуете — обращайтесь к Ксении, — ответил профессор. — Или к Рустаму.

— Рустам — это кто? — спросил я.

— Это я, — подал голос охранник.

Он разлегся на дальней кровати с карандашом, а перед ним была развернута газета.

— Наушники мне можно вернуть? — спросила Дженни.

Профессор покачал головой:

— Это будет вас отвлекать, нам нужны чистые впечатления добровольцев. Ваша главная задача — внимательно наблюдать за всем и прислушиваться к внутренним ощущениям. И обо всем, что вам покажется необычным, сразу сообщайте. Договорились?

— Договорились, — произнесли мы с Дженни хором.

И профессор вышел из палаты, оставив дверь открытой.

Дженни сразу легла на кровать, закинула руки за голову и уставилась в потолок, изучая трещины. Медсестра Ксения зачем-то мыла в рукомойнике наши стаканчики. Некоторое время все молчали.

— Мне кажется, — вдруг произнесла Дженни, не сводя взгляда с потолка, — у меня в глазах красные вспышки.

Медсестра недоверчиво на нее покосилась.

— Нет, ну правда! — сказала Дженни. — Если в потолок долго смотреть.

Я лег на кушетку рядом, тоже закинул руки за голову и начал смотреть в потолок. Потолок был неровный и пыльный, с него свисали пылевые сосульки, какие можно заметить только при ярком солнечном свете. Осветительные трубки были приделаны неровными рядами, кое-где не хватало ламп. Еще на потолке был конусный датчик с проводом. А через всю комнату по потолку шла трещина, словно он собирался развалиться над головой, и все ждал момента. Я представил себе эту картину, и мне вдруг стало страшно. Я решил об этом сообщить.

— Что-то мне страшно, — сказал я.

— Чего вдруг? — отозвалась медсестра.

— Не знаю, — Я сделал глубокий вдох. — Беспричинно.

Медсестра задумчиво цыкнула зубом и ничего не ответила.

— Вы бы записали это в журнал что ли, — предложил я.

— Я запомню, — пообещала Ксения.

Я снова уставился в потолок и смотрел так долго, что мне начало казаться, будто он плавно движется на меня как большое одеяло. Я хотел об этом сообщить, но не успел.

— Вот! — крикнула вдруг Дженни. — Опять вспышка!

И на этот раз я понял, о чем она говорит.

— И у меня, и у меня! — закричал я. — Я тоже видел! Вот на том конусе, да?

— Точно! — откликнулась Дженни и радостно повернулась ко мне: — Ты правда видел, да?

Охранник Рустам звучно раскашлялся из своего угла, а затем произнес:

— Это датчик пожарный. Там сигнальный диод каждые десять секунд вспыхивает.

Мы замолчали. Мне снова показалось, что потолок начинает опускаться, но как-то говорить об этом уже не хотелось.

Я встал, подошел к распахнутому окну, облокотился на подоконник и стал глядеть на улицу с пятого этажа. Ярко светило солнце. Внизу под окном темнел битумный козырек парадного крыльца, на нем валялись бутылочные осколки и фантики. Перед входом виднелась асфальтовая площадка — справа и слева стояли скамейки, а над ними цвели кусты сирени. Вдали по шоссе неспешно катились грузовики. Из-под козырька появился, бодро перебирая костылями, какой-то парень в военной форме, доковылял до лавки и сел, выставив перед собой ногу в гипсе. Больше ничего интересного не происходило. Один раз на площадку вышли покурить две медсестры в белых халатах, они хихикали о чем-то своем. Парень в гипсе доковылял до медсестер, выпросил у них сигарету и заковылял к скамейке, но медсестры его схватили под руки, развернули и начали что-то строго выговаривать, показывая пальцем на скамейку. Через проходную вошла пожилая дама с авоськой и, прихрамывая, направилась к зданию, на ходу деловито вынимая из авоськи рентгеноснимок. Ничего интересного не происходило.

— Мягкая конструкция с вареными бобами, — вдруг пробасил за моей спиной охранник Рустам, — кто автор?

Я обернулся. Рустам все так же сидел в дальнем углу, почесывая лоб карандашом, словно и не он задал вопрос. Дженни все так же глядела в потолок. Медсестра Ксения сидела на стуле, рассматривая свои ногти.

— Вы что-то сказали или мне послышалось? — осторожно произнес я.

— Автор картины, — забубнил Рустам, — мягкая конструкция с вареными бобами.

— Сальвадор Дали, — вдруг сказала Дженни. — У него картина так называлась сумасшедшая. Там локти в пустыне стоят один на другом.

— Дали? — с интересом переспросил охранник. — Подходит, как раз четыре буквы... А тогда поэт, восемь букв, вторая «а»?

Ему никто не ответил.

— Бальзак, — наконец предположила медсестра Ксения.

— Не, — ответил Рустам, — мало букв.

— Ну, значит Бальмонт, — пожала плечами медсестра.

Рустам долго шевелил губами, а затем удовлетворенно кивнул и заскрипел карандашом. В палате снова воцарилась тишина.

— А кормить нас будут? — спросила Дженни.

— Конечно, — откликнулась Ксения. — Обед у нас в два. Еще три часа до обеда.

— А здесь какой-нибудь ларек есть, ну печенье купить? — спросил я.

— Нельзя покидать палату, — покачала головой медсестра. — А что, кому-то хочется есть?

— Нет, просто спросил.

— А может, какие-то другие симптомы? — с надеждой спросила медсестра. — Необычные ощущения? Искажения пространства? Ну или эти, как их...

— Галлюции, — подсказал Рустам.

Медсестра обернулась к нему:

— Галлюцинации, Рустам! Галлюцинации! Не галлюции! Ну ты даешь! Галлюции! — Она запрокинула голову, широко распахнула рот и оглушительно захохотала прямо в потолок. Она хохотала долго — минуту наверно.

Я посмотрел на Дженни. Дженни сидела на кровати, обняв колени, и тоже смотрела на медсестру настороженно.

— Скажите, а зачем нам здесь охранник с автоматом? — вдруг спросила Дженни, когда медсестра наконец замолчала.

— Рустам? — удивилась медсестра. — А он к эксперименту не относится.

— Но вот же он сидит, — Дженни раздраженно показала пальцем на крайнюю койку в углу.

— Он живет здесь, — ответила медсестра спокойно.

— В палате? — с ударением переспросила Дженни.

Медсестра хотела что-то ответить, но тут в раскрытую дверь заглянул профессор. На голове его теперь была каска с прозрачным забралом, поднятым вверх, а в руках он держал какую-то непонятную штуку — не то дрель, не то мясорубку.

— Ну? — бодро спросил он, оглядывая нас с Дженни. — Все нормально?

Мы покивали.

— Никаких новых ощущений? Ничего необычного?

Я пожал плечами. Дженни промолчала.

— Что-то они у нас бледные какие-то оба, — озабоченно сказал профессор, и повернулся к медсестре: — Ты им часика через два температуру померяй.

Медсестра кивнула.

— Вот и чудненько, — подытожил профессор. — Если что — я пока буду во дворе пилить.

И ушел. Вскоре со двора донесся пронзительный визг электропилы. Я вздрогнул.

— Вы тоже этот звук слышите? — спросил я.

— И я слышу! — подтвердила Дженни.

Медсестра Ксения лениво махнула рукой:

— Данила Ильич автобус свой пилит.

— Что?! — спросил я.

— Ну вы видели у входа желтый автобус? Списанный, без колес?

Дженни удивилась:

— А он разве без колес? Я как-то не разглядывала.

— У Данилы Ильича сейчас ремонт в доме, — с уважением пояснила Ксения. — А у него пациент — директор автопарка. Вот он взял по случаю списанный автобус и выпиливает окна: лоджии ими стеклить будет. Уже вторую неделю пилит. Три окна разбил по неаккуратности, и лобовое.

— Ясно... — пробормотал я.

— Если вам нужно, — доверительно продолжила Ксения, — вы у него потом спросите, может, у него лишние останутся.

— Окна? — испуганно спросила Дженни. — От автобуса?

Медсестра кивнула:

— Мне он тоже обещал одно выпилить. Я пока не знаю, куда его, может, на кухне повешу...

Мне на миг показалось, что у меня кружится голова. Я открыл рот и сделал несколько глубоких вдохов.

В этот момент во дворе послышался рассыпчатый стеклянный звон и глухая ругань. Пила смолкла. А вскоре на пороге палаты возник хмурый профессор, сжимая левую кисть носовым платком.

— Ксения! У нас есть зеленка?! — раздраженно рявкнул он, но вдруг увидел мои испуганные глаза и пояснил уже спокойным тоном: — Пустяки, царапина.

— Данила Ильич! — всплеснула руками Ксения. — Давайте ж я перевяжу!

Оба исчезли в коридоре.

Я посмотрел на Дженни, Дженни пожала плечами и покрутила пальцем у виска.

— Город на юге Москвы, — вдруг подал голос Рустам и с горечью прокомментировал: — Какие-то упоротые дебилы кроссворды сочиняют. Москва — она же сама и есть город!

— Может, пригород? — настороженно предположила Дженни. — Ну там, Зеленоград, Люберцы...

— Ага, при-го-род... — по слогам произнес Рустам и оживился: — Как раз восемь букв! — Он оглядел кроссворд и нахмурился: — Но тогда не Бальмонт... Если Бальмонт, то мягкий знак третий с конца. Чего вы там еще называли?

— Люберцы... — повторила Дженни.

— Подходит! И мягкий знак, где надо, — обрадовался охранник. — Теперь, значит, дальше у нас получается: морское животное семейства китообразных. Первая буква «ы». Вторая «и»...

Мы с Дженни снова переглянулись.

— Люберцы без мягкого знака пишется, — сухо сообщила Дженни.

— Подольск! — неожиданно осенило меня. — Подольск! Он как раз на юге от Москвы!

Рустам внимательно посмотрел на нас и одобрительно покивал.

— Ну, молодцы! Не зря вас там учат... Подольск подходит. Значит, морское животное семейства китообразных, три буквы. Первая «к», вторая «и». Если Дали было правильно, то «и» вторая, да.

— Кит? — спросил я упавшим голосом.

— Щас... — сосредоточился Рустам. — О, подходит!

За окном снова застрекотала пила, вгрызаясь в металл. Дженни решительно вскочила, подошла к Рустаму и заглянула в кроссворд. А затем тихо вернулась и прошептала мне на ухо:

— Слушай, у него там и правда кит в кроссворде. Реально пропечатан! Это какая-то шиза.

— Надо звать медсестру! — кивнул я. — С нами что-то не так.

— Дурак, это с ними не так! — прошептала Дженни.

— Ага, конечно, — усмехнулся я. — Приняли экспериментальный препарат мы, а не так — с ними?

— По-твоему, это у нас галлюцинации? — Дженни обвела рукой палату. — Здесь по-твоему что-то изменилось?

Палата и впрямь не изменилась. Хотя выглядела странно. По потолку змеилась трещина в рваных клочьях штукатурки. Из стен во множестве торчали какие-то старые трубы, давно отпиленные и замазанные краской. Из трех окон палаты одно было наполовину закрашено сверху белой краской, другое снаружи затянуто металлической сеткой-рабицей — грязной и в голубиных перьях, и лишь третье окно открывалось и выглядело вменяемым. Впрочем, рукоятки у окон были зачем-то выдраны, и там зияли дырки.

Слева от входа на крашеной стене висела грязноватая раковина, зеркало над ней треснуло. И хотя вокруг было полно места, сама раковина располагалась именно здесь, и так неудачно, что край фаянсового бока выходил в дверной проем, и поэтому дверь в палату не могла закрыться до конца. Видно, ее не раз безуспешно пытались закрыть, но она неизменно стукалась о бортик раковины: в этом месте на двери виднелись зарубки, а на боку раковины — старый скол.

Это было так дико, что мне вдруг захотелось проверить, правда ли раковина не дает двери закрыться. Я подошел к двери и стал ее аккуратно закрывать, но дверь вдруг заклинилась, не дойдя даже до раковины. Я опустил взгляд: к линолеуму был небрежно прибит гвоздями крюк, как для полотенец, — он останавливал дверь на полпути.

— Дверь не закрывается, слепой что ли? — пробасил за моей спиной охранник Рустам.

Я обернулся на Дженни — глаза ее были круглые и растерянные.

— А... почему дверь не закрывается? — спросил я осторожно.

— А она никогда не закрывалась, — зевнул Рустам, — я тут двенадцать лет работаю. Вон упор специально прибит, чтоб такие, как вы, раковину не раздолбали. Река в Гибралтаре, три буквы, первая «н»?

— Нил, — хмуро сказала Дженни.

— Отлично, — кивнул Рустам.

Я глубоко вздохнул.

— Позовите медсестру, — попросил я. — У нас точно появились странные ощущения.

— А чего случилось? — нахмурился Рустам. — Да ты от двери-то отойди, не ломай.

— У меня ощущение нереальности происходящего, — сообщил я. — Мне все вокруг кажется диким и странным.

Охранник пожал плечами:

— Ну ляг, полежи. Она скоро придет. Во дворе наверно с профессором, слышь, автобус пилят?

Во дворе действительно надрывно скрежетала пила.

— И все-таки, позовите ее! — решительно попросил я.

Рустам поморщился, отложил кроссворд и неохотно поднялся, придерживая автомат. Он подошел к окну, высунулся по пояс, открыл рот и вдруг оглушительно заорал:

— Сука, для кого урна?!! Урна для кого?!! Я тебе говорил, на лавке не курить?!! — Он обернулся к нам с пылающим от гнева лицом и объяснил: — Козел, я убью его!!! На лавке курит, потом вокруг бычки валяются!!! А меня за них комендант дрючит!!! — Он снова высунулся в окно и заорал: — Ты чо, не понял?!!

Дженни бросилась к свободному окну, я кинулся за ней. Во дворе на лавке сидел парень в гипсе и что-то объяснял жестами Рустаму, а затем вдруг показал средний палец. В следующий миг послышался угрожающий лязг, а следом грохнул выстрел, и комната наполнилась едким пороховым дымом.

— Козел, ты кому это показал?! — орал Рустам, высунув из окна дуло своего автомата.

Грохнул второй выстрел. Мы с Дженни глянули в окно: по двору несся прыжками парень с загипсованной ногой, нелепо виляя и размахивая костылями.

Грохнул третий выстрел.

— Бежим отсюда!!! — шепнула Дженни, дернув меня за рукав.

Взявшись за руки, мы выскочили из палаты и понеслись вниз по лестнице. Железная дверь во двор была приоткрыта — через нее тянулся толстый электропровод. Мы выскочили наружу. В лицо ударил запах сирени и металлических стружек, в уши ворвался визг пилы. Автобус, стоявший рядом со входом, оказался и вправду без колес. Внутри копошились медсестра Ксения и профессор Данила Ильич. Он сжимал перебинтованной ладонью дисковую пилу. Край отрезного диска торчал из автобуса наружу, оставляя за собой длинную прорезь и осыпая все вокруг густыми оранжевыми искрами.

— Вперед! — толкнула меня Дженни, и мы ломанулись к проходной напрямик сквозь кусты.

Нас никто не преследовал. Бабки на проходной тоже не было. Мы выскочили за ворота, и как по команде остановились.

— Куда мы бежим? — спросил я растерянно.

— Не знаю, — тоже растерялась Дженни.

— Мы не можем никуда бежать из больницы! Мы же сейчас под действием препарата... У нас галлюцинации. Мы в пижамах, в конце-то концов! Нам надо вернуться в палату и дождаться, пока нас отпустит...

— Без меня, — уверенно сказала Дженни. — Я туда не пойду. Псих с автоматом, профессор, который распиливает автобус для лоджии, дверь эта не закрывающаяся... Без меня. Ты что, не понял, что они там все обдолбанные? Сидят свои препараты варят и проверяют на себе.

Я покачал головой.

— Он же объяснил, что это не наркотики.

— А что это тогда? — спросила Дженни. — Что? Ты вообще понял его объяснение, что это?

Я покачал головой:

— Он что-то говорил про нанотехнологии, и про то, что это обратная противоположность наркотикам. И сознание пациента не изменяет. А меняет саму реальность.

— Так я и говорю, — кивнула Дженни. — Препарат приняли мы, а обдолбанные — все они.

— Так не бывает, — возразил я. — Говорю, как будущий медик.

— Но он именно это нам и втолковывал! — возразила Дженни. — Что с нами будет все в порядке, а изменится реальность. Вот мы и оказались в обдолбанной больнице. Как ее название... — Дженни вдруг уставилась куда-то за мою спину, и глаза ее расширились.

Я испуганно обернулся, но вокруг ничего не происходило: светило весеннее солнце, а проходная была по-прежнему пустой. А на воротах сияла алая табличка с золотыми буквами. Я с изумлением прочел:

— Эта надпись была такой, когда ты сюда шел? — спросила Дженни шепотом.

— Табличка вроде была, — признался я. — А вот надпись я не читал...

Неожиданно сзади послышался треск веток, и мы резко обернулись. Из кустов сирени бочком выходила бабулька-вахтерша в цветастом платке — теперь я с ужасом заметил, что на ее платке нарисованы совокупляющиеся в разных позах Микки Маусы. Видимо, у меня на лице появилось изумление, но бабка истолковала его иначе:

— До корпуса далеко ходить, — объяснила она, кивнув на кусты, — когда тепло, и тут можно.

— Скажите, — спросила Дженни у бабки, — это госпиталь ФСБ святого Пантелеймона?

Бабка указала рукой на табличку:

— Читать умеете? Для кого написано-то?

— А какое отношение Пантелеймон имеет к ФСБ? — спросил я.

Бабка смерила меня презрительным взглядом — от воротника пижамы до резиновых тапочек.

— Святой Пантелеймон, когда был в вашем возрасте, — начала она назидательно, — нашел на улице мертвого ребенка, которого укусила ядовитая ехидна. Он стал молиться Господу, чтобы мальчик ожил, и чтобы ехидна взорвалась на куски. Господь выполнил обе эти просьбы, и с тех пор Пантелеймон стал врачом. Жития святых читать надо! — закончила старушка и кивнула на свой стул, где лежала книжка. — Ясно?

— Ясно... — сказали мы с Дженни, переглянувшись.

— А мученик Пантелеймон, — закончила бабка, — мучительную смерть принял: ему отсекли голову, а из раны потекло молоко.

Мы потрясенно молчали.

— А вы откуда такие полосатые? Матросы что ли? — Бабка указала пальцем на наши пижамы. — Матросы — это не к нам, у нас только сухопутные части лечатся.

— Но... — начал я, удивленно вскинув брови.

— Не пущу, — сурово покачала головой бабка. — У нас режимная территория. Идите отсюда, матросы, идите.

* * *

Мы сидели с Дженни на пустой автобусной остановке и глядели, как мимо прокатываются грузовики. На нас никто не обращал внимания.

— Вот я дура, — с чувством произнесла Дженни. — И зачем я вообще в это ввязалась?

Она качнула ногой, и резиновая галоша упала в песок. Ногти на ноге у Дженни оказались покрашены в ярко-красный цвет.

— А действительно, зачем ты в это ввязалась? — спросил я.

— А ты зачем? — с вызовом повернулась она.

— Ну... — я пожал плечами. — Знаешь, медики всегда на себе испытывали разные лекарства...

— Вот не надо только брехать, — перебила Дженни. — Скажи честно: увидел объявление и решил покушать психоактивных препаратов. На халяву, да еще за деньги.

Я поморщился.

— Не совсем так. Видишь ли, я читал Кена Кизи, Тимоти Лири, Макенну, Кастанеду... И...

— И? — требовательно спросила Дженни.

— И, в общем, ты права, — согласился я, наконец. — Увидел объявление, стало интересно, повелся... На хрена мне это было? Какой-то препарат, хрен знает какой вообще... Я ж раньше ничего толком не пробовал. Так, пару раз покурить друзья дали...

Дженни поддела галошу кончиками пальцев, ловко подкинула и надела на ногу.

— Я тоже кроме травки ничего не пробовала. Хотя нет, вру. Однажды мне подружка в клубе какую-то таблетку дала, но у меня уже было полстакана вискарика, так что я ничего не разобрала толком, только башка утром болела... Слушай, Пашка, а как ты думаешь, оно все три дня нас так плющить будет? Этот профессор сказал, три дня...

Я пожал плечами:

— Не знаю. Мне кажется, уже стало отпускать потихоньку.

— Это ты как определил? — усмехнулась Дженни.

— Ну, вроде уже давно сидим, а никакой дикости вокруг не видно...

— Дикости не видно? — изумилась Дженни. — А вон туда посмотри...

Я проследил за ее взглядом и увидел на той стороне шоссе здоровенный столб, на котором красовался рекламный плакат. Верхний угол плаката занимала толстая физиономия гаишника с рукой, важно поднимающей полосатую палку, а огромные буквы гласили: «ВОДИТЕЛИ! УВАЖАЙТЕ ТРУД ПЕШЕХОДОВ!»

Я закрыл лицо ладонями и помассировал. Затем прижал кулаки к закрытым векам и яростно тер глаза, пока передо мной не поплыли пятна самых ярких расцветок. Затем снова открыл глаза. Плакат никуда не исчез — он все так же маячил над дорогой. А за ним на бетонном заборе я теперь явственно разглядел длинный желтый транспарант, на котором черными буквами значилось без знаков препинания: «БАНИ ПЛИТКА НАДГРОБИЯ ДЕШЕВО», и стрелка указывала куда-то за угол, хотя угла у забора не было — он тянулся вдоль шоссе, сколько хватало глаз.

— Ну как? — ехидно поинтересовалась Дженни.

— Плохо, — признался я. — Ты тоже все это видишь, да? Плакат? И вот то, желтое?

— И еще мужика, который перед собой матрас толкает по обочине шоссе... — кивнула Дженни.

— Где? — изумился я. — Ой, точно... Слушай, а зачем он матрас по шоссе толкает? Грязно ведь, и порвется...

— Ты меня спрашиваешь? — возмутилась Дженни. — Он уже километра два прошел, пока мы тут болтаем, скоро до нас доползет, вот сам и спросишь.

Я только хотел сказать, что пора отсюда сваливать, но как раз к остановке подрулил старенький зеленый автобус с табличкой на лобовом стекле «ЗАКАЗНИК-2» и призывно открыл переднюю дверь. Мы вошли внутрь. В салоне сидели хмурые таджики в одинаковых строительных безрукавках оранжевого цвета, и каждый держал в руке черенок от лопаты.

— Курсанты, что ли? — звонко крикнул водитель, вглядываясь в наши лица.

— Студенты, — ответил я.

— А я сразу понял: полосатые, значит, матросы! — крикнул он, стараясь перекрыть шум мотора. — Вы на митинг тоже?

— В Москву, — сказала Дженни.

Водитель удовлетворенно кивнул.

— А что у вас за пассажиры? — спросила Дженни, настороженно покосившись на таджиков в оранжевых безрукавках.

— Это нелегалы! Асфальтщики! — охотно сообщил водитель, прижав ладонь ко рту — то ли для секретности, то ли чтобы перекричать шум: — Звонок помощника губернатора: всех оранжевых срочно на митинг. Собрались, поехали.

— А палки им зачем? — продолжала Дженни.

— Российский флаг нести дадут! — объяснил водитель.

— А для чего у вас на торпеде кочан капусты лежит? — не унималась Дженни.

Я перевел взгляд и остолбенел — действительно, прямо перед водителем, заслоняя обзор, лежал громадный кочан.

— Подарили! — с гордостью улыбнулся водитель, нежно похлопал кочан ладонью и пояснил со значением: — Женщина подарила.

Я ткнул Дженни в бок локтем и прошептал:

— Прошу тебя, не спрашивай больше ничего! Я не знаю, что мне делать с этой безумной информацией, у меня скоро башка от нее взорвется!

Но водителя было не остановить.

— У меня брат, — почему-то сообщил он не к месту, но гордо, — капусту возил на «Газели». Шесть раз в аварию влетал и переворачивался. В итоге без руки остался. А капуста в кузове цела. Вот вы объясните, как такое бывает?

Я глубоко вздохнул, надув щеки. Водитель явно ждал ответа.

— Всякое бывает, — сказал я. — Вот у вас бывает состояние, когда все люди вокруг кажутся сумасшедшими? И вы слышите речь, но не понимаете смысла?

Дженни больно пихнула меня локтем.

— Смысл — он всегда есть, — философски заметил водитель. — Просто его увидеть надо. Смысл я вам объясню: с тех пор я перед собой всегда кочан вожу. Считай, мой талисман. Если он цел будет, то и со мной ничего не случится. — Водитель снова нежно посмотрел на кочан и доверительно пояснил: — Обычно у меня маленький. А этот — знакомая женщина подарила.

— А пристегиваться не пробовали? — не выдержала Дженни.

— Пробовал, — кивнул водитель, — и иконку Николая пробовал. Но кочан лучше.

— Пристегивайтесь, пожалуйста? — попросила Дженни. И повторила, нежно вытягивая слова: — Пожа-а-алуйста.

Водитель внимательно на нее посмотрел, а затем пожал плечами и покрутил пальцем у виска.

Вдоль шоссе проносились рекламные щиты. Я старался в них не вчитываться, но это не удавалось: глаза сами цеплялись и прочитывали каждый лозунг. Большинство из них оказывались просто абсурдным набором слов, было совсем непонятно, что там рекламируется. С одного плаката скалился неопрятного вида мужик, а надпись спрашивала «НЕ ХОЧЕШЬ ТАКОГО СОСЕДА?» На другом, совсем черном, виднелось жутковатое и лаконичное «ЖДЕТ РЫБА». Попадались плакаты довольно понятные — «ВЫХОД ВСЕГДА — СЕТЬ!» или просто «ЗАКУПИСЬ!», но неясным оставалось, к чему они призывают и что имелось в виду, потому что никакой другой информации там не было. Иногда слова на плакате отсутствовали вовсе — только фотография дома и длиннющее число, которое для цены выглядело слишком длинным и разнородным, а до телефонного номера не дотягивало по числу знаков. А иногда вместо слов появлялась откровенная тарабарщина — вроде того щита, где разноцветно сияли набросанные в полном беспорядке буквенные конструкции: «ВЫ — КАЧЕСТ — НАД — ГОДНО — ВЕННО — ЁЖНО». Если и попадались вполне разумные с виду заявления, то их смысл, если вдуматься, стремительно ускользал.

— Смотри, — обратился я к Дженни, — вот что это имелось в виду: «СВАДЕБНЫЕ ПЛАТЬЯ — СУПЕРСКИДКИ. РАСПРОДАЖА ВЕСЕННЕЙ КОЛЛЕКЦИИ»?

Дженни пожала плечами:

— Поторопиться с женитьбой, пока есть дешевое платье.

— Нет, а что вообще такое «весенняя коллекция свадебных платьев»? Кто их коллекционирует? Почему весенняя?

Дженни поморщилась.

— Вопросы не по адресу, я тут сама обалдеваю, — ответила она, — Ты вот лучше на это посмотри...

Я глянул, куда она указывала пальчиком, и увидел абсолютно черный щит с алыми строчками внизу: «ОПЯТЬ ПРОБЛЕМА С НАРКОТИКАМИ? ТЕПЕРЬ ДОСТАТОЧНО ПРОСТО ПОЗВОНИТЬ...» — и номер телефона.

— Предлагаешь позвонить? — усмехнулся я. — Вот только как понять, там лечат или продают?

— Или принимают доносы, — заметила Дженни.

Звучало логично.

— А вот смотри, — я показал ей магазин на обочине: — «Таможенный конфискат». Прикинь, сколько надо каждый день конфисковывать у пассажиров разной всячины, чтобы целые магазины открывать? — Я задумался. — Хотя если не у пассажиров, а у бизнесменов, и целыми вагонами... Все равно непонятно, откуда столько. Бизнесмены же не идиоты, постоянно на одни грабли наступать и нарушать закон, теряя свои вагоны.

Дженни пожала плечами.

— Это не конфискованное, а ворованное, все знают. Таможня просто ворует, а здесь продает.

— Абсурд, — сказал я. — И эта система так давно и открыто работает?

Неожиданно вмешался водитель.

— Да никакой это не конфискат! — сообщил он. — Врут они все! Я знаю эти магазины, они все на одном китайском складе в Клину закупаются. Просто название такое, чтоб народ шел.

Я опешил.

— Совсем бред получается! Выходит, магазин продает не ворованное, но специально обманывает, будто оно ворованное, потому, что ворованное люди покупают охотнее?!

— Пусть это будет сегодня нашей самой большой проблемой, — миролюбиво заключила Дженни.

Автобус свернул на лепесток и выехал на МКАД. Здесь оказалось на удивление свободно — МКАД был почти пуст. Водитель вдруг обернулся к нам почти всем корпусом и широко улыбнулся — мы с ужасом увидели, что все зубы у него стальные.

— Вот за что я люблю МКАД, — начал водитель, с азартом, — это за неожиданности! Никогда не знаешь...

— На дорогу смотри!!! — заорали мы с Дженни одновременно, вскидывая руки.

Водитель начал яростно тормозить, но было поздно — задница черного джипа продолжала лететь нам навстречу с бешеной скоростью.

Я схватил Дженни обеими руками и бросился на пол автобуса, стараясь прикрыть своим телом. Раздался оглушительный удар и звон, мир подпрыгнул и обрушился на нас горой таджиков с черенками от лопат.

Таджики гортанно кричали, причем, казалось, все сразу. Автобус стоял неподвижно, и мы рванулись наружу — кто-то из таджиков даже помог встать мне и Дженни.

Удивительно, но вроде никто не пострадал, даже водитель — он, матерясь, вылезал из кабины. У автобуса не было лобового стекла, а весь перед оказался смят. Досталось и джипу — здоровенная черная коробка превратилась сзади в гармошку. Из-за руля джипа вылезла лохматая дама в странном платье с вуалью и огромным пушистым воротником. Она принялась осматривать свой джип, ни на кого не обращая внимания.

— Эй! — заорал водитель. — Ты совсем долбанутая?! Зачем ты задом гонишь по МКАДу?!

Дама презрительно подняла на него взгляд, словно только что заметив.

— А твое какое дело? — визгливо ответила она, уперев руки в бока. — Хочу и гоню!

Водитель от возмущения открыл рот и снова закрыл.

— Ты больная что ли?! — снова заорал он. — Проехала поворот — езжай до следующего! Или аварийку включи и пяться медленно. Но кто ж задом так носится?!

— Это ты мне, сука, сказал? — прошипела дама, а затем вдруг бросилась, цокая каблуками, на середину проезжей части и истошно замахала руками: — Люди! Остановитесь все! Слышите? Я — Божена!!! Смотрите, что я сделаю, смотрите!

Она кинулась обратно, выхватила у одного из таджиков черенок, метнулась к автобусу и стала с истерическим визгом крушить стекло в двери кабины. От первого же удара на стекле появилась витиеватая трещина, но дальше оно на удивление крепко держалось, сколько дама ни старалась.

— Кто это? — спросила Дженни испуганным шепотом.

— Понятия не имею, — прошептал я. — Адская галлюцинация. Надо бежать отсюда, нас плющит просто ужасно!

— А куда бежать-то? — Дженни испуганно оглянулась. — У нас ни денег, ни документов, ни метро поблизости...

Машины невозмутимо катились по МКАДу, объезжая место аварии. За жестяным отбойником дороги начиналась странная местность: по бесконечному пустырю в зарослях прошлогоднего сухостоя валялись бетонные шпалы. Они были огромные — на грузовике такую не привезешь — и валялись в абсолютном беспорядке, словно кто-то рассыпал с неба гигантский коробок спичек. Далеко за полем торчали жилые высотки. Чуть по ходу у обочины вяло дымилась большая металлическая куча из обгорелых сетчатых ящиков. Приглядевшись, я понял, что это тележки из супермаркета, сваленные в груду. Кто их сюда привез в таком количестве, как ему удалось их поджечь и зачем — об этом я думать и не пытался. Бежать действительно было некуда.

В этот момент рядом притормозил второй автобус — точно такой же, только на лобовом стекле стояла табличка «ЗАКАЗНИК-1». Видимо он ехал за нами, потому что внутри сидели такие же оранжевые жилетки. Им, похоже, уже сообщили об аварии, потому что дверь призывно раскрылась и человек, высунувшийся оттуда, гортанно позвал всех внутрь. Таджики послушно набились в автобус, и мы тоже втиснулись последними.

Давка была такая, что нас прижало друг к другу, и мне пришлось обнять Дженни за талию — на ощупь через байковую пижаму она оказалась удивительно теплой и мягкой. Это было сейчас самое спокойное место посреди свихнувшегося мира. Похоже, Дженни тоже так думала.

— Куда мы теперь? — спросила она. — Мне как-то в общагу сейчас совсем не хочется.

— Поехали ко мне! — предложил я. — Поесть чего-нибудь приготовим...

— Поехали, — охотно согласилась Дженни.

В итоге автобус заехал на стоянку, забитую автобусами и людьми, и долго стоял с закрытыми дверями и выключенным двигателем. Наконец пришли какие-то парни с широким рулоном ткани цвета российского флага. Всех выпустили из автобуса. Парни, вооружившись бритвенным лезвием, принялись прямо на асфальте резать ткань на флаги и раздавать таджикам. А таджики стали кусочками скотча привязывать полотнища к черенкам от лопат.

— Экономней отрезай, не хватит, — ругался один из парней.

— Да и так квадраты, — огрызался его напарник.

Дженни как зачарованная наблюдала за этой картиной.

— Ты видишь то же самое, что и я? — спросила она, тревожно сжав мою ладонь.

— Не знаю. — Я пожал плечами. — А что видишь ты?

— Это флаг Франции. У России в центре синяя.

— Пойдем отсюда скорее, — решительно сказал я.

Но уйти оказалось непросто. Все вокруг было обставлено металлическими заграждениями, за которыми стояли молодые скучающие полицейские. Толпа медленно вваливалась в проход, становясь все плотнее и плотнее, но куда все движутся, было неясно. Иногда толпа останавливалась, затем начинала двигаться снова. Прямо передо мной маячила оранжевая жилетка, от которой пронзительно пахло асфальтом. Я крепко взял Дженни за руку, чтоб не потеряться, и предложил выбираться из потока вправо.

Как только справа появлялось место сделать шаг, мы смещались туда, и вскоре оранжевые жилетки сменились на вполне гражданские куртки, рубашки и вязаные безрукавки. Пару раз я подпрыгнул, чтобы посмотреть, что происходит, но видел лишь море голов, над которыми мелькали воздушные шарики, транспаранты, обращенные к нам белой стороной, и флаги самых разных цветов — желтые, зеленые, оранжевые. Совсем недалеко от нас над головами хлопало даже старинное полковое знамя, напоминающее штору: выцветший от времени золотой серп и молот на темно-кровавом бархате, с золотой бахромой и кистями.

Толпа все это время гудела, но невнятно. Вдруг какой-то мужик за нашими спинами ожил и принялся выкрикивать речевку хрипло и возмущенно:

— Кто!!! Блять!!! Если не Путин!!! — скандировал он. — Кто!!! Блять!!! Если не Путин!!! Я спрашиваю вас!!! Ответьте мне, кто?!! Кто!!! Блять!!!

Толпа невнятно загудела, а затем стала нестройно подхватывать.

— Слушай, — спросила Дженни, — а это за или против?

— Ты меня спрашиваешь? Понятия не имею. Вроде и выборы сто лет как закончились.

— Скажите, а митинг за или против? — обратилась Дженни к пожилой женщине в роговых очках с дужками, обмотанными зачем-то мятой и неряшливой фольгой.

Та посмотрела взглядом, полным ненависти и презрения. Стекла у ее очков оказались с невероятным увеличением, поэтому ненависть выглядела огромной. Затем вдруг не выдержала и гортанно заклокотала:

— Провокаторы! Провокаторы! Вам всё мало?! Всё мало?!

— Давай срочно выбираться, — я потянул Дженни за руку и принялся грубо расталкивать людей плечами.

Дело пошло заметно быстрее. Вокруг стоял дикий шум, мельтешили лица, а один раз мы даже повалили штатив с огромной камерой «НТВ++», который внезапно вырос из толпы перед нами. Напротив камеры стоял пузатый мужик в костюме клоуна с рыжей шевелюрой, накладным носом и выбеленным лицом. Похоже, ему было без разницы, с кем разговаривать, потому что, когда штатив упал, он на полуслове повернулся к нам и, не меняя интонации, продолжал говорить вслед, пока между нами не сомкнулась толпа: «...социальные льготы и пассионарность гражданского населения. Эта пассионарность сохранилась сегодня только в России как ответ на давление иностранных спецслужб. И здесь я хотел бы особо подчеркнуть два фактора, а именно...»

А потом толпа резко закончилась, и мы с размаху налетели на загородку, которую придерживал рукой здоровенный ушастый полицейский. На пальцах руки синела полустертая татуировка «ТУЛА».

— Куда прешь, — лениво пробасил он.

— Нам разрешено! — решительно сказал я.

— Матросы что ли? — недоверчиво спросил полицейский, оглядывая нас, а затем раздвинул перед нами загородки: — Идите, но обратно уже не пущу, — пригрозил он.

Оказавшись на свободе, мы нырнули в арку и оказались на параллельной улочке. Здесь было тихо, хотя шум толпы доносился и сюда. А потом толпа зашумела сильнее, а из далеких динамиков заиграла грустная песня. Над крышей поднялась разноцветная стая воздушных шаров. Следом — огромная надувная голова, она обвела окрестности добрыми нарисованными глазами. За головой вылезли плечи и туловище с надувными рукавами, изображавшее деловой пиджак со строгим галстуком. И гигантское воздушное чучело медленно поплыло в небо, покачивая подошвами исполинских ботинок.

— Что это было? — спросил я ошарашенно.

В ответ послышался далекий выстрел, а через секунду в небе расцвели гроздья праздничного салюта, провожая улетающую фигуру. Дженни вдруг уткнулась мне в грудь.

— Я не могу больше! — всхлипнула она. — Верните меня в нормальный мир! Отпустите меня!

— Пойдем, пойдем, — сказал я, обнимая ее за плечи. — Просто надо научиться вести себя так, будто все вокруг нормально. Пойдем спрячемся, скоро все пройдет.

Но ничего не проходило. Над головой грохотал салют, а мы шли по улицам, стараясь не смотреть на вывески и лица прохожих, в каждом из которых было свое безумие.

Из огромной фуры с надписью «ТРАНС» прямо посреди бульвара выгружали один за другим новенькие диваны в полиэтилене и ставили в два этажа.

Огромный пакет кефира на человеческих ножках кинулся нам наперерез, размахивая ручками и бумажной папкой. Изнутри тонкий девичий голосок, приглушенный слоями картона, предложил поучаствовать в социальном опросе всего на пять минут, и звонко выматерился нам вслед, когда мы прошли мимо, никак не реагируя.

Поперек дороги по земле тянулась здоровенная труба почти в человеческий рост, а через нее был выстроен деревянный переход с резными перилами и очень узкими ступеньками. Перед ним скапливалась очередь из прохожих. Какая-то бомжиха в драной меховой шубе деловито срывала с трубы пласты стекловаты и запихивала в свою клетчатую сумку на колесиках.

Крепкие тетки в одинаковых серых халатах и белых косынках, вооружившись ломами, методично выкорчевывали кирпичи тротуарной плитки и небрежно скидывали прямо на проезжую часть. За ними плелись трое хмурых мужиков с тачкой и лопатами, и забрасывали освободившиеся дыры дымящимся асфальтом, разравнивая его сапогами.

Красная «Ауди» с тонированными стеклами, устав тащиться в пробке за троллейбусом, вдруг взревела двигателем, подпрыгнула и вкатилась на бульвар, гулко стукнув днищем о бордюр. Она унеслась вперед по дорожке, распугивая пешеходов и мамаш с колясками, а чуть дальше мы уже видели, как она гудит с тротуара и сигналит фарами, пытаясь снова вклиниться в поток, причем за тем же самым троллейбусом.

Остальные машины выглядели не лучше. Один «Жигуленок» ехал с открытым капотом, из-под которого валил черный дым. Когда капот открывался слишком высоко, водитель высовывался по пояс из бокового окна и рукой слегка прикрывал его. В стальном кузове самосвала были насквозь прорезаны электросваркой громадные буквы «БГ433», и через них на дорогу плоскими струйками непрерывно тек песок. Старенький, но вполне респектабельный джип вез на крыше обычный железный бак для мусора — грязный и подписанный масляной краской «ЯСЛИ 7». У маленькой «Дэу» нежно-салатового цвета из распахнутой горловины бензобака торчал заправочный пистолет с обрывком шланга. Старинная «Волга» несла на своем капоте трехметровую иглу антенны — она с оттяжкой стегала ветви каштанов, растущих вдоль дороги.

Припаркованные автомобили стояли совсем дико и в совершено неожиданных местах. Но особенно меня почему-то поразил оранжевый эвакуатор: он торчал посреди тротуара, занимая все пространство, а прохожие обходили его по проезжей части. Судя по спущенным колесам и мусору, накиданному на площадку, стоял он здесь с зимы.

— Вот тут и живу, — сказал я Дженни, когда мы свернули во дворы и подошли к подъезду бетонной башни. — Заходи. Нам на последний этаж, лифт сейчас не работает.

— Сейчас не работает? — на всякий случай с ударением переспросила Дженни.

— Ну да. Его в будни утром выключают, а в шесть вечера снова включают. — Я покосился на нее. — Только меня не спрашивай, зачем. Может, электричество для каких-нибудь окрестных цехов экономят. Я здесь третий год живу, всегда так было.

— Вот я и думаю, — вздохнула Дженни. — Если мы приняли препарат сегодня, то как же оно всегда так было?

Я пожал плечами.

— Ну вот смотри, — продолжала Дженни, бодро шлепая по ступенькам резиновыми галошами, — у тебя на входе в дом целых четыре двери подряд, одна за другой. Четыре! Подряд! Это всегда так было?

— Ну да. Сначала кодовый замок, на второй — домофон, третья обычная, ну и четвертая железная...

— Ладно, а вот это что? — Дженни бесцеремонно указала пальцем.

— Это дядя Коля, — объяснил я. — Здравствуйте, дядя Коля.

— Здоров, — кивнул он, не отрываясь от экрана.

— А почему он сидит на лестнице в одних трусах?

— Ему дома жена курить запрещает.

— И он всегда так сидит?

— Нет, конечно. Зимой — в свитере.

— Но все равно сидит здесь? С телевизором на коленях? — допытывалась Дженни.

— Ну да... Пришли, вот моя квартира. — Я распахнул электрощиток и вынул из тайника ключ.

Переступив порог, Дженни с любопытством озиралась.

— Скажи, а вот эти все ведра и тазы... — начала она.

— Это не мое, — перебил я. — Это хозяйки. Она здесь почти не бывает. А моя комната вот тут.

— Нет, просто я никогда не видела столько ведер. Зачем они ей?

— Она домашнее мыло варит.

— Домашнее мыло? — отчетливо переспросила Дженни, внимательно глядя на меня. — Мыло? Домашнее?

Я пожал плечами.

— И это нормально? — подытожила Дженни.

— Вроде того.

Дженни долго смотрела на меня, а затем вдруг облегченно рассмеялась.

— Ну, слава богу. Я уж боялась, что все три дня будет плющить. А тебя, я вижу, уже отпускает потихоньку. Значит, скоро и меня отпустит.

— Что-то я не уверен, что меня отпускает, — пробормотал я, заглядывая в холодильник. — Слушай, еды нет, давай я в магазин спущусь?

— Я с тобой! — быстро сказала Дженни.

— Хочешь переодеться? — предложил я. — Майку и штаны найду, а вот с обувью не уверен...

— Зачем? — удивилась Дженни. — В пижамах и пойдем, полгорода уже прошагали.

— Ну теперь-то у нас есть во что переодеться.

— Так кругом же одни ебанутые, — возразила Дженни. — Чего мы будем выделяться?

— Тоже верно, — согласился я.

* * *

В магазинчике было немноголюдно, и мы с Дженни неспешно шли вдоль стеллажей. Я рассматривал ценники и этикетки, которые попадались по пути.

— Знаешь, нет, — сказал я, наконец. — Совсем меня не отпускает. Даже и не думает. Наоборот, все сильнее и сильнее накрывает.

— Ты уверен? — нахмурилась Дженни.

Я кивнул на коробку с кексиками:

— Вот это ты видишь, например?

Дженни присвистнула.

— Нет, ну может русский у них не родной, что они так фразы строят? — предположила она. — Хотя не до такой же степени: «коньячный спирт» без мягкого знака, а «пшеничная мука» — с мягким...

— Да это как раз ерунда, — отмахнулся я. — Ты на сам рисунок посмотри. Что они с осликом делают?

— Ой, бля... — не сдержалась Дженни и испуганно закрыла рот ладошкой.

— Ведь такое случайно не нарисуешь, верно?

Дженни кивнула, еще раз посмотрела на рисунок и покраснела.

— Давай возьмем, — сказала она решительно. — Покажем кому-нибудь. С кафедры психиатрии.

Мы пошли дальше, взяли сосисок, овощей и хлеб. Дженни остановилась у корзины с плюшевыми енотами, вынула одного и принялась рассматривать.

— Нравится? — с готовностью спросил я. — Берем, будет у тебя енот.

Дженни молча помотала головой.

— Если ты хочешь меня спросить, что делают плюшевые еноты в продуктовом магазине... — начал я.

— Почему у него из жопы белые ленты? — перебила Дженни. — Почему?

Я пригляделся. Действительно, прямо из задницы енота торчал целый пучок белых лент. Было их там три штуки — широкие, жесткие, длинные, чуть ли не полметра, покрытые нескончаемыми абзацами убористого текста на всех языках мира.

— Там написано, как стирать, — неуверенно объяснил я.

— Как люди научились стирать? — насмешливо переспросила Дженни. — Статьи из Википедии?

— Так всегда делают, — уверил я. — Вообще всегда. На всех игрушках мира. Не спрашивай меня, зачем.

— Вшивают в жопу? — уточнила Дженни. — Намертво? Их же никогда оттуда не выдрать. Смотри!

Она вдруг намотала ленты на руку и потянула изо всех сил. Ленты не оторвались, но задница енота вдруг треснула, и на пол посыпалась пенопластовая крошка.

Дженни испуганно запихнула енота в глубину ящика, отскочила в сторону и принялась делать вид, что рассматривает этажерку с вином. Даже сняла одну из бутылок.

— Возьмем? — предложил я. — Отметим знакомство.

— Что-то я боюсь, как оно на алкоголь ляжет, — нахмурилась Дженни. — Я же тебе рассказывала, как меня мутило от таблетки в клубе.

Вдруг послышался окрик.

— Молодые люди! Матросы! Я вам говорю! — раздраженно повторила кассирша, грозно приподнимаясь над своей кассой. — Положите обратно! Для кого объявление висит?

Дженни испугано вернула бутылку на место.

— В будни продажа алкоголя в Москве запрещена, — объяснила кассирша. — Только по выходным и праздникам. Не знаете, что ли?

Я покачал головой.

— Давно? — спросила Дженни тихо.

— С начала месяца, — ответила кассирша. — Вот приказ висит. Продажа любой продукции, содержащей алкоголь, в рабочие дни запрещена. Постановление правительства Москвы.

— Да мы и не собирались, — ответил я. — Просто смотрели.

— Просто смотреть вот сюда надо! — проворчала кассирша, снова указывая пальцем на ламинированные таблички, развешенные над кассой.

Мы подошли ближе и стали читать.

— А петрушка не продается вообще или тоже в рабочие дни? — аккуратно спросила Дженни кассиршу.

— Вообще, — процедила кассирша. — Там нашли наркотические вещества. Приказ главного санитарного врача Онищенко.

— Хорошо, а чеснок-то почему? — удивился я.

— Отравлений много было, — ответила кассирша и демонстративно отвернулась, качнув серьгами: в ее ушах на коротких серебряных цепочках висели маленькие пушистые мышата, изящно сшитые из какого-то породистого меха. Из попы каждого мышонка тянулся до плеча плоский белый ярлык с надписями на разных языках.

— А почему мобильными телефонами в торговом зале запрещено пользоваться? — спросила Дженни.

— Вам товар пробивать или вы мне нервы трепать будете? — вспыхнула кассирша. — Просто больные все какие-то... — с чувством добавила она, грозно махнув серьгами.

Я выложил перед кассой покупки. Кассирша ожесточенно тыкала в каждый предмет лазерным сканером, а затем всякий раз его откладывала и принималась набирать коды вручную. С пельменями она даже набрала код дважды.

— Марин! — вдруг заорала она в зал, поднимая голову. — Опять пельмени не пробиваются, посмотри код?

Ей никто не ответил.

— Не пробиваются, в базе нет, — сказала касcирша и бросила пельмени в ящик на полу.

Там уже лежали две такие же пачки, только сильно раскисшие. Следом кассирша схватила коробку с кексами и привычным движением швырнула туда же.

— А это сейчас вообще нельзя, — пояснила она. — Вы на упаковку смотрели?

Дженни густо покраснела. А я набрался наглости и все-таки поднял на кассиршу вопросительный взгляд.

— Там в составе коньячный спирт, — объяснила кассирша. — С вас двести девяносто три семьдесят.

* * *

Дженни сидела в кресле, скрестив ноги. Перед ней лежал мой старенький ноутбук, она копалась в интернете.

— Слушай, вообще пиздец, — вдруг сказала она. — Извини, другого слова нет.

— Что там?

— Госдума обсуждает вопрос установки счетчиков на канализационных трубах! Хотя нет, стоп... Пресс-секретарь тыры-пыры такая-то... успокоила журналистов, объяснив, что... Ага, ну, слава богу, пишут: законопроект не коснется самих жилых помещений! Вот перечислено: только государственных учреждений, предприятий, офисов... — Дженни замолчала, продолжая шевелить губами. — Хотя, нет, коснется! А также санузлов, принадлежащих жилым помещениям в квартирах граждан.

— Это где такое? — спросил я устало.

— Да это везде! — Дженни подняла глаза. — Если конкретно — ленту новостей ТАСС читаю. Просто подряд. — Она снова уткнулась в экран: — В Кемерово неизвестные угнали тепловоз. Епископ брызнул в лицо журналистке расплавленным оловом. В Москве проезд по улице Обручева с сентября станет платным. Иран объявил... Ого! Иран объявил войну Египту и Венгрии! Командующий ВВС США заявил... — Дженни замерла с открытым ртом. — Стоп, это я вообще читать не буду. Вдруг оно от нашего внимания запускается? Так и нас с тобой разбомбят...

— За два дня не успеют, — возразил я. — Нам осталось-то два дня продержаться.

— Британские ученые обнаружили на орбите... — снова начала Дженни. — А нет, пустяки. Президент России подписал указ о повышении пенсионного возраста до семидесяти пяти... Тоже ерунда. В Павлово охранник госпиталя... Чушь собачья. Стоп! В Павлово охранник госпиталя ФСБ прострелил пациенту здоровую ногу из-за брошенного окурка.

— Чего? — насторожился я.

— Дело закрыто за отсутствием состава преступления. — Дженни подняла на меня глаза: — Слушай, я не могу больше! Не могу!

— Успокойся, — сказал я, присаживаясь рядом и обнимая ее. — Надо просто потерпеть. Понимаешь?

Дженни всхлипнула и кивнула.

* * *

— Все! — сказала Дженни, едва переступив порог, и со злостью швырнула сумку с тетрадями в темноту коридора.

Загремели падающие ведра.

— Ну ладно тебе... — Я обнял ее и поцеловал. — Что опять стряслось?

— Четвертый день! — всхлипнула Дженни. — Четвертый уже пошел! А оно только хуже!

— Где?

— Да везде! — Дженни топнула ножкой. — Везде! Ты не видишь?

— Вижу, но терплю, — вздохнул я. — Сегодня даже в институт не пошел. А у тебя что нового?

— Ничего особенного! — с вызовом сказала Дженни. — По закону божьему на нашем курсе будет не зачет, а курсовая. Выдавали сегодня темы, мне досталось «Мощи ли молочные зубы». Я не могу больше!!! Не могу!!!

Я решительно кивнул.

— Дженни, давай съездим в госпиталь? Ну, извинимся, что убежали, спросим, что делать. Одежду, опять же, может отдадут.

— Мобилку, — кивнула Дженни. — Мобилку особенно жалко. И наушники.

Госпиталь почти не изменился. Только перед зданием теперь стояли два автобуса: второй был зеленый — с расплющенной мордой и без лобового стекла, зато с уцелевшей табличкой «ЗАКАЗНИК—2». Профессор возился внутри, вывинчивая что-то из кабины. Он был хмур, наше появление его не удивило, но и не обрадовало.

— Вы за деньгами? — спросил он сходу. — Денег не будет. Вы убежали, мы так не договаривались.

— Послушайте... — начала Дженни.

— Не будет денег! — упрямо повторил профессор. — Нет у нас сейчас денег. Нету. Нам Рустама пришлось отмазывать, нет денег.

— Да не нужно нам ваших денег! — крикнул я с отчаянием. — Скажите просто, когда это кончится? Когда нас отпустит?!

Профессор удивленно посмотрел на нас.

— А я вас и не держу, — сказал он. — Зачем вы мне нужны? Поднимайтесь на пятый, Ксения вам одежду вернет. Ну и всего вам доброго.

— А препарат когда прекратит действовать? — спросила Дженни.

— Какой препарат? — удивился профессор. — А, вы про эксперимент что ли? А всё закончилось.

— Да не закончилось же! — закричали мы хором. — Он же не отпускает!

— Кто? — изумился профессор.

— Препарат!

— Вы с ума сошли? — Профессор отложил отвертку и вытер замасленные руки об халат. — Это плацебо.

— Что?!

Профессор заговорщицки подмигнул и сообщил доверительным шепотом:

— У нас нет никакого препарата. У нас и лаборатории уже давно нет. Просто есть проект, есть финансирование, и начальство требует отчетов. Так что мы пока проводим вторую половину эксперимента. Чтобы отчитаться хотя бы на пятьдесят процентов.

— Какую вторую половину? — не понял я.

— Контрольная группа, — объяснил профессор. — Вы ж медики, должны знать: в любом эксперименте половина испытуемых — контрольная группа. Они принимают не препарат, а просто воду. Вот это вы и были.

— Так значит... — опешил я, — не было никакого препарата?

— Не было, — подтвердил профессор. — Я ж вам сразу намекнул, что никакого действия на ваш организм не будет. Помните? Правду я вам не мог сказать, потому что какой же тогда эксперимент? Но воду-то в стаканчики я набирал прямо при вас из крана. Или вы не обратили внимания?

Я замолчал потрясенно. Дженни тоже молчала.

— Так что же это получается? — наконец произнесла она одними губами. — Нас теперь уже никогда не отпустит?

март 2012, Москва

© Леонид Каганов http://lleo.me

ДАЛЕКАЯ ГЕЙПАРАДУГА

Комиссия РОНО к первому уроку не приехала. Не приехала она ни ко второму уроку, ни к концу большой перемены. Старый учитель русского языка и литературы, а по совместительству — толерантности и мультикультуризма, зашел попрощаться с директором, виновато развел руками на пороге кабинета и ушел домой. Юрий Васильевич смотрел из окна, как грустный словесник, проработавший в этой школе сорок лет, ковыляет по школьному двору, одной рукой опираясь на трость, а другой придерживая на голове старомодную шляпу, которую норовил сорвать холодный октябрьский ветер.

Прозвенел звонок. Гул и визги за дверью начали стремительно стихать, и вскоре школьные коридоры опустели. Юрий Васильевич побарабанил пальцами по сенсорной панели, и над столом снова возникла прозрачная голографическая таблица расписания. Две клетки в ней упорно пустовали — заполнить их было нечем. Юрий Васильевич поднял руку и подвигал в пространстве блоки туда-сюда. И что ей приспичило уходить в декрет? Кто же будет вести географию со следующей четверти на таком мизерном окладе?

За дверью послышались шаги. Они были совсем не детские — цоканье каблуков и размеренный топот ботинок. Затем дверь без стука распахнулась — в кабинет входила комиссия из РОНО. Возглавляла ее полная дама неопределенного возраста в сером деловом пиджаке, с высокой копной черствых от лака волос и смешной фамилией Дурцева — давний предмет шуток в учительской. Рядом вышагивал ее неизменный секретарь Гриша — застенчивый верзила, молодой и румяный, который постоянно краснел, словно ему вечно было неудобно за свою службу. А вот третий человек оказался незнакомым — смуглый кавказец с курчавой бородкой. Одет он был в безупречный костюм-тройку, лакированные черные ботинки и почему-то в папаху.

— Так, — произнесла Дурцева, по-хозяйски оглядывая кабинет. — Почему портрет президента старый? — спросила она.

— Здравствуйте, — ответил Юрий Васильевич, вставая к ней из-за стола и стараясь выглядеть жизнерадостно. — Что же вы так долго, мы вас ждали с утра.

— Пробки, — пробасил Гриша и покраснел, опустив глаза в пол.

— Хотите чаю, кофе? Есть конфеты... — продолжал Юрий Васильевич. — Он обернулся к незнакомцу: — Позвольте представиться, я директор этой школы, меня зовут Юрий Васильевич.

— Баркала, — гортанно представился человек в папахе. Юрий Васильевич пожал ему руку.

— Нет времени на чай, — отрезала Дурцева. — Проведите нас на урок.

Директор вздохнул.

— К сожалению, мультикультуризм и толерантность по пятницам у нас идут первым и вторым часом.

— И что вы хотите этим сказать? — насторожилась Дурцева.

— Ничего, просто уроки закончились. Учитель ушел домой, он пожилой человек. Дети на других занятиях.

В кабинете воцарилась зловещая тишина.

— Вы нас подводите, — отчеканила Дурцева, холодно глядя в глаза директору. — Вы знали, что к нам поступила жалоба на учителя толерантности. Вы знали, что сегодня должна состояться показательная проверка на его уроке. Вы знаете, что созвана комиссия, приехал даже представитель диаспоры, очень важный и занятой человек.

— Баркала, — уточнил человек в папахе.

— Вы знали, — продолжала Дурцева, — что от результатов этой проверки зависит не только, останется ли он учителем, но и отчасти ваша должность. Создается впечатление, что вы уклоняетесь от проверки.

— Ну что вы! — развел руками Юрий Васильевич. — Зачем вы так? Сами посудите — я же не могу поменять расписание уроков. Когда мы с вами говорили по телефону, я же сказал, что толерантность и мультикультуризм у нас сегодня только до большой перемены. Мы вас ждали с утра, пятиклассникам велели прийти в парадной одежде.

— Вас послушать, так выходит, я во всем виновата? — отчеканила Дурцева.

Юрий Васильевич молча развел руками.

Дурцева кинула взгляд на маленькие часики на запястье.

— Хорошо, — решительно кивнула она. — Раз уж мы здесь, давайте проверим какой-нибудь другой урок.

— Так ведь жалобы не было... — пробасил Гриша и покраснел.

— И очень хорошо, что не было жалобы, — отчеканила Дурцева. — Тем независимей будет проверка.

Юрий Васильевич подошел к столу и покрутил голограмму расписания.

— Смотрите, у нас сейчас в спортзале идет физра, в мастерских — труд, а также мы можем сейчас посетить урок географии и физики. Что бы вы хотели посмотреть?

— Мы осмотрим всё, — решительно сказала Дурцева.

* * *

Урок географии комиссию не заинтересовал, за исключением Баркалы, который завороженно смотрел, цокая языком, на географичку и ее указку, которая порхала по светящейся доске в районе Ближнего Востока.

— А почему она с таким животом? — строго спросила Дурцева, когда они вышли в коридор.

— Она скоро уходит в декрет, — сообщил Юрий Васильевич. — Это для школы большая проблема, мы ищем учителя географии, и я как раз хотел с вами поговорить...

— А почему она у вас уходит в декрет посреди учебного года? — перебила Дурцева.

Юрий Васильевич ничего не ответил.

— И как не стыдно с таким животом выходить к детям? — вдруг возмущенно произнес Гриша.

Юрий Васильевич изумленно глянул на него — Гриша тут же залился румянцем и опустил глаза.

— Пройдемте в спортзал, — предложил Юрий Васильевич.

В спортзале было светло и гулко. Девятый класс прыгал через резиночку.

— Ррряс-два! — командовал физрук Валерий. — Рряс! Левой! Левой! Ровняйсь! Смиррр-на!

Все замерли и обернулись.

— Продолжайте, — взмахнула рукой Дурцева.

— По команде... Рряс! Два! — как ни в чем ни бывало продолжил физрук, и воздух снова наполнился грохотом десятков ног.

Дурцева долго вглядывалась в прыжки, слегка наклоняя голову то налево, то направо.

— Это хорошо, — похвалила она. — Тут чувствуется дисциплина.

— Валерий Петров — хороший педагог, бывший военный, — охарактеризовал физрука Юрий Васильевич. — Он у нас ведет уроки военной подготовки, физры и чтения. Кроме того, он по своей инициативе организует для детей походы.

— Походы куда? — настороженно обернулась Дурцева.

— На природу, в свободное от уроков время. Для желающих.

— Это надо прекратить, — сказала Дурцева. — В программе такого нет. Гриша, сделайте пометку, проконтролируем.

Юрий Васильевич мысленно выругался.

— А почему они все прыгают через резинку? — заинтересовалась Дурцева.

— Толерантное межполовое воспитание, согласно присланной вами методичке от февраля нынешнего года, — сухо отчеканил Юрий Васильевич. — Женские виды спорта чередуем с мужскими в равной пропорции. Сегодня урок женских видов спорта — мальчики наравне с девочками учатся прыгать в резинку. В следующий раз будет футбол и бокс.

— Какой-то странный вид спорта — резинка, — подал голос Гриша.

— К сожалению, в методичке не расшифровывается, что такое женские виды спорта, — возразил Юрий Васильевич. — Мы решили на педсовете, что это прыжки через резинку и вращение обруча. Вы знаете какой-то другой чисто женский вид спорта?

— Ну, например... — Гриша надул щеки и задумался, а затем вдруг покраснел.

— Здесь мне всё нравится! — удовлетворенно подытожила Дурцева. — Идемте дальше.

Уже на подходе к кабинету отчетливо слышался добродушый басок старика Михалыча.

— Да шош ты... — ворчал он. — Хто ж так железо пилит? Так, дочка, железо не попилишь! Ты не рви, шож как эта... да стой, полотно угробишь! Ты плаа-а-авненько веди... вот, о, да — ну? Води-води! Вишь, молодец какая? Совсем, значить, другое дело! Во, стружа пошла сразу...

Дурцева распахнула дверь и вошла в мастерскую. Здесь пахло краской, маслом и металлическими опилками. Школьники — мальчики и девочки в одинаковых фартуках — трудились над верстаками, распиливая ножовками пруты арматуры. Вдоль верстаков расхаживал Михалыч. Увидев комиссию, он махнул детям рукой, чтоб продолжали работать, а сам подошел поближе.

— Толерантное межполовое воспитание, — пояснил Юрий Васильевич, — предписывает одинаковые навыки труда для мальчиков и девочек.

— Ага, мы тута, значить, железо пилить учимся, — подтвердил Михалыч. — Пилим, значица, и красим в черный цвет. Девчонкам, понятдело, трудно. Но тож стараются...

Дурцева молча осматривала класс.

— А старшим классам я преподаю, значить, сварку, — пояснил Михалыч. — Сварка — оно всегда дело полезное, и уже, считай, профессия. Верно ж говорю? Пиление, сварка и покраска — вот три, значить, главных предмета нашего труда. Пиление, покраска и сварка.

— Почему у вас в коридоре перед входом такое нагромождение железных рам? — кивнула Дурцева на дверь.

— Дык то ж оградки лежат готовые, сваренные и покрашенные. Материал учебный, значить, производим. Скоро, значить, грузовик приедет и увезет.

— Надо увезти, — подтвердила Дурцева. — Отметь, Гриша. Так, что у нас еще?

— Физика, — подсказал Юрий Васильевич.

— Физику не хочу, — поморщилась Дурцева. — Что там может быть такого, в физике? Она глянула на свои часики. — Хотя... давайте физику заодно посмотрим, будет полная проверка. Отметь, Гриша — провели полную проверку школы.

Шестиклашки в кабинете физики по команде вскочили и встали рядом с партами.

— Здравствуйте, Юрий Васильевич! — нескладным хором поприветствовали они.

— Здравствуйте, мои хорошие, — кивнул Юрий Васильевич. — Садитесь, продолжайте. Мы отсюда немножко посмотрим, как вы учитесь.

Молодая физичка Мариночка, первый год после педучилища, защебетала снова:

— И вот однажды пастух Магнус заметил, что железные гвозди в его сапогах прилипают к странному камню! Этот камень назвали «камнем Магнуса» или магнитом. Посмотрите!

В руках у Мариночки вдруг появился металлический брусок. Половина бруска была окрашена ярко-красной краской, другая половина — синей. Мариночка поднесла к бруску металлическую указку. Хлоп! Указка прилипла.

— Видите? — торжествующе сообщила Мариночка. — Сила магнитного притяжения способна удерживать металлические предметы! Впервые магнит упоминался еще в шестом веке до нашей эры древнегреческим философом Фалесом.

— Кем? — тихо переспросил Гриша и покраснел.

— Но первая книга о магните была написана только в тринадцатом веке нашей эры. Ее написал средневековый ученый Петр Перегрин. Она так и называлась «Книга о магните». Перегрин писал, что у магнита есть два полюса. Он называл их северным и южным. Посмотрите! — Мариночка подняла брусок так, чтобы все видели: — Северный полюс — синий, южный полюс — красный. Они похожи, но они такие разные! Как мальчики и девочки!

«Господи, что она плетет!» — подумал Юрий Васильевич.

— Теперь смотрите, мы берем второй магнит... — В руках Мариночки появился второй такой же брусок. — И пробуем их соединить разными концами. Щелк! Видите, какой крепкий получился союз? Но стоит нам их разнять... разнять... вот. И попробовать соединить одинаковыми концами... Видите? Одинаковые — никак не хотят соединяться! Ну никак не хотят!

— Это почему же они не хотят? — вдруг прогремел на весь класс голос Дурцевой.

Наступила тишина, дети разом обернулись. Мариночка растерялась.

— Ну... это же магниты... — произнесла она. — Попробуйте сами!

В гробовой тишине Дурцева прошагала к учительскому столу и взяла из рук Мариночки оба магнита. Она пробовала их соединить сперва двумя синими концами, затем двумя красными, но магниты не давались — соскальзывали и рвались из рук.

— Не понимаю, — ледяным тоном произнесла Дурцева, оглядывая Мариночку с ног до головы. — Вас послушать, так разное может соединяться, а одинаковое — не может?

— Так это же магниты... — тихо повторила Мариночка.

— Это очень нетолерантные магниты! — отчеканила Дурцева. — А вы их сравнили с мальчиками и девочками!

«Начинается...» — подумал Юрий Васильевич с ужасом.

— Вас послушать, — возмущенно продолжала Дурцева, — то семью могут создавать только граждане разного пола, а людям одного пола следует отталкиваться друг от друга?

— Я такого не говорила! — взвизгнула Мариночка испуганно.

— А вот и говорила! — поддакнул Гриша и покраснел.

Дурцева встала пред всем классом и снова попыталась свести красные полюса двух магнитов.

— Безобразие! — сообщила она возмущенно. — Вы преподаете детям нетерпимость к монополовым союзам! Что же из них теперь вырастет?

Юрий Васильевич шагнул вперед и примиряюще поднял руку:

— Минуточку! Мы, наверно, неправильно друг друга поняли. Магнетизм, как свойство физики, известен много тысячелетий, его изучение входит в школьную программу физики, согласно методичке...

— А вы мне не тычьте моей же методичкой! — возразила Дурцева и угрожающе подняла вверх магниты, снова с усилием пытаясь их свести. — Видите? Видите, что вы преподаете?

— Давайте пойдем в коридор, я все объясню... — предложил Юрий Васильевич.

— Мы не в коридор теперь пойдем с вами, а в суд! — рявкнула Дурцева и сделала еще одну попытку свести магниты. — Мало того, что ваш учитель толерантности на уроках мультикультуризма читает стихи и рассказывает о негритянском происхождении русского поэта Пушкина, будто в России нет настоящих примеров мультикультурной интеграции этнических диаспор... Так у вас еще и на физике преподается превосходство разнополых браков! У вас разное, значит, охотно сближается, а одинаковое, значит, близости избегает?

— Это же просто магниты... — с отчаянием произнесла Мариночка.

— Суд разберется, — отчеканила Дурцева и подняла магниты вверх: — А это я забираю! Гриша, пометь.

* * *

На ознакомительное слушание Дурцева не явилась. Судья Карагаева оказалась чем-то похожа на нее, только вместо серого пиджака носила коричневый, а вместо часов у нее на запястье висел довольно легкомысленный браслет из засаленных деревянных шариков.

Карагаева долго листала методичку и заявление Дурцевой на трех листах.

— Магнетизм, как явление, — рассудительно бубнил Юрий Васильевич по второму кругу, — входит в обязательную школьную программу.

— Со времен Древней Греции! — подсказывала Мариночка.

— Отталкивание одинаковых полюсов магнита — закон природы, а не злой умысел. Про гомосексуальные браки на уроке физики никто не говорил и говорить не мог — спросите у детей.

— Синий полюс магнита называется северным, красный — южным, — подсказывала Мариночка.

Судья Карагаева подняла глаза.

— Вас послушать, — произнесла она брезгливо, — то юг от юга хочет отделиться? Нет ли в этом намеков на межрасовые конфликты?

— Речь только о магните, — терпеливо напомнил Юрий Васильевич. — Это просто свойства магнита.

— Я умею читать, не слепая, — сообщила судья Карагаева, кивнув на папку. — Назначаю заседание на следующий четверг.

С тяжелым сердцем Юрий Васильевич и Мариночка покидали кабинет судьи.

— И имейте в виду, — строго сообщила Карагаева, когда они уже выходили за дверь. — У нас идиотов нет. Я не нашла в вашем магните преступления и не собираюсь поддерживать истца.

— Спасибо вам от лица всей педагогики! — воскликнул Юрий Васильевич и почувствовал, как от сердца отлегла тяжесть, с которой он жил последние две недели.

На заседание суда явилась вся троица — Дурцева, Гриша и Баркала, а также юрист РОНО — молодой бритый парень с цепким взглядом из-под золотых очков.

От школы в суд пришел Юрий Васильевич, Мариночка и Михалыч, тоже остро переживавший случившееся.

Юрий Васильевич боялся, что Дурцева станет напирать на то, что Мариночка, якобы, говорила что-то о гомосексуальных браках на примере магнита. На этот случай среди шестиклашек пришлось провести диктант, и в портфеле Юрия Васильевича теперь лежала толстенькая папка из двадцати восьми тетрадных листков, где разными детскими почерками, с ошибками и без ошибок, с помарками и без помарок, было написано: «Являясь учеником 6-го класса «Б», я официально заявляю, что на уроках физики мне ни разу не доводилось слышать от нашей учительницы Поповой Марины Юрьевны о гомосексуальных связях, лесбийских союзах, бисексуальном, однополом и разнополом сексе, взаимной мастурбации и остальных аспектах толерантного межполового воспитания, не имеющих отношения к физике».

Эти заявления не пригодились. Оказалось, Дурцева не собиралась клеветать на Мариночку — ее возмущал сам магнит.

— Вы только посмотрите! — восклицала она, пытаясь свести вместе то два синих конца, то два красных. — Одинаковые отталкиваются, а разные — хоп! Вы видели такое? И это они преподают детям в школе!

— Я не поняла, какие ваши предложения? — сухо перебила судья Карагаева. — Не преподавать в школе магниты?

— А я не знаю! — возмущенно заявила Дурцева и тряхнула своей лакированной копной. — Но надо что-то делать с этим!

— А кто знает? — спросила судья Карагаева и оглядела зал.

Вдруг поднял руку Михалыч.

— У меня, значить, рациональное предложение имеется! — сказал он. — Я, значить, предлагаю магниты зашкурить и покрасить в черный.

— Это не решит проблему! — обернулась Дурцева. — Это цветовой обман! Вам все равно придется признать, что концы у магнитов бывают разного вида, и одинаковые почему-то у вас во время урока отталкиваются!

— Минуточку, а это точно? — переспросила судья Карагаева. — Возможно, просто неправильно покрашено, а на самом деле отталкиваются разные концы?

— И это тоже перегиб! — возразила Дурцева.

— Послушайте! — возмущенно вскочила Мариночка. — Магнит — это просто явление природы! Нельзя ничего сделать против природы!

— Ах, вот как мы заговорили? — вскинулась Дурцева. — Вас послушать, так и гомосексуальные браки против природы?

— Я такого не говорила! — взвизгнула Мариночка.

Судья Карагаева стукнула молотком по столу.

— Тишина в зале суда! — приказала она хмуро. — Дайте и мне тоже посмотреть эти магниты!

Адвокат Дурцевой взял магниты, подбежал к судье, вручил ей, а затем стал что-то шептать на ухо.

— Отойдите от меня и сядьте на место! — скомандовала Карагаева ледяным тоном.

Она долго вертела магниты в руке — то пытаясь приложить их одинаковыми полюсами, то слепляя разными.

Наконец, отложила магниты, взяла в руку молоток, подняла его и некоторое время думала о чем-то своем. В зале стояла гробовая тишина. Все ждали. Судья стояла с поднятой рукой долго, глубоко задумавшись. А затем решительно стукнула молотком и произнесла:

— Назначаю экспертизу магнита!

Дурцева вскочила:

— Но это должен быть грамотный эксперт!

— Мы пригласим экспертом главного директора главного института физики, — заверила судья Карагаева. — Уж не знаю, кто там сейчас директор. Не настолько разбираюсь в физике.

* * *

Следующее заседание состоялось почти через месяц, но за этот месяц произошло гораздо больше событий, чем хотелось бы Юрию Васильевичу. Неутомимая Дурцева успела показать магнит на заседании Министерства образования. И хотя магнит особого интереса не вызвал, но в зале случились телевизионщики, которые в перерыве взяли у Дурцевой интервью и показали в новостях под заголовком «безнравственный магнит». Новость неожиданно привлекла огромное внимание, интервью повторили по всем федеральным каналам и принялись громко обсуждать в прессе и в интернете. Мнения разделились — одни считали Дурцеву сумасшедшей, другие заявляли, что Дурцева права, и преподавать в школе магнит безнравственно. Телефон Юрия Васильевича разрывался от звонков журналистов, но он отказывался от всех интервью, и всем учителям своей школы тоже запретил общаться с журналистами. В результате журналистам удалось отловить возле школы нескольких детей и взять интервью у них. Ничего толкового дети не рассказали, лишь отвечали, что не знают, почему магниты ведут себя именно так. Какая-то совсем маленькая первоклашка, ожидающая, пока брат заберет ее домой, поделилась с журналистами, что ей очень нравится, когда магниты отталкиваются, потому что это смешно. Журналисты уже начали разочарованно сворачиваться, когда подошел брат девочки — серьезненький шестикласник — и рассказал, что учится в физмат-школе, а на вопрос журналистки, что они изучают, ответил, что сейчас изучают дискриминант. Журналистка пришла в необычайное оживление, и репортаж с мальчиком тоже прошел по всем федеральным каналам с заголовком «неприкрытый дискриминант наших школ». Юрий Васильевич благодарил судьбу за то, что мальчик был из другой школы.

В итоге зал суда оказался забит народом, журналистами и блогерами.

Целый час судья Карагаева зачитывала экспертное заключение. Экспертом выступил академик Солодовничий, директор института ядерной физики и физики частиц. Карагаеву было жалко — она мучилась, запиналась, повторяла незнакомые слова с разными ударениями, пытаясь нащупать на слух правильное, и шла дальше.

Юрий Васильевич, историк по образованию, совсем ничего не понимал в экспертном заключении. Мариночка призналась шепотом, что тоже ничего не понимает. Академик Солодовничий парил в каких-то собственных облаках и, похоже, понятия не имел, что от него хотели. Юрий Васильевич специально накануне почитал о нем в интернете — Лев Ильич Солодовничий был крупным международным физиком-теоретиком, и в свои восемьдесят три, по уверениям коллег, полностью сохранял ясный ум и работоспособность. «Сегодня, в 2041 году, теория магнитного поля хорошо изучена физикой...» — такими простыми словами начиналось его экспертное заключение, но это были первые и последние простые слова на сорока с лишним печатных листах. Академик Солодовничий писал в своем экспертном заключении о единой теории поля, о теории струн, о бозонах, одномерных объектах, о каких-то непонятных спинах, о постоянной Планка, Адронном коллайдере и принципе суперсимметрии. Часть страниц была посвящена свойствам вакуума, часть — Большому взрыву и расширению Вселенной.

«Говоря простым языком, — заканчивал свое эссе академик Лев Ильич Солодовничий, — магнитное взаимодействие является одним из проявлений общего электромагнитного, из чего следует, что гомополюсные концы магнитов не могут перестать отталкиваться, пока отталкиваются одноименные электрические заряды, согласно действующим законам. Теоретически одноименные заряды могут перестать отталкиваться лишь за Горизонтом событий внутри Черной дыры. Для возникновения Черной дыры диаметром, достаточным для размещения за Горизонтом событий двух школьных магнитов, необходимо переоборудование Новосибирского коллайдера на сумму ок. 4 млрд долларов. Такой эксперимент был бы крайне важен для понимания законов Вселенной, но он не совместим с человечеством, потому что испарение Черной дыры подобного диаметра окажется заведомо ниже, чем ее рост за счет поглощения окружающей материи».

Судья Карагаева отложила папку, достала белый платочек и оттерла испарину со лба.

— Я обращаю внимание суда, — послышался голос Дурцевой, — что ученый тоже употребил выражение, я заранее извиняюсь перед присутствующими, — «гомополюсные концы».

Судья Карагаева взяла в руку молоток, подняла его вверх и глубоко задумалась. В зале наступила тишина, лишь щелкали затворы фотоаппаратов.

— У меня, значить, рацпредложение имеется! — вдруг послышался голос Михалыча. — Я предлагаю зажать, значить, магниты насильно в тиски на верстаке, шоб не дергались, и пройтись, значить, по шву сваркой. И будут, значить, вместе красный и красный, никуда не денутся!

— Насилие и принуждение — не наш метод! — тут же отреагировала Дурцева.

— Пользуясь случаем, — вдруг медленно заговорила судья Карагаева низким грудным голосом, и в зале тут же наступила тишина, — я хотела спросить у академика, которого в этом зале, к сожалению, нет, правда ли можжевеловые браслеты хорошо очищают кровь от шлаков... — Она надолго уставилась на свое запястье. — Но теперь даже и не знаю, есть ли смысл...

Судья задумчиво отложила молоток, так и не ударив по столу, и снова раскрыла папку с экспертным заключением, шевеля губами. Похоже, она никак не могла принять нужное решение. Зал зашумел и все заговорили разом.

Вдруг Карагаева что-то увидела, резко отчеркнула ногтем строчку в заключении, снова схватила молоток и трижды стукнула по столу так неистово, словно пыталась прибить убегающего таракана:

— Вот написано: «не могут перестать отталкиваться, согласно действующим законам». Ясно? Всё, иск отклонен, заседание закрыто, все свободны.

— Протестую! — вскинул руку адвокат Дурцевой. — Нет такой статьи в действующем законе!

Но его уже никто не слушал.

* * *

Дни потянулись обычной вереницей, накатились мелкие проблемы. Началась вторая четверть, выпал снег, географичка ушла в декрет, РОНО, разумеется, никого взамен не прислало и бюджетной ставки не выделило. Географию вызвался преподавать Михалыч. Юрий Васильевич пришел на его первый урок. Вращая глобус, Михалыч начал так: «Все мы, значить, в землю нашу ляжем рано или поздно. Но прежде неплохо бы знать, как земля наша устроена. Об том и предмет география...» Юрий Васильевич не выдержал, прервал урок и стал преподавать географию сам.

Дурцева в школе больше не появлялась. Пресса еще немного пошумела и занялась более крикливыми новостями. Постепенно обо всей этой истории забыли. Но однажды утром, где-то в районе второго урока в кабинет Юрия Васильевича робко постучали.

— Войдите! — скомандовал Юрий Васильевич.

На пороге появился шестиклассник Степа Кузнецов по кличке Кузя. Степа был пареньком смекалистым, учился неплохо, и к директору его еще ни разу не отправляли.

— Что натворил? — нахмурился Юрий Васильевич.

— Я просто так зашел, — смутился Кузя.

— Просто так в кабинет директора не ходят. Чего такой напуганный? Рассказывай.

— Показать вам одну вещь хотел, Юрий Васильевич, — Кузя торопливо задрал майку и достал из-за пояса планшет.

Юрий Васильевич с недоумением смотрел на него.

— Сейчас, — сказал Кузя, — ковыряясь в планшете, сейчас найду...

— Что же там такое? — удивился Юрий Васильевич. — Объясни своими словами.

— Своими тут не объяснишь, — ответил Кузя грустно и совсем по-взрослому. — Вот, смотрите. Это только что опубликовано. Я как увидел — сразу отпросился в туалет и побежал вам показать...

Юрий Васильевич недоуменно взял планшет в руки. Перед ним был свежий выпуск ежедневного видеоблога президента России. «Черт, надо портрет в кабинете поменять», — вспомнил Юрий Васильевич и нажал воспроизведение.

Президент выглядел стареньким и осунувшимся. Он сидел в кресле-качалке, укрытый клетчатым пледом, и теребил в руках какую-то планшетку, поминутно в нее заглядывая — то ли читал тезисы, то ли продолжал игру. Но говорил при этом ровно, красиво и без запинок, хотя голос его по-старчески дребезжал:

«Сегодня, — говорил президент, — я бы хотел снова поднять нашумевший вопрос о статусе магнита на территории Российской Федерации. Мы — великая многонациональная страна, соблюдающая традицию межполовой толерантности, многоконфессиональности и мультикультуризма. Сегодня, когда воспитание толерантности закреплено в Конституции, а различия между сексуальным меньшинством и большинством окончательно стерты, мы с недоумением и озабоченностью наблюдаем такие тревожные факты, когда на территории Российской Федерации школьные магниты демонстрируют нам нарочитое отталкивание гомополюсов. Приведу пример... — президент вдруг отложил планшетку, засунул руку под плед, и вынул два магнита: — Этот пример мне недавно прислали активисты из Министерства Образования. Посмотрите... — Он развернул магниты красными полюсами друг к другу и попытался их свести. Магниты выскальзывали, и казалось, будто руки президента дрожат. — Так ведут себя сегодня гомополюса некоторых магнитов на территории нашей страны. В то время, как свои разнополые концы магниты демонстративно сводят. — Он повернул магниты разными полюсами, и они со щелчком схлопнулись в его руках так, что он даже вздрогнул. Президент сделал несколько попыток их разнять, но так и не смог. Тогда он просто отложил их и снова взял в руки свою планшетку: — Такое положение сохраняется сегодня на территории нашей страны, в таком виде магниты сегодня преподаются детям в школах, и запретительные меры здесь оказываются неэффективны, что связано с несовершенством нашей законодательной базы. Во всех цивилизованных странах мира узаконен общественный договор, в котором исключены различия между женщиной и мужчиной, отцом и матерью, большинством и меньшинством, а гомосоюзы имеют ту же притягательность, что и гетеросоюзы. Как же получилось, что простой кусок школьного железа открыто демонстрирует пример нетерпимости, пример постыдной агрессии, негодной для подражания и, казалось бы, оставшейся в далеком прошлом? Как с этим быть и можно ли что-то с этим делать? Считаю, что в этом направлении работать можно и нужно. Сегодня я был на заседании института ядерной физики и физики частиц, где был поднят вопрос: готова ли наша российская наука предложить школьному образованию другие магниты? Возможно ли изменить поведение гомополюсов магнита, либо сделать его не настолько демонстративным в присутствии наших детей? Ответ на этот вопрос есть, ответ позитивный, а необходимое финансирование исследований будет выделено в самое ближайшее время...»

Юрий Васильевич поднял взгляд на Степу.

— Я не знаю ядерной физики, — сказал Степа, — но в интернете пишут, что это конец. И я боюсь.

— Не бойся, Степа, — сказал Юрий Васильевич. — Ученые не дураки, они знают, что делают. Просто пришлют нам в школу другие магниты, более политкорректные.

* * *

Через два дня в кабинет Юрия Васильевича ворвался большого роста совершенно лысый старик в замшевом костюме.

— Почему вы здесь сидите? — сходу накинулся он на Юрия Васильевича. — Вы так и будете здесь сидеть? Вы заварили эту кашу, вы и расхлебывайте!

— Минуточку, вы кто? — опешил Юрий Васильевич.

— Я прилетел из Цюриха посмотреть вам в глаза, — орал старик, тряся щеками и брызгая слюной. — Мне восемьдесят три года, и я свое пожил, но у вас-то кругом дети, должна быть какая-то ответственность? Почему вы сидите, сложа руки?

— Постойте... — догадался Юрий Васильевич, — Вы академик Солодовничий, директор института физики? Здравствуйте, коллега.

— Коллега?! — возмутился старикан. — Я вам не коллега!

— Я имел в виду, что я тоже в известном смысле директор, как и вы, — поправился Юрий Васильевич.

— А я директор?! — старикан возмущенно всплеснул руками. — Нет, милейший, я не директор! Я был директором три дня назад! Я уволен! И знаете, из-за кого? Из-за вас и ваших проклятых магнитов! Тарасюк теперь директор института ядерной физики и физики частиц! Вы знаете такого физика — Тарасюка?

— Честно говоря, нет, — ошалело произнес Юрий Васильевич.

— И я не знаю! И никто не знает! Нет в мире такого физика Тарасюка! — академик шагал по кабинету, размахивая руками. — Он никто! Чиновник! Администратор! Он не понимает, что творит! Его назначили!

Юрий Васильевич аккуратно пододвинул гостю кресло.

— Садитесь, пожалуйста, забыл ваше имя отчество...

— Лев Ильич.

— Да, Лев Ильич, садитесь, успокойтесь, хотите чаю?

— Да, и с молоком! — потребовал Лев Ильич тоном, не допускающим сомнений.

Юрий Васильевич заварил гостю чай, положил на блюдце две упаковочки сливок, а затем сел напротив и аккуратно начал:

— Лев Ильич, вы не обижайтесь, но вы говорите о чем-то своем, думая, что вас понимают. А вас не все понимают. Вы можете рассказать медленно, что случилось?

— А вы ничего не знаете, новостей не смотрите? — язвительно спросил академик, выливая сливки в чай. — Президент выделил четыре миллиарда долларов на проведение эксперимента по созданию Черной дыры. Из-за ваших магнитов!

— Простите, но я читал ваше заключение, вы же сами просили выделить эти деньги?

— Я просил чисто теоретически! — вскинулся академик. — Если вы читали мое заключение, я писал, что этот эксперимент на Земле ставить нельзя! Это конец планете в лучшем случае! А в худшем — конец всей Солнечной системе!

— Не вижу особой разницы. — Юрий Васильевич сжал руками виски и помассировал их. — Ну так скажите президенту, что не готовы ставить этот опасный эксперимент!

— Какой вы умный, вы, наверно, физик! — язвительно произнес Лев Ильич и залпом опрокинул в себя чашку. — Я так и сказал президенту! И где я? Я уволен! А на мое место поставлен какой-то Тарасюк! Который за мои четыре миллиарда переоборудует новосибирский коллайдер и создаст Черную дыру размером с магнит! Потому что он идиот! Кретин!

— Так объясните ему, вы же академик!

Старик желчно расхохотался.

— Как академик может переубедить идиота-чиновника, который только что сел на грант в четыре миллиарда? Он что, откажется от него? Да за такие деньги ему напишут сто заключений, что эксперимент безопасен, лишь бы он состоялся! Эта машина идиотизма автономна! Она с обратной связью! Она питает сама себя! — академик Солодовничий снова вскочил и принялся бегать по кабинету.

Юрий Васильевич тоже встал.

— Ну а что вы от меня хотите? Что я могу сделать?

— Вы? — старик замер и повернулся. — Вы это заварили, вы и расхлебывайте!

— Но это же вы написали в экспертном заключении, что изменить магниты возможно!

— А я и расхлебываю! — прогрохотал Лев Ильич. — Я не сижу сложа руки!

— Так что вы мне предлагаете?

Академик устало опустился в кресло и нескладно сгорбился.

— Не знаю, — покачал он огромной лысой головой в темных старческих пятнышках. — Делайте что-нибудь! Пишите обращения! Звоните в приемную нашего президента... Выводите своих детей на демонстрацию! — Старик перевел дух. — У вас, кстати, портрет в кабинете не тот, замените.

— Что? Да я уж дождусь перевыборов, и снова будет тот, — отшутился Юрий Васильевич.

— Не дождетесь! — погрозил пальцем академик. — Переоборудование коллайдера на таких грантах займет месяц. У нас все шансы не дождаться!

* * *

Все классы были собраны на митинг. Школьники нарисовали плакаты «Остановите катастрофу!», «Мы хотим жить!» и «Требуем встречи с президентом!» О митинге сообщили заранее в интернете, собралось множество журналистов и зевак. Школа, одевшись тепло, вышла на Красную площадь. В морозном воздухе развернули плакаты. Лев Ильич был, как обычно, бодр и энергичен и о чем-то оживленно беседовал с физичкой Мариночкой. Построением командовал физрук Валерий, а помогал ему Михалыч. Пришел даже старенький словесник в шляпе (от уроков толерантности он был давно освобожден к своему великому облегчению, их теперь вел Михалыч).

Митинг продолжался совсем недолго — минут пять. Затем на Красную площадь выехали два новеньких полицейских автобуса на воздушной подушке, всех быстро затолкали внутрь и увезли.

— Ну мы хотя бы попытались, — сказал Юрий Васильевич, ни к кому не обращаясь.

Однако, автобусы направлялись не в отделение полиции. Они сделали большой круг и заехали в ворота Кремля.

В салоне возник рослый полицейский.

— Десять человек на встречу с президентом — готовсь на выход! — скомандовал он. — Остальным ждать в автобусе. Оружие, баллончики, таблетки, столовые приборы, металл — всё выложить.

— Сработало! — громогласно объявил Лев Ильич и рванулся первым к выходу.

Через полчаса обыска и инструктажа делегация из десяти человек шла в сопровождении охраны по багровому кремлевскому ковру в кабинет президента. Впереди шагал Юрий Васильевич, держа за руку маленького серьезного Степу. За ними шла Мариночка, которую галантно держал под локоток Лев Ильич. За ними шагали пятеро первоклашек самого трогательного вида, и замыкал шествие Михалыч, который так настойчиво просил взять его тоже, что Юрий Васильевич не смог отказать.

Президент выглядел таким же, как на своих видеообращениях — маленький, усталый, он сидел в кресле-каталке, укрытый клетчатым пледом, и в руках мусолил свою планшетку. Сбоку от него на длинном кожаном диване сидели рядком Дурцева, секретарь Гриша и Баркала.

— Вот и встретились, — произнесла Дурцева.

Президент поднял глаза и некоторое время разглядывал вошедших.

— Добрый день, товарищи, — произнес он, наконец. — Мы здесь собрались для конструктивного диалога. Я правильно понимаю, что вы выступаете против эксперимента по переориентации магнита?

Лев Ильич решительно шагнул вперед:

— Послушайте меня, мне восемьдесят три года... — загрохотал он.

— А вы вообще никто в педагогике! — заявила Дурцева.

— И я, — подытожил президент, — ваше мнение, господин ученый, уже слышал. Но ваши коллеги подготовили мне доклад, из которого следует, что эксперимент безопасен, а вы заблуждаетесь. Сегодня я хотел бы услышать более веское мнение от кого-нибудь другого.

Вперед вдруг шагнул Степа:

— Дядя президент, — начал он, — я еще ребенок, но я боюсь. Меня зовут Степа, и я прошу от имени всех нас, детей — остановите эксперимент!

— Обратите внимание, — заявила Дурцева, — как нагло манипулируют детьми!

— Твое мнение, мальчик, звучит чуть более убедительно, — ответил президент, подумав. — Но ведь эксперты сказали — эксперимент безопасен.

Вперед вышла Мариночка.

— Я, как учитель физики, обещаю, — пылко начала она, — преподавать магниты со всеми необходимыми пояснениями и даже, наоборот, показывать на их примере...

— Это ложь! — перебила Дурцева. — Пока магнит будет демонстрировать гомонетерпимость, его пример будет вечно перед глазами детей!

— Да, — кивнул президент, — эту проблему решать можно и нужно в Российской Федерации. Я уверен, что наш опыт возьмут на вооружение другие страны. Это все ваши аргументы?

Президент остановил взгляд на Юрии Васильевиче.

Юрий Васильевич чувствовал, что это решающий момент, и надо что-то сказать. Он понимал, что обязательно должны быть какие-то убедительные слова. Но найти их не мог, в голове была абсолютная пустота.

И в этот момент послышался голос Михалыча:

— Мы, значить, в школе провели свой эксперимент за гораздо, значить, меньшие деньги. — Михалыч вышел вперед, вдруг стянул с ноги ботинок и принялся из него вытаскивать какие-то детальки.

Охрана, стоявшая у дверей, напряглась.

— Ничего страшного, — отмахнулся Михалыч. — Это магниты. Я их, значить, специально в ботинок попрятал, когда нас обыскивали. Мы, значить, пару магнитов в школьной мастерской ножовочкой по металлу ровненько попилили посередке. Вот, гляньте теперь сами. Был один, стало два — красный и синий. И теперь красный с красным — хоп! И складываются. А синий — с синим!

Михалыч протянул красную пару магнитов президенту, а синюю — Дурцевой.

— Затраты на эксперимент, значить, вышли у нас — одно ножовошное полотно.

Президент изумленно рассматривал два коротких красных бруска, плотно прилепившихся друг к другу.

— Не понимаю! — воскликнула Дурцева изумленно. — Значит, можно? Значит, есть такой закон в природе, чтоб одинаковое тоже притягивалось?

Академик Лев Ильич Солодовничий шагнул вперед и открыл рот, но Михалыч предостерегающе поднял руку.

— Обожди-ка, — сказал он строго, — свои эксперименты объяснять будешь. А я, значить, свой объясню сам. Штука тут в том, — повернулся он к президенту, — что красный и синий уже, значить, были в паре в одном бруске. А коли в паре, то третьего им не надыть было, вот и отталкивали. Их личное дело, я считаю, верно ж? Ну а как их ножовкой разъединили — так они, значить, сразу готовы к любой паре без разбору, хоть красный с красным, хоть синий с синим. Всё как по Конституции.

Президент поднял взгляд. В его усталых глазах теперь светилась неподдельная искренняя радость.

— Прекрасное объяснение, прекрасный эксперимент! — воскликнул он. — Вы по образованию физик?

— По образованию я слесарь, — признался Михалыч.

— Но вы работали в области физики?

— Не, — Михалыч покачал головой. — Я всю жизнь сторожем работал на кладбище. А как на пенсию вышел, так, чтоб без дела не сидеть, нашел, значить, в себе педагогический талант и в школу пошел. Детишек учу слесарному делу, железо пилим, красим, свариваем — производим оградки.

— У вас не только педагогический талант! У вас талант ученого! Вы выдающийся физик Российской Федерации! — торжественно объявил президент. — Готовы ли вы стать директором института ядерной физики и физики частиц?

Михалыч растерялся и оглянулся сперва на Юрия Васильевича, а затем на Солодовничего.

— Соглашаемся быстро, — сквозь зубы, но внятно промычал Солодовничий. — Быстро!

— А шо ж, хорошее дело, — кивнул Михалыч, — я согласен, был бы заместитель толковый!

— Ну вот видите, — обернулся президент к Дурцевой, — как любые сложные вопросы конструктивно решаются в науке Российской Федерации! Всем спасибо!

— Баркала! — гортанно воскликнул человек в папахе и тоже улыбнулся, показав ровные белые зубы.

ноябрь 2011, Москва

КАСПЕР НЕ ЛЮБИТ МНОЖЕСТВО

Из-за кулис было слышно, как шумит зал. Всего пара минут до начала пресс-конференции. Пара минут — но насколько же они тревожные.

— Правда, как-то не по себе? – Каспер поежился.

Эрнесто повернул свое круглое лицо.

— А что, штуковина может не заработать? – спросил он.

— Не называй ее штуковиной, сколько раз просил...

— Каспер горячо волнуется к выступлению, – произнесла Самайра со своим мягким акцентом и дружески погладила Каспера по плечу смуглой ладонью: – Каспер не любит множество людей.

— Людей надо любить, — буркнул Эрнесто. — Люди сделают нас миллиардерами. А волноваться не надо. Послушай меня, Каспер, — Эрнесто призывно пощелкал пальцами. – Смотри на меня и слушай внимательно. Ты — величайший ученый, Каспер! Ты – гений! Ты успешен, как никто другой! Если бы не ты – ничего бы этого не было! Мы тобой гордимся! И у тебя все получится, потому что ты – лучший! А теперь просто выйди и будь собой. Это должна быть бомба, мы должны произвести эффект взрыва! И тогда весь мир вложит деньги! Давай, давай, пошел...

Каспер расправил плечи, сделал глубокий вздох и пошел на сцену. Эрнесто и Самайра пошли следом. Сразу ударил свет, заиграла торжественная музыка, а зал взорвался аплодисментами.

Касперу приходилось выступать на научных конференциях, но на такой большой сцене он не стоял никогда. Прожекторы били прямо в лицо, зал казался черным, и не удавалось разглядеть, сколько там человек. Тысяча? Зачем в лицо столько света, может, осветитель что-то попутал? Каспер растерянно обернулся к Эрнесто – тот прямо жарился в лучах света, и на лице его застыла та же улыбка, что на обложке «Форбс».

— А как... – начал Каспер, и его голос вдруг загремел со всех сторон – микрофон в петлице уже работал.

Каспер вдруг понял, что он забыл сделать: включиться. Он поднял руку к затылку и щелкнул старомодным тумблером на шлеме. Он любил момент включения: мозг словно окатили ледяной водой и тут же высушили горячим ветром. Мир приобрел объем и ясность, и сразу все стало понятно.

— Добрый день, мои дорогие! – произнес Каспер. И дальше всё пошло легко: – Добрый день, дорогие коллеги, журналисты, и конечно наши будущие партнеры – инвесторы, которые будут инвестировать в наш проект, хотя пока они, возможно, сами этого не знают.

В зале засмеялись шутке и захлопали.

— Меня зовут Каспер Калански, я астрофизик и математик. Мои коллеги называют меня руководителем проекта, хотя это не так. Я всего лишь мечтатель, который хотел выполнять свои расчеты быстрее. И мою мечту реализовали эти два прекрасных человека, которых я вам сейчас представлю... – Он сделал театральную паузу и повернулся к Самайре. – Наши руки, наша лаборатория, наш гений, создавший прибор, и просто красавица – нейрофизик Самайра Чандан! – Он подождал, пока стихнут аплодисменты. — А также наш финансовый гений, наша энергия и локомотив нашего проекта, небезызвестный вам Эрнесто Бен Джовани!

Он подождал, пока стихнут аплодисменты и включил следующий слайд.

— Но прежде, чем передать им слово, позвольте в двух словах рассказать о том, чем мы занимались семь лет... Скажу сразу: я не мотоциклист... – В зале предсказуемо засмеялись. — Штука, которую вы видите у меня на голове – мы называем ее нейроаккумулятором. В нашем мозгу около ста миллиардов клеток. Самайра меня поправит?

— Самайра мало поправит, — отозвалась Самайра. – Мозг составит восемьдесят шесть миллиардов нейронов. Но каждый из этих имеет... – Она пошевелила пальцами, подбирая слова. Эрнесто настаивал, чтобы на презентации не звучало ни одного термина: – Каждый имеет ростки... Которые растут в стороны... и встречают там вокруг многие другие клетки! Для нас каждый — это вьюпойнт, мы называем так. Каждый вьюпоинт — это одна информация...

— Спасибо, Самайра, — аккуратно перебил Каспер. – Любопытно, что число клеток в мозгу сравнимо с числом галактик во Вселенной. А число связей между ними, которые составляют нашу память и сознание, — оно сравнимо с числом звезд.

— Ой, много меньше! – всплеснула руками Самайра.

Каспер поднял палец вверх.

— Как астрофизик, я много работаю с наблюдениями звездного неба, где мы стараемся следить за сигналами каждой звезды. А как математик, я должен обрабатывать эти данные. И моего мозга конечно не хватает. Я всегда думал: а что если построить такой телескоп, который бы смотрел внутрь моей головы? Он бы ловил сигналы моих клеток как сигналы звезд, которые рождаются, светят и гаснут. И он бы записывал эти сигналы, как это делаем мы, астрофизики! А если бы такой внутренний телескоп мог и сам светить на эти звезды, проецируя карты неба, которые запомнил недавно, наши звезды бы никогда не гасли! А если бы мы смогли еще и управлять этими процессами силой мысли? А почему бы и нет? Ведь мысли – это и есть те самые сигналы, которые бегают в нашем мозгу? Тогда наша память стала бы абсолютной! А наши ощущения и картины мира – максимально яркими и подробными! В прочитанных книгах мы запомним каждое слово — нам больше не понадобятся справочники! В зале мы увидим одновременно лицо каждого человека — так я вижу сейчас все ваши лица, словно смотрю на каждого отдельно! Да-да, и на вас, и на вас тоже, можете не прятаться, я всех вижу! – Он подождал, пока стихнет смех и продолжил: — Все началось случайно, в холодный октябрьский день, когда в кампусе Беркли в кофейне ко мне за столик подсела Самайра. Мы обменялись парой дежурных фраз, и я узнал, что она работает над уникальной технологией – читает сигналы нервных клеток. Но ей не хватает методов. Матмоделей, которые позволят в этом шуме выделять спектры, чтобы видеть каждую клетку. А ведь это как раз моя профессия! Так появился наш проект. Но нам не хватало техники: требовался считыватель и проектор — огромнейшая высокочувствительная матрица из миллиардов и миллиардов фазированных ячеек. Потребовались мощнейшие процессоры для обработки, причем параллельной. И колоссальные банки памяти для хранения информации. В общем, нам нужно было устройство такой технологической силы, что на нашей планете не было и быть не могло! Понимаете? Нет проблем, если вам нужен один считыватель, один процессор и один терабайт памяти – этого навалом. А если вам нужно миллиарды и миллиарды, да еще собрать компактно в один шлем? Лучшие лаборатории мира смотрели на нас как на сумасшедших: наша технология отлично работала с группами клеток, но чтобы охватить весь мозг нам требовались немыслимые силы: конструкторские бюро, гигантские заводы, целая индустрия, которой не существовало... И это чудо создал Эрнесто. Передаю ему слово!

Эрнесто шагнул вперед и поклонился.

— Трудно продолжать после Каспера, особенно когда на тебе нет волшебного шлема – шлем у нас пока только один. Каспер обрисовал финансовую суть, но я добавлю: если собрать воедино смартфоны всех жителей планеты, это будет примерно треть тех вычислительных мощностей, которые нужны для работы одного прибора. Поэтому мы разбили бизнес-план на маленькие этапы и на каждом этапе стали искать инвестиции. Сперва мы построили лабораторию и получили первые результаты с памятью и зрением. Потом у нас появился небольшой завод. Сейчас у нас одиннадцать заводов, и окончательный результат последних двух лет работы вы видите у Каспера на голове. Вы спросите, сколько это стоило? Это не секрет – четыре миллиарда долларов... Ничего себе, стартапчик, скажете вы, да?

— Я бы и сам упал в обморок от этих цифр, – пошутил Каспер, – но тогда разобьется эта штука, что у меня на голове. И прощай четыре миллиарда!

В зале засмеялись.

— Но шутки в сторону, — продолжил Эрнесто. — Вы спросите, как нам это удалось? Ответ простой: то, что вы видите на голове у Каспера, через год будет на голове у каждого из вас. У каждого, кому будет не жалко пяти тысяч долларов! Причем, это будет не шлем, а маленькая изящная штука, не больше телефона. А через десять лет эта штука – уже совсем миниатюрная – окажется на голове каждого жителя планеты! Каждого, кто может себе позволить сделать покупку за двадцать долларов – именно столько по нашим расчетам будет стоить нейроаккумулятор, когда объем производства составит миллиарды экземпляров... Понимаете, в чем фокус? Невозможно выпросить денег на научный проект, чтобы создать один экземпляр. Зато любой инвестор профинансирует проект устройства, которое станет незаменимым для каждого из десяти миллиардов простых жителей планеты. Купить его сможет каждый, потому что когда объем приближается к десяти миллиардам, себестоимость падает до цены кремния! Мы собрали небывалые в истории стартапов инвестиции, и мы сделали это — первый полностью действующий экземпляр, результат перед вами. Но нам нужно не одиннадцать заводов, а двести! Да, нам придется чуть удешевить конструкцию, местами кропнуть матрицу, где-то урезать функции, нам придется нанять технологов, которые придумают массу производственных инноваций, но наша конечная цель – дать это чудо каждому жителю планеты по доступной цене!

Зал взорвался аплодисментами.

— Вы наверно думаете, а зачем эта штука нужна? — продолжил Каспер. – Сейчас мы продемонстрируем ее возможности. Люди с оранжевыми микрофонами в зале — это наши помощники. Вы можете задать в микрофон любой вопрос и любую задачу, и я немедленно вам отвечу.

— Год рождения Сократа? – пискнула хрупкая девушка.

— 469 до нашей эры, – выпалил Каспер.

— Число из девяти девяток поделить на число из семи семерок! – крикнул ироничный мужчина.

— Сто двадцать восемь целых, запятая, пять, семь, один, четыре, четыре, один, три... достаточно?

— Автор произведения «Последний Город»? – спросил юноша с сильным русским акцентом.

— Извините, не читал, — смутился Каспер.

— Ну что ж вы! – разочарованно ответил юноша. – Это ж Павел Корнеев!

— Мэтью Тиз! – строго поправили из зала.

— Колин Таброн! – выкрикнула дама из задних рядов.

— Я думаю, — сказал Каспер, — на эту тему писали сотни авторов. Но заготовленного ответа у меня нет. Да и нужен ли? Речь о том, что шлем у меня на голове – это не интернет, а усилитель мозга. Я могу набрать в поиске «Последний город», за пять минут прочесть все сорок рассказов, или сколько их там, а через неделю еще пятьдесят, и каждый осмыслю, и запомню навсегда каждое слово. Могу написать за десять минут полсотни рецензий на все тексты по этой теме. Могу и сам написать книгу – меня будет ограничивать только скорость рук, набирающих текст.

— А я смогу? – спросил юноша с сильным русским акцентом, и все засмеялись.

— Вы — нет, — улыбнулся Каспер, и все засмеялись снова.

— А можно мне этот шлем часов на сорок восемь? – не унимался юноша с русским акцентом.

Слово взяла Самайра – ей давно уже пора было взять слово.

— Хочу немного сказать, — нараспев произнесла она, – что мы все очень-очень завидуем Касперу, давно. Потому что этот шлем пока один. И он настроен только Касперу. Никто иной не может его взять. Потому что клетки мозга не совпадают у всех. И хранилище информации тогда не совпадет. Что? – Она услышала вопрос из зала. – Почему Касперу? Потому что он очень хотел больше всех, и мы конечно ему уступили. Ведь Касперу надо много работать – для математики, для астрономии, он делает расчет. Он теперь каждый день работает в шлеме. И когда не с нашим проектом, когда дома, он тоже работает в шлеме, он делает новую Теорию струн, новый бранч. Это сложные вычисления, раньше это делал суперкомпьютер, а теперь – один супер-Каспер. Этот шлем стал для Каспера целым миром. И скоро это станет нашим тоже. И вашим тоже.

— Через полгода подоспеет первая серийная партия, — деловито вставил Эрнесто. – Штука в том, что мы живем в мире, где каждый следующий шаг проще и дешевле, если он нужен людям. Во времена того же Сократа сделать один горшок стоило одну монету, десять горшков – десять монет, миллион горшков – миллион монет. А в нашем мире все наоборот! Сделать один горшок – миллион монет, а миллион горшков – по цене глины! Чем больше мы получим инвестиций, тем быстрее мы сможем выйти на всенародный опт, и тем быстрее мы окупимся! Вы, инвесторы, получите небывалую прибыль!

Поняв, что Эрнесто снова оседлал любимую тему, Каспер снова взял дело в свои руки.

— Давайте еще вопросы! — предложил он.

— Какую последнюю художественную книгу вы прочли, и процитируйте пожалуйста седьмую фразу на двадцать второй странице?

Каспер улыбнулся.

— Говоря откровенно, из художественных книг я прочел разве что Стивена Хокинга «Высший замысел». Но это был файл — он мне сам его прислал. Поэтому если вы позволите мне мысленно сверстать эту книгу страниц в пятьсот... то седьмой фразой на двадцать второй странице окажется следующая, цитирую: «Революционную мысль, что мы лишь обычные обитатели Вселенной, а не особые существа, удостоенные чести находиться в ее центре, первым высказал Аристарх Самосский...»

Зал зааплодировал.

— Можно задавать вопросы посложнее! – напомнил Каспер.

— Что вы можете сказать обо мне? – спросила высокая дама с темной копной волос.

— Отличный вопрос! – одобрил Каспер. – Как женщина, вы ждете комплиментов и внимания, поэтому я скажу так: вы красивы, вы красиво одеты, у вас красивая прическа и женственный голос. Если бы я разбирался в красоте так же, как в астрономии, я бы сказал вам гораздо больше комплиментов, а шлем помог бы мне их сформулировать красиво. Но должен сказать, что в реальной жизни я заикаюсь и не могу двух слов связать на людях. А уж комплименты мне вообще не даются — я типичный интроверт и аспергер. Часто бывало, что я говорил комплимент, как мне казалось, из самых искренних побуждений, но позже мне рассказывали, что я сделал человеку больно... В шлеме иначе! И то, что я веду презентацию почти так же бойко, как это делает обычно Эрнесто, — это полностью заслуга шлема. Но вернемся к вам. Комплименты вам скажет любой мужчина, а мне усилитель мозга дает возможности Шерлока Холмса – я сейчас замечаю множество деталей, сопоставляю тысячи единиц информации и мгновенно прокручиваю сотни гипотез. Итак. Я думаю, что вы работаете в CNN, но не на больших должностях, и не в эфире – скорее, редактор, и скорее даже на сайте. Я думаю, вам тридцать шесть. Я думаю, вы долго были в отношениях, но вели себя требовательно и расстались из-за своего жесткого характера, а теперь в депрессии и пьете антидепрессанты. Я думаю, вы живете в Иствейле или Сан-Бернардино, потому что вам приходится ездить на работу в Лос-Анджелес не менее полутора часов. Я думаю, что у вас нет детей, и скорее всего по какой-то медицинской причине уже никогда не будет.

— Каспер, — Самайра мягко положила ладонь на его плечо.

— Простите, увлекся, — кивнул Каспер. – Я думаю, достаточно. А теперь я с удовольствием объясню, почему выбрал именно этот набор гипотез, а вы скажете, прав я или нет! Первое. Вы пришли на презентацию без спутника, ваша одежда не дорогая, значит вы не инвестор. Скорее всего, вы здесь по работе. Вы включили диктофон на Айфоне, который сжимаете в руке – это нетрудно разглядеть, но это значит, что вы не профессиональный журналист. Скорее всего, кто-то из редакции не смог пойти, и вас аккредитовали вместо, а может, просто сделали вам приятное, зная о ваших проблемах – но о них чуть позже. Вы задали такой вопрос, который привлечет внимание зала к вам – это ваш миг славы. Я увидел, как вы широко открыли глаза от удовольствия, когда я произносил положенные в таких случаях комплименты, но заметил, что у вас широкие зрачки – точь в точь, как у моей тёти Аннет, когда она только начинала принимать «прозак». Поэтому я выдвинул гипотезу, и тут же подтвердил ее тем фактом, что ваши волосы крашеные, что вы... Куда же вы?

Каспер разочарованно смолк, а женщина всхлипнула, закрыв лицо обеими руками, побежала к выходу и исчезла.

Эрнесто шумно выдохнул и шагнул вперед.

— Это был наш Шерлок Холмс в шлеме, — пояснил он прохладно. — Как вы поняли, шлем не меняет вашу личность – он лишь тысячекратно обостряет чувства и мысли. В первых экспериментах, когда устройство представляло собой кушетку размером с томограф и умело охватывать лишь небольшие области мозга, мы тестировали отдельно зрение, отдельно вкусовую память, — и я помню ощущение обычного крекера на языке. Ощущения превращались в огромный вкусовой мир, потому что я различал все оттенки: я чувствовал отдельно соль, сахар, тесто, отдельно форму. С такими, знаете, ребрышками от сетки, или на чем там их запекают. Словно я видел это глазами, а не языком. Это что касается чувств. Что касается памяти и мыслительной силы – вы это сейчас видели. Формат нашей презентации не позволяет рассказать обо всех эффектах и всех областях применения. Мы сами еще не знаем, насколько это перевернет нашу жизнь.

— А насколько это вредно? – спросили из зала.

— Совсем нет вреда, — ответила Самайра. – Мы не разрушаем клетки никак. Все необходимые медицинские сертификации мы имеем.

Весь зал заговорил хором:

— А для детей шлем планируется?

— А память можно копировать, чтоб не потерялась?

— А если спать в нем, то сны ярче?

Эрнесто хлопнул в ладоши.

— Наша презентация закончена, мы рады, что вы были с нами. И мы будем счастливы дать каждому нашу уникальную разработку, как только нарастим мощности!

* * *

Два года пролетели незаметно. В первые месяцы Эрнесто таскал Каспера на презентации и показы – это была, увы, обратная сторона владения единственным шлемом. Затем подоспела первая серия, и Каспера оставили в покое.

Он купил тихий дом на озере и полностью погрузился в работу. С утра Каспер надевал шлем и читал до обеда – он методично просматривал все научные публикации по астрономии, пока не дошел до позапрошлого века, где наивность стала перевешивать гипотетическую возможность найти здравое, но забытое зерно. Тогда он взялся за публикации по медицине, биологии, физике, и загрузил в свою память все самое интересное за последние двадцать лет.

После обеда он снимал шлем и полчаса дремал, а затем шел на прогулку. Затем начиналась работа. Каспер сидел в кресле, вставал, выходил на крыльцо и снова заходил в дом. Со стороны могло казаться, будто он слоняется без дела. Но что еще делать человеку, у которого вечно с собой в голове все необходимые заметки, компьютеры и научная библиотека? Горничная, повар, садовник – все домашние знали, что нельзя попадаться ему на глаза, когда идет работа.

За два года Каспер проделал немыслимое количество вычислений и написал кучу статей. Но Теория струн оставалась неприступной. Каспер пропахал, казалось, весь ландшафт струнных теорий, но лишь обнаруживал новые и новые горизонты. Он то усложнял теорию до непостижимо многомерных пространств, то снова сворачивал до двадцати пяти измерений, и даже до одиннадцати. Он применял самые разные преобразования. Он закачивал себе в память бесконечные экспериментальные данные самых разных лабораторий и пропускал их там через самые причудливые формулы и фильтры, пытаясь нащупать хоть какие-то закономерности. Но всё не сходилось, всё не клеилось. Теория струн со всеми своими бранами оставалась той же, что тридцать лет назад у предшественников – с теми же проблемами и вопросами.

Иногда его навещала Самайра – рассказывала новости проекта и свежие сплетни. Возможно, она хотела чего-то большего, но Каспер был слишком увлечен наукой и слишком тяготился присутствием других людей, чтобы думать о семье. Похоже, Самайра, обзаведясь шлемом, это вскоре поняла – по крайней мере она перестала в разговоре прикасаться ладонью к его плечу, как любила делать раньше.

Эрнесто навещал его лишь дважды – он был весь в делах, но бесконечно увлечен. Он часами рассказывал о суммах инвестиций, о том, какие заводы удалось выгодно перекупить, какие команды разработчиков переманить, и как бойко идет дело. Каспер не интересовался деньгами – теперь у него их было гораздо больше, чем нужно. А вот Эрнесто мог часами рассказывать о своих решениях по оптимизации. Обычно речь шла об оптимизациях производственных и налоговых, но Касперу это было безразлично. Не понравилось ему лишь упоминание про оптимизацию самой матрицы – насколько он понял Эрнеста, ее объем пришлось сократить, чтобы сосредоточиться на тех функциях и зонах мозга, которые оказались наиболее востребованы покупателями. Эрнесто с гордостью рассказывал, что самым главным его решением стал отказ от продуктовой линейки: единое устройство единой модели получалось сильно дешевле. Фокус-группы, маркетинг, анализ рынка – об этом Эрнесто мог говорить бесконечно.

Но Каспера продажи не интересовали, его интересовала научная польза – он все надеялся на интеллектуальный взрыв, когда каждый астрофизик обретет свой шлем, получит интеллектуальную мощь и наводнит научные журналы статьями. Каспер тайно надеялся, что чужие работы не опередят его, а помогут создать Единую Теорию Струн. Впрочем, никакого особого интеллектуального взрыва в научных журналах он не заметил, а отзывы коллег о шлеме звучали достаточно прохладно.

Все кончилось в один день, когда шлем сгорел. Как это произошло, Каспер не понял – просто его словно выключили посреди рабочего дня. Тумблер стоял в рабочем положении, но зеленый огонек не светился, хотя аккумулятор показывал полную зарядку.

Каспер бросился звонить Эрнесто, но не смог вспомнить номер — без шлема он не помнил вообще ничего, вся память осталась в проклятом устройстве. Помог найти номер повар Джоди – Эрнесто год назад оставил ему визитку, разговорившись про кулинарию..

— Вот уж не думал, что у тебя все еще работал первый образец! – удивился Эрнесто, выслушав сбивчивые объяснения. – Его в наш музей надо! Вместе с тем столиком из кафешки кампуса, где вы познакомились с Самайрой...

— Делать-то мне что? – перебил Каспер.

Эрнесто задумался.

— Я тебе сейчас нашего техника пришлю на дом, пусть глянет. А почему ты думаешь, что с памятью проблема? Обычно разъем питания отваливается, иногда процессоры горят, но чтобы память... Ты его копировать пробовал?

— Куда копировать?

— В другой такой же. Я думал, ты их уже штук десять поменял...

— Да где я возьму другой?! – заорал Каспер.

Эрнесто вздохнул.

— Дружище, ты когда в последний раз из своей деревни выезжал? У нас павильончики на каждом углу. Девяносто девять долларов сейчас стоит коробка. Все стандартные, соединишь кабелем со старым шлемом, запустится синхронизация, к утру вся память перенесется...

— Думаешь? – недоверчиво переспросил Каспер. – Попробую...

* * *

В городке Каспер действительно ни разу не был со времен покупки дома. Хотя дом был в двадцати минутах пешего хода. Каспер надел плащ, шляпу и отправился в город пешком. Шоссе сделало виток по берегу и пошло в горку. Изредка проезжали машины, и Каспер испуганно шарахался. По обе стороны шоссе цвели желтым цветом какие-то бесконечные мелкие цветочки. Каспер помнил, что где-то у него запомнено их название. И название, и история открытия, и, кажется, из них еще добывали масло... Или топливо? Но то, где он все это запомнил, осталось лежать в кабинете на столе. А сами цветы казались тусклыми и не пахли – мир выглядел серым и мутным, словно сквозь запотевшие стекла очков.

Вскоре шоссе с обеих сторон обступили старые и нарядные кирпичные домики. Появились вывески: «Бакалея», «Парикмахерская», «Выпечка», «НейрО»...

Каспер вспомнил, как Эрнесто рассказывал, что продукт назвали «НейрО» после долгих исследований и фокус-групп. С ударением на последний слог. Самайра еще смеялась и произносила имя Эрнесто тоже с ударением на последнюю букву...

Каспер вошел в стеклянную дверь и огляделся. Посетителей не было. По рассказам Эрнесто он почему-то думал, что в таких салонах продается лишь коробка – одна и стандартная. На самом деле чего тут только не было! Все стены магазинчика были обвешаны шнурками, подвесками, пестрыми чехлами всех мастей – с зайчиками, футболистами, бусинками, сердечками, с рисунками светящихся черепов, из змеиной кожи...

— Добрый день, подсказать что-то? – услужливо спросил паренек, возникший за спиной Каспера словно из воздуха.

— Па-подсказать, — кивнул Каспер, немного заикаясь, как всегда в непривычном месте. – Мне ну-нужен «НейрО»...

Паренек широким жестом указал на прилавок, где стояли три коробки – белая, черная и красная.

— Выбирайте!

— А чи... чем они отличаются? – выговорил Каспер.

— Красная самая дорогая, пятьсот. Черная самая дешевая – сто пятьдесят. Белая – триста.

— Н-ну и цены у вас, — удивился Каспер, — Мне говорили, девяносто девять...

Паренек уныло забубнил:

— Ну это если по интернету, под заказ, по акции, это придется ждать... Если у вас нет денег, за минуту оформляем кредит.

— Есть де-деньги, — перебил Каспер. – А чем красная лу-лучше?

— Ничем, — честно ответил паренек. – Цвет корпуса только. Модель одна, других не бывает. Вы что, первый раз покупаете?

Каспер кивнул.

— О! – Сказал паренек с уважением. – Давайте, я вам всё расскажу!

Он взял с полки красную коробку, открыл ее и вынул маленькое пластиковое блюдце красного цвета, подозрительно напоминавшее иудейскую кепочку. Каспер только сейчас заметил у паренька на голове такую же, только черную. Парнишка перевернул красное блюдце – края у блюдца оказались мягкие, и само оно было словно из гибкой резины.

— Основных режимов девять, — объяснил паренек, показывая на огоньки, загоревшиеся внутри штуковины. – Самый популярный – ходовой режим. Вы можете с ним ходить, водить машину, читать – все шикардос! Внимание — супер, все детали — подробные. Ну вообще! А вот для кино – другой режим, «кино». Там цвета чумовые, погружение... Супер, короче. Для игр тоже оно. Но водить машину на нем нельзя, запрещено в правилах дорожного движения — внимание не так настроено, погружает.

— Что?! – выговорил Каспер.

— Погружает, — повторил парень. – Это ж для кино, для цирка, для телека. Можно увлечься, засмотреться на светофор, на девчонок, и влететь в аварию. Это как секс и еда. В режиме секса и еды тоже водить машину запрещается.

— Ка... какой секс?! – ахнул Каспер. – Ка-а-кая еда?!

— Еда — вообще чума! – уверил парень. – Это так не объяснить, надо пробовать. Это как ты бутерброд ешь, а чувствуешь, типа, как тебя самого на бутерброд намазывают! Салют из глаз! А секс – вообще! Там все крупное такое, яркое, аккуратно замылено, чтоб резкость по глазам не била, и тоже погружает — вообще чума...

Каспер ошеломленно помотал головой.

— А память? Вычисления? Наука?

— Режим «учеба», — парень охотно ткнул пальцем в синий огонек. – Тут четко: и память, и калькулятор. У меня на этом режиме четырехзначные числа считаются, у кого-то даже до пятого знака, до шестого даже пробивает. Память — вообще супер. Прочел страницу – месяц помнишь!

— Месяц?! – изумился Каспер.

— Я сам офигел! – уверил парень.

— А потом что?!

— Что?

— Потом, говорю, что?! Со страницей?! Через месяц?

— А нафиг она нужна? – удивился парень. – Экзамен сдал – досвидос, забыли.

Каспер стукнул кулаком об прилавок.

— Хватит! – рявкнул он. – Мне нужен нормальный рабочий прибор! Без секса, без страницы!

— Да вот же он, – парень растерянно протянул ему красное блюдце. – Других никогда и не было...

Каспер схватил телефон и позвонил Эрнесто. Тот ответил не сразу:

— Старина, я на встрече сейчас, перезвоню через часок...

— Нет! – заорал Каспер. – Эрнесто, это важно! Я стою в магазине! Что мне впаривают?! Какой-то секс! Еду! Учебу!

— Еще режим «покупки»! — шепотом подсказал парень, загибая пальцы: — Еще «Кино»... Или «кино» я уже называл?

Каспер втянул полную грудь воздуха:

— Эрнесто!!! – заорал он. – Что это за хрень?! Они же в ней до девяти сосчитать не могут!!!

— Спокойно, старина, — произнес Эрнесто. – Мы немного сократили функционал, ты же в курсе, я тебе рассказывал. Все, что нужно людям, там есть. Мы двести миллионов долларов на один только анализ рынка вбросили, чтоб не промахнуться.

— Где внимание?! – заорал Каспер.

— Режим «учеба», — хором ответили Эрнесто в трубке и паренек рядом.

— Где память?!!

— Там же, — объяснил Эрнесто. – Ну пойми, старина, человеку не нужно много памяти. Они сами просили ее урезать, люди не желают помнить лишнее. А нам, знаешь, тоже недешево ставить лишние терабайты.

— Но это же... это же полное... – Каспер не мог даже слов подобрать.

— Но все довольны, кроме тебя! – обиженно ответил Эрнесто. – Если три миллиарда продаж за два года – как сам-то думаешь, плохая вышла штука?

— Послушай, Эрнесто! – завопил Каспер.

— Нет, это ты меня послушай! – перебил Эрнесто. – Ты что думаешь, всем нужен твой дурацкий калькулятор? Да плевать им на твой калькулятор! Это ты там сидишь в чулане, формулы считаешь, вас таких десяток чудил на всю планету! А нормальному человеку надо в магазине сдачу подсчитать, телек посмотреть, да девчонку в клуб сводить и анекдот ей свежий рассказать! И ему не нужен чугунный шлем на всю голову, он не водолаз! Ему няка нужна!

— Кто? – ошарашенно спросил Каспер.

— Няка. Они так ее называют во всем мире. Не знал? Накинул няку — и пошел. Скинул няку – поспал.

— Кто так называет?!!

— Человек! Обычный человек! Который нам деньги несет! Которых десять миллиардов! Это он придумал. Не я, не фокус-группа.

Каспер ошарашенно помотал головой.

— Идите к черту, идиоты... — пробормотал он устало. – Почини мне шлем и делайте что хотите.

— А ты ж не дома... – смутился Эрнесто. – Там техник к тебе приехал, мне уже отзвонился. Видишь, какое дело – говорит, цепь стабилизатора выгорела и всю электронику пожгло, память не вытащить... У тебя там работа была?

Каспер открыл рот и почувствовал, что потолок начинает кружиться и опускаться. Хорошо, парнишка-продавец вовремя заметил, подхватил его под локоть и усадил прямо на прилавок.

— Эрнесто... – тихо сказал он в трубку. – Но ты мне сделаешь второй шлем, нормальный?

Эрнесто молчал долго.

— Дружище, — ответил он наконец, — ну ты же сам понимаешь, что это не в наших силах? У нас все заводы делают только одну модель. Она оптимизирована, заточена под производство два года назад – и мы её не меняли. Мы только лампочку поставили, которая загорается, когда лица в память записываешь – но это Госдепартамент обязал, «Закон обязательного предупреждения о звуко-видеозаписи». Нас ведь, знаешь, как копают со всех сторон – мы ж монополисты...

— Эрнесто, — перебил Каспер. – Сколько стоит сделать мне новый шлем?

— Извини, старина, даже у тебя нет лишних четырех миллиардов. А инвесторам ты не интересен... Слушай, у меня реально совещание важное, давай в пятницу я к тебе заеду, нормально обсудим?

Каспер сунул телефон в карман плаща.

— Если уж честно, — доверительно произнес парнишка, — Хотя за красную мне процент продаж выше, но вам к этому плащу и шляпе больше черная подойдет. Вообще считается, что черная для нищебродов. Но вот я ношу – и нормально... Будете брать?

— Буду, — убито произнес Каспер. – Хотя нет, не буду. Зачем?

— Возьмите! – убедительно сказал парнишка. – Я же вам не про все режимы рассказал, там режим «связь», когда можно делать снимки прямо глазами и на печать отправлять, и в интернет! А есть режим «сон», там будильник можно настроить, но не только, чтоб будил, а чтоб картинки во сне сам делал раз в полчаса и в соцсети отправлял! Вообще чума! Заходишь с самого утра в сонбук и смотришь ленту, какая хрень снилась твоим друзьям, родителям, учителям – вообще чума, полдня потом ржем!

— Уговорил, — сказал Каспер, хлопнул парнишку по плечу и звонко расхохотался.

Он вышел из магазина с коробкой под мышкой, вдохнул теплый городской воздух, зашел в ближайший паб и заказал большую кружку темного пива. Потом он слушал местную команду, которая рубила блюз, подпевал и хлопал обеими ладонями по коленям. Потом долго трепался за жизнь с каким-то дедом, который оказался ветеринаром. А потом оказалось, что он вовсе не дед, а просто борода такая, а лет ему как Касперу — всего-то сорок восемь. И они выпили за это. А потом подсели какие-то студентки, белая и мулатка, и они не верили, что Каспер – это тот самый Каспер, а паспорта у него не было. А потом Каспер танцевал с мулаткой и, кажется, подарил ей свою шляпу. А коробку с някой забыл в пабе, когда провожал мулатку. А мулатка все говорила Касперу, что он не такой как все. А Каспер улыбался, мотал головой и повторял: «как все, как все!» И чувствовал себя совершенно счастливым, словно заново родился. И вся жизнь была впереди.

2016, Москва

ПРОДАВЕЦ СЛУЧАЙНЫХ ЧИСЕЛ

Всякий, кто питает слабость к арифметическим методам получения случайных чисел, грешен вне всяких сомнений.

Джон фон Нейман

Вечерний воздух дачного поселка казался густым и насыщенным как кофе. Пахло землей, сыростью, старым деревом, свежим сеном, костром, цветами и настоящим зрелым летом в самом разгаре. Улица Садовая действительно напоминала сад — узкая асфальтовая тропинка под одну машину, где с обеих сторон тянулись нарядные заборы, обсаженные деревьями, а над головой смыкалась их зеленая листва. Вот только коттеджа с номером 11 почему-то не получалось найти. Впереди путь перегораживала куча щебня, над которой темнела чугунная ладонь экскаватора, задранная к небу, словно эта могучая железная машина просила милостыню. Данила растерянно оглянулся, но тут зазвонил смартфон.

— Даня, ты к нам все-таки доедешь сегодня? — послышался бодрый голос Арсения.

— Брожу по вашему поселку уже полчаса. Дошел до экскаватора.

— Ого! Разворачивайся и... Хотя нет, стой у экскаватора, я сам сейчас выйду!

Арсений появился через пару минут, издалека раскрывая руки для объятия. За эти годы он сильно изменился — чуть располнел и обзавелся узенькой бородкой. Но это по-прежнему был тот самый весельчак Сеня по кличке Комп.

— Даня, а ты не изменился! — воскликнул Арсений, хлопая друга по спине. — Только еще более худой стал. Но мужественный! А глаза уставшие. Долго ехал-то? Мы тебя с полудня ждем, Верочка гуся испекла, всё остывает.

— Верочка?

— Жена моя, — объяснил Арсений. — Мы уже пять лет в браке.

— Ну ты даешь, — удивился Данила. — Прямо как в старину, вдвоем год за годом? Я думал, браки уже не регистрируют.

— А мы на Кипре регистрировались, — улыбнулся Арсений.

— Ну, поздравляю... — кивнул Данила. — Что ж не предупредил, я бы цветов купил для приличия...

Арсений не успел ответить, как Данила рванулся к ближайшему забору, присел, просунул руку между планками и выдернул с чужого участка большую белую хризантему.

— Для Верочки! — твердо сказал Данила, обрывая корневище.

— Ну ты как всегда, сумасшедший искатель приключений, — выдохнул Арсений и покрутил пальцем у виска. — Это дача генерала Максимова! Вся в камерах наблюдения! Вот только мне кражи цветов не хватало... Он у нас сумасшедший, даже на Верочку в суд подавал.

— За что? — изумился Данила.

— За рояль. Он его называет «шум».

— У тебя Верочка тоже музыкант?

— Конечно, — кивнул Арсений, — А вот мы и пришли.

Он приложил к калитке магнитный ключ, и замок щелкнул. Данила замер, разглядывая резную деревянную табличку на калитке: «Unter den Linden, Musikerdorf, Blumenstraße 11»

— На немецком, — пояснил Арсений. — Цветочная 11, Музпоселок, Подлипки. Знакомый вырезал, для красоты.

За калиткой открылась сырая роща из кустов сирени, яблонь и рябины. В сумерках среди листвы мерцали садовые фонарики, а с ветки на ветку с жужжанием перелетали красные огоньки — электрические воробьи ловили комаров. Здесь пахло еще ярче: цветами, росой и свежескошенной травой. Друзья сделали пару шагов по дорожке, и деревья расступились. За ними открылась аккуратная лужайка с шезлонгами и фуршетным столиком. Уютно светился добротный каменный коттедж, а перед ним в самом центре лужайки стоял огромный дуб — выше дома, выше яблонь и рябины. В распахнутых окнах второго этажа колыхалась старомодная тюлевая занавеска, и оттуда тихо плыли звуки рояля — Данила мог поклясться, что это не синтезатор и не пианино, а настоящий старинный рояль.

— Нравится? — спросил Арсений, наслаждаясь эффектом.

Рояль смолк, и вскоре на крыльцо вышла миловидная девушка — чуть полноватая, глазастенькая, с немного нескладной фигуркой и птичьим лицом.

— Верочка, знакомься: вот это и есть Данила Винокуров, мой старинный друг и одногруппник.

— Вера, — просто улыбнулась она. — А мы вас ждем!

Данила церемонно шаркнул ботинком по гравию, наклонился, бережно взял ее ладонь и поцеловал. А затем вручил свою хризантему, которую прятал все это время за спиной. Верочка просияла.

— Сеня, в доме будем ужинать или я во дворе накрою? — деловито спросила она мужа.

— Во дворе, конечно, — кивнул Арсений. — Такая погода! А дом гостю еще показать успеем. Ты же сегодня у нас останешься, домой не поедешь?

— Могу остаться... — пожал плечами Данила. — Могу домой пойти. Мой дом в двух шагах стоит.

* * *

Остатки гуся серебрились на блюде и выглядели уже не так аппетитно. Арсений успел в лицах рассказать, как они с Верочкой познакомились в самолете — как он догадался, что она тоже музыкант. И хотя история была довольно обычной, Арсений очень смешно изображал незнакомку в соседнем кресле, которая принялась на взлете машинально отстукивать пальцами по подлокотнику «Полет валькирий» Вагнера, и как он опознал ритм, принялся ей дирижировать, и как они потом смеялись. Было ясно, что эту историю он рассказывает не первый раз. Данила лежал в шезлонге, смотрел, прищурясь, через стекло бокала на фонарь, бьющий откуда-то сверху через ветви дуба, и впервые за много лет чувствовал себя по-настоящему дома.

— А почему у тебя табличка на немецком? — спросил он. — Из-за нее я мимо прошел.

— У нас как-то гостил мой учитель скрипач-немец, — объяснила Верочка с улыбкой, — он увлекается резьбой по дереву.

— Скрипач? — изумился Данила. — И руки ему не жалко портить?

Арсений пожал плечами:

— Руки портятся только без работы. Мой прадед на этом самом участке и лопатой махал, и дрова пилил, и деревья сажал. Видишь дуб столетний? Это его дуб. Он посадил.

— Прадед твой тоже музыкант? — спросил Данила. И удивился внезапно наступившей паузе.

Верочка обернулась. Арсений тоже посмотрел недоверчиво.

— Вообще-то, — тактично заметила Верочка, — Герасим Васильевич Никосовский. Автор «Морской сонаты» и «Олимпийского марша».

Данила замер.

— Так это твой прадед?! — воскликнул он. — Композитор Никосовский?

— А вы, Данила, думали, они просто однофамильцы? — засмеялась Верочка.

— Но... — Данила растерялся. — Так мне сам Арсений сказал еще на первом курсе!

Арсений улыбался во всю физиономию.

— Сенечка у нас скромный, — объяснила Вера. — Или веселый.

— А что ж таблички памятной нет? — спохватился Данила. — Вот же идея для таблички на калитку: «В этом доме жил и работал выдающийся советский композитор Герасим Никосовский»!

— Нет, — Арсений серьезно помотал головой. — Работал он не здесь. И никакого дома тогда еще не было — был сарайчик с лопатами, деревянный сортир и теплицы. Дед здесь огурцы сажал. Обожал в земле возиться, он же из крестьян родом.

Все уважительно помолчали.

— Слушай, а про наших ты что-нибудь знаешь? — спросил Данила.

— Немного, — откликнулся Арсений. — Я ведь и тебя-то случайно нашел — увидел фамилию в сетях и решил написать, вдруг и впрямь ты. А ты легок на подъем оказался — взял и приехал в гости.

— Я вообще легок стал, — улыбнулся Данила. — Работа такая. Так значит, ни с кем из наших не общаешься? Жаль. Хороший курс был у нас.

— Про некоторых знаю, — кивнул Арсений. — Ленку помнишь? Сейчас она где-то в Австралии, танцевальные фестивали организует. Кулебякин музыку бросил, он теперь фермер. Арбузы выращивает, у него бахча в Краснодаре.

— Митька Кулебякин? Фермер в Краснодаре? — изумился Данила. — Обалдеть! Кому нужны выращенные арбузы, если сейчас всё из синтезаторов идет?

Арсений пожал плечами.

— Ну, в синтезатор надо сперва образец положить, — резонно заметил он, — а потом уж дублируй, сколько хочешь. Вот он эти эталонные арбузы каждый год и выращивает.

— Обалдеть, — повторил Данила. — Чушь какая-то. Арбузы. Краснодар. Вот уж не предполагал, что Митька музыку забросит. Он же бредил музыкой, чуть ли не спал на клавишах!

Арсений вздохнул и поморщился.

— Там не так просто, — объяснил он неохотно. — Митька руку потерял... Ну, не всю руку — большой палец. Арбузы выращивать не мешает, а вот для пианиста, сам понимаешь...

— Как же это?! — расстроился Данила. — Почему? Что случилось?

— Да... — Арсений снова поморщился. — Там совсем глупая история. Он на море поехал, в Тунис. И там руку поцарапал ракушкой. Чем-то перевязал, пластырем заклеил, забыл... Короче, когда вернулся в Москву, уже заражение крови шло. Ну и палец ампутировали.

— Надо же... — только и вымолвил Данила. — Я думал, в наш век такого быть не может.

— Я же говорю, дурацкая история, — согласился Арсений. — Он сам поверить не мог.

— Врачи идиоты! — с чувством произнес Данила. — Неужели нельзя было сохранить руку?

Арсений пожал плечами:

— Они жизнь сохранили... — Помолчал и неохотно продолжил: — А Михальчук Валерка — совсем спился. Где-то под Серпуховом в бараках живет, я боюсь к нему ехать, если честно... Аркадия — два года назад хоронили. Отыграл концерт, и вдруг сердце. А вот Зондер у нас теперь строитель. Удивлен?

— Не очень. Он ведь и так с третьего курса ушел. Что, реально на стройке работает?

— Почти. У него своя строительная фирма — домики собирают. Материал копеечный, из синтезатора, но качественно поставить дом — это толковая бригада нужна. Вот они и ставят. Зарабатывает прекрасно, на «Гринвере» ездит, с турбинами.

— Выходит, в музыке из наших совсем никто не остался? — подытожил Данила.

— Илюха Козлов остался — в каких-то клубах играет на бас-гитаре. И еще Перепелкина — директор консерватории в Рязани. Хотя сама не играет. Вот вроде и всё. — Арсений повернулся в шезлонге: — Кстати, вот Верочка преподает студентам три раза в неделю. Так что тоже, считай, по специальности. Хотя она не у нас училась, в Германии.

— Ну а ты-то сам? — спросил Данила.

За него ответила Вера.

— Сенечка у нас музыку сочиняет! — сообщила она с гордостью.

— Вера у нас считает музыкой ерундовые аранжировки, темы к сериалам и рекламные джинглы... — отшутился Арсений.

— Нет, правда? — оживился Данила. — Сочиняешь музыку? И за это сегодня платят?

— Платят, — кивнул Арсений, — даже неплохо. Вот только заказывают редко. Но нам много и не надо, верно?

— Сенечка не просто музыкант, а талантливый композитор, — сообщила Вера.

— Ну я-то в курсе, — улыбнулся Данила. — У него кличка в училище была — Комп. Композитор.

Арсений хохотнул и указал пальцем на Данилу, повернувшись к Верочке:

— А Даньку мы называли Старателем. Был самый старательный на курсе — если чего захотел, горы свернет, а добьется! Ну ладно, рассказывай теперь, как сам живешь?

Данила вздохнул и снова посмотрел на фонарь, только уже через пустой бокал.

— Как все живу. Город, суета, разъезды.

— Вы один живете? — спросила Верочка.

— Почему один? Как все. Заходишь в сеть встреч-знакомств, выбираешь партнершу на вечер.

— А если она вам не понравится? — удивилась Верочка.

— Утром зайду в сеть, поставлю оценку — ноль из пяти. — Данила пожал плечами. — Но так редко бывает, чтоб не понравилось. Сейчас хорошие алгоритмы учета предпочтений. Просто ставишь оценку, и тебе выпадет новый список: «оценившим этого человека также понравились...» — и выбирай пару на следующий вечер.

— Я бы так не смогла... — вздохнула Верочка.

— Но так все живут, — возразил Данила. — Это интересно и удобно.

Арсений схватил с блюдца виноградину, подкинул ее и ловко поймал ртом. Верочка засмеялась.

— Ну ладно, — сказал Арсений, — что мы все о бабах да мужиках. Сам-то чем занимаешься?

— Не музыкой... — покачал головой Данила. — Совсем не музыкой. Это долгая история, но интересная...

— Так мы никуда не торопимся! — уверил Арсений и потер руки. — Верочка, а у нас еще вино осталось? Налей гостю.

Данила устроился поудобнее в шезлонге и начал рассказ. Он рассказал, как собрал группу, как записали альбом. Как распалась группа и начал выступать по клубам один. Рассказал с некоторым стеснением, как устроился играть в ресторан — обычно он рассказывал об этом легко, но перед Арсением почему-то было стыдно. Рассказал, как подружился там с бандитами, хотя поначалу не знал, кто они. Как ввязался в биржевые игры, проигрался и попал в долги. Как прятался полгода, а его искали. И как отделался чудом благодаря юристу Филу — удивительному проныре. Арсений слушал, не перебивая, только сочувственно качал головой.

— Данила, — произнес он, наконец, — Если тебе вдруг нужна какая-то помощь или деньги... Или жить негде... Тебе, надеюсь, квартиру продать не пришлось?

— Пришлось, — кивнул Данила. — Но это уже совсем другая история — я ее продал ради новой профессии.

— И где же ты живешь?

Данила хитро улыбнулся.

— Я бомж, — сказал он. — Нигде не живу, брожу по свету последние десять лет.

Верочка тихо всплеснула руками.

— Шучу, — объяснил Данила, наслаждаясь эффектом. — У меня все в порядке. У меня обалденный трейлер — дом на колесах, амфибия на воздушной подушке. Продал квартиру, купил трейлер и оборудование. Живу и катаюсь по всему миру.

— Ты и сюда на нем приехал? — недоверчиво спросил Арсений.

Данила кивнул:

— Пришлось оставить за воротами поселка — они у вас низкие, а у меня антенный комплекс на крыше. Сворачивать его — долгая история.

— Антенный кто? — переспросил Арсений.

— Комплекс. У меня профессия такая — я искатель. Ищу случайные числа. Слышал про такое?

Арсений от удивления сел в шезлонге, с изумлением разглядывая Данилу.

— Так ты из этих? Которые проводками в землю тычут?

Данила фыркнул.

— Как тебе не стыдно? Ты прямо как неграмотный. Знаешь вообще, что такое случайные числа и зачем они?

— Для синтезаторов вроде, — подсказала Верочка.

— Именно! Для синтеза материи нужны потоки чистейших случайных чисел. И это сегодня — самая большая проблема. Потому что они нужны в количестве, сравнимом с числом атомов каждого изделия. А в таком количестве их взять просто неоткуда. И хороший поток стоит нереальных денег!

— Смотри, как наш гость-то оживился! — улыбнулась Верочка. — И уже не грустный! И уже не тощий! Глаза горят...

— А вот я никогда не понимал, в чем проблема, — Арсений пожал плечами. — Они же случайные числа! Бери с потолка!

Данила азартно потер ладони и хищно улыбнулся.

— Уверен? Окей. Придумай мне десять случайных чисел?

— Да пожалуйста: десять, двенадцать, сто...

— Уже плохо, — заметил Данила. — Все четные. И возрастают. Ну, продолжай...

— Да сколько угодно! Семь! Три! Сто! Э-э-э... Тридцать пять! Э-э-э... Два! Сто два! Э-э-э... Ну, тридцать один... Э-э-э... Сейчас...

Данила наблюдал с улыбкой.

— Ты уже понял, да? — спросил он, наслаждаясь эффектом. — А чисел нужно не десять, не сто и не миллиард — а столько, сколько атомов в арбузе. Или в этой бутылке вина. Или в оконном стеклопакете. А если поток будет грязным, ограниченным, повторяющимся — то появится муар. По-русски говоря — атомная рябь.

— Как это?

— Объясню на примере. Один из методов оценки чистоты потока — засеивание. Ты берешь случайные числа, кладешь их рядами на экране в виде точек своей яркости, и так засеиваешь весь экран. И смотришь. Если поток идеально чистый, то экран будет казаться гладким и серым, какие бы там разношерстные точки не стояли рядом. А вот если поток грязный... то будут заметны пятна, полосы, черточки, рябь — грязь, одним словом. И когда такой грязный поток идет в атомный синтезатор, то в получившемся продукте может оказаться что угодно: от вкраплений атомов свинца до радиации. Арбуз выйдет несъедобным, а бутылка треснет от внутренних натяжений.

— Да ты физик! — с уважением произнес Арсений.

— Пришлось кое-чего почитать, — согласился Данила. — Короче говоря, ни мозг, ни математическая формула, ни вихрь Мерсенна, ни щелчки от датчиков распада изотопа — ничто тебе по-настоящему чистый поток не даст. Если речь о промышленных объемах, понятное дело. Потому что любые генераторы случайных чисел зажаты факторами, и из этих факторов не выпрыгнешь. «Э-э-э, ну еще раз тридцать пять...» — передразнил он.

— Да ты еще и математик! — изумился Арсений.

— Да нет же! — отмахнулся Данила и встал. — Какой из меня математик? Просто читал статьи, общался с искателями, нахватался терминов. Собственно, я тебе уже всю теорию рассказал. Ничего больше искателю знать не надо.

Он подошел к столику, налил себе еще вина, затем Арсению, затем растерянно оглянулся в поисках бокала для Верочки.

— Я алкоголь сейчас не пью, — ответила она.

Арсений профессионально покачал бокал и принялся разглядывать на просвет густые винные дорожки, ползущие по стеклу.

— А я-то думаю, из чего они такое хорошее вино делают за копейки в синтезаторах? — спросил он задумчиво. — Оказывается, потоки... Но я все равно не понял: что же вы ищете, когда втыкаете в землю свои штырьки?

Данила снова стал серьезен.

— Грубо говоря, мы ищем шум. Потому что случайность взять больше неоткуда, кроме как из самого разного окружающего шума. Берем любые шумы, какие только можно найти в природе. Шум в эфире, магнитные колебания от порыва ветра, излучение ядра Земли, реликтовый шум Галактики — из всего можно вытрясти поток случайных чисел.

— Так в чем проблема?

— В том, что эти потоки все грязные.

— Объясни, — попросил Арсений.

— Ну... — Данила задумался. — Чтоб тебе, как музыканту, было понятней: они все ритмичные. Как будто вся Вселенная — гигантский оркестр с дирижером. Понимаешь? Мы-то всегда думали, что вокруг хаос и энтропия. А когда появился атомный синтезатор, понадобилось набрать полные пригоршни этого хаоса. Пригляделись, и оказалось, что хаоса вокруг не очень-то и много.

— Но ведь это шум... — произнесла Верочка.

— Если бы... — Данила грустно покачал головой. — Шум — это когда ты не чувствуешь мелодии, потому что она такая сложная, что не может уместиться в твоей голове. Может быть, чтобы услышать эту музыку, нужно быть размером со Вселенную. Просто представь, что тебе показали три числа, допустим 73, 144 и 59. И тебе никак не дано узнать — это три совсем случайных числа или крошечный кусок какой-то математической функции. Или список цен на комплект дизайнерской одежды: ботинки, штаны, куртка. И в итоге выясняется, тебе просто показали твое собственное давление и пульс. И значит, эти числа вовсе не случайные, а зависят от возраста, погоды, от количества приседаний в фитнес-клубе или от курса твоих акций, который ты узнал секунду назад. Понимаешь? Мы слышим так мало нот, что просто не можем понять, из какой они симфонии. Но когда ты начинаешь работать с миллиардами, триллионами, квинтиллионами случайных чисел, полученных от самых разных, вроде бы случайных шумов — ты начинаешь понимать, что где-то за кулисами есть Дирижер, или Композитор, или что-то типа того. Понимаешь? И это даже не про религию. Это — вообще. Просто выясняется, что у любых шумов все равно общие гармоники — что на Земле, что под землей, что в космосе. Ты думал, это был случайный порыв ветра и скрип дуба — а это вполне закономерное движение воздуха, которым дирижируют облака и приливы, а ими дирижируют вспышки на Солнце, а те подчиняются галактическим гравитационным ударам, и всё это — одна бесконечная, сложнейшая, но безумно гармоничная песня, которая звучит от Большого взрыва до наших дней...

Данила умолк. Арсений и Верочка теперь глядели на него с нескрываемым уважением.

— Как вкусно ты излагаешь! — с восторгом сказал Арсений.

Верочка задумчиво поежилась и плотнее укуталась в свой плед.

— А ведь как странно получается... — произнесла она медленно. — Выходит, человечество думало, что преобразует окружающий хаос и создает гармонию. А как докатились до синтеза материи — нам самим понадобился хаос. Стали искать его вокруг — а во Вселенной гармония. Так может, это мы хаос создаем?

— Ага, — подхватил Арсений, — нам кажется, что мы творцы и сочинили собственную музыку, а на самом деле мы просто фальшивая скрипка, которая возомнила, будто придумала собственную ноту и принялась играть не в такт с общим оркестром. Так выходит?

Данила кивнул.

— Я сам часто об этом думаю. Это очень большая философия — случайные числа.

— Мистика, — уточнил Арсений.

Данила усмехнулся.

— Нет, дружище, философия. А мистика — это другое. Это когда ты стоишь в чистом поле и замечаешь, что в этой точке прет поток в сто раз чище, чем на том же поле, но в двух шагах в сторону... Вот тут начинается мистика и истерика! Потому что объяснения никакого нет. Понимаешь? Ты поехал к Ниагарскому водопаду, сделал замеры — а там ноль. Встал посреди Москвы в парке Горького — ноль. Шел месяц пешком по глухой тайге — ноль. На пляжах Юкатана — ноль. А потом какой-нибудь искатель Стив Бол — слышал про такого, нет? Да слышал, конечно, — он в пустыне посреди Соединенных Штатов съезжает с трассы на бензоколонку, та оказывается заброшенной, но он просто ради интереса делает замер — и эта крошечная точка планеты сегодня дает девять процентов всей генерации, добываемой в мире! Девять процентов денег! — Данила вскинул вверх руки, глаза его горели. — Ну вот как это, скажи? Как такое может быть? Как этот Бол — очкарик! сопляк! недоучившийся студент! клоун с дешевым измерителем за триста долларов, которым вообще ничего толкового не намеришь! — и он теперь возглавляет список самых богатых людей планеты?

— Там наверно старое индейское кладбище, под этой бензоколонкой, — пошутил Арсений.

Но Данила был серьезен.

— Зря иронизируешь, — сказал он. — Там ничего такого нет. Это мистика, понимаешь? Если законы физики не дают ответа, люди становятся мистиками. Тебе бы послушать рассказы бывалых искателей — столько легенд, примет и суеверий, что религия отдыхает. У нас есть один сумасшедший математик, который говорит, что вывел закон сохранения энтропии, из которого следует, что энтропия — это материя Бога, а места потоков — обиталище душ.

— Я разве не так сказал? — снова усмехнулся Арсений. — Индейское кладбище.

— Да нет же! — Данила с досадой рубанул воздух левой ладонью. — Знаешь, сколько я кладбищ объездил? Индейских, еврейских, древнеегипетских — от Ваганьково до Пер-Лашеза, от Освенцима до Хиросимы, обелиски и братские могилы времен Второй мировой... Там везде ноль!

Арсений смешно надул щеки и развел руками.

— Но согласись, — примиряюще сказал он, — это же случайные числа. Если бы месторождения случайных чисел возникали не случайным образом... это было бы нелогично, да?

Данила вздохнул и ничего не ответил.

— А что он сделал с той бензоколонкой? — спросила вдруг Верочка. — Ну, тот студент?

— Что? — очнулся Данила. — С бензоколонкой? Выкупил кусок земли двадцать на двадцать метров. Поставили ангар с охраной и колючей проволокой. Внутри смонтировали генераторы, к ним подключили штук сто кабелей оптоволоконных толщиной в ногу — и продают поток на все заводы мира. Фотки есть в сети. И ведь прикинь, ему ничего делать не надо — поток сам прет из земли, а парень — самый богатый человек планеты! И так может любой! Понимаешь? Не надо быть математиком! Ты, я, Верочка — каждый может продать квартиру, купить трейлер и хорошее оборудование, и искать свой поток!

Снова наступила тишина.

— Так ты нашел? — спросил наконец Арсений.

Данила досадно поморщился.

— Так, по мелочам... Одну точку в Крыму мы нашли на двоих с парнем... Ну и под Красноярском в горах у меня есть своя маленькая... Но тухлая, туда даже кабель тянуть нерентабельно. Так что я в основном с лендлордов зарабатываю. Сейчас модно стало вызвать искателя померить свои земли. А у меня сертификат, профессиональное оборудование, все дела.

— Я бы так жить не смогла наверно, — призналась Верочка. — Без дома, всю жизнь в фургончике, ужас...

— Почему? — повернулся к ней Арсений. — Наверно тоже интересное дело. Слушай, Данила, а у тебя этот приборчик с собой?

— Конечно, если к машине сходить...

— Сходим завтра, покажешь, как это? — предложил Арсений.

— Ты прикалываешься или тебе правда интересно? — насторожился Данила. — Да я хоть сейчас сбегаю принесу! Это реально такой азарт, ты не представляешь!

* * *

Данила привычно расчехлил кофр и выложил на лужайку сперва зонд, затем провода, затем сам вычислительный модуль с дисплеем.

— Солидно, — констатировал Арсений, ощупывая толстый провод, словно змеящийся в пальцах. — Я думал, это махонький приборчик.

— Это ты большие не видел! — усмехнулся Данила.

— Розетка вам нужна? — деловито спросила Верочка.

— Какая к черту розетка, это ж полевой модуль, у него свое питание. — Данила похлопал по кофру. — Самая мощная портативная модель. По крайней мере, пять лет назад была, сейчас уже помощнее есть.

— А в чем разница? — спросил Арсений.

— Долго объяснять, — отмахнулся Данила. — Там внутри процессоры специализированные, очень много и очень мощные. Ну и качество измерителей. Грубо говоря, дешевый прибор сработает только если в самый центр попал, плюс-минус пять метров. А дорогая аппаратура сможет и за пятьдесят метров учуять.

Данила аккуратно вонзил зонд глубоко в почву — теперь эта штука со своей рукояткой напоминала комара, качающегося на изогнутом жале. Он подсоединил провода к модулю, и экран тихо засветился. На нем замелькали вереницы цифр.

— Ну? — лукаво спросил Арсений. — Есть чего?

— Погоди минутку, торопыга, — отмахнулся Данила. — Только давай договоримся сразу: не расстраиваться, окей?

— О, я буду рыдать! — хохотнул Арсений. — Буду рвать на себе бороду!

Данила поманил его рукой:

— Смотри сюда, я расскажу. Наверху экрана ничего интересного — параметры потока, зависят от модели зонда. Вот мелькает вектор энтропии, по нему ничего не определишь. У потока много критериев чистоты, но методов оценки еще больше. Сначала смотрим сюда: хи-квадрат Пирсона, а ниже критерий Кохрена.

— Какого хрена? — пошутил Арсений.

Данила обернулся с обидой.

— Джон Кохрен — древний математик, не смешно. Далее: вот эта жирная полоска очень важна, называется Дайхард-Марсалья: если она хоть чуть позеленеет — это победа. На таблицы не смотри совсем, я сам не знаю, что это. Диаграммы цветные — тоже не помню, как называются, плюем на них. Квадратик сбоку — засев, я о нем рассказывал, но смысла в нем мало, там ничего простым глазом не разглядишь. А вот по центру нарисован большой спидометр со стрелкой, видишь? Это общая оценка, она — точнее всего. Если стрелка не лежит бревном на нуле, а начнет подпрыгивать... — Данила осекся. — Так, а где стрелка-то? — Он уставился в экран и остолбенел.

Арсений вежливо потряс его за плечо.

— Ты в порядке?

Данила не отвечал. Арсений склонился над дисплеем, и вдруг увидел стрелку. Она лежала бревном, но только не на нуле, а в противоположном конце шкалы. Раздался мелодичный перезвон, бег цифр на экране замер, и теперь ярко мигала жирная зеленая полоса. Послышалось жужжание, аппарат выплюнул белый листок-распечатку.

— Похоже, машина глючит, — произнес Данила странным тоном.

Он аккуратно отсоединил провод и достал из кофра другой. Затем подумал, порылся в кофре и достал другой зонд, новенький — разорвал зубами полиэтиленовую упаковку и со щелчком расправил. Отошел на два метра и вонзил у самого столика. Затем посмотрел вверх, прошептал что-то, стыдливо перекрестился и нажал кнопку.

Арсений почтительно встал на шаг позади. Тихо подошла Верочка и обняла Арсения за плечи. Все глядели на экран. В этот раз стрелка спидометра не лежала на другом конце шкалы, а плясала посередине, хаотично раскачиваясь вправо-влево, как одинокая береза на ветру. Данила обернулся и посмотрел на Арсения. Глаза у Данилы были совершенно круглые.

— ....... — неуклюже и беспомощно выругался он. — Это даже не бензоколонка в Аризоне. Это вообще что-то нереальное! Причем, в самую точку попали, видишь, чуть в сторону — уже поток стихает, но все равно адская сила! Слушай, да мы с тобой дико богаты, Сеня! Ты понимаешь?!

Верочка отшатнулась. Данила вскочил, обнял друга и стал трясти его за плечи:

— Это нереальное бабло! Ты будешь жить на собственном острове! Во дворце!

Арсений недоверчиво кашлянул. Наступила тишина.

— Я не смогу с острова ездить преподавать, — сказала Верочка.

— К черту преподавать! — обернулся Данила. — Они сами будут к тебе ездить преподавать!

— Кто? — тихо спросила Верочка.

Данила перевел взгляд на Арсения. Тот аккуратно отцепил руки Данилы от своей жилетки.

— Давай подумаем, как нам теперь с этим жить. Он будет толстый, этот кабель? — Арсений скептически оглядел пятачок между домом и дубом.

Данила покачал головой.

— Дуб убирается, дом убирается, — сообщил он деловито. — Генераторы сейчас делают компактные, но участок это займет полностью. Как, говоришь, звать твоего соседа генерала? Я позвоню юристу Филу, разработаем с ним план, как у него отжать участок, соседние на всякий случай тоже имеет смысл скупить, вдруг и туда добивает...

— Всё! Стоп! — Арсений поднял руку. — Ты, Данила, парень азартный, но не пори горячку, ладно? Что значит, дом убирается? А жить нам где?

Данила изумленно посмотрел на него.

— Ты построишь себе хоть башню в Кремле, — сказал он серьезно. — Что тебе этот двухэтажный курятник?

— Так это мой дом, я здесь вырос!

— Лучшие строители мира тебе его перевезут на другой участок, не разбирая!

— Хорошо, а дуб?

— Купишь все дубы мира, какие понравятся!

Арсений покачал головой.

— Это моя фамильная дача, — сказал он. — Здесь жили все мои предки. Этот дуб сажал мой прадед, великий композитор.

Данила его не слушал. Он перенес кофр в темноту к забору, а вскоре поволок в другой конец участка, хрустя ветками сирени. Толстые петли провода волочились по земле.

— Ну вот, — послышался его бодрый голос из-за угла дома, — генерала можно не беспокоить: там полнейший ноль. Уверен, что и у соседей справа... Да! И у них ноль! Ты не представляешь, Арсений, какой ты везунчик!

Данила вернулся и вонзил свой электрод рядом с первым. Стрелка на экране ожила и проползла по кругу до конца шкалы, а под шкалой загорелось: 98%

Верочка зябко поежилась и испуганно посмотрела на мужа. Арсений решительно выдернул оба электрода и вручил их Даниле.

— Мы поигрались, и хватит, — сказал он. — Пора сворачивать приборы.

— А я не играл, — возразил Данила, вытирая об штаны руки, испачканные в земле. — Я делал тебе настоящий замер. И он дал настоящий результат!

— Спасибо, я оплачу твой выезд, — сухо сказал Арсений. — Но нашей семье это не надо, понимаешь?

Данила нахмурился.

— Что значит — не надо? — не понял он. — Вам не надо денег? Уже миллиардеры, что ли?

— Сядь, пожалуйста, я тебе одну вещь расскажу. — Арсений мягко указал на шезлонг. — Знаешь... я ему скажу, ладно, дорогая? Мы с Верочкой ждем ребенка.

Данила опешил.

— Живого? В собственном животе? — он покосился на Верочку и только сейчас понял, что ему казалось нескладным в ее фигуре. — Ну вы даете! Мало того, что живете друг с другом столько лет, мало того, что вам понадобился свой живой ребенок, так вы его и сами рожать будете? А почему не сдать гены в инкубатор на выращивание? Если в Китае заказывать — там это сейчас вообще копейки стоит, я слышал...

— В общем, у нас будет ребенок, — сухо повторил Арсений.

— Ну... прекрасно. Тем более! Ему не нужны деньги? — Данила заглянул другу в глаза. — Ты по-моему не осознал: это нереально мощный источник! Это нереальные деньги!

Арсений глубоко вздохнул.

— Данила, зачем тебе нереальные деньги? — спросил он. — Тебе нужны деньги? Я тебе дам денег, у меня отложено немного. Хочешь? Мы, слава богу, живем в эру синтезаторов. Еда бесплатна. Лекарства бесплатны. Одежда бесплатна. Телекиноигры бесплатны. Даже машину можно бесплатно получить раз в пять лет. Девяносто процентов людей Земли вообще не работают! Смотрят игру, жрут пиво с чипсами, подбирают на ночь пару через сети встреч, и прекрасно обходятся без денег!

Данила агрессивно вскинулся.

— Тебе нравится муниципальная гадость? А ты сам жрешь бесплатную еду из уличного автомата?

— Не буду врать, что пробовал весь ассортимент, — спокойно возразил Арсений. — Но, допустим, ланчпак по-китайски люблю. Чем плохо? Сто лет назад за такой едой очереди в кафе выстраивались по пятницам. А двести лет назад — и у королей такой еды не было.

— А я только бесплатную еду и жру год за годом! И одежда на мне, — Данила дернул себя за воротник так, что послышался треск, — тоже из бесплатного магазина!

— Ну купи себе в дизайнерском магазине майку, копейки же! Я еще понимаю, ты бы сказал, что тебе дом нужен. Да ведь тоже не проблема: стройматериалы сейчас дешевые, позвоним Зондеру, а я тебе подкину заказ по музыке, возьмешь кредит, годик-другой покрутишься, будет дом...

— Сеня! — Данила повысил голос. — Ты с ума сошел? Нас с тобой ждут миллиарды! Нам больше никогда не придется ничего делать! Хочешь — сиди, музицируй, хочешь — путешествуй!

Арсений пожал плечами:

— А нам и так ничего делать не надо. Я музицирую, ты — путешествуешь... — Он поймал его взгляд и вдруг тоже стал серьезен: — Послушай внимательно, Данила, один раз. Ты — человек риска, а я — человек спокойствия. Ты... — Он тщательно подбирал слова, — получаешь кайф от азарта. А я — от уюта. Ты бредишь выигрышем, ты живешь не здесь с нами, а в будущем, которое сам себе выдумал. А я живу здесь, я люблю саму игру. Ты надеешься, что будет лучше, а я беспокоюсь, что станет хуже. Огромные деньги — это огромные проблемы. Зачем они мне? И жизненный опыт на моей стороне, а не на твоей. Понимаешь, о чем я?

— Нет.

— Вот смотри, — Арсений миролюбиво развел руками, — мы сейчас расчистим площадку, разломаем мой дом, спилим деревья, накупим генераторов — небось, тоже диких денег стоят? А через месяц твой поток возьмет и иссякнет.

— Так не бывает, — усмехнулся Данила, — точка не может иссякнуть, такого не было ни разу, почитай любые статьи. В Афганистане было — так там гору взорвали, на которой поток обнаружился. Если есть поток — значит, в земле какие-то уникальные условия. Понимаешь? Это вечный источник благополучия!

— Хорошо, а если завтра изобретут синтезатор, которому уже не нужны случайные числа? И тогда что? Ты сел в трейлер и поехал дальше. А я останусь на развалинах, в долгах, с дурацкими генераторами, с беременной женой на руках. И в таком нервном стрессе, что не смогу работать, писать музыку. А ведь мне надо работать — это моя жизнь. Ты меня понимаешь?

— Нет.

Арсений развел руками.

— Данила, при всей моей симпатии к тебе... Это мой клочок земли, мои фамильные владения, моя маленькая планета. И здесь я тебе ничего не дам строить — это разрушит мой мир. А у меня очень уютный мир, я им дорожу.

— Твой мир останется! Мы просто перенесем его в другое место — перенесем дом, сад, лужайку, калитку с табличкой, дуб...

— Дуб перенести нельзя.

— Дался тебе этот дуб, будь он проклят!

— Не смей так говорить! Это дуб моего прадеда. Мой отец под ним рос. Я под ним вырос.

— Мы обязательно все уладим — я позвоню юристу Филу, он придумает хитрый способ...

— Нет, — твердо повторил Арсений.

— Не будем спешить, — деликатно предложил Данила. — Обсудим утром на свежую голову!

— Утро ничего не изменит.

— Сеня, у нас с тобой уже нет выхода. За нас все решила судьба! Поток найден. Рано или поздно о нем узнают все!

— Кто же расскажет? — удивился Арсений. — Мы с Верочкой точно будем молчать, нам это не надо. Ты своим искателям про чужую точку тоже ни за что не проболтаешься — мало ли, найдут способ перехватить...

Данила вдруг понял, что Арсений стал гораздо циничнее, чем ему всегда казалось.

— Ладно, — сказал он мрачно, — детали обсудим и обдумаем. Это всё реально мелочи! Эти вопросы решаются! Все будет хорошо.

— Нет! — ответил Арсений твердо.

— Аааа-тставить разговорчики! — вдруг оглушительно рявкнуло из-за забора. — Рота, отбой, мля, час ночи! Сейчас вызову полицию, кому не ясно?

— Виноваты, товарищ генерал, будет тишина, оркестровая пауза! — торопливо крикнул Арсений. — Гость уже уходит!

* * *

Данила вернулся через три дня без предупреждения — днем, нарядный, с бутылкой дорогого дизайнерского шампанского, с большим тортом и шикарным букетом роз в модной световой упаковке, мигавшей разноцветными искорками. Он остановился перед калиткой, закрыл глаза, сделал глубокий вдох и крепко сжал в кармане связку ключей от трейлера. Угрюмая решимость на его лице медленно сменилась улыбкой, и только тогда он позвонил в звонок.

Послышались шаги, Арсений открыл калитку.

— Ну, привет, — сказал он немного грустно. — Уговаривать приехал? Я надеялся, после наших телефонных бесед мы больше к этому разговору не вернемся...

Данила покачал головой.

— Приехал просто в гости, пообщаться, — уверил он.

— Ну... — с сомнением вздохнул Арсений, — что ж, заходи...

Из дома насторожено выглянула Верочка — лицо ее было испуганным. «Вот же люди дремучие, — подумал Данила, — им хочешь как лучше, а они пугаются...» Он подошел к крыльцу и галантно протянул Верочке букет. Она немного оттаяла.

Расположились снова на лужайке. Верочка осталась в доме, сославшись на головную боль. Арсений нарезал торт, разлил шампанское в два бокала и устроился в шезлонге напротив Данилы.

— Ну, начинай просто общаться... — усмехнулся он.

— Окей, — кивнул Данила. — Э-э-э... Над чем сейчас работаешь? Может, расскажешь? Сыграешь?

Арсений молчал, сосредоточенно глядя, как из какой-то невидимой точки на дне бокала непрерывной тонкой струйкой бегут вверх пузырьки шампанского и лопаются на поверхности. Почему именно из этой точки? Почему не из какой-то другой? Там же ничего нет в стекле бокала в этом месте. Если выпить шампанское и налить снова, такая же вереница пузырьков начнет подниматься из совсем другой точки, бог знает, кем и как выбранной на этот раз...

— Данила, — сказал Арсений, — я так понимаю, ты придумал какой-то важный аргумент. Ну так выскажи его, не держи в себе, я ж вижу, как тебя распирает. Обсудим.

Данила вздохнул.

— Благотворительность, — сказал он. — Благотворительность! Ты представляешь, сколько людей ты сможешь сделать счастливыми?

— Счастливыми — вряд ли, — покачал головой Арсений. — Богатыми — может быть. А счастливыми — точно нет. Когда-то люди были счастливы, если им хватало хлеба пережить зиму. Сегодня никто не голодает, и разве все счастливы? — Арсений оторвал взгляд от цепочки пузырьков в бокале и перевел на Данилу. — Вот тебя я могу сделать счастливым? Ты уверен, что для счастья нужны деньги. Давай я тебе дам денег? Ты станешь счастлив?

Данила помотал головой:

— Арсений, чтоб ты не думал — мне твоих денег не надо вообще. Ты небось решил, что я это хочу ради денег? Да я прямо сейчас напишу тебе расписку, что ни на какие деньги с твоей точки не претендую! Зная тебя двадцать лет, зная нашу дружбу, я не сомневаюсь, что ты мне и так отсыплешь немного. Я это делаю ради тебя! Ради твоей Верочки, пойми! Я вам хочу помочь! А ты сможешь помочь многим другим людям! Построишь дома, больницы, курорты! С такими деньгами-то!

— Но мы же не новые деньги нашли, а новый поток. Купят его здесь — значит, не купят в другом месте. Денег на планете не прибавится.

— Вот ты так рассуждаешь, а может, в эту секунду где-то в мире умирает ребенок!

— Но я не врач, — возразил Арсений. — И мы нашли здесь не поток лекарств, и не поток новых врачей... — Он внимательно посмотрел на Данилу. — А знаешь, где умирает этот ребенок?

— Нет, но...

— А я знаю. Хочешь, скажу? Он умирает прямо здесь, в эту секунду. Пока ты борешься за свои мифы. Это ведь твой ребенок умирает, Данила...

— Но у меня нет детей!

— Вот именно. — Арсений откинулся в шезлонге и уставился в пронзительно-синее небо и раскидистую крону дуба над головой. — Представь, что его душа тебя сейчас слышит. Скажи ему это! Объясни ему, почему его нет и не будет. Где твоя благотворительность, Данила?

Данила полез в карман и с грохотом выложил на стол магнитные ключи от трейлера с брелком-кубиком, задумчиво покрутил их по поверхности столика вправо-влево. Затем аккуратно положил левую ладонь на верхушку бокала, сжал его пальцами и решительно встал.

— Окей, — сказал он, и лицо его стало серьезным. — Я тебя услышал, Арсений. Последний вопрос: я правильно понимаю, — он обвел рукой полянку, — что весь твой мирок вместе с домом и Верочкой можно аккуратно отодвинуть в сторону, а нельзя отодвинуть только дуб?

— Ну, считай так, если тебе больше нравится, — кивнул Арсений. — Я, кстати, поузнавал в сети — вековые дубы не выкапывают, они гибнут.

— Прекрасно, — кивнул Данила. — Я правильно понимаю, что все остальные вопросы можно было бы решить, не будь этого проклятого дуба?

— Данила, — Арсений тоже стал серьезен, — если хочешь, чтобы мы остались друзьями, так больше при мне никогда не говори. Это не проклятый дуб. Это дуб моего прадеда, великого композитора. До которого нам с тобой как до луны.

— Идиот! — заорал Данила. — Ну так сделай из этого проклятого дуба хоть что-нибудь ради своего прадеда! Сделай дубовую раму для его портрета! Сделай дом-музей с дубовыми подоконниками, стульями и паркетом! Черт возьми, закажи рояль! Закажи у лучших мастеров мира великолепный дубовый рояль! Ты будешь сидеть за ним и чувствовать присутствие прадеда! Ты напишешь за этим роялем свою лучшую музыку! Только представь эту свою еще не рожденную музыку! Объясни ей, почему ты ее не хочешь создать?!

Арсений встал.

— Данила, тебе пора уйти, — сказал он решительно. — Извини. На этом — всё.

— Стоп! — Данила угрожающе вскинул левую руку, сжимавшую бокал, и шагнул к дубу. — Этот дуб должен погибнуть! И он погибнет! — Данила со значением покачал в воздухе бокалом и медленно поднес его к самому дубу. — Смотри, как это будет...

— Не смей!!! — истошно заорал Арсений и бросился на Данилу.

Данила упал, и пару секунд они катались по земле. Наконец, Арсению удалось оттащить его от дуба за ногу. Данила медленно сел и разжал пальцы. Ладонь была в крови, стеклянных осколках и земле. Данила долго смотрел на струйки крови, капающие на стриженую траву, а затем с ненавистью перевел взгляд на Арсения. Арсений не обращал на него внимания — он ползал и осматривал землю перед дубом, пытаясь понять, пролилась туда хоть капля или нет.

— Ты что сделал, идиот?!! — заорал Данила во все горло, и его крик поднялся под крону дуба и эхом разнесся по окрестным участкам. — Что ты сделал с моей рукой?!! Зачем ты бросился меня бить?!! Боже, как мне больно!!!

Арсений обернулся и вздрогнул, увидев кровь.

— Чем ты пытался облить мой дуб? — спросил он.

— Идиот... — Данила медленно поднялся, вытягивая окровавленную руку. — Это было просто шампанское, я принес его тебе в подарок, мы же его просто пили... Сдай его на экспертизу, параноик бешеный! А что сделал ты? Зачем ты мне изуродовал руку? Как я теперь смогу играть?! — снова заорал он.

— Играть? — Арсений на миг растерялся. — Данила, возьми на столике салфетку, вытри свою царапину и уходи, прошу тебя...

— Салфетку?! — с чувством выкрикнул Данила и взмахнул рукой, разбрызгивая капельки крови. — Салфетку... и уходи?! Это такую ты мне предложил помощь?! — Данила выдержал паузу и отчетливо произнес: — Я ухожу.

Здоровой правой рукой он сгреб со стола ключи и пошел к калитке. Арсений не стал его провожать. Данила в сердцах хлопнул калиткой и услышал за спиной:

— Рррота, аааа-aтставить бардак!!! Два рраза не повторрряю!!!

* * *

Ладонь нестерпимо чесалась, хотя чесать было нечего. Это было странное ощущение, к которому Данила пока не мог привыкнуть. На Арсения и Верочку он старался не смотреть. На генерала Максимова тоже. Казалось, судья зачитывает приговор целую вечность.

— ...в процессе распития спиртных напитков между истцом Данилой Винокуровым и ответчиком Арсением Никосовским вспыхнула ссора на почве личной неприязни, — бубнил судья. — Полная видеозапись ссоры приобщена к материалам дела, записанная на сертифицированную камеру-брелок, принадлежащий истцу. Истец пояснил, что ссора с нападением ответчика явилась для него неожиданностью, записывающая камера оказалась по месту ссоры случайно, включилась без его ведома. Таким образом, умысел на осуществление скрытой записи отсутствовал. Суд также установил, что в ходе ссоры истец угрожал словами дереву, находящемуся в собственности ответчика. Ответчик, осуществив превышение пределов необходимой самообороны, совершил нападение на истца, повлекшее травму левой руки истца. Ответчик отказал истцу в необходимой медицинской помощи. В результате возникшего вследствие травмы воспаления, в частной клинике «Ганимед-лакшери» была проведена ампутация кисти руки истца, повлекшая инвалидность. Ответчик произошедшую вследствие ссоры травму истца не отрицает. Свидетель генерал Максимов П.К., проживающий на соседнем участке, факт услышанной им ссоры подтверждает, но ее причины и исход ему неизвестны.

— А я предупреждал! Каждый день шум! — рявкнул генерал, и судье пришлось стукнуть молотком по столу прежде, чем продолжить.

— Суд установил, что истец Данила Винокуров является профессиональным музыкантом, вследствие полученных тяжких телесных повреждений утратил трудоспособность. В связи с установленными фактами суд постановил... — Судья зачем-то вытер ладонью рот, глотнул воды из стакана и продолжил: — Иск о взыскании материальной компенсации в размере сорока трех миллионов удовлетворить в полном объеме. Учитывая отсутствие у ответчика материальных средств необходимого объема, в осуществление постановления недвижимость ответчика — участок и коттедж оценочной стоимостью сорок три миллиона — переходят в собственность истца.

— Ес! — тихо прошептал рядом Фил и торжествующе сжал кулак. Затем пихнул локтем Данилу: — А ты боялся!

Данила поморщился от боли и схватился здоровой рукой за перевязанную культю.

— Прости, пожалуйста, забыл, — извинился Фил, а затем наклонился к его уху и зашептал: — А теперь слушай внимательно, это важно! По действующему законодательству участок переходит в твою собственность сегодня, в день решения суда. Но еще месяц они смогут оспаривать решение. И у них будут небольшие, но шансы.

— С ума сошел? — зашептал Данила. — Какие еще шансы? Я руку потерял! Ты же клялся, что дело выигрышное!

— Ну-ну... — поморщился Фил. — Ты руку потерял, а она потеряла сына недоношенного из-за стрессов. Найдет хорошего адвоката, выбьет нужные документы, подаст апелляцию в Высший суд, а там у меня связей уже нет... В нашем деле всякое бывает. Поэтому не болтай, а слушай внимательно. Первое, что ты должен сделать, как только они выедут — это срубить проклятое дерево так, чтобы оно упало и повредило дом. Имеешь полное право. И тут же сообщи им об этом, пришли фото. Чтобы у них сразу пропал стимул возвращать участок. Понял?

Данила кивнул.

— Но... как я справлюсь одной рукой? Ты мне поможешь?

Фил помотал головой и фыркнул.

— Данила, с ума сошел? Я ж не собственник, какое я имею юридическое право участвовать в разгроме чужого дома? Чтоб они на меня потом в суд подали? Займешься этим один. И учти: я тебе ничего не говорил и ничего не советовал. Поезжай в магазин, купи электролобзик одноручный, потихонечку будешь пилить. Не угробься там, почитай в сети, как правильно стволы пилят.

— На чем я поеду? У меня же трейлера больше нет.

— Не вопрос, докину тебя до магазина инструментов, дальше сам.

Данила получил пластиковый лист судебного решения, украшенный голографическими гербами, поставил оттиск пальца в регистраторе, и они с Филом пошли к выходу. На бетонном крыльце стояли Верочка и Арсений. Данила хотел пройти мимо, но Арсений шагнул к нему.

— Данила, прости меня, если сможешь, — тихо произнес он, потупившись.

— За что?! — От изумления Данила выпучил глаза.

— Как за что? Что с рукой так вышло...

— Это ты меня прости! — убежденно сказал Данила.

Арсений посмотрел на него удивленно.

— А я тебе говорила, Сенечка, — тихо произнесла Вера. — А ты мне не верил.

Арсений продолжал смотреть в глаза Даниле, но удивление в его взгляде постепенно сменилось холодной неприязнью. Данила отвел взгляд и горячо схватил его за рукав.

— Послушай, все будет хорошо, клянусь! Я все устрою, всё вернется! Я тебе компенсирую всё, что только пожелаешь! Как только генераторы поставлю — у тебя отныне будет всё! Я же это для тебя делаю, для Верочки твоей!

Арсений кивнул.

— Мы вчера вывезли вещи, — сухо сказал он и протянул Даниле магнитный ключ от калитки. — Прощай, истец Винокуров.

Не дожидаясь ответа, он развернулся, и они с Верочкой зашагали к стоянке.

* * *

Портативный лобзик с дисковой насадкой тихо урчал, выгрызая древесину широкими треугольниками. Дело шло медленно. Когда стемнело, Данила щелкнул кнопкой на рукояти, включая подсветку, и тогда мрак обступил со всех сторон — только светились в луче седые древесные волокна и блестели капли испарины, выступающие на срезах. В воздухе больше не чувствовалось ароматов лета и кофе — остался только запах пустоты и сырости, к которому добавился аромат стружек. Электрических воробьев тоже не было — то ли Арсений обесточил их перед выездом, то ли они сами не вышли на охоту, потому что сегодня не было даже комаров.

К ночи облака расступились, и над головой стали видны звезды. Время от времени Данила делал перерыв, чтобы отдохнуть и подзарядить батарею лобзика. Он присаживался в шезлонг и отсюда смотрел на экран измерителя — на упершуюся в предел стрелку. В эти моменты все тревоги и неприятности казались на удивление дешевой платой. Он медленно проводил обрубком руки над воткнутым в землю электродом и совершенно отчетливо чувствовал тепло в несуществующей ладони и приятное покалывание в кончиках пальцев, которых уже две недели не было. Казалось, теперь он чувствует силу потока этой своей рукой — без всякой аппаратуры, без электродов и вычислителей. А еще он смотрел в небо, на звезды. Они пробивались сквозь черную сеть дубовых веток как маленькие алмазные желуди — те, что он искал всю жизнь, и вот, нашел.

Когда от могучего ствола оставалось меньше трети, дуб вздрогнул и словно выдохнул. А может, это был порыв ветра? По ветвям пробежал шумок, затем раздался натужный скрип, и дерево начало крениться. Данила едва успел отскочить, выронив лобзик. Как в замедленном кино, дуб неторопливо накрывал своей кроной дом, словно обнимал его. А обняв, вдруг замер на секунду и разом просел, с грохотом сминая черепицу. Со звоном лопались чердачные окна, веером брызнули во все стороны ветки, щепки и невесть откуда взявшаяся строительная пыль. Наконец, все утихло.

Обессиленный, Данила упал в шезлонг. Небо над головой было абсолютно чистым — его больше не загораживала дубовая крона, и звезды горели нестерпимо. Ночная прохлада подкрадывалась со всех сторон и залезала острыми сквозняками под взмокшую рубашку. Данила сделал глубокий вдох и умиротворенно потянулся.

А затем привычно положил культю на рукоятку электрода... и вздрогнул. Электрод теперь казался холодным и чужим — ни тепла, ни покалываний в пальцах рука больше не ощущала. Данила лежал так целую вечность и никак не мог решиться скосить глаза, чтобы посмотреть на проклятый экран. Он чувствовал, как невидимая рука сжимает сердце и швыряет гулко и хаотично по всему телу, словно теннисный мяч — в голову, в живот, в ноги. Глаза защипало, звезды дрогнули и расплылись, по вискам покатились слезы. «Господи! — шептал Данила в бархатное июньское небо. — Только не это! Все, что угодно, но только не так, ладно? Так нельзя со мной, Господи! Так нечестно! Так нелогично! Так несправедливо! Так неправильно! Слышишь?»

Вдруг на его плечо опустилась тяжелая ладонь, и сверху раздался голос. Это был голос генерала Максимова, но сейчас в нем почему-то не было ни злобы, ни раздражения, ни командного тона, ни даже укоризны — только простое человеческое сочувствие, понимание и грусть.

— Дурак ты, сынок, — сказал генерал Максимов. — Что ж ты наделал, а?

Леонид Каганов, 2011-2014
music: Zero Project — Moon Flight

© 2019 Леонид Каганов, Ксения Кабак

Поездка с классом в столицу в научный центр Сколково казалась Захару Попову самым ярким событием его тринадцатилетней жизни. Эту экскурсию класс выиграл на олимпиаде по химии, и в этом тоже была заслуга Захара — ведь именно он отгадал в последней задаче калий. Захара хвалили все одноклассники и даже Лиля Василькова, которая ему особенно нравилась.

Школьникам показывали лаборатории, станки, ученых в белых халатах, красивые графики на большом экране, и все было прекрасно до того момента, когда Захар засмотрелся на робота, стоящего на витрине в стеклянном шкафу, отстал от группы, побежал догонять и распахнул не ту дверь. Это оказалась подсобка: здесь не было света, валялись пустые ведра, строительный мусор, а проход перегораживал стеллаж с колбами и книгами, в который Захар с ходу влетел так, что стеллаж закачался, а одна пыльная колба собиралась даже скатиться и упасть на пол, но Захар ее подхватил. И зря: пробка вылетела, и руки Захара залила густая зеленая жидкость, светящаяся слабым радиоактивным светом. Захар водрузил колбу на место, а руки как мог оттер валявшимися на полу газетами. Но именно с этого момента и начались его злоключения. Словно разом окончилось счастливое детство, и Захар вступил во взрослую жизнь.

Вернувшись домой, Захар долго отмывал руки, и почти отмыл. А потом всю ночь ему снились кошмары: будто мама, учительница химии Анна Германовна и охранник Сколково поймали его, сушили гигантским вентилятором и твердили, что он — самый негодный подросток во всем мире.

* * *

С этого дня, где бы ни появлялся Захар, вокруг творилось сущее безобразие. Трамвай, на котором он с утра поехал в школу, сломался. Когда он вбежал посреди урока, у Анны Германовны взорвалась в руках спиртовка. На завтраке его лучшие друзья, Толик и Павлик, до крови подрались из-за булочек. На контрольной по математике Захар решил помочь Лиле и послал ей правильный ответ. Но в ее смартфоне оказался включен звук, и он запищал так громко, что математик, не терпевший смартфонов на уроках, выгнал ее из класса. На переменке Захар хотел перед ней извиниться, но Лиля ответила, чтоб он не подходил к ней больше, от него одни неприятности.

Дома дела шли не лучше. Всякий раз при его появлении родители теперь почему-то начинали ссориться. Может, они точно так же ссорились и без него, но впечатление складывалось именно такое.

Жизнь Захара превратилась в настоящее мучение. За что бы он ни брался, никому это не приносило радости. Раньше он помогал маме чистить от вирусов компьютер на работе. Вирусов там всегда было много, но он отлично справлялся. Теперь что-то пошло не так — в мамином компьютере стерлась вся база адресов, писем и бандеролей. Весь мамин отдел оказался парализован, и разгневанное начальство перевело маму из руководительницы отделения «Почты России» в простые почтальоны.

В выходные Захар отправился к Толику и Павлику помогать чинить мопед. Но от паяльника загорелся бензобак, а следом весь гараж, и соседние гаражи тоже. Даже примчавшийся на звонок папа Захара не смог их потушить, хотя был начальником пожарной команды и прибыл почти вовремя.

— Знаешь, Захар, — сказал в сердцах папа, оттирая со лба сажу, — я думал, это переходный возраст, но теперь вижу, что ты просто дрянной человек вырос.

Из-за этого случая Захара даже поставили на учет в отдел полиции по делам несовершеннолетних.

Так шли годы. Захар привык к тому, что приносит окружающим сплошные несчастья. Зимой прохожие вокруг него поскальзывались. Летом — наступали в лужи или их окатывали грязью автомобили. У соседей за стеной сломалась дрель. Родители подали на развод, и Захар остался с мамой. Если ему удавалось раздобыть билет на концерт любимой группы, у сцены обязательно начиналась драка. Если шел смотреть футбол — любимая команда неизбежно проигрывала.

В отделе по делам несовершеннолетних он теперь появлялся все чаще и чаще.

— Что ж тебе неймётся?! Что ты творишь? — выговаривал ему майор Калашников.

— Ничего я не творю! – в сердцах восклицал Захар. — Оно само происходит!

— Многих я повидал, но такого говнюка еще не видывал.

Это прозвучало так обидно, что Захар вдруг расплакался, хотя в 17 уже не плачут.

— А ты не реви. — сжалился майор. — Слезами на путь исправления не встать. Ты учись не беспорядок творить, а порядок. Вот взять хотя бы, — майор полез в карман и выложил на стол табельный пистолет, — вот пистолет! Он же стреляет. Так? А стреляет он куда? Куда его направишь. Вот потому — не направляй! — Майор убрал пистолет в карман. — Понял?

— Нет, — ответил Захар и шмыгнул носом.

— Объясню иначе, — кивнул Калашников. – Вот ты думаешь, я сразу майором родился с двумя медалями?! Я ведь тоже был школьником. И учился на круглые двойки. И всё время попадал в полицию. А потом понял: тут мое место. Не быть мне академиком, и футболистом тоже не быть, а быть мне в полиции, раз уж у меня талант сюда попадать. Вот я и нашел свое место. И вот я в полиции, но уже кто? Уже не сопляк, а майор! И ты ищи! Теперь-то понял? Вот и иди.

Захар шел домой и думал о словах майора. И вдруг увидел, как на шоссе выкатился детский мячик, а за ним следом выбежал малыш. А из-за поворота мчался большой джип, его водитель не замечал малыша. Захар понял: сейчас случится такая беда, какой еще не бывало в его присутствии. И опять лишь потому, что он, Захар, оказался рядом. И тогда он просто вытянул вперед руку, указывая на джип, словно пытался остановить его, и пробормотал неразборчивые проклятия.

В тот же миг у джипа разбортовалось колесо, он резко дернулся в сторону и влетел в столб. Из джипа выбрался водитель, оглядел смятый капот и горестно воскликнув «Вот говно!» принялся куда-то звонить по мобильнику.

А к малышу уже бежала его мама.

Захар поспешил незаметно исчезнуть, побоявшись, что ребенка сейчас будут бить, пока он, Захар, присутствует поблизости.

С этого дня жизнь Захара снова обрела смысл. Он принялся творить добрые дела при помощи своего дара. Как ему это удавалось, он не мог объяснить. Но теперь он просто направлял руку и концентрировался, еще не зная, что сейчас произойдет, но уже чувствуя грозную силу и направляя ее, куда нужно.

Для начала Захар навел порядок в своем дворе, всего лишь глядя из окна. Машины, припаркованные на тротуаре, сами собой получили с крыши здоровенные сосульки. А особенно наглая «Вольво» — даже кирпич. Захар и сам испугался.

Сосед, который каждый день выбрасывал мусор и бутылки из окна в палисадник, не заметил, что ветер захлопнул створку, и разбил себе стекло.

На местном рынке Захар накупил продуктов, а дома взвесил. Продавцы, которые обвешивали покупателей, были наказаны: у одного сломался автомобиль, у другого закончилась регистрация в России, у третьего родились сразу три дочки, и у остальных наверняка тоже что-то произошло, да только Захар не мог знать, что.

Бороться с преступностью оказалось сложнее. Но однажды возле аптеки Захар увидел, как воришка на велосипеде сорвал сумку с плеча женщины и попробовал скрыться. Ну и, конечно, сразу въехал в открытый люк.

Отгремел последний звонок, Захар получил аттестат. Он чувствовал, что способен на большие дела, но пока не знал, какие, и как за них взяться.

* * *

На самый верхний этаж самого большого американского небоскреба не поднимались ни лестница, ни лифт. Здесь располагался особо секретный офис с невзрачной табличкой «Лига Сверхспособностей». Тем, кто приходил сюда, лифт был и не нужен. Ведь собирались здесь самые великие иностранные супергерои. Человек-Паук запрыгивал по стене через окно. Человек-Муравей – пролезал сквозь вентиляционное отверстие. Флэш проходил сквозь стену. Халк всякий раз появлялся из пола, пробивая снизу дыру. А председатель Супермен и его заместитель Бэтмен поднимались по воздуху с крыши соседней парковки, где оставляли свои лимузины с водителями. Летать на большие расстояния и Супермен, и Бэтмен давно уже не любили – и тяжело, и пыльно, и спину можно потянуть.

После переклички всех явившихся на собраниях Лиги обсуждали важные вопросы: спасение мира, борьба с учеными-маньяками, повышение класса медицинской страховки для членов Лиги, присуждение медали «Супергерой года» или обсуждение кандидатуры новичка.

Сегодня обсуждали новичка. Правда, сам он приехать не смог, но прислал видеоролик.

«Уважаемые супергерои! – говорил в камеру совсем юный паренек, а автоматические субтитры Гугля переводили его слова как могли. – Меня зовут Захар. Я ваш фанат из России! И я тоже, как и вы, обладаю сверхспособностями!»

— Как мы, вот наглец! – хмыкнул Зеленая стрела, ковыряя в зубах наконечником.

«Мои сверхспособности, — продолжал Захар, – не совсем обычные. Но тоже сверхъестественные и очень сильные! Честно! Я даже нарисовал себе футболку... – Захар опустил смартфон, чтобы все увидели его каштаново-камуфляжную футболку с белыми буквами «Капитан Калуга».

— Какая банальность! — фыркнула Женщина-кошка.

«Мои сверхспособности, — продолжал Захар, — такие же мощные, как и ваши. Я развил их в себе, научился концентрировать и управлять ими! И я тоже мечтаю их использовать для спасения мира! Я сейчас покажу... – Он развернул смартфон, на экране замелькали пятна, пучки прибрежной травы и мутная гладь реки, покрытая серой пеной. Тут и там кверху брюхом лежали дохлые рыбины. – Это лосось! И он гибнет! — объяснил Захар и приподнял смартфон, поймав в кадр большое черное здание без окон на другом берегу реки. Одна труба поднималась высоко вверх, из нее валил густой черный дым. Другая опускалась к воде, из нее хлестала в реку желтая бурлящая пена. – Это говно сделал не я! – торопливо пояснил Захар. – Это наш КЗИ, Калужский завод инсектицидов. Зимой и летом он отравляет воздух города, мы все болеем и кашляем. В реке уже много лет нельзя купаться и рыбачить. Жители много раз писали жалобы, но владеет заводом мафия, и они не хотят ничего менять...»

— Ну-у-у, — разочарованно протянул Бэтмен. – Так бодро начал, а это просто очередная просьба о помощи? Нам таких сотня в день приходит. – Он оглядел ряды супергероев. – Кто-нибудь хочет помочь?

— А что ты на меня смотришь? — огрызнулся Мистер Фриз. – Что мне там делать, у них и без меня снег со льдом полгода. Пусть Аквамен едет.

— А что сразу Аквамен? – булькнуло с заднего ряда. – Я не на помойке себя нашел, в такую грязь нырять. Пошлите Человека-Муравья, он молодой, проворный.

— Нашли дурака! – пискнуло из вентиляции. — Это ж завод инсектицидов!

— Пустые споры! – не выдержал Капитан Америка и так стукнул кулаком по столу, что Брюс Бэннер на миг превратился в Халка и обратно. – Никто из супергероев не сможет помочь этой стране! Санкции Конгресса США против России – не пустой звук, и мы должны их соблюдать. Или вы хотите, чтобы Конгресс перестал финансировать Лигу?

Супергерои взволнованно зашумели.

— А давайте смотреть дальше! – предложил Супермен.

И они продолжили смотреть видеообращение.

«Недавно, — продолжал Захар, — я говорил с владельцем завода. Я сказал ему: если не прекратите отравлять окружающую среду, вашему заводу придет конец! Но он просто бросил трубку. И теперь... – Захар напрягся и указал на завод. – Теперь смотрите, во что я его превращу...»

Сперва ничего не произошло. Затем собравшиеся увидели, как с неба в трубу ударила молния, и по трубе забегали яркие огоньки. А затем здание разом окуталось пламенем, и камеру в руке Захара тряхнуло. Когда дым развеялся, на месте завода были дымящиеся руины.

«Видите?! – радостно закричал Захар. – Вот так я умею бороться со злом! Примите меня в свою Лигу, пожалуйста! Я очень хочу спасать мир и помогать людям! Я ваш самый большой фанат!»

На этом ролик закончился.

— Кхм, — произнес Бэтмен. – И где тут суперспособности? Похоже на взрыв газа.

— Именно так и пишут у них в новостях, — проскрипел Профессор Икс, копаясь в планшете. – В результате взрыва газа в Калуге разрушен завод. Жертв нет. Виновные в утечке газа устанавливаются.

— Тьфу ты... — разочарованно плюнул паутиной Человек-паук.

— Это не сверхспособности, а говно! — подытожил Супермен. — Секретарша, так и напишите парню.

— А я именно так и написала, — обворожительно улыбнулась Женщина-кошка.

— Ишь нашелся, Шитмен! — сострил Бэтмен.

И все засмеялись.

В этот самый момент в России стояла глубокая ночь. Захар был связан по рукам и ногам, а ступни его стояли в тазике, где быстро застывал цемент.

— Эколог сраный! – говорил один из громил, размахивая пистолетом. – Отвечай, кто тебя послал?

— Да остынь, — отвечал ему второй громила. – Никто его не посылал, сам поджег. Наши пробили все его звонки и контакты. Утопим его, и дело с концом.

— Не надо! – подал голос Захар. – Хуже будет!

— А что ты сделаешь-то?

Громила был прав. Захара сегодня схватили и запихнули в машину так быстро, что он не успел вскинуть руку и сосредоточиться. Теперь он ничего не мог: он был связан.

Вскоре цемент застыл окончательно, и бандиты понесли Захара к реке.

— Раз! Два! Три! – Они мерно раскачали тело и швырнули с обрыва.

Захар упал в воду и сразу пошел ко дну. Бандиты немного посмотрели на пузыри и пошли к машине.

Захар стоял на дне в тазу и понимал, что это его последние секунды. Но что он мог сделать? Ведь руки его были связаны. А если даже и нет, кого наказать?

«Я не могу утонуть! – говорил он себе. – Я не должен утонуть!»

Он рванулся из последних сил, извиваясь, и вдруг нащупал пальцем веревку, которой были связаны руки.

— Веревки дрянь! – закричал он, пуская изо рта пузыри.

Веревки и правда оказались дрянь: он ещё раз дернул рукой, и они лопнули.

— Цемент отстой! – закричал Захар, выпуская остатки воздуха, и указал пальцем на таз.

Дрянью оказался и цемент. Он рассыпался, как только Захар снова дернул ногами.

Захар всплыл, жадно вдохнул ночной воздух, перевернулся на спину и поплыл, глядя в небо.

«Пусть течение само несет меня» – думал Захар, имея в виду свою жизнь.

Теперь он, наконец, понял то, что не давало ему покоя с детства – зачем супермены всегда переодеваются в костюмы и закрывают лицо маской.

Да, разговор с владельцем завода был роковой ошибкой. Отныне никто не должен знать, кто творит добро и спасает мир.

* * *

Для начала Захар составил план работ. Ему хотелось собрать в едином списке все те проблемы и мировые вызовы, которые несут людям зло. Захар внимательно смотрел телевизор, читал новости, группы ВКонтакте, даже советовался с бабушками у подъезда и таксистами. Постепенно список вырисовывался.

Начал Захар с криптовалют. Мутное порождение анонимных хакеров, желавших разрушить надежные банковские системы и бросить мир в хаос, где процветает лишь торговля оружием, наркотиками и людьми. Но возникла непредвиденная проблема. Требовалось указать на криптовалюту, но где ее искать? Коварные разработчики будто специально сделали ее такой, чтобы ткнуть пальцем было не во что. Помог случай. Рассудив, что криптовалюта наверняка живет там, где процветает торговля наркотиками и оружием, Захар отправился к баракам за железную дорогу. Расчет оказался верен: ему удалось выменять у цыган свой смартфон на большую золотую монету биткоина. По пути к дому Захар мстительно бросил монету в прорубь, сконцентрировавшись. И наутро с удовлетворением прочел в интернете, что криптовалюты обрушились.

Дальше пошло проще. Захар занялся проблемами родного города. Он побывал во всех новых районах, где застройщики вырубали леса, возводя уродливые многоэтажные коробки. И вскоре все эти застройщики обанкротились.

Под его взглядом рушились безвкусные автобусные остановки, на месте которых городу приходилось строить новые, красивые. Лопались трубы, чтобы это не случилось зимой. Из-за семейных и финансовых проблем уходили в бизнес плохие хирурги, приносившие своим пациентам больше вреда,чем пользы.

Постепенно город обновлялся, становился все лучше и благоустроенней.

Жители все чаще замечали странного человека в каштаново-камуфляжном тренировочном костюме, в маске, скрывавшей лицо и белыми буквами «Капитан Калуга». Он появлялся то тут, то там, сосредоточенно поднимал руку, и тогда что-то обязательно происходило. И так же бесследно растворялся в городской толпе.

Его обсуждали в городских новостях и на шоу экстрасенсов. Но никто не знал, что это за человек.

У себя дома Захар занимался международными проблемами. Он разорил по фотографии несколько европейских концернов холодильной техники, прежде, чем озоновая дыра начала сокращаться. Много сил потратил на ГМО. Разорить производителей ему не удалось, зато товары потеряли вкус. Помидоры стали блеклыми и водянистыми, клубника – резиновой, а продукты из сои и вовсе стало невозможно есть. Теперь жители всего мира наглядно увидели недостатки ГМО, и их здоровье начало улучшаться.

Не забыл Захар и про экономику. Он обанкротил несколько мировых банков и рубль стабилизировался. В общем, работы хватало.

* * *

Как то летним вечером Захар медленно прогуливался по набережной Оки, пиная камушки носком ботинка. Солнце уже клонилось к закату, и казалось, что воздух прошит золотыми нитками. На душе было так спокойно, словно ничего и не было до этого: ни борьбы с корпорациями, ни бандитов, которые пытались его убить, ни обидного письма из Америки. О том, кем он был на самом деле, напоминал только костюм, который он всегда носил с собой в рюкзаке. На всякий случай.

Захар шел и думал о том, какой была бы его жизнь, если бы он тогда не вляпался в радиоактивную субстанцию. Наверное, он бы сейчас встречался с какой-нибудь милой девушкой, провожал ее каждый вечер до подъезда и на прощание целовал в теплую щеку. Потом он бы ушел в армию защищать Родину, а девушка ждала бы его и каждый вечер писала письма. Потом он бы вернулся и сделал ей предложение. Только надо придумать что-то необычное. Хотя зачем придумывать, если и предлагать-то некому.

Вдруг он увидел невдалеке девушку. Она сидела на парапете у самой воды и смотрела на заходящее солнце. Когда Захар подошел ближе, сердце его ёкнуло: это была Лиля Василькова! Та самая, в которую он был так безнадежно влюблен в школе. В девятом классе она перевелась в другую школу, и они перестали видеться. Хотя и до этого совсем не обращала на него внимания.

— Лиля, ты? – Захар подошел и смущенно улыбнулся.

— Я… — кивнула Лиля, но было понятно, что она его не узнает.

Когда он представился, она сказала:

— Я ведь очень злилась на тебя тогда. Ты вообще странный был. Вроде хороший человек, добрый, но все из-за тебя вляпывались в неприятности.

— Я изменился.

— И ладно, — ответила Лиля без интереса и перевела взгляд на небо.

Возникла неловкая пауза.

– Я тебе в сериале видел! — произнес Захар с уважением. — Сразу тебя узнал!

— Угу, — привычно кивнула Лиля. – А в каком?

— В «Иване Сусанине». Ты же там Настенька?

— Да, — кивнула Лиля.

— Как жаль, что во втором сезоне Настеньку съели волки! – вздохнул Захар.

— Не спеши её хоронить, — загадочно улыбнулась Лиля, – мы снимаем третий.

— Здорово! – обрадовался Захар. – А где ты еще снимаешься?

— Долго рассказывать, — поморщилась Лиля. – Вот мюзикл сейчас делаем, у меня главная роль.

— Хороший мюзикл? – спросил Захар.

— Еще бы! Про войну.

Снова повисла тишина.

— А что ты здесь делаешь одна? – спросил он.

— Думаю, — произнесла она, не отводя взгляда от горизонта, — я, когда хочу подумать, к реке прихожу. Люблю гулять в одиночестве. Чтоб никто не мешал.

Захар сделал вид, что не понял намека.

— Я всегда знал, что ты особенная, — сказал он. – У тебя прекрасные герои!

— Это не герои, — отмахнулась Лиля, — это роли. Герои другие. Вот, например, Капитан Калуга. Про такого книгу напишут и будут изучать на уроках истории. Слышал о нем?

Захар кивнул. От волнения сердце его застучало так, что, казалось, вот-вот выпрыгнет.

— Настоящий супергерой! — Лиля мечтательно улыбнулась. – А ведь он из Калуги. Представляешь? Ходит среди нас, а мы и не догадываемся. Я бы так хотела с ним встретиться.

— Я с ним знаком, — неожиданно для себя ляпнул Захар и почему-то сам испугался.

— Не может быть! – оживилась Лиля и схватила его за руку. – А кто он? Сколько ему лет? Как вы с ним познакомились? Можешь мне его показать?

— Я... — растерялся Захар, — попробую с ним поговорить.

— Завтра в кафе? — предложила Лиля. — Кстати, запиши мой номер.

С тех пор они стали встречаться. Лиля жадно расспрашивала Захара о его друге, а Захару каждый раз приходилось выдумывать, почему тот снова не смог прийти. Обычно говорил, что Капитан Калуга очень занят, буквально завален работой. Однажды даже соврал, что час назад его вызвал к себе президент, чтобы поручить дело государственной важности.

— У меня тоже есть к нему дело! — Лиля наклонилась и доверительно произнесла: – Очень важное! Про кино.

— Про кино? А что с ним?

— Все очень плохо! — вздохнула Лиля. — Ты же знаешь, мой парень – владелец Калужской киностудии...

— Действительно плохо. Я не знал, что у тебя есть парень...

— Ты не поверишь, — продолжала Лиля, — «Калфильм» на грани разорения! Даже мюзикл мой под вопросом. А все из-за иностранных фильмов! Денег у них миллиарды, вот только правды мало. Ими забиты все кинотеатры, а на наши фильмы никто не ходит. Твой друг может что-то с ними сделать, чтобы наша индустрия снова поднялась?

— Сегодня же поговорю с ним. Кто там, в Америке, главный продюсер, у всех их фильмов? Устроим ему неприятности...

— Только не убивайте! — попросила Лиля.

— Зачем убивать? Суды да харассменты – вот награда по заслугам всем голливудским воротилам.

* * *

Президент Соединенных Штатов Америки вызвал всех супергероев «Лиги Сверхспособностей» в Белый дом.

— Дармоеды! – кричал президент. – В мире орудует русский супергерой! Творит, что хочет! Разоряет нас! А вы что делаете целыми днями? Комиксы читаете?

Супергерои молчали.

— Я давно говорил, — брызгал слюной президент, — разогнать вашу Лигу к чертовой матери, отправить вас строить стену с Мексикой.

— Халк не хотеть строить стену с Мексикой, — сказал Халк.

— Почему вы до сих пор не остановили этого говнюка?! – ревел президент.

— Так как же его остановишь? – вздохнул Супермен. — Он же сидит в своей стране, а пакостит нам сюда. А мы так не можем.

— Что вы вообще можете? У вас в Лиге, — президент заглянул в планшет, — числится 7134 супергероя! На что мы выделяем бюджетные средства?! Даю вам неделю! Не справитесь – можете не возвращаться...

Президент в последний раз погрозил кулаком и вышел.

— А еще, — негромко сказал Человек-Паук, — этот русский Шитмен как-то вмешался в наши выборы. И теперь у нас не президент, а какое-то...

— Закрой рот! — сурово одернул его Капитан Америка. – Здесь всюду камеры.

* * *

Россия встретила супергероев прохладным отношением шереметьевской таможни.

— От взгляда российских пограничников, — пожаловался Капитан Америка, — у меня прямо мурашки по спине бегают.

— Прости, — раздался голос Человека-Муравья, — у меня просто визы нет.

— А у меня колчан забрали, — пожаловался Зеленая Стрела. — А без него я как без рук.

— Катитесь за мной, не толпитесь, — прошипел Профессор Икс, устремляя вперед свою инвалидную коляску, — и так на нас все смотрят!

Супергерои догадывались, что Капитан Калуга живет в Калуге, но понятия не имели, как его найти. Работать приходилось по ночам, чтобы не привлекать внимание. Использовали все средства: телепатические способности Профессора Икс, проворство Человека-Паука, полсотни разведывательных полетов Бэтмена. А Халк даже сгоряча отметелил какого-то мужика в коричневом тренировочном костюме, который оказался простым водителем маршрутки.

Тогда решили устроить засаду.

Росомаха принялся по ночам зверски царапать асфальт на всех центральных улицах. На третью ночь ему навстречу вышел худощавый парень в каштановом камуфляже и молча указал на Росомаху пальцем. В тот же миг Росомаха задел когтем подземный кабель, и его так шарахнуло током, что он упал без чувств.

Сидевшие в засаде супергерои только того и ждали. Они бросились в атаку. Но ни Мистер Жук, ни Человек-Пылесос, ни Женщина-Муравьед не смогли ничего сделать. А Бэтмен, спикировавший сверху, зацепился ногами за интернет-провода и с криком рухнул за гаражами. Стало ясно, что в честном бою Капитан Калуга непобедим. Преподав урок супергероям, он исчез в темноте переулков. И где его теперь искать?

К счастью, только тут Женщина-кошка вспомнила о том письме, которое Захар когда-то прислал в Лигу. В нем были все его координаты. Теперь найти дом, где живет Захар Попов, и устроить за ним слежку было сущим пустяком.

Изучив его привычки, супергерои обнаружили, что вечерами он прогуливается по набережной с девушкой.

Так возник план.

Однажды утром Захар получил письмо из «Лиги Сверхспособностей». Но это было вовсе не признание его заслуг, а приглашение явиться на честный бой в строящееся за рекой здание нового завода. К письму был приложен видеоролик: плачущую Лилю привязывали к железной решетке Человек-Паук и Человек-Лосось.

Уже через полчаса разъяренный Захар был на заводе. Здесь на месте старых руин возвышался новый корпус, наполненный очистным оборудованием, почти уже настроенным. Захар переходил из цеха в цех, но нигде не было ни души.

— Хватит прятаться! – закричал Захар. – Кто тут хотел честный бой?! Выходи!

Справа зашуршал полиэтилен, из него выбрался Супермен и зажег свет. Этот цех был огромен. В центре, вращая лопастями, гудел исполинский механизм. У стен громоздились наполовину распакованные ящики с оборудованием. А в дальнем углу, привязанная к решетке, висела Лиля. Он ее сразу узнал, несмотря на торчащий изо рта кляп.

— Вот скажи мне, Шитмен, — начал Супермен уверенно, – в чем твоя суперсила? Делать гадости?

— На себя посмотри! – вскричал Захар. – Это вы гадости делаете, а я живу — по чести. А у вас чести нет, одно эго раздутое! Вы зачем девушку украли?

— Девушку мы отпустим. А вот ты нам за всё ответишь!

— И что вы мне сделаете?! – засмеялся Захар, шагнув к нему. – Моя суперсила мощнее вашей вместе взятой!

— На-ка, освежись! – ухмыльнулся Супермен и резко вытащил из-за спины баллончик.

Он ловко окатил Захара аэрозолем, и в воздухе разлился острый аромат яблока и хвои.

Захар вскинул руку, сосредоточился и выкрикнул, глядя в глаза Супермену:

— Провались!

Но... ничего не произошло.

Захар удивился и повторил еще требовательней:

— Провались!!!

И опять ничего не случилось.

Зал ожил. Из-за ящиков вылезали попрятавшиеся супергерои. Они хихикали и удовлетворенно потирали руки, лапы и клешни.

— Думал, что ты самый умный? – усмехнулся Супермен. – А самый умный у нас – Профессор Икс!

Супермен приглашающе вскинул ладонь. Поскрипывая креслом, вперед выкатился Профессор Икс:

— Я смоделировал твою сверхспособность на своем суперкомпьютере. И нашел твое слабое место. Ты боишься аэрозоля! Теперь ты снова стал простым беспомощным человеком...

— Не может этого быть! – воскликнул Захар, но его грубо схватили и поволокли в центр цеха.

Здесь в полу ревел огромный вентилятор, сверкая остро наточенными лопастями. Захара связали и подвесили на крюке — прямо над ревущей сталью.

— Твое последнее желание? — предложил Супермен. – Сигарета? Виски? Автограф?

— Отпустите Лилю! – закричал Захар. — Вы обещали!

— Ладно, — согласился Супермен, — развяжите ее.

Человек-Паук проворно развязал Лилю и вынул кляп у нее изо рта.

— Ступай, — сказал он ей беззлобно, — и не возвращайся.

— По закону «Лиги Сверхспособностей», — торжественно объявил Супермен, — враг и самозванец приговаривается к казни!

Он шагнул к Захару и сорвал с его лица маску. Донесся удивленный возглас Лили.

— Никто в мире не имеет права суперменствовать без согласия Лиги! — твердо сказал Супермен и взмахнул рукой. – Включайте лебедку! Опускайте его на лопасти! Только медленно...

— Стойте! – раздался голос Лили. – Помирать, так с музыкой!

— Че? – удивилась Суперженщина.

— У нас в России такой обычай, — соврала Лиля, — перед казнью петь и плясать.

Лиля вышла в центр цеха и, грациозно танцуя, начала петь очень нежный, лиричный, чувственный, веселый, глубокий, проникновенный шансон. Песня была такая красивая, что супергерои стояли как завороженные. А Профессор Икс даже начал едва заметно подергивать в такт левой ногой, хотя прежде ему такое никогда не удавалось.

— Я плакать... – шмыгнул носом Халк.

— Может, у нее суперспособность? – восторженно прошептала Женщина-Кошка.

— А, может, — воскликнул Человек-Муравей, — хватит уже?! Двадцать восемь минут уже поёт! Я засёк. У нее куплеты повторяются.

— Балда ты, — ответил Капитан Америка, — куплеты разные, это припев повторяется.

Профессор Икс откашлялся, привлекая внимание:

— Тем временем я телепатически проник в ее мысли! — объявил он. — И выяснил, что она просто тянет время, потому что уже вызвала полицию...

— Отставить пение!!! — скомандовал разъяренный Супермен.

Лиля испуганно смолкла.

— Опускайте его на вентилятор! — приказал Супермен. — Не сработал твой план, девчонка, зря тянула время.

— А вот и не зря! — весело ответил Захар.

Он посмотрел вниз на вентилятор и сосредоточился. В тот же миг вентилятор словно споткнулся и его лопасти со скрежетом остановились.

— Выветрился ваш аэрозоль! — засмеялся Захар. Он легко разорвал веревки и спрыгнул на пол: — Уж теперь-то я вам задам!

— Бей его! – отчаянно крикнул Супермен и бросился вперед, выставив кулак.

С другой стороны уже летел Бэтмен.

Но Захар лишь присел, и Бэтмен неудачно заехал Супермену в подбородок. Да так, что вылетела невиданных размеров вставная челюсть и покатилась по цементному полу, подпрыгивая и щёлкая. Супермен тем временем врезал Бэтмену сразу в оба глаза, потому что кулак его был огромен. Увидев потасовку, но не поняв, что происходит, супермены бросились вперед. Что тут началось!

Отчаянно блеял Человек-Козел, застряв рогами в решетке. Пытаясь добраться до Захара, рассвирепевший Халк измолотил кулаками Капитана Америку и Суперженщину. А Человек-Лосось, случайно попавший Халку под руку, пробил собой стену и вылетел наружу, упав в реку брюхом кверху.

Человек-Паук запутался в собственной паутине. Капитан Бумеранг, бросаясь в бой, оттолкнулся от стены обеими ногами, заложил в воздухе неудачный вираж и вусмерть расшибся об ту же стену.

Человек-Муравей, поддавшись панике, принялся то увеличиваться, то уменьшаться. Пока его случайно не проглотила Женщина-Муравьед, пытавшаяся куснуть за ногу Захара.

Зеленая Стрела неудачно метнул прут арматуры, и тот угодил в пульт кресла Профессора Икс. Кресло взревело моторами и принялось бешено ездить по цеху, давя всех на своем пути.

Когда супергерои, избитые и деморализованные, стонали на полу, послышались ровный топот.

— Так-так! — сурово произнес майор Калашников и огляделся: — Знакомые все лица!

За ним вошла рота спецназа.

— Мутанты! — тоном, не допускающим сомнений, объявил майор. — Руки за голову и шагом-марш в автозак! Ну, кроме Флэша, конечно. Не надо прятаться за батарею, Флэш, я вас вижу. Мы вас уважаем. Можно с вами селфи?

Он сделал три снимка, обняв Флэша за плечи, убедился, что все три получились, и гаркнул:

— Ну, че встал-то? Двигай давай в автозак, догоняй своих!

И в этот миг Лиля бросилась Захару на шею. А со всех сторон зазвучала торжественная симфоническая музыка. Было не очень понятно, откуда она здесь взялась. Но пусть это будет единственной недостоверной деталью нашего честного повествования.

Леонид Каганов, Ксения Кабак
29 апреля 2019, Санкт-Петербург

ЗВЕЗДНАЯ ПАСЕКА

Лесные огни

Стремительно темнело — оба солнца закатились за горизонт одно за другим. Белесые огни корчмы скрылись позади, проезжий тракт казался безлюден и пуст. Очень хотелось по-маленькому. Со всех сторон на дорогу наползал с болот туман, и всюду была эта мерзкая дорожная грязь, грязь, грязь. Серый в белых яблоках конь подо мной ежеминутно оступался, пытаясь обойти чавкающие лужи. Но когда стемнело окончательно, и уже ничего не стало видно на расстоянии вытянутого меча, конь пошел напрямик, хлюпая копытами. Я отчетливо слышал, как из-под копыт раздавалось: «грязь... грязь... грязь...» Вскоре болота кончились, впереди замаячил лес. По-маленькому хотелось нестерпимо. Я натянул поводья и спешился. Шлепая ботфортами по лужам, держа ладонь на всякий случай на рукояти меча, я подошел к ближайшему дереву. Справил ли я нужду, не помню. Но в какой-то момент понял, что снова еду на коне, а облегчения так и не наступило. Это был странный лес — узловатые корни, похожие на черные вздувшиеся вены, пересекали тропу, со всех сторон тянулись тяжелые мокрые ветви, приходилось заслонять лицо плащом от них. Плащ был старый, насквозь пропитавшийся пылью дорог. Всякий раз, когда я поднимал его, вниз сыпались песок и труха, а нос чесался от пыли, и хотелось чихать. Начал моросить мерзкий дождь — сначала наверху, в ветвях, затем усилился, и к размеренному конскому топоту добавился грохот капель по шлему. Казалось, шлем был сделан из жестянки. Похоже, так оно и было. Дождь тоже оказался грязным — он не смывал пыль, а лишь размазывал по плащу и кольчуге. По-маленькому хотелось совсем нестерпимо. Я соскочил с коня и прислушался. Лес молчал. Я встал на обочине, расстегнул замок на латах, облегчился и поехал дальше. Но легкости все равно не чувствовалось. Простыл, что ли? Неожиданно конь захрипел и остановился, чутко поводя ноздрями. Впереди на тропе что-то ворочалось. Я замер, машинально потянув с плеча арбалет. Лес замер, и даже ветви над головой перестали шуршать. Но чаща дышала. Там, несомненно, таилась какая-то жизнь. Или — нежить... Я пригляделся и остолбенел: на меня из чащи двигались огромные белые светящиеся глаза... «Еще немного, и описаюсь со страха, — грустно подумал я, поднимая арбалет. — Мне-то поделом, а вот коня жалко...» Словно прочитав мои мысли, конь захрипел и взвился на дыбы. Он хрипел ритмично и с надрывом, а затем начал петь — сперва себе под нос, затем все громче и громче. Пел он почему-то женским голосом — голосом Эми Уайнхаус. Это была отвратительная песня — я ненавидел ее весь последний год, с того самого дня, как закачал в мобильник как мелодию будильника. А ведь раньше нравилась... Мелодия будильника?!! Я еще раз оглядел бесцветный лес и приближающиеся глаза-огни, глубоко вздохнул и — в следующий миг уже лежал в своей кровати.

Мобильник вибрировал, ползал по тумбочке и горланил осипшим голосом Уайнхаус. Сквозь шторы пробивались первые утренние лучи, и в этих лучах густо крутились комнатные пылинки, словно напоминая, для чего я завел будильник на такой ранний час. Сердце колотилось в груди нестерпимо и огромной кувалдой било по мочевому пузырю. Я рывком откинул одеяло и бросился в туалет. За что люблю реальность — она способна приносить облегчение.

Уборка и планёрка

Пришлось выпить подряд две чашки кофе, прежде, чем в голове немного прояснилось. Но перед глазами все равно стоял этот чудовищный лес, пятнистый конь в грязи по брюхо, и страшные глаза, прущие на меня из чащи. Выспаться не удалось абсолютно, лоб и виски раскалывались от боли. Сам виноват — завел будильник на час раньше обычного. А ведь хотел успеть прибрать квартиру. Потому что вечером, если очень повезет, мы вернемся сюда уже с моей прекрасной N. Я выхлебал последний глоток кофе, отложил чашку и принялся за посуду. Когда с посудой покончил, принялся мыть пол — кратко, по-армейски, без лишнего усердия. Потом начал прибирать хлам. Все, что валялось на столике вокруг компьютера — господи, ну откуда оно там всегда накапливается?! — свалил в пакет: пыльные диски без коробок, флешки, шнуры, квитанции, чьи-то визитки, авторучки, монеты... Оглянулся, куда бы это деть, и запихнул на дальнюю полку шкафа. Там уже лежал такой же пакет с прошлой уборки, он весело звякнул монетками, когда я его попытался утрамбовать. Но времени на разборку не оставалось совершенно, иначе не успею принять душ и побриться. Только бы пробки не было на Васильевском шоссе, только бы не было пробки...

Пробки, к счастью, не было. От стоянки до корпуса я пробежал, и влетел в вестибюль, на бегу вытягивая вперед магнитную карту. Турникет пискнул, и загорелся зеленый огонек — значит, успел. Черт бы побрал эту пропускную систему, как же мы хорошо когда-то жили без нее...

События завертелись в привычном ритме — почти сразу началась планерка. Рустем Петрович, как обычно, произнес речь о том, как важны в современном мире йогурты, обогащенные кальцием. И как растут наши продажи. И какую важную роль играет именно наш маркетинговый отдел. Все-таки ему надо было идти в драматические чтецы, а не в начальники рекламного сектора — такой талант пропадает! Впрочем, Рустем Петрович сегодня был тоже какой-то уставший, и его обычные пафосные слова о росте продаж звучали так, словно сегодня он в них не верил. В какой-то момент прервав себя на полуслове, Рустем Петрович махнул рукой и перешел к разбору полетов.

Ко мне, по счастью, сегодня вопросов не было. Все вопросы оказались к Гарику, но Гарик на планерку не явился. Гарик у нас копирайтер. Рустем Петрович достал из папки последний пресс-релиз Гарика и прочел всем вслух. По мне — текст как текст, так везде пишут. Я и такого-то не напишу. Но Рустем Петрович заявил, что в тексте нет души. Это он всегда говорит, когда ему что-то не нравится. Всю прошлую неделю не было души в моих эскизах. Потом дизайн утвердили — видимо, душа нашлась. Утвердили, как водится, самый неудачный вариант — я его поначалу думал вообще не показывать, а оно прокатило... В общем, сегодня души не нашлось в тексте Гарика. Рустем Петрович принялся с чувством разбирать ошибки, как он это любит. Мол, вначале надо было дать общую завязку проблемы — кратко, одной фразой. В чем проблема? Дефицит витаминов! Вот наша центральная проблема! Дальше следовало наповал поразить воображение читателя — скажем, напугать его. Или найти шокирующие цифры статистики. Каждый второй житель Земли страдает от нарушений моторики кишечника! Ну, для примера, естественно. Главное — с первых строк впечатлить, застолбить внимание! Рустем Петрович энергично потряс листком. После чего сделать элегантный сюжетный поворот и предложить эффектное решение: йогурты! Йогурты, обогащенные кальцием! Вот решение нашей проблемы! Это ж общеизвестная схема.

И точно, насколько я помню, Гарик всегда писал именно по этой схеме — столько лет в рекламном деле, у него этот стиль уже в крови. Да и этот пресс-релиз был написан строго по схеме. Вот только Рустем Петрович не нашел души. А для чего он устроил нам этот цирк с разбором, если Гарика все равно здесь нет, а он у нас единственный копирайтер — загадка. Но Рустем Петрович начальник, и ему виднее. «Кранты тебе, Гарик», — подумал я с грустью.

Блоги и блогеры

Когда планерка закончилась и все разошлись по рабочим местам, я для вида вывел на весь дисплей трехмерную модель нашей новой йогуртовой коробки — «с ложбиночкой». Пусть видят, как я усердно работаю. А в уголке открыл маленькое окошко браузера с микроскопическим шрифтом. Бродить по сети таким способом было неудобно, но я давно привык. Первым делом открыл ленту друзей, лениво пробежал глазами и вдруг почувствовал, что сердце ухнуло в груди, а в висках снова заворочалась утихшая боль. Что такое?

Я снова пробежал глазами сообщения — бегло, не вчитываясь. Обычная лента обычных друзей: «нашей Нюсеньке сегодня три», «все погибло! кто перепрошивал Айфон, нужен срочно совет!», «пока мы тут трындим, Госдума, оказывается приняла постановление...» и прочий будничный треп. Вдруг сердце снова бухнуло, но слабее. На этот раз, я понял, в чем дело: глаза зацепились за фразу «дорога уходила в Лес, словно в драконью пасть»... Писала барышня agli-yanka, которую я видел живьем только раз, когда отдавал по объявлению свой старый монитор. Она жила где-то неподалеку, и с тех пор висела у меня в ленте друзей, потому что показалась мне девицей задорной и общительной. Это впечатление было обманчивым: в своем дневничке писала agli-yanka удивительно скучно — в основном про институтскую сессию и девичью грусть, и то и другое у нее продолжалось круглый год. Со временем у меня возникло подозрение, что развеселить ее можно, только подарив монитор. Но не было возможности повторить эксперимент, а выкидывать из друзей нельзя — обидится. Сегодня agli-yanka писала:

«Не выспалась, башка болит... А тут еще сон приснился. Будто еду я на лошади по какой-то грязи мимо болот. Страшно, темно, фиолетовый туман ползет на дорогу, а я такая в кольчуге, в плаще пыльном, у меня меч и арбалет. Ехала, короче, по дороге, а дорога уходила в лес, словно в драконью пасть. В лесу еще страшнее, ветки по лицу грязные бьют, дождь начался... И вдруг из темноты на меня движутся два КРАСНЫХ ГЛАЗА!!! Я арбалет вскинула, выстрелила между глаз, и вдруг раздается тоненький голосок: «Не стреляй в нас, мы лесные гномы!» И я вижу, что это не глаза, а красные фонарики! И выходят из темноты гномы, и несут огромную коробку стирального порошка! Хватают моего коня за все эти веревочки, ну которые у коня вокруг морды висят, и ведут на поляну. А там — светло, огоньки, терем. Они меня сажают за стол, кормят всякими вкусностями, а сами стирают порошком мой плащ, кольчугу, и коня моют порошком — прикольно так, маленькими шваберками. Все чистое, блестит, они мне еще раз коробку порошка показывают — порошок «Лесные гномы» называется, я, кажется, даже такой видела. После этого уложили спать на перины, пожелали спокойной ночи, я только закрыла глаза — и проснулась! Так обидно было просыпаться! Кругом тоска, сессия... Голова болит — не выспалась совершенно... А перед глазами теперь — лес, полянка и гномы. А-а-а!!! Верните меня в сон!!!»

Я удивленно покрутил головой и быстро набрал ответ: «Погода что ли? Мне сегодня почти такое же снилось. Только глаза из чащи светились белым, а не красным — как фары. Считай, тебе очень повезло с гномами — я только до огней досмотрел и проснулся, чуть не уписался со страха... ;)"

Отправив комментарий, я заметил, что он уже не первый: пока я писал, уже появились два комментария от ее друзей: «Обалдеть! Мне снилось тоже самое!!!» и «Аленка позвони мне срочно нащет сна!!! Очень важно!!! У мну седня таже фигня!!!»

«Что за черт?» — нахмурился я.

Карта города Новоплощадниково

Вообще-то я человек спокойный, но, видимо, в глубине души у каждого живет особый охотничий азарт, который редко, но просыпается. Меня никогда не интересовали игральные автоматы и рыбалка, и даже футбол я смотрел без энтузиазма. Но знал: когда мне надо что-то сделать, и кроме меня это не сделает никто, просыпается в организме мощный моторчик, который заставляет свернуть горы. К сожалению, в жизни это со мной случалось очень редко — иногда длилось вечер, иногда месяц. Последний раз такое со мной было два года назад, когда я остался без денег и профессии — тогда я вдруг решил освоить трехмерный дизайн, и освоил его сам по книжке и форумам. После чего удачно устроился на работу.

Сейчас я снова себя чувствовал собакой, взявшей след. И до обеденного перерыва успел перерыть весь интернет. Надо сказать, что я, как любой нормальный человек, терпеть не мог, когда кто-то начинал мне обстоятельно рассказывать свой сон — прервать неудобно, а слушать эти потоки сознания — самоубийство для мозга. Но сегодня я боготворил народную традицию описывать в своих дневниках свежие сны и боготворил поисковики, которые этот мозговой хлам уже исправно проиндексировали. Я выяснил поразительную вещь. Cон про лесных гномов приснился не только мне. И не только барышне agli-yanka. И не только ее друзьям. Всего я нашел в это утро почти сорок описаний сна по блогам! А это запредельно много — редкая телепередача удостоится стольких упоминаний в дневниках зрителей. На первый взгляд между этими незнакомыми мне людьми не было ничего общего — разный пол, возраст, интересы абсолютно разные. Но я подошел к делу внимательно: составил список «СНОВИДЦЫ.doc» и принялся изучать каждого отдельно. Часть, как водится, оказалась таинственными виртуалами без всяких следов в сети, но про остальных узнать кое-что удалось. Выяснилось, что все они сегодняшний свой сон видели на мягких подушках города Москвы. Более того — именно в пригороде Новоплощадниково по Васильевскому шоссе.

Мою шокирующую статистику портила лишь одна московская девица, которая в нашем пригороде никогда не бывала. Более того — именно сейчас она вторые сутки пребывала безвылазно в командировке в городе Невинномысске (это, как я выяснил, где-то за Ставрополем), а домой в Москву собиралась прилететь только завтра. Об этом я узнал из ее нежного комментария, который она оставила сегодня своему мужу в его блоге: писала, что скучает, что любит, очень устала от командировки, где приходится работать круглые сутки, и ей даже начали кошмары сниться по ночам — тут-то она и описала сегодняшний сон о лесных гномиках. На всякий случай я разыскал городской форум Невинномысска, но там никто снами не хвастался. Что ж, исключение лишь подтверждает правило.

Тогда я занялся вплотную нашим районом: не поленился распечатать карту и принялся отмечать на ней красным маркером адреса, где сегодня видели сны. Никакого эпицентра мне обнаружить не удалось — точки легли по кварталам хаотично. Точек было мало, потому что точных адресов мне удалось выяснить совсем немного, и схема вышла непонятная. Район наш, кто не знает, представляет из себя здоровенную поляну, которую насквозь прошивает Васильевское шоссе, идущее из Москвы — на нем по утрам самые пробки. Слева от шоссе начинается наш городок — шесть кварталов до реки, сто тысяч жителей. А за рекой — поля и дачи, но это уже не наше. Справа от шоссе тянется промзона и упирается в лесной массив. Промзона здоровенная — здесь находится и весь наш молокозавод с цехами и административными корпусами, потом старый склад тракторов, потом воинская часть и рядом с ней территория НИИН РАН с жилыми корпусами. Где-то там, по слухам, даже есть небольшой учебный реактор. Но ни ученые, ни солдаты блогов не ведут, поэтому о том, какие сны снятся в промзоне, я так и не узнал.

Кончилось мое расследование тем, что меня застукал Рустем Петрович и спросил, чем я занимаюсь, и что это за карта. Я собрался уже брякнуть, что это дизайн коробки, но вовремя вспомнил, что наш Рустем Петрович не идиот. Поэтому ответил, что пытаюсь построить розу ветров в районе, потому что из-за погоды спал сегодня очень плохо, снились кошмары, проснулся с больной головой и работа совершенно не клеится. Рустем Петрович честность мою оценил, сочувственно покивал и посоветовал сходить пообедать. Это было здравой идеей — про обед я забыл.

— Миша, а что вам снилось, если не секрет? — спросил Рустем Петрович, когда я уже повернулся уйти.

— Парашют! — почему-то брякнул я первое, что пришло в голову. — Как я прыгнул с парашютом, а он не раскрылся.

— Тоже неприятно, — сочувственно кивнул Рустем Петрович. — А мне снились гномы и стиральный порошок.

С этими словами он ушел в свой кабинет. Рустем Петрович тоже жил в Новоплощадниково — в коттеджной части.

Я некоторое время постоял с открытым ртом, пытаясь осмыслить сказанное. А затем решил проверить свои догадки. В столовой я торопливо поклевал суп и салат, затем взял из бесплатной стойки пару йогуртов и, неспешно их поедая, принялся шляться по обеденному залу, подсаживаясь к знакомым и малознакомым. После пары дежурных фраз, я делал невинное лицо и спрашивал, что может означать сон про парашют? Расчет оказался верным: про парашют никто не знал, зато в ответ мне охотно начинали рассказывать про лесных гномов.

Я внутренне ликовал, а затем в какой-то момент мне стало страшно.

Явление Гарика

В столовую вошел Гарик. Был он грустный и запыхавшийся. Мы поздоровались, и я ему сразу рассказал, как босс ругал его пресс-релиз и просил зайти, как только появится. Гарик молча кивал. Он купил два стакана компота, выпил их залпом, и мы пошли в наш отдел. Гарик сразу отправился к боссу, пробыл там недолго и вернулся совсем раскисший.

— Вломил? — сочувственно поинтересовался я.

— Еще как вломил, — вздохнул Гарик, присаживаясь на край стола и нервно хлопая себя по колену. — Пресс-релиз вчерашний забраковал, устроил выволочку за опоздание... — Гарик рассеянно помотал головой, а затем снова нервно хлопнул по колену. — У меня вообще день неудачный какой-то. Пойдем, расскажу...

Мы вышли на лестницу.

— Понимаешь, — заговорщицки начал Гарик, убедившись, что вокруг никого нет, — я собрался работу другую поискать...

— Увольняешься?! — огорчился я.

— Тс-с-с! — зашипел Гарик, досадливо оглядываясь. — Никуда я не увольняюсь! Просто ты ж знаешь, у меня ипотека... А всю жизнь сидеть в этом творожном бункере... Это тебе хорошо — сидишь, рисуешь этикетки...

— Пойди сам порисуй! — обиделся я.

— А ты сядь попиши текстики! Попиши три года безвылазно! Я уже с ума схожу! — Гарик пошевелил ноздрями, скорчил неподражаемую гримасу, как только он умеет делать, и презрительно затараторил: — Мягкий свежий вкус из отборного коровьего молока натуральных природных компонентов уникальным кальциевым комплексом ароматами лета сбалансированными витаминными компонентами незаменимыми в любом возрасте... тьфу! Каждый день одно и то же! Одно и то же! Йогурты, йогурты, йогурты, творожки, молочные смеси... Миша, я не могу больше, понимаешь? Мне сегодня сон снился про лесных гномиков, они мне в своем тереме такой фуршет с барбекю устроили, на каком даже кремлевские фотографы никогда не были. Кормят, поят, одежду чистят, а я им рта открыть не даю, сижу и долблю как автомат: мол, чего у вас йогурта нет на столе? Йогурты где? Вы что, не слыхали разве, черти лесные, как природный кальциевый комплекс с натуральными коровьими витаминами и отборным сбалансированным вкусом... — Он умолк и посмотрел на меня как-то очень внимательно, словно ждал реакции.

— Тише, Гарик, тише, не кипятись, — Я аккуратно подергал его за галстук. — Скажи лучше, ты к этим гномикам на коне приехал, да?

— Конечно на коне! — кивнул Гарик мрачно. — На чем еще к гномикам ездить? На природном отборном коровьем коне с уникальными кальциевыми копытами и незабываемым ароматом летней грязи по уши. Они его потом отмывали каким-то своим...

— Стиральным порошком?

— А ты откуда знаешь? — Гарик картинно всплеснул руками и изумленно выпучил глаза.

— А еще у тебя были латы, кольчуга и арбалет, и сперва дорога шла по полю, в небе закатывались два солнца, а потом вошла в лес, и в темноте показались два светящихся глаза...

Гарик смотрел на меня открыв рот.

— Не по-о-онял... — произнес он. — Я тебе уже рассказывал что ли?

Я вздохнул и похлопал его по плечу:

— Ты не удивляйся, но сегодня этот сон много кому снился.

— И тебе? — с надеждой спросил Гарик.

— И мне. Только я до гномиков не досмотрел, проснулся.

Гарик посмотрел на меня с таким недоверием, что я решил сменить тему:

— Слушай, а куда ты уходить собрался?

— Да, — он махнул рукой, — копирайтером в НИИН. Там вакансия была, но меня не взяли.

Я удивился.

— В наш НИИН, который у леса? НИИН РАН? Это же какой-то атомный институт?

— Научно-исследовательский институт нейтрино Российской академии наук, — отчеканил Гарик.

— Зачем им копирайтер?

— Креатив везде нужен, — пожал плечами Гарик.

— Денег много обещали? — сочувствующе спросил я.

— Угу, — кивнул Гарик. — Запредельно.

Я покивал и решился:

— Ладно, Гарик, теперь давай-ка я тебе одну вещь расскажу...

Я вытащил из кармана сложенный вчетверо листок — свою карту. И рассказал ему все, что узнал о снах в нашем Новоплощадниково. Гарик думал долго, а потом ткнул пальцем в корпуса НИИН:

— Это они, клянусь!

— Каким образом? — удивился я.

— Не знаю, я не физик. Черт его знает, что такое нейтрино. Но это они, точно говорю! Излучают!

— Почему ты так уверен?

— Да потому что я у них на собеседовании был сегодня. Они сами на меня вышли. Я резюме повесил в интернете, только ты никому не говори... Короче, предложили подработку креативную. Работа, говорят, литературная, не пыльная. Связанная с рекламой. График удобный — ночной, не каждый день. Можно было даже не увольняться. Ну и я пошел...

— И что тебе сказали? — заинтересовался я.

— Ну... — Гарик замялся. — Так открыто они, конечно, ничего не сказали, просто поспрашивали, как у меня с нервной системой, бывали ли срывы. И как у меня с фантазией... А, еще спросили, есть ли опыт выступления перед публикой.

— А ты?

— А я песни когда-то писал, доводилось выступать.

Гарик действительно писал неплохие песни когда-то.

— И что еще спрашивали?

— В общем, все. Сказали, что я им не подхожу.

— Почему?

— Не объяснили, — Гарик помотал головой. — Но я уверен, они ищут авторов сны сочинять. Они у себя в НИИН как-то научились их транслировать.

Я задумался.

— А почему график именно ночной? Придумал сон, записал и сдал. И пусть транслируют.

— Мне тоже показалось странным, — согласился Гарик. — Видимо, записывать сны они не умеют, им нужен живой человек в прямом эфире. Ночной ведущий сна, так сказать.

— Если умеют транслировать, должны и уметь записывать, — строго возразил я, — так устроен материальный мир. Я дизайнер с дипломом теплофизика, не забывай.

— А ты в нейтрино много понимаешь, теплофизик? — усмехнулся Гарик.

— Нет, — вынужден был признать я.

Мы помолчали и отправились обратно в отдел.

— А представляешь, какое это бабло? — вдруг с завистью произнес Гарик. — Молодцы эти в НИИН. Сейчас огребут и славу и бабла.

— За счет моего здоровья, — хмуро сказал я.

— Почему это?

— Сны вредно смотреть, от них потом весь день с тяжелой головой ходишь. Тем более такие яркие... У меня до сих пор, как глаза закрою, стоит этот лес поганый, и башка раскалывается. Будто дождь по шлему до сих пор барабанит...

— Мне еще хуже, — искренне вставил Гарик.

— Читал статью одного психолога, — вспомнил я, — который ругал песенку из передачи «Спокойной ночи малыши». Ну, там где «сказка спать ложится, чтобы ночью нам присниться». Говорил, что это бесчеловечно — желать малышам ярких ночных сновидений. Потому что яркие сны расшатывают нервную систему и не дают мозгу полноценно отдохнуть.

— Серьезно? — заинтересовался Гарик.

— Да кто их знает, психологов... — Я думал о своем. — Ладно, что делать-то теперь будем? Если это правда — сны нам придется смотреть каждую ночь. И что? Менять квартиру и работу, двинуть в какой-нибудь Невинномысск?

— В Невинномысске вряд ли нужны дизайнеры, — усмехнулся Гарик. — А туда тоже дотянутся через пару лет. Это ж в сотни раз эффективнее телерекламы, ты себе не представляешь, какое это бабло...

Я задумался.

— Слушай, а может, организовать какое-нибудь движение протеста?

— Ага, ага... — саркастически покивал Гарик.

— Что ты смеешься? Жить станет невозможно, если каждую ночь начнется такая промывка мозга! Ты напишешь пламенный манифест, я сделаю дизайн, устроим пикет, поднимем журналистов — у тебя есть знакомые журналисты? В блогах раскрутим акцию... На депутатов выйдем! И пусть этот, как его, главный санитарный врач запретит сны...

Гарик снисходительно похлопал меня по плечу.

— Добрый ты парень, Миша, да наивный. Ты представляешь вообще, какое это бабло? Не представляешь. В телеящике бабло на рекламе крутится крупнейшее в стране. А тут — гораздо эффективнее, и какой охват! Ты представь: все население планеты каждую ночь смотрит рекламу, лично участвуя в сюжете! Да за такое бабло они всей Госдумой проголосуют единогласно, и тебе еще ночью во сне покажут трансляцию этого заседания, чтоб ты не сомневался.

Я задумался.

— А что ты предлагаешь? Валить из этой страны?

— Бугага! — рассмеялся Гарик. — Старичок, давай поспорим, что эта отечественная разработка появится за рубежом даже раньше, чем в Невинномысске? Ты себе не представляешь, на что способен чиновничий гений в надежде славы и бабла...

— Послушай, — взорвался я, — а что ты радуешься? Это же твой мозг они собираются жрать! Это ты будешь просыпаться каждое утро с больной головой и ошалевшими глазами! И потом полдня приходить в себя, вспоминая яркий сон! И начнешь покупать эти проклятые стиральные порошки, которыми тебе весь мозг просверлили! Я ненавижу даже обычный спам, но это...

— Красиво заговорил! — деловито похвалил Гарик. — Мишка, я не радуюсь, я констатирую факт. Что я могу сделать-то? Ну да, поначалу будет тяжело. А потом привыкнем. Наверно. Человек ко всему привыкает. Привыкли к телевизору, привыкли к компьютеру — тоже поначалу башка болела и глаза уставали.

— Это совсем другое дело! — закричал я. — Компьютер-то я могу выключить в любую минуту!

— Но ведь не выключаешь? — усмехнулся Гарик и продолжил: — Будешь себе будильник заводить, или научишься спать днем.

Я посмотрел на него с ненавистью.

— Ладно, ладно, — примирительно закивал Гарик, — Ну что ты завелся? Я разве защищаю рекламу в снах? Мне ведь тоже это смотреть теперь каждую ночь. Просто говорю, что если такое стало возможным, нам от этого никуда не деться. Остается лишь привыкнуть. Но я их не защищаю!

— Именно защищаешь! Ты даже на работу туда чуть не устроился!

— Тс-с-с, не ори, — поморщился Гарик, оглядываясь. — Но я ж не устроился, верно?

— Тебя не приняли!

— Нет, — твердо возразил Гарик. — Если б даже приняли, я бы не стал этим заниматься ни за какие деньги!

Я усмехнулся:

— Это почему же? Ты же рекламщик профессиональный, за деньги мать родную пропиаришь!

— Ошибаешься, — холодно ответил Гарик. — Да, я рекламщик. Да я зарабатываю этим. Но тут — другое. У меня свой кодекс чести, если угодно.

— Ах, что ты говоришь? — усмехнулся я.

— Да! — всерьез обиделся Гарик. — Я йогурты рекламирую, а не отраву! И не спам рассылаю! И мозг людям сверлить каждую ночь не буду!

— А можно не орать? — крикнула издалека секретарша Оля, — И так башка болит с утра! Чего вы вообще не работаете?

— О дизайне спорим, — отмахнулся я.

И мы снова отправились на лестницу.

— Короче, — подытожил Гарик, — я, может, и продажный рекламщик, но продаю я свой собственный мозг! А не чужие! Ясно тебе?

— Какие мы гордые, — усмехнулся я, — когда на работу не приняли. А что бы ты говорил, если бы приняли?

Гарик взвился.

— Да знаешь ли ты... — начал он, хватая меня за пиджак обеими руками.

— Ладно, ладно, прекрати, — успокаивающе сказал я, деликатно отцепляя его руки. — Что ты так завелся? Давай лучше подумаем, как жить теперь с этим.

Гарик задумался и думал долго.

— Пожалуй, у меня есть для тебя хорошие новости, — сказал он, наконец. — Во-первых, это дикое бабло...

— Задолбал своим баблом! — не выдержал я. — Заладил как робот: бабло, бабло...

— Ты не дослушал, — холодно перебил Гарик. — Я просто анализирую бизнес-модель. Суди сам, поскольку это дикое бабло, то качество передач со временем станет очень высоким. Понимаешь, почему?

— Нет.

— Ночь не бесконечна, а рекламодателей найдется море. Поэтому рекламу в снах станут продавать по бешеной цене, и заказать ее смогут только самые богатые корпорации. И в этом запредельном бюджете возрастет и стоимость сюжета. Никому же не хочется за одну ночь выкинуть миллионы ради тупого неинтересного сна, верно? Поэтому над сюжетами станут работать лучшие сценаристы и писатели мира. Представляешь, сон от Умберто Эко! Или от Стивена Кинга!

— Нет! — Я замахал руками. — Только не от Стивена Кинга! Иначе придется спать в памперсах...

— Да не важно! — отмахнулся Гарик. — Ну не от Кинга, ну от Коли Корешова! Не в этом суть! Я говорю о том, что это будут очень профессиональные сны! Там будет такой драйв! Такая компьютерная графика! Такой накал страстей, интриги и перевертыши! Ты забудешь про кино, телевизор и компьютерные игры! Будешь с самого утра ждать ночи! Днем — скучная работа, ночью — увлекательнейшая жизнь в интереснейших мирах! Где ты — в главной роли!

— Ага, — сказал я, — днем мой мозг будут жрать на службе, а всю ночь — рекламщики. Не ты ли только что говорил, что это подло, и ты бы сам этим заниматься не стал?

— Подло, — согласился Гарик. — Сам бы не стал. Но это неизбежно! Я просто пытаюсь найти хоть какие-то плюсы, а ты мне мешаешь. Плюсы в том, что со временем реклама станет ненавязчивой, а качество выше!

— Это с какой радости? — усмехнулся я. — Телевизор хоть на другой канал переключить можно, поэтому зрителя приходится заманивать интересными передачами. А тут конкуренции нет, из сна никуда не деться. Так они и забьют весь сон сплошной рекламой. А что касается качества — можно подумать, сейчас у нас телевизионная реклама — эталон качества!

— Ну... — начал Гарик, хотя в голосе его уверенности не было совсем, — я думаю, в снах все-таки реклама станет качественной. Ведь там без всякой компьютерной графики одной лишь фантазией ведущего можно делать шедевры круче любых киноблокбастеров!

— Ненавижу блокбастеры, — поморщился я. — Вообще не люблю попсу.

— Дизайнеры, далеки от народа, — укоризненно произнес Гарик. — А таким придется тяжелее всех. Охват аудитории представляешь? От малышей до пенсионеров, от бомжей до олигархов. Придется тебе смотреть сны самого среднего ширпотребного вкуса. Как отечественные телесериалы.

— Вот спасибо.

— Кстати, — добавил Гарик, — максимально широкая аудитория означает — что?

— Что?

— Что эффективнее всего здесь будет работать реклама товаров повседневного спроса. Всякие там кола, соки, пиво. Потом — бытовая химия: протирки, щетки, порошки, отбеливатели. Потом — для кухни: полуфабрикаты, приправы, майонез...

— Йогурты! — подсказал я.

— Йогурты, — согласился Гарик с кислой миной. — Йогурты. Куда ж без них.

— Или вот еще смартфоны, мобильные сервисы...

— Не тема, — возразил Гарик. — Разве только первое время, когда рынок не прощупан и неясно, за какие заказы браться. А потом — не, какие там мобильные сервисы... Только шампунь и йогурт!

— А чем мобильные сервисы хуже?

— Старухи не поймут, — отмахнулся Гарик. — Пенсионеры — вот главная целевая аудитория снов. Молодежь ночами в интернете сидит. Поэтому реклама будет как в телевизоре — порошки, концентраты, напитки, а еще косметика — шампуни, мыло, крем для треснувших пяток. Ну и всякий мусор для самолечения, чтоб каждый мог себя без рецепта врачом почувствовать: витамины, биодобавки, целебные пластыри, жужжалки магические...

— И пилюли, чтоб стояло, — напомнил я. — По телеку бывает.

Гарик задумался.

— Нет, — сказал он, наконец, — это тоже под большим вопросом. По телеку это на спортивных каналах. Там сидят у экранов мужики бывалые, смотрят футбол, глотают пиво, пузо до колен, стоит там или нет — уже самому не разглядеть, а мужиком себя чувствовать хочется. Тут им, конечно, пилюли и впаривают. Но сны — они для любого пола. Ты заметил, кстати, что они пол во сне не обозначают никак, и эротики у них никакой нет?

— Будет, — уверенно пообещал я. — Эротика в снах — самое то.

— Не, — покачал головой Гарик. — Сам посуди: начнут тебя сиськами завлекать, а у тебя самого такие же.

— У меня?

— Ну, не у тебя, у твоей N, допустим. Я ж в переносном смысле! И, опять же, не забывай — пенсионеры целевая аудитория, старушки. Так что эротику в снах показывать не станут, не надейся. Гномики — самое то. Гномики поляну накрыли и на фуршет позвали — такой сон каждому подойдет, хоть первокласснице. Здесь чувствуется профессионал! Шампунь, йогурт, отбеливатель и травяной пластырь от насморка — уникальный природный аромат лета из незаменимых натуральных природных коровьих...

— Гарик! — раздался из глубины коридора голос секретарши Оли. — Гарик! Рустем Петрович зовет!

Вышел Гарик от шефа через четверть часа. Вид у него был совершенно остолбеневший, а в руке он нес факс, свернутый в трубку. Прошел мимо, глядя невидящими глазами. И только, когда я его окликнул, спохватился и кивнул:

— Выйдем?

Мы снова вышли на лестницу.

— Что случилось? — спросил я его.

— Ничего, — ответил Гарик и сунул мне в руки бумажную трубку. — Пресс-релиз поручили написать для рекламщиков.

— Ты хочешь, чтоб я писал? — я оттолкнул руку с листком.

— Да ты прочти, прочти, — сказал Гарик загадочно.

Я взял листок и развернул. Это был факс, присланный сегодня от какой-то «Медиаконсорсинг ABD».

Вниманию руководителей и менеджеров! «Медиаконсорсинг ABD» предлагает вашему вниманию хит сезона, новейшую разработку отечественных ученых! Массовые рассылки информационных сюжетных роликов в сновидения широкой целевой аудитории! Наш охват сегодня составляет свыше 18 спальных районов Подмосковья (около полумиллиона жителей), к концу года планируется закончить охват Москвы и московской области, а также развернуть широковещательные сети в регионах Санкт-Петербурга, Урала и Поволжья. Реклама в сновидениях в 450 раз эффективнее телерекламы, обладает максимальным охватом аудитории, абсолютно безопасно для здоровья населения и не противоречит современному законодательству. Реклама в сновидениях — то, что вам и не снилось!

— Правда, идиотский слоган? — поморщился Гарик. — А ведь деньги, небось, получили.

— Что это за «абэвэ» такое? — спросил я хмуро.

Гарик посмотрел на меня искоса и подозрительно изогнул бровь.

— А ты не понял? Это та самая структура при НИИН. Они и будут рекламу продавать. — Гарик почесал подбородок. — Ишь ты, как оживились, первое испытание провели — и все, уже рекламодателей ищут... А вот про 18 районов врут! Врут! В пресс-релизах всегда врут! Нет у них охвата такого пока!

Я вернул ему листок.

— А у тебя это откуда?

— Не поверишь — Рустем Петрович вручил. Велел срочно написать пресс-релиз про нашу новую линейку йогуртов. Ему по факсу пришло, видать.

— И он так сразу поверил?

Гарик пожал плечами:

— У него же здесь поблизости квартира? Если он сегодня сам видел сон про гномиков, чего б ему не поверить? Я недоверия на его лице не заметил. Напротив, был серьезен и велел мне срочно подготовить презентацию по нашей линейке с учетом специфики снов.

— А ты говорил, работать на них не будешь, — вздохнул я.

— Так я же не сны транслирую! — обиделся Гарик. — Мне поручено описать рекламную концепцию, а сюжет не я буду придумывать! Считай, для обычного глянца материал готовлю...

— Иди, готовь, — вздохнул я, — трави наш мозг йогуртами.

Гарик растерянно оглянулся.

— Знаешь что? — сказал он вдруг серьезно. — Надо ехать к Коле! И все ему рассказать. Это по его части.

Я сразу понял, о ком он.

Николай Корешов

У Гарика был старый друг, с которым они когда-то работали в газете. Только Гарик пошел в копирайтеры, а друг — в литераторы. И теперь это был не Коля, а знаменитый фантаст Николай Корешов. Гарик и гордился таким знакомством, и завидовал другу. Странная эта была зависть. Я давно знаю Гарика, при всех его понтах, не такой он человек, чтобы завидовать чужим успехам. Просто Гарик был уверен, что если бы когда-то не ушел в рекламу, а занялся тоже фантастикой, то достиг бы сейчас той же славы. И оправдывался обычно тем, что у него ипотека, и выхода не было. Но как-то раз на Гарика накатило и он признался, что завидует тому, что Коля — не продажный. «Понимаешь, — сказал Гарик, — нас с тобой можно взять и купить, а вот Колю — никогда. У него свой путь, он настоящий писатель. Никакая ипотека, никакие деньги — ничем его не проймешь, он выше этого. Только бескорыстное служение чистой литературе. Даже если бы он не стал знаменитым, все равно бы не сломался, не ушел писать про йогурты. Я бесхребетный, я сломался, а Коля — никогда. Он идейный. Умрет, но не сдастся. Он дворником бы работал, но писал ночами, как Платонов. Вот этому я бесконечно завидую», — вздыхал Гарик.

Впрочем, всякий раз, если речь заходила о книгах или фантастике, Гарик спешил взять слово и как бы невзначай сообщал о своем знакомстве в самых пренебрежительных тонах. «Кольку-то знаете? — восклицал Гарик. — Ну Колька! Фантаст! Корешов Колька. Он классный мужик! Могу познакомить в любой момент, только свистните!»

Нас он уже знакомил в прошлом году: шла встреча Корешова с читателями, фантаст сидел у микрофона в книжном магазине и что-то рассказывал такое, что положено говорить видному фантасту, — о добре, о мире, о творческих планах. Гарик затащил меня в этот магазин, выбрал на книжной полке самый толстый том «Миры Николая Корешова: Звездная Пасека», а в конце встречи пробился к Корешову, расталкивая толпу, и взял для меня автограф. При этом он похлопывал Корешова по плечу и громко называл Колей. Я не уверен, что Корешов меня запомнил, потому что, когда Гарик меня выволок из толпы и представил, я только успел пожать Корешову сухую ладонь, и толпа снова сомкнулась передо мной. Но самое постыдное заключалось в том, что знаменитую «Звездную Пасеку» я так и не прочел. Честно собирался, просто времени не было. Зеленый томик до сих пор маячил у меня на этажерке немым укором. Признаться в этом Гарику, а, тем более, самому Корешову, было совершенно невозможно.

— Не, я не могу, — ответил я. — Да у меня и планы на вечер — мы с N договорились вместе поужинать.

— Отлично! — воскликнул Гарик. — У Коли и поужинаем!

— Не-не! — заупрямился я. — Нафиг я нужен Корешову, да еще с N?

— Конечно нужен! — воскликнул Гарик и совершенно непоследовательно добавил: — Зато какое впечатление на N произведешь! Она будет всем хвастаться, как ты ее познакомил с самим писателем Корешовым! Круто!

— Я не уверен, что она читала его книги, — тихо сказал я. — И не уверен, что вообще про такого слышала.

— Это совершенно не важно! — заявил Гарик. — Он ее экзаменовать по своим книгам будет, что ли?

— Ладно, — сдался я. — Раз ты считаешь, что это удобно...

— Сейчас я Коле наберу... — Гарик деловито вынул мобильник.

Говорил он, однако, совсем не так уверенно — для начала пришлось напомнить, кто он вообще такой, после долго уверял, что у него очень срочное и безотлагательное дело, связанное с фантастикой. И начал излагать историю про сны, постоянно сбиваясь и отвечая в трубку: «Да нет же, Коля, ни грамма не пил!» Мне стало неудобно, но разве Гарика остановишь? Наконец он закончил разговор и улыбнулся мне:

— Как я и говорил, Коля нас ждет! Звони своей N быстрей!

Я думал, что фантаст Николай Корешов живет если не в башне из слоновой кости, то, как минимум, в Кремле. Но он жил в старой пятиэтажке, а в подъезде у него пахло кошками совсем как у простого смертного. По крайней мере, такую мысль я прочел в глазах N.

Сам Корешов за минувший год чуть располнел, но был улыбчив и приветлив, особенно когда заметил, что мы принесли еду и коньяк. Если Гарик его оторвал от дел, то виду Корешов не показал. Квартира оказалась обставлена на удивление бедно, и здесь не чувствовалось женской руки. Зато в изобилии стояли книги, на стенах висели грамоты, а на полочке над компьютером стоял самый настоящий лавровый венок — явно самодельный, но сделанный с душой. «Сверстано с душой!» — сказал я, взяв его в руки, и Корешов сразу заулыбался: «читатели подарили».

N потянула меня за рукав к стеллажам — они занимали в комнатке всю стену. Книг у Корешова оказалось намного больше, чем я думал, мы с N шли вдоль шкафов и читали названия шепотом: «Лабиринт Пасеки», «Рыцари Пасеки», «Витражи Пасеки», «Князь Пасеки», «Герцог Пасеки», «Ведьмак Пасеки», «Свидетель Пасеки», «Портал Пасеки», «Бастион Пасеки», «Чаша Пасеки», «Реальность Пасеки» и «Армада Пасеки» — том первый, второй и третий... Корешов незаметно подошел к нам и встал рядом, тоже рассматривая стеллаж.

— А вот если честно: какая вам больше всего понравилась? — спросил он.

— «Миры Звездной Пасеки» — сказал я.

— Ну это понятно, — кивнул Корешов и широким жестом обвел стеллаж. — Это всё — миры Звездной Пасеки. А какая больше нравится?

К счастью, выручила N — она у меня умница.

— А вам самому что больше нравится? — спросила она, качнув ресницами.

— Писателю, — Корешов назидательно поднял палец, — нравится то, что он пишет сейчас!

— А что вы пишете сейчас? — не унималась N.

— А вы за новостями на моем сайте разве не следите? — удивился Корешов.

К счастью, тут в комнату вошел Гарик, по-хозяйски неся в руках тарелки и рюмки. N бросилась ему помогать.

Мы расселись, и все, кроме меня, выпили за встречу — я-то за рулем. А затем Гарик деловито и кратко, как положено опытному копирайтеру, снова изложил Корешову суть истории со снами. А заодно свои прогнозы. Наконец задал вопрос, ради которого мы приехали: что нам делать дальше?

Корешов выслушал все это, не перебивая, лишь время от времени морщился.

— Это уже было, — сказал он лениво.

— Где? — насторожился я.

— У меня в «Рыцарях Пасеки», — ответил Корешов. — Если помните, там с помощью нефритовых кристаллов из галактики Оптимус можно было являться в снах космолетчикам, и вся почта на этом строилась. Потом у Имелькиса было. Так что идейка так себе.

Гарик обиделся:

— Коля, ты думаешь, я тебе сюжет своей книги излагаю что ли?

— Не ты первый, не ты последний, — пожал Корешов плечами, — мне постоянно присылают свои сюжеты и требуют рецензий, я привык.

— Простите, — вступился я, — но это реальность! Вы можете поискать в интернете «сон, гномики» и увидите, сколько людей, не сговариваясь, видели этот сон сегодня!

Корешов снова пожал плечами.

— В интернете всякое пишут, — заметил он. — Бывало, наберешь свою фамилию — и такое вываливается, такое... И графоман, и дерьмо, и давно исписался... А на встречу с читателями придешь — оказывается, все наоборот! Все добрые, каждое слово твое ловят, диктофончики суют, цветы дарят, за автографами очередь, сфотографироваться все просят... Нет, друзья мои, не верьте интернету.

Мы с Гариком переглянулись.

— Интернет есть? — спросил Гарик, и не дожидаясь ответа кинулся к компьютеру.

Мы все-таки нашли для Коли подборку сегодняшних рассказов про сны — к вечеру их стало даже втрое больше. Коля сперва недоверчиво хмыкал, а затем стал понимать.

— Теперь верю, — признался он наконец. — Но если это так, это же прекрасно!

— А по-моему, это хамство, — сказала серьезно N, — если рекламу навязывают и все просыпаются с головной болью. Прекрасно было бы, если по желанию, как в кино...

Корешов нахмурился.

— А барышня права, — заметил он. — Я бы тоже не хотел, чтобы мой мозг во сне так обрабатывали. Действительно, гадко получается.

— Вот и я о том! — оживился Гарик. — Скажи, а какой твой прогноз? Что теперь будет?

Корешов задумался, налил себе рюмку, молча выпил и начал:

— Долгое время мозг человека, его сны и мысли, были абсолютно недоступны. Но нетрудно понять, что человеческий гений не стоит на месте, и придет век, когда рухнет этот бастион...

— Учись, как говорит! — шепнул Гарик, ткнув меня локтем.

— Об этом, — продолжал Корешов, — предупреждали многие поколения знаменитых фантастов. И ваш покорный слуга в том числе. Вы ждете от меня ответа? Я отвечу, но мой ответ будет песчинкой в море, и он, увы, не в силах изменить человеческую природу. Человек рождается эгоистом, человек — зло, и лишь цивилизация и культура, и книги особенно, помогают ему отказаться от зла, заложенного природой. Все, что делает человек, — это стремление к славе и наживе. Само понятие добро, благо — оно у всех народов означает деньги. Нажил добра, накопил благ... Я к тому, что всегда найдутся мерзавцы, которые используют любую технологию ради наживы. Скажу больше — любая новая технология создается именно для этого. Поэтому если в мире появился способ транслировать рекламу в спящий мозг, то это уже ничем не остановить. Даже если это подло, бесчеловечно, и губит нервную систему граждан. Но мерзавцев намного больше, чем мы думаем.

— Почему это вы так считаете? — вдруг обиделась моя несравненная N. — Вот я бы не стала заниматься таким делом. И Миша бы не стал.

— И Гарик не стал бы! — вспомнил я.

— Речь не про вас, — возразил Корешов. — Разумеется, есть люди, для которых честь дороже. Но их так мало! Ну, вы. Ну, Миша. Я, разумеется. А вот какой-нибудь Имелькис — за деньги согласился бы точно. Он как был журналистом, так и остался, что ему вопросы этики и чужая головная боль? Да и Гарик бы согласился. Он рекламщик, это его профессия...

— Коля, имей совесть! — обиделся Гарик. — Я бы не стал в этой сфере работать ни за какие деньги!

— Не обижайся, — печально качнул головой Корешов, — я тебя не осуждаю. Но ты знаешь, как я всегда относился к рекламщикам. А ты разве забыл свою любимую поговорку, что уж если продаваться, то дороже всех?

— Коля! — с отчаянием крикнул Гарик. — Но есть же предел! Ты же знаешь, что у меня свои идеалы, которые я никогда не продам!

— Какие же? — удивился Корешов.

— Я не рекламирую то, что приносит вред людям! Ни за какие деньги! Я даже в рекламе сигарет отказался работать, ты же помнишь!

Корешов пожал плечами.

— Помню. Но я не стану тебя осуждать, если ты устроишься на работу сценаристом рекламных снов. Там наверно неплохие деньги?

— Неплохие — не то слово, — угрюмо кивнул Гарик. — Знаешь, сколько они предлагают сценаристу за одну ночь трансляции?

— Сколько?

Гарик назвал цифру.

В комнате наступила тишина, стало слышно, как гудит вентилятор компьютера и тихо-тихо шипят не выключенные колоночки.

— Не может такого быть, — наконец произнес Корешов. — Столько за ночь даже лучшие валютные проститутки не получают. Это в рублях, да?

— Это в евро, — грустно ответил Гарик. — Только сценарий сначала надо утвердить с ними, чтобы рекламный продукт был грамотно вписан.

Снова наступила тишина.

— Нет, это фантастика! — покачал головой Корешов. — Я не верю. Я за свои книги столько не получаю!

— Не веришь — найди телефон НИИН и позвони им, — вздохнул Гарик.

— Ладно, — вмешался я. — Нам уже пора ехать, давайте по последней...

Все закивали, зазвенели рюмками. Напряжение куда-то улетучилось, и мы еще полчасика проболтали на самые разные темы. Когда речь зашла о молодых писателях, Гарик вдруг стал задумчив, а потом вытащил из кармана маленькую флешку и вручил Корешову, потупившись:

— Коль, по дружбе, — сказал он, отводя глаза, — я роман писал все три года, скажешь свое мнение?

Лицо Корешова сразу поскучнело, но он подошел к компьютеру и вставил флешку. На экране мелькнул ровный текст.

— Нет, нет! — засмущался Гарик. — Потом, не сейчас, прошу тебя! — Он даже закрыл ладонями экран. — Убери, прошу!

— Понимаю, — кивнул Корешов, нажал какую-то кнопку, и по экрану поплыли причудливые узоры скринсейвера.

Корешов проводил нас до двери, и мы еще долго прощались. Наконец я вспомнил, что оставил в комнате мобильник.

— Да ничего, пройди в ботинках, — махнул рукой Корешов.

На цыпочках я вошел в опустевшую комнату и оглянулся — мобильника нигде не было. Посмотрел на столе, на стульях, на диване, нагнулся — и увидел его под компьютерным столом. Как он туда закатился? Я встал на четвереньки, полез под стол, нашарил мобильник, стал выпрямляться... И больно ударился головой об клавиатурную подставку! Задребезжала и грохнулась на пол клавиатура, из всех щелей на пол посыпались авторучки и мелочь — совсем как у меня на столе. Мягко спланировал лавровый венок, чуть не надевшись мне на макушку.

— У тебя там все в порядке? — крикнул из коридора Гарик.

— А вроде не пил, — хмыкнул Корешов.

В коридоре засмеялись.

Я судорожно кинулся расставлять все по местам — это заняло не больше минуты. Затем я увидел, что скринсейвер сбросился, и на экране висит текст Гарика. Я лишь бегло глянул — мне было не до этого, зачем-то я принялся руками шарить по клавиатуре, вернуть скринсейвер, как было. И вдруг сердце сжалось и бухнуло в груди, хотя я еще не успел ничего понять. А затем я замер и пригляделся. Первая страница начиналась словами: «Стремительно темнело — оба солнца закатились за горизонт одно за другим. Белесые огни корчмы скрылись позади, проезжий Тракт казался безлюден и пуст...»

Братство волков и ягнят

Вокруг был город. Красивый вечереющий город. Большой город, благородный, пепельно-серый, богатый. Город мечты — просторные бульвары, заросшие кипарисами, темнеющими на фоне пепельного неба. Мне даже чудился их запах. Узкие горбатые улочки, но главное — рядом море. Его не было видно, но оно шумело рядом: над темными вершинами проносились белые чайки, пахло свежестью, солью и морской капустой. У меня в этом городе было дело, только я пока не знал, какое. Чувствовалось напряжение, оно было похоже на тишину перед грозой, на передышку между битвами. Вот только я совершенно не помнил, что было раньше, словно читал незнакомую книгу, раскрыв посередине. Это меня не сильно волновало, я чувствовал: события без меня не начнутся. Поэтому просто шел по бульвару и ждал какого-то знака. Город засыпал. Прохожие попадались все реже, в окошках гасли белесые огоньки. Наконец все замерло, и я остался один. Только я и мои шаги. А затем — вкрадчивые шаги за моей спиной. Я остановился и резко обернулся. В трех шагах маячила нескладная фигура в темном плаще, остроконечный капюшон полностью скрывал лицо. Краем глаза я заметил, как из-за деревьев со всех сторон вдруг полезли такие же темные фигуры в капюшонах. Я судорожно пошарил в карманах — никакого оружия у меня не было, кроме мобильника.

— Стой! — властно приказал мне человек в плаще. — Мы — из братства!

— Какого братства? — не понял я.

— Из братства Волка, — со значением ответил он и вдруг откинул капюшон.

У незнакомца оказались круглые белесые глаза, бледное лицо и маленькие волчьи клыки, нелепо торчащие в уголках рта.

— Тебе не одолеть нас! — с чувством заявил он. — Ведь ты один! Тебе придется сделать свой выбор!

— Выбор? — удивился я, косясь на тех, что вылезли из темноты.

Незнакомец вытянул вперед кулаки и раскрыл их. В каждой из его костлявых ладоней лежало по крупному алмазу, они тускло сверкнули серыми гранями в свете фонарей.

— Миром правят две силы! — торжественно начал он. — Как только ты коснешься зеленого камня, ты попадешь в братство Ягнят и станешь одним из тех, чью кровь пьют волки! Коснувшись красного камня, ты станешь одним из волков, и тебе придется вечно пить невинную кровь! Выхода у тебя нет! Ты не можешь отказаться от выбора, потому что у тебя нет Заклинания! А спросить его тебе негде! Так выбери алмаз: зеленый или красный?

Он снова властно протянул ко мне ладони с камнями. Страшно не было. Было непонятно: камни выглядели совершенно одинаковыми — один светлее, другой темнее. Но оба серые. Какой из них красный, какой зеленый? Что делать?

— Выбирай! — яростно повторил незнакомец. — Конечно, если бы ты знал Заклинание, ты бы сумел сразиться с нами! — напомнил он. — Но Заклинания ты не знаешь. И узнать его тебе сейчас неоткуда!

Вдруг прямо с неба раздался еще один голос — он был ободряющий и бойкий:

— Возникла проблема? — спросил голос вкрадчиво. — Нужна информация? Позвони на короткий номер три-три-три-три-пять! Интерактивная справочная решит любую проблему! Запомни: короткий номер: три-три-три-три-пять! Три-три-три-три-пять! Запомни его! Звонок платный.

— Зеленый или красный? — настойчиво повторил вампир, подсовывая мне свои серые камушки. — Зеленый — символ травы, которой питаются ягнята! Красный — цвет твоей крови!

Это прозвучало так наигранно, что я понял — это сон. Я еще раз посмотрел на оба камня — серый и серый. Все вокруг было серым — небо, бульвар, огни фонарей... И мне вдруг захотелось узнать, какого цвета моя кровь. Я поднял руку — ладонь тоже была серой.

— Короткий номер три-три-три-три-пять! — повторил голос с неба слегка нервно. — Три-три-три-три-пять! Интерактивная справочная. Звонок платный. Нужен лишь мобильный телефон в кармане, и отныне для вас нет трудных ситуаций в жизни! Вы сможете даже узнать Заклинание!

Не дослушав, я открыл рот и вцепился в свои вены, изо всех сил сжал зубы и рванул. Больно не было совсем — это же сон. Вспоров зубами запястье, я пригляделся: хлынувшая кровь была такой же серой. Я поднял взгляд на вампира, и вдруг он растаял в воздухе вместе со своим войском, бульваром и городком. В небе послышался визг, он нарастал, и, наконец, я проснулся. Моя милая N держала меня за плечо и визжала прямо в ухо.

Наконец она умолкла и распахнула глаза — они стремительно наполнялись смыслом и даже каким-то восторгом.

— Вот круто! — воскликнула N. — Сон! Да у тебя реально тут сны показывают! Я думала, я умру! Они меня обступили со всех сторон... Уф!

Утро второго дня

— Доброе утро, Софья Ильинична! — громко сказал я консьержке, зная, что она глуховата.

— Доброе, Мишенка, доброе, — прошамкала Софья Ильинична, сверля мою N насквозь суровыми бесцветными глазами. — Мишенька, ты не знаешь, где находится Трипять?

— Как вы сказали, Софья Ильинична? — удивился я.

— Трипять, — повторила она, продолжая сверлить глазами N. — Трипять, Миша.

— Что это?

— Вот я и думала, может, ты знаешь? Сон мне сегодня был, Мишенька, будто бесы за моей душой пришли, и голос божий мне раздался, — Софья Ильинична перекрестилась медленно и с достоинством, одновременно делая размеренный поклон. — И сказано было мне, чтоб звонила я в Трипять. А там уж мне объяснят, как жить дальше, и как грехи замолить...

Мы с N молча переглянулись.

— Это вам, Софья Ильинична, чужой сон приснился, — произнес я аккуратно. — Вы совсем не целевая аудитория.

— А? — гаркнула Софья Ильинична, прижав ладонь к уху. — Не слышу я, Мишенька, что говоришь?

— Не знаю, говорю, Софья Ильинична, где Трипять! — заорал я.

— Так я к чему... — Софья Ильинична вытянула вперед костлявый палец и пошевелила им, — ты, Мишенька, может, в своем интернете-то посмотришь? В интернете-то должно быть написано?

— Хорошо, Софья Ильинична, — пообещал я. — Непременно посмотрю. А вы пока позвоните в справочную, а лучше в домоуправление, может, там знают?

— И то верно, — кивнула Софья Ильинична.

* * *

Гарик был задумчив и выглядел усталым.

— Ну что? — сказал он. — Видал? Гонка на мотоциклах, перестрелка, фехтование... Блин, на кого это рассчитано? Ты сон до самого конца досмотрел? Я проснулся, когда начался бульвар — скучный такой, тихий...

— Не, — Я покачал головой. — Я как раз с бульвара смотреть и начал.

— Ого! — удивился Гарик. — Это ты, старик, самое интересное пропустил!

— Ну и ладно, — кивнул я.

Гарик вдруг посмотрел на меня с интересом.

— Выходит, ты спать лег только под утро? — Он прищурился и поинтересовался с дивной непосредственностью: — С N?

Я нехотя кивнул.

— Вау! Она у тебя впервые на ночь осталась? — допытывался Гарик. — Небось, заинтересовалась снами?

— Мы вообще теперь думаем жить вместе... — отмахнулся я.

— Поздравляю! И года не прошло! — одобрил Гарик. — А что она матери скажет?

Надо было срочно переводить разговор на другую тему.

— Ну а ты где сегодня спал? — спросил я.

— Дома, где ж еще мне спать...

— Ты знаешь, мне эти сны не нравятся, — произнес я как можно более равнодушно. — Бездарные сюжеты. Явно дилетант работает! Жаль, тебя они не приняли. Взяли какого-то бездаря, школьника сопливого, такую чушь показывает... Так неумело, наивно... — Я внимательно наблюдал за его лицом.

— Ты прав, сегодня был полный отстой, — тут же согласился Гарик.

— И вчера был отстой полный.

Гарик вдруг моргнул и опустил взгляд.

— А вчерашний сон тебе совсем-совсем не понравился? — произнес он. — По-моему, классный, яркий такой, разноцветный! Или тебе просто не нравится фэнтези?

— Гарик? — тихо позвал я.

— Что? — Он поднял голову.

— Рассказывай, — попросил я.

— Что рассказывать-то?

— Что ты нам завтра будешь показывать?

Гарик долго смотрел на меня, а потом отвел глаза.

— Как ты догадался, что это я? — спросил он вяло.

— Не важно. Что завтра будешь показывать?

— Ничего я не буду показывать, — огрызнулся Гарик. — Я ж тебе сказал русским языком, что таким делом не стану заниматься, у меня свой кодекс чести. Да, попробовал один раз. Я же не знал, что это такое, когда туда шел! Я же не знал, что это спам всем людям с головной болью! А когда узнал — отказался. У меня тоже бывают принципы...

Настала моя очередь удивиться.

— Так сегодня был не твой сон?

— Нет, конечно!

— А чей?

— Откуда я знаю?! — дернулся Гарик. — Я там не работаю! Я был там три раза — на собеседовании, на тестовом дневном прогоне и вчера ночью. И сказал им, что больше не буду, все, хватит!

— Денег хоть дали?

— Обещали в конце месяца рассчитаться, — неуверенно кивнул Гарик.

Я взял его за рукав.

— Рассказывай, что там и как это делается.

— Ну... — замялся Гарик, — что именно тебя интересует? Это НИИН, под землей где-то у них комната, в самом центре этого, как его...

— Реактор?

— Да не, синхрофазотрон. Коллайдер, по-русски.

— Так это и есть реактор, — объяснил я.

Гарик покосился на меня с презрением:

— А еще теплофизик... Даже я знаю, чем отличается реактор от установки, где по кругу нейтрино разгоняют. Короче, не важно. Тебе интересно?

— Да!

— Там комната абсолютно темная. А на голове у тебя шлем вроде сушилки для волос в женских парикмахерских. И озоном вокруг пахнет. И ты один — все уходят и двери запирают.

— Ну, и? — нетерпеливо спросил я. — И как ты делаешь это? Ты спишь? Или текст по бумажке читаешь?

Гарик шмыгнул носом.

— Когда установка включается, тут не объяснить. Это почувствовать надо. Слов не подберешь.

— Но ты же копирайтер? Подбери слова!

Гарик задумался.

— Больше всего это похоже на сон. Только все то, о чем ты думаешь, происходит вокруг. Но ты при этом в полном сознании, и даже больше.

— Как это — больше?

Гарик замялся.

— Вот этот момент совсем трудно объяснить...

— Попробуй, я понятливый.

— Ну... Будто ты вышел на сцену, а перед тобой зрительный зал, и все они затаили дыхание. Ты их не видишь, но чувствуешь каждого. Знаешь, что на тебя миллионы глаз сейчас смотрят, и ждут. Их миллионы, но они ничего не могут сделать, потому что все они спят... — Гарик осекся. — Бывает шумок в зале, но в основном спят. Спят — и ждут. И ты начинаешь им представлять... В смысле — воображать... Как будто самому себе воображаешь, но — от их имени. Понимаешь?

— Нет.

— Это не объяснишь, — Гарик поморщился. — В общем, ты начинаешь выдумывать сон, а они его чувствуют. И ты чувствуешь, что они все чувствуют! И ты их как бы мысленно держишь, чтобы не расползались... Начинаешь придумывать сюжет, декорации... Придумал, что ты на дороге. И они — на дороге, каждый. Позади тебя остались красные фонари Таверны — и они видят красные фонари... На дорогу ползет фиолетовый туман с болот... Над тобой два солнца закатываются — синее и желтое.

— Не было там фиолетового тумана, все было серым, — поправил я.

— Врешь! — обиделся Гарик. — Там такие цвета яркие, какие только во сне и бывают!

— Во сне не бывает цветов, — фыркнул я, — сны всегда серые.

Гарик вскинул голову и удивленно посмотрел на меня.

— Мишка, а тебе всегда снятся черно-белые сны?

Я кивнул.

— Ущербный ты, извини, — сообщил Гарик. — Нормальным людям цветные снятся.

Я обиделся.

— Хорошо, считай, что я ущербный. Что я инвалид по сновидениям. Мне никогда ничего цветного не снилось.

— Не заводись, — миролюбиво ответил Гарик.

Но я продолжал:

— Вот живешь, живешь, и вдруг оказывается, что ты ущербный! Что всем людям цветные снятся, а тебе только серые...

— Оно совсем серое? — участливо спросил Гарик.

Я вздохнул:

— Много раз проверял, какого цвета каждый предмет во сне. Всегда только серое...

— А ведь дизайнер. — Гарик недоуменно вскинул бровь. — Казалось бы, должен цвета различать... — Он вдруг осекся и кинул на меня быстрый взгляд: — Постой, что ты сейчас сказал?

— Серое...

— Нет! — Гарик вдруг схватил меня за рукав. — Ты сейчас сказал: много раз проверял!

— Проверял...

— Что это значит? — Гарик испуганно заглянул мне в глаза. — Это как это — проверял?

Я пожал плечами:

— Ну, проверял... Когда ты догадываешься, что это сон, то начинаешь все рассматривать — берешь в руки травинку, смотришь на листья, на солнце, на здания — все серое.

— Как это? Сам начинаешь рассматривать? — изумился Гарик.

— Ну да. Потом решаешь сделать проверку какую-нибудь. Например, я однажды вообразил, что держу в руках пачку разноцветных фломастеров. Гляжу на них — тоже серые!

Гарик смотрел на меня напряженно.

— Фломастеры во сне? — спросил он тихо. — Откуда?

— Да не во фломастерах дело! — отмахнулся я. — Можешь светофор представить, он тоже цветной.

— И он появится? — изумился Гарик.

— Куда он денется? — я снова пожал плечами. — Это ж мой сон.

Гарик смотрел на меня с неподдельным изумлением, но во взгляде его читался страх:

— То есть... — Он перешел на шепот. — Ты можешь сбить свой сон и начать управлять им? Как это тебе удается?!

— Не знаю, всегда умел. А у тебя не так?

— Не так, — Гарик печально качнул головой. — Это ты уникум какой-то. А в постель ты не мочишься во сне?

— Никогда. А ты?

— Я тоже раньше никогда... Ну а если ты спишь, а тебе хочется в туалет? А ты не знаешь, что это сон. Если ты умеешь управлять сном, то тебе наверно захочется представить во сне туалет и в него зайти?

Я усмехнулся:

— Именно так. Но просыпаюсь я все равно сухим. Видно, какой-то рефлекс все-таки...

Но Гарик думал о своем:

— И тогда ты сбиваешь сценарий сна, спускаешься с коня, расстегиваешь латы, подходишь к дереву...

— Именно так вчера и было...

— Так вот кто это был! — воскликнул Гарик с неподдельной болью.

Я смутился и залопотал:

— Гарик, неужели я это... при всех? В смысле, при всех смотревших сон? И все они это видели?!

Он поморщился и помотал головой.

— Не в этом дело. Там так устроено, что видел это только я один.

— Ты меня видел? Как?

Гарик поморщился.

— Как же тебе объяснить... Ну, будто идет концерт, весь зал меня слушает, а один человек вскочил с места, ходит по залу и срывает мне спектакль. Но при этом вижу его только я — потому что я на сцене. А остальные его не видят, потому что смотрят только на меня. И мешает этот зритель мне! Но, боже, как он мне мешает... Он может делать со мной все, что хочет! Это страшно, Миша! Зачем ты это сделал, зачем?

— Пиво пил с вечера, — признался я, — видимо, во сне в туалет захотелось... Но никто же этого не видел, верно? Нигде в интернете про это ни слова! Это был мой личный вариант сна...

— Это был и мой вариант! — воскликнул Гарик с болью с голосе. — Я же рисую его! Это мой сон!

— Предупреждать надо было, — огрызнулся я.

— И что? — допытывался Гарик гневно. — Доигрался? Проснулся в луже?

Я покачал головой и улыбнулся.

— Говорю же тебе — я просыпаюсь всегда сухим. Просто во сне не чувствуется облегчения. А просыпаюсь сухим.

— Вот же сука! — в сердцах воскликнул Гарик. — Сухим он просыпается! А у них там даже душа нет! Мне еле-еле чьи-то треники дырявые нашли, пришлось тащиться в них домой за другим костюмом! Я-то планировал сразу оттуда в офис ехать...

— Извини, я же не думал, что... — И вдруг до меня дошло: — Послушай, значит, мы тоже способны управлять сном?

— Не мы, а ты, дубина! И только сном ведущего!

— Интересно, кто же сегодня был ведущим?

Издалека вдруг послышался голос Оли:

— Эй, болтуны! А вы знаете такого Имелькиса?

— Понятия не имеем! — отмахнулся я.

— Имелькис? Дмитрий Имелькис? — вскинулся вдруг Гарик. — Это журналист известный и писатель — пишет фантастические детективы. А что он опять написал?

— Да вот в новостях пишут... — Оля постучала по клавишам и зачитала: — Известный писатель и журналист Дмитрий Имелькис госпитализирован в подмосковную больницу с обширной кровопотерей. По свидетельствам работников института НИИН РАН подмосковного города Новоплощадниково, вызвавших неотложку, Имелькис пытался покончить жизнь самоубийством, перекусив вены на руках. Однако следствие не исключает версию покушения. Врачи уверяют, что жизнь пациента вне опасности. — Оля хмыкнула. — Совсем нас за идиотов держат — писатель забрался в НИИН и там перекусил сам себе вены, ага...

Мы с Гариком переглянулись.

— Знаешь, — сказал я задумчиво, — похоже, есть способ бороться с нашим новым спамом...

— Это тоже была твоя работа? — с ужасом прошептал Гарик.

Я смутился.

— Я ж не знал, теперь буду аккуратнее. Ты главное скажи, я один такой феномен в этом твоем... в зрительном зале? Или там еще были?

— Там еще человека три шевелилось, — вспомнил Гарик. — Но они мне мешать не стали.

— Станут! — пообещал я. — Честное слово, станут!

Повернулся и пошел к своему компьютеру.

— Ты что задумал? — прошептал Гарик, семеня за моей спиной. — Ты представляешь, какое это бабло? Да они тебя вычислят и убьют!

— Не бойся, — усмехнулся я. — Сам говоришь, не один я умею управлять снами. Просто те трое пока не знают, что тоже могут управлять ведущим. А я напишу в интернете, и они узнают. И как только реклама начнется... Ох, не завидую я тем креативщикам, которые будут вещать!

Гарик вздохнул:

— Руководителям бы вломить. А вы накажете какого-нибудь сценариста наемного.

— А не жалко мне его, — сурово ответил я, — Правильно Николай Корешов говорил, настоящий мастер слова никогда не продастся за деньги. А остальных не жалко.

Рубка звездолета

Рубка звездолета освещалась серыми всполохами звездных протуберанцев. Я глянул на приборы — скорость росла, и давно уже зашкалила за скорость света. Я с любопытством осматривался: все здесь, конечно, было бесцветным, но проработано очень качественно, с потрясающей детализацией — складно, грамотно, на своем месте. Чувствовалась рука опытного мастера. А уж какой открывался обзор в лобовом иллюминаторе... Передо мной плыл космос. Но это был не тот космос, который рисовал космонавт Леонов, и не тот, что любят изображать в кино. Здесь был особый, авторский космос. Панорама захватывала даже в черно-белом виде, оставалось лишь гадать, насколько красивой ее видели остальные... Больше всего космос напоминал громадный ярко освещенный луг. Скопления метеоритов образовывали цветочные узоры, а вдали виднелись галактики. Их было семь. К ним и приближался мой звездолет. Галактики были уютные, яркие, и больше всего напоминали пчелиные ульи — из их черных дыр вылетали и влетали обратно миллиарды искр, и становилось понятно, что это космические корабли. Казалось, я слышу сквозь вакуум этот вселенский гул, вековое жужжание разумной материи. Кораблики неслись по всему космосу, неслись над узорами пространства, собирали свой нектар — звездное топливо — и несли его домой, в улей. Этот мир был по-настоящему красив, я никогда такого не видел. Мне было приятно понимать, что где-то там, в далекой отсюда реальности, рядом со мной уютно сопит моя N, и видит сейчас то же самое. И не только она — весь наш городок. Но грустно было понимать, что все это сделано ради рекламы, ради денег, и когда эта реклама включится, все погаснет, а тот, кто придумывает сейчас эту обманчивую красоту... Нет, о судьбе этого бедолаги не хотелось думать. Приборная доска передо мной ожила, в ней открылась створка и высунулся трехпалый манипулятор: он держал коробочку йогурта. «Господин командир звездолета! — торжественно обратился ко мне корабельный автопилот. — Мы приближаемся к Звездной пасеке, где каждый второй житель страдает от нарушений моторики кишечника. Наша цель — доставить на Звездную пасеку лекарство: уникальный, природный, витаминизированный...»

2009-2011

ВСЁ ДЕЛО В УСАХ

Гиперлуп я всегда беру плацкартный. Но не из-за цены, конечно. Кто ж думает о цене, когда везет товар на десять миллионов. Просто плацкартный удобнее.

Купейные блоки гиперлупа терпеть не могу. Раньше ездил — думал, так меньше подозрений. Во-первых, там всегда душно. Он же двухместный, крохотный. Во-вторых, попутчик. Почти в твоей кровати, брата родного так близко не положишь. И с ним надо разговаривать. Добрый вечер, и вам добрый вечер. Я откину сиденье, положу свой багаж? Спасибо. Простите, вам свет верхний не нужен, может, выключим? Не возражаете, если дверь на ночь откроем, так душно... Возражаете? Я и не сомневался, все почему-то возражают. Ладно, закрывайте. Запирайте. Вы правда думаете, ночью кто-то зайдет и украдет ваш плащ с пластиковой карточкой без пинкода? Или измажет вам лицо зубной пастой, а у меня сбреет усы?

На время купейный разговор заглохнет. Но когда пойдет разгон, обязательно включится трансляция и бодрый голос скажет с потолка: «Дамы и господа! Наш беспилотный гиперлуп начал движение по маршруту Лондон-Сидней. Туалетные комнаты, краны питьевой воды и селектор связи с удаленным проводником оборудованы между блоками. Убедительная просьба соблюдать тишину и порядок в пути следования!» В пути следования. Ишь, фразу себе изобрели специальную.

Ну и тут сразу разговор с попутчиком продолжится. Да, жарко было сегодня в городе, двадцать шесть. Да, в Сиднее, говорят, плюс восемь, холодно. Да, я в Сидней, куда же еще, в билет свой посмотрите. Да, в сам Сидней. Да, из Лондона, мы же вместе досмотры проходили. Ах, вы не из Лондона, из Дублина? Спасибо, буду знать. А потом вы из Сиднея на обычном самолете в Брисбен? Ах, это очень важная подробность. Ах, у вас там сестра живет... Боже, как интересно, мы обязательно должны это обсудить позже, а сейчас давайте уже наконец поспим? Вы еще не хотите спать? Точно не хотите? А вот я хочу. И через минуту он начинает храпеть...

Сидячий блок – безобразие. Мне однажды пришлось ехать десять часов. Ни повернуться, ни уснуть толком, и два дня потом спина и задница болели. Не представляю, кто по своей воле едет в сидячем, бомжи наверно.

А вот плацкартный блок – совсем другое дело! В каждом блоке восемь коек и разговаривать не принято. Поздоровались, расползлись по полкам, свет выключился — тишина до утра. Если кто-то храпит или ребенок орет – не надо волноваться! Другие проснутся и замечание сделают. В моей ситуации любые конфликты опасны, мне только доехать до места назначения, встретиться, с кем надо, а потом обратно — без усов. Главное, полку надо брать верхнюю боковую. Их не любят, а они самые удобные. Длиннее на целую ладонь, и на расстоянии вытянутой руки нет полки с соседом. Ну и последний момент: я всегда беру билет в первый блок. На посадке грузишься последним в очереди, зато по прибытии — вылезаешь первым.

Лежу, значит, в наладонник уткнулся, сам рассматриваю попутчиков. Паранойя у меня, извините – все время кажется, вдруг слежка.

На противоположной стороне свернулся на полке парень с черной кожей. С ног до головы покрыт пирсингом и татуировками. Мистер Пирсинг – так я его про себя назвал. Распластался на полке, руку свесил, разноцветные татуировки в полумраке ярко светятся. Подарила технология и темнокожим парням цветные татуировки. Такие в органах не работают, на госслужбе не принято себе люминофор под кожу забивать.

Под ним на полке расположился самый натуральный святой отец в черном церковном одеянии. Полный, немолодой, поза смиренная, лицо сердитое. Сидит, не спит — в руках толстая электронная Библия в кожаном переплете с золотом. Читает. А может пасьянс раскладывает. Я слышал, у них там бывают всякие приложения, не только словари да чудотворная техника. Но наружная слежка никогда святым отцом не переоденется – это ж скандал же будет до небес.

Справа наверху тощенький паренек с ретро-планшетом, по виду студент, а по лицу – Восточная Европа. То ли чех, то ли болгарин, а может, поляк. Уткнулся в планшет, не оторвать. Планшетик у него, я вижу, мощный, а оформлен винтажно. Но он тоже не по мою душу здесь едет — ни разу на меня не покосился. Кроме того, на втором, информационном досмотре он стоял передо мной, и я видел, как он сжался, когда его планшет подключали к сканеру безопасности. Стоял, не шевелясь, долгие минуты, пока нейросеть сканировала его файлы. А как зажглась зеленая лампа – аж прямо выдохнул. Хотя лицом не дрогнул, видимо, не в первый раз. Уж не знаю, что у него в планшете – пиратские сериалы или нелицензионная музыка или чего похуже, но он боится органов не меньше меня.

На полке под ним неприятное существо – большой рыхлый детина с мутноватым взглядом и синяками под глазами, на бомжа похож. Я так и назвал его мысленно – Бомж. Помню его на третьем, последнем досмотре – на рентгене разглядели в его кармане молекулярный принтер. Принтер вынули – а он медицинский, совсем крошечный, камера — с рюмку размером. Как он кинется объяснять, что диабетик! Показывал мятую справку на старомодной бумаге, клялся, что файл инсулина у него лицензионный, предлагал показать ежемесячные платежки за синтез... А его и не спрашивал никто — медицинский же принтер. Есть у меня подозрение, не инсулин он печатает. Дело не мое, конечно.

Самые подозрительные типы слева. На нижней полке смуглый малый восточного типа, но не из наших, не из лондонских. Он прямо передо мной стоял в очереди на первый сканер, я видел его паспорт — зеленый. Что за страна? И багаж у него странный оказался на просвет – небольшая ручная кладь, в ней здоровенный рулон полиэтилена, старомодная беспроводная зарядка и банка с крупной солью. Я рентгенолог уже почти профессиональный, сразу понял, что это соль. А секюрити указал в дисплей и спросил, что это. Парень словно ждал, сразу выпалил: «Holy salt, souvenir!» Его сумку, разумеется, никто потрошить не стал. Святая соль же. Черт знает, можно ли ее потрогать неверующей рукой. А вдруг религиозное оскорбление случится, по судам затаскает?

А полка над ним – уже совсем странный тип. Бритый наголо, а бородка клинышком и в нее ленточки вплетены. Глазки пронзительные, небольшого роста, но весь напружиненный, улыбчивый, складный, и двигается молниеносно. Одет богато. Я бы точно решил, что это по мою душу, но слишком уж он заметный какой-то. На актера похож, самовлюбленный. Как вошел – громко со всеми поздоровался, пошутил что-то. Нет, слежка так себя не ведет.

Но я понимаю, что всех их рассматриваю чтобы перестать думать о даме, которая на полке подо мной. Мне кажется, я прямо чувствую тепло ее тела и тонкий запах духов. Невероятная дама! Вроде с виду ничего в ней особенного – грубоватое лицо с претензией к миру и неровной кожей, широкие костлявые ноги, но при этом вульгарно-короткая юбка, безбожное декольте, густой макияж, красные каблуки. Постоишь за ней в тамбуре на посадку – и не можешь уснуть второй час! Чертовщина какая-то, просто удивительная энергетика... Интересно, откуда она в мужской плацкарте?

Я повернулся на другой бок и мысленно стал считать усы. Я всегда считаю усы чтобы заснуть, успокаивает. Раз ус – и мне пятьдесят фунтов. Два ус – сто фунтов. Три ус – сто пятьдесят... Сегодня у меня на лице шестьсот тринадцать усов, уснул я где-то на третьем десятке.

* * *

Проснулся среди ночи – как подбросило что-то. Лежу и делаю вид, что сплю. В блоке тишина, все спят. Гиперлуп мягко покачивается на ходу. Святой отец спит сидя, свесив благородную голову на грудь, а электронная Библия подсвечивает ее зеленоватым. Спит Студент, убрав свой винтажный планшет – под матрас наверно, чтоб не украли. Рыхлый Бомж чуть похрапывает – не сильно, терпимо. Дама снизу делает медленные и глубокие вздохи, и мне сразу представилось...

Но тут я заметил, что не спит один человек – тот восточный парень. Лежал лицом к стенке, словно окаменев, смотрел на свои часы, словно ждал. И дождался – тихо-тихо сел, беззвучно расстегнул свою сумку, вынул сверток. То, что казалось на рентгене рулоном пластика, было тренировочным комбинезоном с большим капюшоном. Я думал, он хочет переодеться на ночь, но парень натянул полиэтиленовый костюм поверх одежды, стараясь не шуметь. А потом сделал глубокий вдох, взял сумку и неслышно вышел из блока в коридор, мягко защелкнув дверь. Тут бы мне конечно сообразить, что в туалет так не ходят, да и туалет – другая дверь, задняя. Окликнуть его хотя бы... Но это же всё задним числом понимаешь. Смотрю я – и святой отец тоже не спит, с недоумением смотрит вслед ушедшему.

Вскоре послышался тихий глухой удар. И сразу после этого гиперлуп стал замедляться. Тут я уже окончательно понял, что влип: гиперлуп не может остановиться! Ему негде и незачем останавливаться в вакуумной трубе, пробитой под землей и водой от Европы до Австралии! Но он остановился. Потом снова дернулся, немного проехал вперед. Потом чуть-чуть сдал назад, совсем немного, словно выбирал место. И остановился окончательно.

А потом над головой заорал селектор. Голос орал гортанно на арабском, и я сразу понял, что до селектора дорвался наш попутчик. Он орал так истошно, словно в последний раз пытался докричаться до небес. А последнюю фразу «Идаль адхья мубарак!» выкрикнул, словно его душили. Следом в селекторе раздался звон, послышался хлопок и наступила тишина. А потом в дверях зажужжали замки шлюзов, на миг включилась сирена и зажглось табло «разгерметизация»... Вот тебе и святая соль.

— Похоже, у нас теракт, — констатировал я вслух.

Все проснулись и зашумели, закричали одновременно.

— Этого не может быть! – вопил Бомж, бегая по блоку. – Это не теракт! Это не теракт!

— Суки проклятые, фанатики грёбаные, обезьяны! – орал Студент, размахивая винтажным планшетом. – Всех надо из Британии вышвырнуть на Чертовы острова, пусть своих овец дерут!

— Давайте попробуем с ними поговорить! – истерично кричала девушка. – С ними же можно договориться!

— Это финиш... – бубнил, обхватив голову Мистер Пирсинг. – Это финиш, конец. Это всё...

— Дети мои, Господь с нами! – увещевал святой отец. – Господь нас не бросит, он примет нас такими, как есть!

Отрицание, гнев, торг, депрессия, принятие...

Мистер Пирсинг бросился к задней двери, и все как по команде ринулись за ним. А он всё тряс ручку так, что со стороны казалось, будто она бьет его током, и от того руки светятся разноцветными узорами. Чего они узоры всегда такие одинаковые себе рисуют, любители татуировок...

— Заперто! – наконец воскликнул он.

Лысый малый опасливо подергал ручку передней двери – она тоже оказалась заперта.

— Даже в туалет не выйти! – горестно всхлипнула дама и зачем-то сделала селфи. Это ее немного успокоило. Но в следующий миг она снова всхлипнула: — Сети нет! Отключили сеть!

Я поймал себя на том, что машинально оглаживаю усы. Совсем дело плохо.

— Минуточку внимания! – сказал я. — Давайте успокоимся и поймем, что произошло. С нами ехал преступник, который всю дорогу смотрел на часы. В нужный момент нацепил полиэтиленовый костюм, заранее подготовленный. Взял свою сумку, где лежала банка соли и беспроводная зарядка, и ушел через переднюю дверь – а это дверь в машинное отделение, в рубку. Она должна быть заперта, но видимо, он ее сломал, раз дорвался до селектора.

— А где же машинист? – спросила дама. – Он его убил?

— Машиниста в гиперлупе не бывает, — объяснил Студент. – Ручное управление есть, а человека нет.

— Там двигатель гиперлупа! – крикнул Мистер Пирсинг.

— Верно, – кивнул я. – В общем, он что-то сделал, и двигатель сломался. Потом он покричал в селектор на своем языке, а потом случилась разгерметизация и двери всех блоков автоматически заблокировались. И если мы не умерли сразу, то надо просто сидеть и ждать, когда нас спасут.

Я сказал это – и сразу самому стало спокойно. И все тоже успокоились.

Интересная ситуация: вроде все понимают, что случился теракт. А с другой стороны – никто не бегает по блокам с автоматом, взрывов не слышно, огонь не горит, трупов нет. И поэтому кажется, что всё само обойдется. И все как-то спокойно сидят и рассуждают. По крайней мере, в нашем блоке, уж не знаю, что в остальных творилось.

— А смысл ему какой это делать, террористу? – опасливо поежился Лысый.

— Угнать гиперлуп! – предположил Бомж.

— Куда его угнать, он же в вакуумной трубе? – возразил Студент.

— Тогда вылезти и сбежать в другую страну! Не знаю, где мы сейчас? Под Россией?

Студент глянул на часы и застучал пальцами по своему планшету:

— Интересный вопрос, — бормотал он. – В рубке по приборам можно точное положение до метра увидеть. А мы только по времени можем прикинуть. Время старта нам известно, время остановки тоже, примерную скорость гиперлупа мы знаем... Да, мы в России!

— Вот! – крикнул Бомж. – Он остановил гиперлуп и сбежал в Россию!

— А зачем ему бежать в Россию? – удивился Студент.

— Может, он русский шпион! – не унимался Бомж.

— Ты хоть раз русского-то видел? – усмехнулся Студент. – Это я русский.

Бомж посмотрел на Студента с опаской. А я понял, что мне напоминал его акцент.

— А что он кричал, этот террорист, кто-нибудь запомнил? – вдруг густым голосом вопросил святой отец.

Я кивнул:

— Последняя фраза что-то типа «ад даль мубарак»...

— Давайте посмотрим? – деловито предложил святой Отец и включил электронную Библию.

— У вас там словарь что ли? – догадалась девушка.

— Споры о Христе с язычниками разных стран иногда требуют словарей... – объяснил святой отец.

Хорошая у него была Библия, толстая – значит, аккумуляторы мощные. Святой отец бережно держал ее двумя руками, подносил уголком ко рту – видно, микрофон был там — и повторял нараспев: «ад даль мубарак», «мубарак ад даль» – и снова глядел на экран.

Варианты перевода его не устраивали.

— Может, — спросил он наконец, — «Ид аль адъхьа мубарак»?

— Точно! – кивнул я. – Кажется именно так!

— «Благословенен праздник жертвоприношения», — перевел святой отец. — Так говорят в исламе во время праздника Курбан-Байрам.

— Жертвоприношение! – страшным шепотом произнес Лысый. — Нас убьют?!

— Но ведь нельзя убивать людей в праздник! – отчаянно произнесла дама.

— Мы же неверные, – объяснил Студент. – Мы для них как бараны, нас можно.

Святой отец покачал головой:

— Не греши, сын мой, на истинных мусульман! Настоящий мусульманин никого не станет убивать! Наши церкви дружны и полны понимания!

— А новости почитаешь, — усмехнулся я, — и как-то всё иначе, святой отец?

— Просто сейчас появились слишком радикальные ветви ислама, — объяснил святой отец. — Некоторые считают, что убивать можно. А некоторые — что нужно. Причем, особенно в праздник жертвоприношения. А есть и такие, что каждый Курбан-Байрам пытаются убить побольше мусульман – только другого толка...

— Но нас пока не убили? – спросил Бомж, растерянно ощупывая себя, словно сомневался.

— Еще не вечер, — усмехнулся Студент.

— А может... они хотят убить не нас? – с надеждой спросила дама.

— А кого?

Все снова замолчали. Я посмотрел на часы и почувствовал, как по спине пробежал холодок, а усы встают дыбом.

— Святой отец, а когда этот Курбан-Байрам начнется?

— В нынешнем году, — нараспев ответил святой отец, глянув в Библию, — примерно завтра.

— То есть, уже сегодня?

— Зависит от часового пояса, — пояснил святой отец.

— Мы в России, — напомнил я.

— В республике Чечня, — добавил Студент. – Где-то недалеко от Грозного. Курбан-Байрам, начнется в этом городе через двадцать семь минут...

Я вздохнул с облегчением:

— Хорошо, что не под Саудовской Аравией. А то я бы предположил, что мусульманский террорист остановил гиперлуп под каким-нибудь крупным мусульманским городом чтобы в момент начала праздника убить много-много мусульман другой конфессии, как они любят делать в последнее время... Но раз это Россия, страна христианская...

— Город Грозный – крупный мусульманский город в России! – перебил Студент. – Там на каждом шагу мечети. Но что можно сделать из гиперлупа? Начинить гиперлуп взрывчаткой и подорвать?

— Нет, — возразил Лысый. – Он бы не пронес взрывчатку в гиперлуп. Зря что ли нас два часа обыскивали на трех пунктах досмотра, оружие искали?

— У него с собой была соль! – вспомнил я. – Банка с солью.

— Да хоть с динамитом! Одной банкой не взорвать тоннель под землей!

— Слушайте, — вдруг сказал Студент. – А вообще-то с нами в гиперлупе едут три тонны мощнейшей взрывчатки! Так грохнет, что вполне себе взлетит на воздух весь город, что над трубой. Ее же неглубоко строили.

— Где взрывчатка?! – испуганно подпрыгнула дама и принялась озираться.

— Если я правильно помню, в хвосте... – Студент задумался. – Или спереди? Соленоиды спереди, в машинном отделении. Значит, и взрывчатка впереди. Они же не идиоты, тащить мощнейшие провода через весь состав к двигателю от...

— Аккумуляторы!!! – догадался Бомж. – Он собирается взорвать наши аккумуляторы!!!

Я шумно выдохнул и стал нервно накручивать ус на палец. Усы останутся, вот что обиднее всего. Уж с ними-то ничего не случится даже в ядерном взрыве, если я правильно понимаю их природу... Да только кто их там найдет после взрыва.

— Аккумуляторы так просто не взорвать! — возразил Лысый.

— А помните серию «Игры Галактик», где Паулс взлетел с Астероида без топлива? – Студент с жаром оглядел присутствующих, но понимания не встретил и пояснил: – Он запихнул в ракетное сопло все аккумуляторы, добавил катализатор и активировал в вакууме! Там как раз нужен вакуум!

Бомж покачал головой:

— Мало ли что расскажут в сериалах...

— Но это же «Игры Галактик»! – с жаром возразил Студент. – Сериал NASA, его физики консультируют!

— У нас вакуума много, — боязливо поежился Лысый. – Вокруг труба с вакуумом...

— А что у него за соль была в банке? – подал голос Мистер Пирсинг.

— В «Играх Галактик» катализатором был сульфат гадолиния, – вспомнил Студент. — Его сперва охлаждали в магнитном поле...

И все заголосили.

— Что вы сидите?! – кричала дама. – Так и будете ждать двадцать минут, пока наступит этот Курбан-Байрам и террорист взорвет аккумуляторы?! Наш блок возле рубки! Бегите в рубку и убейте его!!! Другие пассажиры ничего не смогут сделать, а вы можете! Сломайте дверь в рубку, остановите террориста! Мужчины вы или нет?!!

Я задумчиво теребил ус. Ну и ситуация. Сроду не думал, что в такое попаду. Хотя кому я лгу? Программатор ведь у меня в наладоннике всегда с собой...

— Девушка, – шмыгнул носом Студент. – Вы зря кричите. У нас ни у кого нет оружия.

— А почему у вас его нет?! – заголосила дама. — Его же давно разрешили! Специально для такого случая!

Лысый покачал головой.

— Нет. Огнестрел разрешили, но не везде. И только в кобуре на цифровом замке. И открыто не носить при себе. И уж тем более не на транспорте в ручной клади! Вы же видели, как нас шмонали, убили бы, если б нашли хоть иголку... Да и разве это оружие сегодня – огнестрел? Катализатор и аккумуляторы – вот оружие!

Бомж издал нечленораздельный вой и принялся шарить по карманам.

— Я могу сделать патрон! – бормотал он. – У меня где-то был файл патрона!

— Что это значит? – удивился святой отец.

— У него с собой молекулярный принтер, — объяснил я. – Медицинский, для лекарств личного пользования. До пяти грамм вещества может собрать. Но патрон на нем не распечатать...

— Я печатал! – возразил Бомж, судорожно копаясь в своем наладоннике. – Клянусь! У меня точно был этот файл! Патрон для спортивной винтовки!

Студент удивился:

— Это же запрещенный файл! За такое пять лет дают!

— Заткнись! – огрызнулся Бомж. – У тебя что, есть файлы получше?

Студент потупился. Бомж ткнул в своей наладонник последний раз, судорожно оглянулся, схватил полотенце из постельного набора и принялся пихать его в принтер уголком.

В воздухе отчетливо запахло озоном, горелым пластиком и какой-то кислятиной. Полотенце теперь уезжало в щель само, и когда доехало до середины, остановилось. А принтер в кулаке бомжа призывно звякнул.

Бомж распахнул крышечку и торжествующе предъявил маленький патрон от спортивной винтовки – еще теплый. Все стали передавать диковинку из рук в руки, даже святой отец удивленно поцокал языком. Очередь дошла до меня, я покрутил патрон в пальцах:

— Патрон – это хорошо. А где пистолет?

— Вот именно! – поддержал Студент. – Разве для такого маленького принтера существуют файлы пистолета?

— Я не видел... – огорченно согласился Бомж. – Для большого принтера видел, для моего нет. Это же вообще не моя тема, пистолеты! — добавил он извиняющимся тоном, но осекся. И тут я наконец понял: никакой он не бомж и не диабетик. Самый настоящий нарколыга. Так мысленно и буду его называть: наркоман.

Наркоман тем временем словно принял решение признаться, гордо поднял голову и сказал:

— А еще я могу синтезировать любые наркотики и яды! У меня скачана полная пиратская библиотека файлов! Мы можем сделать хоть героин, хоть яд кураре! – Он потряс своим наладонником.

Все задумались. А я незаметно сунул в карман патрон. Пригодится. Кажется, у меня появился план, но на самый крайний случай. Уж очень не хотелось помирать снова...

— Грешновато, — сказал святой отец.

— А что ты с ним сделаешь, с террористом? – спросил Лысый у Наркомана. – Ворвешься в рубку и скажешь: «Салям алейкум, дорогой террорист, выпей-ка немного моего снотворного с цианистым калием?»

— Могу брызнуть ему в лицо! – храбро ответил Наркоман.

— Себе брызни! — фыркнула дама. – Сам первым сдохнешь и нас потравишь, брызгун!

— У тебя другие предложения? – огрызнулся Наркоман.

— Да! — вдруг сказала она и решительно встала. – Если вы все такие трусы, я всё сделаю сама!

— Что?

— Попробую его обольстить и убить!

Все ошарашенно замолчали.

— Чем же ты его убьешь, милая? – спросил Мистер Пирсинг.

— И чем соблазнишь? – добавил Наркоман.

Дама смерила его презрительным взглядом и вдруг вынула маленький флакончик.

— Соблазню я его вот этим, — сказала она. – Мои духи с феромоном пятого поколения! Когда использую их чуть-чуть – уже все мужчины рядом начинают испытывать влечение. А если вылью на себя весь флакон – он сам не поймет, почему обезумел и набросился на меня!

— А убьешь-то чем? – спросил Студент.

Дама потупилась, словно раздумывая, говорить или нет.

— Я – активная феминистка! – заявила она.

— И что?

— У меня есть вибола!

Твою мать, пресвятая Тереза! Вибола... Мы же в одном блоке полночи провели, она же подо мной прямо на полке снизу! Я инстинктивно поджал ноги и затаил дыхание. «Если выберусь живым – выброшу всю свою одежду и протру кожу спиртом...» – подумал я. Конечно, во мне говорили предрассудки. Конечно, это так не передается. Но как же противно... Остальные, похоже, просто не знали, о чем речь.

— На случай мужского изнасилования, — объясняла дама, — я заселила в свой организм штамм вагинальной виболы. Это гибрид эболы и ВИЧ. Если меня станет домогаться и изнасилует мужчина... Ну или не мужчина, а MtF-трансгендер... То вирус соединится с его Y-хромосомой, заблокирует иммунитет, размножится и убьет грязную тварь за несколько часов!.. Да что вы так на меня смотрите?! Вирус сделан незаразным! Он только при контакте слизистых, а так совершенно безвреден!

Святой отец кашлянул в тишине.

— Законно ли это? – спросил он.

— Законное средство самозащиты от мужского абьюза! – пояснила феминистка. – Я инфицировалась в официальной клинике, могу показать лицензию!

Все замолчали.

— Я вот одного не пойму, — произнес Студент. – То есть, любое общение с мужчиной для тебя закрыто навсегда? И секс, и даже поцелуй?

— Конечно! – с вызовом ответила дама. – И я от этого не страдаю!

— А если встретится такой, что понравится? – продолжал Студент.

— Никогда! – с отвращением произнесла дама.

Студент шмыгнул носом:

— А вот тогда я не понимаю: зачем брать билеты в мужскую плацкарту и вовсю пользоваться феромонами?

— И не поймешь! – с вызовом ответила дама, показывая, что разговор закончен.

Святой отец снова вежливо кашлянул и встал:

— К сожалению, у нас нету долгих часов на ваши грехи с виболой. Поэтому пойду я — попробую его уговорить.

— А если не получится? – удивился Студент.

Святой отец веско поднял электронную Библию. На этот раз я заметил в торце у корешка тусклую круглую линзу. Ох, не простая у него Библия — епископская модель. Или как там у них она называется...

— Божьей волей и силой Святой церкви, — произнес он, – три чуда способна творить моя Библия! – Он направил ее на дверь: — Первое чудо: мироточение...

Из корешка ударил синий луч, и в его свете на двери стало проступать круглое пятно. Оно стремительно набухало водой, и вскоре ручейки потекли вниз по пластику.

— Какое же это мироточение? – скептически возразил Студент. – Это не миро, это водяной конденсат в охлаждающем лазере! Мы такое чудо в Политехе на лабораторках по физике делали на первом курсе...

— Это мироточение святой водой! – строго возразил святой отец. — Могу сотворить полный стакан воды! А могу в упор пропитать одежду на человеке!

— А смысл? – уныло спросил Бомж.

— А ты не торопись... – степенно предложил тот. – Чудо второе: превращение воды в вино!

На этот раз луч из корешка ударил зеленый. Пятно на двери вскипело, и в воздухе запахло спиртом.

— Это же спирт! – возразил Бомж, принюхиваясь.

— И Божий промысел имеет технические ограничения, — пояснил святой отец. – Но если превращать виноградный сок на малой мощности, получается годный кагор. А если превращать воду на полной силе – то вот вам чистый спирт.

— А смысл? – снова поинтересовался Бомж.

Святой отец посмотрел на него в упор:

— Смысл в том, что если направить на человека — можно за секунды превратить его кровь в спирт, и он упадет без чувств.

— А вот это уже дело! – воскликнул Студент и потер ладони.

Все оживились.

— Не торопись! – предостерегающе поднял палец святой отец. — Наконец, последнее, третье чудо делает моя Библия — снисхождение благодатного огня!

Он брезгливо зажмурил левый глаз и отставил руку с книгой максимально далеко от себя. На этот раз из корешка с грохотом хлестнула небольшая молния. Она попала в пятно на двери, и пятно вспыхнуло синим огнем!

— Фу, горит! – взвизгнула дама, а Лысый каким-то чудом уже успел погасить огонь, сбегав за полотенцем и сбив им пламя.

Студент фыркнул:

— Встроенная зажигалка. В чем чудо-то?

— Чудо здесь в последовательности, — степенно объяснил святой отец. – Намочил на еретике всю его одежду, сразу же превратил воду в спирт, и не медля сотворил третье чудо — и вот он уже горит с божьей помощью. Еретиков, бывало, мы так в Судане жгли. Во имя Господа, разумеется, и только ради защиты монастыря...

— Ни черта себе, вас с таким оружием на борт пускают! – с чувством произнес Студент.

Тут поднялся Мистер Пирсинг.

— У меня есть штука получше! — Он, вытащил большой квадратный ящик. – Я музыкант, рэпер Чао. У меня с собой гипнокомбик.

— Чего? – удивилась феминистка.

— Музыкальный гипноусилитель, — Чао крутил старомодные рукоятки ящика. — Я сейчас найду матрицу поубойней, врублю гипно на полную и покажу.

Ящик загудел, следом заработал ритмичный ударник, а в руке рэпера Чао появился микрофон. Я поймал себя на том, что непроизвольно подергиваю ногой в такт. Но сделать с этим ничего не успел, потому что Чао заговорил...

О чем он говорил, я не помнил, и никто, я думаю, не помнил. Он говорил что-то нормальное, обычное, бытовое, а может, наоборот: возвышенное, о любви и мечтах. Голос его – а это явно был его голос, потому что звучал в такт открывающемуся рту — был до неузнаваемости искажен, насыщен трелями и переливами, от которых кружилась голова. Чао говорил, и говорил, и говорил — то ли пел, то ли начитывал, то ли бубнил — а дальше я не помню ничего. Когда очнулся, комбик был уже выключен, а я почему-то сидел на полу между феминисткой и Наркоманом, и все сидели на полу полукругом и смотрели на Чао широкими безумными глазами. Думаю, такие же круглые глаза были и у меня сейчас.

— В таком маленьком помещении это вообще убойно, — пояснил Чао. – Разбирайте обратно свои шмотки!

Он встал со своего места и сделал приглашающий жест.

Я сперва не понял, о чем он, но увидел гору предметов – очки, планшеты, Библия... Даже мой наладонник с тайным программатором! Когда и как он успел всех нас обобрать, пока бубнил?

Я схватил свой наладонник и быстро сунул в карман.

— Предупреждать надо! – проворчал я. – Чего красть-то сразу!

— Я не крал, я показал возможности! — объяснил Чао. – С помощью этой штуки можно ввести в транс кого угодно и сделать с ним что хочешь! Причем, это совершенно легально.

Все молчали, словно пристыженно, расползаясь по своим полкам.

— И что, — сказал Студент, — ты пойдешь сейчас в рубку к террористу и скажешь ему, давай я тебе сейчас рэпчик почитаю?

— Именно, — кивнул рэпер Чао. — Только на арабском.

Он взял свой комбик под мышку, шагнул к передней двери и дернул ручку. Дверь не открывалась. Конечно же она была заблокирована.

И тут вскочил Лысый.

— Что ж, я пойду! – сказал он решительно. – Мне надо было это сделать сразу. Кому если не мне?

— Двери заперты, — напомнил святой отец.

Но Лысый его не слушал. Он был словно на сцене.

— Господа! – объявил он с неуместной театральностью. – Господа и дамы! Все оружие, что у вас при себе нашлось, — оно нам не поможет. А про огнестрельное оружие даже не сожалейте – это даже не прошлый, а позапрошлый век! Оружие вообще прошлый век. У нас уже есть люди, которые использовали все возможности хирургии и генной терапии чтобы превратить свой организм в машину убийства!

— Кто же эти люди? – спросил Наркоман.

— Я, — не без гордости ответил Лысый. – Я коуч здорового образа жизни и мастер боевых искусств. Как раз ехал в Австралию вести семинары! Я учу людей развивать возможности своего тела тренировками. Посмотрите...

Он вдруг словно исчез и появился у задней двери. Замер, сделал глубокий вдох, встал в стойку, прицелился ладонью... – и в следующий момент раздался грохот, массивная дверь-шлюз распахнулась, а вывороченный замок с лязгом покатился по полу туалетной комнаты.

Лысый повернулся к нам и торжествующе поднял руку.

— Кости в моем теле заменены графеновыми имплантами! Мышцы – не мышцы, а скоростная кремний-органика! Нервная система — преобразована на генетическом уровне для максимальной реакции! На своих лекциях я ловлю руками стрелы и уклоняюсь от пуль! А мои двигательные аксоны с помощью наноботов во всем организме заменены на квантовые затворы и микропроводники из золота! Мне всякий раз смешно, когда на досмотрах нас обыскивают и булавки отбирают – я же голыми руками могу перебить половину гарнизона...

Мы ошарашенно молчали.

— То есть, ты весь насквозь биохакнутый? – подытожил Студент.

— Да! – кивнул Лысый. – Это стоило невероятных денег. Но тренинги, которые я веду, давно всё окупили!

— И чему же ты учишь людей на тренингах? – нахмурился Студент.

— Тренироваться и достичь силы!

— Но сам-то ты этого достиг операциями, а не тренировкой?

— Но они-то не знают! – Он потупился. – Только не рассказывайте никому...

Воцарилось неловкое молчание.

— Ты не ту дверь сломал, сын мой, – произнес святой отец. – Ты в туалет дверь сломал. А дверь в кабину — напротив. Благословляю тебя поспешить!

— Да, — кивнул Лысый.

— Иди уже, убей его! – возмутилась дама. — Что ж ты сразу террориста не убил с такой силищей?

Мне показалось, он немного смутился.

— Честно говоря, я в теории и на симуляторах провел миллионы боев... – сообщил Лысый. — Но в реальности драться не приходилось ни разу. И поэтому я немного... нет, я не трус конечно, но... я растерялся. Хотя нет, скажу честно – трушу немного...

— Да иди уже, убей его, машина силиконовая! – прикрикнула дама.

— Конечно... – Лысый затравленно облизнулся. – Я все сделаю. Я справлюсь... Я справлюсь... Смотрите, я концентрируюсь...

Он подошел в передней двери, встал в стойку и прицелился ладонью.

— Стоп! – вдруг сказал Студент неожиданно властным голосом.

И я вдруг понял, что никакой он, конечно, не студент уже давно.

— Что такое? – обернулся Лысый.

— Не вздумай ломать эту дверь! – пригрозил Студент. – Мы все умрем!

— Почему?!

— Потому что за ней — вакуум...

Лысый опасливо сделал шаг назад.

— С чего ты взял? – спросил он.

— С датчиков бортовой системы, — ответил Студент. – Сеть нам отключили, но локалка осталась. Я сразу запустил свои инструменты и начал перебор уязвимостей. И вот минуту назад попал в локалку... В наш век главное оружие – информация.

Все кинулись к нему и столпились вокруг его планшета. Я встал чуть сбоку, мне было видно всё.

— Если бы здесь был доступ в сеть, — объяснял Студент, — я бы мог отключить его прямо со своего планшета.

— Кого отключить? – не понял рэпер Чао.

— Террориста по имени Мохаммед Далиба. Вот его имя и идентификационный код в списках бортовой системы. Будь здесь глобальная сеть, я бы зашел через систему Интерпола и по этому коду просто убил его, послав на его кардиочип команду остановки сердца... Видимо поэтому он нам сеть и отрубил.

— А так можно было?! – изумилась дама.

— И ты так можешь убить любого?! В любой момент можно убить каждого из нас?! – воскликнул Чао.

Студент поморщился.

— Расслабьтесь, только Интерпол это может. А у меня просто есть лазейка в систему Интерпола через уязвимости в системе... – Он поднял взгляд и оглядел нас строго: — Это не для пересказа информация, хорошо?

Мы покивали.

— Сети у нас нету, — догадался Наркоман, — а значит, нет ни Интерпола, ни доступа к кардиочипам людей?

— Если он у него был имплантирован вообще, этот кардиочип, — пробурчал я.

— Без чипа его бы и на рейс не пустили, и личный номер не выдали, и вообще сразу арестовали, — усмехнулся Студент. — Без кардиочипа и по городу сейчас не пройти.

— Да кто ты вообще? – выдохнул Лысый с ужасом.

— Не важно, — отмахнулся Студент. – Я временно безработный эксперт по информационной безопасности. Но вернемся к нашим делам. Дела наши плохи, ребята. За нами в блоках люди живы, но заблокированы. А вот всё, что у нас впереди, где рубка – там полная разгерметизация, вакуум... – Студент бойко листал какие-то таблицы на экране. — Аккумуляторов не вижу – система показывает отсутствие связи с ними, наверно террорист их отсоединил. Двигателю кранты: все три соленоида расплавились — температура 800 градусов по датчикам. Охлаждение он выключил, скотина. Короче, этот гиперлуп никуда больше не поедет. Но террорист наш кретин – я мог сделать всё это, не выходя из дома. Точно так же подключился бы по сети и сделал всё то же самое. Всё то же самое, кроме... – Он сменил картинку. – Смотрим виды с камер машинного отделения... На аккумуляторах насыпана какая-то белая дрянь, а сверху лежит вот эта штука... и ведет отсчет обратного времени цифрами, сука, он как в кино всё нам оформил!

— Бомба! – взвизгнула дама.

— Похоже на беспроводную зарядку, что была у него в багаже! – воскликнул я.

— Только это не беспроводная зарядка, — пробормотал Студент. – Это детонатор с таймером, который он нам завел! А вот и он сам лежит, террорист наш!

— Где?!

— Вон в углу. Я сейчас опущу камеру. Так видно?

Видно было прекрасно. На полу лежала человеческая фигура, напоминавшая детскую куклу — непомерно раздутый шар головы, вздувшиеся ноги и руки. Фигура не шевелилась.

— Он мертв? – спросила феминистка с надеждой.

— Думаю, уже полчаса, — догадался я наконец. – Нам не нужно было никакого оружия чтобы с ним бороться. Это смертник. Разбил кабину, остановил гиперлуп в нужной точке, покричал по трансляции напоследок. А затем вышел в вакуум, отключил аккумуляторы и установил таймер с катализатором. И всё. Скафандр у него — самоделка из паяного пластика. А дыхательный баллон ему никто не дал бы пронести. Он собрал бомбу, пока хватало воздуха, да и помер. И пока мы думали, как его убить... подними-ка еще раз камеру на те циферки?

Феминистка истошно завизжала. Лысый схватился за сердце и осел на пол, мотая головой. Святой отец начал громко молиться...

И тогда я отошел в уголок и вынул наладонник.

Вот же задачка, да? К счастью, я делал селфи на каждом из трех досмотров. Я всегда делаю селфи на досмотрах. Потом рассматриваю, не появилось ли новых сканеров или еще чего для слежки...

На первом досмотре террорист был прямо передо мной – это я точно помню. И сумка его лежала на ленте. Где конкретно? Где-то на два часа от меня, и сантиметров на девяносто вниз от моей руки с наладонником... Координаты смартфона должны прописаться в свойствах фотки с точностью до сантиметра.

Я нашел фотку, скопировал из ее свойств точное время и координаты. И мысленно сделал расчет и поправку... Господи, только бы не ошибиться! Секунд мне оставалось наверно восемь, а может и того меньше...

Я вырвал из усов первый попавшийся волосок и засунул его острым концом в дырочку наладонника. У нормальных людей в наладоннике дырка чтобы вставить в нее иголку и слот симкарты выдвинуть. А у меня там программатор. Боже, как он долго программирует... Не успею же, не успею... Есть! Готово! Я вытащил ус из наладонника и свернул его колечком – он сам собой сросся, сразу стал ледяным и покрылся инеем — заработал. Я положил его на пол, вынул из кармана патрон и поставил в центр колечка, которое теперь светилось...

Боже, — подумал я напоследок, — какую невероятную штуку ты прислал нам! И как же бездарно мы ее используем. Ведь нам доступны, считай, любые путешествия во времени и пространстве! Изменение хода истории! Переброска в прошлое видеозондов! Мы можем заснять разговоры Наполеона или предотвратить убийство Цезаря... А мы... Что мы, черт побери, делаем с 13-мерной струной?! На что мы тратим и без того скудный запас этих штучек, найденных в лунном грунте? На оружие мы их тратим! И чертовы генералы в Австралии, в Аргентине и черт знает где еще, куда мы ее контрабандой возим из запасника...

Струна вдруг вспыхнула и исчезла. Вместе с ней исчез и патрон. Вот и всё. Теперь нашего мира больше нет – теперь это пузырь, который сам незаметно растворится, сменившись чуть-чуть другим миром, новой версией... В которой я – что самое обидное! – ничего не буду помнить о том, что случилось здесь.

Очень хотелось верить, что патрон улетел куда надо – во вчерашний день, в нужную минуту времени, на ленту, внутрь сумки этой твари.

Последнее, что я успел подумать: до чего же я добрый. Даже с террористом. Другой бы на моем месте кинул ему электробритву в гортань или зубную щетку в центр мозга. Или монетку в сердечный клапан. А я добрый – патрончик в сумку... Или просто осторожный? Ох, клянусь: на этом завязываю с контрабандой оружия! Денег уже скопил на безбедную жизнь – и остановись, не жадничай!

* * *

Проснулся я от голоса над головой. «Дамы и господа! – вещал голос. – Через несколько минут наш гиперлуп начнет торможение. Пожалуйста, покиньте туалетные комнаты и займите свои места. В Сиднее 10 часов 2 минуты, температура воздуха – плюс семь градусов по цельсию. Просим вас оставаться на своих местах до окончания пути следования!» До окончания пути следования... Английский вам не родной, кретины...

Стоп. Десять? Почему десять часов?! Меня же с восьми там встречают на вертолете! Голова была чугунной: всю ночь мне снились кошмары, но какие – я вспомнить уже не мог. Такое ощущение, словно умер и воскрес. Увы, знакомое ощущение — так у меня всегда бывает после использования струны. Но зачем я ее использовал?! Я ощупал усы – усы были на месте. Да и где же им быть-то.

Нашарив наладонник, я принялся читать сообщения. Сообщений за ночь пришло два: от Марики, да от Пала. Марике я послал эмоджи с сердечком, Палу – кулачок с поднятым вверх пальцем, мол, всё по плану. Чего это он вдруг так распереживался? А потом открыл новости... Боже мой.

«На рентген-досмотре в лондонском гиперпорту задержан Мохаммед Далиба, гражданин Омана, пытавшийся пронести на борт в ручной клади патрон для огнестрельной винтовки. Во время задержания пытался оказать сопротивление. Рейс на Сидней задержан на два часа...»

Ах, ну точно, нас же два часа обыскивали... Я еще раз осмотрел наладонник и дырочку программатора — словно от предыдущей версии мира там могли остаться волосинки или царапины. Но если они и были, то остались в предыдущей версии — той, которая уже не существует и теперь уже никогда не существовала. Неужели я все-таки использовал усы? И связано ли это с досмотром? Или это снова австралийские вояки проводили испытания на наших струнах? Теперь я уже никогда не узнаю. Ну и ладно. Главное, что я снова на месте, сдам усы, вечером домой. А на следующей неделе – опять в рейс. Хорошая все-таки у меня работа — чистая, не пыльная.

© автор — Леонид Каганов, 2007

ЛЮДОЕД

Очень просто, — ответил протоиерей, нахально подмигивая, — дело в том, что смерти предшествует короткое помешательство. Ведь идея смерти непереносима.

В.Пелевин «Колдун Игнат и люди»

Даша стояла двадцать минут на платформе монорельса, распахнутой всем ветрам. Моросил отвратительный полуснег-полудождь, и, конечно, его со всех сторон задувало под бетонный козырек. Особенно мерзли голые ноги. Вагоны приползали и уползали каждую минуту, пассажиры вываливались толпой и давились у эскалаторов. Валерик все не появлялся, и мобик у него был отключен. Может, конечно, его на заводе задержали после смены, но тогда мог бы и позвонить. Даша бы давно плюнула и ушла, но нужен был подарок для Пашки и мясо. Поэтому она ждала, переминалась с ноги на ногу, мерзла и куталась в плащ. Уже дважды к ней подходили какие-то типы и пытались познакомиться, но Даша посылала их к черту. И когда совсем уже собралась уйти, появился Валерик. Вид у него был виноватый, но глаза горели. Успел уже набраться, что ли?

— Дашка, прости, — буркнул он. — Давно ждешь?

Водкой вроде не пахло. Наверно, надо было дать ему пощечину, но Даша так была рада, что он наконец появился, и можно уйти наконец с этой промороженной площадки, что ничего не сказала. Повернулась и пошла. Валерик затопал следом.

— Неудачный день, — бубнил он ей в ухо, а толпа прижимала его к дашиной спине. — У начальника цеха отпросился пораньше, поехал домой, ну это, переодеться. Из дому вышел — кредитку забыл. Хорошо вспомнил вовремя. За кредиткой вернулся, дверь запер — слышу, Батон дисплей включил. Ты в курсе, что это животное повадилось на пульте спать? Ну я снова открыл квартиру и, раз, такой, ботинком ему по морде, чтоб знал. Глянул на экран — а по дисплею показывают...

Загромыхал и завыл очередной вагон, платформа затряслась под ногами, и на некоторое время голос Валерика потонул в шуме. Новый поток людей прижал его к дашиной спине еще плотнее.

— ...и все там в шоке, короче, — снова донесся голос Валерика, когда вагон умчался. — Я сам в шоке был, думал шутка такая! Нет, ты прикинь! Двадцать первый век, вообще убиться. Стыдно за Россию. У нас смертная казнь отменена, ты не в курсе?

— Не в курсе, — сухо ответила Даша.

— Своими бы руками задушил мразь, честное слово! — с чувством прошипел Валерик.

— Да отвали, все ухо уже обслюнявил.

Валерик замолчал. По эскалатору ехали молча, Даша взяла его под руку, чтоб не упасть на каблуках, потому что пальцы ног уже ничего не чувствовали.

— Ты подарок придумал? — спросила она наконец.

Валерик помотал головой.

— Придумаем щас чего-нибудь, — пообещал он и похлопал себя по карману, словно проверяя, не забыл ли кредитку опять.

Они спустились в торговый центр. Даша сразу свернула к «Заповеднику нежных существ». Валерик запротестовал — он предлагал спуститься в «Электроникс». Но Даша эту штуку знала: стоит парню попасть в «Электроникс», и он будет час стоять с открытым ртом, рассматривая каждую батарейку.

— У него наглазников нет, — твердил Валерик. — Сто пудов нет. Купим цветные наглазники, он, знаешь, как рад будет? Хорошие, стерео. Будет кино смотреть, он кино любит.

— Нет, — Даша топнула ногой. — Сначала за мясом. Мы приедем туда вообще к ночи, а люди голодные сидят.

— Сонька салат сделает, — неуверенно сказал Валерик. — И Пашка наверно что-то выставит.

— Да уж я знаю, что он выставит. Без закуски.

— И чего, потом с продуктами таскаться за подарком по всем этажам?

— Потаскаешь, не развалишься.

И они пошли в «Заповедник». Прямо у входа, как обычно, стояли стеллажи с самой разной мелочевкой, не имеющей никакого отношения к мясу. Валерик конечно первым делом накидал в тележку бутылок. Даша не удержалась, заглянула в косметическую секцию и разорилась на «Autumn style». Ну тот, который Дина Фаре рекламирует. Это подняло настроение. Хотя водка и шампунь в тележке смотрелись идиотски.

— На фига Пашке этот крем? — тупо спросил Валерик.

— Это шампунь, мой. Не трогай руками.

— А... — Валерик неряшливо бросил тюбик в тележку, потеряв к нему всякий интерес.

— Сейчас я водку твою швырну! — разозлилась Даша. — Ты вообще знаешь, сколько этот тюбик стоит?

— Сколько?

Даше вдруг пришла в голову идея.

— Слушай, давай Пашке подарим хороший крем для бритья?

Валерик посмотрел на нее как на больную.

— Хороший! — повторила Даша со значением. — Я выберу.

— Специалист по бритью! — фыркнул Валерик. — Да ты хоть раз в жизни брилась?

— Представь себе, раз в неделю.

— Ты? — изумился Валерик и даже опасливо отодвинулся, будто человек, который пять лет прожил с тайным трансвеститом.

— Ты в мой шкафчик никогда не заглядывал, женских журналов моды не читал? — Настала Дашина очередь посмотреть на него как на идиота.

— А, в этом смысле, — неопределенно буркнул Валерик, успокаиваясь. — Ладно, пошли, нам мясо надо выбрать.

И они пошли вглубь «Заповедника нежных существ», где уже начинались мясные ряды. Здесь, среди открытых прилавков с замороженными брикетами, было ощутимо холоднее. Зато из-под самих прилавков тянуло горячим воздухом — он шел из решеток снизу, и чувствовать его голыми ногами оказалось неожиданным наслаждением. Все-таки Даша здорово намерзлась на этой чертовой платформе, не заболеть бы.

— Уснула? — грубовато произнес над ухом Валерик. — Чего, говорю, какое мясо брать? — Валерик растерянно осматривал ломящиеся холодильники.

— Я что ли обещала Пашке мяса нажарить? — возмутилась Даша. — Ты мужчина или нет? Уже мясо выбрать не можешь!

Валерик решительно расправил могучие плечи, зачем-то поправил кепку на голове и сунул Даше под нос какой-то мерзкий пакет.

— Страусятину возьмем? — спросил он.

— Только не страусятину, — Даша покачала головой. — Она жесткая как каблук. И Сонька птицу не ест.

— Может свинину? — предложил Валерик.

Даша поморщилась:

— Жирная, ну ее. И неинтересная.

— Может, котика? — предложил Валерик.

— Ты что, обалдел совсем? — разозлилась Даша, отталкивая пакет с непонятными ломтиками. — Еще Батона предложи пожарить!

— Дура! — заорал Валерик, — Это морской котик! Морской!

— Не надо никакого морского котика, рыбой вонять будет.

— Это не рыба, — возразил Валерик.

— А кто же это по-твоему?

— Не знаю. Но не рыба, — твердо сказал Валерик. — Кажется, птица. Как пингвин, только крылья короче и ползает.

— Дурак, пингвин тоже рыба! — фыркнула Даша. — Он в северном море живет.

— Сама дура! — обиделся Валерик. — Он на берегу живет.

— Пингвина я ела, он рыбой пахнет. А еще раз назовешь дурой, получишь по морде!

— Молодые люди, — раздался сварливый голос, — а можно не орать?

— Да убейся, бабка! — сказали Даша с Валериком хором и от неожиданности оба рассмеялись.

Бабка с проклятиями удалилась, толкая свою тележку с покупками. Даша отобрала у Валерика пакет и швырнула обратно в лоток.

— Ладно, — Валерик примирительно махнул рукой и двинул тележку дальше, — пойдем, там еще вон сколько... Смотри, мясо анаконды.

— Кто это?

— Кажется, змея.

— Змею не буду! И Сонька не будет.

— Сожрете как миленькие, — пообещал Валерик. — Под водочку самое то.

— Не буду, сказала!

— Ладно, зайца будешь?

— Зайца жалко, — вздохнула Даша, — такой прикольный, пушистый.

— Дура, они же специально для еды выращенные!

— Все равно.

— Ладно, кенгуру не предлагаю. — Валерик бойко покатил тележку. — Кита не предлагаю, опять скажешь, рыба...

— Кит рыбой не пахнет, я ела.

— Возьмем? — Он резко остановил тележку.

— Не надо, кит жесткий.

— А дельфина?

— Дельфина не хочу, они умные.

— Кто умные? Дельфины? — он подбросил в ладони пакет.

— Да уж поумнее тебя.

— Слушай, — разозлился Валерик, со злостью швыряя пакет в заиндевевшую кучу, — пойди еще себе крем купи, да? А я возьму мясо сам. Только время теряем, а нам еще подарок искать.

— Покомандуй мне тут, время теряем! Я тебя час ждала на платформе, ничего?

— Ты мне теперь до смерти это вспоминать будешь... — пробурчал Валерик и покатил тележку дальше.

— Слон жесткий? — спросил он, вчитываясь в очередной ценник. — А, слона и нет вообще, кончился. Пятница, вечер. Жираф есть.

— Жираф невкусный.

— Бегемот?

— Жирный.

— Панда?

— Вонючее.

— Белый медведь?

— Медвежатина вся вонючая.

— Надо было идти в обычный мясной, где десять сортов, — басил Валерик. — А из «Заповедника» мы до утра не уйдем.

— Твои предложения?

— Возьмем корову.

— Говядину, — поправила Даша. — Я не ем ее со школы. Уже забыл, как нас ею пичкали каждый день на завтрак?

— Не помню. Но давай уже хоть что-то возьмем.

— Давай. Но только чтобы мясо было интересное. Все-таки день рождения у человека.

— Да тебе ж вообще ничего не нравится! — Валерик так энергично всплеснул руками, что из кармана его кожанки вдруг вывалился травматик и с грохотом ткнулся рукояткой в кафель зала. Валерик смутился и торопливо спрятал пистолет в карман.

— Нравится.

— Что?

— Мне нравится здесь ходить, — объяснила Даша. — Ногам тепло. Ты бы постоял в прозрачных колготках на платформе час — я бы посмотрела на тебя.

Валерик надул щеки и молча покатил тележку дальше.

— Рыба, — бубнил он, скользя взглядом по табличкам. — Акула, кефаль, пиранья, карп, ларт... латер... ла-ти-ме-ри-я. Блин, ботаники, язык сломаешь... Снова птица началась. Тетерев. По-моему, достойно. Тетерев.

— Птицу Сонька не ест. У нее диета.

— Вот дура, и так тощая... — поморщился Валерик. — Антилопа вот есть.

— Жесткая, — сказала Даша, — и полосатая.

— Полосатая? Да твое-то какое дело?

— Неприятно, когда еда полосатая.

Валерик только возмущенно фыркнул.

— Ладно, — сказал он. — Зубр вот есть. Бизон есть.

— Не хочу.

— Дашка, ты совсем зажралась! — вдруг взорвался Валерик, но вдруг прищурился, скулы его подергались и окаменели. Он зловеще прошипел: — Может ты, как тот мужик, человечины хочешь? А?

— Какой мужик? — опешила Даша. — Ты чего несешь?

— А такой. Людоед. Из-за которого я опоздал. Передачу про него смотрел. Я ж тебе рассказывал.

— Рассказывал?

— Ну да, пока по эскалатору ехали. Мужик, который человека жрать будет.

— Кто человека жрать будет?! — изумилась Даша.

— Кто-кто! Козел один! Собрался людей есть!

— Да ладно тебе, — Даша помотала головой, — какой-то дурак хвастается, а ты и поверил. А он, может, и не ел никого.

— Ел, — кивнул Валерик. — Он сам говорил, что ел, ест и будет есть. Клянусь! Я сам обалдел, когда сказали.

— Его в тюрьму посадят. Или на этот... электрический стул за убийство.

Валерик покачал головой:

— Забыла, какая у нас страна? Никто его сажать не собирается. Все за ним бегают, интервью берут. Сенсация, блин!

— Да ну тебя к черту, — Даша фыркнула и пошла вперед, — не бывает такого, бред какой-то.

— Оленя будешь? — раздалось за спиной. — Северный, горный, карликовый...

— Да ничего я уже не буду, — огрызнулась Даша. — Умеешь ты настроение испортить...

Некоторое время они шли молча. Затем за спиной раздался жизнерадостный хохот. Даша обернулась.

— Рыба-пила! — Валерик радостно тыкал пальцем в пакет. — Вот чего надо! Пашке понравится! Рыба-пила, прикинь! Пила! Гы! Всю жизнь пила! Как Демин.

— А про Демина вообще помолчи, — одернула Даша.

Валерик сразу насторожился:

— А чего вдруг помолчи?

— У Демина рак желудка.

Наступила пауза, стало слышно, как вокруг тихо гудят холодильники, а вдалеке шаркают покупатели. Валерик потянулся к кепке, но снимать не стал, а только задумчиво почесал кепкой голову, словно вытирал полотенцем.

— Когда? — спросил Валерик.

— Позавчера. В госпиталь увезли на «скорой».

— То-то я думаю, чего он такой желтый ходит... — пробормотал Валерик. — Только во вторник с ним бухали...

— А я вам говорила: добухаетесь.

Валерик молчал и растерянно двигал челюстью, стараясь осмыслить.

— То есть... — выдавил он наконец. — Я не понял, его что, сегодня не будет у Пашки?

— Ты совсем тупой! — взорвалась Даша. — Сказано тебе: рак желудка, на «скорой» увезли. Он сутки под капельницами лежал, ему пить вообще нельзя.

— Жалко Демина, — вздохнул Валерик. — Пил он, конечно, по-черному.

— Нечего было спаивать.

— Да кто его спаивал? — возмутился Валерик. — Он сам бухал с восьмого класса, забыла?

Даша ничего не ответила и пошла дальше. Они шли молча, справа и слева тянулись заиндевелые пакеты с мясом. Есть не хотелось совершенно.

— Подожди, — сказал вдруг Валерик. — Эквадорский тапир.

— Кто это?

— Не знаю. Но не рыба и не птица. Кажется, дикая свинья. Дикая — значит не жирная.

— Ты ел?

— Нет еще.

Даша вздохнула:

— Бери уже, что хочешь. Он дорогой?

— Да они все в одну цену. Копейки.

* * *

В квартире Пашки орал дисплей — слышно было еще на лестнице. Кажется, транслировали футбол. Кухонный стол Пашка тащить из кухни поленился — посреди комнаты стояла тумба, накрытая пленкой, на ней стояла тарелка с хлебом, миска с салатом, огурчики и букет хризантем. Белые хризантемы наверняка Сонька ему подарила, она их обожает. Пашка, Игорь и Сонька сидели вокруг тумбы голодные, но уже успели поднять пару рюмок. Наглазники были торжественно вручены, хотя Даше показалось, что именинник отнесся к ним без особого восторга. Еще раз подняли тост за именинника, затем Даша и Валерик выпили штрафную, закусили какой-то непонятной колбасой, и Даша отправилась с Сонькой на кухню готовить праздничный ужин, потому что оторвать Валерика от дисплея невозможно, если там футбол.

Резать мясо оказалось совсем не женским занятием, особенно с Дашиным маникюром. Мясо было не то, чтоб совсем замороженное, но такое: нажмешь — льдинки похрустывают и кровь течет. Пальцы отчаянно мерзли, Даша с Сонькой тихо, по-женски, матерились.

Наконец к ним из комнаты выполз сам именинник, уже изрядно набравшийся, опустился на пол перед плитой и принялся с лязгом рыться в духовке, вынимая старые сковородки. Он ставил их на пол, а они все не кончались. Откуда у Пашки столько сковородок?

— С-сука, — твердил он хмуро, — вот с-с-сука.

Даша решила, что у них там кто-то гол забил не туда.

— Ссука, — продолжал Пашка. — Человечиной вздумал полакомиться, людоед. Мяса кругом мало? Убивать таких надо сразу. Просто стрелять.

— Ты чего это? — удивилась Сонька.

— А чего, нет что ли? — обернулся Пашка. — В центре Москвы! Посреди двадцать первого века! Людоед натуральный, сука!

— Это там Валерик опять бредит? — нахмурилась Даша.

— При чем тут Валерик, новости сейчас показали, — огрызнулся Пашка.

Даша и Сонька переглянулись.

— Чего за людоед-то, рассказывай!

— Мужик, людоед, — с отвращением забубнил Пашка, продолжая разбирать духовку. — Завтра будет жрать человечину на Чистых прудах, в центре Москвы.

— Людей? Живых? — Сонька взвизгнула и опрокинула доску с нарезанным мясом. Кровавые ломти легли на пол с глухими шлепками.

Все кинулись их поднимать и мыть под краном. Пашка бурчал, мол, нечего намывать, обжарятся.

— Слушай... — Сонька наконец пришла в себя. — Ты скажи, он кого будет есть, людоед этот? Объясни по-человечески!

Пашка нехотя поднялся с корточек и поставил тазик на стол.

— Людоед, — объяснил он уныло. — Как его... Не важно, короче. Придумал, что теперь будет жрать людей. Сам будет жрать и других кормить. Откроет типа ресторан. Завтра.

— Ресторан?! — ахнули Даша с Сонькой.

— Ну! В центре Москвы. Первый в мире ресторан человечины. Заходи кто хочешь — жри человечину. Объясняет, что это теперь правильно. Типа полезно. И вообще красиво.

— Он что, больной? — тихо спросила Сонька.

— Да уж наверно не здоровый! — Пашка шмыгнул носом. — Журналисты носятся. Иностранцы обсуждают. Милиции вообще наплевать, похоже. Народ молчит. Вот ведь гниль... — Пашку перекосило от отвращения.

— Такого не может быть, — твердо сказала Сонька. — Так не бывает.

— Спорим? — Пашка вытянул руку. — Он будет жрать человечину. И его никто не остановит, спорим? Поехали завтра на Чистые пруды, вон и Валерик поедет.

— Тоже жрать человечину? — ахнула Сонька.

— Нет, — серьезно ответил Пашка и сжал кулаки. — Просто в глаза посмотреть этому зверю. В двадцать первом веке!

Даша вымыла руки и вытерла грязноватым полотенцем. О маникюре оставалось забыть.

— Надо выпить, — подытожила Сонька, тряхнув белыми кудрями.

— Идите в комнату, пока Игорь с Валериком там все не выпили, — буркнул Пашка. — Я сейчас приду, вот мясо в духовку поставлю.

* * *

Дверь в комнату была прикрыта, и с дисплея доносилась какая-то музыка, а не футбол. В комнате пахло перегаром и шла драка.

Тумба валялась на полу, салат из миски рассыпался по ковру, кругом валялись разбитые рюмки.

Игорь с перекошенным лицом душил Валерика, а тот колотил его головой о дощатый пол. Оба катались по полу и шипели.

— Доктор! — шипел Игорь, сжимая горло нависающего над ним пунцового Валерика. — Доктор, говорю!

— Экономист! — шипел Валерик, раз за разом приподнимая Игоря за воротник и глухо опуская затылком на ковер. — Доктор экономики! Понял?! Понял?!

Даша и Сонька бросились их разнимать, но ничего не вышло, Даша только ноготь сломала. Было ужасно больно и хотелось двинуть их табуреткой по башке. Обоих. Но тут на шум прибежал Пашка, и втроем удалось их растащить.

— Вы чего творите, упыри? — рявкнул Пашка, наваливаясь на Игоря.

Валерика держали Даша с Сонькой. Пашка дотянулся до пульта, и орущий дисплей разом погас.

— Валера тупой, сука, — задыхаясь, выдавил Игорь в наступившей тишине. — Я ему говорю: доктор.

— За тупого ответит, — пообещал Валерик в пространство деревянным голосом и принялся шарить руками по своей рубашке, словно искал травматик, что остался в кармане куртки. — И за суку ответит. Баран неграмотный!

— Тихо! — снова рявкнул Пашка. — Вы чего сцепились-то?

— За людоеда поспорили, — хмуро объяснил Игорь.

— А чего спорить? — удивился Пашка. — Убивать их надо! А вы друг друга лупите.

— Пашка! — встрял Валерик, уже успокоившись. — Вот ты сам ему скажи! За что Боровиков нобелевку свою получил? Он же доктор-экономист!

— Козел! Экономистам нобелевку вообще не дают! — вскинулся Игорь.

— Тебя не спросили, урод! — гаркнул Валерик. — Пашка, скажи ему!

— Да я помню, что ли? — Пашка призадумался. — Кажется, он врач какой-то.

— Врач! — Игорь оттолкнул Пашку и вскочил, тыкая пальцем в лицо Валерику. — Я тебе сказал, врач!

— Руки убери! — заорал Валерик. — Руки убери, кому сказал!

Еле удалось снова их растащить.

— Больные прямо, — бурчала Сонька, — кто вообще этот Боровиков-то?

— А это людоед и есть, — радостно объяснил Пашка. — Про него сейчас в новостях передавали, что он какой-то доктор, нобелевский лауреат бывший. А какой — не сказали.

— Нобелевский? — изумилась Даша. — Тогда понятно, почему его не посадили еще, им все можно...

— Да не, просто у него денег до фига, — объяснил Валерик. — Он этот, промышленник большой, экономист.

— Ребята, ужас-то какой вообще! — Сонька всплеснула руками. — Да неужели его никто остановить не может? Это он на глазах милиции людей живых режет, они кричат, плачут...

— Да не живых, — объяснил Пашка. — Он не убивает, он донорские органы ест.

— Прекратите, меня сейчас стошнит! — завизжала Сонька.

— Все равно кошмар какой-то! — сказала Даша. — Даже не знаешь, что хуже.

— А чего! — с отвращением произнес Игорь. — Он же врач, набрал ребер для борща, и домой.

— Прекратите! — снова завизжала Сонька и обеими руками зажала рот.

— Не врач! — угрожающе прошипел Валерик. — Промышленник.

— И за что ему нобелевку дали, по-твоему? — вскинулся Игорь.

— Вот за нее и дали, за промышленность.

— Дурак ты совсем, за промышленность. Сам понял, что сказал?

— А ну-ка повтори! Ты кого дураком назвал?

— Тихо, тихо! — Даша схватила Валерика за руку. — Давайте лучше в сети посмотрим. Пашка, у тебя клавиши к дисплею есть?

— Где-то должны быть, — неохотно отозвался Пашка, с сомнением поглядывая на шкаф и гору пыльных коробок. — Искать лень. Давайте лучше позвоним кому-нибудь знающему.

— Кому? — спросила Сонька.

Все задумались.

— Наши девчонки с работы не знают, — размышляла Дашка. — А из знакомых... Лариска у нас была в классе. То ли Цаплина, то ли Цыпина, помните? Она вроде после школы где-то на врача училась. Никто ее телефон не знает?

— Да не врач же он! — дернулся Валерик. — Сколько тебе повторять, дура!

— Тихо! — строго одернул Пашка, вынимая мобик. — У меня где-то контакт Максима есть, встретил недавно на улице. Ну, лохматый такой, чернявый, на первой парте сидел. Он институт потом закончил, должен знать.

— Чернявый на первой парте — не Мишка разве? — спросила Сонька.

— Нет, Максим. — Пашка приложил мобик к уху и замер.

Все ждали.

— Ало! — крикнул Пашка. — Ало! Здоров, это Паша! Чего? Паша, говорю! Как какой? Вместе учились! Чего? Нет, в школе вместе учились! Во, то-то... Нет, не пьяный. Нет, ничего не случилось. Как полпервого? Да лан те... — Пашка удивленно оторвал мобик от уха и посмотрел на экранчик. — Точно, уже полпервого. А ты спишь что ли? Завтра ж суббота! Что? Ребенка уложили? У тебя ребенок? Двое? Ну ты даешь...

— Хорош болтать! — шикнул Игорь. — Спрашивай уже.

— Вот Игорь те привет передает, — сообщил Пашка. — А еще Валерик, Дашка и Сонька. У меня день рождения, прикинь! Ага, спасибо. Спасибо, ага. Я вообще-то по делу. Ты там сильно спишь или я коротенько? Скажи, мы тут поспорили, Боровиков нобелевку за что получил? Чего? Нет, не пьяный. Как не помнишь? Ты же в институте учился и все такое. Ну хоть примерно? Ладно, Максим, извини тогда... Миша? А, Миша, извини... — Пашка отключил мобик.

— Не знает? — спросила Сонька. — А еще в институте учился.

— Да он как-то вообще тупит, — поморщился Пашка. — Ну его в баню.

Мобик в его руке вдруг ожил и засвистел.

— Прикинь, вспомнил! — хихикнула Сонька.

— Тише вы! — шикнул Пашка, поднося мобик к уху. — Это Демин звонит!

И ушел на кухню, прикрыв дверь.

Все как по команде замолчали.

— Про Демина же все в курсе? — тихо спросила Сонька.

Валерик и Игорь покивали.

— Я ему звонил утром, — пробурчал Игорь. — Ему теперь недели две. А может месяц. Его же почти с того света вытащили. Еще сутки — и всё. Считай, повезло.

— Ни фига себе повезло, — удивилась Даша, — месяц в госпитале лежать!

— Думаю, он раньше сбежит. Как капельницы снимут, так и сбежит. Демина не знаешь что ли? Он и сегодня думал сбежать, но ему пить нельзя вообще. Так и сказал: чего, мол, буду сидеть с вами и не пить.

— Да, — кивнул Валерик. — Не пить — это он не может. Жаль, что его не будет сегодня.

С кухни вернулся Пашка.

— Демин всем привет передает, — сказал он. — Скучает там: уколы в задницу и дисплей в палате, вот и все радости. Кстати, объяснил, за что людоед нобелевку получил. Демин у нас теперь спец по этим делам.

— Ну?! — хором крикнули Игорь и Валерик.

— За лекарство от рака. Только это было сорок лет назад.

— Понял? — торжествующе повернулся Игорь. — Он доктор!

— Брехня, это наверно другой Боровиков! — возмутился Валерик. — Тот нобелевку двадцать лет назад получил, а не сорок!

— Подождите, — удивилась Даша, — а сколько ему сейчас?

— По дисплею — на вид семьдесят, — ответил Пашка.

— А-а-а, — разочарованно протянула Сонька. — Так чего ты хочешь, дедушка в маразме.

— Мне пофиг! — обозлился Пашка. — Пусть дерьмо свое ест, а не людей!

— Правильно! — взревел Валерик.

— Давайте выпьем за это, — подытожил Игорь.

Тем временем мясо сгорело. Есть угли никто не стал.

* * *

Несмотря на позднее субботнее утро, в монорельс набилось так много народа, что Дашу едва не расплющило об стенку, а Сонька раздраженно повизгивала где-то рядом. Валерик возвышался рядом, но его тоже сжали со всех сторон, и он не мог даже поднять ко рту банку с пивом, что держал в опущенной руке. Дашка видела отражение его лица в стекле — на этом лице читалось, как ему муторно после вчерашнего, как мучительно хочется пива, и как он зол на весь мир и на себя — за то, что поехал. Пашку и Игоря нигде не было видно, но наверняка у них были такие же лица.

В бок Даше больно упиралась какая-то безумно жесткая железяка из плаща стоявшего рядом паренька, ей пришлось трижды пихнуть его локтем, прежде чем он понял, в чем дело, и повернулся. Повернулся он с лицом человека, готового убить, но, увидев Дашу, смягчился, плащ свой кое-как поправил, и давить перестало.

Наконец двери закрылись, вагон тронулся и понесся вперед. Даша смотрела в окно на плывущие внизу корпуса.

— А еще вегетарианцем притворялся столько лет! — раздавался сзади ворчливый старушечий голос. — Премию мира получал, движение против убийства животных возглавлял! А теперь все можно?

— Чего ты гонишь? — заворочался Валерик, силясь обернуться. — Он за экономику получил.

— Умолкни, грамотный, бабка правильно сказала, — вступился незнакомый голос.

— Ты кого сейчас грамотным назвал? — угрожающе зарычал Валерик, но Даша больно его ущипнула, чтоб прекратил, и Валерик неожиданно успокоился.

На Чистопрудной вся толпа вывалила из вагона и слилась с толпой перед эскалаторами. Народ давил со всех сторон, наступая на ноги. Даша потеряла и Валерика, и Соньку, и Пашку с Игорем. Толпа медленно пронесла ее по эскалатору, вынесла на мостовую и поволокла вдоль Чистопрудного бульвара — все медленней и медленней. Весь обзор закрывали спины — парни, девушки, пенсионеры. Все галдели. Было отвратительно, и жутко хотелось домой — в ванну, в ароматную пену, и спать.

— Чего стоим? Вперед давайте! — взревел над ухом кто-то и тихо пожаловался: — Сил нет, башка кружится.

— Демин?! — Даша попыталась повернуться. — И ты здесь?!

— Дашка! — радостно крикнул Демин. Выглядел он уже лучше, хотя худоба и желтые круги под глазами пока никуда не делись. — А Валерка здесь?

— Здесь где-то. А тебя уже выписали?

— Не, — Демин помотал головой. — Сам ушел до вечера — вечером снова капельницы. Посмотреть хочу, как эту нелюдь ногами забьют. Только бы менты не мешали. Там их три фургона в оцеплении. Я с одним парой слов перекинулся, говорит, сам бы вломил, но приказ.

Толпа окончательно остановилась и теперь глухо гудела. Впереди маячили транспаранты, пустые с изнанки.

— Ничего не увидим отсюда, — пожаловалась Дашка, подпрыгнув. — Сроду такого не было, даже когда Дина Фаре в Москву приезжала.

— Услышим, — пообещал Демин. — Он собирался речь толкать про свое людоедство. С трибуны.

Дашка снова подпрыгнула, но никакой трибуны не увидела. Наконец над толпой пронесся женский голос, усиленный мощными динамиками: «Дамы и господа! Всемирное общество охраны животных и международная продуктовая корпорация «Митлайф» объявляет об открытии первого в мире ресторана человеческого питания. Слово предоставляется учредителю фонда и директору корпорации, академику биологических наук, преподавателю Московского университета, лауреату двух нобелевских премий, доктору Ростиславу Владимировичу Боровикову!»

Толпа взорвалась таким шумом, что поначалу было неясно, это рев или аплодисменты. Даша снова подпрыгнула, но впереди лишь маячили головы, поднимался в холодном воздухе пар от человеческого дыхания и руки с мобиками.

Даша догадалась сделать то же самое: вытащила свой мобик, поставила камеру на максимальное увеличение и тоже подняла над головой. На экранчике замелькали плакаты, кепки, вскинутые руки, но наконец удалось нащупать правильную точку и разглядеть вдали сцену с микрофоном. К микрофону неторопливо шел седой старичок. Был он одет в старомодный свитер и шапку, какие носили в начале века. Дашка на всякий случай нажала на запись.

Старичок терпеливо подождал, пока утихнет шум. Возле него суетились два ассистента, поправляя микрофон на старомодной стойке. Наконец они удалились, и он заговорил. Хотя голос его по-стариковски слегка дребезжал, но в нем была неожиданная сила и уверенность. Говорил он бодро и складно, не торопясь и не запинаясь, словно всю жизнь только и делал, что говорил с трибун. Толпа затаила дыхание.

— Дамы и господа, барышни и судари! — говорил он, прижимая руку к груди. — Буду честен: не ожидал увидеть здесь столько собравшихся и особенно столько молодежи. Мне очень приятно. Спасибо вам, спасибо, что пришли. И заранее приношу извинения, что наш ресторан не сможет сегодня принять всех желающих...

Толпа возмущенно загудела.

— Простите, — снова повторил старичок. — Свое выступление я планировал на целый академический час. Но, учитывая количество собравшихся и неприятные погодные условия, постараюсь быть кратким. Как вы знаете, сегодня мы открываем первый в мире ресторан человеческого питания, — он сделал паузу, но толпа безмолвствовала. — Хотя термин «первый», как вы понимаете, достаточно условен. Поэтому для начала мы сделаем небольшой антропологический экскурс. Самые ранние цивилизации нашей планеты появились не более десяти тысяч лет назад. Хотя наш возраст, человека разумного, куда больше — он достигает ста тысяч лет.

— На себя глянь, развалина, — буркнул Демин, но на него зашикали.

— Это если не брать в расчет наших человекоподобных предков, возраст которых исчисляется уже сотнями тысяч лет. Все эти тысячелетия, десятки тысяч лет человечество жило охотой, собирательством и — извините — людоедством.

Толпа загудела, но старик поднял ладонь, призывая к спокойствию.

— Не надо этого стыдиться! — продолжал он. — Недостойно для разумного человечества стыдиться своего прошлого. Конечно, людоедство было не единственным и даже не основным источником пищи. Скорее форсмажорным. Но жизненно необходимым при такой широте нашего вида. В условиях жесткой конкуренции разрозненных племен, в условиях хронического голода — это был единственный способ выжить для наших предков. Образно говоря, все мы — потомки тех дикарей, которые в лютые морозные зимы во время стычек и межплеменных распрей не бросали тела убитых врагов на съедение зверям, а жарили на кострах, спасаясь сами и спасая своих детей от голодной смерти. Дикари, которые не делали такого никогда, — они не оставили потомков.

Толпа снова загудела, и снова профессору пришлось поднять руку, призывая к тишине.

— Существование первобытного каннибализма очевидно и никогда не являлось предметом научных дискуссий, — объяснил он. — Доказательства мы можем найти повсюду. На раскопках первобытных стоянок. В культурах диких племен, сохранившихся вплоть до прошлого века. Даже поведение людей во время голодоморов, блокад, побеги уголовников — все свидетельствует о том, что психика человеческого вида способна преодолеть табу, а организм — усвоить белок.

Он сделал паузу. Толпа слабо гудела.

— Сегодня речь именно об этом. Современная наука подтверждает и без того очевидный факт: состав и свойства человеческого белка наиболее полно соответствуют потребностям организма. Ведь родная ткань содержит оптимальное соотношение биологически активных элементов и наиболее полно отвечает пищевым потребностям — примерно как молоко матери для младенца. Более того — по исследованиям разных независимых биологов, с которыми я согласен, метаболизм нашего пищеварения, сформировавшийся сто тысяч лет назад и не успевший измениться за такой короткий срок, несет в себе целый ряд характерных признаков, которые свидетельствуют, что рассчитан он был именно на переваривание белка себе подобных в качестве базового рациона.

Толпа снова зашумела, и профессор поднял руку.

— Это сложная область, где до сих пор продолжаются дискуссии, — объяснил он. — Но вы можете ознакомиться с работами Стоуна и Ли, а также с исследованиями Шепетунника. Мы не будем вдаваться в споры, был ли человеческий белок основным в рационе или всего лишь вспомогательным. Важно другое: единственная проблема, которая делает сегодня невозможным употребление человеческой ткани — проблема чисто психологическая. Ведь людоедство являлось наивысшим символом агрессии.

Он откашлялся и продолжил с новой силой:

— К сожалению, природа людоедства свойственна именно человеку. Виды живых существ, населяющих нашу планету, привыкли конкурировать за пищевой ресурс с другими видами, но не со своим. Лишь человек разумный, внезапно оказавшись вне конкуренции, последние сто тысяч лет совершенствовался исключительно в истреблении своего вида. Сегодня, когда двадцать первый век перевалил далеко за середину, когда закончились войны, когда забыт голод даже в Африке — не без помощи вашего...

— Какого нашего попкорна? — возмутился Демин. — Совсем в маразме!

— Вашего покорного слуги, он сказал, — шикнула на него Даша.

— Что это значит?

— Это такие старинные слова.

— И нафига?

— Отвали, дай послушать.

— ...когда повысился уровень жизни и сокращается преступность, мне больно, что многие люди все еще сохраняют этот врожденный рефлекс — рефлекс агрессии к ближнему. Этот рефлекс подавлен нашей культурой, но именно здесь скрыта главная опасность: он не исчез, он лишь подавлен. Еще существует, но уже не осознается. Достаточно любой нестабильности, любого толчка, чтобы он вырвался наружу, и тогда окажется, что люди снова готовы рвать и убивать друг друга за кусок мяса, собственные интересы или во имя каких-то идеалов — как сотни лет назад. И делая это, пребывать в уверенности, что являются светочами культуры и носителями добра.

Старик снова откашлялся, помолчал, думая о чем-то своем, и продолжил с горечью:

— Изменить человеческую природу можно двумя путями. Первый путь радикальный: это вмешательство в геном. А точнее, говоря языком информатики, оптимизация генома. Пользуясь случаем, еще раз хочу поблагодарить своих коллег и учеников, с которыми мы оказались на пороге удивительных открытий. Открытий, которые могли подарить человечеству удивительную мощь души и тела. И я верю, что в будущем это обязательно произойдет! Но как вы наверно слышали, два месяца назад наш институт был расформирован специальной резолюцией ООН по требованию Объединенной Церкви, исследования закрыты, а экспериментальная беременность нашей аспирантки прервана...

— Вот он на что окрысился! — произнес кто-то сзади.

— Второй путь, — продолжал профессор, — традиционен. Этим путем идет человечество последние две тысячи лет — медленный рост морали и культуры, подавление звериных инстинктов, борьба с чувством врага. Ведь двигателем любой агрессии является чувство врага. Враг в традиционном человеческом понимании — существо тебе подобное, но недостойное жизни. Его надо унизить, уничтожить и съесть. Наши предки это делали в прямом смысле, а сегодня врага чаще принято съедать в смысле финансовом или идеологическом. Но это не меняет сути! Я называю ненависть к чужой точке зрения интеллектуальным каннибализмом. И надеюсь, что сегодняшнее открытие ресторана человеческого питания в какой-то мере поможет культурному прогрессу — как эффективное средство преодоления комплекса каннибализма, живущего в каждом из нас. — Он помолчал и продолжил: — Со мной не согласны коллеги-медики, но я все-таки считаю, что главная удача моей жизни — не создание противоракового вируса и не производство органов для пересадки, а именно дешевая технология искусственного выращивания полноценной мясной ткани без убийства живых существ нашей планеты! Потому что это доказало: для того, чтобы жить, человечеству больше не нужно убивать. И сегодня я хочу поставить символическую точку, разрушив тысячелетнее табу: я утверждаю, что человеку больше не нужно убивать себе подобного, чтобы поесть запретного человеческого мяса. Я хочу, чтоб этот ресторан воспринимали не как очередную экзотическую кухню, а как символ отречения от вековых предрассудков, символ окончания эпохи зла и каннибализма. В меню ресторана — несколько блюд из человеческого мяса. Все это мясо выращивается на геноме одной клетки, взятой когда-то из тела вашего покорного слуги. И дело даже не в том, что человеческий белок ценен для питания. Вопрос, который я хочу решить этим необычным — признаюсь — предприятием, лежит исключительно в области этики. Ведь это мясо не мертвого врага, а живого друга. К которому вы испытываете не злобу и не жалость, а искреннюю благодарность за чувство сытости. Друга, которому вы несете не зло, а добро, в частности, финансовое. Хотя цены у нас вполне доступные, как вы сейчас убедитесь. Побывав в нашем ресторане, вы сможете рассказывать, что ели человечину, и никто — подчеркиваю: никто! — уже не заподозрит вас в том, что вы убийца, потому что такое даже не придет в голову! И тогда когда-нибудь настанет день, когда само слово «убийство» исчезнет из языка людей... Вы знаете, я никогда не был религиозным, хотя считаю, что религия всегда была — или пыталась быть — основным носителем добра... Не считая давления на ООН, конечно... И в сегодняшнем событии мне видятся библейские параллели. Заранее прошу меня извинить за некоторую излишнюю театральность, но мне бы хотелось закончить наше затянувшееся открытие именно так. Подобно искусителю, я предлагаю попробовать самый последний запретный плод, и верю, что это откроет новую эру в познании добра и зла. Но также я хочу процитировать высказывания человека, чье имя напрямую связано с идеями любви, милосердия и прощения врагов... — В руках у него вдруг появилась крохотная книжка, и он стал с выражением читать: — Отцы ваши ели манну в пустыне и умерли. Хлеб же, который я дам, есть плоть моя, которую я отдам за жизнь мира. Тогда иудеи стали спорить между собою, говоря: как он может дать нам есть плоть свою? Иисус же сказал им: истинно, истинно говорю вам: если не будете есть плоти сына человеческого и пить крови его, то не будете иметь в себе жизни. Ибо плоть моя истинно есть пища, и кровь моя истинно есть питие. Многие из учеников его, слыша то, говорили: какие странные слова! Кто может это слушать? Но Иисус, зная сам в себе, что ученики его ропщут на то, сказал им: это ли соблазняет вас?

— Хватит! — раздался издалека крик Валерика. — Гаси людоеда!

— Гаси людоеда!!! — взревела толпа и разом подалась вперед.

Дашку страшно сдавили со всех сторон — так, что стало невозможно дышать, мобик выпал из рук и скатился по чужим плечам под ноги, в ребрах хрустнуло, и по всей груди расплылась пульсирующая боль. Даша закричала, но уже не услышала собственного голоса сквозь громовой рев толпы и беспорядочную пальбу из травматиков.

ноябрь 2007, Москва

КОНЕЦ СБОРНИКА