Леонид Каганов: дневник

Долго ли, коротко ли, дела да случаи, а все-таки повесть о Лене Сквоттер надо дописывать. Чтобы четко осознать эту необходимость, побросаю в дневник еще немного черновиков всяких разрозненных глав.

---

Часть 3. Анталия: Кастинг спутников

Возвращаться в Москву из поездок — это всегда shock. Как кухонная вытяжка над плитой — пока она работает, гула не замечаешь. Зато когда вспомнишь о ней, протянешь руку и выключишь — по всей квартире разливается блаженство райской тишины. С Москвой же всегда — shock наоборот. Пока в ней живешь и вписываешься в ее эпилептический ритм, все нормально. Но когда возвращаешься из поездки, тебя тут же со всех сторон окружает свойственное лишь Москве суетолпие и хмуророжие. И то слово, что вам сейчас почудилось, — тоже. Да такое, что хочется прямо с площади трех вокзалов уехать куда-нибудь опять.

Добравшись до квартиры, я тут же принялась составлять plan дальнейших действий. У меня остались для поиска четыре точки на глобусе: Москва, Кайлаш, Иркутск и Анталия. Здравый смысл подсказывал, что первым делом следует проверить координаты в Москве. Зато логика говорила четко: в Анталии.

Я никогда не понимала смысла idiotishe словосочетания «женская логика». Само слово «логика» — женского рода. Логика или присутствует — и тогда она женская, — или её нет вовсе — и тогда она вообще никакая. Впрочем, кому охота, могут руководствоваться каким-нибудь там мужским логиком. Я же руководствовалась нормальной женской логикой, понятной человеку любого пола. Логика состояла в том, что координаты в Москве я проверить успею всегда. Но кто знает, как изменится мой steell life после этого? А прекрасный повод съездить в Анталию безапелляционно исчезнет. Поэтому я точно выяснила, где в Москве находится нужная мне координатная точка, а затем отправилась покупать очки и солнечный крем в совершенно противоположный район — чтобы даже случайно не испортить себе поездки.

 

Вернувшись домой с очками и кремом, я приступила к решению не менее важного вопроса: кого взять в спутники? Гендерные качества потенциального спутника меня интересовали мало — куда важнее, чтобы спутник был неплохим слушателем, ну и еще пару сотен качеств. Поэтому я включила компьютер и углубилась в органайзер, где были собраны контакты моих френдов. Одних я знала со школы, с другими сотрудничала по разным проектам, некоторые попали из тусовок и дружеских компаний, но в основном конечно же большая часть приплыла в мой органайзер из далеких просторов интернета. Почти все были с пометкой online, и это означало, что в реале мы с ними еще не встречались. Впрочем, иногда это не мешает дружбе, а лишь помогает.

 

Органайзер послушно открылся на той строке, которую смотрели в последний раз. Электронной машине было совершенно наплевать, что это происходило целую вечность назад, почти две недели. Думаю, даже если бы прошло сто лет, органайзер все равно выкинул бы эту строку: Petroff Moodak. С невероятным plaisir я вычеркнула контакт Петрова. Если для электронной записной книги возможен какой-либо духовный экзорсис, то это был, несомненно, ее день.

Следующим на букву «p» у меня значился некто Phoma. О нем я знала только одно: Phoma был клинически дрянным человеком.

Phoma

Люди насочиняли огромное множество теорий, кого считать дрянным — этих теорий примерно столько же, сколько плохих людей. У каждого собственный критерион, кого считать дрянным, и дело особо запутывается тем, что ни один дрянной человек себя дрянным не считает, награждая этим качеством окружающих. Причем его теоретические выкладки тверды и последовательны. Еще в юности я была поражена оксюмороном: если верить всем, окажутся, что мерзавцы все без исключений. Разум подсказывал, что существуют люди, которые мерзавцами не являются, и именно их мнение об окружающих должно быть справедливо. Именно им и следует верить. Но жизнь опровергла мою теорию: люди, не являющиеся мерзавцами, чаще всего оказывались крайне неумелы в своих оценках мерзавцев, демонстрируя полное отсутствие интуиции и наблюдательности. Добиться от них вразумительного списка окружающих мерзавцев никогда не удавалось. И тогда я с удивлением заметила несомненную корреляцию, в которой позже уверилась абсолютно: чем дрянней человек, тем ярче и убежденней его позиция в отношении дрянных людей. И выше та энергия, которую он тратит на выявление и бичевание мерзавцев в окружающей среде. В тот момент я с удивлением поняла, что мой оксюморон эффективно решился, а диагностика мерзавцев оказалась делом элементарным. Главную помощь в этом оказывали сами мерзавцы, громко давая о себе знать.

Дрянного человека слышно издалека — он громко возмущается, какие вокруг него дрянные люди.

И одним из ярчайших представителей этого явления был Phoma. Мерзавцы, гады и подонки волновали его ум как ни что другое. Он мог часами без устали рассказывать, что окружен эгоистами, которые думают лишь о себе. Куда бы ни шел Phoma, все на его пути оказывались подлецами, давая ему поводы для новых горестных восклицаний. Продавщицы, проводницы и участковые врачи ему неизменно хамили. Кассирши, бюрократы и парковщики ежедневно пытались обмануть. Соседи старались нажиться за его счет и, похоже, приобретали себе квартиры в его подъезде исключительно с целью ему нагадить. Когда Phoma объяснял, какие мерзавцы нынешние политики, это было еще понятно. Когда Phoma рассказывал о ненависти к бродячим собакам и кошкам, регулярно справляющим в лифте его дома свой скромный верпиздих, это тоже можно было объяснить. Но Phoma регулярно становился жертвой и неживой природы — по его словам, над ним издевалось все: от московского климата до уличных банкоматов. В интернете Phoma вел пространный дневник, щедро наполняемый яростью в адрес самых разных мерзавцев.

Бывало, Phoma сочинял вполне бытовые манефесты, но основным наполнением его дневника, разумеется, была политика — как мировая, так и ее российский аппендикс. Особо плодотворными были его длиннющие статьи насчет отношений России с ближайшими русскоязычными соседями. Набегающие толпы возмущенных русскоязычных соседей оставляли в его дневнике бесчисленные комментарии, а в его душе — твердую веру, что количество подонков на Земле бесконечно.

Кем и где работает Phoma, оставалось для меня неясным, хотя диагноз «маниакально-журналистский синдром с бредом разоблачения и обширными псевдогаллюцинациями на фоне хронической желтухи прессы» я ему поставила сразу. И ошиблась — журналистом он не был. Работать профессиональным кверулянтом-журналистом и параллельно писать о том же самом в интернет-дневнике — явление невозможное даже в наш век. Журналистом он быть не мог. Несомненно одно: кем бы ни работал Phoma, его истинным призванием было кверулянтство. Недовольный политическим строем, властью, музыкой, фильмами, телепередачами, олимпиадами, давкой в трамвае, девкой за кассой, завтраком, обедом, ужином, соседями, бандитами и милицией, Phoma всегда против, обижен и оскорблен. Против него замышляют, а у него всегда есть претензия. Единственный луч света, который изредка освещает его жизнь, полную горестей и лютой борьбы с социумом — это общественная беда. Когда что-то случалось в стране или за рубежом — столкнувшийся самолет, землетрясение, восстание, теракт — длина дневниковых заметок и их частота увеличивалась десятикратно, а тон становился ликующим. Навряд ли Phoma испытывал искреннюю Die Freude по поводу упавшего самолета, скорее воспринимал любую социальную трагедию как долгожданную месть социуму от лица Вселенской Справедливости. А в этом, согласитесь, есть что-то божественное. Думаю, в человеческой популяции необходим процент профессиональных страдальцев-ворчунов, и Phoma не виноват в том, что слепой выбор судьбы пал именно на его сперматозоид.

При этом он был не очень старым человеком — ему исполнилось недавно всего тридцать, о чем все узнали из гневного поста в его дневнике: Phoma жаловался на супермаркет, рекламировавший свои якобы праздничные скидки юбилярам по предъявлению паспорта, а на деле встретивший юбиляра криво расфасованными томатами и абсолютно непраздничным хамством в ответ на справедливое замечание по поводу томатов.

В отношении меня Phoma, похоже, питал какие-то иллюзии, а может, просто считал неплохим собеседником, потому что в ICQ с ним я обычно молчала, принимая жалобы в бэкграунде рабочего стола, и лишь изредка отписывала что-то вроде «compadecere» или «с пониманием». Если у него и были другие собеседники, то, возможно, им он рассказывал, какая нечувствительная мерзавка я.

Впрочем, как бы он не относился ко мне, в качестве спутника Phoma все равно был немыслим из-за невероятного числа подонков и проблем, которые он умел к себе притягивать. Так что абсолютно зря я так долго о нем думала.

Оторвавшись от компьютера, я сходила на кухню, налила себе чашку expresso и снова принялась за поиски кандидата в спутники, решив воспользоваться методом классической случайности. Я нажала кнопку, листающую страницы органайзера, отвернулась от экрана и мысленно сосчитала до десяти. Классической случайности не вышло. Когда я вновь посмотрела на экран, курсор упирался в самую последнюю строку. Это была буква «Э», и значилась под ней Эльвира.

Эльвира

Эльвира была психологом. Разумеется, не в профессиональном смысле, а в смысле духовного состояния. Естественно, психологии она никогда и нигде не училась. Когда я при первом знакомстве имела неосторожность поинтересоваться, что она кончала, реакция Эльвиры была странной: она вздрогнула так, что все ее и без того худые конечности пришли в хаотичное движение, побледнела, отступила на шаг, открыла рот, затем сжала кулаки, глотнула, прищурилась и прошипела: «Ты это прекрати! Твои рефлекторы на меня не действуют, не действуют!!!» Разумеется, я решила, что виной тому оказалось слово «кончала», неудачно произнесенное мной и неправильно понятое Эльвирой. Лишь много позже я догадалась, что возмутил Эльвиру сам вопрос об образовании, который она истолковала как рейд ОМОНа глубоко в душу с проверкой документов. Спрашивать об образовании у Эльвиры было так же глупо, как требовать у верующего справку об окончании семинарии. Эльвира была не священником алтаря науки, а простой верующей в психологию: она регулярно посещала проповеди своей конфессии, участвовала в групповых исповедях, а на досуге зубрила ту единственную Книгу, которую было принято читать в их храме. Разумеется, при первом знакомстве она насильно вручила эту книгу и мне, взяв слово, что я ее прочту.

Книга была написана далеким заморским пророком и переведена на русский так бездарно, что из каждой фразы торчали небритые пучки артиклей. Книга сулила просветление, немыслимый карьерный рост, гармонию, здоровье и, само собой, успех на личном фронте. Который должен был вот-вот превратиться из оборонного блиндажа, куда давным-давно не забредала нога неприятеля, в настоящий развернутый фронт военных сражений.

Как и положено литературе для дебилов, книга дарила читателю свою простую картину мира. Согласно книге, наш мир управлялся одной-двумя демоническими силами, черно-белыми до умиления. Все сложнейшие законы человеческой психики объяснялись взаимодействием этих двух абстрактных демонов. В комплекте к демонам прилагалась и своя куцая математика. Это микроскопическое чучелко науки явно было пародией на школьный курс математики — оно позволяло адептам книги лишь мысленно складывать и вычитать демонические силы. В целом это напоминало детский конструктор для читателя, чей разум не в силах представить механизма сложнее, чем рычаг и водопровод. Не смотря на то, что элементалии были понятны и ребенку, по всей книге шли рисунки и схемы в лучших традициях американского научпопа.

Книгу дочитать до конца я так и не смогла, чем огорчила Эльвиру, хотя, похоже, она и не особо надеялась. Эльвира призналась, что с первого взгляда почувствовала: моя проблема в том, что моей психикой владеет не я, а паразитические отрицательные афекторы, которые мешают мне получать из природы позитивные информационные рефекторы. А потому я должна избавиться от всех своих афекторов, для чего надо сходить на Тренинг. Именно Тренинг поможет мне избавиться от комплексов и решит мои проблемы, как это случилось когда-то с Эльвирой.

Святая вера Эльвиры в Тренинг, который когда-то решил все ее проблемы, была колоссальна. Но крепко противоречила здравому смыслу: если проблемы решены, зачем продолжать ходить на тренинги столько лет подряд? Впрочем, со стороны Эльвирино излечение от проблем казалось сильным преувеличением. Честно говоря, я не знаю, какой она была до своего Тренинга. Но сколько я ее знаю, Эльвира всегда дрожала как подержанный мопед, ее конечности беспорядочно подрагивали, взгляд затравленно блуждал, стараясь не пересекаться с моим, а левое веко дергалось в такт голосу.

Все это живо напоминало случай, когда однажды мой Moodak Петров из добрых побуждений установил мне на мой компьютер программу, которая должна была дотошно следить, как работают остальные программы компьютера: что делают в данный момент, какими ресурсами пользуются, сколько памяти жрут, на что ее тратят, и не замышляют ли какого-то криминала. Разумеется, в недрах компьютера тут же наступила гражданская война и тоталитарная бюрократия: он принялся дико тормозить и зависать при каждом неожиданном действии. Петров получил внушительный распистон, шпионскую программу снял и компьютер заработал нормально. Видимо, похожую программу Эльвире поставили на тренингах, приучив беднягу постоянно наблюдать за работой собственной психики — отслеживать мотивы и искать у себя внутри причины каждого чиха.

Иными словами, Эльвира в спутники тоже не годилась. И я продолжила поиск. Вообще меня всегда удивляло такое бессмысленное занятие, как перебирание четок, но перебор людей мне так импонировал, словно в прошлой жизни я была кадровиком в госучреждении. Однако, время поджимало, а достойного спутника найдено не было. Я подошла к задаче с другого конца: прикинула, кто бы мог охотно согласиться на путешествие? Первый заядлый путешественник, который пришел на ум — Васяня по кличке Джаггер, которого я называла Нафталинчиком.

Нафталинчик

Как утверждал один химик, есть такое вещество — нафталин, и, помимо множества полезных свойств, у нафталина — как, кстати, и у йода — есть одно забавное свойство. Любой химикалий, как известно, умеет существовать в трех формах: твердой, жидкой и газообразной, переходя из одной в другую по воле температуры, давления и прочих жизненных обстоятельств. Нафталин, в отличие от нормальных химикалиев, превращается сразу из кристалла в газ, минуя жидкую форму. Он напрочь лишен удовольствия быть жидкостью! Впрочем, возможно, он не находит в этом никакого удовольствия, и быть жидкостью для нафталина хлопотно и неприятно. А, скорее всего, ему пофиг. Ведь, насколько мы знаем, нафталин не мыслит. Но речь не о нем. Нафталинчиками (или Йодами) я называю особую породу людей, чья душа переходит из пионерского состояния сразу в пенсионерское, минуя взрослый возраст. Вот, кажется, совсем недавно Васяня катался автостопом по трассе, аскал копейку на дринч, плёл фенечки, верил в любовь и все мечтал, кем станет когда вырастет — великим гитаристом, знаменитым художником или гениальным поэтом. Но так и не вырос. Пубертатные прыщики вытянулись в морщинки, под волосами, забранными в хвост, заблестела желтоватая лысина, а вместо стипендии он вот-вот начнет получать пенсию, так ни разу не подержав в руках зарплаты. Ещё вчера мелькал тут и там его потрепанный рюкзак, а завтра он будет деловито рыться в мусорном контейнере, собирая пустые бутылки и вполне еще сносную одежду и мебель, а по вечерам жаловаться на правительство, давление и цены на макароны. Все кончено. Он — Нафталинчик. Возможно, взрослое состояние стало бы для него неприятным. Скорее всего, ему пофиг. Наверняка он даже не заметит момента, когда превратится из ребенка в старика. Судя по его высказываниям в последнее время, это случится уже скоро. Ведь старость начинается в тот миг, когда человек прекращает строить планы и думать о будущем, а вместо этого садится вспоминать, как жилось раньше.

Тут я сообразила, что отправиться в путешествие с Нафталинчиком, даже пока он молод, можно только автостопом, с двумя батонами хлеба и полным отсутствием гигиены. В спутники Джаггер не годился, даже не взирая на его большой опыт путешествия по южным странам. Рядом в органайзере у меня почему-то был записан мальчик-бой Владик, хотя между ними не было абсолютно ничего общего.

Мальчик-бой

Я называла его мальчик-бой. Он был такого щуплого телосложения и с таким катастрофическим отсутствием мышц, что толщина его рук не сильно превосходила толщину его медицинской карты в районной поликлинике, куда с пеленок заносились многочисленные болезни. А эта карта была не сильно толще стекол его очков. Голосок его был тонким, а лицо он носил бледное, со следами неуместной интеллигентности и аристократизма в десятом поколении, который, вероятно и привел его организм к такому плачевному вырождению. Лишь военная кафедра в институте спасла его от медкомиссии военкомата с позорным resume «не годен».

И при всем этом у Владика было грандиознейшее хобби всей жизни — он искренне считал себя воином и обожал войну в любых проявлениях. Длинный хвостик жиденьких волос был схвачен сзади на шее камуфляжной резиночкой. Не смотря на крошечный рост, Владика легко было узнать издали по вечно камуфляжным штанам на пятнистых подтяжках, жилеточке с надписью «Mercenaries never die — they just go to Hell to regroup!», расшитой золотыми косами аксельбантов, а также тельняшке, за которую ему пару раз давали в ухо настоящие морячки. Зимой и летом он носил кряжистые военные ботинки, черный ремень с выжжеными буквами «где мы — там смерть» и пятнистую бейсболку, на козырек которой собственноручно нашил группу крови, а на затылок — три красные полоски, вряд ли подозревая, что каждая дается за тяжелое ранение.

Разумеется, в мире не существовало армии, на вооружении которой стояла бы вся эта одежда и утварь — ее изготавливали и продавали в специальных магазинах предприимчивые дельцы: исключительно для таких гражданских мальчиков-боев, которые делали стойку на грубую форму и камуфляжный цвет.

Развешенные по телу и разложенные в многочисленных карманах, у Владика постоянно при себе имелись всевозможные складные ножи из китайской жести, микроскопические фляжки, созданные, видимо, для яда разведчиков, грозди жетонов с именами несуществующих военных баз и профилями Че Гевары, пятнистые бинокли для оперного театра военных действий и неизменный муляж пистолета, который умел плевать стальным мышиным пометом первые полчаса после смены баллончика.

Разумеется, Владик являлся обладателем потрясающего количества беспорядочных но (как ему казалось) секретных знаний о военной технике, оружии и приемах рукопашного боя. И все это он круглосуточно изливал в окружающее пространство с настойчивостью городского фонтана, особенно если ему чудились поблизости внимательные уши. Любимым его занятием были, разумеется, компьютерные тактические игры. И все это органично сочеталось в нем с полным неумением определять звание по звездочкам на погонах.

Как курортный спутник, мальчик-бой Владик мог оказаться вполне милым и безобидным, к тому же оставлял мне широкие пространства для других гендерных маневров. Вовремя затыкать поток военных тайн я умела. Но единственное, что меня беспокоило, — перспектива загреметь в КПЗ на проходной аэропорта из-за какого-нибудь муляжа гранаты.

 

Я уже прикинула, какими словами быстро и безболезненно уговорить его срочно поехать со мной в Анталию, как в ICQ раздалось ржание и мне брякнулось сообщение от некого Бэкмейкера, который уже второй месяц безуспешно добивался личного знакомства.

«привет elena! када уже встретимся???» — писал Бэкмейкер.

Честно говоря, к тому моменту я уже поняла, что мне абсолютно все равно, с кем ехать в Анталию. Я решила, что это знак и опустила ладони на клавиши.

* * *

---