Леонид Каганов: дневник

11 лет назад на 80-летие Горбачева я написал стишок для газеты F5. Целью моей было сказать спасибо. Спасибо человеку, который когда-то давным-давно показал мне, ребенку, что жизнь состоит не только из школьных политинформаций, очередей за двумя видами колбасы и бесконечных школьных запретов — на неправильную музыку, неправильные джинсы, неправильные значки на курточке, неправильных поэтов Цветаеву и Гумилева на уроках литературы... Спустя десять лет мне передали, что личный референт распечатал тот мой стих и дал прочесть Горбачеву, и тот улыбался. То есть, как сказал об этом великий классик, «сказать спасибо и подать пальто» мне все-таки удалось лично при его жизни.

До Горбачева я был еще совсем маленьким советским школьником, верил, как учили, в Дело Ленина, Великий Октябрь и враждебные силы НАТО, но при этом уже хорошо понимал, в каком лживом неблагополучии мы живем в нашей самой лучшей в мире стране. Естественно, я не бывал в других странах и даже не очень понимал, что от этого теряю. Родители по роду работы не были «выездными», а отцу спецотдел его проектного института отказал даже в заслуженной путевке в Болгарию по причине неблагонадежности: двоюродная сестра отца тётя Алла была предательницей Родины — она уехала когда-то в Австрию. Зато пару раз в год по праздникам тетя Алла посылала нам большую посылку с гостинцами и старыми вещами своих детей, вот это был праздник. В тех посылках бывали цветные фотографии наших улыбающихся родственников на фоне чудес мировой архитектуры или домашнего дизайна, джинсы, свитерки и электронные игрушки наших с сестрой ровесников Мишки и Сабинки, чудеса компактной техники типа «мешочка со смехом», иностранные конфеты, разноцветные фломастеры, и даже чудо из чудес — волшебная приправа «копчёнка», одна крохотная капля которой делала вкусной тарелку любых несъедобных макарон. Лишь после Перестройки мы выясним, что это называется соевый соус. Иными словами, уже имелось понимание, что простые семьи за границей живут в каком-то сказочном быту на уровень выше, чем простая московская семья инженеров — нам решительно нечего было послать в ответ Мишке с Сабинкой, кроме писем и рисунков их же фломастерами.

Но шмотки и продукты мало меня интересовали — сыт макаронами, одет во что-то, и ладно. Гораздо большей советской неприятностью, с детства меня тяготившей, был запрет на высказывания за пределами дома. Впервые мне это объяснили в три года. Я бегал по дачной веранде и болтал все подряд слова, которые уже где-то слышал, пробуя на вкус все сочетания. Никто из взрослых не обращал на меня никакого внимания. Пока я не произнес «Брежнев полоумный». Бог ведает, где я слышал эти слова, но в семье так не говорили. Про Брежнева, вероятно, я слышал из дедушкиного телевизора, а полоумным, вероятно, в сердцах называли меня, когда я особенно не слушался. Реакция взрослых меня потрясла: вместо того, чтобы отругать, наказать или хлопнуть по попе, мне очень серьезно и по-взрослому объяснили, что никогда и ни в каком случае я не должен произносить такие гадкие слова на улице, если не хочу, чтобы маму и папу посадили в тюрьму на много лет... Из чего, кстати, мне стало заодно и понятно, что я случайно произнес какую-то запретную правду. С тех пор запреты только множились. У отца было ювелирное хобби — при помощи самодельной горелки, надфилей и лупы он иногда по выходным делал для мамы украшения — плавил и вытягивал в толстую проволоку серебряные обломки и контакты от старых реле, паял из этого колечки и сережки и инкрустировал рубинчиками из старых наручных часов. А еще он охотно чинил сломавшиеся украшения всем друзьям и знакомым. Мне объяснили, что это страшная тайна и ни в коем случае я не должен говорить об этом никому, особенно в детском саду. Потому что если милиция узнает, что папа ювелир-самоучка и у него на кухне инструменты и мастерская, его посадят в тюрьму и я его больше не увижу. Это в четыре года. Почему моего отца посадят в тюрьму в самой счастливой стране мира только за то, что у него есть горелка и крошечные плоскогубцы, я понять не мог (да и сейчас не могу), но пришлось поверить взрослым.

Короче, к приходу Горбачева я ночами уже вовсю слушал «Голос Америки», «Би-би-си» и «Немецкую волну» на радиоприемнике «Океан» в те дни, когда не справлялись глушилки воинской радиочасти в соседнем Чертановском лесу. А к уроку литературы однажды все-таки выучил не Маяковского с Тютчевым, а стих врага-белогвардейца Гумилева — к счастью, училка была тупа и не знала, кто это.

И вот после всего этого пришел Горбачев. Первым делом он разрешил себя называть просто Михаил Сергеевич. Это мне сразу понравилось. Прежде правителей не разрешалось называть по имени, не добавив сперва стандартную конструкцию из восьми слов, включающих упоминание Союза и «цэкака паэсэс». А затем начались реформы, прекратились войны в чужих землях и бесконечная ругань с другими странами. Далекая Америка внезапно перестала быть врагом и снова стала верным другом как во время войны с Гитлером — протянула руку помощи и стала присылать новые технологии, гуманитарную помощь, еду, консервы, одноразовые шприцы для борьбы со СПИДом, а также развивать совместные научные исследования и космические программы. Появились джинсы, соевый соус, Modern Talking, Wind of Changes, Виктор Цой и даже Егор Летов, и никого за кассету с ним не вызывали на товарищеский суд. И даже стало возможным съездить на целых две недели к тете Алле. И там, в этой унылой и глубоко провинциальной Австрии, уже окончательно офигеть от всего того буржуазного великолепия, что у нас в стране никогда прежде не было, но теперь уж обязательно будет. И когда родители в 1987 всерьез собирались уезжать, пока приоткрылась возможность, я один был категорически против: вы чего, у нас все же сейчас только начинается, тут такая свобода, такая музыка, такие возможности, такие книги стали издавать!

Горбачев подарил надежду, что у моей страны теперь всё впереди. И не его вина, что эта надежда прожила лет двадцать пять — тридцать. Это тоже немало для надежды.

март 2011, для газеты «F5»

Вьются флаги на аллеях, третьи сутки выходной: светлый праздник юбилея отмечаем всей страной! На Садовом, на Таганке, и во всех других местах третий день грохочут танки в поролоновых цветах! Славный праздник юбилея! От плакатов всё пестро! Вот с трибуны Мавзолея машет нам Политбюро! В телевизоре любая передача — про парад. Даже сериал «Чапаев» прерван на три дня подряд.

Слух разнесся в нашем доме — скупо, четко, по-мужски: что на праздник в «Гастрономе» выкинут филе трески! Так и есть — в отделе «Мясо» грузчик нам махнул рукой: «Становись! Примерно к часу будет грузовик с треской!» Хоть трески давали мало (в руки — строго полкило), долго очередь стояла — шумно, весело, тепло! Мы стояли, обсуждая агрессивный Вашингтон, злые происки Китая и загадочный «Айфон». Я «Айфон» не видел, правда, больно нужно мне, ага. Но читал в газете «Правда» в рубрике «оскал врага». А буквально этим летом (не кричите «чепуха»!) я компьютер с интернетом видел на ВДНХа! Наш компьютер! Настоящий! Разработанный в НИИ! Здоровенный черный ящик! Больше всех машин Земли! От него, победно рея, уходили провода в братскую страну Корею, где я не был никогда! Протянувшись проводами по поверхностям планет, у Кореи общий с нами лучший в мире интернет! Я бы глянул с интересом, я бы в интернет залез! Но нельзя — я не профессор, и не член КПСС.

Долго очередь стояла, в лицах не было тоски, хоть уже понятно стало, что не хватит всем трески. Да и хрен бы с ней, с трескою! Не хватило — и не хнычь! Мы ведь будущее строим, как поведал нам Ильич! Мы живем в Стране Советов, ненавистной для врага! Здесь у нас богатых нету! А свободы — до фига! Здесь открыты все просторы! Здесь мечты как наяву! Хоть садись на поезд скорый, путешествуй хоть в Литву! Здесь простор для всех талантов, поле для великих дел! Здесь за джинсы спекулянтов отправляют на расстрел. Пусть шипит Барак Обама: до победного конца будут строить рельсы БАМа комсомольские сердца! Мы умрем за дело мира! Наши цели так близки! Хоть вернулся я в квартиру без обещанной трески.

Папа выглядит счастливым, ходит дома босиком: целых две бутылки пива выделил ему Профком! Хватит уж одеколоном разводить «Байкал» как встарь! Пиво! Целых два талона! Завезут — и отоварь! Наш Профком сегодня добрый — так случается порой. Выдал половинку воблы — прямо нижнюю. С икрой! Это ж невообразимый дефицит по всей стране! Папа ждал ее всю зиму, очередь дошла к весне.

А сегодня в оба крана нам давали воду в дом! Потому что ветеранов проживает много в нем. Папа воевал в Ираке, в Турции и в ГДР. Знает, где зимуют раки, — на Аляске, например. В дуло пушки мирный атом папа заряжал в бою, столько раз от блока НАТО защитив страну свою!

Во дворе темнеет рано, фонарей почти что нет. Мы садимся у экрана — смотрим праздничный концерт. Вдруг в окне сверкают блики и салют гремит как встарь! Славься, славься наш великий Генеральный Секретарь! Председатель всех советов! Заниматель всех высот! Добротой твоей согретый, развивается народ! И за эту четверть века, что ты править стал у нас, жизнь простого человека стала лучше в сотни раз! Господи, какое счастье, круче счастья в мире нет, что остался ты у власти даже в восемьдесят лет! Ты ведешь в такие дали и прекрасные края! И блестят твои медали на груди, как чешуя!

...Этот сон ужасный снова поутру приснился мне. Я — спасибо Горбачеву! — не живу в такой стране. Пусть ругают вас холопы от Камчатки до Москвы — целовать начальству жопы запрещали сами вы. Пусть сегодня спорят люди, что могло и лучше быть. Но история рассудит, и потомкам не забыть, как у нас в стране огромной, дышащей едва-едва, был однажды честный, скромный, и не понятый глава. То, что сделано — не мелочь, все, что было — не во вред. Счастья, Михаил Сергеич. Счастья вам и долгих лет.