Леонид Каганов: дневник

Раз уж такой шум в интернете на эту тему, вынесу маленькую главку романа.

Дарья Филипповна пришла на вокзал задумчивая и расстроенная. Я тоже после всех этих troubles была не слишком frеsh, поэтому поначалу мы молчали, и я думала, что это в унисон. Однако если моё настроение было усталым, то Даша оказалась активна и явно желала поделиться эмоциями. Мне этого не хотелось. Поезд все не ехал, хотя часы уже показывали лишние три минуты.

Я пока стала глядеть в низкое вечернее небо, больше похожее на брезентовую крышу в маскировочных пятнах облаков, растянутую над Москвой. Крыша держалась прочно, а затем поехала, все ускоряясь. Вскоре под полом начали вызывающе лязгать колеса — им было все равно, где лязгать, хоть в сидячем вагоне, хоть в «люксе». Я прошла по вагону, но клозеты все еще были заперты. Поинтересовавшись у скуластой проводницы, когда они откроются, я получила равнодушный взгляд и процеженное сквозь зубы «ждите...» Ничего иного я и не ждала даже в люксе. Я вернулась в купе и посмотрела на Дашу в упор.

-- Даша, я вижу, вы чем-то расстроены. Что случилось?

-- Да так, — тут же с охотой отмахнулась Даша. — Прочитала в интернете одну статью сегодня.

-- В интернете? Это зря, — мне не очень хотелось разговаривать.

-- Наверно зря, — согласилась Даша. — Но об этом надо знать!

-- О чем?

-- О бельках.

-- О чем?! — я отбросила челку и посмотрела на нее.

-- Это маленькие тюлени! — с готовностью затараторила Даша. — Была статья об их промысле, с фотографиями, как их убивают!

-- О, боже... — вырвалось у меня.

-- Это надо видеть! Я пришлю ссылку! Там такие...

-- Ну, диктуйте свою ссылку, — я вынула смартфон.

Несколько долгих минут процессор соревновался в слабости с интернет-волнами, но наконец стали появляться фотки.

-- Дарья, но ведь этой статье пять лет... — вспомнила я.

-- Правда? — растерялась Даша, но быстро опомнилась: — А ничего не изменилось! По-прежнему идет промысел бельков!

Я посмотрела на нее с удивлением.

-- Дарья, а ведь позавчера на наших глазах под троллейбусом погиб живой мужик, почти что наш с вами знакомый. Вы так не переживали. В чем дело? В фотках, сделанных умелой рукой? Хотите найдем в сети позавчерашние из-под троллейбуса, наверняка их уже размазали по Ютубам и сверстали по блогам все те [мудаки], что толпились вокруг с мобилками...

Дарья помотала головой.

-- Тут несчастный случай, а там — убивают беззащитных. Там идет промысел! Вы, Илена, не поймете...

Промысел... Я задумалась. Колеса поезда всегда навевают на меня какое-то философское состояние.

-- Почему не пойму? Мне очень неприятно читать эту статью и видеть эти фотки. И мне очень жалко бельков. Честное слово. А кому их не жалко? Всем жалко. Разве нормальный человек станет голосовать за убийство белька? Вопрос в другом. Скажите, Дарья, вы об этом мне здесь, в купе поезда, рассказали для чего? Чтобы испортить мое настроение окончательно? Или думаете, что я могу как-то повлиять на промысел бельков?

Она помотала головой.

-- Может, вы хотели услышать мое мнение?

-- Конечно.

-- Ну тогда слушайте, Дарья. Вот вам мое мнение. Это все очень печально и трогательно. Но только если рассуждать о бессмертном человеке, который оборвал жизнь бессмертного белька. В [ситуации], когда и тот и другой обязательно умрут своей смертью в самое ближайшее по меркам космоса время, слегка теряется градус траура, не находите? Мир, где мы живем, целиком соткан из смерти. Мы — бесконечно кипящая каша из органики, размазанной по планете тонким слоем. Каждый атом кислорода, который вы вдыхаете, Даша, — он не родился в атмосфере сам, его пукнули микробы миллиард лет назад. Каждый атом вашего тела, Даша, успел за четыре миллиарда лет неоднократно побывать растением, животным, бактерией, грибом, жуком, кораллом и бациллой. Что вы мне машете рукой? Да, ваш hand — second hand, Даша. Это сегодня вы офисный планктон, а миллиарды лет были просто планктон. Каждый ваш атом миллионы раз умирал в чьем-то теле, тысячи раз был убит, съеден и испражнен, закопан в землю и снова поднят обратно корневищами. Я понятно излагаю?

Судя по глазам Даши, о планете, обмазанной second-hand органикой, она просто никогда не задумывалась, пролистывая школьный учебник биологии, а осознать эту очевидную мысль во всей полноте была сейчас не готова.

-- Нет, — упрямо покачала головой Даша.

-- Окей. Если в материалистический бинокль нам проблема никак не смотрится, посмотрим тогда в религиозный. Вы же религиозны, Даша, я правильно догадалась? Представьте, что у вас есть пудреница, и в обеденный перерыв ее кто-то украл. Вор — подлец?

-- Подлец.

-- А теперь представьте, что пудреницу вечером по-любому украдет у вас Господь — таков порядок в здешнем офисе. Но кто-то его опередил, и украл ее у вас в обеденный перерыв. Вор — подлец?

-- Подлец, — уверенно кивнула Даша.

-- Который? Который успел раньше?

-- Чего — который? — возмутилась Даша. — Причем тут вообще дурацкие пудреницы, мы о промысле бельков говорим!

-- Представьте, что пудреница — это жизнь, и тогда...

-- Убийство — самый страшный грех! — перебила Даша. — Господь запрещает убивать!

Я усмехнулась.

-- А почему? Не потому ли, что хочет сохранить это право только за собой? Кому понравится, когда из-под носа крадут твои пудреницы?

-- Я не понимаю, о чем вы, Илена! — отрезала Даша обиженно. — Господь дарит человеку вечную жизнь после смерти!

-- А бельку?

Дарья Филипповна задумалась.

-- Что вообще называть вечной жизнью? — продолжила я. — Из чего нам сделать вывод, что обещанная жизнь после смерти — это жизнь? Разве во всех этих сказках есть хоть одно упоминание о плодах посмертной жизни? Что делают сейчас миллиарды тех, кто умер? Какое деяние совершил какой-нибудь святой посмертно? Хоть что-то он сделал? Хотя бы о чем он думает последнюю сотню лет, к каким выводам пришел?

-- Ну...

-- Без «ну». Все религии описывают посмертное существование ровно теми же словами, как мы рассказываем о шубе из белька. Белек умер, он больше не двигается и не издает звуков, зато шуба его теперь вечна и принадлежит нам — вот она, можно пощупать.

-- Просто душа становится рядом с Господом, и в этом счастье...

-- Мы про шубу из белька? О, да, она рядом. Сливается со своим Господом — запахивается, подвязывается пояском, а руки еще в рукава продергиваются для полного слияния. Осталось только объяснить бельку, что его шуба будет счастлива находиться в такой интимной близости рядом с человеком, и в этом предназначение белька — вовремя отдать свою шубу. Если бы среди бельков удалось провести эффективную pr-кампанию по продвижению соответствующих нравственных ориентиров...

-- Но они же живут на фермах как в концлагере и ждут своей смерти! — воскликнула Даша с отчаянием.

Я пожала плечами.

-- Вся планета Земля для обитателей, включая человека, — один большой концлагерь, где живут в ожидании разделки.

-- Люди сами виноваты! — горячо возразила Даша — этот аргумент всплыл, похоже, из другой темы, на которую она уже не прочь была переключиться.

-- Вечно у вас все виноваты, кроме организаторов. Бельки наверно тоже сами виноваты, если подерутся до смерти в тесном грузовике?

Даша молчала. Я сделала паузу — долгую-долгую, чтобы она лучше поняла то, что я сейчас скажу:

-- Понимаете, Даша, кровавый промысел бельков — это жалкое подобие того промысла, в котором используют нас. Для чего это понадобилось Господу и что он шьет после из наших душ — вопрос, ответа на который никто здесь не знает. Но с подкупающей откровенностью это так и называется открытым текстом. Знаете, как?

-- Как?

-- БОЖИЙ ПРОМЫСЕЛ.

* * *