Леонид Каганов: дневник

В каждом уважающем себя городе должен быть блошиный рынок. Много блошиных рынков я повидал от Лондона и Берлина до Иерусалима и Софии. Но такого, как в Петербурге, не видел нигде. Это называется «Уделка». Выбрав погожий выходной денек, вы выходите из метро Удельная и идёте направо, за железную дорогу, вдоль нее. Сперва всё чинно: идут красивые торговые павильоны — «Всё для рыбалки», «Куртки и шапки», «Товары для дома». Это обычные магазины, здесь продают самый обычный товар по не очень даже низким ценам — в супермаркетах то же самое заметно дешевле. Затем по обе стороны прохода начинают попадаться вывески «Лучший секонд хенд из Европы». И какое-то время они чередуются с ларьками фабричных товаров. Но вы движетесь дальше. Ряды становятся всё страшнее. Вывески «Секонд хенд» пропадают — в них больше нет необходимости, с этого места секонд хенд — всё. Пусть все джинсы аккуратно развешены рядами на вешалках, но видно, что их уже носили. И начинается собственно блошиный рынок. Старинные радиолы:

Старая мебель:

Детали для велосипедов, хотя точнее будет сказать — от велосипедов:

Кальяны, фарфоровые кисы, советские эстампы, дверные ручки:

Причудливо перемешаны каски и сломанные электродрели:

Игрушки давно выросших детей со всех помоек города:

Витрина противогазов:

Арабские масляные духи — вероятно, прямые поставки из Афганистана:

А вот и коллекционные раритеты: коллекция крышечек от заграничного пива, добротно оформленная в самодельный альбом чьими-то добрыми советскими руками. Деды собирали и завещали потомкам свои сокровища:

Вот канистры, пылесосы, телевизоры... Непонятно лишь с мусорной урной: она здесь всегда стоит или ее тоже откуда-то приволокли и пытались весь день продать?

Есть даже табличка «торговля запрещена», но непонятно, к чему она тут.

Кажется, что здесь можно найти всё. Но это не так. Наоборот: это всё здесь может найти тебя. Но если ты что-то ищешь, ты этого не найдешь. Я однажды уже был проездом на Уделке — года три назад. Но не заходил так далеко: мне хватило картины, как бабы самозабвенно роются в контейнере, примеряя к своей груди чьи-то старые лифчики. Я постеснялся это даже сфотографировать и быстро ушел. В этот раз я специально приехал неспешно погулять в поисках, смогу ли я тут найти себе дешевые фабричные джинсы для перешивки под клёши, поинтересоваться вопросами профовордусов, а потом навестить Алексея Ворова, который живет в 20 минутах ходьбы. Из перечисленного успешно удалось лишь последнее. Джинсов здесь нет — ни клеш, разумеется, ни просто дешевых новых, да и возникают сомнения, новые ли здесь джинсы продают на цивильной части рынка или новая у них только наклейка. Что касается профовордусов — нет, в таких злачных местах они предпочитают не водиться. Лишь обломки неумелых попыток землян построить что-то подобное, бронзовый век:

Чем дальше, тем больше ада, вот самые далекие края рынка:

Конец воскресенья, время движется к 18, наступает время закрытия — самый жир. Продавцы ссыпают на землю с самодельных прилавков и старых раскладушек весь тот мусор, который не удалось продать за уикенд.

Самое ценное — пакуют в баулы и увозят до следующих торговых дней или запихивают в самодельные ангары, которыми окружен рынок:

На земле остаются мусорные кучи:

Всё, что приехало сюда с помоек, но не нашло покупателя даже здесь, и теперь снова вернется на помойки, потому что прятать это или увозить — себе дороже, и это понимают даже продавцы:

И тут начинается самое интересное — халява. На брошенные кучи мусора слетаются толпы граждан в поисках, чем поживиться:

Это реально ад. XXI век, 2021 год, северная столица большой страны, коронавирус. Толпы граждан роются в мусоре, выкинутом старьевщиками:

Что они там ищут? Что находят?

Что им нужно тут, этим немолодым горожанам? Диски, игрушки?

Для себя ли они ищут здесь что-то? Или надеются сами перепродать это кому-то?

Я иду обратно. Ряды становятся стройнее, барахло цивильнее, и вот я дохожу до места, где запнулся в первый раз — примерно тут бабы искали лифчики. И вот они лифчики. Старые, чужие, неизвестно с чьих сисек снятые и из какой страны сюда приехавшие. Их продают по 100 рублей. По 100 рублей. Старые чужие лифчики.

Я делаю этот последний снимок и ухожу. А из ларька выскакивает старуха-продавщица, разъяренная тем, что я что-то сфотографировал, и несется за мной, оглашая ряды воплями, предлагая мне показать свою «старую цыганскую пизду». Почему-то ей нравится эта идея, она бежит и выкрикивает свое предложение снова и снова, хотя я уже ушел далеко и делаю вид, что я тут ни при чем. Я иду и думаю, что наконец стал жертвой харрасмента, у меня теперь психологическая травма, и лет через 20 я соберусь с силами и подам на нее в суд.