Леонид Каганов: дневник

Последний год породил много эмоций (обтекаемо я начал, да?). И много эмоциональных стихов. И даже коллективных сборников. Из самых интересных проектов можно отметить сборник No War Poetry: новые стихи Дмитрия Быкова, Кабанова, Клинового, Плотова, Хайтлиной — всего 142 автора. Есть там и я, хотя я себя поэтом не называю — я всегда был сатирик-куплетист, это не поэзия. Другой интересный сборник разных авторов вышел у Фролова прямо в печатном виде — Горькая медь.

Так или иначе, практически все заметные поэты высказались. И многие произведения стали по-настоящему резонансными, их обсуждали в СМИ и сетях, постили, ругали, хвалили... Всё это рождается прямо на наших глазах, и потомкам будет что изучить. Возможно, этой эпохе они придумают своё имя: поэзия Золотого века, Серебряного, Советского, Нового и теперь Серного века, например. Ниже я собрал небольшую коллекцию — по одному стиху (старался по одному) некоторых авторов, просто для примера. Коллекция не претендует на полноту и исчерпывающий список авторов, это просто то, что особенно запомнилось лично мне за последний год:

(c) Вера Полозкова

оттого адреса мои на мхедрули, деванагари,
что в краю моем воцарились скользкие твари:
те, кто знает им имена, ждут тюрьмы, кто не знает, стоят вдоль плаца
говорят, в глаза им смотреть нельзя, а тем более — улыбаться

их машины везут разруху и муку вдовью,
их приходится заправлять человечьей кровью.
те, кто видит это, кричат мне в трубку: «но как могли вы?..»
и я делаюсь горше пепла,
белее глины

гибель всходит вслед за невежеством, аккуратно
мне самой нет больше пути обратно
все о чем я пела, что мне учить задавали на дом
выбито снарядом, накрыто «градом»

«погляди, — говорят, — весна». но цветущее тонет в дыме.
зрячих я узнаю в толпе: они стали как мел седыми.
иногда на бульварах пёстрого взору юга
мы встречаемся, и без слёз не обнять друг друга

я люблю мою землю, и я ношу о ней память в горле.
все забрали, но колыбельной одной не стёрли:
ходят кони, пою ребёнку, да над рекою:
где бы ты ни звал меня, я услышу.
и успокою.

28 апреля 2022

(c) Eli Bar-Yahalom

Господи, как хорошо было мне в этом городе.
Господи, как хорошо было мне в этом городе.
С магазинами, пахнущими добрым светом, с на каждом углу то художником, то поэтом, с ветром от турникетов, сдобой ночных багетов, с маленькой жизнью, хотя при этом сам город огромен, как шлейф кометы, с —
Погоди, но ведь это Москва?
Да, Москва, с её тёплым паровым отоплением, со злу насилием непротивлением, на каждом углу своеобразным культурным явлением, с её разнообразным таким удивительным населением.
Точно Москва?
Точно, Господи. Город-птица. Мне она до сих пор почему-то снится. Как меня угораздило так влюбиться, так пристраститься, так влипнуть, влиться, так...
А ты понимаешь, что это — столица зла?
Да, Господи. Это столица зла. Тьмы и тьмы на площади тьмы онанируют на козла. Бафомет распростёр два чёрных крыла над улицей, где подруга раньше жила. (Убежала. Мужа уберегла.) А другая подруга теперь накрыта последней буквой нетамошнего алфавита.
Тогда зачем?
Господи, незачем, повода нет. Я читаю разваливающийся интернет и вижу встающий на ноги скелет и открывающиеся шахты последних ракет, но вдруг, Господи, вдруг внезапно придёт рассвет?
Это какой, извини, рассвет?
А такой, Господи, что конец войне, что чужие земли — чужой стране, а гавнокомандующий утонет в говне, и те, кто сегодня друг с другом не, смогут внезапно опять вполне, и тогда...
Ты оχγел, сыне мой, говорит Господь. Никто не вернёт сгоревшую плоть. Не найдётся на зет такой Ctrl-зет, что нажмёшь — от смерти пропал и след, что воскреснет Буча, встанет Ирпень, обнулится выбор, с кем свет, с кем тень. Ни один Мой joбаный Нюрнберг не отменит твой двадцать первый век.
...А дворы? А бар? А стихийный ор? Китай-город, Сретенка, ля-минор?
Nevermore, говорит Господь. Nevermore.

1.10.2022

(c) Сергей Плотов

Пионерская гордость горела подобием вымпела,
Ты готов был геройски погибнуть в геройской войне
И реально жалел те народы, которым не выпало
Это трудное счастье – расти в самой лучшей стране.

Вымпел выцвел. Геройские войны – кровавое варево
Из словесной трухи и высоких идей требухи.
В небесах над тобой ни архангелов нет, ни Гагарина,
Ни того, на кого уповают, что спишет грехи.

Пролетают надежды над книжным Парижем фанеркою
И вопрос о свободе ещё на столетье закрыт.
А в серёдке души — там, где гордость была пионерская —
Только стыд за страну. Только стыд. Только ёбаный стыд.

ещё

* * *

Горизонт закрывает дым и просвета нет.
В партитуре беды не предусмотрена кода.
Грустный Бродский пишет письмо генералу Z,
Но генерал не читает писем врагов народа.

Генерал водит пальцем по пеплу краплёных карт.
Он врос в свою ставку, будто бы в грядку овощ.
Два последних союзника жизни – инсульт и инфаркт –
Увы, не спешат пока приходить на помощь.

Генерал уверен – ему помогает Марс.
Полки маршируют, приказов не понимая.
И бесконечно тянется месяц март,
Не даря надежды, но и не отнимая.

* * *

А он такой: «Там это… ждут пацаны».
А она такая: «Ну, если ждут, то беги».
А он такой: «Увидимся после войны?»
А она такая: «Ага. Себя береги».

А он такой: «Я постараюсь, мась».
А она такая: «Хотя бы ради меня».
А он такой: «Позвоню, если будет связь»
А она такая: «Пусть кончится эта фигня»

А он такой: «Ну чо, типа, будешь ждать?»
А она такая: «Куда тебя чёрт несёт?»
А он такой: «Да ладно, прорвёмся, блядь…»
Но она-то сердцем чувствует – вот и всё…

(c) Иван Клиновой

Границы пишут те, кому не надо,
Считать глазки́ картофелин впотьмах,
Ведь на парадах – полтора солдата
И мёртвые в пятнадцати томах.

Их речь звучит напыщенно и пылко,
Когда вещают нам про стык эпох,
И крестятся от пуза до затылка,
Случайно спутав «майбах» и «мой бог».

Они прогнали из пещер драконов,
Но плеть на стенке всё ещё висит,
И, напечатав парочку погонов,
Их примеряет новый чингизид

И строит планы круговой поруки,
Стройматерьялы взяв из баррикад,
Решив, что эти – будут бяки-буки,
А те – в аду за что-нибудь сгорят,

И пишет, пишет новые границы:
Заборчик, ров, очередной редут, –
А сделавшие книксен кукрыниксы
Их поутру народу продадут.

ещё

* * *

Сердце вольноотпущено или вольноотпизжено?
Слишком уж много вокруг матерьяла писчего…
Тело, квартира, город, страна – тюрьма.
Я задыхаюсь, я просто схожу с ума.

Это не горе, это усталость с бешенством
В черепе-тигле булькают, перемешиваются:
То я амёба, то ждущий взорваться атом, –
Но миротворцев НАТО не вызвать на́ дом.

То ли напиться с кем-нибудь (чтоб в развалины!);
То ли втыкать в потолок, словно рыба, вяленым;
То колумбайна хочется и обрез;
То мухожук, как в книжке, – башку под пресс.

Выйдешь курить и не можешь найти Меведицу,
Сядешь за комп и окно монитора светится…
Это бессмысленность, блядство, разруха, гнусь…
Можно я просто выйду и не вернусь?

(c) Вадим Жук

Память цепкая, как полоска скотча,
Возвращает к городу родному.
Слушаю «Седьмую симфонию» Шостаковича,
По-новому, совершенно по-другому.

Раскручивается кинолента,
Рушатся дома, взрываются мосты.
Каждая нота каждого инструмента
Кричит : Ты виноват! Ты!

ещё

* * *

Мы неуёмны, мы неспокойны.
Знайте – всегда –
Если солдат называют воинами.
Значит, беда.
Мы не привыкли плакать и каяться
Так и сейчас
Мы затеваем свой апокалипсис
Кони при нас.
Мы со снесёнными начисто крышами
Будем косить
Вот мы с ракетными косами вышли
Крыши сносить.
Вместе с пайком прахоря семимильные
Выдали нам,
Есть крематорий складной и мобильный,
Ротный бедлам.
Матери с сыном в иконном овале
Лики чисты.
Но на мечи мы перековали
Наши кресты.

(c) Дмитрий Быков

Я часто думаю: где черта,
Свинцовая, как белила,
Граница та, паляница та,
Что нас навек разделила
На тех, кто запер себя в клозет,
Где страстно ругают Запад
И любят символы в виде «зет», –
И тех, кто туда не заперт?
Проскроллив пару десятков лент,
Сейчас попаду не целясь:
Вторичный признак – ресентимент,
Первичный – неполноценность.
Всегда травили меня гурьбой,
Шушукаясь за спиною,
Не те, кому нравится быть собой,
А те, кто хотел бы – мною.

У барда N никаких проблем,
Но он неудачник в главном –
Он хочет быть поэтессой М.,
Увенчанной щедрым лавром.
Тщеславье – бешеный, жадный зов,
Гротески Калло и Гойя,
Который год батальон «Азов»
Ему не дает покоя.
У М. густой православный грим,
Но постная поэтесса
Не стала мягче, присвоив Крым:
Теперь ей нужна Одесса.
Она ругает судьбу свою,
Ей тесно в границах жанра:
Она хотела бы стать как Ю.
И скалиться кровожадно.
У Ю. – своя кривизна в судьбе,
Там тоже видна причинность:
Ей быть хотелось поэтом Б.,
Однако не получилось.
У Б. случился позорный текст
По поводу Украины,
Он сам признался, что был из тех,
Кто всюду видит руины,
Поскольку он, несмотря на пост
И грохот славы желанной,
Хотел не Нобеля взять за хвост,
А быть Мариной Иванной.

А вот она, несмотря на не-
Слиянность души и тела,
Была довольна собой вполне
И быть другой не хотела.
Не склонен к зависти только тот,
Кто мнит себя лучше прочих:
Из них выходит святой народ
Эстетов-чернорабочих.
И хоть ее нищета рвала
Безжалостными клещами,
Она всю жизнь занята была
Значительными вещами:
Не как бы ей превратить в ЗэКа
Соперника основного,
А как бы ей прокормить сынка
И выбрать лучшее слово.

На штурм и вылом чужих ворот
Кидается год за годом
Народ-подпольщик, полународ,
Боящийся стать народом.
Толпу завистников и калек
Ведет по кровавым рекам
Безликий призрак, сверхчеловек,
Считаясь сверхчеловеком.
И каждый зависть несет свою,
Бурлящую, будто Этна,
И обольщается, что в строю
Все это не так заметно.

О мрак подполья!
О взвизги крыс!
О вечный, ползучий комплекс!
Уймись, умойся, утрись, заткнись,
О стены соседа кокнись!
И пусть нас выведет в новый путь
Правитель с лицом и именем,
Герой, умеющий что-нибудь,
Довольный собой.
Как минимум.

(c) Герман Лукомников

Он изрыгал протуберанцы и
Клеймил незримого врага.
«Вы что, хотите как во Франции?» –
И мы ответили: «Ага».

Из уст подверженного мании
Неслась всё та же лабуда…
«Вы что, хотите как в Германии?» –
И мы ответили: «Ну да!»

Совсем зашёлся он в истерике,
Его конец неотвратим.
«Вы что, хотите как в Америке?» –
И мы ответили: «Хотим».

10.07.22

ещё

* * *

Люди добрые! В целом мире
Есть ли тот, кто б его нагнул?
Замочите его в сортире
И скажите: «Он утонул».

* * *

Скорее бросайте, бросайте своих,
Пока вы совсем не замучили их!

* * *

Если долго говорить,
Что, мол, можем повторить,
Всё, как говорится,
Может повториться.

* * *

Я такое написал!
Но выкладывать зассал.

* * *

– Я на казнь, друзья, пошёл.
– Пусть всё будет хорошо!

* * *

Вставай, страна огромная,
Вставай на смертный бой
С фашистской силой тёмною,
С самою, блядь, собой.

* * *

Ползёт, как трещина, история
По судьбам, странам, городам…
Какая сука нас рассорила?
Ещё не видно по плодам?

(c) Аля Хайтлина

Мы говорили:
– Этого не будет.
Так не бывает.
Но где-то в пять утра проснулись люди,
А их взрывают.

А их взрывают прямо на рассвете,
Средь мирных улиц.
И где-то плачут харьковские дети.
И где-то плачут киевские дети.
Они проснулись.

Мы говорили – нет, не повторится,
Смотри в учебник.
И чем теперь от этого отмыться,
Скажи мне, чем нам?

Малыш ревёт, ему пока обидно,
Пока все рядом.
И те, из нас, кому это не видно,
И те из нас, кому это не стыдно,
Вы стали адом.

Да, это ты, ты метишь в пятилетку
Своим снарядом.

ещё

* * *

Человеку внутри меня двадцать пять недель,
Двадцать пять недель я и хлеб ему, и постель.
И когда я сейчас рыдаю или кричу,
То чему я его учу?

Человеку внутри метро вот уже три дня,
Он не знает света, но знает запах огня.
Он лежит на полу, на пледике, а вокруг
Столько глаз и рук.

Человеку в убежище стало недавно пять,
Он уже научился в нужный момент молчать
И не ныть «мама, мультик» и «это не та еда»,
Дети быстро учатся, да.

Мне плевать, сколько лет человеку внутри кремля,
Но тотчас же должна расступиться под ним земля,
И в том месте, где это, надеюсь, произойдёт,
Ни один росток не взойдёт.

Пусть слюна его станет мылом, а кровь дерьмом,
На надгробье его напишут «и поделом»,
Ну, а дети – пусть дети снова сумеют ныть,
Это будет конец войны.

Игорь Иртеньев

Не гляди исподлобья так хмуро,
Хоть и близок прощальный пиздец,
Не такая уж дура культура,
Да и штык не такой молодец.

И пока еще жизнь теплокровна,
Как бы ни было гадко во рту,
Мы еще, блядь, воспрянем духовно,
Мы еще наберем высоту,

На такую вершину взберемся
Что лишь духа титанам под стать.
И с нее от души наебнемся,
Как умеет лишь Родина-мать.

ещё

* * *

Пульс 60, прозрачна высь
И на душе светло.
И все бы было заебись,
Когда бы не хуйло.

* * *

Иного нет уже пути
У нас, по сути,
Во всем сумели мы дойти
До самой жути.

Чтоб по челу холодный пот
Катился градом,
Чтоб малым выглядел Пол Пот
Дитем с ней рядом.

Чтоб и представить бы не смог,
Хотя б отчасти,
Я, накатавший столько строк
Об этой власти.

Для объективности надо рассмотреть и стихи поэтов, принявших сторону Z. Тут есть некоторая проблема. Потому что их крайне мало. Талантливого Z-творчества мне не удалось нагуглить в сети. Если вы знаете Z-шедевры — пришлите пожалуйста, почитаем. Только давайте ориентироваться на литературные достоинства. Я в курсе, что не все читатели вообще понимают, что неумелого в потерях слогов и рифмах типа «победа — из леса», зато часто судят по принципу «этот стих свят, потому что про Пасху».

Z-поэзия в основном представлена стихами непрофессиональных «такиям» — это такие люди, которые прибегают в комменты на любой стих со словами «так и я могу!» и тут же начинают строчить настолько неумелую пошлость на мате и глагольных окончаниях, а то и вовсе мимо рифмы и ритма, что стыдно становится всем. Впрочем, не всем — не имеющие поэтического вкуса иногда активно это форсят по сети просто «за позицию». Это не только к Z-поэзии относится, такиямы творят в сети на любой вкус.

Аналогичный жанр — видео и творчество самородков из окопа, я его часто встречаю в Z-пабликах. Тут, мягко выражаясь, пока не заметно поэтов-фронтовиков уровня Винокурова, Багрицкого, Левитанского, Окуджавы, Самойлова, Светлова или Твардовского. Дай бог, как говорится, чтобы они так же умело воевали, как владеют своей рифмой, слогом и чувством стиля.

Юнна Мориц стоит в сторонке отдельным памятником самой не себе. Но об авторе любимых детских стихов истинные джентльмены говорят либо хорошо, либо ничего.

СМИ Новороссии активно форсят Анну Ревякину: у нее симпатичная фотография и вполне годная женская лирика. Плохо сказать о ее творчестве можно лишь со зла и по политическим мотивам — чисто технически это складные традиционные стихи и образы. Другое дело, что если убрать политическую позицию (которая в её абстрактной лирике не всегда заявлена, если заранее не знать), то в длинном ряду антивоенных поэтов я бы не обратил на нее внимания — поэтесс такого уровня очень много.

Ну вот наверно и всё. Понятно, что если бы на Z-небосклоне взошла хоть сколь-нибудь яркая поэтическая звезда, её давно бы крутили по всем каналам, муниципальным сценам и пресс-конференциям.

Так что из интересной Z-поэзии я могу разве что поделиться недавней находкой:

(c) Юрий Беридзе

Вернулся друг. Откуда — не скажу.
Позвал в субботу прямо к гаражу —
и я пришел. Мы пили и молчали.
И он топорщил рыжие усы,
как будто мы у минной полосы,
и хмуро угли раздувал в мангале.
Потом разговорились — о другом,
но не о том, как было там — с врагом,
огнём, мечом и прочим, что в достатке.
О том, что — время уточним к весне —
рванём на пару в Астрахань к родне,
а может быть, к другой, что на Камчатке.
Россия, вдруг сказал он, велика —
и словно у меня снял с языка:
да, велика землею и душою.
И потому он — русский и солдат —
был там не ради славы и наград,
а потому, что там сейчас — большое.
Точнее, там великие дела:
одни давно на поводке у зла,
и рвутся выжечь всё, что есть, дотла,
другие — с ними бьются за людское...

Здесь, по крайней мере, вполне годное понимание стиля, ритма и рифмы. Хотя в аккаунт поэта ходить не советую — там уже далеко не всё так гладко с техникой стихосложения, а заодно ещё «щерится ехидно Вечный Жид» (ага, а фашисты — в Украине). Что до вышеприведенного, стих интересен как курьёз эпохи. Начинается он с загадки: «Вернулся друг. Откуда — не скажу.» Не герой умолчал — сам автор нам не скажет. Вы представляете, чтобы Симонову, Твардовскому или Друниной было стыдно признаться, откуда вернулся в 1945 их персонаж? Так смущенно говорят не про фронтовиков, а про тюрьму: «был в местах не столь отдаленных», «пришел домой уже с годами за спиной»... Это отдельная черта эпохи: в глубине души немного стыдно даже тем, кто это поддерживает. Открыто оно не проявится, но вот в таких случайных оговорках — вполне. Впрочем, это ещё можно было принять за прием или кокетство, но загадка первой строки самым смешным образом раскрывается в последней. Вы наверно знаете, а если не знаете — погуглите, дело в том, что выражение «за людское» — очень особый маркер. Так не говорят прохожие и домохозяйки, поэты и журналисты, таксисты и врачи, так не говорят в школе, спортзале, в армии и на флоте. «За людское» — современный тюремный сленг. Услышать его можно только от зэка. Что исчерпывающе характеризует героя и сполна разъясняет загадку: где был друг, каким способом попал оттуда к минной полосе, как оказался снова дома, и почему приглашает отпраздновать возвращение не на кухне, не в ресторане, не на даче, и даже не на природе как все шашлычники, а на кортках у гаража. В общем, сильный образ. Жаль только, что автор сам не понял, какая беспощадная правда сама собой рванулась наружу из-под пера. Муза не фраер, своё дело знает.

PS: Друзья, в связи с наплывом мусора в комментах я ещё раз повторю: в этом посте мы собрались обсудить стихи, написанные ПОСЛЕ 6:00 24.02.2022 по московскому времени. Так уж вышло, такая сегодня тема. Я с вами совершенно согласен, в мире есть миллионы подходящих по настроению и любимых вами стихов от Ломоносова до Пупкина, возможно мне они нравятся даже больше, чем вам, но сегодня мы обсуждаем не их. Сегодня у нас строго научная задача: изучаем отклики разных поэтов на одно событие. Можете считать меня злодеем и самодуром, но я буду удалять старые и непонятные по дате стихи, чтобы не размывать тему. Также прошу не присылать говно со словами «полюбуйтесь, какое говно». Говно пишут миллионы со всех сторон, зачем его обсуждать? Вы вспомните хорошие, мастерские стихи, которые вам самому нравятся.