Леонид Каганов: дневник

Много лет, каждый год 9 мая я пишу в дневнике пост с военными стихами фронтовиков, советских поэтов или современных. Но наверно всё-таки лучшее стихотворение о войне написал Шестаков — о том, что война это в первую очередь горе и разрушенные судьбы. Это стихотворение можно, и даже нужно повторять каждый год. Лишь внося раз от раза небольшие цензурные правки. В этом году они совсем минимальны.

 

автор — Евгений Шестаков

Победа, победа... *** ******* подрались тысячу лет назад. И два твоих прадеда, два моих деда, теряя руки, из ада в ад, теряя ноги, по Смоленской дороге по старой топали на восход, потом обратно. «... и славы ратной достигли, как грится, не посрамили! Да здравствует этот... бля... во всем мире... солоночку передайте! А вы, в платочках, тишей рыдайте. В стороночке и не группой. А вы, грудастые, идите рожайте. И постарайтесь крупных. Чтоб сразу в гвардию. Чтоб леопардию, в смысле, тигру вражьему руками башню бы отрывали... ик! хули вы передали? это перечница...»

А копеечница — это бабка, ждущая, когда выпьют. Давно откричала болотной выпью, отплакала, невернувшихся схоронила, на стенке фото братской могилой четыре штуки, были бы внуки, они б спросили, бабушка, кто вот эти четыле...

«Это Иван. Почасту был пьян, ходил враскоряку, сидел за драку, с Галей жил по второму браку, их в атаку горстку оставшуюся подняли, я письмо читала у Гали, сам писал, да послал не сам, дырка красная, девять грамм.

А это Федор. Федя мой. Помню, пару ведер несу домой, а он маленький, дайте, маменька, помогу, а сам ростом с мою ногу, тяжело, а все-ж таки ни гу-гу, несет, в сорок третьем, под новый год, шальным снарядом, с окопом рядом, говорят, ходил за водой с канистрой, тишина была, и вдруг выстрел.

А это Андрей. Все морей хотел повидать да чаек, да в танкисты послал начальник, да в танкистах не ездят долго, не «волга», до госпиталя дожил, на столе прям руки ему сложил хирург, Бранденбург, в самом уже конце, а я только что об отце такую же получила, выла.

А это Степан. Первый мой и последний. Буду, говорит, дед столетний, я те, бабке, вдую ишо на старческий посошок, сыновей народим мешок и дочек полный кулечек, ты давай-ка спрячь свой платочек, живы мы и целы пока, четыре жилистых мужика, батя с сынами, не беги с нами, не смеши знамя, не плачь, любаня моя, не плачь, мы вернемся все, будет черный грач ходить по вспаханной полосе, и четыре шапки будут висеть, мы вернемся все, по ночной росе, поплачь, любаня моя, поплачь, и гляди на нас, здесь мы все в анфас, Иван, Федор, Андрей, Степан, налей за нас которому, кто не пьян...»