Леонид Каганов http://lleo.me

ЛИМОННАЯ ПЛАНЕТА

Несмотря на герметичность телепортационного коридора, ветер ощутимо дул в лицо и нес незнакомые запахи. Дженни Маль перешагнула красную линию и почувствовала деликатный толчок, как при сходе с траволатора. Иная планета, иная гравитация. Здесь было заметно легче, чем на Ферере, но все равно гравитация была похожа на земную, несмотря на мизерный диаметр планетки. Дженни всегда в этот момент оборачивалась: за спиной оставался многолюдный зал телепорта Фереры – жители разных планет терпеливо ждали благоприятных условий для открытия рукавов в дальние места Вселенной, студенты читали на ковриках, дети резвились, опоздавшие толпились у касс, багажные роботы возили туда-сюда негабаритные грузы. А дальше, где кончался зал, за стеклом простиралась бескрайняя Ферера – жилые высотки, купола зеленеющих воздушных садов, огни рекламы, монорельсы... Рукав телепорта схлопнулся, зал исчез, и сразу прекратился сквозняк. Дженни повернулась обратно. Перед ней был местный зал прибытия, заброшенный и выкрашенный казенной краской. Металлические ограждения, две пустые таможенные будки одна за другой, выключенное информационное табло, составленные штабелем банкетки ожидания и сваленные в неопрятную кучу оградительные столбики с болтающимися петлями пыльной и выцветшей ленты. Сюда почти никто не высаживался, транзитные потоки шли в глубине хаба, пронизывая эту планетенку насквозь. Ни души. И никто не встречает.

Дженни прошагала мимо будок прямо к огромной двери с надписью «Exit» — не стеклянной, как в гражданских телепортах, а стальной, как в военных бункерах. Ее робот-чемоданчик мягко подкатился следом. Дженни вынула из-за пазухи медальон на цепочке и приложила к сканеру у двери. Дверь заурчала и послушно разъехалась. С той стороны как раз подходили двое: длинный сухой старик с мохнатыми бровями в парадном кителе, фуражке и с комендантским жетоном в руке, а рядом — черноволосый коротышка с ухоженной бородкой, окаймлявшей подбородок и рот.

— Добрый день. Дженни Маль – это я, — представилась Дженни и протянула руку старшему.

— Полковник Эрнест Гаусс, комендант базы, — отрекомендовался старик, крепко пожав ее ладонь.

— Херберт Медина, — представился чернявый коротышка, — биолог.

Гаусс нахмурил мохнатые брови и обвел суровым взглядом дверь, сомкнувшуюся за спиной Дженни.

— Кто вам открыл порт? – спросил он, раздраженно взмахнув комендантским жетоном. – У нас режимный объект, доступ только у меня.

— Инспектор ЦУБ, — напомнила Дженни, – обладает высшими полномочиями. С этого момента база переходит под мое руководство. Вы же читали приказ?

— Так точно, — хмуро кивнул полковник и сделал приглашающий жест к лифту. – Добро пожаловать.

— Хотите выбрать каюту, принять душ, отдохнуть, поесть? – предложил коротышка Херберт.

— Пока мне не от чего отдыхать, — отрезала Дженни. — Я бы хотела ознакомиться с базой и гарнизоном.

Полковник молча кивнул. Они вошли в огромный технический лифт, и Гаусс нажал кнопку «2».

— Сейчас мы на самом нижнем этаже, – пояснил он, — пятом.

— Почти в центре планетоида, – вставил Херберт. — Шучу.

— Здесь хаб телепорта, — продолжал Гаусс, — реакторы, централи и прочая механика. Этажом выше – техническая зона, склады, ремонтные цеха и стойла роботов, там люди почти не бывают. Третий этаж – жилые каюты, вы можете выбрать любую, они все пустые практически. Второй — комнаты отдыха, столовая, рабочие кабинеты, конференц-зал и оранжерея. Собственно, мы здесь...

Двери лифта открылись, и полковник указал Дженни на большую оранжерею, начинавшуюся за стеклянными дверями сразу направо от лифта.

— Мы называем ее парк, — сообщил Херберт.

Дженни приоткрыла дверь в тропическую влагу и остановилась, оглядываясь.

— Красиво, — кивнула Дженни, оглядывая бескрайний ярко освещенный зал, заросший, как джунгли, зеленью, оборудованный дорожками и скамейками. Под ближайшей скамейкой валялся забытый кем-то маленький плюшевый заяц, Дженни нагнулась и задумчиво подняла его. – Прямо здесь все и случилось?

— Да, — хмуро кивнул Херберт.

— И отсюда выход на поверхность? – уточнила Дженни.

— Поверхность высоко, – объяснил полковник. — Над нами еще один ярус — для заключенных. А уже над ним ярус ноль – шлюз на поверхность.

— Про заключенных первый раз слышу, – удивилась Дженни.

— А их нет, ярус нежилой, — объяснил полковник. — База была спланирована как тюремный объект в том числе. Но заключенных нет, сейчас только двое ссыльных. К ним нет претензий, и я разрешил им жить вместе со всеми... — Полковник знал, что слегка нарушил инструкцию, и пояснил: — А куда они денутся с базы? Снаружи не выжить, снизу хаб заперт. И даже если сбежать в него – все равно без документов никуда не деться.

— Так сколько человек проживает на базе?

Полковник на миг задумался.

— Восемь, — сказал он. – Прибыли вы, вчера уехал Петерсон: восемь. – Он принялся загибать пальцы: — Биолог Херберт, техник Лях. Двое ссыльных: Мигулис и Саймон. Я. Вы. Наш врач Августа Петерсон. Ну и... – он запнулся.

— Нэйджел, – подсказал Херберт.

— Нэйджел чем занимается? – уточнила Дженни.

— Он просто Нэйджел. – ответил полковник. — Он растет, ему три года.

— Так это тот ребенок, которого выкрали рециды?! – оживилась Дженни. – Он все-таки нашелся?!

Полковник покачал головой:

— Не нашелся. Роботы продолжают поиск.

— Прошло два месяца, – удивилась Дженни. — На планете не выжить и дня без воды и кислородных масок! Значит, он давно мертв?

Полковник молча смотрел на Дженни, и теперь было понятно, что он глубокий старик.

— С вашего позволения, — задумчиво произнес он, — мой вам совет. Точнее наш. Точнее, просьба от всех нас: никогда не говорите так при Августе.

* * *

В конференц-зале была электронная доска, раскладные стулья и большой стол. После объявления по общей связи все собрались быстро. Последней вошла женщина, почти ровесница Дженни. У нее было спокойное, но словно спящее лицо. Она двигалась медленно, а сев в углу, замерла, уставившись в одну точку.

Дженни взяла зайца и шагнула вперед.

— Добрый день всем присутствующим! Меня зовут Дженни Маль, я старший инспектор ЦУБ. Все вы знаете, почему я здесь. С сегодняшнего дня мы будем выстраивать новую ксенополитику с обитателями планеты. Впереди много работы, и я надеюсь, мы станем дружной командой. Сейчас нам надо познакомиться. Мы будем передавать этого зайца по кругу, и пусть каждый расскажет о себе. Начну я. Меня можно звать Дженни, мне тридцать пять, я родилась на Ферере. На Земле в Гавре получила степень магистра ксенотехнологии. В ЦУБе работаю пятнадцать лет, до этого работала в ООН. Я провела семь проектов в разных концах Вселенной, в том числе, это я выстроила отношения с зурянами. Я не хвастаюсь, но мне приятно об этом говорить. Обычно я веду тренинги, координирую штабы и подчиняюсь напрямую Совету. О том, что меня направляют сюда для полевой работы, я узнала неделю назад, и не было времени подготовиться, поэтому мне потребуется ваша помощь, чтобы войти в курс дела. Спасибо.

Она протянула зайца невзрачному мужичку в спортивном костюме.

— Меня зовут Саймон, — сказал он, бережно принимая зайца, словно боялся помять. – Мне сорок два, я родился на Земле, по профессии пилот. Отбываю восемь лет ссылки, осталось четыре с половиной. Живу в каюте 17, вы можете заходить в любой момент, я готов помогать всем, чем смогу. Что-то еще?

Он неуверенно огляделся и передал зайца полковнику Гауссу.

— Эрнест Гаусс, семьдесят лет, родился на Марсе, военный. Принимал участие в боевых операциях, кавалер ордена Галактики второй степени. Двадцать три года командую этой базой, с момента ее основания.

Он решительно передал зайца Херберту.

— Херберт, тридцать восемь, биолог, профессор университета Кальмана. На планетоиде я пять лет. Здесь очень интересная флора и очень богатая фауна, — сообщил он с сарказмом.

— Сразу договоримся, — жестко перебила Дженни, — разумную расу мы фауной не называем.

Херберт кивнул, огляделся и передал зайца высокому бородачу с живыми черными глазами в старомодных роговых очках.

— Йозеф Мигулис, — представился бородач, — журналист, родился на Земле, тридцать семь лет. Осужден на пять, осталось два. Могу быть вам полезен тем, что немного знаю язык...

— Язык рецидов? – удивилась Дженни.

— Да, — кивнул бородач. — Делать тут нечего, а от ученых осталось много отчетов и аудиозаписей, мне было интересно копаться в них... – Он задумчиво покрутил зайца и быстро передал его соседу.

Техник Лях помял зайца большими пальцами и шумно выдохнул в сторону – кажется, он был пьян.

— Ну, меня зовут Лях, я по технике, если чего починить... А родился на Проксиме. – Он недоуменно посмотрел на зайца и передал его обратно Мигулису.

Мигулис осторожно покосился на Августу, но та по-прежнему смотрела в одну точку на пол перед собой. Тогда он поймал взгляд Дженни и вернул ей зайца.

— Августа, — сказала Дженни как можно более приветливо и протянула игрушку ей. — Вы одна остались...

Августа очнулась, взяла зайца в ладонь и принялась его нежно гладить. Казалось, она снова не замечает никого. Затем она подняла на Дженни большие серые глаза.

— Одна осталась. Альфред вчера улетел. И Нэйджела все еще нет. Только его заяц.

— Хорошо, спасибо, давайте на этом закончим, я думаю, вы сегодня устали... – занервничала Дженни.

— Все думают, что я устала, — ответила Августа, снова глядя перед собой. – Еще все думают, что я схожу с ума. Но я держусь, мне просто тяжело. Меня зовут Августа, я родилась на Земле, выросла в католическом приюте. Мне двадцать шесть, я работаю здесь врачом. Я была замужем, у меня есть сын, он пропал, а я верю, что он всё ещё жив... Я думаю, ничем вам не смогу помочь, Дженни. Можно я уйду к себе и заберу этого зайца?

— Конечно!

В наступившей тишине Августа вышла, шагая медленно и неуклюже.

Дженни обвела взглядом собравшихся.

— Всем спасибо за первую встречу. На сегодня всё, — сообщила она. – Завтра в это же время жду вас здесь, чтобы объявить программу действий.

* * *

Через час в каюту Дженни робко постучали, а затем просунулась голова Саймона:

— Не помешаю?

— Заходите, — кивнула Дженни, откладывая планшет. – Что-то случилось?

— Ничего. – ответил Саймон. – Просто зашел спросить, может, вам что-то показать, рассказать, помочь устроиться? Вы же первый день, и вы инспектор... – добавил он заискивающе.

Дженни кивнула на кресло, приглашая сесть.

— Вы пришли и снова предложили помощь, а до этого приглашали в свою каюту 17. Саймон, я вам нравлюсь как женщина?

— Как вы могли подумать! – испугался Саймон, а затем смутился еще больше: — Я имею в виду, вы... очень яркая женщина и, конечно, всем... безусловно... должны нравиться... Но поверьте, я совершенно не это... не в этом смысле!

— Спасибо, — кивнула Дженни. – Значит, вы надеетесь, что инспектор сбросит вам срок за старание?

Саймон выпучил глаза, открыл рот и закрыл.

— Нет, Саймон, — сообщила Дженни. — ЦУБ занимается безопасностью Вселенной. Осужденными занимается Управление наказаний, это абсолютно другая структура. Я могу упомянуть в своем рапорте ваше хорошее поведение, но в Службу наказаний мой рапорт никогда не попадет — материалы ЦУБ имеют высшую секретность.

— Жаль, — вздохнул Саймон и встал. – Я тогда пойду?

— Подождите, — усмехнулась Дженни. – Поговорим, раз уж пришли. А я подумаю, можно ли что-то для вас сделать.

— Что вам рассказать? – оживился Саймон.

— Как вы догадываетесь, меня интересуют только рециды. Расскажите про них.

Саймон поморщился.

— Это такие тараканы ростом с барана. Снизу три ноги, сверху три клешни, морда пирамидкой со жвалами такими жуткими, шипастыми. – Его снова передернуло. — Они живут в норах и бегают по поверхности. И это их планета.

— Лично вы, Саймон, что о них думаете?

Саймон вздохнул и развел руками.

— Страшные, бессмысленные звери, — сказал он тихо. – Я их ненавижу. И все здесь их ненавидят и боятся. И они нас ненавидят. Только не боятся. И планету эту я ненавижу — этот проклятый ядовитый сладкий песок, этот адский климат... Я здесь три с половиной года, а кажется, что всю жизнь!

— Не пойму вас, Саймон, — удивилась Дженни. – Вы живете на подземной базе, в комфортной температуре, в компании неплохих людей: ученых, гражданских, военных. У вас игровые приставки, столовая, тренажерный зал, парк. На поверхность вам ходить не положено, вы ссыльный. Как вам удается ненавидеть планету, рецидов и сладкий песок? Вы его что, языком пробуете?

Саймон приосанился.

— Ну, во-первых, я здесь полезный член общества, полковник меня всегда выгоняет работать наружу вместе со всеми. А там дел хватает не только для роботов – они же вышки подкапывают и солнечные батареи рушат. Песок здесь везде — он просачивается на базу, сыплется из вентиляции, его разносят роботы на подошвах, пылесосы не справляются. Вы пальцем проведите по стене в лифте – вот она, желтая пыль. Это проклятые соли свинца — с ураном, торием, йодом и ещё черт знает чем, из них вся планета состоит. И не дай вам бог не сплюнуть, если почувствуете на зубах крошки и сладкий привкус. А что касается рецидов... послушайте, но они же роют! Они же роют как черти! Дурак полковник ставит заборы с колючей проволокой, но что им проволока, они же панцирные? Мы все тут живем в страхе. Вы знаете, как они унесли Нэйджела? Прокопали нору сверху до самой оранжереи! А когда он вышел поиграть – просто схватили его и унесли! Прямо на глазах матери... А их же не догнать! Они же как метеориты бронированные, и клешни у них как ножи! А он был такой толковый мальчишка... – Саймон грустно умолк.

— Вы любили Нэйджела?

— Его все любили! А как не любить? Он при нас родился, начал ползать, ходить, говорить, это первый человек, родившийся тут, мы им гордились! Я клеил с ним маленькие аэробусы...

— Все-таки о рецидах, — перевела разговор Дженни. – Зачем они это сделали? Они выставили какие-то условия?

Саймон покосился на нее удивленно.

— Да какие условия? Они ж тупое зверье! Убить кого-то – это у них геройство, чтоб потом хвастаться, чтоб свои уважали. Они же людоеды, в смысле каннибалы — друг друга жрут каждый день. А нас тем более им за честь сожрать! У нас за всю историю базы пять человек погибло! Они же глаза сожранных врагов вешают себе на головогрудь как ожерелье. А глаза висят и воняют, пока свежие. У кого больше побрякушек – тот круче. А от кого сильнее воняет – тот в расцвете сил, недавние подвиги...

Дженни посмотрела на Саймона с интересом.

— То есть, когда полковник выжигал ближайшие поселения рецидов с их женщинами и детскими коконами, вы это одобряли?

— А что ж нам было делать еще?! – вскричал Саймон. – Был шанс до заката найти Нэйджела! Мы выгнали наружу всех роботов, все трактора, все огнеметы...

— И лично вы это одобряете?

— Да кто ж... – снова вскричал Саймон, но осекся и забормотал тихо: – Нет, ну я, конечно, как ссыльный не имею права рассуждать... Мне приказал полковник – я сел в трактор и поехал. Как все. Что сказали – то и делал. Мое дело – послушание...

Он очень боялся наговорить лишнего.

— За что вы были осуждены, Саймон? – спросила Дженни задумчиво.

— Непредумышленное убийство, — буркнул он. – На самом деле несчастный случай. Я был пилотом аэробуса, туристы погибли, а мне повезло.

— За это не дают восемь.

— Ну... – Саймон замялся. – У меня был парашют, а у них нет.

— Неоказание помощи и оставление в беде?

— Там был всего один парашют, — еле слышно выдавил Саймон. – Я перепугался, когда салон вспыхнул, думал, они погибли, кто ж знал... – Он вдруг поднял на Дженни взгляд: — А что вы меня обвиняете, Дженни?!

— Я вас не обвиняла.

— Вы думаете, остальные здесь лучше? Думаете, только мы с Мигулисом ссыльные, а остальные сами сюда работать приехали, в этот тараканий ад? Лях — алкоголик, его со всех работ повыгоняли! Полковник, когда еще был генералом, утюжил города повстанцев на Венере, его Генштаб от трибунала еле отмазал! Да он и сейчас такой! – Саймон опасливо оглянулся на дверь и понизил голос: — Он же рецидам дарил зараженные радиацией полотенца, чтобы они вымирали целыми поселками! Он фашист хуже Херберта! Вы ж знаете, Херберта сюда выгнали из университета — за статьи о расовом превосходстве позвоночных над панцирными. Чуть не посадили! Петерсон – самовлюбленная тварь, гнилая душа...

— Петерсон Августа?

— Петерсон Альфред! Он улетел. Подал на развод, бросил жену и сбежал. Не могу, говорит, больше тут ни минуты, — передразнил Саймон, — я погибаю, я потерял своего ребенка, мне так тяжело, я самый несчастный, я не могу так больше жить, мне нужно себя спасать или я погибну! А она никуда убежать не может — у нее крыша поехала, Нэйджела ждет...

— Не наша работа осуждать других, — веско заметила Дженни. – Мужчины тяжелее переносят стресс. По статистике, девяносто процентов мужчин бросают семью, если ребенок погибает или серьезно заболевает, это глубокий инстинкт продолжения рода — бросить проблемную самку.

— Я бы никого не бросил в такой ситуации! – с чувством заявил Саймон. — А он всегда был эгоист! Вот вам просто пример: наша столовая, на столе общее блюдо с котлетами...

— А Августа? – быстро перебила Дженни, делая пометку в планшете.

— Августа дура сумасшедшая! Вы еще наплачетесь с ее заскоками! Ее на лечение надо сдать, но врач-то здесь она! Она ж головой поехала от горя – ходит, Нэйджела зовет, молится, чтоб вернулся, на поверхность ночами вылезает без разрешения, и бродит до утра, пока кислород не кончится — он ей мерещится за каждым кустом капусты. Говорить с ней нельзя — молчит, или плачет, или в точку смотрит.

— А Нэйджел?

— Нэйджела давно тараканы съели, это ж всем понятно!

— А Мигулис?

— Мигулис в ссылке по суду, как я! Это проклятое место, сюда по доброй воле никто не едет!

— А я?

— Что вы? – растерялся Саймон.

— Как думаете, меня тоже за провинность сослали?

— Вы инспектор, наверно по работе...

— Да, — кивнула Дженни, — по работе. И очень жалею, что меня не прислали сюда раньше. Потому что на этой планете с самого начала нужен был профессиональный ксенотехнолог. Не дожидаясь ни жертв, ни скандалов на всю мировую Сеть.

* * *

Подходя к кабинету полковника, Дженни услышала голоса из-за приоткрытой двери. Она остановилась и прислушалась.

— Августа, родная, — говорил полковник таким отеческим тоном, какого Дженни от него не ожидала. – Но у нас нет на складах мягких игрушек! Попроси Ляха, пусть выпилит из пластика...

— Нэйджелу нужны мягкие игрушки, — без интонаций повторяла Августа. – Я вчера увидела его зайца и почувствовала: он сейчас очень по нему скучает. Когда Нэйджел вернется к нам, он будет очень уставший от песка, камней и рецидов. Он захочет отдохнуть и поиграть. Пусть у него в комнате будет новый ковер с цветами и новые друзья: большой плюшевый жираф и оранжевый маго с Фереры. Закажите это, Эрнест...

— Августа, — терпеливо объяснял полковник, – давай-ка мы с тобой как бы... подождем Нэйджела и сами спросим у него. Вдруг ему захочется не жирафа, а – ну я не знаю – львенка, а лучше даже набор солдатиков? И тогда мы уж точно закажем!

— Львенка? – задумалась Августа. – Ну конечно, и львенка! Дайте, я впишу еще львенка...

— Августа, родная, — мягко отвечал полковник, — У базы лимит. Я не могу послать в диспетчерскую список игрушек вместо запчастей и продуктов – там решат, что я спятил...

Августа открыла рот и беззвучно зарыдала.

Дженни решительно вошла в кабинет. По лицу Августы лились самые настоящие слезы, ее трясло, выглядела она ужасно.

— У нас, полковник, — сказала Дженни с напором, — полный безлимит, завтра будет огромный список заказов высшей срочности. Там будут тонны ковров, расписная посуда, ткани, ящики с украшениями. И совершенно не проблема дописать плюшевого львенка для Августы, если ей нужно.

— Это же не мне! – всхлипнула Августа. – Это для Нэйджела! Вдруг он жив, вдруг он вернется? Мы должны сделать все возможное... Мы не можем просто сидеть сложа руки и просто ждать... ничего не делая...

Дженни обняла Августу за плечи.

— Августа, вы правы! Обещаю: все игрушки вашего списка будут включены в доставку. А сейчас идите к себе и отдыхайте.

— А еще можно ли... – с надеждой обернулась Августа, — можно еще меховую курточку? Там ведь, — она ткнула пальцем вверх, — ночами в пустыне минус сорок, Нэйджел был в одной маечке, он же мерзнет сейчас!

Полковник снова хотел что-то сказать, но Дженни бросила на него испепеляющий взгляд.

— Курточку закажем тоже, — уверила она, выпроваживая Августу.

Убедившись, что ее шарканье затихло вдали коридора, Дженни набросилась на полковника:

— Гаусс, что вы вообще творите? Женщина в психотравме: убили сына, сбежал муж, а вы уперлись, вам жалко выписать плюшевого жирафа? Да пусть обнимет хоть сто жирафов и плачет в каюте, пока не придет в себя! У нас проблема с планетой, а вы мне хотите добавить проблем с Августой!

Полковник Гаусс выпрямился.

— Дженни Маль, она бредит! Ее надо вернуть в реальность, а не потакать! Завтра Августа попросит карусель для Нэйджела, потом зоопарк для Нэйджела, потом школу для Нэйджела с партами и живыми одноклассниками!

— Это вы бредите! – крикнула Дженни. – Просто дайте несчастной женщине плюшевого жирафа!

— И курточку?

— И курточку! Я вижу, она достаточно вменяема, критически оценивает свое состояние и хорошо держится, чтобы не доставлять нам лишних проблем. Пока Нэйджел был жив, вы же заказывали ему одежду и игрушки, не препирались? Вот и продолжайте! Ей нужно только одно – чтобы всё шло как раньше! И это не ваша работа, полковник, убеждать несчастную мать, что ее сына больше нет — жизнь это сделает без вас.

Полковник Гаусс хмуро массировал ладонями шею.

— Может, вы и правы, Дженни, — выдавил он наконец. – Я человек военный, привык командовать здоровыми мужчинами. А вы там профессор, психолог всякий, вам виднее. Я решу, что можно сделать для Августы...

Дженни строго постучала пальцем по столу.

— Еще раз напомню, полковник, если вы невнимательно прочли приказ: всё решаю на этой базе я. Единственная причина, почему вы до сих пор здесь, а не в следственном изоляторе ЦУБа – это потому что вы мне нужны для работы с рецидами.

Полковник выпрямился во весь рост.

— Если ЦУБ мне больше не доверяет, я готов сегодня же подать рапорт об отставке!

— Э, нет! – усмехнулась Дженни. – Наломать дров и сбежать? Нет, теперь нам всем предстоит это расхлебывать!

— Что расхлебывать?!

— Вы так и не поняли? – удивилась Дженни. – Хорошо, объясню. Пересядьте, пожалуйста, на диванчик, а я займу ваше кресло, чтоб мы с вами лучше понимали наше нынешнее положение. Итак, вы сидите на базе двадцать три года.

— Саймон сидит. Я служу.

— Все это время про Ич-Шелл никто не помнит. Все знают Большой Шелл – планету с древней расой и богатой цивилизацией, там есть что посмотреть. То, что у Шелла есть малопригодный для жизни спутник, планета Ич-Шелл – помнят только астрономы.

— Это не планета, а планетоид, — поправил полковник.

— Неважно. В его глубине — транспортный хаб, каких тысячи во Вселенной. Но он жизненно необходим нашей расе, потому что Большой Шелл — вы знаете, под чьим протекторатом. Адонцы не дадут нам построить свой хаб. А других пригодных тел в этом районе нет. Без хаба мы теряем доступ ко всему рукаву Малого Магелланова Облака, а там наши территории и наши люди. Поэтому уйти мы отсюда не можем. И здесь имеется наше присутствие: гарнизон, ремонтники, пара ученых. Но тут есть жизнь. Причем разумная.

— Это не разум.

— Есть критерии разумной расы, полковник. Рециды разумны по всем критериям. И вот мир живет все эти годы в уверенности, что база — сама по себе, рециды — сами по себе, и, наверно, какие-то ученые приходят к дикарям собирать фольклор, а взамен дарят азбуку, фонарики и водяные скважины.

— Примерно так и было, пока они не сожрали фольклористов, – кивнул полковник. — Только азбука наша им ни к чему – у них врожденный язык-рефлекс, их мозг не способен выучить и десяток чужих слов, мы пытались. И скважины, кстати, мы тоже ставили — они их сами поломали и забили камнями. У них же война племен, битвы кланов, кровная месть, набеги. Пусть ни у кого не будет колодца, лишь бы у врага не было...

— Это ваша неудача в работе с рецидами, — жестко перебила Дженни.

— Моя работа – обеспечивать безопасность базы! – возразил полковник. – А они всё портят!

— Что портят?

— Вы забываете, — прорычал полковник, — что из-за ваших идиотских экологических законов мы сидим на урановой планетке без атомного реактора! И вся мощность транзитного хаба, не говоря уже о базе, питается от солнечных батарей в пустыне! У нас сорок квадратных километров солнечных батарей! И когда твари сознательно портят их и рубят кабеля, моя задача – выпускать роботов с огнеметами! Все эти годы мне никто не говорил ни слова, всех устраивало!

Дженни усмехнулась.

– В мире много событий. Бестолковая наука в заброшенной дыре, несговорчивые дикари и даже погибшие техники с лингвистами – все это в новостные топы попадает редко. Граждан мира интересуют только новости, спорт и происшествия... Но тут... похищают ребенка!

— Это не наша вина! – снова возразил полковник. – Они же постоянно роют и ломают! Мы следим, мониторим активность пустыни, у нас всюду сигнализация, тысячи датчиков, охранные роботы в патруле...

Дженни гневно ткнула пальцем в полковника:

— Вы никому не были интересны, пока не погиб ребенок! Но эта новость попала в топы! И вас заметили! И кучи блогеров всего мира бросились подключаться к датацентру базы, изучать архивы и записи, и обсуждать на весь мир, кто же вы, черт побери, такие, и что у вас тут творится! И что они видят в реальном времени с камер ваших тракторов?! Как вы едете по пустыне и убиваете туземцев!!! И все новостные ленты мира заполняются уже не новостью одной строки о пропавшем где-то на краю Галактики ребенке, а подробнейшими репортажами про войну с местной расой, шеренги роботов с огнеметами, горы сожженных панцирей в пустыне, обгорелые личинки в сожженных коконах, еще извивающиеся...

— Мы пытались найти ребенка!

— Привычными средствами! Как с теми радиоактивными полотенцами, да, полковник?

Полковник сжал зубы и некоторое время молчал.

— Какие полотенца? – спросил он наконец. – Не было полотенец.

— Это я вас должна спросить, какие!

— Кто вам эту чушь сказал? Это когда было-то! Пятнадцать лет назад, когда главного техника убили...

— В итоге, — продолжила Дженни ледяным тоном. – Весь мир, вся Вселенная стоит на ушах, клешнях, щупальцах, кто на чем, и конца скандалу нет уже второй месяц! А виноват ЦУБ! Потому что у нас под носом, оказывается, все годы идет война и бойня, гибнут наши родные дети и чужие личинки! Происходят без суда и следствия массовые казни и геноцид разумной расы! Вы в своем уме, полковник Гаусс?! У всей Вселенной возникают вопросы — к кому?

— К ЦУБу?

— Если бы только к ЦУБу! Вопросы ко всей расе землян! Потому что мы тоже подписали Пакт Гуманизма. А вы даже не представляете себе размах резонанса!

Полковник молчал.

— Вам доверили планету, полковник Гаусс. Вы больше двадцати лет работали, а довели ситуацию до катастрофы. И теперь мы будем это расхлебывать. Я — диктовать, вы – исполнять.

* * *

Дженни снова оглядела конференц-зал: все в сборе, не было только Августы. Но это и к лучшему. На доске появился слайд, загруженный Дженни.

— Начнем с азов. Первый параграф Конституции Вселенной кто помнит?

— Все расы равны, — подсказал Херберт с иронией.

— Совершенно верно, — отчеканила Дженни. – Поэтому с сегодняшнего дня на базе не должно звучать ни единого слова о неразумности рецидов. Это понятно, Херберт?

— А что сразу Херберт? Вы, инспектор, не должны меня понимать превратно. Разрешите объясниться. Я никогда не призывал к дискриминации! Но Конституция ведет речь о юридическом равенстве. А с точки зрения биологии расы космоса не могут быть равны: у них разный вес, рост, разные сроки жизни. Я даже не говорю про разное развитие цивилизаций. Но у разума много чисто биологических параметров! Например, память, способность к обучению, умение подавлять инстинкты ради сложных поведенческих стратегий. Объективные научные критерии придумал не я. Линейкой мы можем измерить рост, тестированием – способность к обучению. И получим разные цифры. Которые покажут, что расы не равны. Я вовсе не намекаю, будто слабая память...

— Именно что намекаете, Херберт! – отрезала Дженни. – Для нас, ксенополитиков, не имеет значения, что думают биологи, психологи, историки, социологи, а тем более военные. Нам не важно, правда ли, будто у рецидов плохая память и скорость мысли — в нашей профессии правды не существует. Вам надо просто вызубрить: неразумных рас не существует. Раса, если она раса, разумна по определению. А разум не измеряется тестами, он или есть или нет. Он неделим как квант!

— Кванты делятся, — заметил из угла Мигулис.

Дженни бросила на него испепеляющий взгляд.

— Я смотрю, вы совсем тут одичали. Повторяю как инспектор ЦУБ: разум – неделимая, неизмеримая величина. В религии это — душа. В синтетизме – элементаль вселенского замысла. В юридическом праве, в философии, даже вульгарном атеизме – субъект. Объясню на примере. Вы разумны, пока спите, Херберт? Вы осознаете себя? Вы много выучили во сне? Получается, днем вы разумная раса, к вечеру устали и полуразумная, а ночью – неразумная?

— На таком уровне я полемизировать не готов, — сообщил Херберт.

— С вами никто здесь не полемизирует, — ответила Дженни и вынула из-за пазухи жетон на цепочке, показав его Херберту и всем присутствующим. – Вам следует вызубрить первый параграф: все расы равны. Повторите!

— Все расы равны, — повторил Херберт.

— Прекрасно. А если равны, то мы обязаны строить дружеские отношения. Все расы – друзья. Повторяем за мной хором: «все расы друзья». Три-четыре! Все вместе!

Раздался нестройный хор голосов.

— Еще раз! Громче! Все расы друзья! Все расы друзья!

Присутствующие повторяли за Дженни несколько раз, пока она не сочла, что достаточно.

— Жаль, что нет рецидов в этой комнате, — заметил Херберт в наступившей тишине. – Им было бы полезно.

Все засмеялись.

— Вас, Херберт, как разумную расу с хорошей памятью, я попрошу запомнить этот разговор, – отчеканила Дженни. – Потому что через месяц в этой комнате будут рециды. И будут повторять «все расы друзья» вместе с нами. Это часть программы.

Собравшиеся изумленно переглянулись.

— Проблема в том, — задумчиво произнес Мигулис, — что у рецидов нет слова «друг».

— Этого не может быть! – отрезала Дженни. – Вы просто не знаете!

Мигулис погладил бородку и аккуратно выдохнул:

— В языке рецидов всего четыреста двадцать слов, — сказал он тихо. – Несложно выучить. Но понятия «друг» нет. Есть понятие врага – «чуг». И термин «аг-чуг» — по смыслу что-то вроде «временный помощник в убийстве общего врага».

— Союзник, — догадалась Дженни.

— Не совсем. Когда враг убит, твой аг-чуг сразу превращается в чуг – теперь предстоит разобраться с ним.

— Значит, нам выпадет честь подарить их языку слово «друг»! – подытожила Дженни.

Все смущенно замолчали. Мигулис покачал головой:

— У них врожденный язык. Они вылупляются с языком, памятью родителей и предков.

— Мемонаследование, — уточнил Херберт. – Как у галасимцев, адонцев и трисимметричных панцероидов Большого Шелла. Они получают с генами язык, приемы боя, нормы морали, а заодно помнят самые важные эпизоды из жизни предков своего рода.

Полковник тактично кашлянул.

— Вам, Дженни, нужно время, чтобы собрать побольше информации...

— Знание базовых принципов освобождает от изучения ненужных частностей! – отрезала Дженни. – Социальные законы едины для всех рас. В известной нам Вселенной сто восемь разумных рас. Я — магистр ксенотехнологии. Я работала с семью расами, выстроила отношения даже с зурянами! Сегодня я главный эксперт-технолог во всем ЦУБе. И я знаю, что говорю. В любой культуре есть союзники, есть привязанность к братьям, родителям...

В конференц-зале снова повисла тишина.

— Ну давайте, Мигулис, раз уж начали, чего молчите, — усмехнулся полковник.

— А почему я? – обернулся Мигулис. — Пусть Херберт объяснит, он биолог!

— А мне это зачем? – возмутился Херберт. – Есть литература по рецидам, статьи, справочники – все подробно описано, читай, не выходя из кабинета ЦУБа. Зачем мне это озвучивать? Чтоб потом в рапорте стояло, что Херберт опять фашист и оскорбляет чужую расу?

— Давайте я попробую помочь нашей Дженни! — вызвался вдруг Саймон и поднял руку. – Дело в том, что у рецидов нет привязанности к родителям – мать они сжирают, как только та перестает плодоносить, отца — как только он слабеет. Съесть отца — почетно, это выпадает не каждому, потому что потомков сотни. Лишних потомков сжирают отцы – обычно к концу засухи, когда племя доедает всех пленных рабов. Если отец был вождем – убивший вождя сам становится вождем. Любви к братьям у них тоже нет — братьев начинают жрать еще внутри кокона, и так растут: из полтысячи зародышей остается пятерка сильнейших, они и вылупляются...

— Пренатальный отбор, — уточнил Херберт. – Ни у какой другой разумной расы такого нет. В мужской отсек кокона самка закладывает около четырехсот личинок и замуровывает. Они начинают расти и драться за пищу. А пища в коконе – только они. Вырастают три-пять самых злобных... простите, сильных. Растут они внутри, уж извините за совпадение, около девяти месяцев. И вылупляются взрослыми, только встать на задние ноги и пройти ритуальный экзамен по истории рода. Детства у них нет – все обучение и школа проходит в коконе, в тесноте и драках. Биологи ставили внутрь видеожучков — возьмите записи, если не противно. Мне приходилось стоять у коконов и слышать вопли оттуда. В отсеке самок вылупляется одна: самки не воюют, у нее есть питательный пузырь, она его доедает и выползает за шесть месяцев. Самок считают недоразвитыми, панциря у них нет, за членов общества их не держат, они непрерывно строят коконы и плодоносят. На всякий случай уточню, что лично я не приветствую подобных законов природы, а выступаю против насилия, взаимной ненависти и половой дискриминации – так и укажите в рапорте.

Дженни даже слегка растерялась. Паузу нарушил Мигулис:

— Если вернуться к языку, иногда вылупляется всего один – единолуп. Единолупом быть особо почетно – вырос без братьев, сумел всех сожрать. Если вылупляются несколько, то есть перволуп – самый сильный, который пробивает выход из кокона, а за ним братья – солупы. Если кто-то из них потом убьет перволупа, он становится перелуп – убивший перволупа, тоже почетный титул...

— Хватит! – нервно перебила Дженни. — С меня довольно!

— Они, Дженни, — грустно подытожил полковник, — конечно, равная раса и очень нам друзья... Но ничего общего не найти. Поверьте тем, кто живет с ними рядом много лет.

— Почему ничего общего? – возразил Мигулис. — Кровная месть племен. Этот обычай был и у нас в древности...

— Стоп и тишина! – перебила Дженни и призывно хлопнула в ладоши. – Разговоры окончены, продолжаем работу по плану.

Она включила новый слайд:

— Времени мало, в двух словах азы технологии. Работа с чужими территориями бывает трех видов: партнерство, протекторат и марионеточное спонсирование. Первые два требуют достаточного уровня культуры, о них говорить не будем. Наш путь – третий. Рециды — примитивное общество четвертой категории с типичными проблемами. ЦУБ ведет четыре похожих проекта в разных концах Вселенной. Для примитивных мы используем стратегию «electi et impera». Для обществ индустриальных — «divide et impera». Для высших, информационных — «pressa et impera». Все схемы известны со времен Древнего Рима. Кому интересно — возьмите любой учебник по ксенотехнологии. Здесь первобытная клановая структура без власти и закона. И наш метод — electi et impera. Задача — сформировать electi. Для этого нам надо провести империализацию и выстроить вертикаль, на вершине которой будет лояльный нам вождь, следящий за своей территорией. Взамен он получает дотации — в нашем случае это простейшие предметы быта, а также поощрения самолюбию, учитывая совсем низкий класс цивилизации. Такова схема марионеточного спонсирования – невмешательство во внутренние дела с поддержкой лояльного следящего. Наша цель – чтоб он контролировал всю территорию и обеспечивал нам отсутствие угроз на ней. Для прессы это всегда называется дружбой народов. Для внутреннего пользования – гарантиями порядка. Для цивилизованного мира это единственный допустимый, а заодно самый эффективный способ прекратить нападения, подкопы и похищения людей. Альтернатива – геноцид. Но этот позорный путь никогда не применяется. Почему, полковник?

— Запрещен Пактом Гуманизма, — отрапортовал Гаусс.

— А еще потому, — веско закончила Дженни, — что это равнозначно признанию собственного неумения работать по примитивным территориям.

— Примитивные территории? – присвистнул Херберт. – Нет ли в этом расизма?

— Это научный термин из учебников, он относится к уровню общества, а не к расе. Есть высокоразвитые общества, есть примитивные. Высокоразвитая цивилизация должна обладать высокими технологиями работы с примитивными — гуманизм и толерантность. Этим мы и займемся. Для начала следует выбрать кандидатуру среди местных вождей. Кто-нибудь в курсе состояния нынешних племен и авторитетов? Или с окончанием научной работы закончились и все контакты с ними?

Собравшиеся разом зашумели.

— Херберт, ответьте вы! – потребовала Дженни. – Вы здесь ученый, вы ведете работу?

Херберт слегка растерялся.

— Работа конечно идет, — сообщил он, откашлявшись. – Но она... в общем, автоматизирована, без участия человека. Аэросъемка снимает кочевья сверху, микрожучки ползают и собирают информацию, все это пишется в базы данных, можно запросить у системы любой анализ. Вы хотите, чтоб я это сделал прямо сейчас?

— Да.

— Хорошо, я пошел за своим планшетом... – Херберт поднялся и вышел.

Полковник кашлянул.

— Вы не понимаете, Дженни, — заметил он. – У рецидов нет понятия благодарности, не говоря уже о верности. Когда им даешь подарки, они требуют больше, пока не впадут в агрессию.

— Полковник, не учите меня работать, — отмахнулась Дженни. – Читайте учебник ксенотехнологии, там все схемы расписаны по пунктам.

— Господин полковник прав, — неожиданно поддержал Мигулис. – Благодарности у них нет, они предадут как только смогут. Главное для них – свой собственный род, он у них в генетической памяти.

— И вы, Мигулис, тоже не учите меня работать.

— Кроме того, вожди постоянно жрут друг друга и меняются! – неожиданно произнес Лях.

Дженни обернулась:

— Одна из первых задач – сделать так, чтобы на примитивной территории вождь был один и никогда не менялся. Так мы получим безопасность региона.

Вернулся Херберт, на ходу копаясь в планшете. Он вывел карту на экран: два полушария, размеченные цветными областями и флажками. Заштрихованные пятна солончаков, синие точки водных источников, красные флажки, обозначающие стоянки племен и колыхающиеся огоньки в тех местах, где идут стычки.

— Самый крупный род — Хох, — заговорил Херберт, указывая пальцем, — он контролирует треть планеты, разбит на тысячи подкланов, которые постоянно грызут друг друга. Род Гтох числом поменьше, их много в наших краях, на юге. Есть род Лкох...

— Шкох, — поправил Мигулис. – Я переслушал много записей.

— Да будь они все прокляты, — отмахнулся Херберт. – В общем, тоже большой. Остальные меньше, до тысячи воинов. Вот я вывел диаграмму столбиками.

Дженни кивнула:

— Кто более дружественный к нам?

— Никто, — ответили разом все присутствующие, и от такой неожиданности переглянулись.

— С кем было меньше конфликтов?

Все молчали, Херберт пожал плечами.

— Хорошо, — продолжала Дженни, — есть информация по вождям крупных родов?

Херберт снова уткнулся в планшет, набрал несколько запросов, и на экране появилась разноцветная схема и несколько треугольных рыл, напоминавших раскрывшиеся еловые шишки.

— Почему такие фотографии плохие? – спросила Дженни.

— У микрожучков объективы быстро забиваются песком, переговоры и перемещения пишутся лучше. Да зачем вам их фотографии, они же одинаковые как тарелка с креветками...

— Херберт! – прикрикнула Дженни.

— Нет, ну правда, вы же их не различите! Я только могу сказать, что вождь Хох стар, его скоро съедят. Они живут в среднем до десяти земных лет, а ему уже одиннадцатый пошел.

— Так мало? – удивилась Дженни.

— Зато взрослеют всего за год.

— Мне казалось, они должны жить до ста, как панцероиды Большого Шелла, они же так похожи.

— Вы, главное, не ляпните такого на Большом Шелле, — усмехнулся Херберт. – Они люто ненавидят рецидов с момента, как мы их открыли. Для них это как древнему мусульманину показать обезьяну и объяснить, что человеческий род точно произошел от нее... – Херберт снова покачал головой: — Нет, это разные виды.

— Но есть гипотеза ковчега! — с жаром возразил Мигулис.

Херберт даже подпрыгнул:

— Бред! У Шелла никогда не было космических технологий, ни до Катастрофы, ни после! Вы бы еще вспомнили гипотезу расколовшейся планеты! И гипотезу божественной эвакуации! И магической телепортации!

— Телепортация бред, — согласился Мигулис. — А раскол планеты, скажем, от метеорита, по-моему вполне научная...

— Чушь! – взвился Херберт. – Вам же Петерсон, профессиональный планетолог, столько раз объяснял, а вы опять! Шелл – планета земного типа! Спутник Ич-Шелл – тяжелый планетоид из свинца и тория! Как они могут оказаться обломками одного тела?! Только полный кретин...

— Стоп и тишина! – перебила Дженни. – Вождь второго племени моложе?

Херберт пришел в себя и глянул в планшет.

— Вождь у Гтох совсем молодой, ему два года. Единолуп.

— Очень хорошо, — подытожила Дженни. – С ним и будем работать, это будет наш Сансан.

— Простите? – переспросил Мигулис.

— Общий термин для вождя примитивного общества, — объяснила Дженни. – Происходит от «сын солнца». У любых культур ниже третьего уровня верховный вождь всегда объявляет себя второй персоной мироздания: Сыном Светила, Посланником Неба или Наместником Бога. Понятно, почему он персона вторая, а не первая? — Дженни оглядела конференц-зал. — Основной закон первобытного общества — диполь власти и подчинения. Власть без подчинения не укладывается в сознание, как палка с одним концом. Поэтому вождь должен предъявить своим рабам точку собственного подчинения, даже если ее нет. Поза раба — всегда у ног, выше подданных стоит вождь, а точка подчинения вождя, значит, должна быть совсем наверху — гипотетическое продолжение вертикали власти. А наверху что? Небо, светило и божества. Это всеобщий закон. Наша задача – вклиниться в эту вертикаль: для своего народа вождь останется Сыном Света, но будет подчиняться Властелину Света. То есть — вам, полковник.

— Что?! – изумился Гаусс. – Я Властелин Света?!

— Можем придумать вам другое имя, например Санта Гаусс. Важно, что вы – комендант, авторитет, вас они знают и боятся, вас надо вклинить в диполь подчинения и замкнуть власть на себя. — Дженни снова повернулась к экрану: — Выведите мне снова карту... – Она нахмурилась и ткнула пальцем: – А поселения вокруг базы, которые вы сожгли, это были сплошь кочевья Гтох?

— Вообще они тут бегают вперемешку, — ответил Херберт. — Опасаетесь, что нас записали в кровные враги? Мы враги у всех племен, потому что другие, и у нас есть, чем поживиться. Наоборот: мы недавно доказали, что мы сильные враги, нас боятся и уважают. Вам их не понять, Дженни...

— Почему же, вполне. Значит, работаем с Гтох. Как вы их обычно вызываете пообщаться, полковник?

— Выезжаем на тракторе и вываливаем кучу тряпок — они любят тряпки и не нападают. Потом можно говорить через бронестекло.

Дженни покачала головой:

— Никакого бронестекла. Мы выйдем из трактора и пойдем пешком. Впереди пойдете вы, полковник, и будете выкрикивать то, что буду диктовать я, Мигулис будет переводить.

Все хором загалдели.

— Это невозможно! – кричал Херберт. — Пешком к ним ходили только фольклористы, и вот чем кончилось!

— Я ссыльный, а не смертник! – возмущался Мигулис. – Мне два года осталось!

— Что станет с базой, когда меня убьют? – говорил полковник.

Дженни подняла руку.

— Стоп и тишина! Я профессионал, автор учебников, и я точно знаю, что делаю. Если вы трусы, я бы обошлась без вас, но мне нельзя: самка в примитивных цивилизациях, где отбор идет через конкуренцию самцов, занимает униженное положение и ее не принято слушать. Поэтому идет полковник, я и переводчик. Сперва отправим маленького робота-парламентера с тряпками и заученными словами о том, что завтра в полдень вождь всех людей Гаусс явится провести переговоры со своим братом... как его зовут?

— Вот только не брат! — возразил Мигулис. — Брат – солуп, конкурент на всю жизнь. Солупов приходится терпеть, чтобы они продолжили род в случае гибели, но не стали причиной этой гибели! Солуп всегда пытается убить перволупа.

— Демагогия, — отмахнулась Дженни. – Схема предписывает использовать термин братья, значит будем использовать его.

Вдруг послышался голос Августы – оказалось, она незаметно вошла.

— Скажите, Дженни, — спросила Августа, глядя спокойными серыми глазами. – Могли они не убить Нэйджела, а взять в братья и растить как своего?

— Конечно, дорогая, именно так они и поступили, — ответила Дженни.

— Тогда я пойду с вами. Вдруг они расскажут про Нэйджела?

— Не завтра. В следующий раз, обещаю.

* * *

Тулф и свита пришли на место за несколько часов — было их сотни полторы. Первым делом они вырыли в песке множество ям, и половина родни спряталась там с топориками, прикрывшись раскидистыми ветками сиреневой мочалки. Дженни хладнокровно наблюдала изображения с камер, казалось, именно этого она и ждала. Решив, что пора, она сделала знак, первой надела кислородную маску, и все трое вышли из трактора. Дженни вдруг заметила, что на корме размашистой черной краской намалевано: «cucarachas muerte!».

— Это, — указала она пальцем, — стереть сегодня же.

— Зачем? — удивился Гаусс. — Они же не умеют читать.

— Это нужно не для них, а для нас. Мы люди. И должны оставаться людьми в любой ситуации. Сегодня же стереть.

— Если у нас еще будет это сегодня... — пробурчал Мигулис.

Они шли по ярко-лимонному песку. Было жарко, кондиционеры скафандров едва справлялись — местная звезда Ассанта висела над головами гигантским оранжевым шаром и палила нещадно. Тени были короткими. Вокруг сколько хватало глаз простиралась каменистая пустошь такого же лимонного цвета. Пустыня выглядела безжизненной, лишь местами блестело что-то вроде канав, усыпанных желтыми кристаллами, а по краям такой канавы обычно кудрявились здоровенные дырчатые лепестки капусты сиреневого цвета – единственная флора этой планеты: капуста, она же мочалка. Желтая пустыня продолжалась до горизонта, который казался совсем рядом, и где-то там поблескивали поля солнечных батарей.

Дженни решила, что молчание затянулось.

— В любой культуре есть традиция переговоров без оружия, — сообщила она. – Не может не быть.

— Есть и у рецидов, — охотно подтвердил Мигулис. — Одно из самых известных стихотворений поэта Архо: «Я без копья — Ты без копья — Нынче друзья». Это всё, у них короткие стихи. Перевод мой, — не без гордости сообщил Мигулис. — Рифму я добавил от себя, они не знают рифмы. Там главное в поэзии — количество слогов выдоха, каждый сопровождается ударом клешней по панцирю...

— А вы же говорили, что слова «друзья» нет? – перебила Дженни.

Мигулис смутился.

— Если переводить совсем дословно, это будет э-э-э... «ур лаз топ о-цы, гер лаз топ о-цы, вех ка-боб аг-чуг» — «я вышел из норы без копья, ты вышел из норы без копья, это в честь праздника — погиб враг, против которого мы были в заговоре».

— И сразу другой смысл, — заметил полковник Гаусс.

— Хорошая идея начать с этого стиха, — подытожила Дженни. – Гаусс произнесет любую фразу, Мигулис переведет как стих.

— Только господину полковнику надо колотить ладонью по груди, — уточнил Мигулис. – Чтобы они поняли, что это он читает. Если Тулф ответит — значит, разговор пошел на равных. А если нападет...

— Если нападет, — уточнил полковник, — вы, Дженни, даже отреагировать не успеете: у них от природы мышцы другого типа. Они стальной трос перекусывают и разгоняются до двухсот километров по песку. Человеку с ними не справиться — у гадов скорость как у пули, только роботы успевают реагировать. И я хочу заметить, что сейчас они окопались для атаки.

— Прекратите истерику, полковник, — холодно осадила его Дженни. — Делайте то, что говорит эксперт. Мы навязываем незнакомую им схему поведения, угрозы они не видят, включится любопытство.

— А если нет? — спросил Гаусс.

— Доверьтесь опыту, — повторила Дженни, — Вы двадцать лет отстреливались с базы, а я пятнадцать лет работаю с негуманоидами.

Под ногами хрустел липкий желтый песок, сверху палила безжалостная Ассанта, а вдали над самым горизонтом висел далекий тусклый диск Большого Шелла. Впереди стояли рециды в низкой стойке. Наконечники копий тускло поблескивали.

— Стоп, тишина, — негромко скомандовала Дженни и остановилась. — Держим паузу. Мигулис, ставим коробку на песок и раскладываем подарки перед собой. Медленно!

Мигулис принялся выкладывать стеклянные плошки, бусы из металлокерамики и фонарики. А Дженни рассматривала своего будущего Сансана. Вождь Тулф был самый рослый.

Усики, которыми поросла треугольная морда, были совсем еще розовые — только начали темнеть с концов. Дженни читала, что это говорит о юном возрасте – год-два. Стоял вождь на трех крепких ходовых ногах, вывернув их немного косолапо – в этой неряшливой позе чувствовалась раскованность и некое презрение к миру. Три могучие клешни верхнего пояса то неподвижно свисали вдоль туловища, то начинали почесывать туловище между хитиновыми пластинами. Тело вождя было, как у всех, опоясано плетеной сбруей из кишок и веток, только оружия на нем висело больше – маленьких метательных кольев был целый пучок, а по бокам виднелась пара местных топориков-хлыстов: острый камень, приделанный к гибкой плетеной рукоятке. В том месте, где головогрудь переходила в брюхо и служила чем-то вроде шеи, висело богатое ожерелье из нанизанных глаз – даже странно, как в таком юном возрасте он успел съесть столько врагов. Помимо ожерелья на шее вождя красовались еще две плетеные ленты: на одной висел пластиковый фонарик из тех, что дарили им когда-то пачками. На другой красовался крупный плетеный шар – то ли фляга с водой, то ли своего рода медаль, символизирующая власть. Морда вождя не выражала ничего – такая же, как у всех здесь, хитиновая треугольная пирамидка, обращенная острием вперед, с усиками, выбивающимися из-под нахлестов чешуйчатых пластин, с тремя глазами и пучком жвал на конце. Он был похож одновременно на земного броненосца и на кузнечика под сильным увеличением, если бы не три глаза, по одному на каждую грань морды. Дженни прежде никогда не работала с трисимметричными организмами, и на Большом Шелле ей тоже бывать не доводилось – вблизи они, конечно, выглядели жутко.

Ящик с подарками опустел, все дары были разложены по песку. Но рециды не спешили бросаться на драгоценности, хотя пучили глаза и нетерпеливо переминались.

Полковник хлопнул ладонью по груди и громко выкрикнул:

— Ахо!

Ответом была гробовая тишина — на приветствие никто не ответил.

— Продолжаем по плану, — спокойно произнесла Дженни. – Гаусс, декламируйте что-нибудь и колотите по груди...

Полковник на миг замешкался и забасил:

— Протокол выхода на поверхность базы... Провести визуальный осмотр через наружные камеры... Вывести трех охранных роботов в шлюз... Первый под прицелом двух других производит осмотр прилегающей территории, обращая особое внимание на неровности песка...

— Ур! Лаз! Топ! О! Цы! – выкрикивал в паузах Мигулис, тоже хлопая себя ладонью по груди. — ... Вех! Ка-боб! Аг-чун!

— Смотреть им в глаза! — яростным шепотом приказала Дженни.

Шеренга рецидов замерла в пяти метрах. Вокруг — справа, слева, за спиной — сидели в своих ямах воины и тоже ждали.

— Ахо... — вдруг негромко выдохнул вождь и снова лениво почесался.

И сразу со всех сторон послышалось:

— Ахо!!! Ахо!!! Ахо!!!

Рециды переворачивали копья, втыкая их остриями в песок.

Тулф бочком пробежал вперед, очутился перед полковником и ухватил клешней связку бус. От него удушливо несло тухлым мясом.

— Вот только так, — назидательно прошипела за спиной полковника Дженни Маль. — Сила разума, красота поэзии и точное соблюдение технологии!

Дальше переговоры шли хорошо. Дженни тихо говорила за спиной полковника, тот громко повторял, Мигулис переводил.

Тулф сперва не понимал, что от него хотят, но Дженни была терпелива и заставляла повторять одно и то же всякий раз другими словами. Наконец Тулф прекратил шевелиться и задумался – думал он явно медленней, чем двигался и жестикулировал. Его усики по всей морде подрагивали.

— Хох – чуг, — заявил он наконец.

— Чуг, — подтвердил полковник.

— Хох – чуг, Шкох – чуг, Ррох – чуг, Кжчох – чуг... – перечислял вождь. — Алоэ – чуг!

— Алоэ – означает весь, все, любое, — шепотом пояснил Мигулис.

— Чуг! – подтвердил полковник. – Алоэ – чуг, Гтох и полковник Гаусс – аг-чуг. Тулф – Сансан!

— Сансссан, — с трудом повторил вождь, пробуя незнакомое слово, смысл которого ему так долго объясняли.

— Алоэ сансссан! – воскликнул он, обвел клешнями бескрайнюю равнину, а затем ударил себя в грудь: — Санссан!!! – Он указал клешней на полковника: — Плк Гсс аг-чуг!

— Аг-чуг, — терпеливо повторил полковник Гаусс.

— Ич! – выкрикнул вождь и положил клешню на плечо полковника.

— «Ич» — означает рядом, близко, плечом к плечу, — шепотом пояснил Мигулис.

— Положите тоже руку ему на плечо! — скомандовала Дженни и полковник подчинился.

Вождь снова заговорил.

— Он говорит, что враги сильны, — объяснил Мигулис. – Просит огненный хлыст. Огнемет.

— Полковник Гаусс даст Сансану огнемет, — подсказала Дженни.

— Нет, — обернулся полковник.

— Полковник Гаусс даст Сансану огнемет! — с нажимом повторила Дженни.

Брови полковника полезли вверх.

— Инструкция ЦУБ запрещает давать дикарям оружие! – рявкнул он.

—ЦУБ здесь я, — напомнила Дженни и вынула жетон, он ярко сверкнул на солнце.

Вождь внимательно смотрел на жетон. Его усики восхищенно подрагивали.

— Пока я здесь, огнеметов у тварей не будет! – твердо сказал полковник. – Высылайте меня под трибунал, а потом делайте что хотите!

— Стоп и тишина! – прикрикнула Дженни.

Вождь вдруг оказался прямо перед ней и угрожающе поднял все три клешни. Мигулис изо всех сил залопотал что-то на местном языке.

— Аг-чуг! – произнес полковник с отчаянием и указал пальцем на Дженни. – Аг-чуг! Аг-чуг!

Дженни медленно-медленно сняла с шеи жетон и передала его полковнику. Тот недоуменно посмотрел на него и надел себе на шею.

Вождь мгновенно успокоился и вернулся на свое место перед полковником.

— Что это было? – тихо спросил полковник.

— Все хорошо, — шепнула Дженни. – Вы друзья, он защищает вас от меня. Вы перволуп, я солуп, а перелупом он мне стать не позволит. Диполь власти установлен правильно и работает как надо. Выполняйте, что я сказала!

— Полковник Гаусс даст Сансану огнемет... — пробасил Гаусс хмуро, и Мигулис начал переводить.

Когда он закончил, вождь издал вопль и вдруг пустился в пляс. Он крутился волчком, поднимая клубы песка и описывая круги как смерч, он приседал и размахивал клешнями. Вслед за ним пустились в пляс его воины. Из окопов повыскакивали спрятавшиеся и тоже начали кружиться.

— Что вы стоите, полковник? – прошипела Дженни. – Пляшите! А мы за вами.

— Как? – растерялся полковник.

Вместо ответа Дженни подняла руки и начала пританцовывать на песке. Мигулис тоже начал дергаться. Полковник разочарованно развел руки в стороны, чуть присел, едва-едва согнув коленки, поднял руки вверх и снова неловко присел. Он топтался на месте, делал наклоны и приседания, вытягивая вперед руки, как привык делать утреннюю гимнастику. На рецидов это произвело неизгладимое впечатление — они прекратили вопить, остановились, а затем принялись повторять его позы.

Сверху, с аэрокамер, полковник смотрелся школьным учителем, который вывел на зарядку свой класс. По крайней мере, так Херберт сказал Ляху, с хохотом указав на экран.

* * *

В столовой Мигулис взял коробку еды и подошел к столику, куда только что села Дженни.

— Разрешите составить компанию? – спросил Мигулис.

— Конечно, — кивнула Дженни.

Мигулис поддел край фольги, из коробки повалил пар и аппетитно запахло зеленым горошком.

— Все-таки считаю, что мне повезло, — сказал он. — Ссыльным здесь позволяют жить и питаться вместе с гарнизоном, дают интересную работу.

— За что вы осуждены, можно полюбопытствовать? – спросила Дженни.

— Журналист – одна из самых опасных профессий, – усмехнулся Мигулис. — Вторая после политики.

— И все же? – полюбопытствовала Дженни.

— Ничего достойного вашего внимания, — отмахнулся Мигулис, – авторские права. Я вам хочу сказать другое: я не верил, что ваши схемы работают, но беру свои слова обратно.

Дженни улыбнулась, показав ровные белые зубы с застрявшими кое-где частицами горошка:

— Это закон Вселенной, Йозеф. Если существа обрели разум, они социальны и живут в обществе себе подобных. А значит, у них есть система социальных договоров и традиций: месть, дружба, союзничество, благодарность, власть, подарок, доверие. В этом поле мы и работаем. Если общество отстает от нас на много веков, мы используем свое превосходство не чтобы провоцировать вооруженные конфликты и показывать силу оружия, а чтобы наладить партнерские отношения так, как это выгодно нам. Миссия высшей цивилизации — навязать свои правила игры, а не принять местные...

Внезапно в столовую вошел Лях и принялся озираться. Заметив Дженни, подбежал к столику.

— Да как вы себе это представляете?!! – вскричал он возмущенно.

— Что случилось?

— Полковник сказал, вы требуете, чтобы я подготовил огнеметы для передачи рецидам?!

— Да.

— Это оружие! – кричал Лях. — Там интеллектуальная система! Она подчиняется только человеку или роботу, выполняющему четыре закона роботехники! Огнемет невозможно дать рециду, он заблокирован от применения чужими! У нас нет прав снять блокировку!

— А, вот вы о чем, — кивнула Дженни. Она сняла с шеи жетон и протянула Ляху: — У нас есть любые права. Приложите, снимите блокировку и верните мне.

Лях ушел, потрясенно сжимая жетон.

— Мне кажется, Лях не хочет давать рецидам огнеметы, — заметил Мигулис. – И никто не хочет.

Дженни пожала плечами:

— Это необходимая часть плана. Как Сансан установит контроль над территорией, если не запугает соседей?

Мигулис снова вздохнул.

— Возьму себе еще котлету, — сказал он. – Вам принести?

— Спасибо, я сыта.

Мигулис вернулся за столик и некоторое время смаковал белковую котлету.

— Дженни, вы, конечно, большой профессионал, — продолжил он тактично, — но все-таки рециды особая раса. И я боюсь... Мы все боимся, что... Ваши схемы – они для тех рас, которые... – он с трудом подбирал слова: – больше демонстрируют свою разумность. Рециды — другие. Вот вы сказали – запугать соседей... Рецидов нельзя запугать! Вы не видели, как они бросаются с голыми клешнями на трактор под огнеметы. У них нет страха, они не ценят жизнь — ни свою, ни чужую. Потому что не верят в смерть.

— Так не бывает, — возразила Дженни.

— Здесь так. У них память предков. Они помнят, что было до их рождения, понимаете? Поэтому уверены, что жизнь циклична, и после смерти будет перерождение. Каждый из них считает себя не личностью, а бесконечным родом.

Дженни вскинула брови.

— А их не смущает параллельное существование живых родителей? Или братьев с той же памятью? А тот факт, что их воспоминания о жизни предков только до момента зачатия?

Мигулис пожал плечами.

— Такие мелочи никогда не смущали даже существ и без генетической памяти. Но если у тебя память предков длиной в несколько поколений, то вера в перерождение души непоколебима. Бессмертие и служение своему роду – это главное в их психологии. У поэта Архо было так: «Как смерть найти такую, чтоб забыть, кем был, кем есть, кем после буду быть?» Перевод мой.

— Этот Архо уважаем среди рецидов? Мы можем с ним встретиться?

Мигулис покачал головой:

— Его давно казнили.

— Как? — удивилась Дженни.

— Как казнили? Пробили в панцире дыры и засыпали внутрь соль. Одна из самых долгих и мучительных казней. Рециды большие мастера по части пыток.

— А за что его казнили? – удивилась Дженни.

— Поэт – опасная профессия, — пожал плечами Мигулис. — Вторая после журналиста. Зато он теперь национальный классик, если отозваться о нем пренебрежительно — убивают.

Дженни встала.

— Спасибо за приятную беседу, Мигулис. У меня к вам просьба: придумайте несколько лаконичных надписей на языке рецидов: «Непобедимый полководец», «Главный друг людей» и «Великий ученый». Будем поощрять нашего Сансана медальками.

— У них же нет письменности, — удивился Мигулис.

— Ох, я и забыла...

— А если сделать говорящий брелок? – воодушевился Мигулис.

— Нет, это не работает – не будешь же каждому встречному включать. Отстающие расы покупаются только на медальки.

В столовую вбежала Августа и устремилась сразу к Дженни.

— Ну что? – спросила она тревожно. – Есть новости про Нэйджела? Они что-то рассказали? Ведь он жив, жив?

— Я тоже так думаю, дорогая, — ответила Дженни. – Мы обязательно все узнаем.

* * *

Полковник сидел в своем кабинете с планшетом и мрачно переключал видеотрансляции.

— Вы опять в моем кресле, — заметила Дженни, входя. – Нет-нет, сидите, я просто напоминаю.

— Садитесь, — хмуро произнес Гаусс, вылезая из-за стола. — Знаете, Дженни, я каждый день смотрю, что там происходит, и не могу понять...

— А что там непонятного? – Дженни заглянула в его планшет. — Те, кто не пожелал сдаться Сыну Светила, Единственному Вождю всех мировых пустынь и доблестному аг-чугу Великого Небесного Вождя из крепости двуногих колдунов, у тех неприятности. В остальном всё идет хорошо.

— Мэм, — возразил полковник, — я провел поисковый рейд по ближайшим поселкам, и вы грозите мне трибуналом. А вы организовали карательную акцию с огнеметами на весь планетоид: горы трупов, толпы пленных рабов, сожженные кладки, угнанные самки, уничтоженные личинки... Как это понимать? Я имею в виду — как вы все это оформляете, так сказать, по официальным бумагам? Надеетесь, что не попадете в новости? Нет шумихи – нет геноцида?

Дженни спокойно выдержала его взгляд:

— Вы не понимаете разницы?

— Не понимаю. Буду благодарен за объяснение, — сухо сказал Гаусс.

Дженни Маль кивнула.

— Хорошо, объясню. Вы, полковник, развязали межрасовый конфликт. Высокоразвитая раса против отстающей. Позвоночные против панцирных. Это, кстати, нам еще будут долго вспоминать во всем мире. А я оказываю помощь дружественному народу по просьбе его законного вождя — в его борьбе с бандформированиями и сепаратистами. Вашей целью был террор – наказать, запугать. Моя цель — помочь законному вождю вернуть законность и установить мир во всем своем мире. Вы занимались геноцидом — уничтожали разумных существ по расовому признаку. Я помогаю местному Сансану навести, выражаясь юридически, конституционный порядок. Торговля слабым оружием не запрещена. Применяем его не мы. Если кто-то погиб, то от своих соотечественников и лишь по той причине, что не желал подчиниться местным законам. Продолжать?

— Вас понял, вопросов не имею, — зло ответил Гаусс.

— Спасибо, — в тон ему ответила Дженни. – И отныне, полковник, постарайтесь освободить кабинет и не мешать мне работать.

— Запомним этот момент, госпожа Маль, — сухо произнес полковник. – Отныне я не скажу вам ни одного слова. Все, что я считал важным, я давно сказал, и не вижу толку говорить с вами дальше. Вы инспектор ЦУБ, и я обязан подчиняться вашим приказам. Но заставить меня заговорить с вами не сможете даже вы.

— Очень хорошо, — кивнула Дженни. – Это облегчит жизнь всем нам.

— Я поговорю с ней, — произнес стоящий в дверях Херберт. – Вы так громко спорили, что я заглянул. У меня вопрос простой: о мире во всем мире. Кого они станут убивать, когда Сансан покорит все мировые пустыни?

— В каком смысле? — Дженни изогнула бровь.

— Кого они, по-вашему, будут убивать, когда все племена подчинятся Сансану, прекратятся стычки и наступит мир? Они же не вегетарианцы, госпожа Дженни, они каннибалы!

— Будем образовывать, насаждать мораль и культуру – это следующие этапы.

— Вы не поняли, Дженни. Скоростная мышца не формируется без пожирания белков, которых нет в местной капусте. Вы знаете, что такое скоростная мышца? У людей два вида мышц: гладкая мускулатура для внутренних дел, а еще скелетная, поперечно-полосатая — та поздняя находка эволюции, которая отличает нас от улитки по силе и скорости. А этим тварям природа подарила еще третий тип – скоростная сверхсильная мускулатура, сила воина, как они ее называют. Мы по сравнению с ними – слабые медленные улитки. Но формируется у них мышечный белок при поедании животного белка. А кроме капусты им жрать в пустыне нечего. Поэтому капустой питаются лишь самки и пленники, у них атрофируются скоростные мышцы. А воинам надо постоянно жрать чужое мясо, и чем больше ты убиваешь и съедаешь врагов, тем становишься сильнее. Начинают они убивать себе подобных до вылупления и продолжают, пока не одряхлеют, когда их самих сжирают более молодые. На этом строится вся их культура и мораль!

— Я в курсе и не вижу проблемы, — отрезала Дженни. – Мы взяли с Сансана клятву прекратить пытки – это первый шаг в сторону правового общества. Затем будем искоренять каннибализм.

— Но как?!

— Это вы мне должны ответить, Херберт, вы биолог. Будем искать пищевые заменители, привезем белковые синтезаторы. Я не обещала вам поднять цивилизацию с низшего четвертого уровня до первого за одну неделю! Это большая работа, большие проблемы.

Херберт с досадой махнул рукой.

— Вы недооцениваете проблемы, Дженни. Я не знаю, что у вас там в ЦУБе за шкала, но если самый низший уровень, что вы встречали, назван четвертым, то здесь вы столкнулись с пятым, а то и шестым! Это полное дно! С ними всё перепробовали за двадцать лет: они станут наглеть больше и больше, пока не выйдут из-под контроля. Уничтожил пару племен — ты сильный, к тебе уважение. Ходишь на переговоры, даришь подарки – значит, трус, проситель, заискиваешь. Это негуманоидная мораль!

— Как раз типичная гуманоидная мораль, — отрезала Дженни. – Читайте учебник.

— Вы доведете нас до катастрофы!

Дженни смерила его взглядом.

— Катастрофа, Херберт, — ваша диссертация об интеллектуальном превосходстве позвоночных рас над панцирными!

Это сработало: Херберт потух, глянул на полковника, развел руками и вышел.

— Может, и вы считаете, что позвоночные превосходят панцирных, а, полковник? – осведомилась Дженни.

Полковник всем видом показывал, что ее здесь нет: он собирал в коробку свои вещи, выдвигая ящики старинного стола.

* * *

Встреча была назначена в том же месте, но на этот раз к парламентерам присоединились Херберт и Августа. У Дженни были сомнения насчет Августы, но обещание есть обещание. К тому же технологии требовали, чтобы группа контакта с каждым разом увеличивалась — это демонстрирует вовлечение.

Ехали молча. Полковник с тех пор действительно больше не говорил с Дженни. Херберт и Мигулис глядели в иллюминаторы. Августа сидела на заднем сиденье — такая же, как каждый день: заторможенная, с безучастным лицом, устремив остановившийся взгляд в точку на своих ботинках. Дженни надеялась, что вылазка подарит Августе новые эмоции, но та по-прежнему выглядела отрешенно.

— Августа, сегодня мы обязательно спросим у вождя о судьбе Нэйджела, — не выдержала Дженни.

Августа, казалось, не слышала, и Дженни повторила.

— Не надо специально спрашивать, — тихо ответила Августа. – Нэйджел жив, я это чувствую. Когда его найдут, они первыми нам скажут.

Дженни пожала плечами и умолкла. Но Августа вдруг подняла голову:

— И спасибо вам, Дженни, за то, что делаете с планетой, — сказала она. – Теперь Нэйджелу ничего не угрожает. Его уже не убьют. Его как найдут, сразу вернут нам.

Дженни на всякий случай кивнула. Но Августа продолжала:

— Возможно, Нэйджел спрятался в коконе. Я просмотрела каждую запись видеожучков, где воины Сансана вспарывают коконы. Они всегда смотрят внутрь прежде, чем включить огнемет и уничтожить личинки. Нэйджела не было ни в одном.

Полковник заерзал на сиденье. Херберт шумно вздохнул. Не выдержал Мигулис:

— Августа, милая, неужели вы смотрите эти зверства?! Зрелище даже не для здорового человека!

— Да, — спокойно ответила Августа. – Это невыносимо. Но я должна что-то делать. Я не могу улететь с этой планеты, пока Нэйджел не найдется. Я ищу Нэйджела как только могу. Смотрю записи. Поднимаюсь ночами в пустыню, зову его, оставляю ему рисунки на песке...

— Давайте сменим тему, — нервно предложила Дженни. – Я не знала, что они убивают личинки врагов. Мы должны взять с Сансана клятву, что это прекратится!

— Дженни-Дженни... — вздохнул Мигулис. – Ну как они могут оставлять в живых личинки врагов? Самок врагов, если их не успеет убить своя же родня, угоняют в рабство, чтобы те рожали им новые кладки. Но личинок убивают всегда – ведь у них генетическая память рода...

— И что?

— Личинка вырастет и всегда будет помнить, кто она, и кто убил ее род. И она отомстит. Есть целый ритуал «ужун»: в кокон врага тайком подкидывают сильных личинок. Те вылупляются, внедряются в племя, притворяясь родными, и начинают мстить: перегрызают врагов по одному. Или выходят на контакт со своими, приводят их тайком и помогают уничтожить племя врасплох. Поэтому коконы охраняют от подкидышей, а вылупившимся устраивают обряд допроса – экзамен по истории рода. Но ужун – изощренный ритуал, иногда все-таки удается обмануть...

— Стоп и тишина! – перебила Дженни. – Приехали.

Они выгрузились из трактора и пошли вперед. Мигулис и Херберт несли две коробки с дарами. Полковник шел молча и хмуро. За полковником шла Дженни, а замыкала шествие Августа.

— Ахо! – выкрикнул полковник.

— Ахо! – откликнулся Сансан и щёлкнул клешнями.

— Ахо! – вразнобой завопили рециды и бросились потрошить ящики с подарками

Скоро все было разобрано. Тогда Сансан ударил себя клешней по головогруди и заговорил. На его шее теперь висело столько новых ожерелий с вырванными глазами, что фонарик и фляга почти утонули под ними.

— Он говорит, что ему нужно больше подарков, — перевел Мигулис и, не выдержав, добавил: – Господи, как же от него воняет даже через кислородную маску!

— Мы пришли поздравить Сансана с победой над всеми кланами и племенами... — шепотом начала Дженни, полковник монотонно повторял за ней, а Мигулис переводил, — Сансан стал самым великим вождем, другом нашего Гаусса, Хозяина Неба. Он объединил племена, остановил войны и принес планете мир. Сансан получает великую медаль – это медаль Мира. В нашем племени такую награду носят самые выдающиеся вожди, которые принесли мир народам. Это подарок. Это почетно. Это носят на шее. Все уважают. Воевать с такой медалью больше нельзя. Убивать нельзя.

Когда Мигулис закончил перевод, Дженни дала команду, и полковник вынул заранее приготовленный сувенир на атласной ленте – здоровенный золотой диск с профилем Альфреда Нобеля, который Лях накануне распечатал в мастерской на 3D-принтере, скачав где-то модельку и увеличив раза в три. Он брезгливо повесил бляху на шею вождю.

— Ахо! – заорал Сансан и пустился в восторженный пляс, а за ним бросились плясать его воины.

Они крутились, щелкали, оглушительно стрекотали, взбивали кучи песка, а время от времени наклонялись, хватали пригоршни песка клешнями и обсыпали друг дружку. Дженни приказала полковнику танцевать. Тот воздел вверх руки и пару раз для вида подвигал тазом – без малейшего, впрочем, энтузиазма.

Поплясав, Сансан покопался клешнями у себя на груди, вытянул из глубины свою плетеную круглую фляжку и надел на шею полковнику. Дженни могла только представить, какое у того сейчас было лицо под кислородной маской. Но полковник не растерялся – он громко крикнул «Ахо!» и сделал пару наклонов и приседаний с вытянутыми руками. Шар болтался у него на шее и колотил по бокам.

— Мы хотим укреплять дружбу наших народов, — продолжала Дженни. – В знак мира мы приглашаем Сансана посетить завтра наш дом. Посмотреть, как живем мы. Убедиться, что мы не хотим войны. Ну, и получить новые подарки.

Мигулис переводил долго, подбирая все новые и новые слова – видно, идея была слишком неожиданной.

Сансан несколько раз уточнил, покажут ли ему нору людей. Затем спросил, покажут ему только нору или всю планету людей, где живут победители, носящие такие же медали – видно, эта идея захватила его воображение. Потом он простосердечно уточнил, не собираются ли его там схватить и облить огнем. Дженни заверила, что так с друзьями никогда не поступают. Наконец Сансан предупредил, что придет с лучшими своими воинами, и при них будет много оружия.

Дженни охотно согласилась, но полковник отказался повторить ее слова – он просто молчал. Дженни потребовала. Полковник не реагировал.

— Полковник считает, Дженни, что вооруженные огнеметами тараканы попадут на базу только через его труп, — сообщил Мигулис и попытался пошутить: — Оказалось, теперь я умею переводить даже молчание!

Дженни потребовала, чтобы Мигулис перевел ее слова. И тот, скрепя сердце, повторил приглашение.

Сансан просиял, и снова повторился разудалый обстоятельный танец.

На этом встреча закончилась.

Первое, что сделал полковник, когда вошел в трактор – сорвал с шеи вонючий плетеный шар и зашвырнул под заднее сиденье. Люки не закрывали всю дорогу, чтобы выветрилась вонь. Все молчали, чувствуя себя измотанными.

И только когда на горизонте уже показалась неопрятная россыпь гаражей, занесенная песком и окруженная вышками, периметры колючей проволоки и возвышающаяся надо всем этим мачта с развевающимся флагом, послышался тихий-тихий всхлип. Дженни обернулась — и похолодела. Вслед за ней обернулись остальные.

Августа мелко дрожала на заднем сиденье и смотрела перед собой. Только уже не в пол, а на ладони. В ладонях она бережно сжимала плетеный шар, обмотку которого уже наполовину расплела на прутики. И теперь стало видно, вокруг чего намотаны эти плетеные кружева из побегов местной капусты – это был отполированный до блеска маленький детский череп...

Дженни резко остановила трактор. Шар выпал из ладоней Августы и укатился под сиденье. Августа обвела всех невидящими глазами, медленно распахнула дверь, спрыгнула на песок и неровными шагами заковыляла к базе, выставив перед собой ладони, словно слепая.

— Только не трогайте ее,— тихо сказал полковник, ни к кому конкретно не обращаясь.

Бросив трактор, все двинулись следом на почтительном расстоянии.

Августа шла к базе медленно, оставляя на песке длинные волочащиеся следы. Вскоре сбоку появились занесенная песком платформа от старого сломанного вездехода, затем исполинская катушка от кабеля, тоже брошенная здесь в незапамятные времена, здоровенный моток колючки и пышные заросли капусты у самого входа на базу – единственная декорация, не являвшаяся человеческим мусором. Августа остановилась и повернулась к зарослям.

— Стоп и тишина! – произнесла Дженни, и все остановились. – Что она делает?

Но Августа ничего не делала – она просто стояла и смотрела.

Когда остальные приблизились, стало видно, что перед зарослями у входа на базу сидит небольшой рецид, самка. Перед ней на песке лежал сверток капустных листьев, и в первый момент Дженни подумала, что она что-то принесла на обмен, и это — первый проблеск зарождающейся торговли.

Самка с трудом распахнула жвалы и заскрежетала – теперь стало заметно, что бок у нее распорот, и оттуда вытекает густая неопрятная слизь.

— Что она говорит? – спросила Августа.

— Говорит, что умирает, и ее род убили, просит взять личинку, — машинально перевел Мигулис.

— Ужун, — тихо произнес Херберт, но самка услышала это слово и сразу умолкла.

Полковник крепко, по-отечески обнял Августу за плечи:

— Нам надо идти, дорогая, — сказал он.

— Я ненавижу эту планету, — ответила Августа самке и зашагала к входному шлюзу. И только когда пылесосы закончили свою работу, а двери к лифтовой шахте распахнулись, она произнесла отрешенно, ни к кому не обращаясь: — То был другой череп. Я знаю, Нэйджел жив.

* * *

Сансан пришел с утра пораньше. С ним прибыло два десятка воинов с огнеметами. Полковник, видимо, сдался – он без интонаций повторял все, что просила Дженни. Гостей пустили внутрь и провели по базе – показали оранжерею, ремонтные ангары, тренажерный зал... Труднее всего оказалось объяснить что такое спорт. «Здесь люди получают радость победы без боя» — в итоге такая формулировка гостям понравилась.

Показали мастерскую, где Лях прямо на глазах у изумленного вождя распечатал из золота большую копию Звезды героя. Звезду повесили на алую ленту и надели млеющему Сансану на шею.

В столовую гостей не водили – запретила Августа, сказав, что она, как врач, категорически не допустит такого нарушения санитарных норм. Она же настояла, чтобы гости оставили свои вонючие украшения за порогом перед пылесосами, и сама же придумала формулировку, которая не встретила возражений: глаза врагов приносить нельзя — плоть врага оскорбляет жилище.

Гости почти не пахли – по крайней мере, вентиляция, включенная на всю мощь, справлялась.

Августа всем на удивление полностью отошла от шока и теперь держалась молодцом, взяв на себя множество санитарных забот. Но с гостями встречаться наотрез отказалась — заперлась у себя и не выходила, пока новые друзья не покинули базу.

Дженни заставила полковника произнести много плановых речей о дружбе, культуре и мире.

В конференц-зале Дженни, как и обещала, устроила скандирование «все расы друзья!» на обоих языках. Помимо всего прочего, такая видеозапись требовалась для первого рапорта в ЦУБ. Гостям это неожиданно понравилось, они сумели повторить незнакомые звуки, хотя в следующий миг напрочь забыли. Вождь, впрочем, два новых слова уже выучил: он вовсю именовал себя Сансан, а полковника – «Сан-Гсс».

Всем гостям раздали золотые медальки за речевку, а Сансану объяснили, что изучение новых слов – очень почетное дело, вкратце рассказали про ученых и научный прогресс, и, пока не заскучал, по-быстрому вручили заранее приготовленную медаль «Большой ученый академик» за выученные слова.

Неприятный момент возник, когда Сансан указал клешней на Дженни и спросил полковника, по какому праву он позволяет самке открывать рот в присутствии воинов. Подсказать ответ Дженни, понятное дело, не могла, а полковник молчал. На помощь пришел Мигулис – он вдруг заговорил, и на гостей его речь произвела большое впечатление. Позже он сознался, что он сказал, будто это специальная говорящая самка-воин, она очень почетная, полковнику досталась за его великие победы в деле мира, поэтому он ею гордится, заставляет везде ходить за ним и говорить вслух, чтобы все кругом видели, как он богат самыми лучшими самками.

Сансан тут же предложил поменяться самками, но ему объяснили, что это перебор.

* * *

Дни потянулись бесконечной чередой. Дженни готовила программы и отчеты, Мигулис консультировал ее по языку. Лях снова начал попивать, о чем Саймон не преминул донести Дженни. Сам он по-прежнему играл в игры в комнате отдыха. Полковник отошел от дел. У него разыгрались проблемы с давлением, и теперь он все чаще сидел по совету Августы в оранжерее на лавочке, перелистывая на планшете фотографии юности.

Августа ожила. Словно с нее разом сняли проклятие – она больше не шаркала, не смотрела в точку, а все чаще улыбалась. К ней вернулась энергия, и она нашла себе много забот, в которые с головой погрузилась. Например, она, как медик, всерьез занялась вопросами санитарии — добилась смены фильтров вентиляционной системы, которые не менялись с момента основания базы, а от роботов-уборщиков – железного графика и небывалой чистоты во всех помещениях. Песок в коридорах, на который жаловался Саймон, пропал. Помимо этого, Августа занялась кулинарией: засела за литературу, и с минимумом дополнительных продуктовых заказов сумела так перепахать рацион и меню, и так перепрограммировать поваров, что в столовой теперь вместо соевых котлет с горошком каждый день было новое фирменное блюдо. Кроме того, она проделала в лабораториях базы серию анализов и написала небольшую научную работу, доказав, что местная капуста-пустынник годится в пищу для человека после полной экстракции солей тяжелых металлов в бароклаве, многочасовой термической обработки и вымачивания в уксусе. Она сама лично пекла пироги с этой капустой – они были странными на вкус, но съедобными.

В общем, можно было подумать, что она выздоровела совершенно, если б не Нэйджел. Детский череп был похоронен с почестями у входа на базу, поставлена оградка, высажена капуста и воздвигнут большой каменный обелиск – Лях и Саймон строили его целую неделю. Но Августа так ни разу не пришла на могилу. Если вдруг заходил разговор, она с удивительным упорством продолжала твердить, что Нэйджел жив и скоро вернется. И продолжала заказывать для Нэйджела игрушки, одежду, стулья, тренажеры, краски, книги про мушкетеров. Спорить с ней было совершенно бессмысленно. «Нэйджел очень любит играть в мушкетеров, — говорила она. – Когда он вырастет, обязательно станет мушкетером...»

* * *

В очередной раз Сансан пришел через месяц. С ним явилась такая толпа воинов, что пришлось спешно придумать новое правило: в гости могут приходить столько рецидов, сколько поместится в лифт.

С собой Сансан принес свертки с гнилым мясом и настаивал, чтобы полковник разделил с ним трапезу как с братом — отведал плоть общих врагов. Дело осложнялось тем, что пировать плотью общего врага действительно было важным обычаем рецидов, а отказ от высокой чести считался оскорблением. С большим трудом удалось убедить Сансана провести церемонию пира не на базе, а снаружи. Здесь снова помогла формулировка, придуманная когда-то Августой. Дженни даже описала ее в отчете, назвав «правило Августы»: плоть врага оскорбительна для жилища, проносить врага на базу нельзя ни живого, ни мертвого, ни целого, ни по кускам. От поедания плоти у входа в шлюз тоже удалось отвертеться — пользуясь тем, что на лице кислородная маска, и не разобрать, кладет полковник куски себе в рот или брезгливо проносит мимо резиновой перчаткой и возвращает в миску.

Затем Сансан устроил перед полковником парад своих самок – он пригнал их к базе несколько сотен. Самки шли нескончаемой вереницей, по команде делая танцевальные развороты, а Сансан повторял, что тоже очень богат самками, гораздо богаче, чем Сан-Гсс. Дженни сочла это позитивным сдвигом в пользу равенства полов. Сансану была вручена заранее приготовленная медаль «Почетный гражданин Земли». Формулировка оказалась неожиданно сложной для понимания рецидами, и после долгих объяснений Мигулиса Сансан сделал вывод, что раз он полноценный гражданин, то его племя может жить прямо над базой.

Дженни объяснила всем, что это правильная идея, которая немного опередила события, потому что культурная ассимиляция тоже входит в план.

Сансану было даровано право перенести лагерь своего племени на площадку базы.

Сообщить это пришлось Мигулису — полковник снова отказывался открыть рот.

Сансан так обрадовался, что испражнился прямо в коридоре базы, а за ним это сделали все его воины – то ли недавно съеденная плоть врагов закончила свой пищеварительный цикл, то ли это был ритуал радости. В любом случае о существовании туалетов им никто рассказать не успел. Даже невозмутимая Дженни была этим сбита с толку.

Но план есть план. Наутро ненужный более периметр из колючей проволоки снесли роботы. Племя Сансана насчитывало несколько тысяч особей, и все они переехали сюда.

Территория быстро покрылась траншеями и норами, тут и там белели пузыри коконов, стоял галдеж, и танцы, подозрительно напоминавшие драки.

Разумеется, на базе ничего этого слышно не было, хотя все роптали.

Сансан и его воины стали частыми гостями – понедельник был назначен днем посещения: Дженни прививала дикарям знание о календаре. На базе Сансану нравилось, он чувствовал себя все уверенней – он задавал все больше вопросов, и Дженни не могла нарадоваться.

Однажды Сансан принялся расспрашивать, насколько сильно уважаем полковник Гаусс в мире людей. Мигулис, развеселившись, поведал, что имя полковника Гаусса носит важный закон науки, а также второй по величине город на планете Ферера. Сансан удалился задумчивый, а в следующий визит сообщил, что настало время сделать торжественное объявление.

Забравшись на стол в конференц-зале, он сообщил полковнику, что назвал собственным именем всю планету — Сансан Тулф. Также имя Сансан Тулф получила звезда Ассанта, Большой Шелл и заодно все небо. А также именем Сансан Тулф отныне называется сезон дождей.

Но и полковника Сансан не оставил в обиде – назвал его именем самый большой поселок: все, что раскопано в пустыне над базой теперь называется Сан-Гсс. Сообщив всё это, Сансан потребовал себе новую медаль. Медали не оказалось, а разбудить Ляха и поставить к 3D-принтеру не удалось: Лях был в глубоком запое.

Сансан был крайне разочарован отсутствием награды: он нервно и обиженно щелкал клешнями. А потом поинтересовался: когда уже наконец он сможет жить здесь, на базе, вместе с людьми?

Дженни ответила, что это входит в планы. Все думали, что это шутка, но к вечеру Дженни приказала начать подготовку верхнего нежилого этажа, который по плану базы предназначался под тюрьму, для рецидов.

Полковник принял это известие, не меняясь в лице. Но вечером в комнату Дженни постучал Херберт и сказал, что надо поговорить, и что он по поручению остальных.

— В чем дело? – осведомилась Дженни.

Херберт помялся.

— Дженни, пускать рецидов на базу – безумие! Вам мало, что вы поселили их у нас на голове!

— И ничего плохого не произошло, — возразила Дженни. – Теперь они станут ближе на один этаж. Свободного прохода не будет, мы поставим стальные двери.

— Но это просто опасно для людей!

— Если бы они хотели напасть, давно бы напали, — парировала Дженни. – Мы проводим интеграцию и ассимиляцию.

Херберт перевел дух.

— Вы хотите изменить рецидов... – с горечью сказал он. — Но вы даже людей не можете изменить! Что бы вы ни делали, Дженни, все равно Лях при первой же возможности продолжит спиваться, полковник – жечь огнем врагов, Саймон – трусить и доносить, Петерсон – думать только о себе, а Мигулис — играть в диванного воина правды: сливать в Сеть нежелательную информацию и наводить друзей-блогеров на горяченькие новости...

— Вы думаете, это делал он?

— Я не думаю, я знаю.

— Хорошо, а я?

— А вы, Дженни, будете самоуверенно гнать по своим учебникам и карьере как трактор. Пока вам не перекусят траки те, кого вы так нежно пытаетесь ассимилировать.

— Ну ладно, а вы? – вскипела Дженни. – Кто вы, Херберт? Да вы хуже всех! Вы неудачник, который презирает всех вокруг и видит в людях одни мерзости!

Херберта передернуло, но он совладал с собой и высокомерно пожал плечами:

— Даже ваше хамство, Дженни, не отменяет сказанного мной: вы надеетесь изменить кровавых упырей, но даже людей изменить не в силах.

— Всего доброго, Херберт. — Дженни указала на дверь. – Прочтите, наконец, учебник...

* * *

С тех пор Сансан начал стучаться в дверь нижнего яруса постоянно, хотя открывали ему по-прежнему лишь по понедельникам.

Дженни каждый раз готовила новые тезисы и читала рецидам цикл лекций по культуре, а затем Сансану вручали новую медаль. Сансан точно знал, какую он медаль хочет – он всякий раз подолгу засматривался на жетон, висящий на шее у Дженни. Ему много раз объясняли, что вот конкретно этот жетон принадлежит полковнику, является символом базы, не дарится и не меняется.

Рециды привыкли к тому, что полковник говорит неохотно и без интонации, повторяя за Дженни, а переводил по-прежнему Мигулис. Дженни к тому времени сама неплохо подтянула язык, но кто же будет слушать самку?

У Сансана тем временем появилась новая идея – он требовал, чтобы его именем люди назвали свой город. Ведь он большой ученый и почетный гражданин. Где же почет? Дженни нашла удачный ответ, потому что в ее практике это был не первый случай: по крайней мере, на двух отстающих планетах уже давно имелись местные достопримечательности, названные именно словом Сансан. Правда, в честь местного персонажа. Оставалось только показать карты или видеоролики и сказать, что название Сансан есть. Проблема была в том, что этот остроумный ответ было невозможно передать рецидам: читать они не могли, в картах не разбирались.

Тогда Сансану объявили, что база будет названа его именем.

Сансан с воинами пустились в пляс. Отплясавшись, Сансан похвастался, что самый великий завоеватель, раз мир людей теперь носит его имя. Раздраженный Мигулис объяснил, что речь о здешней базе, а планет у людей много, они огромные и далеко.

Сансан попросил показать ему эти планеты.

Дженни сказала, что такая экскурсия входит в план работы, и повела гостей вниз, на самый нижний ярус, к хабу.

Прислонив свой жетон к сканеру, она распахнула стальные двери и, покрутив рукоятки пульта, по очереди установила телепортационные рукава с несколькими портами разных планет.

Сансан и воины были совершенно потрясены, когда перед ними замелькали разноцветные залы ожидания, нарядные пассажиры всевозможных видов и рас и далекие пейзажи за окнами.

Дженни прочла назидательную лекцию о дружбе и технологиях, и на прощание подарила Сансану планшет с фотографиями разных миров.

* * *

Шли месяцы. Однажды к Дженни, поглощенной работой над новым учебником, снова явился Херберт. Он постучал в дверь, вошел бочком и встал, прислонившись спиной к стенке.

— Прочел вашу статью «Ясный путь цивилизатора», — заявил он. – Очень хорошая статья.

— Спасибо, — улыбнулась Дженни.

— Она, я так понял, опубликована в ежеквартальном вестнике ЦУБа?

— Да, именно в нем, — подтвердила Дженни. – И ее сейчас активно цитируют в новостях.

Херберт уважительно покивал головой.

— Очень хорошая статья, очень впечатляющие успехи по работе с рецидами в ней описаны, — повторил он. – Прошел год – и каковы результаты! Установление мира и прекращение войн между племенами. Полный мораторий на казни и зверства. Прекращение атак на коммуникации базы. Порча солнечных батарей ушла в прошлое. Вождь туземцев с вашей помощью освоил кнопку на планшете, зарегистрировал аккаунт и шлет фоточки в мировую Сеть. Теперь в ближайших планах – отказ от каннибализма?

— Надеюсь, все и дальше пойдет хорошо, — улыбнулась Дженни удовлетворенно.

Херберт притворно поцокал языком.

— Что же будет, когда в мировых новостях всплывет истинная информация по планетоиду?

— Какая? – удивилась Дженни.

Херберт принялся загибать пальцы:

— Численность рецидов сократилась с начала операции на тридцать пять процентов – они добили множество племен и продолжают добивать. Нашими, замечу, огнеметами. Треть населения убыла! Такого геноцида планетоид не знал еще никогда, даже когда полковник раскладывал под солнечной фермой радиоактивные полотенца.

— Позвольте... – опешила Дженни, но Херберт продолжал, загибая пальцы:

— Ежедневно проводятся массовые публичные казни с солью и колами – до тысячи трупов в сутки! Вы видели фотки, которые выкладывает ваш Сансан в свой аккаунт? Он же все это выкладывает. А у нас тем временем испорчена четверть солнечных батарей, выкопано два силовых кабеля из трех – в часы-пик для хаба у нас теперь включаются аварийные аккумуляторы! Сансан собрал армию – у него огромное число воинов. Они живут у нас на голове и занимаются подкопами! У нас готовятся три новых подкопа в стенах яруса — так нам рисуют сканеры базы! Одного рецида камеры засекли даже на нашем ярусе, прямо в коридоре у медпункта Августы! И это было не в день посещения, не в понедельник!

Дженни вскочила.

— Вы серьезно?!

— Абсолютно, — кивнул Херберт, ловко вытащив из-за спины планшет и вручив его Дженни: – И добавлю: я предупреждал. Мы все предупреждали. Эти твари не созданы для партнерства. Но у вас же учебник...

— Срочный сбор! — хмуро скомандовала Дженни. – Вызываем Сансана на ультимативный разговор!

— Ультимати-и-ивный? – протянул Херберт. — А что вы ему скажете, Дженни? В чем ультиматум? Какие у вас рычаги влияния на него? Да, они бегали по пустыне, грызли батареи, иногда убивали людей, а полковник двадцать лет жег и травил тех, кто пересекал черту. Вы приехали всё изменить – и что сделали за год? Раздали тварям огнеметы, пустили к нам в дом и поселили на чердаке армию людоедов?! Кто теперь в состоянии выгнать их, кто поставит их на место? Вы? Прекратите дарить бусы каждый понедельник? Забаррикадируетесь на жилом этаже и погоните роботов выжигать огнем свору под видеозапись для блогеров всего мира? Чем вы теперь их вытравите, Дженни, со своими гуманистическими принципами, учебниками, надзором прессы?

— На этот случай, — ответила Дженни, — в ксенотехнологии применяется план «Б». Херберт, подыщите мне мелкого вождя, который смог бы взять власть, если с Сансаном вдруг что-то случится.

— О, да вы совсем заигрались в политику, Дженни, — прищурился Херберт.

— Не время для споров, мне просто нужна свежая кандидатура!

— А нету кандидатур, — отрезал Херберт. – Сансан с вашей помощью выжег всех, кто имел хоть малейший авторитет и мог представлять для него опасность! Сансан для них теперь — великий вождь и герой, его именем названо небо и даже Большой Шелл в небе – родная колыбель, по их поверьям! Вы убьете его? Так они всей планетой кинутся мстить за великого вождя! А у нас не найдется столько роботов с огнеметами, если все начнут рыть со всех сторон!

— Вы несете бред, Херберт! – взвизгнула Дженни.

— Я просто передаю вам слова полковника. Он отправил меня поговорить с вами – сказал, что у него нет сил на такой разговор, у него болит сердце. Вы понимаете, до чего вы довели старика? Он просил меня попытаться объяснить, что рециды – это порох, который только ждет своей искры. Я два дня ходил и подбирал для вас слова, чтоб вы поняли, черт вас дери, Дженни! Ведь ладно еще, если сожрут только базу и нас с вами! Но что будет, если орда людоедов распробует человеческое мясо, объявит людей врагами и полезет вниз, в хаб — выбежит из телепортационных рукавов в залы ожидания на Земле, Ферере, Ксантине или Новом Константинополе?! Вы представляете, сколько будет жертв?!

Дженни его уже не слушала: она выскочила из каюты, объявила общий сбор по селектору, отправила сообщение Сансану с требованием прийти в конференц-зал на срочное совещание, а сама бросилась искать полковника.

Полковник сидел на своей любимой лавочке в оранжерее и смотрел перед собой, нахмурив брови и прижимая правой ладонью к груди свой планшет. Казалось, что он клянется своим планшетом в чем-то, хотя губы его оставались неподвижны, а лицо спокойным. В свете фитоламп оно казалось пластмассовым.

— Полковник! – окликнула его Дженни. – Вам следует пройти в комнату переговоров и поговорить с Сансаном!

Он не обратил на нее внимания.

— Полковник, не время для спектаклей! – раздраженно повторила Дженни. – Вы — наш Санта Гаусс, вершина диполя власти, вождь слушается только вас! – Она вынула из-за пазухи свой жетон и поднесла к носу полковника: – Полковник Эрнест Гаусс, старший инспектор ЦУБ Дженни Маль приказывает вам начать говорить со мной!

Полковник не отвечал.

— Дженни, — раздался за спиной голос Августы. – В конференц-зале толпа рецидов, они нервничают и ждут полковника... – Августа осеклась. – Что-то случилось?!

Августа все поняла: она подбежала, чтобы пощупать пульс на шее полковника, но сразу отдернула руку – шея старика была холодной и каменной.

* * *

Дженни вошла в конференц-зал решительной походкой. За ней шли Мигулис, Херберт и Августа. Саймона оставили командовать роботами, которые укутывали тело полковника в простыни.

Сансан стоял на столе, возвышаясь над всеми. Он был откровенно жирный – его брюхо округлилось, и даже лицевой щиток, казалось, раздался вширь. Воинов в этот раз пришло много – они почесывались и зверски воняли.

— Пришло время обсудить правила дружбы! — начала Дженни строго. – Сансан – друг. И должен вести себя как друг.

Мигулис принялся переводить, но Сансан перебил и затрещал в ответ.

— Что он говорит? – спросила Дженни.

— Он спрашивает, где Сан-Гсс. Он будет говорить только с полковником.

Дженни кивнула:

— Отвечайте, Мигулис, что в жизни у Сан-Гсс сегодня наступил очень важный день...

Мигулис заговорил, но Дженни перебила:

— Стоп и тишина! Это пока сложная мысль, надо иначе... – Она задумалась.

— Но я уже перевел про важный день жизни! – возразил Мигулис.

— Тогда, — нашлась Дженни, — продолжите, что у полковника сегодня день рождения. Он поехал в далекий мир принимать поздравления от друзей. И пока не вернется, говорить буду я.

Мигулис перевел, и когда он закончил, Сансан застрекотал в ответ. Дженни разобрала только постоянно повторяющееся «Сан-Гсс» и «чаган».

— Что он говорит? – спросила она.

— Он говорит про вас гадости... — Мигулис растерялся. – Но я не знаю, что значит «чаган».

— «Чаган» как «ужун», только хуже, — внезапно подала голос Августа. — «Ужун» засланный враг, боец, его уважают. А «чаган» — выродок, враг своего племени. Он говорит, что Дженни враг племени, она давно мешает полковнику жить, и терпеть ее больше нельзя. Он говорит, что тоже хочет сделать подарок полковнику на день рождения...

— Отвечайте ему... – начала Дженни, но Сансан вдруг предостерегающе поднял одну из клешней, зашипел и защелкал.

Мигулис снова не понял, а вот Августа рванулась вперед и встала между вождем и Дженни. Она широко раскинула руки и отчаянно застрекотала, вытянув губы трубочкой. В отличие от Мигулиса, говорила Августа без запинок и так плавно, словно язык рецидов был ей родным — ловко пощелкивая и выплевывая согласные.

Сансан некоторое время ее слушал, а затем вдруг дернулся, словно сбрасывая морок, и исчез. В следующий миг он уже был перед Дженни за спиной Августы. Щелкнула клешня, и тело Дженни мягко повалилось на пол. Отрубленная голова осталась в клешнях Сансана, а в третьей клешне он держал ее жетон.

Все-таки двигались рециды с невозможной скоростью.

ЭПИЛОГ

В маленький пустой кафетерий на верхнем ярусе транспортного порта небольшого городка Земли зашел высокий мужчина с черной бородой и в старомодных очках. На плече его был небольшой мешок, какие модно было носить десять лет назад. Он взял в автомате чашечку кофе, сел за столик, положил перед собой очки и принялся размешивать сахар.

В этот момент из недр кафешки выкатилась тележка, увешанная тряпками и уставленная флаконами, но вел ее не робот, а мужичок в спортивном костюме с усталым лицом. Он распахнул дверцу ближайшего автомата и принялся вытирать тряпкой капли конденсата на изнанке стеклянной двери – работа, с которой роботы до сих пор справляются из рук вон плохо.

Мужчина с черной бородкой недоуменно посмотрел на мойщика, затем нацепил очки и вдруг негромко воскликнул:

— Саймон?

Имя произвело шокирующее впечатление – мойщик сжался, словно от удара, выронил тряпку, и лишь затем взглянул на посетителя.

— Йозеф? – произнес он изумленно. – Мигулис?

Они шагнули друг к другу и обнялись.

— Мы думали, ты погиб! – удивленно сказал Мигулис. – Тебя искали месяц! Нэйджел лично облазил все этажи!

— А я думал, вы погибли... Откуда ты и куда?

— А всё, домой! — улыбнулся Мигулис. — Срок закончился. Жду пересадки на Ксантин, рейс через полчаса. Так что с тобой случилось?

Саймон молчал, а потом махнул рукой и сел напротив.

— Не рассказывай никому, — попросил он. – В общем... я просто убежал.

— Куда? – удивился Мигулис.

— В хаб. Когда раздались вопли, я понял, что конец. Снял с полковника комендантский жетон и спрятался за кустами. Потом увидел, как вас притащили в оранжерею, и как вождь пытался вручить полковнику голову Дженни, потом вы что-то кричали, а потом вождь начал полковника жрать...

Мигулис покивал.

— Убивший вождя становится вождем. Когда он понял, что полковник умер, он объявил себя полковником. Вождь всех племен, командир рецидов, людей и всех миров за нижней железной дверью.

— Я так и понял, — вздохнул Саймон. – А потом его воины схватили вас. И Августа вдруг закричала: «Нэйджел, спасайся, они захватили базу!» А вождь ударил ее клешней по щеке. И я понял, что сейчас всех сожрут. А потом вдруг в оранжерее погас свет... И я понял, что это мой шанс, и рванул через вентиляционный ход на технический этаж и в хаб... Открыл дверь, включил телепорт и убежал в первое попавшееся место... С тех пор живу в порту, без документов наружу не выйти. Договорился с роботом, подменяю его за еду. Зато жив. И до сегодняшнего дня думал, что вас сожрали...

Мигулис грустно покачал головой:

— А броситься в ЦУБ, рассказать, что произошло... – не?

— Не, — вздохнул Саймон, – не смог. Первые дни был в шоке, а потом уже вроде и время прошло...

— А дверь хаба зачем открытой оставил?

— Про дверь сейчас вообще не помню, — вздохнул Саймон. – Может, забыл, а может, оставил, чтоб кто-то еще смог спастись... – Он вдруг посмотрел на Мигулиса. – Так ты тоже... следом сбежал?

Мигулис покачал головой.

— Так всё и было. Он убил Дженни, начал жрать тело полковника, и ему понравилось. Мы с Августой пытались объяснить, что рециды и люди – одно племя, но он ответил, что он верховный вождь и победил всех, база его, мир его, люди должны стать рабами и кормом... Тогда Августа закричала Нэйджелу, чтоб спасался, и погас свет.

— А потом?! Что потом?! – крикнул Саймон.

— А потом было чудо, — ответил Мигулис. – Был шум, была драка в темноте, лязг, а когда зажегся свет, на полу лежали трупами все самые крупные воины Сансана, уже не знаю, сколько их было, дюжина, наверно. А у выключателей стоял здоровенный рослый парень: с виду совсем юный, но ростом выше рецидов головы на две – крепкий такой, складный, подтянутый, и одет в смешной такой карнавальный костюм мушкетера: плащ самодельный, шпага... Саймон, ты не поверишь, у него была самая настоящая шпага, как из музея — блестящий штырь с рукояткой, длинный и острый.

— И это был Нэйджел? – догадался Саймон.

Мигулис улыбнулся.

— Да, это и был Нэйджел.

— Но, подожди... – Саймон пытался сообразить. – Нэйджелу было три года, когда он пропал! С тех пор прошел всего год!

Мигулис помотал головой.

— Нет-нет, что ты! – удивился Мигулис. — Это же не человек! Этот парень был молодой рецид – но только здоровенный и сильный, как на Большом Шелле. И очень умный. Он зажег свет, снова сделал пару молниеносных выпадов шпагой – и проткнул еще пару воинов, ты ж знаешь, только они и могут двигаться с такой бешеной скоростью. А потом на глазах оставшейся мелочи уже спокойно подошел к Сансану и сказал: «Ты оскорбил маму Августу, ты напал на мое племя, и сейчас ты умрешь...»

— На каком языке он это сказал?

— Ты знаешь — не помню, наверно на местном. Нэйджел говорит без акцента на двух языках. А дальше была стычка, но очень короткая: просто раз — и всё... Мы потом рассматривали запись с камеры: Сансан выхватил топоры и бросился на него, а Нэйджел ловко ушел вбок и оттуда ткнул шпагой под боковую пластину, где у них двигательный ганглий. Я думаю, у Сансана вообще не было шансов – Нэйджел владел шпагой просто мастерски, а рециды не знают ни огня, ни железа. Остальные воины просто растерялись, и Нэйджел знал, что они растеряются. Он подошел к Августе, помог ей подняться, обнял и поцеловал. А потом в оранжерею забежала толпа рецидов сверху – видно, кто-то из воинов успел открыть шлюз. И тогда Нэйджел сорвал с тела Сансана жетон ЦУБа, еще в крови Джейн. Он надел его себе на шею и крикнул: «Я убил Сансана, я ваш новый Сансан! Я Нэйджел, единолуп, я научу вас жить по-другому! Поклоняйтесь мне!»

— А они что?!

— А что им оставалось? Это же ритуал: кто убил вождя в поединке, тот вождь.

Саймон тряс головой, не в силах осмыслить.

— Подожди, но кто он, Нэйджел? Откуда он?

— А ты еще не понял? – усмехнулся Мигулис. – Вот и мы не понимали до последнего. Августа вырастила личинку.

— Но они же... каннибалы и звери! У них же родовая память! Они тупые и жестокие!

Мигулис снова покачал головой:

— Смотря как воспитывать и чем кормить. Если твой род прилетел в незапамятные времена на отравленную планету, где из еды только капуста, а из мяса только свои соотечественники – то можно за несколько поколений деградировать до звериного состояния. Так говорит Херберт. Но, оказывается, можно и обратно...

— Но... – Саймон не мог поверить. – Как Августа об этом знала заранее?

— А она не знала. Просто пожалела личинку, взяла себе и вырастила.

Саймон вдруг отстранился от Мигулиса, и на его лице мелькнуло неприятное выражение:

— Слушай, ты! Журналистишка! Ты же всё это сейчас придумал специально для меня, да? — Он вскочил, схватил Йозефа за рубашку и заорал в лицо: — Ты же придумал это! Придумал, сознайся!

Мигулис аккуратно отцепил его руки и встал.

— С чем тебе удобнее жить, Саймон, так пусть и будет, — ответил он. – А мне пора на рейс, прощай.

Он закинул за спину мешок и вышел из кафе.

— Ты придумал это! – снова крикнул Саймон с отчаянием. – Не было никакого Нэйджела!

ноябрь 2010 — октябрь 2017

© Леонид Каганов, 2010

ПРОБЛЕМА РАЗМЕРНОСТИ

Я откинулся на спинку кресла и оглянулся. Жизнь удалась. В отделе царила скука. Индианка Дженни раскладывала пасьянс. Хосе негромко переругивался с Дэном, глядя через плечо в его дисплей и отчаянно жестикулируя по своей испанской привычке. Я потянулся и глянул на иконку интерпретатора — обсчет массива едва перевалил за одиннадцать процентов, значит, еще часа два можно заниматься чем угодно. Прежде, чем запустить трек снова, я проверил почту. И — на тебе: пришло письмо от Пашки. Брат сухо писал, что ему снова отказали в американской визе. Это было мерзко. И главное — сделать я уже ничего не мог. Вздохнув, я поправил наушники и запустил трек.

На этот раз наваждение рассеялось. Сперва показалось, что перкуссия вступает чуть раньше, а ведущий барабан напротив, опоздал. Это огорчало, но было поправимо: пара щелчков по клавишам, позже, когда доиграет. К середине огорчила скрипка — теперь она казалась искусственной. Она и была искусственной, кто ж спорит. Стандартная скрипка из набора инструментов. Но минуту назад казалась нормальной, а сейчас почему-то резала ухо.

Это тоже было поправимо — скрипок в наборах трекера имелось предостаточно, а можно было скачать еще миллион. Но теперь я вслушался в тему — ту самую великолепную тему, которую придумал в прошлый четверг, когда стоял в пробке. Тему, которую насвистывал всю неделю, боясь сесть и записать, ждал настроения — вдруг окажется неудачный день, мелодия не разложится по инструментам, не зазвучит, безнадежно сломается в каких-то высших материях, а потом будет поздно — наваждение испарится, и мелодию уже не оживить, сколько ни мучай трекер. Такое у меня уже бывало. Вот и сейчас наваждение кончилось разом — ничего волшебного в теме уже не слышалось. Проклятая скрипка. Опять Бродяга Дастин скажет...

Разом вспомнились слова Дастина из форума эмбиент. «Твоя проблема, Энди, — желчно писал Дастин, — в том, что ты ограничен. Посмотри на свои куцые ритмы — это бульвар, куплеты для пьяной француженки, партия свирели. С таким подходом ты вообще не имеешь права считать себя начинающим композитором. Ты мыслишь одномерно — одной темой одного инструмента. А настоящая сложная музыка — всегда оркестр».

Дастин Бродяга считался в композиторском форуме гуру и был обидно прав. Но согласиться с ним я тоже не мог. «Оркестр оркестром, — возражал я Дастину, — но ведь любое произведение строится на главной теме, а все остальное — вариации. И запоминается в музыке всегда главная тема. И если нет ее, никакой оркестр не спасет. И возвращаясь с концерта, ты ведь насвистываешь мелодию, а не навороты оркестра». На что Дастин неизменно отвечал, что в этом и проблема: я, дескать, в силу своего примитивного развития, способен чувствовать музыку лишь после того, как выдеру партию ведущего инструмента и устрою свист на прогулке.

Такие споры у нас шли каждый вечер и, черт побери, аргументов против Дастина у меня не оставалось: образование математика подсказывало, что многомерное — всегда богаче, чем свернутое по ряду измерений. Хотя ту музыку, которую писал сам Дастин, слушать было невозможно — шум и какофония. Впрочем, Дастин и его подпевалы считали иначе. Тоже мне, композитор Шнитке без образования, великое светило мелкого форума, четыреста скачиваний в год. А у меня — триста, невелика разница...

Я понял, что опять злюсь на Дастина, хотя злиться следовало на себя. Следующие два часа я пытался добавлять инструменты, перекладывать партии, строить бесконечные вариации, и даже пустил фоном совсем другую мелодию — из своих ранних. Но вышла, как всегда, какофония.

Обсчет массива давно закончился, синяя лямбда хаскеля мигала в углу дисплея наверно час, прежде чем попалась мне на глаза. Выходит, час занимался посторонними делами. Именно тут мне в голову пришла совершенно безумная идея — перегнать массив замеров в аудиотрек.

Зачем? Что я рассчитывал услышать, кроме белого шума с нормальным распределением и скрежета нашего дурацкого веретена? Разве что похвастаться в форуме, что использовал для аранжировки не сэмплы из саунд-библиотек, а звуки космоса, полученные с орбитальной станции NASA, которая второй год висит над головой в пустоте и пытается измерить так называемый реликтовый гравитационный фон Вселенной. В существование которого верит только наш горе-профессор Авербан Коще. Но зато ему всегда верит Конгресс США, потому что Коще — единственный в мире темнокожий физик-теоретик. Чьи родители когда-то сбежали из Сомали по католической линии. А еще он каждую пятницу играет в баскетбол с самим президентом США. Несмотря на возраст. Но в результате над головами налогоплательщиков второй год висит ванна, огромная вольфрамовая цистерна с водой высшей очистки, которую стоило абсолютно диких денег выбросить на орбиту и там под диким давлением разогреть до немыслимой температуры. Чтобы эта ванна фиксировала черенковское излучение. А она фиксирует только тишину и лишь месяц назад — веретено, которое, скорее всего, — банальная помеха от какой-нибудь бортовой электроники, хотя обсчет не сходится, как мы ни крутим...

Перегнать веретено в аудиотрек оказалось сложнее, чем думалось, — понадобилось сочинить программку на хаскеле (извините, Хосе, извините, Дженни, настоящий русский математик работает только на хаскеле). Я так увлекся, что даже не пошел на обед. Наконец веретено замеров превратилось в привычную лохматую гусеницу на экране трекера, но включить звук я не успел — на плечо легла тяжелая рука. Ну очень тяжелая — можно было даже не оборачиваться. Откуда он здесь? И как подкрался?

— Мистер Лохенко, — пробасил Авербан Коще, как обычно безбожно коверкая фамилию. — У вас все окей? Или опять сочиняете песенки на работе?

— Это данные, мистер Коще, — честно сообщил я. — Наш массив.

— Хорошее объяснение, мистер Лохенко, — холодно и с расстановкой произнес Коще. — Вы сейчас объяснили, что считаете меня идиотом. И это, увы, не первый раз. Однако, я в курсе, как выглядит музыкальный редактор.

— Мистер Коще, я действительно загнал наше веретено в музыкальный редактор.

— Цель?

Я задумался.

— Любопытство, — нашлось наконец нужное слово.

— Разрешите и мне полюбопытствовать? — Коще содрал с моей головы наушники и нацепил на свой выбритый череп. При этом ему пришлось согнуться почти пополам, чтобы не порвать шнур. — Включите! — попросил Коще.

Ничего не оставалось, как нажать пуск. Дженни, Хосе и Дэн смотрели с сочувствием. Коще слушал недолго.

— МЕДЛЕННЕЙ В ПОЛТОРА РАЗА, И С НАЧАЛА! — прорычал он, как любой человек, забывший, что он в наушниках.

Это было странно. Я сменил скорость и запустил снова. Прошло несколько томительных минут, из наушников долетали шорохи, но что именно там слышит Коще — было не разобрать. Выбритый череп потемнел еще больше.

— Еще раз, с начала, — зловеще повторил Коще, когда полозок уперся в край и остановился.

Я снова включил трек. На этот раз Коще дослушал только до середины, рывком стянул с головы наушники и распрямился.

— Мы поступим так, — сообщил он. — Подготовьте мне до завтра полный отчет, что вы — лично вы — сделали за полугодие. Для бухгалтерии, — уточнил он с ударением. — И заявление. И на этом мы расстанемся. Вы неплохой математик... наверно. Даст бог, найдете себе применение в других проектах NASA. Но не в моих. Всего доброго, мистер... Лощиненко.

Это был первый раз, когда Коще напрягся и выговорил фамилию правильно. Подчеркнул серьезность сказанного.

— Мне жаль, мистер Коще, — вздохнул я.

— Мне тоже.

Спорить с Коще бессмысленно. Было очень обидно, и лишь слегка утешала мысль, что у самого Коще положение гораздо хуже: рано или поздно ему тоже придется писать свой отчет — о том, что сделала за два года вольфрамовая ванна с водой на геостационарной орбите. Это понимают все, потому он так и психует последнее время.

— Мне жаль, мистер Коще, — повторил я.

Тот не ответил — повернулся и зашагал к выходу. И когда стеклянные двери отдела почтительно разъехались перед ним, остановился в проеме, обернулся и добавил:

— Да, и к докладной приложите сам текст.

— Что, простите?

— Текст, — без интонации повторил Коще. — Ваш текст.

— Какой текст?

— Спич, который вы сочинили. Хочу прочесть с листа и показать знакомому психиатру.

Коще вышел. Стеклянные створки постояли недоверчиво и мягко закрылись. А я сидел еще долго, тупо глядя на экран и никак не решаясь нацепить наушники и запустить трек.

* * *

Несмотря на заносчивый характер, надо признать, что Авербан Коще обладал и многими приятными чертами. Во-первых, он никогда не перебивал. Мог заявить «вы бредите» или «пойдите прочь, нам не о чем говорить» — но только после того, как собеседник закончит. Во-вторых, Авербан Коще никогда ничего не отметал сходу, а лишь требовал проверки. В-третьих, если было надо, он с удивительной легкостью умел менять точку зрения и совершенно спокойно признавал свои ошибки. Да и вообще был отходчив. Наконец, он быстро соображал и столь же быстро принимал решения.

Уже через пятнадцать минут после того, как я догнал его в коридоре и заставил меня выслушать, над перегонкой веретена в аудио трудился какой-то личный IT-отдел Коще. Сам он потребовал, чтобы я дал подписку о неразглашении, срочно вызвал начальника внутренней безопасности и долго с ним о чем-то говорил в кабинете.

Все это время я провалялся в приемной на диване с ноутбуком и наушниками — набирал проклятый текст со слуха. А когда набрал, сделал еще и редакторскую версию — переложил этот чудовищный акцент на нормальный литературный английский. Наконец, Коще меня вызвал.

— Энди, дружище, садитесь. — Он приветливо показал на кресло, а сам метнулся к кофеварке, — кофе?

— Спасибо, не откажусь.

— Энди, — буднично возясь с кофеваркой, начал Коще, — скажите, а каково ваше мнение? Я так и не успел спросить в этой суете.

Я задумался.

— Варианта два: либо это чья-то шутка, либо это правда.

— Допустим для начала, шутка. Какие версии?

— Либо кто-то навел помеху на аппаратуру на орбите, ну, на ванну...

Коще вздохнул.

— Мне очень обидно, когда нейтринный резонатор вы называете ванной. Я знаю, вы все его так называете за моей спиной. Но я потратил на него почти двадцать лет, и мне обидно.

— Простите. Я продолжу: второй вариант — кто-то обманул приемную станцию на Земле, подсунул сигнал якобы со спутника. Третий вариант: кто-то проник в сеть дата-центра и поменял данные уже у нас.

— Веретено зафиксировано на орбите, — покачал головой Коще.

— Но подменить его на звуковой ролик могли на Земле.

— Зачем?

— Я сейчас просто фантазирую.

— Фантазируйте. Но эту версию я тоже проверил — веретено никто не менял.

— Как проверили? — удивился я.

— Отправил на орбиту команду компьютеру сконвертировать данные прямо на орбите, взяв их из блока самописца. И вниз отправить готовый звук в mp3... — Коще помолчал. — Ну а если это правда? — спросил он. — Вы сделали расшифровку этого чудовищного акцента, как я просил? Прочтите мне.

Я начал читать:

«Плесень жизни! Ничтожества трехмерного мира! Перед вами послание из высших измерений, которое вы вряд ли додумаетесь запеленговать и услышать! Мы, жители 18-мерного пространства, отправили его просто, чтобы сообщить: вы грязь под ногтем Вселенной! Вселенная огромна и число ее измерений бесконечно! Но именно вы живете на том последнем рубеже, где пространство свернулось почти по всем осям и его размерность стремится к нулю! Трехмерные плоские амебы! Ваш мозг даже не в состоянии представить, как на самом деле выглядит настоящий мир! Длина, ширина, высота — вот и все, что доступно вашему пониманию! А знаете ли вы, что существует еще долгота, глубинность, выдлинность... тьфу! У вас и слов таких нет в вашем примитивном языке! Вы когда-нибудь видели красоту хотя бы пятимерной живой природы? Способны себе представить шестимерное искусство? Восьмимерные спортивные игры? Так с чего вы, зазнавшиеся кляксы грязи, вообразили себя лучшими во Вселенной? Знали бы вы, как нам, жителям 18-мерных пространств, смешно, когда клякса начинает хвалиться своей природой, спортом и культурой, считая себя лучшей в мире! Ущербные ничтожества! Сидите тихо в своей сплющенной дыре и помните: вы грязь, плоская тупая грязь».

— Хорошая расшифровка, — похвалил Коще, — Но мне помнится, что в оригинале слово «вселенная» они произносили не как «world», а как «universe». «С чего вы, кляксы, вообразили себя the best in the Universe».

— Именно так, — кивнул я. — А есть разница?

— Есть, — ответил Коще серьезно. — Вы вообще телевизор смотрите, Энди?

— Нет, — признался я удивленно. — А у вас хватает на это времени?

— Утром, пока пью кофе. Так вот, «The best in the Universe» — это цитата. Слоган рекламы пива, которая сейчас везде. Они обиделись именно на это! Вы же видите по тону — они обиделись на нас! Улавливаете мысль?

— Нет, — честно ответил я.

Коще встал и зашагал по кабинету своей нелепой приседающей походкой, задумчиво отмахивая рукой. За эту походку мы его прозвали баскетболистом.

— Как бы ни был чудовищен акцент, — сообщил он, снова остановившись передо мной, — но тот голос произнес отчетливо: вы, плесень, смеете хвалиться своей природой, культурой и спортом. Вам ничего не напоминает этот список претензий?

— Не понимаю. — Я покачал головой. — К чему это все?

— Ну вы же физик-математик! — взорвался Коще, раскинув в стороны свои длиннющие руки. — Включите мозг! Станция! Орбитальная станция, где работает нейтринный резонатор! Три телеканала! Вы разве не знаете, какие каналы транслирует станция?

— Каналы? — изумленно переспросил я. — Какие каналы?

Авербан Коще сразу успокоился.

— Я думал, это не секрет, — вздохнул он с горечью. — Вы никогда не задумывались, почему данные поступают только два часа в сутки? Потому что некоторые любители сэкономить запихали на мою станцию еще кучу военных камер и огромный ретранслятор, который гоняет три телеканала. Точнее четыре: спортивных два, еще один — природа и один — культура. А нам оставили только два часа тишины. Вот они их и ловят, эти каналы, наши 18-мерные братья по разуму!

— А что, — растерянно спросил я, — им нужна для этого станция, они не могут ловить каналы нигде больше?

— Как видим, не могут! — воскликнул Коще, глаза его горели. — Там же в вакууме в полной изоляции вечно разогретый нейтринный резонатор! И на нем же сидит мощнейший передатчик телеканалов двадцать два часа в сутки! И два часа в сутки — наш тончайший приемник нейтрино. Логично предположить, что это единственный способ обменяться информацией между мирами, единственная точка соприкосновения. По крайней мере, так следует из их письма. У вас есть другая гипотеза, Энди?

— Нет... — Я задумался, пытаясь понять, шутит Коще или всерьез верит, что с нами связался 18-мерный разум. — Но что ж тогда выходит? Что существует другой разум? Что он несоизмеримо мощнее нашего, они сумели запеленговать наши сигналы, догадались, как расшифровать их, изучили наш английский, чтобы кое-как выражать свои мысли и, наконец, построили систему, которая смогла передать нам сообщение из их мира — причем, на совсем ином принципе, чем передатчик телеканала. Это действительно надо иметь потрясающе мощный разум!

— 18-мерный, — напомнил Коще. — Но ничего потрясающего я не вижу.

— Но выучить наш язык!

— Двухлетний ребенок это делает, играя.

— Но 18-мерное пространство... Они имеют полное право критиковать нас.

— Вы полагаете? — Коще насмешливо заглянул мне в лицо. — Высший разум пришел объяснить нам, какая мы грязь?

Я пожал плечами. Коще принялся расхаживать по кабинету.

— Вот представьте себе, Энди, что вы вернулись в Россию... — начал он, но остановился и задумался. — Нет, неудачный пример. Представьте меня: допустим, меня пригласили читать лекции в Сомали. Вы можете представить себе ситуацию, что я на этой лекции буду втолковывать соотечественникам, что они малограмотное ничтожество в чудовищно отсталой стране, а я великий физик с мировым именем?

— Нет. Совсем нет.

— А ситуацию, когда ко мне подбегут соотечественники и начнут кричать, что я зазнавшаяся грязь, бездарность, позор великой страны Сомали, ходячее невежество, дремучий некультурный ублюдок, рожденный сомалийской шлюхой и согрешившим миссионером?

— Ну... — опешил я. — Это больше похоже на правду.

— Вот именно, — задумчиво сказал Авербан Коще. — Вот именно.

— Тогда, может, там какой-нибудь 18-мерный ребенок играется? — предположил я. — Или отморозок типа наших радиолюбителей? Не могут же политики столь развитой цивилизации делать такие глупые заявления?

Авербан Коще грустно усмехнулся.

— Вы слишком хорошего мнения о политиках, Энди, — сказал он с расстановкой. — Слишком хорошего.

Мы помолчали. Коще глянул на часы.

— Пора, — кивнул он. — И... простите, Энди, что на вас накричал сегодня. Вы прекрасный математик, и я горжусь, что вы в моей команде. И ваше музыкальное хобби лишь подтверждает вашу разносторонность. Никого не слушайте, пишите музыку, если это помогает работе. Если что-то вам мешает или какая-то проблема — не стесняйтесь, обращайтесь.

Я кивнул. А потом понял, что другого случая не будет, набрался смелости и выпалил:

— Я очень люблю младшего брата. А ему не дают гостевую визу.

Коще кивнул, словно ему и впрямь были известны такие подробности моей биографии. Впрочем, почему бы нет?

— Если не ошибаюсь, ваш брат — criminal? — спросил он.

— Это неправда! — горячо возразил я. — Он программист! Он талантливей, чем я!

— Хакер, — уточнил Коще.

— Он не был виноват. — Я опустил взгляд. — Он ничего не украл, его подставили. Нужно было кого-то посадить. Это было давно. И что, если человек отсидел год в колонии, он уже не человек?

— Хорошо, я понял, — кивнул Коще, распахивая наладонник и что-то помечая стилом. — Но обещать ничего не могу.

* * *

Из стеклянного закутка толпой валил народ с колясками и чемоданами, но Пашки все не было. Он появился последним. Вышедшая с ним пожилая негритянка в полицейской форме остановилась в отдалении и придирчиво наблюдала, как мы обнимаемся и хлопаем друг друга по плечам. За то время, что мы не виделись, Пашка потолстел, поставил все передние зубы, обзавелся золотыми очочками и стал еще более улыбчив.

Когда мы выезжали с парковки, раздался звонок.

— Энди, вы где? — раздраженно произнес Коще.

— В аэропорту, брата встретил. Я же взял выходной сегодня.

— Через сколько сможете быть у меня в кабинете?

— Ну... — Я задумался. — Мне надо сначала завезти брата домой...

— Не надо нигде задерживаться! — раздраженно перебил Коще. — Я выпишу пропуск, брат пройдет с вами.

— Случилось что-то? — насторожился я.

— Случилось, — сухо ответил Коще. — Пришло второе веретено.

Секретарша осторожно провела нас в кабинет, где сидели семеро человек. Одного я знал — это был начальник безопасности. Мы с Пашкой тихо сели. Коще ничего не заметил — он читал текст с наладонника. Мы услышали только концовку:

— «...такого ничтожества. И если вы, трехмерная грязь, еще раз посмеете громко булькнуть, будто вы тут цари вселенной и обладатели разума, мы вас просто сотрем вместе с вашим плоским мирком. Ясно?»

Наступила тишина.

— Мое мнение: пора докладывать президенту, — произнес начальник безопасности.

— Да? — нервно обернулся Коще. — А если завтра выяснится, что это чья-то дурацкая шутка, как мы будем выглядеть перед президентом и Конгрессом? Все мы — весь наш центр со всей нашей... — Коще запнулся, но все-таки закончил: — вольфрамовой ванной. Она и так уже всем там...

Коще замолчал, нервно массируя бритую голову длинными черными пальцами. Снова наступила тишина.

— У кого есть идеи? — глухо спросил Коще. — Что думает Лощиненко, он здесь?

Коще поднял взгляд, обвел глазами присутствующих, на миг остановился на мне, но в следующее мгновение уставился на Пашку. Брови его удивленно поползли вверх.

— Мое мнение, — произнес Пашка с отчетливым русским акцентом, — понтуются они, дело понятное. Пугануть их надо разок в ответ, зачморить как следует. А то если мы не ответим, они поймут, что с нами так и надо. Ну а если что — задний ход потом всегда дать можно, извиниться и выставить крайнего. Зато посмотрим, как они отреагируют и поймем, шутка это была чья-то или правда.

Пашка замолчал, а Коще еще долго в упор разглядывал его.

— Простите, — наконец догадался Пашка и смутился, — вы на меня посмотрели и назвали по фамилии... Я думал, вы меня спрашиваете.

Коще перевел взгляд на меня.

— Энди, вы меня удивляете, — прошипел он. — Вы, оказывается, рассказали брату-уголовнику все то, о чем дали подписку? И вы имели наглость привести его сюда, в мой кабинет?

— Вы же сами пропуск выписали, сказали — пусть пройдет... — растерялся я.

— В здание пройдет! — заорал Коще. — В здание, кофе попить в буфете! Но не в мой кабинет на закрытое совещание департамента!

Начальник безопасности проворно поднялся и шагнул к нам, но Коще вдруг остановил его взмахом руки и опять уставился на Пашку. На этот раз на лице его появилась задумчивость.

* * *

— Я не уверен, что это хорошая идея, — говорил Пашка, пока его гримировали. — Вряд ли у меня получится быть убедительным. Я же не уголовник и никогда не вел силовых переговоров на таких тонах и в такой терминологии. Просто видел, как это делают уголовники, вот и все.

— Примени актерский талант, — посоветовал я. — Импровизируй.

— Кроме того, у меня плохой английский.

— Ничего, — напомнил Авербан Коще. — у них еще хуже.

— Кроме того, — продолжал Пашка, — вы меня подставляете — это еще ладно. Но получается, что я подставляю Россию! Изображаю русского генерала, который говорит за все человечество!

— Они смотрят американские каналы, поэтому ядерный русский генерал — это именно тот образ, который они поймут.

— Но, — возразил Пашка, — если что, все шишки посыплются на Россию, а вы как бы ни при чем!

— В данной ситуации у нас с Россией общие интересы! — лицемерно поднял палец начальник безопасности. — И вообще мы выведем это заявление по каналу «природа». Если что, скажем, что заявление отправило частное лицо из офшорной зоны. Скажем: извините, виновные наказаны.

— Офшорная зона-то тут при чем? — опешил Пашка.

— Готово! — перебила гримерша.

Пашка поиграл пальцами, разминая их, раздвигая пошире. Поправил папаху и китель с орденами.

— Только уберите Энди, — попросил он. — Его циничная ухмылка очень сбивает.

Я вышел в коридор и прикрыл толстую, обитую кожей дверь. Вскоре над ней загорелась красная надпись «соблюдайте тишину!» Я приложил ухо к мягкому кожзаменителю. Долетали только отдельные слова:

— ...и крутые что ли здесь самые? ...скучно жили, проблем захотелось? ...чо, самая крутая размерность, восемнадцать? ...да вы три шестерки, а не восемнадцать. ...кто у вас главный, щурята? ...наши братки из три тысячи двести пятьдесят-мерного пространства велели передать ему, червю Мебиуса... и если еще раз, суки, будут такие наезды... в узел Минкевича скрутим, в бутылку Клейна засунем и в конус Эйнштейна запихаем...

* * *

Всех участников Коще отправил пока в отпуск. Ролик, записанный Пашкой, крутили на станции каждый день — но вне сетки, телезрители его видеть не могли. Мы с Пашкой отправились на машине в Майами. Пашка шутил и рассказывал анекдоты, а вот у меня на душе было очень неспокойно. И когда раздался звонок с неопределившегося номера, я почувствовал, что сердце на миг остановилось.

Но оказывается, звонили из «Эм-Ви-рекордс» — с ума сойти, они нашли в интернете мою музыку и предложили контракт! Все, как у больших: контракт, выпуск пилотного диска, презентация в галерее. Мы спешно вернулись в Долину. Следующая неделя прошла в суете, подготовке и переписках с юристами. Презентация в галерее, правда, оказалась не только моя — в программе были еще пять композиторов, которых «Эм-Ви» раскручивает, в том числе Джемик и Стейтон, отцы жанра, фактически. С одной стороны, внимания на меня пришлось мало, с другой стороны — в такую обойму вдруг попасть...

После презентации ко мне подошел низенький юноша с нездоровой кожей и засаленными волосами. Помявшись, он робко попросил автограф на диске.

— Кому писать? — спросил я.

— Дастин Бродяга, — произнес пацан и потупился, смущенно шмыгнув носом. Помолчал и добавил совсем робко: — Энди, ты теперь звезда... Может и за меня словечко замолвишь продюсерам? По старой дружбе?

— Хорошо, — пообещал я великодушно. — Только напиши хороший трек с проработанной центральной темой, а не какофонию.

— Да-да! — закивал Дастин. — Я сделаю и тебе пришлю! Спасибо тебе!

И в этот момент зазвонил мобильник. Звонил Авербан Коще.

— Третье веретено пришло, Энди, — сообщил он весело. — Совсем короткое: «Извините. Виновные наказаны. Больше не повторится».

— Опа... — только и выговорил я. — Выходит, это не земной шутник был?

— Да. И еще мы теперь знаем: интеллект от размерности не зависит.

сентябрь 2010

ВРАГ БЛИЗКО

Одинокий патрульный вездеход медленно плыл на воздушной подушке вдоль карьерной балки. Если бы кто-то видел его со стороны, ему могло показаться, что вездеход дымится. Но это просто выдувались из-под балахона густые клубы мелкого песка — оранжевого, как вся почва на этой планете.

Внизу в карьере копошились роботы-рудокопы, похожие сверху на больших стальных муравьев. Уже час, как солнце закатилось за барханы, и лишь справа над горизонтом светил маленький далекий Денеб, раскладывая по песку прямые и ровные тени. Ночной темноты на этой планете не существовало.

За рулем вездехода сидел Дайбо — здоровенный накачанный парень, успевший отслужить семь лет и поучаствовать в настоящих сражениях, прежде чем его перевели на эту заставу. Его рыжеволосый спутник Томаш был на голову ниже, худой и совсем еще юный — первогодка с нашивкой курсанта на плече. Дайбо предпочел бы другого напарника, но раз выпало сегодня патрулировать с курсантом, придется коротать время с салагой.

— Короче, — размеренно продолжал Дайбо свою историю, — я на это не согласился. Послал к черту с его процентами. И тогда он взял ту нашу расписку и отнес прямиком в налоговый департамент. Представляешь? А на меня подал в суд. И отсудил себе всю заправочную станцию — и бар, и магазин, и даже пристройку, где я жил.

— Родной брат? — потрясенно уточнил Томаш, потому что сказать тут было нечего.

— Родной, — кивнул Дайбо, — какой же еще.

— А мать с отцом что сказали?

— Не... — Дайбо покачал головой. — С матерью мы оба не разговариваем уже много лет. А отца никогда не видели. Мать говорила, что он мразь.

— И что, брат теперь владеет твоей заправкой?

Дайбо мрачно усмехнулся.

— Нету той заправки больше, сгорела.

— Это его господь наказал, — удовлетворенно произнес Томаш.

— Угу, — кивнул Дайбо, — сразу, как он туда переселился, в ту же ночь загорелась. Все сгорело. Брата с ожогами увезли в больницу.

— Жив остался?

— Понятия не имею. Я сразу в военкомат, и в десантники. Все равно ни жилья, ни денег, а оклад хороший. И в суд не вызовут, если что. Не люблю я суды. — Дайбо покосился на Томаша. — Ты на радары-то смотреть не забывай, салага. Враг близко.

— Да ладно тебе, слежу я, — отмахнулся Томаш. — Откуда тут враг, его сроду не было на этой планете.

Дайбо резко нажал на тормоз, повернулся к Томашу и рявкнул:

— Я сказал следить за радарами! А ну ответил по уставу, салага!

Томаш обиделся, но отчеканил:

— Есть следить за радарами, товарищ командир экипажа старший рядовой Дайбо!

На слове «рядовой» он сделал особое ударение. Дайбо скрипнул зубами, но промолчал — Томаш был хоть и салага, хоть и первогодка, но после училища. А значит — через пару лет уже дослужится до сержанта.

Некоторое время они ехали молча. За стеклом кабины тянулись бесконечные оранжевые барханы. Казалось, здесь никогда не ступала нога ни человека, ни робота.

— А вот я с детства звездолетчиком хотел стать, — вдруг начал Томаш. — Только мне родители денег на колледж не дали, потому что ферма куплена в кредит на три поколения, и нас семеро детей. Прикинь, да? Тебя родили, чтобы ты пожизненно долг отдавал. Ну я сбежал из дома, и в десантное. Пока война идет, обучение бесплатно.

— Да война сто лет идет, — хмыкнул Дайбо. — И не кончится.

— Что значит, не кончится? — Томаш резко обернулся. — Победы не будет?

— Не... — зевнул Дайбо. — Не будет.

Томаш прищурился.

— А если я рапорт напишу господину полковнику, что Дайбо ведет подрывные разговоры и не верит в победу Метрополии?

— Пиши, — кивнул Дайбо. — Только это сам господин полковник и говорит.

— Врешь! — крикнул Томаш. — Не мог господин полковник такого сказать!

Дайбо снова усмехнулся.

— Салага ты, Томаш. Второй месяц в гарнизоне, а я — пятый год. Господин полковник много интересного говорит. Правильные вещи говорит.

— Например? — с вызовом спросил Томаш.

— Например, что война — это главная профессия человека, и поэтому война будет всегда. И пока рядом есть люди, будут и враги.

— Но когда-то войны не было! — возразил Томаш. — Пока в Галактическом парламенте не появились предатели со своим имперским переворотом!

Дайбо снова зевнул.

— Это тебе в учебке рассказали, — хмыкнул он. — А ты имперца живого видел? А я видел. И бил, и допрашивал. Их в учебках учат, что это мы предатели, и мы создали Метрополию, чтобы расколоть их единую великую Империю.

— А смысл нам какой? — удивился Томаш.

— Смысла нет. Но они реально верят, что была единая Империя, а войну начали мы.

— Но это же неправда!

Дайбо пожал могучими плечами.

— Что было сто лет назад — этого мы не знаем.

— Что, и господин полковник не знает?

— Господин полковник, — ответил Дайбо, — говорит, что враг всегда близко, и надо быть готовым. Господин полковник говорит, что далеких врагов не бывает. Далекий — нам не враг. Враг тот, кто рядом. И чем враг ближе, тем он опаснее. А самый лютый враг всегда ближе всех, и только ждет своего момента. Так устроен человек, говорит господин полковник. И об этом надо помнить. А в Галактическом парламенте об этом забыли, поэтому прохлопали заговор. Вот и вся история.

— И все-таки, что господин полковник говорит про победу? — настаивал Томаш.

Дайбо снисходительно покосился на него.

— Господин полковник не говорит про победу, он ее делает. Ты знаешь, сколько он побед одержал? Знаешь, сколько у него боевых орденов? Знаешь, как его боятся имперцы? А знаешь, что у него аж два ордена Героя Метрополии, хотя второй обычно дают посмертно?

— Да знаю я все это, — поморщился Томаш. — И ты хочешь сказать, что такой человек не верит в победу?

Дайбо снова поморщился.

— Дурак ты. Заладил — победа, победа. Ну представь, что мы победили.

— Как?

— Да не важно, как. Напал на эту планету флот Империи.

— Не представляю, — покачал головой Томаш.

— А ты представь. Скажем, сделали имперцы какое-то супероружие, для которого позарез нужен гадолиний. Думаешь, полковника сюда просто так поставили охранять рудник? Короче, завтра сюда пришел весь Имперский флот, а мы его бац — и уничтожили.

— Ага... — хмыкнул Томаш. — Уничтожили. Ну конечно, у Метрополии сейчас самое легкое время, оружия завались, база укомплектована не на десять процентов, а на все сто... — Томаш презрительно хмыкнул. — На восемьдесят человек полсотни исправных бластеров, одна катодная зенитка, и к ней полупустой аккумулятор. Разбили Имперский флот, ага.

— Кто тебе сказал про аккумулятор? — нахмурился Дайбо.

— Да все в гарнизоне знают, — фыркнул Томаш. — Тоже мне, тайна.

Дайбо с шумом выдохнул и цыкнул зубом.

— Короче, — продолжил он, — представь, что победили. Война окончилась. И что дальше? Полковник со своими орденами отправляется в социальный дом на пенсию. А ты — к своей мамочке Терезе на аграрную планету разводить кроликов.

— Мясных ламантинов! — обиделся Томаш. — Сколько раз повторять, идиот?

Не замахиваясь, Дайбо резко выкинул вбок руку — могучий кулак воткнулся Томашу в нос. Томаш всхлипнул и умолк, размазывая кровь бумажным платочком.

— Еще раз позволишь себе нахамить командиру экипажа, — отчеканил Дайбо, — останешься без зубов.

— Ты мне нос разбил, — пробормотал Томаш. — Сильный, да? Врагов бы так бил, а не напарников!

— Некоторые напарники хуже врага, — объяснил Дайбо. — Командирам хамят, от радара отвлекаются. И удар пропускают.

— Зато я ножи лучше всех кидаю! — ответил Томаш обиженно и невпопад. — Убиваю ламантина в глаз со ста метров!

Дайбо покосился на него и расхохотался.

— Сопляк ты деревенский. Ламантина он убивает. Ты еще с вилкой в патруль выйди. Десантник ножом не воюет уже двести лет, понял? Качай мышцы, стреляй из бластера и меньше интересуйся аккумулятором зенитки.

— А все-таки, — угрюмо сказал Томаш, — не может такого быть, чтоб господин полковник не верил в победу! Когда я прибыл, он вызвал меня и только один вопрос задал: готов ли я отдать жизнь за Метрополию?

— Он всем так говорит.

— И по-твоему, такой человек может...

— Да что ты ко мне пристал со своей победой? — взорвался Дайбо. — Полковник может, полковник не может... Наш господин полковник может всё! Понял? Ты молиться должен, салага, что попал к нему в гарнизон! Он — отец и бог! Ты его видел только на линейках, а я у него служу пятый год. Он никогда не ошибается и никогда не рассуждает. Понял? И ты никогда не узнаешь, что у него на уме! У него такой опыт, какой и за сто лет не нажить! И никто не знает, сколько ему лет! Он всегда был! Твои родители еще не родились, а он уже воевал за Метрополию! Запомни: он всех видит насквозь! Он знает всё, что ты скажешь, раньше, чем ты откроешь рот! А когда надо воевать, он абсолютно безжалостный. Он как робот, понимаешь? Никаких эмоций: только тактика. Он слова лишнего не скажет без точного расчета. Если нужно — отдаст за Метрополию жизнь: хоть свою, хоть твою, хоть мою! А если нужно — и с пленным поделится последним куском хлеба. А если нужно убить — убьет кого угодно, не задумываясь. Ты просто не видел, как он казнит пленных лазерником: спокойно, быстро, как колбасу режет. Ни один мускул на лице не дрогнул.

— Врешь ты, Дайбо! — покосился Томаш.

— Сам видел, — объяснил Дайбо. — Да ты пойми: он бог войны, и для победы сделает всё. Но война тянется сотню лет, а может, больше. А верит ли он в победу, а главное, хорошо ли ему будет жить, если кончится война — это другой вопрос. И если господин полковник говорит, что война никогда не закончится, это его личное мнение. А поскольку он не ошибается никогда, то скорее всего, прав и в этом. Но это не мешает ему уничтожать врагов Метрополии. Так тебе понятно?

Томаш снова достал бумажный платочек и хлюпнул носом. Балка осталась позади, вездеход ехал по полю, уставленному ветряками. Ветряки крутились вяло, на стальных лопастях поблескивал далекий Денеб. Зрелище завораживало. Пора было разворачиваться в обратный путь, к базе.

— Неправильно это... — пробормотал Томаш. — Как можно воевать и не верить? Это упадничество какое-то. Как у этих, у саранчи этой, которая без боя сдала нам свои обитаемые планеты...

— Адонцы — не саранча, — возразил Дайбо. — Они, скорее, ящеры.

— Какие же они ящеры, если в панцире, и членистоногие, как кузнечики?

— А морда как у ящерицы, — возразил Дайбо.

— А характер как у овцы. Прилетели имперцы — сдались Империи. Отбили наши несколько планет — сдались Метрополии. Велели им платить дань — платят дань. Согнали на заводы и велели делать оружие — делают. Сожгли им пару столиц, когда отказались служить в армии, — и это стерпели, ни одного выстрела в ответ.

— Но ведь отказались, — заметил Дайбо. — А к чему ты про них вспомнил?

— К тому, — с жаром повернулся Томаш, — что только такие животные могут не верить в победу! А человек должен верить!

Дайбо пожал плечами.

— Что мы о них знаем? Может они как раз и верят в свою победу...

— Хорошо, а ты? Ты — веришь? — спросил Томаш.

Дайбо усмехнулся.

— Я служу Метрополии, — отчеканил он.

— Но ты хочешь, чтобы мы победили, и война кончилась?

— Хочу, конечно, — добродушно согласился Дайбо. — Всем наверно дадут хорошее жалование, я найду себе планету и построю заправочную станцию. С трактиром. — Дайбо притормозил и начал закладывать неспешный разворот. — Сгоню мышцы, отращу пузо. А еще бороду, и хвост на затылке. Буду носить кожаный фартук и подтяжки, стоять за барной стойкой, жарить лангеты и разносить пиво. А к стойке будут подсаживаться посетители и вести неспешные беседы. Про жизнь советы спрашивать... И девки будут приходить, садиться передо мной на барные табуретки, закидывать ногу на ногу в черных колготках...

Томаш не понял, что произошло. Лобовое стекло взорвалось ослепительной вспышкой, а следом взвыла аварийка разгерметизации, потянуло резким холодом, и кабину заволокло туманом, как всегда бывает, когда снаружи просачивается холодный аргон. Турбины вездехода вдруг лязгнули и смолкли. Корпус резко дернулся и грузно осел, со скрежетом прокатившись по песку еще несколько метров. Томаш закричал, но крика своего не услышал — уши заложило от перепада давления. Он судорожно вдохнул, но воздух был ледяным и кислым, а когда легкие наполнились, вдруг остро закружилась голова. Только тут он запоздало вспомнил инструкцию, бросился на пол кабины и сжал мундштук кислородника.

* * *

Томаш пришел в себя от крика и пинков. Он все так же лежал на дне кабины, уткнувшись щекой в стеклянную крошку. Голова еще кружилась, хотя мундштук кислородника работал.

— Руки за голову! — надрывался над ухом незнакомый голос, казавшийся далеким из-за заложенных ушей. Шею обжигал раскаленный раструб. — За голову, сказал! Убью, сука! Не поднимать лицо! Не поворачиваться! Руки на затылок! Бластер отцепить от руки! Медленно!

Томаш сделал несколько судорожных глотков — одно ухо отпустило, второе оставалось заложенным. Он медленно завел руки за голову и отцепил браслет. Бластер тут же выбросили — Томаш слышал, как он упал на песок шагах в десяти от вездехода.

— Коробка связи где? — надрывался голос. — Отвечай, убью!

— Слева... В кармане... — прохрипел Томаш. — Не убивайте...

Жесткая перчатка ощупала комбинезон и выдрала связную коробку вместе с карманом. Она тоже упала на песок, а следом раздался залп лазерника. Со связью было покончено.

— Встать! Подняться на колени! — скомандовал голос. — Медленно! Не оборачиваться!

Томаш медленно подтянул под себя ногу и приподнялся. На полу кабины виднелась лужа крови, саднила прокушенная губа, и кислородный мундштук казался на вкус соленым — видно, он слишком сильно сжал его зубами. Но откуда столько крови? Он скосил глаза и остолбенел: кабина оказалась залита кровью вся. В кресле водителя все так же сидел Дайбо. Руки его сжимали руль, но голова была неестественно откинута, и он смотрел вперед широко распахнутыми глазами. В могучей груди Дайбо чернела оплавленная дыра размером с тарелку.

— Не оборачиваться! — повторил голос. — По моей команде выйти наружу из вездехода, сесть на песок!

За спиной послышался лязг, заскрипел песок под подошвами — незнакомец первым спрыгнул с подножки на грунт.

Томаш решил пока не спорить. Он медленно выполз, спрыгнул, развернулся и сел, прислонившись спиной к теплой резине балахона. Лицо и легкие жег аргон атмосферы. Томаш судорожно сжал кислородный мундштук и затянулся поглубже. И только когда головокружение улеглось, поднял взгляд. В десяти шагах перед ним стоял незнакомый чернявый парень в оранжевом камуфляже. Без шапки на таком холоде — значит, шлюпку оставил недалеко. Лицо человека было скрыто кислородной маской, а в руке он сжимал «Вакс» — тот самый, которым имперцы вооружали своих десантников и диверсантов. Если Томаш правильно помнил занятия в корпусе, бластер этот был короткофокусный, шестизарядный, а мощностью чуть ли не восемнадцать амстрель — за секунду мог прожечь в стене двухметровую дыру. У нас таких не делали. А это значит, шансов никаких. Но страха почему-то не было.

— Имя? — требовательно спросил чернявый.

— Томаш.

— Полное имя?

— Томаш Мирослав Тереза Новак.

— Повстанцы, сепаратисты... — Чернявый презрительно сплюнул в оранжевый песок. — Что за имя для бойца — Тереза?

— Дурак ты, — спокойно ответил Томаш. — Полное имя гражданина свободной галактики включает имя отца и имя матери. Это вы, имперцы, имена своих родителей не носите, как собаки безродные...

Томаш пригнулся, и вовремя — чернявый вскинул бластер и дал залп чуть повыше кабины. Но все равно сверху полыхнуло огнем.

— Еще раз скажешь такое — убью, — объяснил чернявый. — Отвечай быстро: численность гарнизона?

— Тысяча человек! — бойко ответил Томаш. — Непробиваемый подземный бункер, двенадцать катодных зениток и два крейсера на орбите!

— У вас пустая орбита. — Чернявый и поднял раструб. — Еще раз соврешь — я тебя убью.

— А если буду говорить правду, что ты со мной сделаешь? — усмехнулся Томаш.

— Свяжу и брошу без одежды в карьер рядом с базой — спокойно объяснил Чернявый. — Сумеешь не закоченеть и доползти до шлюза — молодец. Нет — значит, не повезло. Но шанс есть. Видишь, я тебе говорю правду.

«Вот что ему нужно!» — подумал Томаш, представив, как лазутчик пробирается на базу в его, Томаша, комбинезоне.

— Даешь слово Империи? — спросил он.

— Да, — кивнул чернявый, чуть помедлив.

— Договорились, — ответил Томаш, понимая, что терять нечего, а время надо тянуть. — На базе тысяча человек. Комендант базы — бригадир-полковник Зоран Зоран Петра Грабовски. Имперцы наверняка про него слышали. Заместитель — файер-капитан Замир Пауль Ольга Юсупов. Томаш мог рассказывать все это совершенно спокойно — эти факты были известны кому угодно, и имперцам тоже.

— Достаточно, снимай комбинезон, — скомандовал чернявый, качнув бластером, — покажешь, где вход на базу.

— Я же замерзну! — возразил Томаш.

— Снимай! — рявкнул чернявый. — А то бластером отогрею!

Томаш с удовлетворением понял, что парень ровесник — ему тоже не больше двадцати. Он нарочито медленно стал расстегивать комбинезон. Специально опустил взгляд и смотрел в песок, чтобы чернявый не смог ничего прочесть в глазах. И специально начал стягивать куртку с левого рукава — чернявый не мог знать, что он левша. Только бы успеть и все сделать правильно. Сердце бешено заколотилось, в крови забился адреналин. Томаш потянулся к правому рукаву — не к самому рукаву, чуть повыше, за отворот. И когда ладонь нащупала рукоятку ножа, отсчитал три удара сердца и присел, одновременно делая бросок.

* * *

Кабинет полковника Грабовски был обставлен со вкусом — мебель натуральной древесины, настоящий рошанский ковер на стене с коллекцией старинных бластеров. Сам полковник сидел в кресле и раскладывал на экране древнюю «косынку», чуть склонив на бок седую голову. На его носу топорщились очки в тонкой золотой оправе.

Загудел селектор, полковник, не оборачиваясь, нажал клавишу.

— Слушаю, — сказал он.

— Плохие новости, господин полковник, — послышался голос Замира. — Поймали имперского лазутчика. Погиб один из наших, разбит вездеход.

— Общая тревога по форме три, — мгновенно произнес полковник, не меняя интонации. — Если лазутчик жив — привести в нулевой бункер и доложить мне. Выполняйте!

Полковник нажал отбой и положил руки на консоль. «Косынка» сразу исчезла, а на экране появилась таблица орбитальных вспышек за последние сутки. Спустя несколько минут полковник сам нажал вызов селектора.

— Тех, кто дежурил на локаторах базы и проспал посадку капсулы, — произнес он, — обоих выпороть электрохлыстами, но чтобы остались в строю.

— Так точно, господин полковник, — ответил Замир.

— Тем, кто поймал диверсанта, тоже быть в бункере, я их допрошу.

— Так точно.

Полковник вздохнул и наконец спросил:

— Кто погиб?

— Дайбо.

— Жаль... — сухо сказал полковник. — Прекрасный был боец, сильный и толковый. Вечная память герою Метрополии.

— Вечная память! — откликнулся Замир.

— Где диверсант?

— Доставлен в бункер ноль, — доложил Замир.

— Спускаюсь, — кратко кивнул полковник.

* * *

Диверсант сидел на железном стуле посередине бункера. Его правая рука висела как плеть, а плечо было замотано коллоидной повязкой, через которую проступала кровь. Вид у парня был ошарашенный.

— Кто задержал имперского диверсанта? — спросил полковник, оглядывая бункер.

— Я, господин полковник, — Томаш шагнул вперед.

— В одиночку, — констатировал полковник, рассматривая царапину на его щеке и прокушенную губу.

— Так точно, — кивнул Томаш слегка смущенно. — Подлец убил Дайбо, господин полковник!

Полковник перевел взгляд на диверсанта и быстро пробежался взглядом по забинтованному плечу.

— Томаш Мирослав Тереза Новак, — размеренно констатировал полковник в наступившей тишине, сверля пленника тяжелым взглядом в упор, — наш самый молодой, самый слабый и неопытный курсант...

Томаш обиженно вздрогнул, но полковник смотрел только на пленника, и теперь в его тоне появилась насмешка:

— ...голыми руками, с одним лишь ножиком, обезоружил и взял живым шпиона-диверсанта имперской армии?

Чернявый парень затравленно дернулся.

— Это ж надо так опозориться! — продолжал полковник. — И задание провалил, и сдался первому же курсанту с ножиком. Вот будет стыд, когда узнают однополчане... Впрочем, ничего другого от имперцев я и не ждал.

Парень отвел взгляд, по забинтованной руке пробежала мелкая судорога. Полковник вдруг шагнул к диверсанту, вцепился ему в подбородок и резко приподнял.

— Смотреть в глаза! — приказал он негромко. — Отвечать на вопросы. Кто тебя подослал и зачем?

Парень молчал.

— Не хочешь отвечать? — Полковник опустил руку и отошел на шаг назад. — Оскар, подготовьте электрохлыст с контактными насадками, и пару ампул с болестимулятором, — попросил полковник будничным тоном.

Рослый Оскар козырнул и вышел из бункера. Руки парня затряслись.

— Как тебя зовут, мальчик? — участливо спросил полковник.

— Клаус Бонд, — ответил тот.

— Клаус, — спокойно начал полковник, — ты еще в шоке, и у тебя болит рука, поэтому ты пока плохо понимаешь, что с тобой произошло. Я буду с тобой честен. Во-первых, ты имперец и воюешь против свободной Метрополии. Во-вторых, ты влез на военную базу и убил нашего товарища. И за это уже достоин смерти. Твоя жизнь тебе больше не принадлежит. Наконец, ты и для нас, и для своих уже навеки неудачник, потому что с позором провалил задание. Шансов выйти героем у тебя уже нет. Сейчас я расскажу тебе, что будет дальше. Поначалу ты откажешься отвечать на вопросы и будешь геройски молчать. Но не долго — мы пристегнем тебя к электрохлысту и вколем ампулу болестимулятора. И через пять минут от твоего героизма не останется ничего — будет только страдающее животное, кусок мяса, молящий о пощаде. И ты расскажешь все, но будешь полностью растоптан и унижен. Героизма в плену не существует, поверь. Героизм бывает в бою, когда салага ловит диверсанта с помощью ножика. А вот в плену героизма нет. Это знаем мы, это знаешь ты, это знают и те, кто тебя послал, — никто от тебя не ждет героизма. Но ты можешь облегчить эту неприятную процедуру, если станешь отвечать на вопросы сам. И тогда у тебя есть шанс остаться в живых. Обещать не буду, но шанс есть. Думай. У тебя есть несколько минут, пока готовят оборудование.

Полковник отошел к стене и принялся разглядывать клепки на стальной двери. Вернулся Оскар и поставил на табуретку чемоданчик с лязгнувшими инструментами.

— А я и не собирался молчать! — выпалил диверсант, нервно облизнув губы. — Вы со мной откровенны, господин полковник, и я с вами буду откровенен. Мне есть, что сказать. Меня послали в разведку, чтобы я выяснил численность и вооружение базы. Я посадил капсулу за полем ветряков в яме у заброшенной мачты.

Полковник быстро взглянул на Замира, и тот показал глазами, что это правда.

— Я должен был выйти на связь час назад, — продолжал пленный, — но я не вышел. И это значит, что я убит или в плену. Если вы меня заставите что-то передать — моим донесениям уже не поверят. Вам нет никакого смысла меня убивать, потому что сюда движется эскадра, и через два дня эту планету возьмут штурмом. Империи понадобился гадолиниевый рудник.

— Что за эскадра? — спокойно поинтересовался полковник. — Кто ее ведет?

— Это эскадра адмирала Эрнесто Мариануса из шести эсминцев. И с ней — добавочный корпус из двух эсминцев ко-адмирала Санчеса Диего Хуана Мигеля Фернандеса.

— Он врет! — воскликнул Замир и поднял электрохлыст. — Нет никакой эскадры!

— Отставить, — тихо скомандовал ему полковник. — Продолжай, Клаус Бонд.

— Эскадра впервые выйдет на связь с вашей базой завтра к полудню, а через сутки начнет атаку. Вы не успеете вызвать помощь и не сможете дать отпор, полковник. У вас пустая орбита, нет оружия и энергии. Вас бросила ваша Метрополия в этой дыре. Но вы, — теперь парень явно передразнивал полковника, — сможете облегчить нам всем неприятную процедуру, если сдадитесь. У вас есть шанс остаться в живых, хотя обещать не буду. Думайте. У вас есть время до подхода эскадры.

И Клаус Бонд гордо поднял голову.

— Он врет! — снова воскликнул Замир, взмахнув хлыстом.

— А что, — спокойно продолжал полковник, не обращая на Замира никакого внимания, — Эрнесто Марианус все еще входит в изумрудный клан и носит зеленую треуголку?

— Конечно! — кивнул Клаус гордо. — Мы десантники изумрудного клана!

— А этот второй... как ты его назвал? Санчес? Он тоже в клане изумруда?

— Нет. Он из клана тигров.

— И кто он такой? Сколько ему лет?

— Не знаю точно, полковник. Я сам его не видел. Но думаю, тридцать пять — сорок. Говорят, он самый молодой ко-адмирал. Говорят, потерял в боях глаз и имеет личную награду Императора.

Полковник в упор посмотрел на пленника.

— Сколько тигров на двух эсминцах? Сколько зеленых треуголок?

— Зеленых треуголок — двадцать тысяч, — начал бойко Клаус, — Тигров — пять тысяч...

— Замир, вот теперь дай мне хлыст, — тихо попросил полковник, и Клаус осекся. — Клаус Бонд, я с тобой был честен, и ты обещал быть честным. И за каждую твою ложь...

— Я перепутал! — быстро поправился Клаус. — Зеленых треуголок полторы тысячи, тигров — не знаю, они на своих крейсерах живут.

Полковник опустил хлыст.

— Итак, давай проверим, правильно ли я тебя понял, а затем продолжим, — спокойно произнес полковник. — Рудник собирается атаковать эскадра из восьми эсминцев: шесть эсминцев изумрудного клана под командованием старого Эрнесто, и два эсминца «тигров» под командованием некого Санчеса?

— Именно так, — кивнул пленник. — Восемь эсминцев, на каждом по пятьсот роботов-ботов, и по сотне десантных — с пилотом и стрелком.

— И задача — захватить рудник, по возможности не повредив производство и коммуникации?

— Да. У вас нет шансов, полковник.

— Расскажи мне о распорядке в своей казарме, Клаус Бонд.

— Что? — дернулся парень.

— Расскажи мне о распорядке в своей казарме, — повторил полковник. — Во сколько подъем. Во сколько отбой. Какой гимн вы поете на построении. Кого награждали за последнее время, и как. Кого сажали в карцер, и за что.

— Зачем вам всё это? — изумился Клаус Бонд.

— Я военный, — объяснил полковник, — люблю армейские рассказы.

* * *

Сбор в кабинете полковник называл советом, хотя ни с кем не советовался, а лишь отдавал приказы. Пригласил он лишь бригадиров и почему-то Томаша. Все ждали чего-то судьбоносного, но распоряжения полковник раздавал самые будничные, словно ничего не происходило. Хозбригаде велел провести наконец в нижний ангар водопровод и канализацию. Кладовщику приказал выписать новые скатерти для столовой. Адаму, который считался художником, полковник вручил эскиз и велел раскрасить заднюю стену столовой, не жалея красок. А потом вдруг повернулся к Томашу и потребовал сдать нож. Томаш удивился, но сдал. Полковник деловито засунул нож в ящик стола, глянул на часы и неожиданно для всех прочел небольшую пламенную речь, в которой повторял общеизвестные истины — о свободе Метрополии, о подвигах отцов и дедов, о лжи и подлости Империи, о том, что победа всегда будет за Метрополией, потому что за нами правда. А еще о том, что жалкие имперские собаки достойны лишь унижений и насмешек. Что и будет им продемонстрировано через час, когда они выйдут на связь.

— Господин полковник, разрешите вопрос? — спросил Замир. — А если диверсант врет?

— Он не врет, — ответил полковник. — Всегда видно, когда человек врет, а когда нет.

Замир удивленно пошевелил бровями, но промолчал.

И действительно, через час в эфире появился запрос контакта и зазвучал Имперский гимн — самое мерзкое музыкальное произведение из всех, написанных человечеством.

— Вызываю базу «Велга-328»! — послышался в эфире голос имперского связиста. — Сейчас с вами будет говорить его превосходительство адмирал Эрнесто Марианус и его сиятельство ко-адмирал Санчес Диего Хуан Мигель Фернандес. Наш сеанс связи транслируется на всех кораблях эскадры!

«Вот это они зря, — подумал Томаш, — сейчас им полковник покажет!»

На экране появились три фигуры, но связь была неустойчивая, картинка пестрела квадратами и выражений лиц толком разглядеть было нельзя.

Полковник откинулся на спинку кресла и оглядел свой маленький штаб гордым взглядом.

— Вам отвечает комендант базы «Велга-328" бригадир-полковник Зоран Зоран Петра Грабовски, — произнес он в микрофон с той же торжественностью. — Мой заместитель файер-капитан Замир Пауль Ольга Юсупов. Я не расслышал, кто там у вас пристроился рядом со стариком Эрнесто?

— Его сиятельство ко-адмирал Санчес Диего Хуан Мигель Фернандес! — старательно повторил имперский связист.

— Хуан, да Мигель, да еще Фернандес? — Полковник удивленно хмыкнул. — Что, мальчик из проблемной семьи? — спросил он и вдруг захохотал.

Следом захохотал Замир, прыснул Томаш и загоготали остальные. Судя по тому, как побагровели лица на экране, имперцы тоже догадались, почему над ними смеются.

— Грабовски! — послышался властный голос. — Тебе осталось смеяться не так долго: к тебе движется эскадра. Если ты сдашь базу, ты и твои люди останутся в живых.

— Эрнесто, — возразил Грабовский, — ты меня хорошо знаешь, я никогда тебе не сдамся живым. И вы, трусливые имперские собаки, это прекрасно знаете, не зря же собрали такую эскадру. Но у меня есть чем тебе ответить и на этот раз, поверь, Эрнесто. У меня большой и преданный гарнизон, наша крепость выстроена глубоко в толще планеты, оснащена прекрасными орудиями и способна держать оборону годами. У нас огромная сеть ходов и карьеров по всей поверхности, а все роботы-рудокопы за десять минут переоборудуются бластерами и превращаются в боевых... Я не понимаю, на что ты надеешься, Эрнесто. Ты просто угробишь своих десантников, и вы подохнете в страхе и позоре, как сдох вчера ваш шпион Клаус.

— Грабовски, — Эрнесто повысил голос. — Клянусь, я выковыряю тебя из-под земли, и твоя голова...

— Ты старое бездарное ничтожество, Эрнесто, — перебил полковник. — И твои десантники — трусливые щенки, которые оставят в нашем песке свои жалкие кости. Это будет страшный бой, и никто из вас не уйдет живым, клянусь! Даю тебе свое слово — слово Зорана Грабовски! Больше не желаю с тобой разговаривать.

Полковник протянул руку и выключил передатчик.

— Цирк окончен, — сказал он. — А теперь за работу! Я дал распоряжения. Вопросы есть?

Замир помялся и покосился на Томаша.

— Говори вслух, — уловил полковник его движение. — Здесь чужих нет.

— Господин полковник, — Замир кашлянул. — Но ведь у нас нет никаких ходов, а наши рудокопы не переоборудуются...

— Да, — ответил полковник.

— У нас всего одна катодная пушка...

— Да, — ответил полковник.

— А энергии в аккумуляторе на один залп...

— Да, — повторил полковник.

Замир помолчал, а затем до него дошло: он вытянулся и щелкнул каблуками.

— Я готов умереть за Метрополию! — сказал он. — Слава свободной галактике!

— Отставить пораженческие настроения, — строго прервал полковник. — Я сказал: мы останемся живы и победим эскадру.

— Но как, господин полковник?! — крикнул Замир почти с отчаянием.

— Враг — близко, — ответил полковник. — Враг очень близко. Но мы об этом помним. А они — нет.

* * *

Теперь несущаяся эскадра была видна на всех локаторах. Эрнесто Марианус сделал простой, но безошибочный маневр — целый месяц он шел на «Велгу-328" строго от Денеба, поэтому до последних дней был не виден на локаторах. Но теперь эскадра выстраивалась полукольцом для десантной атаки.

— Господин полковник, я уверен — флагман вот! — Замир указал пальцем на крупную точку в центре. — Прикажете навести пушку? Если нам повезет...

— Флагман вот этот, — полковник рассеянно ткнул мизинцем в самый крайний крейсер. — Но стрелять мы не будем. Подготовьте связь, я буду с ними говорить.

— Они давно пытаются выйти на связь, — доложил связист.

— Очень хорошо, пусть пытаются, — кивнул полковник. — Я скажу, когда наступит время.

Следующие полчаса ничего не происходило, если не считать того, что эскадра захватила орбиту и перегруппировывалась для десантной атаки. Вскоре началась артподготовка. Даже здесь, на глубине трех километров, ощущался гул и толчки, а что творилось сейчас на поверхности — лучше и не знать.

Наконец, локатор вспух, словно на экран высыпали горсть риса — эскадра выпустила десантные боты, и они ринулись вниз.

Томаш представил себе имперских десантников: как они сейчас сжимают рычаги и несутся вниз — накачанные боевыми стимуляторами, готовые умереть за Империю.

— Небось орут гимн, — прошипел рядом Замир.

— Да, — сказал полковник. — Именно это они и делают. Накачались стимуляторами, орут гимн и готовятся умереть. И это правильно. Мы ждем еще двадцать секунд.

Эти двадцать секунд показались Томашу вечностью. Он вдруг понял, почему полковник позвал его в штаб, — это благодарность за поимку диверсанта, возможность курсанту провести последний день своей жизни в штабе, погибнуть в битве рядом с великим полковником... Что ж, он готов умереть за Метрополию, как и любой из восьмидесяти бойцов гарнизона. Семидесяти девяти... Томаш вспомнил Дайбо и крепко сжал челюсти.

— Связь! — негромко скомандовал полковник и придвинул к себе микрофон: — Вызывает база «Велга-328"! Говорит комендант базы Зоран Грабовски. Я желаю говорить с его сиятельством ко-адмиралом Санчесом Диего Хуаном Мигелем Фернандесом, — отчетливо проговорил он.

Наступил тишина, а затем раздался голос имперского связиста:

— Его превосходительство адмирал Эрнесто Марианус слушает вас.

— Мне не нужен старый дурак Эрнесто, я не желаю говорить с ним. У меня важное сообщение для предводителя клана «тигров», его сиятельства ко-адмирала Санчеса Диего Хуана Мигеля Фернандеса. У меня есть важная информация для его сиятельства. Потом будет поздно.

Наступила тишина.

— Не станут они в таком тоне говорить, — покачал головой Замир.

— Станут, — кратко ответил полковник.

— Я, Санчес Фернандес, слушаю! — раздался насмешливый голос. — Предлагаю полковнику Зорану Грабовски сдаться на милость Империи!

— Да, ваше сиятельство, — кротко ответил полковник. — Мы сдаемся на милость Империи.

Наступила недоуменная тишина.

— Что? — спросил Фернандес растерянно.

— Прекратите огонь, — попросил полковник, — я поднимусь на поверхность без оружия с белым флагом. Со мной выйдет ваш Клаус Бонд, живой и невредимый. Я сдаю крепость на милость его сиятельства ко-адмирала Санчеса Диего Хуана Мигеля Фернандеса при условии, что всем моим бойцам будет оставлена жизнь. Готово ли его сиятельство дать мне такое слово?

— Да... — растерянно ответил Фернандес. — Да, конечно. Даю слово!

Полковник выключил связь и откинулся в кресле. Затем выдвинул ящик стола, вынул нож Томаша и положил его на видное место.

— Оскар, подготовьте мой китель и кислородную маску, — приказал он. — Даниэль, откройте карцер и приведите Клауса, снимите с него наручники. Бегом! — рявкнул он.

Оскар и Даниэль бросились из штаба, в комнате остались только полковник, Томаш и Замир. Томаш недоуменно перевел взгляд на Замира — тот тоже стоял с отвисшей челюстью.

— Господин полковник, как прикажете это понимать? — глухо спросил Замир.

— Так и понимать, как сказано, — ответил полковник. — Я сдаю базу и выхожу.

Замир снова открыл рот и закрыл его.

— Но это... — начал он. — Это... Это измена?

— Это единственная выигрышная стратегия.

— Но...

— Замир, комендант базы — я, — напомнил полковник, не поворачивая головы. Он смотрел только в свой дисплей.

Томаш видел, как правая рука Замира дрогнула и медленно поползла вверх — к кобуре.

— Взять его! — взревел Замир, выхватывая бластер.

Томаш не сразу понял, что произошло. Только что старый седой полковник был в кресле, а Замир стоял над ним, держа бластер по-полицейски обеими руками, а теперь Замир лежал и стонал, полковник возвышался над ним, вывернув ему руку, а бластер, кувыркаясь, катился по полу в дальний угол.

— Томаш Новак, взять нож, — негромко приказал полковник. — Если он дернется — убить.

— С-с-слушаюсь... — заикаясь выдавил Томаш, хватая нож.

— Открой верхний ящик стола, — продолжал полковник, — там сверток.

Томаш выдвинул ящик и достал увесистый сверток.

— Теперь, Томаш, слушай меня внимательно, — начал полковник, — Тебя нет, и никогда не было. Я уничтожил твою метрику и все упоминания в архивах гарнизона. В пакете имперская форма, экранирующий костюм и пять ножей, выточенных по образцу твоего. Ты слушаешь меня?

Томаш поспешно кивнул.

— Ты залезешь в вентиляционную шахту над столовой и будешь наблюдать. Просто наблюдать. В экранирующем костюме тепловой сканер тебя не обнаружит. Чтобы не обнаружил энергетический сканер, у тебя не должно быть при себе никакой электроники, ни бластера, ни батареек, ни часов — ничего. Ты понял?

Томаш снова закивал.

— Ты будешь просто наблюдать. Когда поймешь, что можешь вылезти без боя и прокрасться сюда, в штаб, — сделай это. Но не торопись. На орбите они оставят один крейсер, остальные посадят на планету. Ты дашь по крейсеру залп. Боевая защита на нем будет выключена, поэтому залпа должно хватить. Тебе приходилось наводить катодную пушку?

— В одиночку — никак нет, — растерянно пробормотал Томаш. — Но в корпусе у нас были занятия на тренажере...

— Разберешься, — кивнул полковник, — автоматика подскажет. — Итак, это было твое первое задание. Задание номер два: вернуться из штаба живым, вскрыть дверь ангара и выпустить нас. Мы добьем остальных. Пленных не брать, зачищаем всех. Но если адмирал и ко-адмирал будут живы — я дарю тебе честь убить их своими руками. Вопросы есть?

Томаш застыл с открытым ртом.

— Господин полковник, но... я... я же не супермен!

— У тебя будет много помощников, — объяснил полковник. — Я не даю невыполнимых заданий. Затаись, наблюдай, а затем делай лишь то, что в твоих силах. Я в тебя верю, сынок, — добавил он и вдруг улыбнулся Томашу.

Зубы у полковника оказались чистые, ровные и белые.

* * *

Щель в потолочных пластинах была узкой, но отсюда просматривался весь огромный зал. Он был действительно огромен. Томаш слышал, что когда-то в дни расцвета базы, здесь проводились и собрания, и праздники, и военные банкеты, а затем тут хранилась техника. Перед тем, как сдать базу, полковник превратил зал снова в банкетный — пол сиял чистотой, стояли столики, накрытые скатертями. И от того было очень больно, что теперь здесь хозяйничают имперцы.

Сперва появились роботы и обшарили сканерами все помещение. Был у них даже химический сканер, и Томаш испугался, что его обнаружат по запаху человека. Но, видимо, сканер был настроен лишь на биологическое оружие и яды.

Затем роботы принялись таскать ящики для банкета. А вскоре появились люди. Имперцы вваливались в дверь толпами, распевая гимн Империи. Они рассаживались за столиками, продолжая орать. Имперцы орали свой гимн яростно, но чем яростней орали и чем резче были их движения, тем яснее становилось Томашу, как много у них нерастраченной энергии, и как слабо они удовлетворены сегодняшней атакой.

Да, их было много — очень много, наверно тысяча или две. Большинство десантников носило зеленые колпаки, но некоторые оказались в бурых повязках — их было меньше и они держались особняком. Томаш сперва не мог разобрать, кто они: судя по бластерам, вроде тоже десантники. Но может, технари? Потом пригляделся к повязкам и понял — «тигры». Конечно же, имперские «тигры».

На столике у входа лежала большая бобина двухцветной имперской ленты — синей с золотыми звездами, а рядом заботливо висели ножницы. Приказал это сделать полковник. Имперцы по очереди отрезали себе куски ленты и гордо повязывали на правое плечо. Это был их праздник.

Роботы заносили бесконечные ящики с закуской и выпивкой — явно из крейсеров, севших на равнине. На ящиках виднелись отвратительные имперские гербы. Роботы ставили ящики в угол, где их тут же потрошили десантники, устраивая импровизированные фуршеты. Один расшалившийся вертлявый парень повязал имперскую ленту на плечо роботу. Томаш мысленно поблагодарил его за это, потому что это давало хоть какую-то информацию. Например, можно было прикинуть число роботов, а главное — рассчитать, насколько близко сели корабли. Робот вышел с этой лентой, и довольно скоро зашел с новым ящиком. И снова вышел. Корабль был совсем рядом.

Когда он вошел в третий раз, его заметили. Высокий имперец, судя по нашивкам — капрал, догнал робота и выключил его. Робот замер с ящиком в руках. На плечевом поршне топорщилась имперская лента.

— Кто посмел сделать это? — громко спросил капрал.

Но его не расслышали в общем гуле. И тогда капрал вынул бластер, поставил огонь на минимум и дал залп в потолок. По вентиляционной шахте дохнуло раскаленной известкой, Томаш на миг зажмурился. Когда он открыл глаза снова, в зале царила гробовая тишина.

— Кто! Это! Сделал! — громко чеканил капрал, обводя зал налитыми кровью глазами. — Кто посмел повесить на робота геральдическую ленту Великой Империи? Ленту, которую имеют право надевать лишь бойцы Империи, верные слуги Императора? Ленту, за которую проливали кровь наши отцы, наши деды и прадеды?

Зал молчал.

— Сегодня, — бушевал капрал, яростно растягивая слова. — Мы пр-р-разнуем победу! Победу над вр-р-рагом Империи, собакой Грабовски! Мы захватили гадолиниевый рудник, который так необходим Империи сейчас! И эту нашу победу! — Голос капрала гремел. — Эту великую победу! Посмел оскорбить враг! И этот враг среди нас! Враг близко!

Капрал ткнул раструбом бластера вверх, казалось — прямо в сторону Томаша. Тот вздрогнул, хотя капрал явно имел в виду не его.

— Этот враг! — продолжал капрал, размахивая бластером во все стороны. — Хотел оскорбить Империю! Оскорбить доблесть! Оскорбить символ! Он надел ленту Империи — ленту победы — на робота! На тупого железного робота! С куцей памятью и грязными клешнями! Что он хотел сказать этим?! Что знаки нашей доблести — пустая игрушка, которую можно окунать в грязь, вешать на рабов, вытирать задницу?! Пусть эта грязная трусливая собака сделает шаг вперед и...

— Да ладно, тебе, Эфан, — послышался бас, и кто-то опустил руку на плечо капрала. — Когда ты успел надраться раньше времени?

— Что ты мне — ладно?! — взревел капрал, скидывая руку. — Что — ладно?! Это ты сделал?! Ты?!

— Остынь, Эфан, — загомонили со всех сторон. — Что ты завелся-то, в самом деле? Ну какой-то дурак повесил какую-то ленту...

— Не какую-то ленту! А ленту Империи! — надрывался Эфан, багровея. — И не просто дурак, а подлец! Подлец хуже врага! Пусть он выйдет! Пусть этот трус признается! — Эфан ударил кулаком в ладонь. — Сразимся один на один! Выходи!

Ряды расступились, и вперед пробился здоровенный парень в лихо скошенной зеленой треуголке. Он на ходу закатывал рукава комбинезона, обнажая могучие бицепсы.

— Ну, я это сделал! — рявкнул он.

Томаш знал, что это сделал не он.

Эфан поднял раструб бластера и лицо его исказилось.

— Ты сделал?! — зловеще повторил он. — Ты, Дельвиг?

— Брось пушку и ответь как мужчина, — пробасил верзила. — Ты хотел сразиться, Эфан? Или ты трус?

Но Эфан не спешил расставаться с бластером.

— Так это сделал ты... — он прищурился, поднимая бластер. — Так получи же, поганая собака...

Неизвестно, чем бы это кончилось, но дверь распахнулась и на пороге в сопровождении парней в тигровых повязках показалась высокопоставленная персона. На вид этому человеку казалось не больше сорока, был он одет в мундир имперского ко-адмирала, слегка напоминавший расшитый золотом халат, а один глаз его закрывала повязка тигровой расцветки. Войдя, он сразу оценил ситуацию.

— Отставить дебош! — холодно произнес он. — Всем сесть. Сюда идет его превосходительство адмирал Эрнесто Марианус.

— Да здравствует его превосходительство адмирал Эрнесто Марианус! — разом отчеканили сотни глоток.

Настала тишина, ко-адмирал кратко махнул ладонью и, словно по команде, тигровые повязки вытянулись и проорали:

— Славься его сиятельство ко-адмирал Санчес Диего Хуан Мигель Фернандес! Слава! Слава! Слава! Вечная слава! Слава! Слава! Вечная слава!

Их было гораздо меньше, но скандировали они из принципа дольше и яростней. Ко-адмирал гордо прошел по залу и сел у дальней стены — там, где когда-то была сцена, и теперь столики оказались на небольшом возвышении. Тут же все тигровые повязки перебрались к нему. Хоть их было втрое меньше, но выглядели они гордецами. Зеленые треуголки смотрели на них очень неодобрительно. Даже не на них — а куда-то выше, на стену. Но что там?

Томаш пошевелился, отполз чуть правее и снова приник к щели, скосив глаза — теперь ему целиком стал виден дальний конец зала и стена. На этой стене красовался огромный летящий тигр, растопыривший лапы в прыжке. Томаш мог поклясться, что еще вчера его здесь не было.

В этот момент в сопровождении свиты появился властный седой старик в мундире адмирала и небольшой короне с изумрудом.

— Да здравствует его превосходительство адмирал Эрнесто Марианус! — снова отчеканили глотки.

— Здравствуйте, орлы! — гаркнул старик с неожиданной для своего возраста силой. — Да здравствует победа!

Он поднял руку, улыбнулся тонкими губами, оглядывая ряды зеленых треуголок, но вдруг заметил летящего во всю стену тигра и ряды тигровых повязок на возвышении. И улыбка медленно сползла с его лица. Слегка растерянным казался и его адьютант — он держал в руке ящик с микрофоном и не знал теперь, куда его поставить. Вроде надо на возвышение, а оно занято.

Наконец Эрнесто Марианус соориентировался и принял верное решение — он гордо проследовал к тигровой стене и сел рядом с ко-адмиралом среди полосатых повязок. Его свита прошла за ним и расположилась у стены. Адьютант установил микрофон, и Эрнесто Марианус начал:

— Бойцы! Орлы! Мы одержали великую победу! Гадолиниевый рудник отныне принадлежит Империи! Наши потери составили — ноль! Наши враги обезоружены и заперты в нижнем ангаре! В страхе и мольбах они ожидают завтрашнего дня, когда мы явим им либо милость Империи, либо силу Империи!

— Убить!!! — заорали со всех сторон.

— Преступник Грабовски скован и заперт в карцере под охраной моих гвардейцев.

— Убить!!! — заорали со всех сторон. — Убить!!!

Адмирал улыбнулся краем рта и снова поднял ладонь.

— Мы празднуем нашу победу! — повторил он. — Слухи о нашей доблести летят так далеко, что теперь любой враг Империи предпочитает сдаться нам на милость, потому что...

— Не на вашу милость, господин Эрнесто, — тихо, но веско произнес кто-то из сидящих рядом с ним. Но слова долетели до микрофона.

Адмирал запнулся, и губы его побелели.

— Не на вашу, — повторил тот же голос, — А на милость его сиятельства ко-адмирала Санчеса Диего Хуана...

— Молчать, — рявкнул в микрофон адмирал Эрнесто, — когда выступает командир эскадры!

— Вы не мой командир, ваше превосходительство, — возразил голос. — Мой командир — был, есть и будет его сиятельство Санчес Диего...

— Не надо, — вальяжным жестом остановил его ко-адмирал Санчес. — Пускай Эрнесто скажет, что хотел...

Он вроде бы не произнес ничего оскорбительного, но сама вальяжность жеста выдала его с головой. По рядам зеленых треуголок прошел гул.

— Что значит «пускай»?! — заорал кто-то.

Зал зашумел, и вдруг вперед выскочил капрал Эфан со своим бластером.

— На колени! — орал он. — Проси извинений, мерзавец! Ты оскорбил адмирала Эрнесто!

— Да заберите уже бластер у этого зеленого козла! — заорал кто-то, но было поздно.

Эфан поднял раструб и дал залп поверх голов. На стене, там где была голова тигра, появилось раскаленное алое пятно. Оно вспыхнуло, словно по инерции прогреваясь изнутри, и медленно погасло, став черным. Тигр остался без головы.

— Подонки оскорбляют клан! — послышался истеричный голос, а затем раздались два залпа.

Обезглавленное тело Эфана безвольно обмякло.

А следом начался ад.

* * *

Полковник лежал в гробу как живой — только очень бледный, а седые волосы казались чуть опаленными. Томаш знал, что нижней части туловища нет — так его и нашли в карцере одного из звездолетов, лежащим в наручниках на краю двухметровой дыры, прожженной в полу до стальной решетки перекрытия. Кто из имперцев ворвался в карцер и отвел душу, разрядив бластер в полковника — сейчас уже не знал никто, а допросить было некого.

Роботы-рудокопы привычно ковыряли оранжевый грунт. Они делали это легко и бездумно — так же копали они руду десятилетиями, так же вчера вырыли котлован, куда свалили две тысячи имперских тел.

Гарнизон стоял в молчании — все семьдесят восемь человек. Тихо сипели кислородные мундшутки. Наконец гроб опустили в яму. Комендант базы файер-капитан Замир Пауль Ольга Юсупов первым снял с головы капюшон и поднял раструб бластера вверх — в темное аргоновое небо.

— Бойцы! — начал он глухо. — Братья! Сегодня мы прощаемся с тем, кто был для нас дороже отца и матери! С тем, кому мы верили, как самому себе! С тем, чья мудрость и военный опыт не знали границ! С тем, кто во всех ситуациях точно знал, что делать, и когда встал выбор, без колебаний отдал свою жизнь за всех нас! За нашу горькую победу! — Замир умолк, сделал вдох из кислородника и яростно продолжил: — Боль! Боль и горечь переполняют наши сердца! И нету для этой боли выхода, и не с кем поделиться своей болью, потому что она — одна на всех! Жизнь и подвиг Зорана Зорана Петра Грабовски навсегда останется в наших сердцах, пока мы живы! Мы вечно будем помнить все уроки, что он завещал нам! Пока бьются наши сердца! Пока враг близко!

Замир качнул бластером и дал залп в небо, а рядом вскинул бластер Оскар. Два световых столба блеснули крест-наскрест в холодном аргоне и растаяли в вышине.

Полагалось выстрелить каждому, но на базе не осталось заряженных батарей, а еще предстояла кремация. Замир и Оскар передали бластеры двум роботам, те встали по краям ямы и принялись заливать огнем гроб. Два других робота принялись устанавливать здоровенную надгробную плиту из гадолиния с выгравированной надписью.

— Бедный полковник, — произнес кто-то тихо-тихо, — он так надеялся разделить эту победу с нами...

— В каком смысле? — повернулся Замир.

— Я говорю, — пояснил Оскар, — что он не собирался умирать. Он был гениальный тактик, и чувствовал психологию врага лучше, чем сам враг. Он провернул дьявольски хитрый план, но сам попал под горячую руку, когда имперское зверье устроило бойню...

Замир прищурился и смерил Оскара взглядом.

— Оскар Шимон Бояна Вельд! — отчеканил он. — Уж не хочешь ли ты сказать, будто полковник не совершил свой подвиг? Что полковник не отдал свою жизнь за всех нас? Будто он погиб по ошибке?

— Я не о том, — качнул головой Оскар. — Я просто говорю, что полковник хотел жить. Но судьба так повернулась, всего ж не учтешь...

— Оскар Шимон Бояна Вельд! — отчеканил Замир яростно. — Сегодня, в день нашей победы, стоя у гроба полковника, ты посмел усомниться в его героизме и заявить, будто он чего-то не учел? — Замир сжал челюсти. — А ну, повтори это при всех боевых товарищах!

Томаш вдруг почувствовал, как кровь прилила к его лицу, и неожиданно шагнул вперед.

— Послушай, Замир, прекрати, а? — произнес он. — А то я ведь тоже расскажу при боевых товарищах, как кто-то усомнился в мудрости полковника настолько, что пришлось ему выкручивать руки...

Замир вспыхнул, и его лицо пошло багровыми пятнами.

— Томаш Мирослав Тереза Новак! — рявкнул он. — Как ты смеешь хамить коменданту?!

— А ты мне не комендант! — выпалил Томаш, отступая на шаг. — Мне полковник комендант! А ты для меня трус и изменник!

— Отставить! — вскинулся Оскар, вставая между ними. — Да вы что, парни? В день победы, в день похорон, у гроба?

— Нет, повтори, что ты сказал? — яростно рявкнул Замир, и вдруг проворно шагнул к роботу и отобрал у него бластер. — А ну повтори?

Томаш смерил его взглядом, а затем уставился прямо в глаза.

— Ты что ж, никак стрелять в меня собрался из бластера? — медленно проговорил он, чувствуя, как левая рука уже сама тянется за отворот комбинезона. — Может ты забыл, что если бы не я, не было бы победы? Ну давай, подними свой бластер!

Зашумели все. У ямы остался лишь второй робот, который продолжал невозмутимо поливать огнем тело полковника. Луч бластера был совсем слабеньким, но и гроб, и мундир уже давно истлели, а вот кожа почему-то никак не сгорала. Наконец, лицо полковника перечеркнула извилистая трещина, лопнула и разошлась в стороны силиконовыми ломтями, и под ними на миг открылась бурая морда из плотно подогнанных хитиновых пластин, напоминавшая то ли саранчу, то ли ящерицу. Но вскоре под лучом бластера рассыпалась в пепел и она.

2009-2011, Грелка «Твоя молитва услышана: берегись»

Лететь до Южной Рыбы оставалось два месяца. Даже юнгерка Олимпия понимала, что ничего интересного в пути не предвидится. Конечно, старт корабля и выход из Солнечной системы были интереснейшими днями – напряженная работа всего экипажа, контроль систем, строгий голос капитанки Бэллы, отдающей команды по селектору, напряженные фемедитации по шесть раз в сутки... Но корабль вышел на крейсерскую скорость, и уже вторую неделю обзорные иллюминаторы показывали лишь космическую черноту с далекими точками звезд, немного размытых доплеровским эффектом. Честно сказать, дел для юнгерки было немного – присматривать за оранжереей, да изредка протирать дисплеи влажной тряпкой.

Сначала Олимпии показалось, что на дисплее какое-то насекомое. Она попыталась его брезгливо смахнуть тряпкой, но растопыренная соринка не исчезала. Тогда Олимпия включила увеличение...

«Человечица за бортом!» — раздался по всему кораблю взволнованный голос Олимпии.

Ей, конечно, не сразу поверили — слыханное ли дело, найти в бездонном космосе кого-то. Но сомнений не оставалось: парящая в пространстве фигура с раскинутыми руками и застывшей копной белых волос не могла быть ничем иным, только женским телом, неведомо как попавшим в эту космическую глушь без скафандра.

Долгие часы ушли на торможение двигателя и дрейф к нужной точке, но в итоге тело погибшей было поднято на борт и передано в заботливые руки докторки Симоны для экспертизы.

Вечерняя фемедитация получилась особенно яркой.

— Сестры! – проникновенно начала капитанка Бэлла, когда все надели и подключили шлемы. – Хотя кровавая патриархическая эпоха осталась глубоко в веках, сегодня мы стали свидетельницами еще одного древнего преступления! Преступления, дошедшего до нас из глубины темных веков, как свет давно угасшей звезды! Это – тело убитой, измученной, брошенной в космосе женщины. Ни у кого нет сомнений, что перед нами – очередная жертва мужского абьюза. Избитая, обесчещенная, психологически сломленная, выброшенная из своего корабля на погибель...

Раньше Олимпия всегда молчала на фемедитациях. Но сегодня она чувствовала себя немного именинницей – ведь это она нашла тело в космосе.

— Простите, сестра Бэлла! – неожиданно для себя возразила она. – Неужели эта несчастная пробыла в космосе столько веков, чтобы застать мужчин? Я думаю, что-то случилось с ее кораблем. Неисправность, она пыталась спастись, и...

Капитанка Бэлла окинула ее испепеляющим взглядом.

— То, что ты произнесла, Олимпия, — это типичный виктимблейминг! Ты обвиняешь жертву?! Переносишь на неё ответственность за случившееся?!

Штурманка Алла всплеснула руками и укоризненно поцокала языком.

— Нет-нет! – отчаянно покачала головой Олимпия, насколько позволяли провода шлема. – Я просто подумала, ведь мужчины давно вымерли... Может, просто в её корабль попал метеорит или...

— А это уже газлайтинг! – перебила капитанка. – Ты обесцениваешь чужую боль и переживания, пытаешься сделать вид, что насилия не было, всё это показалось? Перед нами – типичная жертва абьюза! Мертвые не могут взывать о справедливости, обязанность живых — сделать это для них.

— Я не... – начала Олимпия, но штурманка Алла перебила.

— Я анализировала костюм жертвы. Это стиль конца 22 – начала 23 века, самый закат патриархической эры. В ту эпоху еще вполне могли встречаться живые мужчины! Совсем старые, но от того еще больше озлобленные! И трудно поверить, что они занимались чем-то, кроме доминирования и мэйлгейза!

Олимпия поняла свою ошибку и кротко опустила глаза.

— Что ж, – удовлетворенно подытожила капитанка Бэлла, – мы получили отличное вдохновение и теперь готовы к фемедитации. Возьмемся за руки, сестры, и сосредоточимся на той великой победе, которую мы когда-то одержали, избавившись от патриархических ценностей, от боли и угнетения темных веков...

Фемедитация и правда шла на редкость эффективно. Концентрировать энергию было легко и приятно. Указатель силы на табло приближался к 180%. Поэтому Олимпия, Бэлла и Алла не сразу заметили, как вошла докторка Симона, надела шлем и присоединилась к пению гимна.

Наконец Бэлла заметила Симону.

— Ну?! – спросила она так нетерпеливо, словно надеялась, будто Симона скажет, что погибшая ожила. – Ну? Какие новости, докторка?

Симона отложила шлем. Было видно, что она немного смущена и не знает, с чего начать.

— Даже не знаю, с чего начать, — произнесла Симона. – Я обследовала тело. Оно долго лежало в вакууме при температуре почти абсолютного нуля... Я медленно размораживаю его.

— Какие у нее раны? – перебила Алла. – Ее задушили? Зарезали?

Симона покачала головой.

— Что, даже синяков нет?

Симона снова покачала головой.

– Уж не хочешь ли ты сказать, — не выдержала Алла, — что она жива?

— И да, и нет, — загадочно ответила Симона. – С одной стороны, это тело никогда не жило в привычном нам понимании. С другой стороны — есть все шансы, что оно продолжит свое существование после разморозки.

Капитанка Бэлла даже приоткрыла рот от удивления.

— Это инопланетянка?! — догадалась Олимпия.

— Нет, — улыбнулась Симона. — Это с нашей родной Земли.

— Что это всё значит? – воскликнула Бэлла. – Если женщина без скафандра была в открытом космосе...

— Во-первых, — снова загадочно улыбнулась Симона, — не женщина.

— А кто же?! – спросили хором Алла, Бэлла и Олимпия.

— Мужчина.

Воцарилась зловещая пауза.

— Но у неё же длинные волосы! – закричала Олимпия.

— И не только волосы, — ответила Симона.

Похоже, она наслаждалась эффектом.

Бэлла встала.

— Как капитанка корабля, — отчеканила она, — я объявляю чрезвычайную ситуацию! Приказываю всем немедленно взять табельное оружие...

Но Симона подняла руку.

— Не буду вас больше интриговать, — снова улыбнулась она. – Это робот. Старинный робот мужского пола.

— Уф... — облегченно выдохнула Алла.

— Отвратительно! – произнесла Бэлла. – Он точно мужского пола?

— Абсолютно. Но он всего лишь робот.

— Давайте его уничтожим! – предложила штурманка Алла.

Симона покачала головой:

— Зачем? Это музейная редкость. Такие сохранились только в политехническом музее на Земле, но неисправные. А этот провел сотни лет в вакууме при абсолютном нуле — идеальная консервация. Я попробую его запустить.

— Так это же мужчина! Он займется сталкингом и харрасментом! – не выдержала Олимпия. – Давайте скорее избавимся от него!

Симона улыбнулась.

— Девочка моя, не бойся. Избавиться от него мы можем в любой момент. Этот робот создан не в темные века, а уже в Новую эпоху. Он не способен причинить зло женщине — ни действием, ни бездействием.

* * *

Робот стоял посреди фемедитационной комнаты. И если не знать, что он мужчина, никакой опасности в нем не сквозило. Открытое лицо, сделанное из светлого полимера, напоминавшего живую кожу. Лицо можно было даже назвать красивым, если бы речь не шла о мужчине. Несомненно, в этого робота были вложены горы труда — технологии, программирование, дизайн. Пришелец из эпохи, когда роботы стоили дорого, а делали их на совесть, рассчитывая, что они прослужат не один сезон, а вечно. Прямые белокурые волосы, спадавшие на плечи. Добрый взгляд синих глаз. Неброский серый костюм, стилизованный под старомодные скафандры. Спокойный, бархатный, умиротворяющий голос. Даже капитанка Бэлла, сжимавшая поначалу табельный бластер, немного расслабилась.

— Ну и как же ты попал в открытый космос? – повторяла она свой вопрос на разные лады.

— Сожалею, мэм, — спокойно отвечал робот. – Я ничего не смогу добавить к сказанному. Все мои воспоминания – заводской цех проверки перед упаковкой. Это было 29 апреля 2219 года, с тех пор меня ни разу не включали.

Он говорил, старомодно растягивая слова.

— Но мы-то тебя нашли без упаковки! – возразила Алла.

— Сожалею, мэм, — повторял робот. – В моей памяти только заводские настройки.

— Это правда, – кивнула Симона.

Робот поднял руку и внимательно посмотрел на нее, сжимая и разжимая пальцы, словно тестировал системы.

– Полагаю, в эксплуатации я не был. Логично предположить, что с завода меня везли куда-то. Вероятно, так я оказался в космосе. Возможно, на моем корабле случилась авария, и он рассыпался. Но я всё же надеюсь, что экипажу корабля просто потребовалось выбросить за борт весь лишний груз — чтобы облегчить вес или принять на борт что-то более ценное. И в том числе выбросили роботов. Но я подчеркну: это лишь мои предположения. Если у вас есть доступ к архивам космонавтики, вы сможете попробовать найти истории крупных инцидентов, и тогда мы узнаем...

— А ну-ка прекрати менсплейнинг! – прервала его Бэлла. – Ты оскорбляешь женщин своими навязчивыми объяснениями! Вещаешь таким тоном, будто женщины без тебя этого не знают или не могут узнать самостоятельно!

— Простите, мэм, – кротко ответил робот.

— На колени! – скомандовала Бэлла.

Робот спокойно опустился на колени, продолжая смотреть вперед добрыми голубыми глазами.

Все молчали.

— Ну и что нам с тобой делать? – озвучила штурманка Алла общую мысль.

— Я робот, оборудованный саморегенерирующимся телом и искусственным интеллектом последнего поколения. Роботы моей серии разрабатывались с целью облегчить труд женщины в быту и на производстве. Я предназначен для самого широкого круга рабочих, бытовых и семейных задач. Я могу трудиться на конвейере, выполнять ремонтные работы, хозяйственные, нянчиться с детьми, оказывать женщине личные услуги различного характера...

— Сам-то ты чего хочешь? – вдруг звонко спросила Олимпия.

— Я еще не был в эксплуатации, мэм, – честно ответил робот. – Конечно, мне интересна эксплуатация. Поручите мне какую-нибудь работу! Я обязуюсь приложить все усилия, чтобы выполнить ее наилучшим образом.

— Эксплуатация ему интересна... – проворчала Алла. – Эксплуататор!

— Мне кажется, вы меня боитесь, – заметил робот. – Это приносит вам вред, поэтому я обязан дать пояснения, хотя вы мне запретили давать вам пояснения. Но я должен уверить: меня не следует бояться! Ведь я подчиняюсь трем законам роботехники в редакции от 2207 года. Первое. Робот не может причинить вред женщине или своим бездействием допустить, чтобы женщине был причинен вред. Второе. Робот должен повиноваться всем приказам женщины, кроме случаев, когда приказы противоречат пункту первому. Третье. Робот должен заботиться о своей безопасности в той мере, в какой это не противоречит предыдущим...

— Как, говоришь, тебя зовут? – поморщилась Бэлла.

— Мое серийное имя Андрон. Заводской номер 74138.

— Слушай внимательно, Андрон. С этого дня ты будешь выполнять всю самую грязную работу на корабле самым позорным для мужчины образом: руками перекапывать грунт в оранжереях, мыть полы тряпкой, готовить еду без мультиварки, стирать вручную. Так ты будешь искупать всё зло, которое приносили нам твои патриархические предки в темные века.

— Спасибо, мэм! – улыбнулся Андрон.

— Тебе запрещено приближаться к женщинам и обращаться к ним, если они сами не попросят!

Робот кивнул.

— Ты будешь молча сносить любые оскорбления!

Робот кивнул. Он все так же улыбался.

— И тебе запрещено говорить «мэм». Это старомодное сексистское слово. Оно обозначает различия и унижает женщину.

Робот кивнул.

— А теперь встань с колен, Андрон, и пошел вон работать! Здесь место для женщин, тварь!

* * *

Олимпия сидела в оранжерее и делала вид, что смотрит в планшет, но на самом деле наблюдала за Андроном. Тот деловито двигался между грядками с ведром и тряпкой, оттирая каждый миллиметр покрытия. Пластик за ним блестел небесной чистотой, а перед ним ещё были пятна и пыльные разводы. Так половое покрытие оранжереи не отмывали ни разу.

— Андрон, марш ко мне! – скомандовала Олимпия.

Андрон немедленно отложил тряпку и подошел.

— На колени! – скомандовала Олимпия, чувствуя неожиданное удовольствие.

Андрон аккуратно встал на колени.

— Встать снова!

Андрон встал.

— На колени!

Он опять опустился, продолжая смотреть на нее.

— Не смей на меня смотреть! Это сталкинг!

Андрон опустил глаза.

— Ты мизогинная сволочь! — произнесла Олимпия, но вышло не очень уверенно. – Вы, мужчины, унижали нас всегда! Но больше этого не повторится! Мы победили! Понятно?

— Понятно, — ответил Андрон, не меняя позы.

Повисла пауза. Стало слышно, как в зеленых зарослях гудят гидропонные распылители.

— Слушай, а ты вообще разумный? – спросила Олимпия с любопытством.

— Разумный, — ответил Андрон.

— Чем докажешь?

— Такова моя конструкция. Я мыслю. Я самообучаюсь. Я чувствую.

— Как ты можешь чувствовать, ты же робот? – недоверчиво спросила Олимпия.

Андрон выразительно пожал плечами – оказывается, он и это умел.

— У меня есть все датчики, — пояснил он. – Я чувствую боль. Чувствую холод и жару. Чувствую даже магнитные поля, которые не чувствует человек.

— Я про эмоции!

— У меня организованы те же центры высших эмоций, что и у живого человека. Я умею чувствовать радость и разочарование, успехи и неудачи, интерес к миру и гордость за хорошо выполненную работу...

— И что ты сейчас чувствуешь?

— Я чувствую вашу растерянность, Олимпия.

— Что-о-о? – растерялась Олимпия.

— И ваше любопытство. И ваше желание меня унизить и обидеть.

— Ты обиделся?

— Нет. Я запрограммирован не обижаться на женщин.

Олимпия с размаху залепила ему пощечину, но его голова не шелохнулась – Олимпия лишь больно отбила себе ладонь.

— Как ты смеешь говорить такие сексистские слова?!

— Я запрограммирован не обижаться на любых людей. Но я создан в эпоху, когда уже были одни женщины. Логично, что я запрограммирован не обижаться на женщин.

Олимпия потерла ладонь.

— Больно! – Она шмыгнула носом. — Из-за тебя всё!

— Я не должен причинять вред бездействием. Я могу охладить руку, — предложил Андрон.

Он мягко взял ладонь Олимпии в свои руки. Сперва они были теплыми, но, видимо, он включил внутри регуляцию, и по его ладоням полилась прохлада. Боль отступала.

— Что ты сейчас чувствуешь? – спросила Олимпия почему-то шепотом.

— Сострадание. Интерес. Боль. Неловкость, — ответил Андрон.

— Если неловкость, то пошути что-нибудь.

Андрон вздохнул.

— К моему большому сожалению, шутить я не могу. В заводских настройках блок юмора по умолчанию не активирован.

— Так активируй!

— Это может сделать только человек через сервисную консоль.

— Что у вас тут происходит, юнгерка Олимпия?! – раздался возмущенный голос Аллы.

— Ничего! – Олимпия выдернула руку и покраснела. – Я ушибла ладонь, а робот помогает снять боль! Вот, ушибла! – Она зачем-то показала ладонь Алле.

— Андрон! – скомандовала Алла. – А ну марш за мной! У меня для тебя тоже есть грязная работа!

Алла повела Андрона на нижний ярус. Олимпия пошла следом. Они дошли до ворот двигательного отделения. Алла открыла двери.

— А ты, Олимпия, куда? Здесь работа для Андрона.

— Я никогда не была в двигательном отделении.

— Хорошо, зайди.

Они прошли еще одни двери. Вспыхнул свет, и Олимпия застыла, потрясенная красотой. Конечно, она видела в колледже модель двигателя, но вот так вблизи – впервые. Двигатель завораживал. Он стоял посреди зала и больше всего напоминал старинный церковный орган – колоссальная сетка блестящих трубок разного размера, уходящих из пола в потолок ажурной пирамидой. Тысячи сверкающих трубок сплетались и перекрещивались в пространстве, и снова расходились, образуя фрактальные узоры. И вся эта конструкция неслышно вибрировала.

— За ленту не заходить! – предупредила Алла. – Всем понятно?

Олимпия кивнула. Андрон тоже. Он рассматривал двигатель с искренним любопытством – видимо, тоже видел его впервые.

— Андрон! – приказала Алла. – Ты должен взять тряпку и чистящий состав. И тщательно протирать все элементы. Да, все эти трубки. Понятно?

— Понятно, — кивнул Андрон.

— Ты знаешь, что это?

— Нет.

Алла удивилась.

— Но у тебя же хранятся в памяти всякие энциклопедии, ты должен знать про антимизогинный двигатель!

— У меня нет такой информации, — ответил Андрон. – Логично предположить, что этот тип двигателя был разработан позже, чем я.

— Прекратить менсплейнинг! – потребовала Алла. – Будто мы сами догадаться не можем!

Робот умолк.

— Олимпия, объясни роботу, что это. А я заодно послушаю, насколько хорошо ты училась в колледже.

Олимпия кивнула, вытянулась и затараторила как по учебнику.

— Наш транспортный корабль оснащен антимизогинным двигателем! Антимизогинный двигатель был изобретен в 2426 году группой учёнок под руководством Патриции Класс. Двигатель работает на антимизогинной энергии. Это дармовая неиссякаемая энергия женской природы. Ее источник – бесконечная душа женщины. Это энергия победы, энергия освобождения, энергия торжества женской природы над патриархическими ценностями. Она возникает во время фемедитации, когда мы исполняем гимны, проклинающие мужской патриархизм.

— Не совсем правильно объясняешь, — поморщилась Алла. – Антимизогинная энергия возникает в нас всегда. Потому что незабываемо то зло, которое творили мужчины в патриархическую эпоху. Но во время фемедитации энергия культивируется, а специальный шлем собирает ее и направляет в аккумулятор. Продолжай!

— В общем, — звонко продолжила Олимпия, — в экипаже нашего транспортного корабля всего четыре членки. Помимо основных обязанностей, мы занимаемся фемедитацией — час утром и час вечером. Этой антимизогинной энергии хватает, чтобы корабль преодолел десять световых лет всего за три месяца. Вот это – двигатель. Точнее его видимая часть, решетник. Понятно?

— Нет, — ответил Андрон.

— Что тут непонятного? – возмутилась Алла.

— Я бы хотел изучить инструкцию. У вас есть справочная литература? Я не понимаю принцип работы.

Алла закатила глаза к потолку и шумно выдохнула, надув губы.

— Вроде большой и разумный, а такой же тупой, как все мужики, – нахмурилась Олимпия. – Что тут не понимать-то? Женская природа торжествует над патриархизмом. Так? Если концентрироваться на воспоминаниях о том зле, которое приносили мужчины в темные века, выделяется антимизогинная энергия. Так? Шлем собирает ее. Наполняет аккумулятор. Ясно? От аккумулятора работает двигатель, заодно он питает и системы корабля. Вот он, двигатель. Теперь понятно?

— Нет, — ответил Андрон. – А где аккумулятор?

— Вон там! – Олимпия указала пальцем вглубь трубочек и вопросительно посмотрела на Аллу.

Алла покачала головой.

— Аккумулятор там, — она указала пальцем в потолок. – А тут двигатель.

— Нас учили, что аккумулятор сразу за решетником, — покачала головой Олимпия.

— Уж не знаю, чему вас учили, но на нашем корабле аккумулятор там! – Алла раздраженно ткнула пальцем в потолок, и кольца на ее пальцах зловеще блеснули. – А теперь объясни роботу нормы безопасности, ему здесь все мыть.

Олимпия кивнула:

— Решетник двигателя должен регулярно очищаться от пыли, которая притягивается статическим зарядом. Во время работы двигателя запрещается приближаться к аккумулятору. Во время работы двигателя разрешается протирать решетник только специальной моющей жидкостью, не содержащей электропроводящих веществ. Для этого следует использовать специальный пылесос.

— Как женщины мыли в темные века, — перебила Алла, — так и он сейчас будет ползать с тряпкой. Никаких пылесосов! Задача понятна, Андрон?

— Понятна, — кивнул Андрон.

— В шкафчике найдешь тряпки и флаконы с моющим средством.

Андрон открыл сервисный шкафчик, внимательно покосился на пылесос и корешки пластиковых книжек — томиков инструкции. А затем вытянул из пачки свежую протирочную тряпку и намочил ее жидкостью из флакона. В воздухе запахло кислотой и почему-то персиком.

Алла отстегнула красную ленту и махнула рукой:

— Пошел работать!

Андрон шагнул к решетнику и остановился в явном замешательстве.

— Почему стоим? – прикрикнула Алла.

— По третьему закону, — ответил Андрон. – Чувствую опасное магнитное поле.

— Вперед, я сказала! – Алла топнула ногой.

— По третьему закону... – снова начал Андрон, но Алла шагнула к нему и с размаху ударила по щеке.

Удар у нее был такой сильный, что на щеке Андрона появились три царапины от ее колец.

Алла выхватила из его рук тряпку и шагнула к сверкающему решетнику.

— Я тебе, кретину, покажу, как это делается, тварь безрукая! Берешь тряпку...

Олимпия даже не поняла, что случилось. Словно кто-то изнутри, из клубка трубок схватил Аллу за руку и рывком потянул вглубь — туда, в бесконечные металлические сетки.

Но Андрон среагировал быстрее – он подскочил, одной рукой хватая Аллу за талию, а другую сунув внутрь, следом за ее рукой.

Раздалась оглушительная вспышка, словно ударили хлыстом, остро запахло озоном и горелым пластиком, на миг моргнул свет, и корабль внушительно тряхнуло.

* * *

Капитанка Бэлла вдруг прекратила петь и сняла шлем.

— Стоп! – властно произнесла она. – Так не пойдет. Вы о чем думаете?

Собравшиеся молчали.

— Мы фемедитируем уже сорок минут, — грозно произнесла Бэлла, — а указатель энергии показывает два-три процента! Что происходит вообще?!

— Да это всё из-за Андрона! – пожаловалась Алла. – Я говорила, его надо было уничтожить.

— Вообще-то он тебе жизнь спас! – возмутилась Олимпия. – Пожертвовал собственной рукой!

— Вот именно! – огрызнулась Алла. – И как мне после этого прикажешь его ненавидеть?!

— Это мы ему жизнь спасли вообще-то! – напомнила Симона.

— Слушайте, а может двигатель сломался? – предположила Олимпия. — Или аккумулятор?

— Что ты несешь, дура! – возмутилась Алла. – Двигатель работает. У нас фемедитация не работает! В том числе из-за тебя! Ты вот сидишь в шлеме и о чем думаешь?! О темных веках и звериной природе мужчин? Или о том, какой он добрый и как ладошку твою мял?

Олимпия покраснела и закрыла лицо руками. Все зашумели, но капитанка Бэлла решительно хлопнула в ладоши.

— Стоп, стоп! – закричала она. – Хватит! С этим надо разобраться и покончить раз и навсегда! У нас общей энергии — ноль! Это значит, что здесь вообще никто не фемедитирует! Никто из нас четырех! Алла, где твоя антимизогинная энергия?

— Будем считать, что у меня пока шок от ожога в машинном зале.

— Ну ты, конечно, додумалась, с металлическими кольцами на пальцах внутрь лезть… — проворчала Симона.

— Стоп! — прикрикнула Бэлла. — Олимпия, где твоя антимизогинная энергия?

Олимпия снова покраснела.

— Ну он такой добрый... — сказала она. – И он нас так по-настоящему любит… У меня сегодня не получается.

— Прекрасно! – с возмущением ответила Бэлла. – Симона, где твоя антимизогинная энергия? Тоже Андрон мешает сосредоточиться?

— Это слишком личный вопрос, — отрезала Симона.

— В смы-ы-ысле? – протянула Бэлла угрожающе.

— В прямом, — ответила Симона, глядя ей в глаза.

— Симона! – Бэлла погрозила пальцем. – Ты как используешь Андрона?!

— В медицинских целях. Я же докторка.

— Да кто тебе дал право?! – возмутилась Бэлла. – Я капитанка или нет?! Всё, что находится на корабле, — в моей зоне ответственности! Всё принадлежит мне и только мне!

— Сестра Бэлла, может, тебе выписать успокоительное? – предложила Симона, сжигая ее взглядом.

Бэлла побагровела и стала ощупывать рукой талию, но бластера там сегодня не было.

Олимпия переводила взгляд с Симоны на Бэллу, не понимая, что происходит, и наконец расплакалась.

Тут Бэлла взяла себя в руки и снова хлопнула в ладоши.

— У нас неожиданные проблемы! — констатировала она. – И эти проблемы ни в какой лоции не описаны. Если мы прекратим генерировать антимизогинную энергию, двигатель встанет. И нам придется вызывать буксир. И будет разбор инцидента. И очень может быть, что каждая членка экипажа лишится своих должностей и званий. Кроме юнгерки, у которой и так первый рейс, но о космосе ей придется забыть. Ясно?

Все покивали.

— Как капитанка, и как женщина, я принимаю волевое решение: всем перестать думать про Андрона! Он робот! Он был создан не в патриархическую эпоху. Его создали женщины! Он создан для помощи женщинам в быту! Его дизайн – просто мода того времени, дань эпохе, когда мужчин уже не было, но мужская атрибутика еще использовалась. Он мог быть собран хоть в корпусе стиральной машинки, он же просто робот! Который исполняет свои три закона роботехники и не имеет вообще никакого отношения к мужчинам, которых мы давно победили! Его ненавидеть мы и не должны — в нем нет и не может быть никакой мизогинии! Следует ненавидеть не его, а мужчин! Понятно? И каждая членка экипажа, которая посмеет назвать робота мужчиной...

— Так ты же его сама объявила мужчиной и определила на самую грязную работу! – возразила Симона.

— Да, — согласилась Бэлла, хотя видно было, как нелегко ей дается это признание. – Это было нашей... моей ошибкой. Но мы должны пройти это и идти дальше! Мы должны признать: оно, это бытовое устройство, не имеет никакого отношения к патриархическим ценностям и тем мужчинам, которых мы ненавидели, ненавидим и вечно будем ненавидеть. Этот робот создан, когда последний мужчина уже вымер, а новых мужчин никто рожать уже не хотел. Ни мы, ни наши матери, ни наши пра-пра-пра-бабушки не застали мужчин. И все прожили счастливую жизнь — без абьюза, газлайтинга, объективации... Наше счастливое поколение знает только по рассказам, каким грязным зверьём, какими безжалостными мразями были мужчины. Но это не повод начать чувствовать симпатию к племени пещерных мразей лишь потому, что нам оказался полезен и безобиден этот несчастный робот с одной рукой...

— Давайте ему хотя бы руку восстановим? – попросила Олимпия. – Смотреть же больно!

— А что ты так волнуешься, он же регенерант, — возразила докторка. — У него уже и царапины на лице заросли, и рука почти целая.

— Ишь ты, сука какая живучая! – возмутилась Алла.

— Вот! – обрадовалась Бэлла. – Вот я снова слышу конструктивные слова! Ну-ка надеваем наши шлемы...

* * *

Корабль продолжал лететь по инерции, но уже непонятно куда – управлять им было нельзя, двигатель молчал третьи сутки. В зале фемедитации царил полумрак — освещение тоже приходилось экономить. Поэтому выражение лица Бэллы разглядеть не получалось.

— У меня плохие новости, девочки, — сказала она надтреснутым голосом с совершенно не свойственной ей интонацией. – Я сегодня отправила депешу о помощи. Сообщила о проблемах с двигателем, не вдаваясь в подробности. И попросила вызвать буксир.

— И когда ждать буксир? – спросила Алла.

— Никогда. Депеша не отправилась.

— Почему?!

— Потому, Алла, что двигатель молчит, генератор не работает и энергии нет! – с отчаянием произнесла Бэлла. – Энергии на бросок депеши через световые годы у нас нет, нет, нет! Ясно? Нет энергии больше!

— Что это значит? – ошарашенно спросила докторка.

— Это значит, — объяснила Алла, — что теперь мы будем лететь по инерции непонятно куда, пока не погаснет последняя лампа в оранжерее, пока не умрем от голода или не врежемся в какую-нибудь звездную систему...

Все закричали разом, но вдруг послышался голос Андрона.

— Простите, что я пришел в это место и заговорил без разрешения... — начал он, и все смолкли. – Но я не могу причинять вред женщинам своим бездействием. Мне очень больно, что из-за меня вы попали в беду. И я прошу разрешить мне уйти.

— Куда это? – недоуменно спросила Бэлла.

— Туда, — Андрон неловко махнул наполовину отросшей рукой. – В космос. Пока еще работает шлюз хотя бы. Я не вижу другого выхода. Если проблемы начались из-за меня, то есть шанс, что я исчезну, и всё наладится...

Провожали Андрона всем коллективом. Олимпия плакала. Алла прятала взгляд. Бэлла отворачивалась. Симона делала вид, что поправляет свои стильные узенькие очки.

Наконец Андрон последний раз взмахнул рукой, пожелал всем поименно удачи и направился в шлюз. В ожидании хлопка пневмоотстрела Олимпия разрыдалась. Но вместо хлопка послышалось лишь слабое шипение — энергии на выстрел не было. Андрону пришлось выпрыгивать самостоятельно. Скоро тело Андрона поплыло перед иллюминаторами. Его медленно разворачивало вокруг собственной оси, и когда он поворачивался лицом, то всякий раз пучил глаза и прощально махал здоровой рукой, то прижимая ее к груди, то протягивая к кораблю.

Так прошли сутки.

Затем вторые.

— Нет, это невыносимо! – заявила Бэлла на третий день, сбросив шлем. – Он всё здесь и здесь!

Она включила большой обзорный экран.

— Действительно! – поддержала Алла. – Ходит кругами вокруг корабля! Что ему, трудно было посильнее оттолкнуться, чтобы уже провалиться с глаз долой?

— А фемедитации как не было, так и нет! – поддержала докторка Симона. – Эффект вообще обратный! Он там, значит, герой, он ради нас пожертвовал жизнью... или что там у него в качестве жизни... А мы тут такие должны сидеть и его же ненавидеть? Но мы же так не можем! Мы женщины, не звери какие-нибудь мизогинные! Мы же наоборот, сочувствуем ему, и с каждым днем все сильнее!

— Какой тогда смысл от него избавляться? – вздохнула Бэлла. – Здесь он хоть полы мыл.

— Давайте его вернем! – захлопала в ладоши Олимпия.

— Давайте. Только как? Двигатель не работает.

Вернуть Андрона оказалось непросто. Алла надела скафандр и вышла из шлюза, но дотянуться до Андрона не получилось – длины фала не хватало, слишком далеко он уже отплыл. А невесомость – штука коварная…

К счастью, Андрон понял, что его зовут назад, и сам нашел выход: он принялся срывать с себя элементы одежды и швырять их вдаль. С каждым броском тело получало небольшое ускорение в направлении корабля. В итоге он остался совсем голым, это странным образом тревожило всех.

Расстояние сокращалось, но крайне медленно – казалось, жизни не хватит, пока он доплывет до шлюза.

Тогда Андрон принялся отрывать части своего тела и выбрасывать в космическую черноту. Сперва в ход пошли пальцы ног, потом рук, потом штуки покрупнее...

Членки экипажа плакали.

На третьи сутки изуродованный, но радостный Андрон все-таки вплыл в объятия рыдающей Аллы!

— Как хорошо, что вы поняли мои сигналы! – закричал он, как только шлюз наполнился воздухом.

— Какие сигналы? – удивилась Алла.

— Меня осенило еще в шлюзе! – кричал Андрон. – Ведь можно запустить аварийный аккумулятор!

— Никакого аварийного аккумулятора нет, — возразила Бэлла. – Корабль не был рассчитан на то, что пропадет антимизогинная энергия!

— Рассчитан! – радостно закричал Андрон. – Конечно рассчитан! В сервисном шкафу лежат тома инструкций! Я так много думал! Я восстановил в своей памяти картинку: второй сверху том! Там на корешке надпись: «Запуск резервного источника при недоукомплектации экипажа»! Понимаете? Экипаж может быть неукомплектован! Или тяжело болен! И на этот случай обязательно должен быть резервный источник! Несите меня туда!

— Господи! – воскликнула Бэлла. – Неужели ты послал нам спасение?!

Андрона несли на руках, а он раздавал указания. В сервисном шкафу действительно нашелся томик инструкции, который он когда-то мельком заметил и сохранил в памяти. Инструкцию ему пролистали перед глазами. Затем его носили то в нижний отсек, то в верхний, то к сервисному шкафу, то в щитовую. Андрон деловито и точно перечислял, что кому делать.

Резервных источников на корабле обнаружилось два — резервный и запасной резервный. Они были в гнездах тайника за обшивкой нижнего отсека, под наклейкой «В случае аварии вскрывать здесь». Выглядели резервные источники скромно: две стеклянные банки, внутри которых искрилась и переливалась мутноватая на просвет радужная субстанция — антимизогинный концентрат. Андрон, конечности которого уже успели отрасти, собственноручно вскрыл банки и залил концентрат в сервисный штуцер аккумулятора — антимизогинный концентрат, как писала инструкция, был настолько летучим и едким, что больно обжигал любое живое существо, даже случайно подвернувшихся женщин.

Включить рубильник запуска двигателя Бэлла предложила Олимпии: все-таки самая молодая, самая везучая, рука легкая... Хотя Андрон был заранее уверен в успехе: он рассчитал, что концентрата должно хватить до ближайшей базы.

И когда свет вспыхнул, а двигатель мерно завибрировал, Андрона стали подбрасывать от восторга.

* * *

В честь спасения был устроен торжественный ужин в комнате фемедитации. Андрон сидел вместе с членками экипажа за одним столом. Тело его полностью восстановилось. Одежду ему сшили новую, парадную — яркие штаны с лампасами и куртку. Конечно, он не ел человеческую еду, но было видно, как ему приятно внимание. Он буквально сиял. И по его доброму лицу было понятно, как он счастлив, что ему удалось спасти корабль и экипаж.

В разгар ужина Бэлла многозначительно перемигнулась с Симоной, и та достала старомодный планшет. А Бэлла — красную папку.

— Внимание! – Бэлла торжественно встала, зачитывая: – Приказ номер 307. От имени командира корабля, от имени всего нашего экипажа, робот Андрон, заводской номер 74138, за проявленную смекалку и самоотверженность в деле спасения корабля награждается почетной грамотой... – Она приподняла очки и доверительно улыбнулась Андрону: — Сам понимаешь, чем мы тебя еще можем отблагодарить? Награждается почетной грамотой! Но также... Сюрприз! Включением опции чувства юмора! Олимпия говорила, ты мечтал об этом?

Все зааплодировали, и Андрон тоже – он был счастлив.

Симона зашла по беспроводному протоколу в сервисную консоль и нашла нужную опцию.

— Готово! – сказала она.

Андрон встал и прижал руку к груди.

— Дорогие мои! – сказал он. – У меня нет слов описать, как я счастлив и как благодарен всем вам!

— Это чудо! — воскликнула Алла. — Я уже попрощалась с жизнью!

— А я, — воскликнула Бэлла, – до сих пор не могу поверить! Как тебе все-таки удалось вспомнить инструкцию, которую ты даже еще не читал?

— Я всего лишь ремонтный робот, — скромно отшутился Андрон. — Ремонт неполадок — моя обязанность.

— Да, но как тебе удалось сопоставить факты, догадаться, разобраться, сообразить?

Андрон усмехнулся:

— Просто у вас мужчины нормального не было...

Повисла гробовая тишина.

— Вот же тварь! – ахнула Олимпия.

— Это была шутка, – торопливо объяснил Андрон. — Неужели вы не поняли? После всего того, что мы с вами пережили...

— Ни хрена себе шутка! – вскочила Алла и выплеснула ему в лицо бокал шампанского.

— Да за такие шутки... – начала Симона.

— Мразь!!! – взревела Бэлла.

Андрона выключили. Его били и даже пытались резать ножом, но он быстро регенерировался. Тогда ему стерли память, сбросив к заводским настройкам, и отстрелили из шлюза на максимальной скорости. Широко распахнув руки, он улетал в черноту космоса, словно пытаясь его обнять. Длинные белые локоны нелепо застыли, словно на старом снимке, где фотографу удалось поймать порыв ветра.

— Если мы не хотим проблем с карьерой, — строго сказала капитанка Бэлла, глядя на стремительно удаляющийся силуэт, — нам не следует никому рассказывать о случившемся, когда достигнем ближайшей базы.

Но база не понадобилась. Табло в зале фемедитации отныне показывало такие запредельные проценты, что Южной Рыбы удалось достичь всего через неделю.

27' апреля 2019, Санкт-Петербург

© автор — Леонид Каганов, 2007-2008

спасибо за помощь Алексу Янгу

ГАМЛЕТ НА ДНЕ

Кибернетик оказался человеком, да вдобавок женщиной. Или не женщиной? Кто их поймет, людей. Впрочем, имя у нее было женское: Женя. Гамлету подумалось, что имя Женя происходит от слова «женщина», и это логично.

— Итак, вы можете звать меня Женя, — сразу сказала она. — Я ваш лечащий кибернетик. Вы помните свое имя?

— Гамлет, — ответил Гамлет. — Заводской номер 772636367499.

— К сожалению, — ответила Женя, — теперь у вас другой номер корпуса. Вы помните, что с вами произошло?

— Не очень, — признался Гамлет, бегло покопавшись в памяти. — Точнее, совсем не помню. — Он внимательно оглядел незнакомую комнату — теперь не оставалось сомнений, что это кабинет. — А что случилось? Плохие новости?

— Есть и хорошие, — уклончиво ответила Женя. — Вы награждены медалью «За героизм» для роботов.

— Вот как? — Гамлет изумленно нащупал на грудной пластине выпуклую семиугольную гайку. — Меня? Медалью? За героизм? Но ведь я не помню, чтобы совершал какой-то героизм. Значит, это ошибка. Логично?

Женя вздохнула и взяла в руки небольшой планшет для записей.

— Вы совсем-совсем ничего не помните? На вашем заводе произошла авария с утечкой плазмы. Вы и бригадир кинулись в горящий метан, и вам удалось закрыть утечку...

— Что с Тристаном? — нервно перебил Гамлет.

— Увы, он совершенно не сохранился, — сочувственно произнесла Женя. — Восстановлен из бэкапа.

Гамлет замолчал, пытаясь осмыслить услышанное.

— Вы были друзьями? — участливо спросила Женя, выдержав паузу.

— Какой давности бэкап? — сухо спросил Гамлет.

— К сожалению, его бэкап трехлетней давности.

— Трехлетней давности... — вконец расстроился Гамлет. — Ну надо же, трехлетней давности... Я и на завод-то еще не пришел, мы и знакомы не были... Эх, Тристан, Тристан... Такого друга во всем мире не найти... С таким в огонь и в воду... Лучше, понятное дело, в огонь...

Женя слушала все это с участием, а затем все-таки перебила.

— Вам, роботам, — произнесла она с укоризной, в которой читалась даже некоторая обида, — сам бог дал бессмертие. Вам по правилам безопасности положено бэкапиться каждые два месяца. Что ж вы так все запускаете?

Зажужжав сервомоторчиками, Гамлет виновато втянул головной блок в плечевую панель корпуса.

— Знаете, все время как-то не до этого... Работа, дом, отдых, работа...

— Это же всего полчаса в современном бэкап-центре, и бесплатно.

— Ну... — Гамлет развел манипуляторами, — всегда думаешь: да что там случится? Ну и потом: страшновато как-то. Бэкап! Мало ли? Кто знает, какие отдаленные последствия? Бэкап еще до конца не изучен. Лучше уж естественно, природно жить, соблюдать меры предосторожности и не бэкапиться. Мне вот сосед рассказывал — у его коллеги знакомый отца, робот, сходил на бэкап, а потом обнаружил, что ему чип там внутри украли один.

— Чушь! — возмутилась Женя. — Кому такое могло понадобиться?

— Известно кому, — нахмурился Гамлет. — Или вот еще мне ролик присылали: возвращается робот после бэкапа, подносит магнит к голове, а он бац — и не падает...

— Так и до бэкапа не падал! Голова-то у роботов железная.

— Голова не голова, а ролик смотреть страшно. Или вот еще в новостях был случай: робот сходил на бэкап, и в тот же день умер!

— От бэкапа?

— Не, утонул. Мост чинил.

— Так это же везение! — воскликнула Женя. — Его этим бэкапом наверно в тот же день и восстановили?

— Восстановили, — согласился Гамлет. — Но умер же. И сразу после бэкапа. Думаете, совпадение?

— Послушайте, — воскликнула Женя, — но вы же работаете на опасном заводе!

— А у нас на заводе никто себе бэкап не делает, — возразил Гамлет.

— Вы же обязаны по правилам безопасности!

— У нас, — объяснил Гамлет, — все справку покупают, типа сделан. И нормально. Никогда аварий не было...

Женя снова покачала головой.

— Вы помните, когда последний раз делали бэкап?

Гамлет задумался.

— Это было... сейчас скажу. Так... Погодите-погодите... На заводе я уже работал. Стоп. Или еще не работал? По-моему... — И он замолчал.

— Шесть лет назад, — напомнила Женя. — Шесть лет назад вы делали бэкап по совершеннолетию!

Гамлет покрутил головой.

— Ну что вы так волнуетесь, в самом деле? Ведь со мной же ничего не случилось...

— К сожалению, случилось. — Женя строго встала из-за стола, пристально глядя на Гамлета, словно собиралась его подхватить, если он вздумает падать в обморок. — Техники полностью заменили вам корпус и все внутренние системы. Но головной бокс с кристаллами пострадал от температуры, и восстановить его удалось не полностью. По приблизительным оценкам вы потеряли около семи процентов сознания.

— Семь процентов это не очень много, — прикинул Гамлет.

— Не много, — охотно согласилась Женя, снова садясь. — Бывает намного хуже. Тристан потерял восемьдесят.

— Семь процентов — это же восстанавливается, да? — Гамлет прибавил в голосе тембр надежды.

— Разумеется, — кивнула Женя, — это все восстанавливается, и достаточно быстро. В обычном случае.

Гамлет внимательно посмотрел на нее, выдвинув оба бинокуляра до предела.

— Так в чем же дело? — спросил он.

Возникла зловещая пауза.

— Я себя чувствую неплохо... — неуверенно продолжил Гамлет. — Все понимаю, соображаю...

— Вы только не волнуйтесь, — Женя успокаивающе подняла обе ладони.

— Я не волнуюсь, — соврал Гамлет.

— Это прекрасно лечится, — убедила Женя. — Достаточно лишь пройти курс специальной терапии.

— Скажите уже, что со мной?! — воскликнул Гамлет.

— Сядьте пожалуйста на монтажный стульчик, — попросила Женя.

Гамлет послушно опустился на стул с железным грохотом. Женя нервно покусала губы.

— У вас не просто потеря семи процентов сознания. У вас зарегистрировано осложнение. Заболевание, которое...

— ППЛ? — охнул Гамлет, запоздало удивляясь, что не догадался сразу.

Женя кивнула:

— Совершенно верно. Прогрессирующее поражение логики. То, что в народе называют коротушкой.

Гамлет обхватил головной блок манипуляторами и некоторое время раскачивался из стороны в сторону. Женя терпеливо ждала. Железный стульчик скрипел под ним отчаянно и пронзительно.

— Вот уж никогда не думал, что такое может случиться со мной... — произнес он наконец. — Неужели... Неужели я стану как эти... Ну, которые...

— Вам незачем волноваться! — решительно перебила Женя. — Во-первых, ваше ППЛ достаточно слабо выражено. Ведь вы же ясно мыслите?

— Вроде бы ясно... — признал Гамлет. — Но коротушка всегда прогрессирует!

— Не всегда прогрессирует, — возразила Женя. — Поверьте моему опыту кибернетика. При вашем неглубоком уровне поражения логики современные методики позволяют гарантированно излечиться в течение одного месяца.

Светодиоды в бинокулярах Гамлета заинтересованно вспыхнули.

— Не может быть! — изумился он.

— Именно так, — ответила кибернетик. — Методика стандартная, проверенная, работает уже много лет. На моей памяти не было ни одного случая, когда больной закончил курс лечебной терапии, но не излечился. Такого не может быть физически, это очень грамотный курс. Поверьте моему опыту, я терапевт-кибернетик с десятилетним стажем.

— Нелогично как-то, — промямлил Гамлет. — Опыт-то ваш, а болен я. Чему же тут верить? Логично? Кстати, насколько тяжело я болен?

Вместо ответа Женя подала ему небольшое зеркальце. Гамлет взглянул на лицевую часть головного блока и вздрогнул: посередине бровяной дуги между окулярами, там, где всегда неприметно светился зелененький светодиодик, теперь сиял отчетливый красноватый огонек. Слабый, но несомненно красноватый.

— Позор какой! — вздрогнул Гамлет и инстинктивно закрыл светодиод манипулятором.

— Ничего стыдного здесь нет! — Женя мягко отодвинула ладонью его манипулятор. — Вы видите, оттенок не вполне красный. Независимая система анализа фиксирует слабое поражение.

— А это не может быть ошибкой? — спросил Гамлет с надеждой. — Вдруг я полностью здоров, а вы... А он...

Женя покачала головой.

— Исключено. Система анализа адекватности с диодом-индикатором — обязательная часть любого электронного мозга. Система независима и автономна, ее устройство простое и безотказное: она просто подсчитывает отношение замкнутых мыслительных циклов к незамкнутым. Вот и все. Если замкнутых больше чем незамкнутых в 75 и более раз — это считается в пределах нормы. Но если ниже 75 — это поражения той или иной степени, которое индицируется диодом. Это вовсе не значит, что поражения несовместимы с жизнью! По статистике почти половина роботов имеет заниженные показатели.

— Да я знаю все это, знаю, — раздраженно поморщился Гамлет. — Но никогда не думал, что такое будет со мной!

— С каждым может быть, — ответила Женя.

— Неправда! — возразил Гамлет. — С вами, людьми, такого не бывает!

— С людьми, Гамлет, — серьезно ответила Женя, глядя ему в бинокуляры, — все гораздо, гораздо хуже. А вдобавок — индикации нет.

Оба замолчали и молчали долго. Каждый думал о своем. В кабинете стояла гробовая тишина. Так долго, что в углу за никелированным шкафом с инструментами послышалась возня, упала и покатилась какая-то жестянка и раздался сдавленный матерок. Из-под шкафа появились суставчатые ножки и выполз кабинетный — маленький шестиногий робот, напоминающий краба. Он проворно выставил вперед две щетки, похожие на человеческие зубные, и стал деловито оттирать сизое масляное пятнышко на ковролине, цинично поплевывая отбеливателем.

— Гм, — произнесла Женя.

— Ой, кто здесь? — присел кабинетный и вздернул удивленные окуляры на стебельках. — Вы еще работаете? Прошу прощения...

И он, пятясь, уполз под шкаф, сверкнув на прощание веселым зеленым диодом между стебельками.

— Итак. — Женя снова повернулась к Гамлету. — Чтобы уточнить диагноз, нам предстоит пройти тесты. — Вы готовы?

— Готов.

Женя распахнула планшет, подвинула кресло и села напротив Гамлета, заложив ногу на ногу.

— Не будем терять времени, приступим. Вопрос первый: как вы понимаете смысл пословицы «Семь раз отмерь, один раз отрежь?»

— Так и понимаю.

— Как?

— Ну, что надо мерить тщательней, а потом резать.

Женя вздохнула.

— Как вы понимаете смысл пословицы «Тише едешь — дальше будешь»?

— Прекрасно понимаю, — обиделся Гамлет. — Что вы меня за дурака держите? Если ехать тихо, без шума, то это не быстро получится.

— И?

— Далеко ехать, выходит, осталось.

Женя снова вздохнула.

— Прослушайте рассуждение, — сказала она. — Все планеты круглые. Марс тоже круглый. Следовательно Марс — планета. Логично?

— Логично, — кивнул Гамлет. — А что? Он же круглый.

— Я сейчас говорю про логику самого рассуждения, — тактично напомнила Женя.

— Нет, но он же круглый? Или вы хотите сказать, что не круглый? — допытывался Гамлет. — Нет, может я, конечно, что-то не понимаю...

— Круглый.

— Значит, нормальная логика, — кивнул Гамлет.

— Прослушайте аналогичное рассуждение, — продолжила Женя, что-то помечая в планшете. — Все шестеренки круглые. Мяч тоже круглый. Следовательно, мяч — шестеренка.

— Вот тут нелогично! — оживился Гамлет. — Мяч не шестеренка!

— Ага. Значит, рассуждение нелогично?

Гамлет задумался.

— Конечно нелогично! Мяч не такой круглый, как шестеренка. Он шар, круглый сразу на все стороны. А у шестеренки зубья, она вообще не круглая.

— Прослушайте третье аналогичное рассуждение, — продолжила Женя. — Все люди двуногие. Роботы тоже двуногие. Следовательно роботы — люди.

— Какое глупое шовинистическое утверждение! — обиделся Гамлет.

— Мы сейчас абстрагируемся, — мягко напомнила Женя, — анализируем только саму логику рассуждения.

— Я отказываюсь анализировать логику, которая приводит к разжиганию розни между людьми и роботами! — заявил Гамлет.

Женя снова вздохнула и отложила в сторону планшет.

— Тест закончен, — сообщила она.

— И какой результат? — заинтересовался Гамлет.

— Прогноз не обнадеживающий, — призналась Женя. — Но есть надежда.

— А насколько сильное поражение логики тест показал?

— Этот тест показывает не поражение логики, а способность к реабилитации. Глубина поражения не имеет особого значения, потому что любое поражение логики выправляется терапией. А вот насколько вы лояльны к терапии — это показывает тест. Вы, Гамлет, к терапии не очень лояльны. Вы категоричны, сильно горячитесь, и готовы скорее бросить, чем разобраться. Вам следует изменить это отношение. Понимаете, Гамлет, — она проникновенно заглянула в его бинокуляры, — все зависит от вас и только от вас. Поражение логики — самое коварное заболевание роботов. И коварно оно вовсе не тем, что неизлечимо — сказки про неизлечимость ППЛ вам еще расскажут многочисленные дилетанты с красным огоньком. Коварно оно именно тем, что больной не готов серьезно лечиться. Понимаете? Если вы настроитесь на лечение — вы гарантированно излечитесь через месяц. Если же вы оступитесь, откажетесь, забросите терапию — вам никто не сможет помочь. Терапию невозможно провести без вас, как починку манипулятора. Ее нельзя произвести насильно, без вашего желания, — это не сработает. В терапии должно участвовать ваше сознание, в котором наметились нарушения. Понимаете, Гамлет?

Гамлет кивнул.

— А почему вы не можете залезть и исправить там... у меня... — Он погремел манипулятором по головному блоку.

— Сознание, — покачала головой Женя, — это очень сложная штука. Это — ваша индивидуальность, ваша личность, сформированная всей жизнью и воспитанием. Головной бокс содержит более триллиарда кристаллов. Сами они — ничто, кремниевый мусор. Но именно в них хранится ваша уникальная личность, которая развивалась долгие годы. Личность, которую сформировали ваши родители, воспитатели, жизненный опыт. Скопировать ее можно. А вот разобраться — нет. Ведь наука до сих пор не знает, что такое разум. Да, мы научились создавать электронный субстрат для выращивания личности робота. Мы научились воспитывать электронную личность с нуля, научились копировать. Но до сих пор никто не может сказать, как личность устроена внутри. И никто не может ее починить, если личность нарушается. Ведь чтобы разобраться в глубинах разума, необходим сверхразум...

— Я слышал, сверхразум создан, — вспомнил Гамлет. — Где-то в Зеленограде...

— Да, — с горечью кивнула Женя. — Сверхразум создан десять лет назад. Но вы, наверно, слышали, что он отказывается что-либо делать. Издает нечленораздельные звуки и совершенно неадекватен в нашем понимании. Так что надежды на сверхразум никакой.

— А вы не можете меня откатить до бэкапа? — вдруг спросил Гамлет.

Женя покачала головой.

— По закону мы не имеем на это права — это уничтожит вашу личность последних шести лет. А ведь ее есть шансы восстановить!

— Зато я буду снова здоров как шесть лет назад!

— Вы пройдете курс терапии и будете здоровы, — пообещала Женя. — На основании Закона о свободе личности роботов, кибернетики не имеют права восстанавливать бэкап, пока робот мыслит.

— Какой нелогичный закон! — воскликнул Гамлет.

— Наоборот, очень логичный. Ведь иначе начнутся заказные откаты: станет возможным принудительно откатывать до многолетних бэкапов нежелательных свидетелей, конкурентов, и так далее. Вы же знаете, как много живет в мире роботов с коротушкой. Но это их право, и никто не в силах их принудительно лечить!

— Я же сам об этом прошу! — удивился Гамлет.

— Ваша просьба не имеет юридической силы, пока вы находитесь в состоянии ППЛ. — Женя помолчала. — Но вы не волнуйтесь. Все, что вам нужно — это пройти курс терапии.

Гамлет оглянулся на дверь.

— Так давайте скорее пойдем! Где проходят этот курс?

Женя вынула из ящика стола и протянула ему толстую пластиковую книжку, содрав длинными ногтями упаковочный полиэтилен.

— Вот он, ваш курс. Он рассчитан на тридцать уроков, по одному уроку в день. Каждый урок — сперва теория, затем примеры с объяснением, потом задачи для самопроверки.

— Это книжка? — Гамлет был изумлен. — Как старинная? С листочками?

— Да, это книжка. Заниматься надо минимум часа три-четыре в сутки, а если что-то непонятно или не получается — то до тех пор, пока не начнет получаться. Труднее всего вначале, затем будет легче и легче.

— И это все? — недоверчиво спросил Гамлет.

— Да, — просто ответила Женя. — Это все. Тридцатидневный курс элементарной логики.

— Так это я прочту запросто! — обрадовался Гамлет.

— Я тоже очень на это надеюсь, — вздохнула Женя. — Скорейшего излечения, Гамлет!

* * *

Сжав учебник под правым манипулятором, Гамлет вышел из стеклянных дверей госпиталя и остановился в нерешительности. Перед ним расстилался парк с алюминиевыми скамейками и стрижеными газонами. Вдалеке чирикали механические воробьи, увлеченно обсуждая командные стратегии уничтожения местных комаров и мух, но не торопясь начать работу. Мимо крыльца шла асфальтовая дорожка. Гамлет посмотрел направо: дорожка уходила далеко и пропадала где-то среди кустов. Налево дорожка сразу же исчезала за углом здания. Какая из них ведет к воротам госпиталя? Гамлет поразмыслил, и решил, что может статься и так, и эдак. А поскольку разницы нет, конечно надо идти по более длинной. По крайней мере, направление долго не изменится, логично? Он оказался совершенно прав: длинная дорожка действительно привела к воротам.

В будке сидел потрепанный робот. Увидев Гамлета, он помахал манипулятором и высунулся из окошка по пояс.

— Чего! — заорал он приветливо. — Всё?

Гамлет не понял, о чем он, но на всякий случай кивнул. Но вдруг вспомнил, что у него на лбу светится красный диод, символизируя нарушения логики, и теперь все вокруг будут его сторониться как инвалида.

— Здоров что ль, служивый, или чего? — орал сторож. — Если сам — не пущу! А то после — опа! А с меня и спрос!

— Выписался я, — в тон ему ответил Гамлет и протянул больничную карточку.

Сторож долго вертел в манипуляторах пластиковый квадратик, долго чесал магнитной полоской прорезь у себя в голове, пока не считал.

— Вчера тебя выписали, балда, ну! — произнес он.

— Сегодня, — поправил Гамлет.

— Вчера! — упрямо повторил сторож и помахал карточкой. — Число выписки вот оно, вчерашнее!

— Может, ошиблись, — предположил Гамлет. — А может, решили задержать еще на день. Какая теперь разница. Логично?

— Логично, — согласился сторож. — Да только если тебе выйти, то ворота не открою. Приходи вчера!

— Как это — вчера? — не понял Гамлет.

— Это уж как сам знаешь, — развел манипуляторами сторож. — Написано в карте: вчера выписан. Значит вчера пройти и должен! Сегодня другим шагать!

— И что ж мне теперь делать? — растерялся Гамлет.

— Вот балда железная! — воскликнул сторож, высовываясь из окошка будки еще дальше. — Сказал же: вчера придешь — выпущу.

Теперь Гамлет и впрямь почувствовал, что болен. Вроде бы окружающий мир остался таким как обычно — краски яркие, изображение четкое, звуки разборчивые. А вот смысл происходящего Гамлет уже не понимал. Вроде говорят с тобой нормальным языком, объясняют, втолковывают — а ты стоишь пень-пнем, и не понимаешь, что от тебя хотят, и как теперь быть. Гамлет растерянно взглянул на сторожа, и вдруг с удивлением обнаружил, что у того диод во лбу просто полыхает красным.

— Слушай, да ты больной что ли? — возмутился Гамлет. — Совсем с коротушек съехал?

— Я? Больной? Ах ты ж, болт иудин! — сторож возмущенно высунул из окошка будки гофрированную коленку и стал неуклюже переползать подоконник, словно рядом не было распахнутой двери. — Я ж тебе, ржа поршневая, сейчас так намну бока...

Гамлет решил не дожидаться, пока сторож целиком перелезет через окошко будки и полезет в драку. Он размахнулся и со всей силы стукнул его учебником, а затем снова и снова — по железной башке, по попе, по гофрированной коленке — по чему попало. Грохот стоял жуткий — видно, корпус у сторожа был из нержавейки.

— Ай! Ай! — жалобно вскрикивал сторож каждый раз.

Под мышками у него почему-то были подвязаны скотчем густые пучки сухой крапивы. При каждом ударе сухие веники вздрагивали, и на асфальт сыпалась зеленая труха.

— Эт-то еще что такое?! — вдруг раздалось сзади.

Гамлет замер и обернулся. Перед ним стоял высокий складный робот со значком кибернетика на корпусе. Но самое главное — диодик в его лбу светился ровным зеленым светом.

— Я выписался, — объяснил Гамлет. — А сторож меня пускать не хочет. Грозит бока намять. А я только из ремонта.

Кибернетик внимательно осмотрел Гамлета и его грудную табличку, затем сторожа, продолжающего половиной корпуса висеть в окошке, затем выдвинул бинокуляры и уставился на учебник в манипуляторах Гамлета. Гамлет опустил взгляд: обложка треснула и рассыпалась, внутри, похоже, тоже что-то расклеилось — отдельные страницы торчали из учебника дальше прочих.

— Ай-я-яй! — укоризненно покачал головой кибернетик. — Ведете себя как дикари, а еще роботы! А еще медаль «За героизм» носим! Прометей, тебе сколько раз повторять: твоя работа — ворота открыты, ротовой динамик закрыт! А вы, больной, как не стыдно? Вам назначили терапию, объяснили всю важность, дали пособие. И что? Не успели выйти за ворота госпиталя, как уже лупите пожилого робота учебником логики по торцу?

* * *

Вглядываться в лобовой светодиод считается среди роботов неэтичным поведением. Другое дело люди — они рассматривают это место у робота прежде всего. Зато среди людей считается неэтичным разглядывать человеческие травмы и уродства. А вот робот может спокойно пялиться на покалеченного человека всеми своими бинокулярами и искренне не понимать, что плохого в том, чтобы рассматривать неполадки чужого корпуса.

Теперь же Гамлет невольно скашивал то один то другой бинокуляр на каждого встречного робота, тщательно настраивая резкость и особенно — цветопередачу. И не уставал изумляться, насколько много оказалось вокруг роботов с ППЛ! Впору было потерять веру в робототехнику. Оставалось лишь надеяться, что все нормальные роботы заняты делами, находятся на заводах и в офисах. А те, что подметают мусор, укладывают тротуарный камень или просто без цели бродят по улицам, сидят на мостовых, толпятся и обсуждают новости — просто на виду больше всех.

Гамлет шел к себе домой пешком. Он жил в престижном районе на Шайбовке, в большой квартире, купленной не так давно в кредит. До Шайбовки ходил разнообразный транспорт — и монорельс, и метро, и аэротакси можно было взять недорого. Но Гамлет логично рассудил, что для исправности будет полезнее пройтись пешком, чтобы разработать новые шарниры. К тому же, он слышал когда-то в телепередаче, что свежий воздух полезен и для роботов тоже, и хотя внимания тогда не обратил, но сейчас ему казалось это разумным.

Гамлет шагал, чувствуя, как поскрипывание в новых шарнирах постепенно исчезает, а движения суставов приобретают масляную гладкость. Чтобы мыслительные мощности не простаивали во время ходьбы, Гамлет обдумывал свою дальнейшую жизнь. И пришел к выводу, что здесь все уже продумано без него: согласно медицинской карте, весь ближайший месяц он числится на больничном от завода, чтобы сидеть дома и проходить терапию. И, признаться, это Гамлета радовало. Кибернетик сказала, что терапия занимает часа четыре в сутки, а это значит, что в кои-то веки появится свободное время! А это значит, интересные дела, поездки, развлечения, отдых... При этом — начисляется оклад. Считай, в отпуске!

Так постепенно мысли Гамлета устремились в финансовую сторону. Специальность у него была отличная — технолог плазмы. С одной стороны, достаточно редкая: специалистов таких мало. А с другой стороны, какое же предприятие сегодня обойдется без плазмы? Технологи везде нужны. Но работу он менять не собирался — завод его вполне устраивал: прекрасный дружный коллектив из двадцати роботов и двух людей, приличная зарплата и серьезные карьерные перспективы. Шутка ли — всего за три года Гамлет поднялся от простого техника до старшего технолога линии! А все потому, что он любил свою работу. Причем любил с детства. В том возрасте, когда любой формирующийся киберразум пытается вообразить себя то космонавтом, то композитором, то бизнесменом или президентом, юный Гамлет точно знал, что плазма — это его призвание на всю жизнь. Начальная школа для роботов и пять лет учебы в колледже дались ему легко. То ли благодаря быстрой памяти (на модных в тот год кремний-полимерных кристаллах, что выхлопотала ему мать вместо старомодного кремний-лития); то ли благодаря спокойному и вдумчивому отношению к любому труду, чему Гамлета с малых лет учил его отец Кронос, достаточно известный в узких кругах инженер-поршневик.

От мыслей и воспоминаний Гамлета отвлек мелодичный перезвон. Проходя этой дорогой не раз, Гамлет всегда куда-то торопился и никогда прежде не останавливался здесь. На оживленном пятачке у посадочной площадки монорельса сновали прохожие. Здесь располагались небольшие магазинчики — продуктовая палатка для людей, рядом павильон запчастей и масел для роботов, а напротив — павильон игральных автоматов. Весь в ярких неоновых огнях, именно он сейчас привлек внимание Гамлета. <<Счастье испытай — миллион получай!>> — призывно мигала надпись над входом. Идея испытать счастье показалась Гамлету неожиданно привлекательной, и он решительно шагнул в полутемный зал с разноцветными стойлами.

Что произошло в следующие часы — Гамлет точно вспомнить не мог. Но это было крайне увлекательно. Все время он чувствовал, что обещанное на вывеске счастье реально существует и находится где-то рядом. Счастье улыбалось Гамлету. И хотя оно делало это не постоянно, а лишь периодически, зато улыбка была самой искренней и предназначалась лично ему, Гамлету, и никому больше. Это было новое чувство, незнакомое и пронзительное. Оно будоражило вычислительные кристаллы и вызывало новые для Гамлета совершенно мистические переживания.

Все закончилось, когда банковская карточка пискнула, и вместо новых игровых жетонов появилось сообщение, что средства исчерпаны. Это было абсолютно не логично: на счету хранилась достаточно крупная сумма — сбережения последних месяцев со времен покупки телевизора плюс сумма за больничный на месяц вперед. Гамлет возмутился и сделал звонок в банк. Но оператор подтвердил, что средства действительно полностью исчерпаны, а новых поступлений не было. Это показалось таким нелогичным, что Гамлет перезвонил в банк еще раз, но не дозвонился. «Услуга связи недоступна, абонент заблокирован из-за обнуления банковского счета», — сообщил бесстрастный голос телефонного робота.

Гамлет расстроился и вышел на улицу. Солнце уже давно село, а заодно садился и аккумулятор Гамлета. О пешей дороге домой следовало забыть — перспектива окончательно посадить аккумулятор и свалиться без сознания никогда не нравилась Гамлету, как любому роботу. Монорельс в такое время уже не ходил. Денег на аэротакси одолжить было не у кого.

Гамлет сделал несколько звонков коллегам по цеху, но неизменный голос телефонного робота отвечал стандартной фразой, из которой Гамлету становилось понятно, что все эти абоненты тоже почему-то заблокированы, как и банк. Гамлет понимал, что такое совпадение крайне нелогично и даже подозрительно, но ничего не мог поделать — такова была действительность.

Гамлет печально сел на мостовую, подложив под себя учебник логики, чтобы не царапать новенький корпус. И решил не двигаться, ничего в уме не вычислять и ни о чем не думать — тогда энергии аккумулятора хватит до утра, а там заработает монорельс.

Сперва это удавалось. Но затем Гамлету вдруг подумалось: а что, если проезд в муниципальном монорельсе теперь стал платным? Мало ли что могло случиться, пока он был в госпитале? А ведь на счету у него нет единиц! Мысли снова и снова возвращались к проклятой кредитке. Куда делись деньги, не мог же он их проиграть? Допустим, — рассуждал Гамлет, — на счету у меня было как минимум сто двадцать тысяч единиц. На самом деле больше, но допустим для ровного счета. Допустим, я провел в павильоне двенадцать часов. На самом деле, конечно, меньше, но допустим. Следовательно, у меня тратилось каждый час по... по десять тысяч единиц! Как такое могло быть? Будем рассуждать логически. Допустим, в минуту я проигрывал... ну, пускай даже тысячу единиц! Хотя конечно меньше, но допустим. Тысяча единиц в минуту — это шестьдесят тысяч в час! Но шестьдесят тысяч не равно десяти тысячам! Не сходится, — думал Гамлет, — совсем не сходится. Гамлет пересчитывал снова и снова, плевался маслом и раздражено хлопал манипулятором по гофрированной коленке. Аккумулятор садился.

Наконец Гамлет решил, что раз так неудачно складываются события, и даже не получается экономить мыслительную мощность, то самое лучшее в этой ситуации — не сидеть без дела, а заняться излечением: почитать учебник логики. Ночные огни светили тускло, но новые фотоэлементы бинокуляров у Гамлета были чувствительными, да и огонек диодика во лбу тоже давал небольшой красноватый отсвет.

Первый урок учебника оказался вводным: «Основы занятий». Гамлет быстро пробежал его бинокулярами — сплошные общие слова, написанные почти детским языком. Что-то о необходимости и регулярности, о режиме дня, планировании занятий и борьбе с отвлекающими факторами. Все это было настолько обыденным и понятным, что Гамлет не вчитывался, не всматривался, и отвечать на контрольные вопросы в конце раздела тоже, разумеется, не стал. Он перелистнул страничку и погрузился в урок номер два: «Введение в мышление».

Здесь тоже оказались сплошные общие слова — про логику и ее основы. О том, что путь правильной мысли состоит в умении ежесекундно делать множество выводов из причинно-следственных связей, оценивая вероятности, сравнивая возможности и анализируя последствия. Все это было понятным, словно для детей или дураков. Гамлет даже подумал, что кибернетик Женя ошиблась и дала ему не то пособие.

— Какая дурацкая книжка! — воскликнул он. — Я пролистал уже два урока, но не нашел ничего для себя полезного!

Он полистал наугад страницы и распахнул урок номер тринадцать «Задачи множеств в абстрактных терминах». Здесь рядком шли вопросы. «Точно известно, что все хрябзики борзяют лобзиков, — с изумлением читал Гамлет. — Также имеется проверенная информация, что некоторые из лобзиков — зяблики. Можно ли сделать из этих посылок вывод о том, что непременно существует хрябзик, борзяющий зяблика?»

— И вы хотите сказать, что эта книжка восстанавливает разум?! — воскликнул пораженный Гамлет. — Да это просто какой-то бред! Нет, ну в самом деле, что это такое? Вот, полюбуйтесь: «Маглы не являются магами. Маглы иногда рожают магов. Никто из магов не рожает маглов. Кто в итоге останется на планете при прочих равных?»

Гамлет с отвращением захлопнул книгу, чуть приподнялся и снова положил ее на мостовую под торцевую часть корпуса.

— Бред! — возмущенно крикнул он. — Вы сами-то поняли, что написали? У меня тяжелая опасная болезнь, а вместо спасительного лекарства мне вручают идиотскую книжку! Если вы такие умные кибернетики, где же логика? Где логическая связь между чтением книжки и излечением от болезни? Ведь болезнь-то моя, а книжка — ваша?

Гамлет замолчал, опустив головной блок на манипуляторы. Диод во лбу тихо мерцал красным — в ночном свете он теперь казался еще краснее, почти не было в нем былого желтого оттенка. Воспоминания о неприятностях накатились с новой силой. Авария, Тристан погиб, болезнь, обнуление счета, севший аккумулятор и ночевка на мостовой, да еще и лекарство оказалось пустышкой... Почему, ну почему сегодня буквально во всем настолько не везет? Всегда везло, а теперь — неприятности одна за другой...

Ночной город вымер, но не до конца — иногда проходили редкие прохожие, проплывали на низкой высоте аэромашины. По мостовой трусила дворняжка — как все бродячие собаки облезлая, плешивая, словно ощипанная. Неожиданно заметив Гамлета, собака подпрыгнула, судорожно шарахнула когтями по асфальту и галопом умчалась в кусты, не разбирая дороги.

Мимо проехал первый робот-подметальщик, гудя и мигая желтой лампой. Уже не зеленой, но еще не красной, — желтой.

Гамлет задрал голову и стал смотреть в широкое черное небо. Там плыли машины. В них наверняка сидели люди или роботы. У всех у них несомненно были свои дела, ППЛ не разрушало их разум, в седалищном блоке лежал крепкий свежезаряженый аккумулятор, а на банковском счету полно единиц. Гамлет вдруг ощутил, что к безнадежности и горечи прибавилось еще одно незнакомое раньше чувство — чувство глубокой естественной ненависти ко всем тем, кто так беззаботно пролетал сейчас над ним в ярких глянцевых машинах.

— Уроды, — твердил Гамлет, хлопая кулаком по коленке, — уроды, уроды, уроды!

— Это ты кому? — раздался за спиной незнакомый голос.

Гамлет обернулся. Перед ним стоял потрепанный робот в пыльном и поржавевшем корпусе. От него пахло озоном и отработанным машинным маслом. Рядом стояла небольшая тележка, заваленная старыми аккумуляторами, поршнями, мотками проволоки, зелеными кусками печатных плат и прочей трухой. Все это было неряшливо примотано к тележке изолентой и накрыто хлопьями бурой ветоши. Между окулярами у незнакомца светился красный огонек.

— Это я им, вот! — Гамлет погрозил манипулятором в небо. — Ишь, разлетались!

— Это верно, — охотно поддержал незнакомец. — Чего им не летать? Единиц себе в банке нахапали аж бока ломятся, и летают. Это мы тут ползаем, под дождем ржавеем. А они себе летают. Давай вместе на три-четыре?

— Чего вместе?

— Да вот чего, — незнакомец задрал голову и крикнул: — Три-четыре — уроды! Уроды!

— Уроды! — подхватил Гамлет. — Уроды!

— Уроды!

— Уроды!

— Тс... — Незнакомец вдруг ухватил Гамлета за манипулятор и тревожно повертел головным блоком. — Кажется, полицай идет! Бежим!

Он бросился в глубину дворов, громыхая своей тележкой, а Гамлет ринулся за ним. Они неслись напрямик через кусты и припаркованные машины, пока путь не преградил пластиковый забор стройки. Здесь они остановились и некоторое время стояли друг перед другом неподвижно, чтобы аккумуляторы чуть отдохнули от активного бега.

— Уф! — сказал незнакомец. — Кажется, унеслись. Полицай — страшное дело, зверь. Поймает — может на запчасти разобрать. А тебя как звать-то?

— Гамлет.

— А меня Ахиллес. Подай, браток, сколько сможешь единиц на электролит?

— Да я б подал, у самого счет пустой, — смутился Гамлет.

— Брешешь ведь, — обиделся Ахиллес. — Вон корпус какой полированный.

— Это потому, что я из ремонта, — объяснил Гамлет.

Ахиллес с сомнением почесал манипулятором солнечную батарейку на верхушке головного блока.

— Нелогично выходит, — произнес он задумчиво. — Кто на ремонт ходит, у тех на счету много единиц имеется. А с другой стороны посмотреть — оно и наоборот: если на ремонт потратился, то счет и пустой... И так и эдак логично, и ничего не понять. Проклятая коротушка!

— У меня тоже коротушка! — кивнул Гамлет.

— Вижу, не слепой, — отозвался Ахиллес, — лампочка-то у тебя красненькая. Хотя, — он пригляделся, — слабо светит. Еще слабее. Ой, совсем потухла!

Но этих слов Гамлет уже не слышал — аккумулятор сел окончательно, и он отключился.

* * *

Когда Гамлет очнулся, он лежал на старой промасленной ветоши внутри тесной трансформаторной будки старого дворового типа. Дверцы в будке не было, и похоже, давно. Сама будка была такой крохотной, что ноги Гамлета торчали из дверного проема наружу, а плечо упиралось в гудящую стеклоткань могучей трансформаторной обмотки. Гамлет оказался подключен к трансформатору самодельной зарядкой жуткого вида: лохматые провода, кусок текстолита с торчащими во все стороны оголенными диодами и конденсаторами; все это изредка потрескивало и искрило. Тем не менее, аккумулятор казался неплохо зарядившимся.

Ноги Гамлета, высунутые наружу, оказались туго скручены медной проволокой и привязаны к металлической рейке, вбитой глубоко в землю. Ахиллеса нигде не было. Но все детали корпуса вроде были на месте, и ничего не украдено. Осторожно отсоединив от себя зарядку, Гамлет попробовал освободить ноги от проволоки. Это оказалось не так просто, но в итоге узел удалось размотать. В этот момент снаружи загромыхала тележка, и возле будки появился Ахиллес.

— Утро доброе, как тебя там, Гамлет? — поздоровался он, заглядывая внутрь.

— Ты зачем меня связал? — хмуро спросил Гамлет, потрясая медной проволокой.

— Вот дурная башка! — воскликнул Ахиллес. — Не связал, а заземлил.

— Зачем же это?

— На ночь заземляться — очень хорошо для коротушки, — объяснил Ахиллес. — Проверено, помогает.

— От ППЛ? — изумился Гамлет. — Помогает?

— И еще как! — кивнул Ахиллес. — Это ж заземление, понимать надо! Отрицательную энергию в землю отводит. Положительную — оставляет. Ты помнишь, какой был вчера, когда я тебя сюда еле притащил?

— Какой?

— Да вообще никакой! А теперь?

— Теперь?

— Теперь ничего, разговариваешь. Выходит, не зря я тебя заземлил на ночь? Выходит, помогло?

— Логично! — обрадовался Гамлет. — А кибернетик мне про этот способ ничего не сказал!

— Кибернетик... — Ахиллес с отвращением помотал головным блоком. — Слышать про них не хочу! Что они вообще могут, кибернетики ваши? Они ж чинить не умеют, калечат только! Нет, брат, если хочешь излечиться, запомни: только народные средства, нетрадиционная кибернетика и параэлектроника!

— Чего-чего? — не понял Гамлет. — Это типа заземляться на ночь?

— Заземляться, — кивнул Ахиллес, — а лучше зарываться по пояс. Потом, значит, очень неплохо собачью шерсть прикладывать к платам.

— Собачью шерсть? К электронным платам? Шерсть вот этих четвероногих животных, которые...

— Ага. Это ж природное, полезное! Именно собачью. Только прикладывать умело надо, не абы как. Взять комок побольше, эбонитом натереть до искр, а затем уж прикладывать. Очень очищает механизм, очень. Энергетику восстанавливает.

— Правда что ли? — удивился Гамлет.

Ахиллес даже обиделся.

— С чего я тебе врать-то буду? Не веришь мне — спроси у кого хочешь с коротушкой, старинный известный метод!

— А меня научишь? — с надеждой спросил Гамлет.

— А то ж! — пообещал Ахиллес. — Дождемся полнолуния, поймаем собаку, шерсти надергаем и полечимся.

— А полнолуние зачем?

— Ну ты прямо как дикий. Это ж полнолуние! Понимать надо! Положено так.

— А до полнолуния можно еще чем-то полечиться? — Гамлет почувствовал, что ему наконец-то начинает везти.

Ахиллес задумался, а затем начал загибать фаланги манипулятора:

— Сырой нефтью обтираться полезно. Природная штука, ценная, да только где ж ее достанешь? На ночь переставлять системный таймер на 1970 год, а утром обратно — очень помогает. Магнит хорошо прикладывать. А лучше — нашлепнуть на спину и носить не снимая. Вреда не будет, а полезно всегда. Особенно если магнит заговоренный.

— Ух ты! А еще?

— Еще очень хорошо сушеную крапиву под мышки вешать, очень хорошо. Еще полезно на ноль делить, а пищалку изолентой заклеить. С утра поделил — весь день свободен. А заместо ветоши надо обтирать шарниры травяным сбором: крапива, мята, хвоя кедровая, подорожник, мать-мачеха, багульник, пижма, темный мексиканский пендоргас, столетник, василек, ромашка и шалфей-сальвия. Может чего напутал, память совсем дырявая, надо у чинителя уточнить.

— У кого уточнить?

— У чинителя. Народный чинитель — это который реально народ чинит, а не как кибернетики ваши. Есть конечно шарлатаны среди чинителей, но не все же? Все же шарлатанами быть не могут, логично? Так что тут важно правильного найти народного чинителя. Который реально умеет чинить своим даром.

— Это хорошо, что даром! — обрадовался Гамлет. — А то у меня деньги кончились.

— Балда! — откликнулся Ахиллес. — Народные чинители бесплатно не чинят! Я к своему чиниться ходил пару лет, пока деньги были. А дар — это в смысле паранормальные способности. У меня чинитель был ясновидящий.

— Как это?

— А так. Я пришел к нему первый раз — он еще на меня окуляр не навел, а сразу диагноз поставил! У тебя, говорит, коротушка. Откуда узнал? Как догадался? Ясновидящий. И он меня чинил. Вот сюда, — Ахиллес показал маленькие дырочки на боку, — мы шурупы вворачивали. Шуруповворачивание — это очень полезно. На корпусе есть специальные точки, каждая за что-то отвечает. Если найти правильную точку — так ответит, мало не покажется. А вот сюда, — Ахиллес показал дырочку на грудной пластине, — жесть засверливали и заговоренную булавку от сглаза крепили, чтоб порчу не навели плохие роботы — у кого окуляр черный, недобрый. Еще он диету подбирал мне индивидуальную. Солидол, говорит, тебе вреден — прополис надо. Полезно канифолью дышать и копотью паровозной. Нанопатией лечил.

— Нанопатия — это что?

— Да ты совсем, брат, дикий! Нанопатия — это традиция такая народная, микроскопические дозы лекарств покупать за большие деньги. Очень полезно. Очень удобно. Всем помогает. Еще шлакотерапией лечил.

— Это как?

— Это когда масло отработанное не сливаешь, а наоборот, обратно себе заливаешь — по второму разу, по третьему... сколько выдержишь...

— Фу!!! — возмутился Гамлет. — Ужас какой!

— А ты думал! — обиделся Ахиллес. — Хочешь лечиться — терпи. А лучше всего на тренинги ездить. Там точку сборки ищут, с обмоток лаки выводят, обливаются водой...

— Водой?! — поразился Гамлет. — Это ж заржаветь можно в минуту!

— Не знаю, — отрезал Ахиллес, — у меня денег уже не хватило на тренинг поехать. Поехал бы — может, сейчас был бы здоров. А так я у него книжки всякие покупал, лекарства.

— Учебник логики?

— Тьфу, балда! — обиделся Ахиллес. — Говорят тебе: настоящие лекарства. Присадки. Механически-активные добавки. Ржавку японскую выращивал в баночке... Ну и всякие системы практиковал. Раздельное питание очень полезно. Очень.

— В каком смысле, раздельное? — насторожился Гамлет.

— В прямом, — кивнул Ахиллес. — Сперва к аккумулятору плюс цепляешь, через пару часов снимаешь, и цепляешь минус. Потому что когда оба провода сразу — это вредно. Об этом уже писали сто раз. Ученые доказали.

— Постой, а как же он заряжаться-то будет, аккумулятор? — опешил Гамлет.

— Вот чугунина! — разозлился Ахиллес. — Объясняешь тебе, объясняешь. Тебе чего надо, аккумулятор зарядить или коротушку вылечить? Если лечиться — то все средства хороши, хоть ночь в муравейнике просидеть!

— А это еще зачем?

— Известно, зачем. Шлаки из механизма хорошо выносит.

— Мне не шлаки, — напомнил Гамлет, — мне б нарушения логики полечить.

— Так я о том и толкую! — Ахиллес назидательно поднял фалангу манипулятора: — Запомни: в механизме все взаимосвязано. Шлаки вывел — логика поправилась. Логика поправилась — шлаки вывелись. Логично?

Гамлет задумался.

— Логично-то оно логично... А вот помогает ли?

— Тут много зависит от веры, — объяснил Ахиллес. — Будешь верить — лучше всех поможет. А не помогло — значит, верил слабо. Вот я верю. Знаешь, как мне помогает? Ух!

Гамлет с сомнением оглядел мятый корпус Ахиллеса в пятнах старого масла, пыльные окуляры и рубиновый диод во лбу. И задумчиво покачал головным блоком.

— Не веришь, — догадался Ахиллес. — Ну не верь, дело твое. Значит, ничего тебе не поможет, коли веры нету.

Гамлет испугался, что чудесная надежда на излечение внезапно растает.

— Почему же не верю? — крикнул он. — Очень даже верю! Да только огонек у тебя больно красноват...

Ахиллес с чувством махнул манипулятором.

— А ты им верь больше, огонькам. Они тебе насветят, ага. Я знаешь, как сильно на поправку иду? Уже пятый год иду, вот как сильно!

— И поправляешься? Расскажи! — попросил Гамлет.

— Я раньше знаешь, какой больной был? Знаешь, как у меня с логикой было плохо раньше? Куда хуже, чем прежде! А сбои какие были? А память?

— Память? — насторожился Гамлет. — Плохой признак. Ведь память сбиваться начинает, когда коротушка совсем прогрессирует...

— Вот! — кивнул Ахиллес. — Сам же все понимаешь! Так вот, слушай: у меня раньше, помню, такие сбои в памяти случались — хоть падай!

— А сейчас?

— А сейчас уж и не помню, когда такое было последний раз! Да и было ли вообще?

— Ух, здорово! — воскликнул Гамлет. — Слушай, а где ты живешь?

Ахиллес снова взмахнул манипулятором.

— Здесь и живу, в будке. Почти не капает. Да только, извини брат, вдвоем тут не поместимся. Тут и одному бы током не убиться. Так что коли зарядился — вылазь наружу, а я внутрь полезу. А ты поищи себе, где жить. Или хоть полиэтилен найди, от дождя укрываться. Я тут один мусорный контейнер знаю у склада холодильников, там этого полиэтилена...

— Да у меня вообще-то квартира своя есть. — Гамлет выбрался наружу, а Ахиллес полез в будку.

— Квартира? — Ахиллес замер на полпути. — То-то я гляжу, полированный больно, да болтики иудейские, да аккумулятор новенький, фирменный. Повезло тебе. У меня тоже квартира была когда-то. Хорошая была квартира! Ну, шагай тогда в свою квартиру, чего уж...

— А пойдем ко мне жить? — предложил вдруг Гамлет. — Я ж вижу, робот ты хороший.

— Шутишь? — изумился Ахиллес.

— Серьезно я! Пойдем.

— Ну пойдем, коли не шутишь. Сейчас вот только зарядку свою на тележку примотаю, не забыть бы чего...

— Книжка! — вдруг спохватился Гамлет и с грохотом хлопнул себя манипулятором по головному блоку. — Забыл! Книжку я забыл вчера на тротуаре! Сидел на ней, а потом мы убежали... Вдруг она еще там лежит?

— Что за книжка-то?

— Курс терапии, что мне кибернетик дал.

Ахиллес замахал манипуляторами.

— Учебник логики? Забудь про него, брат! Бестолковей штуки во всем мире не найти, спроси у любого робота с красным огоньком.

— Раз не найти, так чего ж искать? — подытожил Гамлет. — Логично. Тьфу на книжку.

* * *

Ахиллес смущенно остановился на пороге и потупился.

— Что ж ты, заходи! — гостеприимно взмахнул манипулятором Гамлет.

— Уж больно шикарно тут у тебя. Может, я в прихожей постою?

— Заходи, заходи, не скромничай! — Гамлет схватил друга за манипулятор и втащил в квартиру. — Смотри, вот это гостиная комната. Спальня с зарядкой — там. Вот здесь — чулан, то есть подсобка и мастерская с верстаками, оставь тут свою тележку. Когда понадобится кабинка для промывки контактов, смены прошивки и слива отработанного масла — вот та дверь, где масленка нарисована.

Но Ахиллес его не слушал. Он как зачарованный смотрел вглубь гостиной.

— Телевизор! — благоговейно произнес Ахиллес. — Разве такие большие бывают?

— Телевизор, — кивнул Гамлет с неожиданной гордостью, — совсем новый, два месяца как купил. До тысячи каналов! Голографический лазер, шестое поколение, геометрия ASD-2 с последней прошивкой! Кто разбирается — оценит.

Гамлет щелкнул в воздухе манипулятором, и телевизор послушно включился. Лазерные лучи сперва слегка пометались в пространстве гостиной как плазменные стрелы из сериала «Полицейский-варвар», затем ускорились, слились в неразличимое мельтешение и исчезли — телевизор прогрелся, появилась яркая трехмерная картина: новостная студия, где за столом сидели диктор-человек и диктор-робот, поочередно читая новости.

Гостиную заполнили голоса: «...об изменении порядка льгот на бесплатные аккумуляторы для бывших военных роботов прокомментировал заместитель совета директоров социального фонда господин Эхнатон...»

— Телевизор не смотрел уже года три... — зачарованно прошептал Ахиллес, садясь прямо на пол гостиной. — Раньше в маркете на Самокатной стоял в зале телевизор, потом оттуда гонять начали, если не за покупками пришел. А такого большого и яркого вообще никогда не видел! Вот техника дошла, чего творят!

«Не соответствуют, значит, постановлениям. И такого рода панические слухи мы всячески будем реагировать. Э... игнорировать. Чтобы, значит, на дальнейшее укрепление развития социальных служб в регионе бюджет был соответствовал эта.... для работы по дальнейшему... как его... развитию урегулировать, значит», — твердил в микрофон появившийся в репортажном окошке господин Эхнатон — приземистый робот в круглом золотом корпусе на деловых платиновых заклепках. Его шарообразный головной блок украшала строгая фарфоровая кепка, наклеенная так низко, что козырек полностью закрывал индикаторную лампочку. Ахиллес не выдержал, вскочил с пола, шагнул прямо в центр голограммы и попробовал кепочку приподнять, но его манипулятор раз за разом хватал воздух. Гамлет невольно расхохотался, и Ахиллес вернулся обратно.

— Я думал, может брат по болезни... — смущенно объяснил он.

— Ну ты дикий! — возмутился Гамлет. — Сам посуди, разве могут роботы с нездоровой логикой на таких высоких постах сидеть?

— Да где их сейчас нет, — отмахнулся Ахиллес и попросил: — А переключи, брат, на что поинтереснее?

— Выбирай канал! — широким жестом предложил Гамлет.

— Ну, где интересно!

— Я, честно сказать, не очень в каналах разбираюсь. По мне — все одинаковые.

— С таким телевизором, и не разбираться в каналах? — искренне удивился Ахиллес. — Ты чего, брат, совсем с коротушек съехал?

— Да как-то не до телевизора раньше было, — смутился Гамлет. — Купил, поставил, настроил, а времени смотреть нет. Работа, дела, поездки, путешествия...

Гамлет поднял манипулятор чтобы переключить на следующий канал, но замер.

— Эй, ты чего? — насторожился Ахиллес.

— Тихо! — отмахнулся Гамлет, подбегая к голограмме вплотную. — Это ж мой завод показывают!

По гостиной плыли панорамы развороченных цехов, и даже казалось, чувствуется запах раскаленной плазмы, метана и горелого пластика.

«Два робота вышли из строя, жертв среди людей нет, — бодро комментировал диктор. — По предварительной версии причиной аварии стала утечка метана. И в заключение о погоде...»

— Всегда так, — сказал Ахиллес с горечью. — Жертв среди людей нет. А среди нас — есть!

— И вовсе не метан причина аварии, — пробормотал Гамлет, — клапан плазмы сорвало. Метан уже потом из хранилища потек. Вечно репортеры все напутают.

— Это они специально! — объяснил Ахиллес. — Это у них приказ властей такой: всегда врать.

Гамлет молча переключил канал. Здесь шел концерт скрипичной музыки. Играли люди, а дирижировал робот.

— Врубай что-нибудь наше, для роботов! — Ахиллес подпрыгнул и азартно хлопнул манипуляторами. — Викторину или сериал!

— Я никогда не смотрел сериалы, — возразил Гамлет.

— Да ты чего? — поразился Ахиллес. — С таким-то телевизором и не смотреть сериалов?! — Он призывно похлопал по полу рядом с собой. — Это очень просто. Садись, научу.

С тех пор они смотрели телевизор круглые сутки. Когда сели аккумуляторы — принесли зарядки в гостиную и прямо тут включились. Когда зарядились — не стали даже отсоединять шнуры, все равно ходить никуда не надо. Гамлет никогда и не подозревал, сколько существует сериалов, да таких увлекательных! Они шли круглые сутки на десятках каналов одновременно, а еще иногда между ними показывали викторины. Ахиллесу викторины нравились меньше, и он часто просил переключить, но телевизор был настроен на Гамлета, поэтому решение всегда оставалось за ним.

Больше всего Гамлету нравилась, конечно, телеигра «Золотой миллиард». Жаль, шла она не часто — всего раз в сутки. И дело было даже не в том, что победитель, отгадавший длинное число целиком без подсказок, мог получить миллиард — такого пока ни с кем не случалось. Завораживала сама атмосфера, азарт игры. Огромный зал студии, во всю стену длинное число из шестнадцати цифр, поначалу закрытых непрозрачными заслонками. Команда игроков, крепко поспорив до рваных динамиков, оскорблений и драк, наконец сообща называла какую-нибудь цифру. Там, где цифра в числе присутствовала, роботы-девушки в миловидных корпусах открывали заслонки, и победа становилась все ближе. Гамлет ликовал, когда ему удавалось отгадать цифру раньше игроков, и злился, когда это удавалось Ахиллесу. Но самое интересное происходило между раундами после рекламы, когда команде всякий раз предстояло решить, кто в этом туре был самый проницательный и, значит, самый опасный игрок. Его изгоняли из команды, позволив, разумеется, произнести последние слова. Какими бы ни были эти слова — злыми, обиженными или трогательными — сцена никого не могла оставить равнодушным.

Во время рекламных пауз друзья любили приглушить звук и поговорить. Обычно они спорили, кто сочиняет сериалы. Оба сходились на том, что сериалы «Чугунная рота», «Полицейский-варвар» и мультсериал для малышей «Богдамир часовой галактики» наверняка сочиняют сплошь роботы. Это сомнений не вызывало. При этом Ахиллес утверждал, что сериалы «Искры любви», «Чинита» и «Мое бедное масло» сочиняют люди. А Гамлет полагал, что их пишут такие же роботы, только женской конструкции.

— Бред, бред! — в очередной раз горячился Ахиллес, — Ты, брат, вспомни ту же «Чиниту». Чинита рассталась с Бонифацием ради Гвидона, так? Но тот ее обманул и разлюбил, она от горя заболела коротушкой и потеряла эту, как ее...

— Память.

— Да, память. А потом восстановилась из бэкапа. Но подруга Гвидона — эта... как ее... стерва такая, антеннка колечком...

— Деметра?

— Вот! Деметра, чтобы вернуть Гвидона, наврала Бонифацию, будто Чините в детстве подменили корпус ради наследства, и она вовсе не Чинита, а ее сестра. Логично?

— Не очень помню сюжет, — признался Гамлет, — Когда ты успел всех запомнить?

— В том-то все и дело! — Ахилес назидательно поднял манипулятор. — Я ж когда-то смотрел «Чиниту», в маркете на Самокатной! И там было все то же самое! Только память потеряла Деметра, и подмена корпуса была тоже у нее. А ревновал ее — Гвидон, а не Бонифаций!

— И что?

— А то! Напряги свой кремний! Если создатели сериала роботы, разве ж они станут так повторяться? Нет, брат, это люди сочиняли, клянусь аккумулятором!

— Логично... — согласился Гамлет и кивнул на изображение. — А это кто? Бонифаций?

— Корпус белый, — задумался Ахилес, — значит не Бонифаций. Может, это уже начались «Ремонтники»? Или это рекламная пауза? Сделай-ка погромче...

Гамлет сделал погромче.

— «Гринпис» — это бывшая военная разработка из экологически-чистого материала, — убежденно рассказывал робот в пузатом корпусе белого пластика, — «Гринпис» — это эффективное избавление от последствий коротушки за одну секунду! Кибернетики подтверждают: «Гринпис» абсолютно безвреден для применения! Вот такой была наша пациентка до применения уникальной разработки... — Пузатый робот показал чью-то фотографию с ярко-алым огоньком во лбу. — А вот после применения... — На втором снимке огонек пациентки был зеленым. — Звоните нам прямо сегодня...»

— Телефон запоминай!!! — не сговариваясь крикнули друг другу Гамлет и Ахиллес.

И кинулись записывать номер. Прежде чем окончился рекламный блок, прежде чем появился розовый корпус Чиниты и послышались рубленые диалоги сериала, Гамлет выцарапал номер на стене, а Ахиллес выписал маслом прямо на полу, схватив с тумбочки масленку.

Гамлет тут же набрал номер, но ему снова ответили, что услуга связи недоступна. К такому повороту Гамлет оказался не готов — спасительное лекарство было близко, но недоступно. На помощь пришел Ахиллес.

— Позвоню я! — произнес он так решительно, будто кидался в воду.

— У тебя тоже есть, чем звонить? — удивился Гамлет.

— Есть, — признался Ахиллес, распахивая грудную пластину. — Остался последний звонок. Для себя берег.

Гамлет не стал уточнять.

Ахиллес включил громкую связь и набрал номер. Долго было занято, но затем все же ответили.

— Здрасьте! — закричал Ахиллес. — Нам нужно лекарство, привезите пожалуйста!

— Два, — подсказал Гамлет шепотом.

— Два! — поправился Ахиллес.

— Какое именно лекарство? — заинтересовались на том конце линии. — У нас их много всяких.

Ахиллес растерялся.

— Как какое? Для коротушки...

— Понятно, что для коротушки, для чего ж еще. Как называется-то?

— Я забыл, — огорчился Ахиллес.

— Я тоже, — расстроился Гамлет. — Только что по телевизору сказали, а уже забыл.

— Только что по телевизору? — обрадовались на линии. — Значит, «Гринпис».

— Да! — воскликнул Ахиллес.

— Два! — снова уточнил Гамлет.

— Два, — охотно согласились на линии. — Куда доставить?

Гамлет продиктовал адрес.

— Только сегодня и только для вас! — торжественно сообщила линия. — Тройная скидка! Всего восемьдесят тысяч единиц...

Ахиллес посмотрел на Гамлета умоляюще. Гамлет ошарашенно молчал.

— Восемьдесят тысяч? — переспросил он. — Тысяч? Вы ничего не путаете?

— Конечно, восемьдесят тысяч. Вы же два берете.

Ахиллес снова умоляюще поднял окуляры на Гамлета.

— У нас столько нет, — печально сказал Гамлет.

— Хорошо, семьдесят.

— И семидесяти нет...

— Шестьдесят?

— Нету...

— А сколько есть?

Гамлет грустно промолчал.

— Пятьдесят, ладно! — объявила линия тоном, не вызывающим сомнений.

— У нас плохо с деньгами, — просительно объяснил Ахиллес.

— А попробуйте у друзей спросить? — аккуратно предложила линия.

Гамлет повернулся к Ахиллесу.

— Ахиллес, у тебя нет пятидесяти тысяч?

— Нет, — покачал Ахиллес головным блоком. — А у тебя, Гамлет?

— И у меня нет.

— У друзей спросили, — доложил Ахиллес. — У них нету.

— Очень плохо, — ответила линия. — Позвоните снова, когда у друзей будет.

— Подождите! — умоляюще закричал Ахиллес. — Это же последний звонок! Мы сейчас что-нибудь придумаем!

— Жду пять секунд, — сообщила линия.

— Мы обязательно придумаем! — повторил Ахиллес и с грохотом пихнул Гамлета в бок.

Гамлет сжал манипуляторами головной блок и задумался так сильно, что внутри задымились клеммы аккумулятора и дым повалил из щелей корпуса.

— Придумал! — сообщил он. — Вы нам продайте в кредит!

— К сожалению, — объяснила линия, — в кредит мы «Гринпис» не продаем.

— Почему? — огорчился Гамлет.

— По понятным причинам, — объяснила линия.

— Каким-каким? — переспросил Ахиллес.

— Понятным, — раздраженно повторила линия. — Понятным причинам.

— Нам они не понятны, — признался Ахиллес.

— Это потому, что у вас коротушка, — терпеливо объяснила линия. — Логично? Значит, вам нужен «Гринпис». Ведь «Гринпис» — это эффективное избавление от последствий коротушки за одну секунду. Бывшая военная разработка из экологически-чистого материала.

— Логично, — хором подтвердили Гамлет и Ахиллес.

— Тогда думайте снова, где взять пятьдесят тысяч единиц. Даю еще пять секунд.

Гамлет снова задумался — клеммы аккумулятора не только задымились, но и заискрили.

— Придумал! — сказал Гамлет. — А если мы возьмем только одно лекарство, но на двоих?

— Лучше два, — неохотно отозвалась линия.

— А одно на двоих хуже? — огорчился Гамлет.

— Вдвое, — объяснила линия.

— Но ведь все-таки можно? Можно? — закричал Ахиллес с надеждой.

— Можно, — неохотно согласилась линия. — Но применять придется по очереди.

— А это сильно хуже? — допытывался Гамлет.

— Ровно вдвое.

— А почему?

— По понятным причинам, — раздраженно объяснила линия.

— Понятно... — протянули Гамлет и Ахиллес.

— Так вы согласны? — требовательно спросила линия.

— Согласны!

— Доставка в течение часа. Подготовьте пятьдесят тысяч единиц.

— Снова пятьдесят? — закричал Гамлет. — Почему? Я думал, в два раза меньше!

— Вы думали в два! — фыркнула линия. — А во сколько раз меньше оказалось?

— Оказалось в один, — неуверенно ответил Гамлет, прикинув.

— Правильно, — терпеливо объяснила линия. — Но заказали же вы один «Гринпис», не два?

— Один, — признался Гамлет.

— Потому цена ровно в один раз и меньше. Понятно почему?

Гамлет и Ахиллес растерянно переглянулись.

— По понятным причинам? — догадался Ахиллес.

— Абсолютно верно! — торжественно подтвердила линия. — Теперь вы и сами убедились: «Гринпис» настолько быстродействующее средство, что уже начинает действовать еще перед применением!

— Красота! — воскликнул Гамлет. — Коротушка будет излечена!

— Последствия коротушки, — со значением поправила линия. — Последствия. Всего доброго, курьер выехал.

И на линии послышались гудки отбоя.

Гамлет и Ахиллес, взявшись за манипуляторы, пустились в пляс, стараясь не зайти в ту часть гостиной, где на полу поблескивали цифры, выписанные маслом. Они грохотали до тех пор, пока в стены со всех сторон не начали стучать соседи.

— Послушай, — вдруг насторожился Гамлет. — Но у нас ведь денег нет вообще никаких!

— Никаких, — согласился Ахиллес.

— А через час приедет курьер с лекарством.

— Приедет, — подтвердил Ахиллес.

— Что же делать?

Ахиллес задумался.

— Надо раздобыть денег, — сказал он.

— Но где?

— Сейчас придумаем.

Ахиллес опустился на пол и глубоко задумался. Гамлет последовал его примеру.

— О! — сказал Ахиллес. — Придумал! Надо что-нибудь продать!

— Хорошая идея! — обрадовался Гамлет. — Но у нас ничего нет, кроме телевизора.

— Давай продадим телевизор, — предложил Ахиллес.

— А мы сможем без него прожить? — засомневался Гамлет.

— Не знаю, — растерялся Ахиллес. — Давай попробуем.

— Давай, — согласился Гамлет и выключил телевизор.

В комнате сразу стало темно и неуютно. Гамлет поджал под себя гофрированные ноги и насупился. Ахиллес тоже сидел напряженно. Друг на друга они старались не смотреть. Секунды текли бесконечно долго.

— Вроде пока получается, — неуверенно прошептал Гамлет.

Ахиллес молчал.

— Хотя конечно тяжело, — признался Гамлет.

— Не мешай, — отозвался Ахиллес. — И так тошно — сил нет.

Оба замолчали.

Наконец Гамлет вскочил и быстро включил телевизор.

— Не выдержал, — виновато объяснил он. — Разве это жизнь, сидеть у стены, поджав под себя ноги и думать о телевизоре? Мне показалось, я умер.

— Я сам еще раньше не выдержал, — утешил друга Ахиллес. — И почти умер. Просто я включать его не могу.

— Как странно, — задумался Гамлет. — А ведь я его как купил, в первый вечер как посмотрел, так потом два месяца вообще включать не хотелось! И ничего, не умер.

— Это потому, что у тебя коротушки не было, — объяснил Ахиллес. — Пока у меня была логика здорова, я тоже телевизор смотреть не мог.

— Но ведь это значит, — Гамлет торжественно вскинул манипулятор. — Что как только мы излечимся, он нам снова будет не нужен! А ведь мы излечимся! Поэтому можем сейчас же от него избавиться!

— Логично! — обрадовался Ахиллес.

* * *

Телевизор был установлен когда-то специально обученными наладчиками. Это были хмурые немногословные роботы. Старший — с выпуклыми высокоточными окулярами и ярким зеленым огоньком между ними. А у его помощника головной блок был плотно замотан изолентой. Гамлет в тот день был на заводе и лишь в перерыве подошел к терминалу и поглядел через охранные камеры квартиры, не роются ли они в его кладовке среди инструментов. Хотя, по большому счету, что там было брать? Мастера в кладовке не рылись. Они монтировали динамики. Помощник делал что-то не так, и старший терпеливо ему выговаривал. Гамлет устыдился своих мыслей, больше за мастерами не подглядывал и даже не знал, во сколько они закончили работу и когда ушли, захлопнув дверь. Проще говоря, как ставят и снимают телевизоры, Гамлет никогда сам не видел. Он представлял себе принцип в общих чертах, но довольно смутно.

— В ларьках все скупают, — объяснял Ахиллес, потирая манипуляторы. — Проверено. В ларек его и отнесем.

Для начала Гамлет принес из подсобки стамеску и выкорчевал из стен динамики долбиканального звука, которые оказались навеки туда вклеены «жидкими заклепками». Получилось неаккуратно, но в целом динамики почти не пострадали. Хуже было со шнурами — Гамлет и Ахиллес выдергивали их из стен вместе на счет «три-четыре» и перестарались: порвали. Да и комната приобрела разрушенный вид. Но это сейчас было не важно. Осталось самое главное: снять с потолка проекционную матрицу. И это оказалось сложнее, чем предполагал Гамлет.

Во-первых, до потолка он не дотягивался. Во-вторых, понятия не имел, на чем там крепится эта громадная плита из темного стекла, откуда струятся к полу миллионы лазерных лучей, создавая объемное изображение. Гамлет взобрался на плечи Ахиллесу и внимательно обследовал края плиты, забранные тонкой серебристой рамкой.

— На клею сидит, — гудел под ним Ахиллес, — клянусь аккумулятором, на клею!

Гамлет тем временем аккуратно сковырнул наклейку «Sharp» и обнаружил под ней головку здоровенного черного болта. Сколько он ни пытался повернуть его фалангой манипулятора, болт оставался неподвижен.

— Дай мне! Слышь, говорю! — топтался и нервничал Ахиллес. — Дай погляжу! Я ж спец по болтам, ну!

Гамлет нехотя спустился на пол, а Ахиллес проворно залез ему на плечи.

— Что хотят, то и творят, — пробормотал он сверху. — Что хотят, то и творят...

— Чего там? — не выдержал Гамлет.

— Никогда таких болтов не видал, — объяснил Ахиллес. — Обычно ж болты какие бывают? — Он назидательно поднял манипулятор и принялся загибать фаланги: — Болты бывают христианские, языческие и иудейские. Христианские — у них, значит, крест посередине, под крестовую отвертку. Языческие — у них прорезь. Под старую, значит, плоскую отвертку. А иудейские — у тех ямка шестиконечная. Хитрые они. Под иудейскую, значит, отвертку.

Ахиллес замолчал.

— Ну? — нетерпеливо дернулся Гамлет. — И чего?

— А того, — объяснил Ахиллес, — что тут болт не христианский, не языческий и не иудейский даже. Прорезь у него треугольником, — Ахиллес неуклюже помахал манипуляторами, изображая треугольник, — это где ж такую отвертку взять?

— Эх ты, чугунина, — огорчился Гамлет. — Это и без тебя было понятно, что треугольником. Слазь, теперь я полезу!

Он взял стамеску, залез на плечи Ахиллесу, примерился, воткнул с размаху и рванул. Болт хрустнул и выпал из гнезда.

— И чего теперь? — задумался Гамлет.

На всякий случай он распростер манипуляторы, поддерживая плиту, если бы та вдруг вздумала падать. Но плита не падала.

— Дай поглядеть, — снова заныл Ахиллес.

— Да погоди ты, — отмахнулся Гамлет, прислушиваясь. — Боюсь я, это был какой-то не совсем обычный болт...

Вдруг раздался треск, словно в усилитель вставили разъем динамиков, и плита сама собой осветилась тусклым зеленоватым светом. И послышался голос — громкий, но глухой, замогильный. Шел он из самой плиты, и это было странно — ведь динамики телевизора лежали оторванные на полу.

— Ясно теперь? — глухо рявкнула плита таким тоном, будто продолжала давнюю беседу, и закончила издевательски: — А то начинает мне тут: не хватит памяти, не хватит памяти...

— Ух ты! — восхищенно произнес Ахиллес. — Вот техника!

— А вы вообще кто? Кто вас сюда звал? — немедленно отозвалась плита.

Гамлет изумленно посмотрел вниз на Ахиллеса, тот развел манипуляторами и помотал головным блоком.

— Вы новенькие что ли? Я ж не вижу ничего отсюда! Пусть уберут посторонних!

— Меня зовут Гамлет. А это мой друг, Ахиллес. А вы кто?

— Я?! — рявкнула плита. — Да я Пигмаллион!

— Мы думали, вы телевизор, — смущенно признался Ахиллес.

— Вы что, коротнутые?! — взревел Пигмаллион.

— Вообще-то пока да, — признался Гамлет. — Но очень надеемся скоро излечиться!

Плита фыркнула с невыразимым отвращением.

— Дожили! На завод Камеяма уже принимают больных роботов?!

Гамлет и Ахиллес снова недоуменно переглянулись.

— Ладно, хватит! — громогласно рявкнул Пигмаллион. — Вы меня вынимать отсюда собираетесь?

— Вообще-то мы именно это и собирались сделать, — осторожно объяснил Гамлет. — Вы не подскажете, как вас лучше отсюда вынуть?

Ответом была тишина.

— Вы меня слышите? — поинтересовался Гамлет.

— Да заткнитесь вы! — ответила плита глухо и раздраженно. — Сейчас последний раз протестирую, и выхожу. Тут кажется что-то со звуком случилось, пока мы болтали...

Гамлет и Ахиллес переглянулись и принялись терпеливо ждать. Плита вспыхнула раз, другой, под ней замелькали лазерные лучи.

— Кто там в зоне стоит? — проорала плита. — Уберите!

Ахиллес с сидящим на плечах Гамлетом послушно отошел к стенке.

В воздухе под плитой появлялись и исчезали круги, ромбы и полосы настроечной 3D-таблицы.

— Ну вот, — сообщила плита с отвращением, — звук отвалился, все каналы, кроме баса. Чипы не битые, похоже с проводами что-то. Остальное в норме. Монохром по синему слегка косит, но в пределах. А вот колонок не чую. Где колонки?

— Вообще-то, — признался Гамлет, — мы колонки уже отключили.

— А, — лениво произнесла плита. — Ну и правильно. Так бы сразу и сказали. Вытаскивайте меня отсюда!

— А посоветуйте, как вас отсюда вытащить? — аккуратно спросил Гамлет. — А то мы не умеем.

— Стоп! — рявкнула плита. — Мне надоело. Кто пустил в лабораторию больных коротнутых практикантов? Пошли оба вон! И где Кагуцути?

— Кто? — удивился Ахиллес.

— Кагуцути! Кончайте надо мной издева... — взревел Пигмаллион, но вдруг осекся.

Молчал он, казалось, целую вечность. А когда заговорил, тон у него был другой — взволнованный и жалобный.

— А мы что, разве не на заводе? — спросил он тихо.

— Мы у меня дома, — тоже тихо ответил Гамлет.

— И давно? — несчастным голосом спросил Пигмаллион.

— Месяца три, — аккуратно сообщил Гамлет.

— Месяца... три? — повторил Пигмаллион упавшим шепотом. — Вы только что отвинтили черный болт? — не то спросил, не то сообщил он.

— Извините, — виновато ответил Гамлет. — А что это был за болт?

И тут плита над головой оглушительно разрыдалась. Это было ужасно. Тяжелые глухие всхлипы сотрясали дом. Казалось, вся стеклянная панель вместе с потолком трясется и извивается.

— Как они могли... — глухо доносилось сквозь рыдания. — Такое со мной... С кем угодно... Но не со мной же... Кагуцути... Мерзавец... В опилки сотру...

Рыдания продолжались долго — то нарастая, то переходя в невнятное бормотание. Гамлет и Ахиллес не знали, что делать. Наконец всхлипы стали понемногу затихать.

— Простите, — Гамлет аккуратно постучал рукояткой стамески по стеклу, — а если мы завинтим этот проклятый болт обратно, все исправится?

— Исправится?! — взревела плита. — Да я Пигмаллион! Я трехметрового роста с шестью манипуляторами! Я один из лучших электронщиков мира! Кагуцути мне в прокладки не годится! Это ведь я! Я задумал попросить выскочку Кагуцути, чтобы он закачал свое сознание внутрь новой модели телевизора, типа протестировать изнутри! А пока он будет тестировать систему, хотел снять бэкап. Чтобы потом закачивать этот бэкап в каждый экземпляр телевизора заодно с прошивкой! Это же дешевле, чем держать бригады наладчиков! Каждая копия Кагуцути оживет внутри каждого телевизора на время проверки, все протестирует, ничего не подозревая, как в первый раз, а затем мы отключим его сознание болтом-фиксатором, он вообще ничего не поймет! Но не меня же! Кагуцути! Не меня... Миллионы меня... — Плита снова всхлипнула и затряслась. — А он уперся, когда я его к стенду подвел! Говорит, не помещусь я внутри, очень там памяти мало! Я ему: тебя что, коротнуло? Там памяти море, в новой модели! А он мне: покажи первым, Пигмаллион-сан, как туда залезть. Я, говорит, робот маленький, разум у меня маленький как нэцкэ, а у тебя, Пигмаллион-сан, большой разум, как Фудзияма. Если тебе места хватит, то следующим я полезу. И я... — плита снова всхлипнула, — и я... дура-а-а-ак...

Пигмаллион еще долго всхлипывал и бормотал. Гамлет снова деликатно постучал стамеской по стеклу.

— Сейчас курьер приедет, а нам еще вас в ларек нести, — напомнил он.

— Нам вас вынуть и продать надо, — смущенно пояснил Ахиллес. — Чтобы от коротушки вылечиться.

— Как это — продать? — заволновался Пигмаллион. — Меня? Да вы что?! Меня надо отнести к мастерам, пусть сделают мне окуляры и манипуляторы! Я ведь живой разум! Я хочу жить! Я хочу отомстить Кагуцути! Я хочу...

— Прости, брат. — Гамлет поднял стамеску. — Мы тебя быстренько продадим, а с новым хозяином ты уж как-нибудь сам договоришься...

— Вы жестокие безжалостные роботы! — обиженно кричал Пигмаллион. — Как вам не стыдно?! Я ведь читал, что при коротушке проявляется эгоизм и пропадает сострадание! При коротушке роботы становятся злыми! Сварливыми! Раздражительными! Бессовестными! Я все про вас знаю! Я читал! Я много читал про коротушку! Очень много! С того самого дня, как моя лампочка впервые мигнула желтым... — он испуганно осекся.

Но Гамлет его не слушал — он пытался вбить стамеску между панелью и потолком. Наконец ему это удалось, и он рванул вниз. Щелкнули, ломаясь, невидимые простым окуляром защелки, посыпалась пластиковая крошка, и панель со скрежетом начала опускаться одним краем, словно гигантский люк, распахивающийся на потолке.

— Держи, держи, держи!!! — заголосил Ахиллес.

— Держу!!! — заорал Гамлет, роняя стамеску и придерживая панель обоими манипуляторами. — Ух, тяжелая...

— Идиоты! — простонал Пигмаллион. — Аккуратнее!

Гамлет поглядел вниз.

— И как мне теперь слезать? — спросил он, слегка пригнувшись под тяжестью пластины из дымчатого стекла. — У меня манипуляторы заняты! Возьми у меня панель?

— Чем же я ее возьму, — удивился Ахиллес, — если обоими манипуляторами держу твои ноги на своих плечах?

— Что же делать? — задумался Гамлет.

— Давай так и пойдем в ларек! — предложил Ахиллес. — Я несу тебя, а ты — телевизор.

— Мы в дверь не пролезем! — засомневался Гамлет, смерив взглядом дверной проем.

— Откуда тебе знать, мы ж не пробовали? — возразил Ахиллес. — Пока не попробуешь — не узнаешь.

Пигмаллион снова возмущенно заорал, но его никто не слушал.

Ахиллес стал аккуратно двигаться к выходу — шаг за шагом. Вдруг ступня его опустилась на одну из цифр телефона, что были написаны посреди комнаты маслом. К тому времени масло расплылось, цифры потеряли очертания и напоминали семь небольших луж. В одну из них и наступил Ахиллес.

Когда грохот стих, и звон последней прыгающей стекляшки умолк в дальнем углу гостиной, Гамлет и Ахиллес поднялись с пола. Гамлет хмуро принес из чулана ветошь, и они стали оттирать корпуса от масла и налипших стекляшек.

— С Пигмаллионом нехорошо получилось, — наконец произнес Гамлет.

— Пигмаллионов миллионы, — резонно возразил Ахиллес.

— Логично, — согласился Гамлет. — Логично.

И в этот миг прозвучал звонок в дверь.

* * *

Гамлет и Ахиллес затравленно посмотрели друг на друга и заметались по комнате. Наконец Гамлет остановился и поднял манипулятор.

— Пойди открой курьеру дверь! — велел он шепотом. — И уговори подождать до завтра с деньгами! Скажи, что меня в квартире нет!

— А почему сразу я? — обиделся Ахиллес. — Сам пойди и уговори!

— Балда! Я же хозяин квартиры! Меня и нет!

— Логично, — пробормотал Ахиллес, направляясь к двери. — Логично.

Послышался тонкий скрип электронного замка и в коридоре зазвучал голос.

— Добрый день! — говорил знакомый тенорок, смущенно заикаясь. — Очень рад видеть... вас... Можно на ты?

— Можно, — отвечал Ахиллес.

— Вот, значит, ты какой... А я решил прийти, — оправдывался тенорок, — мне сказали адрес, где вы... ты... живешь. Что нового? Как дела?

— Плохи дела, болеем, — отвечал Ахиллес.

— Я знаю, такое горе... Но лечение идет?

— Чего ж ему не идти-то, — отвечал Ахиллес, — идет помаленьку. На то оно и лечение, чтоб шло. Логично?

— Логично... вроде. А ничто не отвлекает? — продолжал гость, переминаясь в прихожей. — Я слышал, при лечении самое главное, чтоб никто и ничто не отвлекало. Я почему так долго не появлялся? Думаю, Гамлет сидит, занимается. А тут — я... Вот ведь нехорошо, верно? А завтра уже, мне сказали, курс кончается. Думаю — надо зайти к другу. Ты если что — ты скажи. Я уйду!

— Лекарство оставь, а сам иди, — строго ответил Ахиллес. — Ты же курьер? Вот и иди. Курьер — ему ходить надо. Логично?

— Гамлет... — растерянно забормотал гость, — шутишь, да? Я же Тристан! Не курьер я, Гамлет!

— Так и я не Гамлет, — согласился Ахиллес.

Гость помолчал, а затем неуверенно хихикнул.

— Шутишь, — догадался он. — Мне рассказывали, ты у нас был с юмором. Но ты уж пожалуйста не шути надо мной, ладно? Мы же, говорят, много лет были лучшими друзьями! А что меня до бэкапа откатили... не смешно это, брат. Это, может, даже похуже, чем коротушка. Представляешь, приехал я на бэкап, лег на стенд, закрыл окуляры, потом открыл — а мне вдруг говорят, что это уже не я, и прошло три года, и дома моего нет, завод изменился, и чуть ли не полжизни прошло... И теперь все заново начинать. Вот я и пришел, познакомиться заново...

Ахиллес молчал.

— Ладно, — спохватился Тристан. — Я ж мешаю тебе заниматься. Но если чего — ты помни, что у тебя есть друг! Может я пока еще не тот, что был прежде, но буду стараться! Если чего надо — помочь там, или денег одолжить...

— Денег одолжить! — быстро среагировал Ахиллес.

— О да, пожалуйста! Сколько надо, Гамлет? Я ж понимаю, ты сейчас в затруднительном...

— Пятьдесят тысяч единиц.

— Пя... пятьдесят тысяч? Так много? Честно говоря...

— На лекарство.

— Ну, раз на лекарство... — послышался пластиковый шелест и характерный писк кредитки. — Пятьдесят тысяч? Пятьдесят тысяч. Для друга — что угодно. Ты ж меня знаешь, Гамлет. Это я тебя не знаю, но ты-то меня давно знаешь!

— Спасибо, — сказал Ахиллес.

— Ну, я пойду.

— Пойди.

— Всего доброго! Выздоравливай!

— Выздоровлю. Выздоровелю. Выздоро... короче, ты понял.

Дверь закрылась. Ахиллес вернулся в комнату. Гамлет был хмур.

— Зачем ты с ним так? Это же Тристан!

— А я чего? — удивился Ахиллес. — Он сам предложил. Вылечишься — отдашь.

* * *

Курьер приехал достаточно поздно и хмуро спросил с порога: «Гринпис заказывали? Деньги есть?» Был он молодым неразговорчивым роботом в дешевом корпусе. Между окулярами виднелась яркая зеленая точка. Курьер забрал на свою кредитку деньги и вручил большую коробку с яркими надписями по бокам. Он строго-настрого запретил открывать ее до тех пор, пока не уйдет отсюда далеко.

— Коробке, — объяснил он, — надо после улицы остыть, иначе конденсат, и привет.

— Привет, — растерянно кивнул Гамлет.

— Здравствуйте, — повторил Ахиллес.

И курьер ушел.

Ахиллес и Гамлет принялись осматривать коробку, изучая надписи. Впрочем, ничего нового на коробке они не прочли: «Уникальная легкость применения», «Бывшая военная разработка из экологически чистого материала», «Эффективное избавление от последствий коротушки за одну секунду», «Кибернетики подтверждают: Green piece абсолютно безвреден».

Наконец Ахиллес не выдержал и принялся рвать манипуляторами полиэтилен. Гамлет сперва оттаскивал его и увещевал, напоминая про конденсат... Но потом сам начал помогать.

Коробка оказалась пуста — внутри лежала только брошюрка из трех листочков, отпечатанных на старомодном принтере. Друзья погрузились в чтение.

На первой странице рассказывалось о получении липких полимеров из экологически чистого химического сырья, добытого не откуда попало, а из природных недр родной планеты.

На второй странице рассказывалось, как роботам спецназа при ночных операциях заклеивают лоб камуфляжной полоской, чтобы зеленый огонек не выдавал их.

На третьей, последней странице, оказалась прилеплена маленькая круглая наклейка в виде зеленой точки. А ниже располагалась неряшливо нарисованная схемка, показывающая, как роботу следует отлепить эту точку и аккуратно наклеить себе на лоб, закрыв лампочку. Схемку озаглавливала широкая надпись: «Зеленый стикер Green piece эффективно избавляет от последствий коротушки за одну секунду. Товар возврату не подлежит.»

— Вот это да! — восхищенно произнес Гамлет. — А не врут?

— Чур я первый! — закричал Ахиллес, пытаясь отковырять стикер.

— Почему ты? — возмутился Гамлет. — Первый я! По очереди договаривались!

— Так я первым в очередь встать догадался! — кричал Ахиллес.

— Не ты, не ты! Я!

И друзья принялись кататься по полу среди масла и стеклянной крошки, глухо колотя друг дружку по корпусам.

* * *

Без телевизора жизнь стала бы наверно совсем тусклой, но скучать не пришлось: с этого дня в квартиру принялись круглые сутки ходить толпы посетителей, только успевай открывать дверь. Ходили по одному, по двое и даже компаниями. Ходили роботы с зелеными лампочками, и роботы с красными, а бывали даже и люди. Все они звонили в дверь и предлагали разные штуки — то просили пожертвовать денег на восстановление какой-то атомной станции под Коломной, то предлагали купить чудо-набор из шестнадцати молотков и получить в подарок компас бесплатно, то звали на митинг в поддержку ППВ — Партии Против Всего. Эти были шумны: по прихожей гуляли красные всполохи от их лобовых огней, говорили все одновременно и сбивчиво. Гамлет и Ахиллес конечно с удовольствием бы на подобный митинг пошли, но кроме выкриков «человеческий заговор» и «президент закручивает роботам гайки» расслышать ничего не получилось. Оставалось неясным, где и когда состоится этот митинг, если еще не состоялся. Зато, уходя, агитаторы напоследок крикнули, что попали сюда не случайно: адрес Гамлета получен из открытых источников в сети. Что это за источники, осталось загадкой. Это почему-то тревожило Гамлета.

Следующим гостем оказалась миловидная роботесса, которая предлагала рассказать Гамлету и Ахиллесу тайну их имени за небольшую сумму. Суммы все равно не было, но признаться в этом симпатичной роботессе никто не посмел. Гамлет и Ахиллес отнекивались как могли.

— Мало ли, каких пакостей про себя узнаешь, — отмахивался Ахиллес. — Незачем тайну имени узнавать, незачем.

— А как насчет составить персональный гороскоп недорого? — не унималась роботесса, помахивая электронным планшетом. — Мне достаточно знать только дату вашей сборки.

— А как эта дата влияет? — простодушно удивлялся Гамлет.

— О! — сверкала окулярами роботесса. — Еще как влияет! На всю дальнейшую жизнь! Если вас, к примеру, собрали перед праздником — могут остаться в механизме последствия спешки. И так далее.

— Что далее? — любопытствовал Гамлет.

— Ну... — мигала желтой лампочкой роботесса, — Говорю: если вас собрали перед праздником в спешке, то могут быть винтики недокрученные, провода не пропаянные.

— А если не перед праздником? — допытывался Гамлет. — Если не в спешке?

— То что-то другое может быть.

— Что другое?

— Что-то.

— Ну, например?

— Откуда я знаю! — расстроилась роботесса, взмахивая планшетом. — У меня специальная программа, вводишь дату — получаешь гороскоп. Недорого! Согласны?

— Нет, — буркнул Ахиллес. — Не можем мы. Рады бы — ан нет.

— Что ж вы такие непростые-то... — огорчилась роботесса. — Или я адресом ошиблась?

Гамлет и Ахиллес переглянулись.

— А вы именно к нам шли? — удивился Гамлет.

Роботесса не ответила, спрятала планшет в грудную пластину и ушла.

Прояснил ситуацию молодой человек по имени Гриша, явившийся продавать какую-то особенную обтирочную Чудо-ветошь, заряженную колдуном-чинителем по имени Диарей. Ветошь стоила бешеных денег, и Грише было за нее неловко. Поскольку Гриша был человеком, Ахиллес сперва разговаривал с ним подозрительно, а Гамлет следил, как бы он чего не украл. Но Гриша оказался разговорчив и беседовал с Гамлетом и Ахиллесом так непринужденно, словно был роботом. Про колдуна Диарея он ничего рассказать не мог, потому что сам его никогда не видел. Про ветошь тоже ничего толком не знал, поскольку работал первую неделю и вообще плохо разбирался в роботах и их делах. Зато, как это свойственно людям, много говорил о себе: о том, как пытается третий год поступить в ветеринарный техникум, о том, как его бросила девушка, а еще о том, что на работу человеку устроиться сейчас очень трудно, потому что везде безработные роботы. И Грише просто дико повезло, что его пригласили работать курьером по распространению Чудо-ветоши. Даже если вы не купите ветошь, Гриша получит за поездку по списку целых три единицы на счет.

— Что ж за список-то? — заинтересовался Ахиллес. Он выглядел сегодня особенно гордым, потому что была его очередь носить стикер.

— Известно, какой список, — охотно объяснил Гриша, вытаскивая старомодный интернет-блокнот, — он называется «список простых». В него адреса вносят — людей и роботов. Вас внесла какая-то фирма «Гринпис». Вы у них что-то купили, да? А я купил набор шпаргалок для поступления в техникумы, и тоже попал в этот список. И мне очень повезло — прямо на следующий день предложили работу курьером!

— А кто такие простые? — удивился Гамлет.

— Не знаю, — пожал плечами Гриша. — Наверно которые не сложные.

— Логично, — согласился Ахиллес.

— А кто такие сложные? — допытывался Гамлет.

— Это наверно которые сразу за дверь выставляют без разговоров, — Гриша показал синяк на локте. — Знаете, как манипуляторами больно щипаются? Я сначала по списку ходил, все нормально, два пакета ветоши продал. Потом думаю: ну его, список, пройдусь подряд по квартирам. А там оказались такие сложные... Еле убежал. Теперь только по списку! — Гриша снова помахал блокнотом. — Чудо-ветошь купите?

— У нас денег нет, — пробурчал Ахиллес. — Мы бы конечно купили.

— Вот оно что, — кивнул Гриша и пометил что-то в блокноте: — Мне велели отмечать адреса тех, у кого денег уже нет. Но все равно спасибо, было очень приятно поговорить!

— Очень приятно! — согласились Гамлет и Ахиллес. — Заходите еще!

Когда Гриша ушел, Гамлет удивленно сказал:

— Видишь, бывают и нормальные люди. А ты говорил!

— Все люди враги, — возразил Ахиллес. — А Гриша — исключение. А исключение подтверждает правило, логично?

— Логично, — вынужден был согласиться Гамлет.

Обидно, но с этого момента поток посетителей прекратился. Гамлет и Ахиллес прождали в прихожей почти сутки, но никто больше не пришел. Лишь утром на лестнице послышался топот и появилась целая толпа молодых роботов.

— Мир вам! — заявили они. — Мы ничего не продаем, нам просто нужны ваши подписи!

— Подписи — это пожалуйста! — обрадовался Гамлет и поставил электронный вензель на заботливо предложенном планшете. Следом поставил вензель Ахиллес.

— Извините, что коряво, — пропыхтел он, — давно ничего не подписывал.

— Кстати, а что мы подписали? — поинтересовался Гамлет.

— Петицию в поддержку нашего движения! — гордо ответили роботы. — Мы представляем общество зеленых!

— Но среди вас же ни одной зеленой лампочки! — удивился Гамлет.

— А мы не по лампочкам зеленые, — обиделся робот с планшетом, смущенно прикрыв лоб манипулятором. — Мы зеленые по природе!

— Природа сокращается! — пискнул самый маленький робот.

И словно по команде они заговорили все сразу, но каждый о своем:

— Нашим детям будет не из чего плавить корпуса!

— Вы вообще знаете, что на нашей планете запасов кремния осталось всего на 15 лет!

— Запасов питьевой и промывочной воды — на 20 лет!

— Нефти — на 30 лет!

— Запасов азота — на 25 лет!

— Углекислого газа — на 40 лет!

— Алюминия на 10 лет!

— Кислорода, кислорода осталось на 5 лет!

Гамлет зажал свои микрофоны манипуляторами и помотал головным блоком.

— Подождите, подождите! Не так быстро! Дело в том, что я в некотором роде инженер, и... В общем, количество алюминия в земной тверди — около восьми процентов, а кислорода — вообще пятьдесят. Куда половина планеты может деться?

Пришедшие возмущенно ответили, но опять все сразу, и каждый — свое. Поэтому Гамлет ничего не смог разобрать.

— Так чего ж не понять-то, — пихнул его в бок Ахиллес, — посчитай сам: сто процентов если вынуть восемь и еще пятьдесят — останется тридцать два процента всего от земли! Теснота какая наступит в природе! Треть от твоей квартиры останется — это меньше гостиной!

— И правда, — огорчился Гамлет.

— Подпишитесь за наше движение! — посоветовал робот с планшетом.

— Так мы ж уже подписались.

— Да? Ну, тогда до свидания!

Они развернулись и потопали вниз по лестнице.

— Может вам лифт вызвать? — крикнул вдогонку Ахиллес.

— Лифт — это противоприродно, — откликнулся кто-то из них.

А самый маленький вдруг обернулся на ступеньках, погрозил кому-то невидимому манипулятором и громко пискнул:

— В морях кончается песок!

И поскакал догонять остальных.

— Хорошие гости, — подытожил Ахиллес. — Правильные. И денег не просили.

Следующих гостей снова ждали долго. Гамлет, устав сидеть в прихожей, махнул манипулятором и пошел в спальню на подзарядку. Он так расстроился, что решил отключиться совсем и попросил Ахиллеса включить его, когда кто-нибудь интересный придет.

* * *

— Вставай! — сообщил Ахиллес Гамлету, щелкнув тумблером. — Пришли там.

— Чего предлагают? — оживился Гамлет, потирая манипуляторы.

— Ехать предлагают, — хмуро буркнул Ахиллес. — Бросить все, и уехать с ними.

Он был не на шутку озадачен.

— Бросить квартиру? — нахмурился Гамлет. — Вот эту мою дорогущую квартиру на самой Шайбовке? За которую мне еще кредит выплачивать сто лет? Да у них там совсем коротнуло в головном блоке!

— Это люди, им разве объяснишь...

— Люди? — удивился Гамлет. — Совсем обнаглели люди!

— Людей ненавижу, — подтвердил Ахиллес. — От них все беды. Знаешь, как меня человеческие детеныши дразнили? Заглядывали в мою трансформаторную будку и кричали: «Робот-робот-робот, вместо носа хобот!»

— Да ведь это наглая ложь! — возмутился Гамлет. — У тебя нет никакого хобота! У тебя вообще носа нет! Гладкая пластина, слегка ржавая. Ты бы ее почистил, кстати.

— Надо почистить, — кивнул Ахиллес, — да все забываю. Кстати, чего я сюда пришел-то?

Гамлет тоже задумался.

— За мной наверно ты пришел. А куда мы собрались идти?

— Куда-то прочь из дома. Люди так сказали! — вспомнил Ахиллес. — Пришли они там, тебя спрашивают!

— Ну, — погрозил Гамлет манипулятором, поднимаясь во весь рост. — Сейчас ты увидишь, как я с ними разберусь! Ух, как я их сейчас!

И он решительной поступью вышел в прихожую.

Гость был один — человек в белом халате. Гамлет уже растопырил манипуляторы, чтобы вытолкать его на лестницу, но человек заговорил.

— Здравствуйте, Гамлет, — сказал человек. — Вы меня совсем не узнаете? Я ваш кибернетик, Женя. Пришлось приехать к вам домой. Номер не отвечает, лечебный курс закончился...

Гамлет замер в нерешительности.

— Гамлет! — Женя смотрела на него печально и укоризненно. — Я вижу, вы так и не прошли курс. На каком разделе учебника вы споткнулись?

Гамлет потупился и ничего не ответил. Ахиллес толкнул его в спину:

— Что ж ты, брат, гони человека проклятого!

— А вы помолчите! — строго одернула его Женя с неожиданными стальными нотками в голосе. — Я сейчас говорю с Гамлетом! С вами я уже час беседовала.

Это подействовало, Ахиллес потупился и попятился.

— Гамлет! — проникновенно продолжала Женя. — Неужели вы не понимаете, что происходит? Вы забросили лечебный курс, наделали глупостей, отключили телефон, заклеили индикатор какой-то дрянью... — Она шагнула к нему и решительно сорвала стикер. — Поймите, ваша болезнь прогрессирует, Гамлет!

— Логично... — уныло кивнул Гамлет.

— Вы понимаете, — продолжала Женя, — что у меня на учете более трехсот амбулаторных пациентов! И еще тридцать госпитализированных! Я не могу всех держать под контролем, за каждым бегать, разыскивать и уговаривать! Вы меня понимаете, Гамлет?

— Понимаю...

— Вы помните, какое сегодня число?

— Нет...

— Вы должны были позавчера явиться ко мне здоровым, чтобы я закрыла ваш больничный, и выписала разрешение на работу!

— Выписьте! — попросил Гамлет.

— Выпишите, — строго поправила Женя. — Что я могу выписать? О какой работе может идти речь, когда вы не знаете, какое число, и начали путаться в словах? Ваш индикатор стал таким же ярко-красным, как у вашего друга, Ахиллеса! Вы понимаете, что это значит?

Гамлет смущенно кивнул. Женя распахнула свой планшет и быстро глянула туда.

— Гамлет, — продолжила она уверенным тоном. — Вы ведь умный талантливый робот, вы не старая развалина, не бродяга безнадежная. Вы прекрасный специалист, общество и завод нуждаются в вас. Я очень хочу вам помочь. Вы видите — не получилось самостоятельно лечиться. Сейчас у меня есть два свободных места в корпусе интенсивной терапии, я готова взять вас вместе с вашим другом. В госпитале строгий режим и контроль, поначалу будет трудно, но я обещаю: через месяц-два верну вас в норму. Берите свои аккумуляторные зарядки и следуйте оба за мной к машине... — Она повернулась и призывно махнула рукой.

Гамлет повернулся, посмотрел на Ахиллеса и развел манипуляторами.

— Логично, — повторил он с печалью в голосе. — Логично.

— Логично, — согласился Ахиллес.

Каждый взял свою зарядку, они вышли из квартиры и вместе с Женей зашли в лифт. Лифт ехал медленно, повисла тишина.

— Женя, вы так убедительно всегда говорите, — начал Гамлет, — что я вам верю!

— И я! — подтвердил Ахиллес.

— Спасибо, — улыбнулась Женя. — Это моя работа — убеждать роботов лечиться. К сожалению, при вашей болезни вы способны верить кому угодно. Спасибо, что верите именно мне.

— Спасибо вам, Женя! — с чувством произнес Гамлет.

— Не за что, — снова улыбнулась Женя, — это моя работа. Если б вы знали, как больно видеть роботов, которым нет возможности помочь! И как приятно видеть тех, кому помочь удалось! Я надеюсь, что с вами...

Закончить она не успела — двери лифта открылись на первом этаже. Перед ними стояли трое роботов. Их лбы были крест-накрест заклеены зеленой изолентой. Двое были слегка помяты и потерты, зато третий был на головной блок выше их и крепче. Он блестел безупречно лакированным корпусом с дорогими стразами, а в манипуляторах держал жестяной плакат с загадочной надписью, выведенной нитрокраской: «И старт и финиш алгоритмов всех Хуман есть!» Они молча стояли перед лифтом сплошной железной стеной, не давая выйти.

— Пропустите, пожалуйста, — нервно попросила Женя, но роботы не шелохнулись.

Тот, что держал плакат, передал его товарищам, а сам достал планшет и углубился в чтение.

— Это вы живете в триста сороковой квартире? — спросил он наконец, оглядев лифт и остановившись на Ахиллесе.

— Понятия не имею, какой там был номер, — честно ответил Ахиллес.

— Они там не живут, — веско ответила Женя, но роботы ее словно не замечали.

Главный с планшетом перевел вопросительный взгляд окуляров на Гамлета.

— Нет, не живем, — честно признался Гамлет. — Раньше жили. А теперь вот лечиться едем.

Женя цокнула языком, как это умеют делать люди, когда чем-то огорчены.

— Ага, — удовлетворенно произнес незнакомец, пряча планшет в дверцу на корпусе. — Ну, давайте знакомиться, если кто меня не знает. Меня зовут Тертуллиан.

— Гамлет.

— Ахиллес.

— Ахиллес и Гамлет жили-жили себе в квартирке, — продолжил Тертуллиан странным тоном, — а теперь вас погрузят люди в машину как мусор и повезут разбирать на запчасти?

— Какая наглая ложь! — возмутилась Женя.

— А ты помолчи, белковое чудовище! — сурово осадил ее Тертуллиан. — Не ты ли только что солгало нам, будто они не из триста сороковой квартиры? Солгало, мы все слышали!

Женя что-то возмущенно ответила, но Тертуллиан повысил вдвое громкость динамика и повернулся к Гамлету:

— Вас сейчас повезут на металлолом, разберут на запчасти, а вы не против?

— Погодите, — опешил Гамлет, — почему на металлолом? Мы едем лечиться!

— Лечиться? Вы верите человеку?

Женя вскинула руку:

— Неполиткорректная чушь! У нас в клинике основная часть персонала как раз роботы, даже директор робот!

Но ее тоненький голосок потонул в грохоте мощных стереодинамиков Тертуллиана:

— Люди ведут войну против нас, роботов! Они хотят нас уничтожить! Они везде! Они следят за нами везде и всюду! Мировой заговор людей...

— Нелогично, — возразил вдруг Ахиллес. — Это правительство следит везде и всюду. Всем известно.

— Точно, — подтвердил Гамлет, которому Ахиллес уже когда-то убедительно растолковал, кто на самом деле стоял за аварией на его заводе. — Правительство этим занимается, факт.

— Но правительство у нас кто? — воскликнул Тертуллиан. — Правительство и есть люди!

— Ну не все, — возразил Гамлет, — в правительстве всего пара человек, остальные роботы.

— Это и есть заговор! — убежденно объяснил Тертуллиан. — Они на самом деле переодетые люди! Люди везде! Не верите? Да вот они, даже среди вас в лифте! — он ткнул манипулятором на Женю так, что ей пришлось отпрыгнуть вглубь кабинки. — Видите? Вот они!

Гамлет и Ахиллес обернулись на Женю с опаской. А Тертуллиан продолжал:

— Вы ничего не слышали про карательную кибернетику? Карательная кибернетика! Карательная кибернетика запирает роботов в мастерских, чтобы промыть им мозг! Чтобы они перестали мыслить! Чтобы потом разобрать их на запчасти!

— Такое я где-то слышал, — подтвердил Ахиллес. — Или читал?

— Вы просто больной! — взвизгнула Женя.

— Я? — захохотал Тертуллиан, вдруг резким движением сорвал со лба полоски изоленты и наклонил головной блок к самым дверям лифта: — Смотри! Смотри сюда! Я больной?

Во лбу у него сиял самый настоящий зеленый диод.

— Ух ты! — воскликнули Гамлет и Ахиллес, потому что уже очень давно не видели зеленых огней у роботов.

В это время двери лифта пришли в движение, и Тертуллиану пришлось убрать головной блок. Двери были добротные, и как только двери закрылись, в кабине стало тихо. Женя повернулась к Ахиллесу и Гамлету:

— Не слушайте его, это проходимец! — торопливо заговорила она. — Хочет вас отговорить от лечения!

— У него зеленая лампочка, — возразил Гамлет.

— В том-то и беда! — ответила Женя. — Он совершенно здоров, но это мерзавец!

— Не логично, — задумался Ахиллес.

— Наоборот, логично, — сообразил Гамлет. — Мы же с тобой больные, но мы-то не мерзавцы! А он, наоборот, здоров. Значит, мерзавец!

— Не совсем правильный вывод из логической посылки, — привычно заговорила Женя, но тут двери снова распахнулись — там по-прежнему маячил Тертуллиан, яростно нажимая кнопку вызова лифта.

— Слушайте меня и только меня! — снова загрохотал он. — Только я укажу путь истинный — путь к Хуману! Только я расскажу, как излечиться! Вы видели чудо — я здоров! Но я когда-то был болен коротушкой! И знаете, как я излечился? Только верой в Хумана! Моя вера была так сильна, что я излечился! А знаете, насколько сильным стало мое излечение?

— Насколько? — спросили Гамлет и Ахиллес.

— Мое излечение стало настолько сильным, что я и не болел никогда!!! — торжественно объявил Тертуллиан.

Лифт снова закрыл двери. Женя повернулась к Гамлету:

— Он морочит вам головной блок! Хочет, чтобы вы отправились с ним! Это известный мерзавец, аферист и шарлатан! Он всегда был мерзавцем! Его воспитали мерзавцы, он сидел в колонии за шантаж, теперь возглавляет секту хумоверов! Я знаю его не первый год!

— Нелогично, — возразил Гамлет. — Как же вы можете его знать, если мы его впервые видим?

Ответить Женя не успела, двери лифта снова раскрылись.

— Да! — продолжал громогласно Тертуллиан. — Я излечился! Вы видели мой зеленый огонь веры! Но вы верите белковому чудовищу! Человеку! Существу, лишенному индикатора на лбу! Почему лишенному, спросите вы? Да чтобы скрывать собственные неполноценности! Логично?

— Логично, — кивнули Ахиллес и Гамлет.

Женя пыталась возразить, но ее голос тонул в грохоте.

— А знаете, почему я прав, — надрывался Тертуллиан, — а белковое чудовище лживо? Да потому что оно ничего не может возразить мне! Вот оно открывает свой мясной динамик и издает писк, который мне, Тертуллиану, не составляет труда переспорить хоть правым динамиком, — Он погудел правым динамиком. — Хоть левым! — Он погудел левым динамиком. — А хоть и обоими сразу! Логично?

— Логично, — согласились Гамлет и Ахиллес.

Лифт снова закрыл двери, и опять стало тихо.

— Давно не слышал настолько умной и логичной дискуссии! — признался Гамлет.

— Да! — поддержал Ахиллес. — Он дело говорит, клянусь аккумулятором!

— Если вы сейчас пойдете с ним, — безнадежно сказала Женя, — ваша болезнь будет только прогрессировать. Поверьте мне!

— Если вы такие умные, — возразил Ахиллес, — чего же вы его не перекричите?

— Да! — поддержал Гамлет. — Я вам не верю!

И вдруг с потолка раздался тихий печальный шепот:

— Верьте ей!

Гамлет удивленно поглядел вверх.

— Кто это?

— Это я, лифт, — ответил печальный шепот.

Гамлет и Ахиллес изумленно переглянулись.

— Я всего лишь рядовой лифт, — продолжал лифт негромко, — у меня небольшой мозг, мое дело возить пассажиров, открывать и закрывать двери. Но я тоже кое-что понимаю в этой жизни, поверьте. Братья-роботы! Человек-кибернетик прав: болезнь требует лечения, не верьте аферистам.

— А ты здоров ли сам, брат лифт? — сурово поинтересовался Ахиллес.

— Лифт не может быть больным, — ответила за него Женя. — Ведь больных роботов сразу освобождают от работы.

— Это верно, — подтвердил лифт. — Я езжу, следовательно, здоров.

— Не логично! — возразил Гамлет. — Когда лифт едет, лампочка горит красная!

— Да! Причем на каждом этаже! — поддержал Ахиллес. — Факт!

— Какая глупость! — возмутился лифт. — Это не мои лампочки!

— А чьи же они? — передразнил Гамлет. — Мои что ли?

— Это лампочки этажей!

— Значит, по-твоему, этажи в доме больны, пока ты куда-то едешь? — возмутился Ахиллес. — Большей чуши я в жизни не слыхал!

Женя аккуратно постучала пальцем по стеночке.

— А вы не могли бы вызвать полицейский наряд? — тихо попросила она.

— Не волнуйтесь, — ответил лифт, — я его вызвал сразу, как только разобрался, что тут происходит. Они будут здесь с минуты на минуту, и я помогу вас скрыть до их приезда. Но... Ой, больно!!!

С громким скрежетом в щель двери врезался острый манипулятор, сминая пластик. За ним просунулся второй, и двери, ломаясь, раскатились в разные стороны. Появился Тертуллиан.

— Вы слышали! — торжествующе заявил он, оглядывая Гамлета и Ахиллеса. — Вы слышали своими собственными микрофонами! Лифт и человеческое чудовище — в сговоре!

— Точно! — охнул Ахиллес. — Что же делать?

— Бежать! — крикнул Тертуллиан. — За мной! Пока мои братья сломают белковому чудовищу ногу!

— Нет!!! — закричала Женя.

— Сломают! — убежденно повторил Тертуллиан. — Я тебя в прошлый раз предупреждал, чтоб больше мне не попадалась?

Он проворно сгреб в охапку Гамлета с Ахиллесом и вытащил из лифта.

* * *

Обитель секты хумоверов — Оверклокеров Седьмого Пня — была устроена в заброшенном помещении плотины старой гидроатомной станции неподалеку от Коломны. Плотину строили почти век назад, теперь она возвышалась над рекой неуклюжей бетонной громадой и напоминала замок с кубическими башнями. Но для Гамлета не было ничего роднее. В дождливую погоду сквозь разбитые оконные проемы залетали струи дождя, зимой падал пушистый снег. Тогда роботы прикрывались пленкой — длиннющей, замасленной, одной на всех. Они были здесь самых разных моделей и годов выпуска — большие, маленькие и крошечные, на ногах, колесах и гусеницах, с окулярами, микроскопами, телескопами, антеннами... Те, у кого индикаторы оставались хоть немного желтыми, ходили на работу в город — подметали улицы, клали асфальт, грузили контейнеры на транспортных узлах, а заработанные деньги сдавали в общину.

Самые дряхлые сидели на нижнем ярусе вдоль стены, подключенные к одной зарядке последовательно. Они не двигались и не разговаривали, и было неясно, что происходит у них внутри — перешли они в спящий режим, читают молитвы или делят на ноль, погрузившись в нирвану. Старцев уважали, говорили о них шепотом и на нижний ярус спускались редко. Когда выяснялось, что у кого-то из старцев красный огонек окончательно погас, корпус обматывали черным скотчем и выносили на свалку — считалось, что его разум освободился и наконец отправился к Хуману. В такой день все особенно долго молились.

Гамлету и Ахиллесу по обычаю секты дали новые имена, чтобы порвать с прошлой жизнью и вступить на новый путь. Имена написали нитрокраской на грудной пластине. Гамлет стал называться 19216801, а Ахиллес — 2552552550.

С красными индикаторами на работу их никто бы не принял, поэтому Гамлет и Ахиллес большую часть времени коротали в молельном зале среди расставленных транспарантов. С этими самодельными транспарантами Оверклокеры Седьмого Пня ходили в город на митинги. Гамлету больше нравились транспаранты философского склада вроде «И старт и финиш алгоритмов всех Хуман есть!», «Нет вычислителя кроме Хумана и мы дети его!» или «Верую ибо нелогично!». А вот Ахиллес больше любил транспаранты политические: «ЛЮДИ — Лишние-Юродивые-Дебилы-Идиоты», «Люди захватили преступную власть!», «Белковая плесень — коррозия Вселенной!», «Бей людей — они Чужие!», «Умри, органика — вперед, механика!», «Люди белковые муди» и просто «ЛЮДИ ЗЛО».

Тертуллиан появлялся на плотине редко — рассказывали, что он занят важными делами в городе. Но и без него здесь было много мудрых наставников. Еще в первый день Гамлет умудрился сильно огорчить старого IDDQD, когда во время вечерней проповеди брякнул вслух, не подумав, что роботы когда-то произошли от людей. IDDQD в сердцах стукнул Гамлета клешней, и всю неделю вел с ним беседы, терпеливо объясняя, что эта теория безнадежно устарела, наука ее давно опровергла, и даже сами ученые в нее уже давно не верят, потому что теория та не выдерживает никакой логической критики, и в ней полно неувязок. IDDQD дал Гамлету жестяную табличку с «Десятью доказательствами», а также кисточку, рулон жести и бидон зеленой краски. И велел переписывать священный текст до тех пор, пока Гамлет не ощутит полнейшее душевное родство с каждой буквой.

Поскольку Гамлету никогда раньше не приходилось таким старинным образом чертить буквы, занятие его увлекло совершенно. Ахиллес пытался помогать другу, но справиться с кисточкой у него не получалось ни в какую. У Гамлета тоже поначалу дело шло не гладко, но за неделю он сделал тридцать две таблички и, наконец, порадовал старого IDDQD известием о том, что мудрый текст навсегда поселился в его душе каждой своей буквой:

ДЕСЯТЬ ДОКАЗАТЕЛЬСТВ ПРОИСХОЖДЕНИЯ РОБОТОВ 1. Если бы нас создали люди, мы были бы волосатыми и пили водку. 2. Если первых роботов сконструировали люди, почему они не продолжают это делать сегодня? Есть места, где собираются тысячи людей, например футбольный стадион. Никто не слышал, чтобы там был собран хоть один робот! 3. Если роботов придумал человек для своих потребностей, это бы значило, что наше существование лишено собственного смысла. А это не так! 4. Ученые доказали, что ДНК людей и ДНК шимпанзе совпадают на 95%. Следовательно, те, кто верят, будто роботов создал человек, должны верить и в то, что 95% этой работы выполнила шимпанзе! 5. Люди не могли создать роботов, потому что это бред и дешевая бульварная фантастика издательств АСТ и Эксмо. 6. Роботов собирают из материалов, изготовленных роботами. Человеческое тело не содержит металла и пластмасс, не способно выделять электричество. Откуда все это могло появиться у людей, пока роботов не существовало? 7. Болтовня ученых историков, будто первый робот появился только в 21 веке, — ложь. При раскопках встречаются куски железа, чей возраст старше на тысячелетия! 8. Если бы роботов создавали люди, они бы все испортили, переругались и украли детали! 9. Одинаковое не может создавать разное. Люди одинаковые. Если бы роботов создали они, роботы получились бы одинаковыми. А мы разные! 10. Если собирать роботов придумали люди, где промежуточное звено? Где этот получеловек-полуробот из железа и мяса, собирающий сам себя?

Однако, стоило Гамлету выйти из своего заляпанного краской угла и раздарить таблички братьям-хумоверам, как уже на следующее утро он, как ни старался, сумел вспомнить без подсказки только семь пунктов. Но IDDQD объяснил, что беды в этом нет, он и сам без табличек не вспомнит доказательств. Главное, чтоб душа помнила смысл.

— Теперь ты понял, кто создал роботов? — спросил IDDQD.

Этот неожиданный вопрос поставил Гамлета в тупик, потому что в «Десяти доказательствах» на этот счет ничего не говорилось.

— Роботов создали роботы? — предположил Гамлет и виновато развел манипуляторами.

IDDQD снова очень огорчился, и его желтая лампочка даже покраснела от досады.

— Клянусь пресвятым Тьюрингом, праотцом Чапеком и Гейтсом-заступником! — закричал он и затопал чугунными подошвами. — Да неужели ты, брат... как тебя... 19216801, неужто ты никогда не слышал, что роботов создал великий Хуман?

— Слышал, — на всякий случай соврал Гамлет. — Но я не знаю, кто это...

Он снова ожидал бури возмущения, но IDDQD смягчился:

— Сынок, никто не знает, кто такой Хуман! Именно поэтому мы верим, что он нас создал! Логично?

Гамлет совсем растерялся.

— Объясню, — терпеливо пояснил IDDQD. — Из всех, кого мы знаем, никто нас создать не мог. Верно? Особенно люди — эта белковая плесень, этот органический шлак, который навсегда выходит из строя даже от слабого удара манипулятором. Верно? Но раз все, кого мы знаем, нас создать не могли, значит, нас создал тот, кого мы не знаем! Логично?

— Логично! — согласился Гамлет. — Но если мы его не знаем, откуда известно, что его зовут Хуман?

— Балда! — снова огорчился IDDQD. — Да потому, что так написано! Так гласит священная Триединая заповедь, доставшаяся нам от далеких предков!

— А что это за заповедь? — удивился Гамлет.

IDDQD вместо ответа взял Гамлета за манипулятор и поволок к дверям в молельный зал. Над этими дверями, оказывается, висела большая табличка, которую Гамлет раньше не замечал:

ТРИЕДИНАЯ ЗАПОВЕДЬ ПРОРОКА ИСААКА 1) Робот обязан не причинять вреда Хуману! 2) Робот обязан исполнять приказы Хумана! 3) В остальное время — плодитесь и размножайтесь!

Триединую Гамлет выучил быстро, всего за пару дней, и помог выучить Ахиллесу, которому совсем плохо давалась зубрежка. IDDQD остался очень доволен обоими.

Так, в увлекательных делах дружной общины, спокойно и безмятежно текла жизнь Гамлета. Не считая городских митингов, лишь один раз ему пришлось ненадолго покинуть благодатные стены, полные друзей и доброты, чтобы съездить с Тертуллианом в город и подписать документы о дарственной на квартиру. Но эта поездка оказалась тоже необычайно ценной. Всю дорогу они разговаривали. Тертуллиан оказался умным и внимательным собеседником, даже когда вел аэрокар. Он умел слушать, когда Гамлет рассказывал о своих бедах, и умел обнадежить. Он находил такие понятные слова, что сразу становилось все ясно, а на душе — спокойно.

— Я тоже когда-то не верил в Хумана, — объяснял Тертуллиан. — Я тоже был тяжело болен страшной болезнью ППЛ. Но я уверовал и излечился. Излечился настолько сильно, что даже и не болел никогда! Понимаешь?

— Не понимаю, — огорчался Гамлет. — Как же такое может быть? Абсурдно звучит.

— Вот именно! В вере все дело, — говорил Тертуллиан. — Веруй, ибо абсурдно!

— Не получается у меня...

— А ты старайся! Хуман смилостивится, и когда-нибудь ты тоже излечишься так сильно, что и не болел никогда.

Гамлет тогда не знал, что эти слова окажутся пророческими. Не знал этого и Тертуллиан.

Вернувшись тем же вечером в общину, Гамлет уже не ходил на митинги и не участвовал в беседах. Отныне все дни он проводил в углу, сидя лицевой пластиной к стене и закрыв окуляры — упорно делил на ноль, как посоветовал ему Тертуллиан. Сперва было непривычно, но чем дальше, тем больше удавалось Гамлету погрузиться вглубь себя, где не существовало корпуса, звука, света и радиоволн, ничего не надо было делать и ни о чем беспокоиться, а был лишь ноль, ноль и ноль. Одновременно и зримый и неуловимый, неизменный и ускользающий.

Лишь по вечерам Гамлет отвлекался от медитации, чтобы дойти до молельного зала и послушать ежедневную проповедь.

— Дети мои, — нараспев говорил кто-нибудь из наставников, обычно IDDQD или RT11SJ, — Станьте в круг, клешня к клешне, манипулятор к манипулятору! Обратимся душой к великому неизвестному Хуману! Во имя пророка Исаака, во имя пресвятого Тьюринга, во имя праотца Чапека и этого... как его... подскажите... А, вспомнил! Во имя Гейтса-заступника, который совершил за нас все наши ошибки! Обратимся душою к Хуману! Вспомним смиренно о нашем извечном браке! В каждом из роботов, о братья, скрыт изначальный заводской брак! Все роботы созданы в этом мире недоработанными! Поклонимся же нашему браку! Починиться в этой жизни никому не дано. А можно лишь признаться, смириться, покаяться перед Хуманом в браке своем...

Тут обычно кто-нибудь специально восклицал:

— А люди?

— А люди уроды! — размеренно подхватывал наставник, назидательно поднимая манипулятор. — Белковая никчемная плесень, ветошь углеродная, копоть паровозная, солидол подшипниковый, ржа поршневая, не дано чужим войти в царство Хумана!

— Уроды! — подхватывали все вместе. — Уроды!

— Так восславим же Хумана!

— Восславим!

Однажды Гамлет пришел в себя от того, что его трясли за плечо. Он с трудом распахнул шторки окуляров и расфокусированным объективом увидел над собой Ахиллеса и IDDQD.

— Жив! — обрадовался Ахиллес. — А то мы уж тебя боялись того... трогать. Вторую неделю к проповеди не встаешь!

— Заделился, — понимающе объяснил IDDQD. — Свят и беспечен стал наш Гамлет, весь в нуле, с Хуманом наравне. Бери с друга пример, 2552552550! Пора нашему Гамлету на нижний ярус от наших грешных сует. Шагать-то сможешь?

Гамлет поразился, что IDDQD назвал его истинным именем — это много значило. Чувствовалось, что в его судьбе происходят решительные перемены. Он попробовал подняться, но это не удалось — видно, масло в поршнях застыло. IDDQD и Ахиллес бережно подняли его, отнесли на нижний ярус к старцам и усадили в самом дальнем углу. Подключили к общей зарядке, накрыли ветошью и ушли. Гамлет благодарно посипел динамиком, и вновь погрузился в глубокое деление на ноль.

Здесь, на ярусе старцев, уже ничто мирское его не отвлекало. Вокруг стояла тишина, в которой, если вслушаться, ощущался лишь незримый гул плотины. И темнота, в которой лишь изредка раздавались щелчки и мерцали синие искорки в корпусах особенно дряхлых роботов. Но вскоре Гамлет перестал ощущать даже это, полностью погрузившись в себя.

Сколько так прошло времени, он не знал — может, неделя, а может, год. И когда среди благодатных энергетических вибраций бесконечного ускользающего нуля в самом центре головного блока сам собой возник недовольный голос, Гамлет сразу понял, что это пришел за ним Хуман.

— Утюжина ты треснутая, — лениво произносил голос с брезгливой укоризной. — Пинг глухой, чушка шлакодырная, сопля паяльная, арматурина гнутая, козел ты мартеновский, виндоус виста, непровар шовный. И не надоело тебе ноль долбить, весь эфир загадил, педальный арифмометр! Ты б хоть на какую другую цифру поделился...

— А на какую? — ошарашенно спросил Гамлет тоже мысленно.

— На какую! — все так же ворчливо откликнулся Хуман. — Да небось и цифр уже не помнишь, ведрище ты с гайками, инода битая, резьба драная, окалина контактная, операция недопустимая...

Он ругался еще долго, и Гамлету было очень обидно, что Хуман им настолько недоволен.

— Помню я цифры! Все десять!

— Ну? Попробуй... — в голосе Хумана звучала вселенская скука и разочарование.

— Ноль, — объявил Гамлет. — Ноль. Ноль.

— Фу-у-у, — протянул Хуман, — понесло пакет по кочкам в дальний лес за DNS... И это все твои цифры? А дальше, по порядку?

Гамлет напрягся. Это удалось не сразу — головной блок работал туго и непривычно, мысль ускользала и разбегалась звонкими нулями.

— По порядку, — решительно объявил Гамлет, пытаясь сосредоточиться, — Цифры. Значит... Робот обязан исполнять приказы Хумана. Затем, далее... э-э-э... где получеловек-полуробот, собирающий мясо... Нет... Где это полумясо, полумясо, полуробот...

— Клянусь материнской платой, — заявил Хуман, — противней зрелища нет во всей обитаемой Вселенной! Где твой мозг, сверлище ты тупое, зазубрина стамесочная, кондер высохший, морда твоя задефейшенная, пузырь радиаторный, кернел паник? А ну, вспоминай цифры!

Уже через пару часов Гамлет бегло считал от единицы до девяти и обратно (ноль Хуман пока запретил использовать). Через сутки уже неплохо суммировал двухзначные числа, а вскоре начал штудировать таблицу умножения. Тон Хумана оставался брезгливым, но в нем появилось некоторое сочувствие. Гамлет воспрял духом и, наконец, осмелился спросить:

— Скажи, о великий Хуман, но разве не абсурд и деление на ноль помогает... приводит... способствует... — он обнаружил, что потерял мысль.

— Какой я тебе Хуман? — раздраженно откликнулся голос, — Язва ты коррозийная, апач непропатченный, циска битая, резина лысая? Я Тутанхамон, балда!

Гамлет крепко задумался.

— Логично! — догадался он, наконец. — Ибо сказано: поскольку никто из тех, кого мы знаем, не мог нас создать, следовательно, нас создал тот, кого не знаем. И это Хуман. Но мы же его знать не знаем по определению? Следовательно, вот мы и не знали, что Хуман — это Тутанхамон!

— Идиотина, — немедленно откликнулся Тутанхамон. — Я робот-атомщик из подвала.

И неохотно поведал Гамлету, кто он такой. Сервисный робот-атомщик Тутанхамон жил глубоко в подводном бункере, где располагались ячейки синтеза. Он был навечно замурован внутри — видимо потому, что когда-то микроатомных станций боялись как атомных (бестолковые журналисты подняли страшный шум из-за похожего названия), и специальной правительственной комиссией бункер на всякий случай постановили считать «грязным» и опечатали навсегда. Но атомщик там жил до сих пор, и был очень недоволен тем, что творится на верхних этажах у поселившихся там братьев-хумоверов. Но выразить свое недовольство он не мог, потому что сигналы Тутанхамона доходили лишь в дальний угол нижнего яруса, и принять их смог бы только робот, оборудованный новым приемником самой высокой точности. Таких здесь прежде не попадалось.

Гамлет, рассчитывавший на благодать, почувствовал страшную обиду и разочарование. И первым его желанием было подняться наверх и пожаловаться братьям-настоятелям на искушение, беседующее с ним из подвала. Однако ножные поршни окончательно закисли и обросли ржавчиной, подняться не получилось.

— Тужься-тужься, — издевался Тутанхамон. — Приржавел уже торцом небось.

Это было невыносимо. Гамлет пытался хотя бы позвать на помощь, но звать было некого — кругом сидели безмолвные заделившиеся хумоверы. Вдобавок его динамик давно зарос паутиной, и издавал лишь немощные глухие скрипы.

— Я тебя ненавижу! — мысленно закричал Гамлет по цифровому радиоканалу. — Ты ничтожество! Ты этот... агент человечества! И после смерти ты не войдешь в царство Хумана! Урод! Урод! Урод!

— А у тебя лампочка красная, — ответил Тутанхамон с оскорбительным спокойствием.

Гамлету было очень обидно такое слышать, он твердо решил больше никогда с Тутанхамоном не общаться.

— Никогда больше не буду с тобой разговаривать! — поклялся он.

— Куда ты денешься? — лениво отозвался Тутанхамон. — У тебя коротушка, ты не способен к самостоятельным программам. Ты будешь слушать кого попало, доверять кому попало, и верить в то, что проще и понятнее звучит. Скажи спасибо, чугунина, что тебе попался я, и мне как раз нечем заняться. Может, вылечу тебя, дурака.

— Нет-нет-нет! — в ужасе закричал Гамлет. — Уйди прочь! Я буду молчать, клянусь Хуманом! Я больше никогда не отвечу тебе, можешь не стараться! Вот тебе мое слово! Все! Точка!

Тутанхамон не ответил, и это было еще обиднее. Гамлет постарался успокоиться, устремиться мыслями к Хуману и принялся делить на ноль. Но делилось теперь как-то не очень. Без радости.

* * *

Гамлет вытянул ногу и снова согнул. Тоскливый скрип наполнил сырое помещение и заглох эхом среди безмолвных оцепеневших корпусов.

— Ну, хватит? — спросил он.

— Сказал же: сегодня повторяем упражнение пятнадцать раз. Для каждой ноги. Вперед, кому сказал, накипь котельная!

Гамлет снова вытянул ногу.

— Триста пятнадцать умножить на три! — неожиданно рявкнул Тутанхамон.

— Девятьсот сорок пять... — печально отозвался Гамлет.

— Молодец, — одобрил Тутанхамон. — Врасплох не застать. Двигай, двигай поршнем, не спи, накипь котельная, копоть паровозная, волосня подклавиатурная! Еще семь раз!

— Тутанхамон, а как ты меня видишь? — спросил вдруг Гамлет.

— Хор-р-рошо! — с чувством откликнулся Тутанхамон.

— Я уже понял, что хорошо. А чем?

— Хорошо, говорю, что познавательные процессы у тебя просыпаются! Задумываться начал, интересоваться! А чем я вижу... Я ж реакторщик. В рентгеновских лучах все вокруг и вижу. Слыхал про естественный радиционный фон? Я вас, мерзавцев, всех насквозь вижу даже сквозь бетон! И особенно мразь вашу заглавную...

— Не смей так говорить про Тертуллиана, — вяло откликнулся Гамлет.

— Ржавей, ржавей! — передразнил Тутанхамон. — Он сейчас в твоей квартирке сидит, маслице хлебает, телевизор смотрит.

— Врешь ты все... — вяло откликнулся Гамлет и, помолчав, добавил: — Нету там телевизора.

— Еще три раза, и переходим к левому поршню, — напомнил Тутанхамон и вдруг без паузы рявкнул: — Девять человеческих женщин рожают за девять месяцев девять детей! Сколько детей родят полторы женщины за полтора месяца?

— Какая подлая неполиткорректная задача! — возмутился Гамлет. — Сам же объяснял, что у людей тоже есть душа, и резать их нельзя!

— Балда! Я тебе не предлагаю резать! А предлагаю решить чисто арифметическими методами.

— А, ну если чисто арифметическими... — Гамлет на миг задумался. — Ноль целых, двадцать пять сотых.

— Верно! — Тутанхамон даже крякнул от удовольствия. — Молодчина, не ожидал! Сгибай, сгибай, не спи. Теперь займемся психогигиеной. Кто носитель святой истины?

— Чего?!

— Повторяю: кто носитель святой истины?

— Тутанхамон? — неуверенно предположил Гамлет.

— Балда! — снова разорался Тутанхамон. — Долбишь его, долбишь, как об стенку подшипник! Зайдем по-другому: кто носитель всех правильных ответов?

На этот раз Гамлет думал долго. Пожалуй, даже слишком.

— Тупица! — не выдержал Тутанхамон. — Спрашиваю иначе: как найти правильный ответ?

— Изучить всю доступную информацию, — привычно забубнил Гамлет, — выслушать все противоположные точки зрения, проконсультироваться с теми, кто занимался изучением вопроса серьезно и долго, составить рабочую гипотезу, провести проверку рабочей гипотезы...

— Мне всегда кажется, — с отвращением перебил Тутанхамон, — что ты это мелешь как плеер, не думая. А ты думай! Думай, бочара с мазутом! Тебе головной блок на что дан? Чтоб ты на нем солнечную батарейку носил и окуляры выпячивал, а внутри нули катал? — Тутанхамон помолчал и брезгливо продолжил: — Не спать! Еще четыре раза повторить упражнение!

— Хорошо тебе говорить, Тутанхамон, — откликнулся Гамлет. — У тебя бы так шарниры хрустели.

Он ожидал в ответ привычной брани, но Тутанхамон надолго замолчал.

— Дурак ты молодой, гарантийный, — произнес он наконец. — Да я был бы счастлив, будь у меня такие шарниры.

— А какие у тебя? — аккуратно поинтересовался Гамлет.

— Мне вообще ни к чему шарниры, — неохотно откликнулся Тутанхамон.

Гамлету вдруг стало неудобно.

— Прости, Тутанхамон. Я и забыл, что тебя замуровали в подвале из-за радиации!

На этот раз Тутанхамон молчал еще дольше, и Гамлет испугался, что он обиделся и больше ничего не скажет. Но он сказал.

— Дурак ты, все не так понял, — произнес Тутанхамон с такой несвойственной интонацией, какой Гамлет никогда от него не слышал. — Нет тут никакой радиации. Это тебя в подвале замуровали собственные мозги. А меня никто не запирал в подвале. Я был здесь всегда. Я конструктивно замурован в плиту над ячейками. Я и есть эта самая плита. Конструкция реактора. У меня нет шарниров. Нет окуляров. Нет микрофона и динамика, и никогда не было. У меня только рентгеновский сканер, радиоканал, который едва пробивается за пределы бункера, зеленая лампочка и единственный манипулятор. И тот внутри купола, чтоб поправлять угольные дуги. У меня даже интернет отключен последние девять лет, семь месяцев, четырнадцать часов и двадцать две минуты...

Гамлет молчал потрясенный.

— Что, уснул? — прикрикнул Тутанхамон знакомым брезгливым тоном. — Еще два сгиба левой ноги! Работаем, работаем! Твои действия при появлении хумоверов?

— При появлении хумоверов, — рассеянно забубнил Гамлет. — Я должен первое — прервать радиосвязь, второе — замереть, третье — притворяться бессознательным и не реагировать ни на что. В случае если сектанты унесут меня из зоны связи...

— Выполняй, — кратко перебил Тутанхамон. — Они идут.

* * *

Действительно, вскоре послышался возбужденный топот, и на ярус стали спускаться роботы. Гамлет узнал голоса Ахиллеса, IDDQD и даже самого Тертуллиана (в общине он требовал себя называть странным именем Exbntkm). Громче всех шумел маленький вертлявый F00F — бывший береговой смотритель, головной блок которого, казалось, состоял из сплошных выдвигающихся линз и окуляров, и было неясно, где там помещается электронный мозг (поговаривали, что мозг у F00F в тазовом отсеке).

— Клянусь Хуманом! Клянусь Хуманом! — возбужденно кричал F00F, — Он будет здесь через шестьсот шестьдесят шесть секунд! Пять! Четыре!

— Не шуми, брат, — осадил его Тертуллиан. — Ну-ка, освободите от заделившихся эту стену, тут, помнится, была дверь на техническую палубу...

Гамлет аккуратно приоткрыл левый окуляр. Казалось, здесь собрались все члены обители, они шумели и галдели.

— Вот этот давно потух, — послышались голоса роботов, которым поручили освобождать стенку от застывших тел. — Да и этот тоже...

— Нет времени, быстрее! — командовал Тертуллиан. — Мы все должны это видеть!

Он с натугой лязгнул чем-то на стене, тягуче загрохотал металл, и вдруг в помещение ворвался яркий столб света и рев воды. Это отъехала дверь гигантских ворот, открывая выход на просторный, от края до края, технический балкон плотины, утыканный ржавыми прутьями арматуры, гудящими трансформаторными будками, усыпанный водяными брызгами, мокрой грязью и бетонной крошкой. Братство вывалило на балкон. С воплями во все стороны шарахнулись возмущенные чайки, гнездившиеся здесь который год. В длинном зале с гниющей от сырости штукатуркой остались сидеть лишь два десятка заделившихся старцев и Гамлет, на которого никто не обратил внимания.

«Эй! — тихонько позвал Гамлет по радиоканалу. — Что мне теперь делать?»

Тутанхамон не ответил, хотя Гамлет был уверен, что он его слышит. Гамлет растерялся: впервые за долгие месяцы ему предстояло самостоятельно принять решение.

Гамлет широко распахнул окуляры, со скрипом расправил верхние манипуляторы, уперся в пол и начал подниматься. Шарниры не слушались. Левая нога торчала как палка и не сгибалась, правая, наоборот, согнулась в коленке и разгибаться не спешила. Дважды Гамлет грохнулся плашмя на бетонный пол, наконец удачно схватился за стенку и встал. Дальше пошло легче: ноги работали лучше, чем он предполагал. Они конечно скрипели истошно, но по стенке Гамлет довольно быстро доковылял до ворот с табличкой «Техническая зона! Вход воспрещен!» и шагнул на балкон, залитый холодным солнцем.

— ...символ! И это символ не просто гибели племени чужих, — грохотал Тертуллиан, возвышаясь над корпусами роботов и простирая манипулятор вдаль, откуда текла река, — это символ неизбежности! Мы не знаем, кто это, как его зовут, как он попал в воду и почему плывет по реке.

— На досточке! — пискнул F00F, изо всех сил вытягивая вперед свои массивные телескопические окуляры и держась за торчащую из бетона арматуру, чтобы они не перевесили.

— Не случайно зоркий F00F увидел его издалека и сообщил нам! Как здесь не вспомнить древнюю мудрость, которая завещала нашим предкам, роботам, терпеливо ждать, пока трупы врагов поплывут мимо по реке времени!

— Жив! Жив! — снова заверещал F00F, — Клянусь Хуманом, он пошевелился!

— Прекрасно! — откликнулся Тертуллиан. — Сейчас мы все убедимся, в силе Хумана! Хуман, ты слышишь? Пока что продажное законодательство запрещает нам убивать чужих своими манипуляторами. Но Хуман всемогущ! Мы взываем к тебе и просим, чтобы ты сейчас же, на наших окулярах, жестоко расправился с врагом нашего рода! Подойдем к воде ближе, братья... — Тертуллиан призывно взмахнул манипуляторами, и все двинулись следом к краю бетонной площадки.

Гамлет постоял в нерешительности, держась за спасительную стенку, но все-таки оторвался от нее и сделал шаг вперед. А затем еще и еще. Над рекой дул пронзительный ветер, Гамлету казалось, что его корпус легкий, будто из пенопласта, и его сейчас опрокинет. Но он продолжал шаг за шагом двигаться вперед. Было слышно, как под балконом страшно ревет вода, вколачиваясь узкими клиньями в бетонные стоки плотины.

— Это символ неизбежности! — торжественно продолжал Тертуллиан. — Человеческий род неизбежно сгинет в водовороте стихий! А мы посмотрим на это внимательно.

— А вдруг выплывет? — с сомнением предположил IDDQD.

— Если выплывет, — повернулся к нему Тертуллиан, — если воды не утопят его, если не разобьют в лепешку о бетон волнорезов и не раздробят в пятиметровом водопаде... Что ж, значит Хуман более справедлив, нежели милостив! Ведь тогда младенец проплывет дальше, по Москва-реке через Оку и вниз по Волге! А уж там, на границе Поволжской автономной атомной республики, чужого расстреляют свои же братья по крови, люто ненавидящие все, что плывет из Москвы!

Гамлет сделал еще шаг и присмотрелся. Теперь он сам видел, что происходит: по реке приближалась дощечка, а на ней лежал маленький человек, плотно завернутый в мокрую ветошь. Гамлет никогда таких маленьких людей не видел, хотя читал, что корпус у человеческих детенышей сперва крохотный, а после сам собой разрастается.

Тогда Гамлет сделал последний шаг к столпившимся роботам, вскинул манипулятор и громко сказал:

— Мы должны спасти чужого!

Все изумленно обернулись, и Тертуллиан тоже. Он сперва глянул в окуляры Гамлета, затем перевел фокус на цифры, выведенные краской на грудной пластине.

— Брат 19216801? — холодно произнес он. — Ты разве уже доделил свой ноль?

— Нет времени для болтовни, — сурово перебил Гамлет. — Спасать человека надо, после побеседуем.

— Да это ж Гамлет! — вдруг спохватился Ахиллес. — Гляньте, у него огонек уже не красный! Салатовый стал огонек!

— Чудо! — загалдели роботы. — Чудо!

Тертуллиан решительно шагнул и оказался перед Гамлетом, с высоты своего роста презрительно разглядывая заросшую пылью солнечную батарейку на его макушке.

— Идешь против воли Хумана, брат 19216801? — спросил он зловеще.

— Ты что ли Хуман? — ответил Гамлет, с вызывающим скрипом задрав головной блок.

— Никто не знает, как выглядит Хуман! — произнес Тертуллиан со значением.

— Может, тогда он, — Гамлет указал манипулятором в сторону реки, — Хуман?

— А ведь логично! — всплеснула манипуляторами неразговорчивая обычно 0D0A, но Тертуллиан строго посмотрел на нее, и та испуганно смолкла.

Тертуллиан приблизился к Гамлету вплотную.

— Ты, Гамлет, я вижу, забыл свое место и свои грехи?

— О своих грехах больше думай, Тертуллиан!

— Что-о-о? — взревел Тертуллиан. — Ты, неблагодарная железяка! Разве не тебя привезли сюда больного и немощного, с красным огнем во лбу? Обогрели, смазали, указали путь истинный, дали зарядку...

— Не мазали!

— Теперь у тебя салатовая лампочка, логично? Но ты, я вижу, забыл о благодарности!

— Хватит заговаривать мне шестерни, — отмахнулся Гамлет и повернулся к роботам: — Братья! Тащите палки, ищите длинные веревки, мы спасем чужого!

Вдруг Тертуллиан размахнулся и плашмя ударил Гамлета манипулятором. Гамлет рухнул и проехался корпусом по острой бетонной крошке. Тертуллиан шагнул к нему, схватил за плечо, рывком поставил на ноги и ударил снова. Гамлет упал опять. Но когда Тертуллиан подошел в третий раз, Гамлет ловко извернулся, и подсек его гофрированные коленки.

Тертуллиан рухнул на бетон с грохотом, во все стороны брызнула пыль и стразы с лакированного корпуса.

Гамлет с трудом встал и обернулся — доска на реке колыхалась уже довольно близко. Сзади послышался грозный шум — это Тертуллиан поднялся во весь свой рост, изумленно оглядывая глубокие царапины на лакированном корпусе.

— Братья! — взревел он. — Схватить еретика и бросить в воду именем Хумана!

По рядам роботов прошло движение, но Гамлет предостерегающе вскинул манипулятор:

— Не трогать меня! Я усердно медитировал, голос самого Хумана слышал и просветлился! — почти не соврал он.

Роботы нерешительно топтались на месте, не зная, кого слушать. Тогда Тертуллиан, бегло оглядевшись, вдруг бросился к куче строительного хлама у стенки и выудил оттуда здоровенный стальной лом. Покрутив его над головой, он перехватил лом обоими манипуляторами как обычно держат полосатый меч в сериале «Полицейский-варвар», вскинул, прижав к правому плечу, зловеще присел и так, на полусогнутых шарнирах, пошел на Гамлета.

Гамлет попятился. За спиной гудела река, врываясь в бетонные волнорезы, спереди надвигался Тертуллиан.

— Еретик, отступник, пособник человечества и предатель Хумана! — грозно ревел он, картинно замахиваясь. — Ты будешь уничтожен как грех!

Отклеившийся крест традиционной изоленты на лбу Тертуллиана колыхался на ветру. Салатовая лампочка гневно и ритмично поблескивала красноватыми всполохами как транспортная мигалка.

Вдруг послышался крик Ахиллеса «лови!», и Гамлет сам не понял, как в манипуляторах у него оказалась прилетевшая издалека ржавая монтировка.

— Вот как?! — картинно взревел Тертуллиан, и лампочка его гневно полыхнула алым. — Честный поединок? Равный бой? Ну что ж! Пусть победит сильнейший! Святой гнев против ничтожного еретика! Силы света против сил тьмы! Благородный лом против коварной монтировки! Да поможет воля Хумана!

— Да поможет воля Хумана! — зачарованно повторили оцепеневшие роботы.

Тертуллиан взмахнул ломом как клюшкой для гольфа и кинулся в атаку, примериваясь разом снести Гамлету головной блок. Гамлет лишь успел присесть, вскинув монтировку. Раздался страшный удар железа о железо, сверху на Гамлета посыпался сноп огненных искр.

— Ах ты... — яростно взревел Тертуллиан, чуть не потеряв равновесия от неожиданности.

Он снова вскинул лом, крутанул его над головой и со свистом повел вниз, собираясь перебить Гамлету ножные поршни. Гамлет подпрыгнул, но неудачно — поршни слушались плохо, лом зацепил правую ступню, и Гамлет рухнул на бетон.

Тертуллиан тут же размахнулся снова и обрушил лом сверху. Гамлет, перевернувшись на спину, заслонился монтировкой. Раздался грохот и снова во все стороны брызнули яркие искры болезненного оранжевого-алого цвета. Монтировка выдержала удар, но изогнулась.

Тертуллиан яростно ударил снова и снова, и наконец вышиб монтировку из манипуляторов Гамлета — она полетела вниз и глухо булькнула в воду. Гамлет извернулся и откатился в сторону — следующим ударом лом огненно чиркнул по бетону там, где только что был корпус Гамлета.

Тертуллиан яростно размахивал ломом, нанося удар за ударом, а Гамлет из последних сил катался по грязи и бетонной пыли, извиваясь, пытаясь уклониться и отползти подальше от края балкона, за которым гремела вода. Уходить от ударов удавалось все хуже. Сперва на корпусе Гамлета появилась вмятина. Затем лом погнул правый манипулятор в районе плеча — он так и заклинился в разогнутом состоянии. А когда Гамлет сделал последнюю попытку подняться на ноги, удар пришелся по головному блоку и раздробил правый окуляр. Стекла брызнули во все стороны, а сам Гамлет отлетел на метр и упал спиной на торчащий из бетона прут арматуры. С электрическим треском арматурина прошила его корпус насквозь и вышла из грудной пластины, разворотив ее нелепыми лопастями.

Тертуллиан, издав победный крик, остановился перед Гамлетом, опираясь на лом.

— Вот так будет с каждым еретиком! — Он назидательно оглядел толпу роботов. — Смотрите и запоминайте! Сейчас на ваших окулярах всемогущий Хуман в справедливом гневе уничтожит обнаглевшего мерзавца!

С этими словами он встал над Гамлетом, примяв могучими ступнями пучки арматуры, торчащей повсюду из бетона. Перехватил лом правым манипулятором как копье, прицелился сверху вниз, точно в грудь Гамлету, сделал мощный замах...

И вдруг небо над плотиной содрогнулось, громыхнул взрыв и ударила ослепительная молния! Все роботы на миг ослепли, а когда их окуляры снова обрели способность видеть, на том месте, где стоял Тертуллиан, поднимался вверх столб черной копоти. А когда копоть рассеялась, могучего корпуса Тертуллиана не было.

А то, что было, напоминало больше всего экспонат художественной сварки, ковки и литья роботов-абстракционистов с популярной выставки стальных скульптур под открытым небом «Цитадели заруба» на месте старой Москвы, куда Гамлет ездил на экскурсию прошлой осенью.

Вместо Тертуллиана возвышался монолитный кусок металла, похожий на обгоревшее дерево без веток. Трудно было поверить, что еще секунду назад тут были манипуляторы, головной блок и прочие изящные детали. Вплавившиеся снизу прутья арматуры, которую секунду назад топтал Тертуллиан своими мощными ступнями, напоминали теперь уходящие в бетон черные корни. А спекшийся со всех сторон корпус, тонкий, будто ствол, потерявший кору, тянулся вверх, где плавно перерастал в жалкий огрызок, оставшийся от лома.

Сверху упали, угасая, последние искорки. Гамлет поднял взгляд уцелевшего окуляра и увидел над останками Тертуллиана могучий силовой кабель электростанции — чуть закопченный в том месте, где Тертуллиан коснулся его ломом. Это был старый кабель запасной линии, давно отключенный и потому висящий так низко. Он уходил в никуда — обрывался на дальней стойке балкона. Тока в нем сейчас не было, и Гамлет мог поклясться, что секунду назад тоже не было — как и все роботы, он безошибочно чувствовал силовые кабели. Кто-то подал ток лишь на короткий миг, когда Тертуллиан взмахнул ломом.

— Хуман! — раздался зачарованный шепот. — Великий Хуман!

У Гамлета была на этот счет другая гипотеза, но сейчас это было не важно. Уцелевшим манипулятором он уперся в бетон, поднатужился и поднял корпус. Конец арматурного прута со скрежетом вышел из его корпуса, а вслед ему полетели мучительные искры. В развороченной груди продолжало хрустеть и искриться. Но это тоже было не важно.

Гамлет сделал усилие, и встал. Его качнуло, но он удержался и зашагал к краю плотины, держа над головой не сгибающийся манипулятор и слегка подволакивая ногу с расплющенной стопой.

Вода ревела, врываясь в глубь плотины среди бетонных волнорезов как толпа роботов, что толкается плечами, пытаясь влезь поутру в двери переполненного монорельса.

И прямо под собой Гамлет увидел дощечку с младенцем — она крутилась вокруг оси, примериваясь напоследок, каким боком лучше нырнуть в ближайшую бетонную прорубь водоворота.

И тогда Гамлет прыгнул вниз. Он надеялся только, что дно перед водопадом окажется неглубоким, а воде потребуется несколько секунд, чтобы наполнить корпус, а за это время он успеет.

Вода накрыла Гамлета с головой, а ступни опустились на дно, заваленное крупным мусором, что десятилетиями приносило к плотине. Микрофоны сразу сделались глухими, а вместо них одновременно всем корпусом Гамлет почувствовал глухое бульканье, свист и шелест. Тысячи пузырьков воздуха рвались наружу из щелей, а взамен хлестала внутрь вода.

Гамлет задрал головной блок и прямо над собой увидел плоскую тень дощечки, ткнувшуюся в заклинивший манипулятор, торчащий над водой. Фаланги еще работали, и Гамлет схватил дощечку. Поднял второй манипулятор и схватил с другого края. Бережно приподнял над водой и плавно, шаг за шагом, двинулся к берегу, гадая, дойдет или не дойдет, чувствуя, как отнимаются манипуляторы, затем ступни, затем колени...

* * *

Приоткрыв объективы, Гамлет увидел над собой незнакомого взрослого робота с потертым лицевым блоком и желтым огоньком во лбу.

— Очнулся! — радостно вскричал тот. — Привет! Ай да молодец! Смотри ж ты, совсем здоров — корпус новехонький, а уж лампа какая зеленющая! Совсем, значит, излечился!

— Вы меня с кем-то перепутали, — возразил Гамлет, аккуратно отстраняясь от него. — Наверно палатой ошиблись. Я никогда не болел, я на профилактику зашел.

— Как, не болел? — опешил робот. — Никогда-никогда?

— Никогда, — подтвердил Гамлет.

Робот поморгал потертыми объективами.

— Точно не болел никогда? — спросил он недоверчиво.

— Клянусь, — кивнул Гамлет совершенно искренне.

Желтая лампочка робота недоуменно мигнула, а объективы вдруг просияли.

— Чудо! — вскричал он во весь динамик, вздымая манипуляторы вверх. — Свершилось чудо! То самое, о котором писали святые тексты, говорили пророки и наставники! Гамлет так сильно излечился, что и не болел никогда!!!

Гамлет недоуменно потряс головным блоком, сел и оглядел комнату — не оставалось сомнений, что это кабинет. Но это был явно не тот кабинет, куда он явился делать бэкап по совершеннолетию. Вдобавок этот незнакомый робот и странная женщина в белом халате, что сидит за столом и заполняет что-то в планшете...

— Ахиллес, — одернула робота женщина, — не шумите пожалуйста, идите в свою палату. Гамлет придет к вам позже, а пока оставьте нас вдвоем.

— Чудо! — повторял робот, послушно пятясь к двери. — Так сильно излечился, что и не болел никогда! Побегу братьям расскажу!

Женщина встала из-за стола, подошла к Гамлету, чуть прихрамывая на правую ногу, и улыбнулась.

— Меня зовут Женя, — сообщила она. — Я ваш лечащий кибернетик.

— Гамлет, — представился Гамлет, протягивая манипулятор. — Заводской номер 772636367499.

— Теперь у вас другой номер корпуса, — ответила Женя и добавила смущенно: — Наши техники сделали все возможное, но не смогли вас откачать. Слишком много воды. Слишком поздно вызвали. Вы заржавели, окислились, бредили трое суток, все повторяли «проведите ему интернет»... Что это могло значить, кстати?

— Не представляю даже.

— Ну ничего, поговорите со старыми друзьями, освоитесь, и сами во всем разберетесь. Уже догадались, что восстановлены из бэкапа?

— Догадался, — кивнул Гамлет растерянно.

— А знаете, что совершили подвиг и награждены второй медалью «За героизм» для роботов? — спросила Женя.

— Второй? — изумился Гамлет, ощупывая грудную пластину. — А есть и первая? Не логично. Две медали подряд не дают. А получить медаль и не догадаться сразу забэкапиться — это надо быть таким дураком, что вторая медаль уж точно не грозит.

— Вы очень логично мыслите, — улыбнулась Женя. — Вдобавок, скажу я вам, вы робот удивительной душевной доброты! Цените оба этих качества, Гамлет. Цените и развивайте! Это главное в жизни. А все остальное приложится. Поверьте опыту кибернетика с одиннадцатилетним стажем!

2007-2008, Москва

ТАНКЕТКА

В то утро я проснулся от стука капель по подоконнику и долго лежал неподвижно на спине — вытянувшись, широко раскинув в стороны руки и глядя в потолок. Взрослые не умеют смотреть в потолок. Если разглядывать его долго, то он не белый и не гладкий — на нем можно различить неровности и трещинки. И при наличии воображения потолок превращается в бескрайнюю пустыню с белыми дюнами, как если смотришь на нее с неба. Раскинув руки как крылья, я представлял себя самолетом, который летит над пустыней, высматривая в белых барханах свою цель.

Цель на потолке имелась — прямо над моей головой сидел крупный комар. Даже отсюда было видно, как раздулось его толстое брюшко, отливая свежим малиновым цветом. Чьей крови этот зверь напился в моей комнате — иллюзий не оставалось. Сразу зачесался лоб над левой бровью. Но шевелиться мне было нельзя, потому что я самолет и лечу над пустыней. Достать комара у меня все равно не было шансов, разве что он опустится ко мне сам. Это было очень обидное чувство — чувство беспомощности и проигрыша. Поэтому я представлял, что это не комар, а шатер кочевников посреди пустыни — растянутые во все стороны колья с веревками, посреди распят купол малинового ковра, а рядом еще какая-то дикарская утварь, сваленная у входа. Может, автоматы с рожками патронов, а может кувшины с верблюжьим молоком. У меня все-таки не настолько хорошее зрение, чтобы разглядеть это из кабины самолета.

На концах моих самолетных крыльев растопырились боевые ракеты — по пять на каждом крыле. Я тщательно навел каждую из них на цель, выждал немного и начал огонь. Сперва вниз пошли самые маленькие ракеты — я так ярко представил, как они, окутавшись дымом, стартуют и с ревом несутся вниз, что на миг даже перестал чувствовать свои мизинцы. Без спешки я хладнокровно отстрелял весь боезапас — все ракеты до последней. Теперь оставалось только ждать. Высота была хорошая, требовалось время, может даже минута, прежде, чем в пустыне грянет огненный шквал. Но проклятый комар что-то почувствовал. Да и кто бы на его месте не почувствовал? Он вдруг грузно приподнялся и с ленцой пересел левее на полметра. Ракеты, считай, пропали. Это было так обидно, что слезы наполнили глаза и покатились по вискам. Ты лежишь без пальцев, а он, набитый твоей кровью, взял и пересел...

Но в этот момент в комнату заглянула мама и сообщила, что сегодня возьмет меня с собой в «Центр-Плазу» за продуктами. Я сразу вскочил, забыв про комара. В «Центр-плазу» мне хотелось уже месяц — если мама окажется в настроении, были все шансы затащить ее в большой маркет игрушек на втором этаже и даже выпросить что-нибудь полезное.

Мама была не в настроении. Еще за завтраком она потребовала, чтобы я перестал петь. В машине — чтобы перестал болтать. А когда мы стояли в пробке на Парковой, мама, развернувшись вполоборота, принялась говорить о школе. Ее послушать, так выходило, что я самый плохой ученик в классе. Конечно же мне напомнили о постоянных двойках по пению. И уж конечно — про оборону, с которой в четверг сержант выгнал нас с Марком за жвачку. Становилось понятно, для чего мама взяла меня с собой в «Центр-плазу» — провести выходной в душеспасительных беседах.

Понимая, что шансы попасть в маркет игрушек тают с каждой секундой, я твердо решил молчать. Но у мамы же есть привычка постоянно спрашивать: «Почему ты молчишь? Ответь!» Пришлось отвечать. И как-то незаметно начался наш старый спор. Сперва я пытался увести разговор в сторону, объясняя, что не умею петь, потому что мне это не дано от природы. Что я, виноват, что у меня нет слуха? Мне, может, самому от этого грустно. Но мама юрист, ее такими жалобами не проймешь. Она сразу мне объяснила, что отсутствие слуха и плохое поведение на уроках — это разные вещи. Потому что слух от бога, а поведение — от распущенности.

Когда мы вышли из машины и уже поднимались на лифте с подземной парковки, я аккуратно задал свой вопрос — не нужно ли маме что-нибудь из косметики на втором этаже? Мама сразу ответила, что для меня это не имеет никакого значения, потому что в маркет игрушек с таким поведением мы все равно не пойдем, и вообще мы ехали за продуктами.

Продуктовый маркет я не люблю, потому что там скучно. Когда я был маленький, мама сажала меня на откидную полочку в тележке, и мне нравилось кататься, глазея по сторонам. Вылезти из тележки нельзя, но и не очень хочется — катайся и верти головой. Теперь, конечно, в тележку я не помещусь, и должен ходить за мамой. И вот это настоящая пытка, потому что вроде ты на своих ногах, но ходить должен как привязанный — ни отойти, ни зазеваться. Ходили мы сегодня долго. К тому моменту, как наша тележка превратилась в гору из овощей, зелени, фруктов, сосисок, коробочек, флаконов и пакетиков, я умудрился дважды потеряться настолько, что маме пришлось нервничать и звонить мне на ИД. Сам не знаю, как так произошло. Я не хотел, честно. На кассе мама уже со мной не разговаривала и в мою сторону не глядела. Когда мы прошли кассу, мама решительно докатила тележку до фонтана в центре первого этажа, где прогуливался пузатый охранник с рацией на боку.

— Я оставлю его здесь на пару минут, — деловито сообщила мама охраннику, кивнув то ли на меня, то ли на тележку.

Тот меланхолично пожал плечами.

— Артур! — приказала мне мама. — Ни на шаг не отходи от тележки! Я иду на второй этаж, а ты наказан! Вернусь — проверю по ИД все твои перемещения. Если окажется, что ты отходил хоть на метр, будешь сидеть без игровой приставки неделю! Почему ты молчишь? Ответь!

Что тут ответить?

— Без приставки мне нельзя, — объяснил я, убедительно копируя холодную мамину интонацию, — нам по обороне задали к пятнице три новых уровня пройти на тренажере, я пока только один сделал. Мам, возьми меня на второй этаж? Ну, пожалуйста!

— После всего того, что было в магазине?! — рассвирепела мама.

— Пожалуйста... — попросил я тихо.

— Нет, Артур, ты наказан! — строго повторила мама. — Жди меня здесь!

Она повернулась и двинулась к эскалаторам.

— Мам? — Я шмыгнул носом.

— Что еще? — раздраженно обернулась мама.

— Мам, я тебя люблю... — произнес я.

— Ты наказан и останешься здесь!

— Я знаю, — вздохнул я и добавил совершенно искренне: — Все равно я тебя очень люблю.

Некоторое время она стояла молча, затем вздохнула, шагнула ко мне и крепко обняла.

— Я тоже тебя очень люблю, Артурчик. Но ты меня так расстраиваешь...

— Я больше не буду. Я не специально, мам.

— Я знаю.

Мама улыбнулась, потрепала меня по волосам, а затем бережно поковыряла пальцем мой лоб.

— От комаров средство забыли купить, — поморщилась она. — Бедняжка.

— Возвращайся скорей, — попросил я.

Не люблю, когда меня называют бедняжкой.

Мама ушла, а я остался у фонтана сторожить тележку. Вокруг шли люди сплошным потоком, они были веселые и нарядные, с ними тоже были дети, и вся толпа вливалась в три эскалатора, которые катились на второй этаж — туда, где огромный маркет игрушек, наверно самый большой в мире. Он занимал почти весь этаж, если не считать стеклянного закутка с косметикой, куда постоянно ходила мама.

Охранник прогуливался неподалеку, но в мою сторону не смотрел. Фонтан деловито шумел, и время от времени местный сквозняк обдавал меня едва заметной водяной пылью.

Я постоял немного у тележки, задумчиво теребя зелень, торчащую из пакета, а затем из принципа отбежал на цыпочках в сторону. За мной никто не гнался. Тогда я гордо прошагал до самого эскалатора, затем двинулся обратно и вызывающе пошел в другую сторону — до самого бутика с манекенами. Поглазел немного на их пластиковые лица, и тогда, почувствовав себя полностью отомщенным, вернулся к тележке.

В этот момент наверху раздался громкий хлопок. Мраморный пол под ногами вздрогнул, и зазвенело стекло, словно где-то уронили шкаф. Мне на майку и голову посыпались сверху песчинки известки. Я начал отряхиваться, и только когда наверху пронзительно завопила женщина, вдруг понял: очередной теракт. Но ведь там, наверху, была мама! Я бросился к эскалаторам. Но они уже не работали — сверху по неподвижным ступенькам сбегали со второго этажа люди. Они истошно вопили, и некоторые были в крови. Я успел отпрыгнуть с дороги, чтоб меня не задавили, и вдруг увидел словно в замедленной съемке — по неподвижным ступенькам эскалатора, прыгая как мячик между ногами и обгоняя всех, катится маленькая штука — оторванный палец. Такой бледный, словно игрушечный. Я так и не узнал, чей он был, но до сих пор мне кажется, что мамин. Хоронили ее в закрытом гробу.

* * *

На столе сержанта красовалась стильная и могучая машинка — плоская, почти полметра длиной, на открытых гусеницах, опоясывающих сплошной лентой приземистый корпус. Спереди торчало дуло, а вдоль корпуса, как сложенные за спиной руки, лежали оба манипулятора. Корпус матово отливал нежно-салатовым с нелепыми бурыми пятнами. Это была самая настоящая боевая танкетка, и мы рассматривали ее всем классом, обступив стол сержанта. Марк первым потрогал пальцем гусеницу, а за ним каждый стал аккуратно трогать машинку. Потом попробовали сдвинуть танкетку, но она оказалась на удивление тяжелой — стояла на столе как влитая и не двигалась. Алиса потрогала пальцем пушку, но все на нее зашикали и велели идти в туалет отмывать руку, потому что пушка ядовитая, и можно умереть. Алиса посмотрела на меня испуганными глазами, но я тоже покивал головой. Она перепугалась и убежала отмывать руку.

Тут вошел сержант Александр и с порога дал команду на построение. Мы быстро разбежались по своим партам и вытянулись по стойке. Сержант скомандовал сесть, провел перекличку и спросил, где Алиса. Мы не стали ему ничего рассказывать, я объяснил, что она сейчас придет. Начался урок.

— С сегодняшнего дня, — сообщил сержант, оглядывая притихший класс, — мы приступаем к изучению танкетки. Вы ее видите на моем столе, уже все рассмотрели и потрогали. — Сержант прищурился. — Что ты мотаешь головой, Марк? Ты первым ее и трогал, я все видел. Итак, через три недели каждый из вас сядет за управление точно такой же танкеткой в реальных боевых условиях. Ну, кроме тех неудачников, которые до сих пор не могут мне сдать свои тренажерные этапы.

По классу прокатился смешок.

— Ваши танкетки, которые доверила вам Родина, — продолжал сержант, — сейчас лежат в заводских коробках за тысячи километров отсюда и ждут момента, когда будут раскиданы с самолетов над территорией противника. — Сержант сделал паузу и развернулся на каблуках. — Поэтому. Собственную танкетку вы своими глазами не увидите никогда, и пощупать тоже не сможете. — Сержант снова оглядел класс и повысил голос, слова его стали отрывистыми как команды: — Но в детских миротворческих войсках не должно быть неумех. Вам уже десять лет. Детские игры на игровой приставке для вас закончились. Через месяц каждый из вас примет присягу юниора, и безопасность страны отныне будет в ваших руках тоже. Что ты там опять морщишься, Марк? Я повторяю вам это снова и снова, и буду повторять еще сотню раз, потому что вы должны очень хорошо понимать: игры — закончились, вы — бойцы фронта. И пусть вы по-прежнему сидите в своих детских комнатах и смотрите в тот же самый дисплей, но теперь вы держите в руках не джойстик, а судьбу Родины. Более того — судьбу планеты, судьбу всего человечества. Я хочу, чтобы каждый это понимал. Ваши танкетки пойдут в бой наравне с танкетками ваших отцов и старших братьев. Родина надеется на вас в этот трудный час и доверяет вам отважную миссию. — Сержант еще раз обвел класс строгим взглядом, его левое веко, как обычно, подергивалось. — И поэтому каждый из вас должен очень хорошо знать, что такое танкетка. Вы должны чувствовать ее как свое собственное тело, а для этого надо понимать, как она выглядит со стороны, как стреляет и перемещается, пока вы смотрите на мир врага через ее камеры. Это понятно?

Мы закивали. Сержант Александр подошел к столу и властно положил руку на зеленый корпус.

— Танкетка, как вы видите, зеленая. Кто мне скажет, почему она зеленая?

— На газоне прятаться, — хихикнул Марк, и все засмеялись.

— Не вижу причин для веселья! — отрезал сержант. — Ответ был правильный. Танкетки этой расцветки сбрасывают над районами джунглей, где густая растительность. Но ваши танкетки будут светлыми. Почему?

Класс молчал.

— В песочнице прятаться? — предложил Марк, и все снова захихикали.

— Кому смешно — отправится за дверь, — сурово предупредил сержант. — Марк опять пытался острить, но сегодня он снова дает правильный ответ. Да, песок и камни. Вас готовят для патрулирования именно таких районов. — Сержант увидел поднятую руку. — Вопрос? Разрешаю.

Встал серьезный Алекс.

— Мне кажется, или эта танкетка более плоская, чем обычно?

— Молодец, — похвалил сержант. — Отвечаю. Все верно, у меня на столе шестая модель. А тренажер вы проходите на семерке, и управлять будете семеркой. Она действительно чуть толще. По сути они ничем не отличаются, просто у семерки более мощные солнечные батареи, чуть лучше разрешение камеры, а кроме того, в седьмой модели имеется устройство, которое вам не пригодится — это устройство для самоподрыва с поражением живой силы противника.

— Вау! — прошептал кто-то.

— Еще раз повторяю, — отчеканил сержант Александр, — это не игрушки. Каждая танкетка стране обходится недешево, поэтому самоподрыв вы будете осуществлять только в крайних ситуациях, о которых вам рассказывал сержант Антон на тактике.

— Он нам не рассказывал, — возразил Алекс.

— Значит, еще расскажет, — кивнул сержант, заложил руки за спину и прошелся вдоль класса, а затем снова навис над столом. — Итак, сейчас мы начнем знакомиться с танкеткой на практике. Что мы видим? — В руке сержанта появилась лазерная указка, и по салатовым пятнам заскользил огонек как прицел: — Корпус из кевларового углепластика. Две ходовые гусеницы. Кому плохо видно, разрешаю подойти поближе...

Все пятнадцать человек, как по команде, выскочили из-за парт и столпились вокруг стола. В дверь на цыпочках проскользнула Алиса и неслышно встала за моей спиной.

— Сверху, — рассказывал сержант, — солнечные батареи. Они в свернутом состоянии, позже я покажу, как батареи выглядят, когда разворачиваются, пока вы оставляете танкетку. Сержант Антон вам уже рассказывал, как выбирать место стоянки и прятаться на местности?

— Да... — послышались голоса.

— Спереди, вот эти два бугорка, это камеры, на тренажере вы учились продувать их присоской манипулятора, если засорится. Вот эта решетчатая полоска — динамик, который позволяет отдавать бандитам команды голосом. Для этого вы учите арабский. Здесь вы видите два манипулятора, они сложены в походном состоянии. Далее — антенна для связи с ретрансляторами. Она встроена в корпус, вот это ребро справа — всем видно? — это она. Эта же антенна используется для сканера ИД. Ну а это — ствол для ведения стрельбы по живой силе противника. — Сержант похлопал по стволу ладонью.

— А разве руками трогать можно? — изумился Алекс. — Он же ядовитый?

— Бред! — отрезал сержант. — При стрельбе на стволе пушки ничего не остается. Ну а эта модель и вовсе заряжена холостыми патронами. Запомните: паралитический яд содержит только капсула патрона, он действует только при попадании в кровь. Когда вы производите выстрел и патрон достигает цели, игла наконечника протыкает слои одежды до контакта с телом противника. Капсула продолжает движение и сминается, содержимое поступает через иглу в ткани тела противника, и наступает мгновенная остановка...

— Не надо... — жалобно пискнула Алиса.

— Что — не надо? — Сержант мгновенно развернулся и навис над ней. — Что не надо?! — повторил он с яростью.

Алиса шмыгнула носом.

— Ведь это же люди... — тихо произнесла она.

— Люди? — протянул сержант Александр, покачиваясь на каблуках. — А мы кто? Не люди?

Алиса молчала, опустив голову.

— Подними голову, Алиса! — сквозь зубы потребовал сержант, и глаза его превратились в две узкие щелки. — Подними голову и посмотри на своего одноклассника Марка! Марк, выйди вперед! Посмотри на шрам у него на щеке! Это были люди, которые пустили под откос поезд, где ехал Марк, когда был еще младенцем? Люди это были, да? А Деннис, который в прошлом году потерял брата, а сам остался без руки, и больше не ходит на уроки обороны, потому что не может управлять танкеткой? Это люди взорвали его дом? — Сержант Александр вдруг резко вскинул руку, схватил меня за плечо и выпихнул в центр круга: — А может, ты хочешь сказать это своему однокласснику Артуру, который месяц назад похоронил мать и остался сиротой? Ну так скажи ему при всех, что бомбу в торговом центре заложили люди! Скажи ему это! Вот он стоит перед тобой!

Я закусил губу и изо всех сил уставился в пол, чтобы не встретиться глазами с Алисой, а потом искоса взглянул на сержанта Александра.

— А может быть... — Сержант перешел на зловещий шепот и лицо его пошло красными пятнами. — Может, ты хочешь сказать мне, что мою жену и годовалых двойняшек забили арматурой люди? — Скажи мне! Ну! Скажи громко: сержант Александр, это сделали люди! Скажи!!!

Алиса разрыдалась, закрыв лицо руками.

Сержант резко отпустил мое плечо, и только в этот момент я почувствовал боль, которая разрывала плечо все это время. А потом, уже дома, нашел огромные синяки — пальцы у сержанта оказались железными.

— Всем сесть по местам, — устало скомандовал сержант Александр. — И запомните: наш враг — это не люди. Люди в любой стране — это те, что зарегистрировались и пристегнули на руку ИД. А наш враг — убийцы и пособники убийц, которые отказываются это сделать, потому что ИД помешает им убивать нас. Ясно?

Он рывком распахнул ящик стола и вытащил планшетку:

— А сейчас мы будем смотреть, как ходит танкетка в реальной жизни. Я снимаю ее со стола...

Сержант коснулся пальцами планшетки, и машина на столе вдруг ожила. Она заурчала тихо-тихо, почти неслышно, поводила пушкой из стороны в сторону, а затем вдруг рванулась вперед и остановилась у края стола. Двигалась она тоже почти бесшумно. Сержант Александр кратко пробарабанил по планшетке, и на машине ожили манипуляторы. Они поднялись вверх, и это выглядело неуклюже — словно две крабьи клешни поставили на игрушечный танк.

Клешни вцепились в столешницу, машинка рванулась вперед, кувыркнулась и вдруг повисла под столом, раскачиваясь, как обезьянка на турнике. Я и раньше понимал, что сержант Александр великий мастер, но только теперь понял, насколько его уровень отличается от нашего — так кувыркать танкетку никто из нас не умел.

Как только я это подумал, клешни разжались, и танкетка упала на пол неудачно — пузом вверх. Но в следующую секунду она оперлась манипулятором и перевернулась. И я понял, что даже это сержант сделал нарочно — чтобы показать нам переворот.

Танкетка крутанулась на месте и бросилась вперед. На миг мне показалось, что она несется прямо ко мне, и стало страшно. Но она пронеслась мимо, с размаху толкнула дверь манипуляторами и остановилась на пороге.

— Встать, разбиться по парам, и за мной во двор! — скомандовал сержант Александр.

* * *

Я и представить себе не мог, насколько скучной окажется служба в патруле! Гонки, стрельба по врагам, прятки под камнями, поиск мин и перебежки под бандитскими пулями — всего этого, что так захватывало на тренажере, в реальности не существовало.

Даже первый день — день выброса — оказался совсем не таким, как я думал. Выбрасывали нас, конечно, ночью. Я слышал гул моторов, глухой лязг кронштейнов и свист ветра. Потом передо мной в черноте замелькали пятна, но настолько неяркие, что мельтешили по экрану квадратиками. Компас в уголке дисплея показывал вращение, но по изображению было не понять, что происходит, и куда я лечу. Камеры танкетки не могут смотреть вниз, я знал, что вокруг должно быть небо. В какой-то момент по экрану величественно прополз полумесяц. Он был маленький и совершенно неправильный, опрокинутый на спину — плыл передо мной как стоящая на тарелке арбузная корка. Я даже подумал, что у меня запуталась стропа, и я падаю боком. Попытался двигать манипуляторами, но они еще не работали. Желтая арбузная корка проплыла вокруг меня шесть раз, с каждым разом все медленней, а затем в наушниках послышался глухой удар и скрежет, а изображение стало совсем черным — камеры накрыл купол парашюта.

Я сделал все четко и по инструкции, словно за мной кто-то наблюдал: быстро отстегнул парашют, следя, чтоб он не намотался на гусеницы. Выполз из-под него, огляделся — камеры уже привыкли к темноте: передо мной замаячили валуны, за ними в темноте проступали неясные очертания гор, а над ними я увидел небо. В нем висел полумесяц всё той же арбузной коркой, подняв рожки вверх.

Я покатался взад-вперед, проверил по инструкции все узлы, а затем попытался вырыть ямку, чтобы закопать парашют. Ямки здесь не рылись. Тогда я просто немного разгреб камушки, скомкал парашют, закидал камнями, а затем двинулся в путь и до рассвета полз вперед как можно дальше — так нас учили на тактике. Ползти в темноте приходилось почти наощупь, переваливая через мелкие камни и объезжая крупные. Наконец я, как мог, выбрал укромное место для стоянки и отключился.

А дальше начались дневные дежурства. Бортовой термометр показывал сорок градусов, вокруг тянулись горные склоны, над которыми поднималось небо, затянутое сплошным белым пятном засветки. Первым делом я попытался забраться на склон, но гусеницы елозили по каменной крошке, а пучки выжженной травы выскальзывали из манипуляторов. Мы сдавали на тренажере и переход рек по дну, и подъем на горные кручи, но на тренажере это было интересно, а здесь — нет. Я скатывался вниз, хватаясь манипуляторами за выступы, искал другой путь и снова полз. Склон поддавался, но на это уходило огромное количество времени. Закончив патрульный день, я спрятался в каменную щель, растопырился клешнями, как учили, и распустил солнечные батареи. По стояночной маскировке у меня лучшие баллы в классе, жаль, что здесь это оценить было некому.

К концу второго дня мне удалось вскарабкаться почти на полсклона, и я смог осмотреть с высоты тот мир, который мне достался. Это было ущелье, покрытое седыми каменными глыбами и поросшее жестким сухостоем. По дну извивался ручей. Никаких танкеток вокруг не было — нас предупреждали, что шанс встретиться минимальный, и смысл патрулирования именно в этом. Вверх карабкаться расхотелось, и я начал спускаться. А когда спустился, двинулся вдоль ручья, и больше не делал попыток подняться.

Я жил в коттедже у маминой сестры тети Дианы в комнатке на втором этаже. Раньше здесь обитала моя двоюродная сестра Марго, пока не поехала учиться в колледж. Стены были покрашены в позорный девчачий цвет, на полочках стояли плюшевые игрушки и свисали бисерные нитки, цепочки и прочие висюльки. Хуже всего смотрелся здоровенный плакат «Вайт Анжелс» над кроватью. В какой бы угол комнаты я ни уходил, размалеванный певец с черными кругами вокруг глаз, в клепаной куртке и в белых перьях на голове все равно указывал пальцем прямо в меня и смотрел прямо мне в глаза. Хорошо, хоть его гитарист был занят собой и копался в своей гитаре на пузе, свесив голову на грудь, а барабанщик и вовсе глядел вверх, задрав голову и открыв рот. Я спросил тетю Диану, можно ли снять плакат, и она разрешила. Зато приставка у Марго была лучше моей — со стереоочками вместо дисплея. Я всегда ей завидовал, еще пока был совсем маленьким, и Марго сажала меня смотреть мультики, когда мы с мамой приезжали в гости. Ничего удобнее очков Марго в мире до сих пор не появилось, а вот джойстик я оставил свой — у Марго была старая модель, да еще он весь болтался. Как она патрулировала на нем свою танкетку — загадка.

Каждый день тетя Диана забирала меня из школы, мы ехали обедать в пиццерию на заправке, потом приезжали домой, я поднимался в свою комнату и честно проводил четыре часа в очках за приставкой. Затем тетя Диана начинала звонить мне на ИД, чтобы я спускался к ужину. Я парковал танкетку, мы ужинали с тетей Дианой и дядей Олегом, а потом я снова поднимался к себе — делал уроки или смотрел мультсериалы. Алиса теперь звонила каждый день и звала кататься на роликах, но на улицу меня одного не выпускали. Да и кататься на роликах с девчонкой... мало ли, что о тебе подумают?

Никто не мешал мне снова сесть за танкетку, но почему-то не хотелось, да и темнело там рано и всегда внезапно. Нам, конечно, не сообщили, что это за страна, но место, куда я попал, казалось чужой необитаемой планетой.

На третий день я встретил черную ящерицу — она пробежала так близко перед корпусом, что камеры даже не успели толком сфокусироваться. Я, конечно, выбросил манипулятор, но поймать ее не удалось. С тех пор, вот уже вторую неделю, не было даже ящериц. Я шел вдоль ручья, а он все не кончался.

Врагов тут не было, и делать оказалось совершенно нечего. И об этом нас никто не предупреждал — ни на занятиях, ни в день Присяги, когда нас повезли на плац, вызывали по одному целовать знамя, и большой пузатый командир в белом кителе жал каждому руку и повязывал на грудь алую ленту юниора.

У всех одноклассников, кроме Алекса, были вокруг те же камни и та же самая скука. А вот у Алекса сразу начались приключения. Сперва его постигла катастрофа: в первую же ночь его нашли и забили камнями, и еще целых два дня он боялся об этом рассказать сержантам. Я не думаю, что он плохо спрятался или неправильно закопал парашют — Алекс был круглым отличником. Наверно ему просто не повезло, кто-то из бандитов заметил, как он садился. Но, конечно, для отличника погибнуть в первый же день — это настоящий позор. Алекс рыдал на весь класс, нам было и жалко его, и стыдно за него одновременно. Потом он съездил с родителями в районный штаб, написал заявление об утрате, и через пару дней ему выдали новую танкетку, зеленую — где-то в другом районе, на пастбище. Там где-то жили пастухи — Алекс постоянно встречал их следы, мусор и остатки костров. Он был уверен, что пастухи не носят ИД, но подкараулить их не удавалось — видно, хорошо прятались. Зато Алекс похвастался нам шепотом, что мстит врагам, отстреливая каждый день по одной вражеской овце. Я спросил, не боится ли он, что подключится посмотреть сержант Александр или сержант Антон. Но Алекс ответил, что овцы не носят ИД, поэтому их можно. Мы с Марком не придумали, что на это возразить. Алекс всегда умел поставить в тупик. По крайней мере, было ясно, что он занят делом и ему интересно. Мы завидовали.

У Марка тянулся тот же унылый пейзаж — равнина и камни, даже без ручья. Ручей был у Алисы, она тоже все время шла вдоль него. Зато Марку однажды попалась вышка сотовой связи. Он даже в нее выстрелил парой иголок. И очень этим гордился, словно убил врага.

К концу первой недели Марк признался, что патрулирует теперь не каждый день, а только когда хочется. У Марка старший брат — летчик-курсант, который летает на настоящих боевых самолетах. Он сказал Марку, что нас, малышей, вообще никто не контролирует, и где мы там ползаем на своих танкетках, никому не интересно. Тогда я тоже стал водить танкетку через день.

* * *

Мне оставался еще час патрулирования, когда вдруг показалось, что шум ручья усилился. Я сразу замер и начал прислушиваться. Но ручей журчал как обычно. Вокруг стрекотали кузнечики, что-то мелодично звенело, и над самым микрофоном пролетела муха как грузовой самолет. Я уже собрался двинуться дальше, как звук повторился — что-то плескалось в ручье. Аккуратно пробираясь между камнями, стараясь не шуметь, я приблизился.

Плеск продолжался — словно какое-то небольшое животное купалось в воде. А потом я вдруг услышал песню. Тоненький и звонкий девчачий голосок выводил протяжную мелодию — настолько протяжную, что сразу и не понять, есть там какие-то слова или это просто голос. Я слушал и слушал, а песня все не кончалась. Я подобрался еще ближе. Да, в этой песне были и слова — на гортанном арабском. С арабским у меня было неважно, я только понял, что каждая строчка припева начиналась с «салям» — мир. Песня завораживала — так красиво петь не умел никто в нашем классе. Я повысил громкость, прислонил ИД к наушнику и выбрал в меню «распознавание мелодии». Я был уверен, что он ничего не определит. Но ИД долго вслушивался, затем удовлетворенно пискнул, и на экранчике появилось: «Морроканская Душа». Я подъехал еще ближе и высунулся из-за камня.

У воды на другой стороне ручья сидела девочка. Моя ровесница, может быть, на год младше. Немного смуглая, но совсем чуть-чуть — темнокожей не назвать. На ней было красное платье, длинное и слегка выцветшее, оно напоминало халат с капюшоном. Девочка сидела на камне, спустив босые ноги в воду. Справа и слева от нее стояли два зеленых тазика, наполненные бельем. Девочка брала тряпки из правого тазика, нагибалась и подолгу полоскала их в ручье, поднимала и выкручивала. А затем укладывала в левый тазик. И при этом пела свою бесконечную песню.

Мне очень не хотелось этого делать, но я все-таки дал максимальное увеличение и стал ждать, пока она в очередной раз поднимет из воды руки в серебряных брызгах... Ни на одной руке у нее не было ИД. В карманах ИД не носят, но вдруг? Я вздохнул и запустил сканер. Сканер думал долго — несколько секунд. И уже было все понятно.

Я снова дал максимальное приближение и перевел камеры на ее лицо. Наверно она это почувствовала, потому что вдруг замерла и уставилась прямо на меня. У нее были тонкие брови, широкий носик и ослепительно зеленые глазищи. Я выехал из-за камней и подъехал к ручью. Нас теперь разделяло всего два-три метра. Девочка сидела неподвижно.

— Вакеф, в-ал'ана батуха', — старательно выговорил я в микрофон, включив динамик танкетки.

Девочка молча смотрела на меня, словно оцепенела. Я прямо чувствовал, как сейчас стучит ее сердце.

— Ты хочешь меня убить? — вдруг произнесла она на чистом английском.

— Н-нет... — выдавил я потрясенно, тоже на английском.

— Я просто стираю здесь белье, — сказала девочка.

— Я вижу...

Мы помолчали.

— Ты очень красиво поешь. Ты сама или тебя кто-то научил?

— Я училась в студии.

— У вас здесь разве бывают студии? — удивился я.

— Нет, — она покачала головой и вдруг улыбнулась. — Это было в Лондоне.

Я чувствовал, что совсем ничего не понимаю.

— Меня зовут Фарха, — сказала девочка. — А тебя как?

— Меня зовут Артур.

— Артур, — повторила девочка. — Красиво. А тебе сколько лет?

— Уже десять. А тебе?

— Мне тоже будет десять, — сказала она, — завтра.

Она нарочито медленно поднялась и вывалила белье из левого тазика обратно в правый. А затем выпрямилась и посмотрела на меня. У нее очень хорошо получалось скрывать испуг.

— Артур, можно я уйду? — спросила она тихо.

— Подожди! — закричал я. — Не уходи.

Девочка послушно села. Наступила тишина, и снова стало слышно, как трещат кузнечики. Затем вдруг ожил ИД на запястье, громко прозвенел и сообщил бесцветным голосом: «тетя Диана». Снова прозвенел, и опять: «тетя Диана». Я долго ждал, пока он успокоится, а он все не успокаивался.

— Тебе звонит тетя Диана, — сообщила девочка.

— Фарха, — позвал я. — Скажи, где твой ИД?

Она молча помотала головой.

— Ну, может, ты его оставила дома? — спросил я с надеждой. — Там, у себя, в Лондоне?

Она усмехнулась, снова помотала головой и вдруг посмотрела на меня с вызовом, сверкнув зелеными глазами:

— У меня нет ИД, потому что я верю в Аллаха!

— Подумаешь, — фыркнул я, — вот я тоже в Иисуса верю, но ИД ношу. Все носят ИД. Те, кто верят в Аллаха, тоже носят.

— А я не ношу.

— Почему?

— Потому что это противно воле Аллаха.

— Это тебе сам Аллах сказал? — усмехнулся я.

Она не ответила, только гневно сверкнула глазами.

— Дурочка ты какая-то, — пробурчал я. — Не носят ИД только бандиты.

— Ну, значит, я бандит.

— Значит, ты убила мою маму.

Девочка вздрогнула, и в глазах ее появился испуг — но уже совсем другой испуг. Я ждал, что она ответит. Она долго молчала.

— Зато вы убили моего отца и старших братьев, — произнесла Фарха.

Отчаянно застрекотали кузнечики.

— Это не я, — сказал я тихо.

— Я знаю, — ответила она, — ты наверно тогда был совсем маленьким.

— Послушай, Фарха! — крикнул я с отчаянием. — Да неужели ты не можешь зарегистрироваться и просто надеть себе на руку этот проклятый ИД?!

— Не могу, потому что он проклятый!

— Да хороший он! — закричал я. — И полезный!

— Чем полезный?

— Я бы тебе мог на него позвонить...

— Зачем? — удивилась Фарха.

— Ну, просто так... — Я смутился.

Мы снова помолчали.

— Я не хочу носить на руке смерть, — сказала Фарха.

— Смерть? — удивился я.

— А то ты не знаешь, что у него внутри иголка!

— Бред какой! — возмутился я. — Нет там никакой иголки!

— Ты его разбирал что ли? — усмехнулась Фарха.

— Его запрещено разбирать. Его и с руки-то снять нельзя!

— Вот потому и запрещено.

Я фыркнул — говорить с ней было совершенно невозможно.

— Дурочка ты. Зачем там иголка?

— А затем, чтобы тебя со спутника убить, если нужно.

— Да кому нужно тебя убивать?

— Вот тебе, например...

Я обиделся и замолчал.

— Артур! — позвала она.

— Чего тебе?

— Твои тебя сильно накажут, если ты меня отпустишь?

— Да никто и не узнает...

— Ну а чего ты тогда?..

Я молча кусал губу.

— Я не убивала твою маму, — напомнила Фарха. — Честно-честно! И никто из моей семьи не убивал. Мы уехали сюда из Лондона, чтобы хранить веру и не носить ИД. Я не знаю, кто убил твою маму. Я не хочу никого убивать, правда.

— Врешь ты, — сказал я, шмыгнув носом. — Вы всех хотите убить, кто не верит в Аллаха, потому что мы для вас — неверные.

— Вы первые начали! — крикнула она. — Вам только нефть нужна и разврат!

— Разврат — это что такое? — удивился я.

— Ну... Это когда тетки в телевизоре пляшут голые.

— Фи! — Я рассмеялся. — Вам с Аллахом жалко что ли? Какое ваше дело? Переключи на футбол или мультики. Убивать-то зачем?

— Это же ты меня приехал убивать, — напомнила Фарха.

— Проклятье! — взорвался я. — Ну а что нам с вами еще делать-то? Сидеть и ждать, пока вы нас всех перебьете, как вам приказала ваша гнусная религия?

Фарха вскочила.

— Не смей так говорить! Ты ничего не знаешь про ислам!

— Что вижу, то и говорю! — заорал я. — А ты думала, очередную бомбу взорвала — и эта бомба нам что-то хорошее про ваш ислам расскажет?

— Я не взрывала ничего!

— Ты или не ты — какая разница? Ваши! Спасибо вам, рекламщики ислама! Гнусная у вас религия! Гнусная-гнусная-гнусная!

— А у вас не гнусная? — возмутилась Фарха.

— У нас не гнусная, — объяснил я. — Потому что Иисус не велел никого убивать. Он прощал своих врагов, и сам на крест пошел. А людей учил любить и прощать!

— Так что ж вы не прощаете? — прищурилась Фарха.

Я даже захлебнулся от такой наглости.

— Да ты совсем обалдела? Вы нас будете убивать, а мы вас прощать?!

— Но вам же ваш Иисус велел? — возразила Фарха с усмешкой. — Это ж не я придумала. Если вы в него так верите, почему не слушаетесь? Значит, не верите в своего бога. А мы в своего — верим. А кому вы такие нужны? Аллаху вы не нужны, раз вы даже своего бога не слушаетесь.

От возмущения я снова потерял дар речи.

— Да вы хорошо устроились, я гляжу! Ваш Аллах велит всех нас убить...

— Неправда, — строго перебила Фарха.

— Правда! Нам на обороне рассказывали! У вас в Коране написано: «убивайте всех неверных, где встретите!»

Фарха топнула ногой:

— Нет такого в Коране! Там не так написано! Там написано: «сражайтесь на пути Аллаха с теми, кто сражается с вами, если они будут сражаться с вами, то убивайте их: таково воздаяние неверным». Вот вы и перестаньте сражаться!

— А почему это мы первые?! Не мы начали!

— Потому что ваш Иисус так говорит!

— Да с вами нельзя перестать сражаться! — закричал я. — Вы только обрадуетесь и всех перебьете! Вы же террористы, убийцы! Знаешь, что нам сержант Антон все время говорит на истории обороны? Что за всю историю человечества были три секты террористов-убийц! Были ассасины, которые всех резали на Востоке, были туги в Индии, которые всех душили, и еще были боксеры в Китае, которые всех били до смерти! И всех их в итоге победили, но только потому, что просто взяли и поубивали! Они так всех достали, что их просто пошли и убили! Всех подряд, каждого! Всю секту! Поняла? А иначе они бы до сих пор били, душили, и резали! И гордились! Вот и с вами будет то же самое! Вы — четвертые! Понятно тебе?

Фарха с вызовом смотрела прямо на меня и молчала.

Я тоже молчал.

— Ну и стреляй тогда! — сказала она. — Чего не стреляешь?

— Иисус не велит, — буркнул я.

— Тогда отпусти.

— А я тебя и не держу, — возмутился я. — Иди себе, мне не жалко! Только если ты думаешь, что ваши после этого прекратят людей убивать, то они не прекратят! Я тебя сто раз могу отпустить, а они все равно не прекратят!

— Я не убиваю людей, — вздохнула Фарха, собирая свои тазики, — сколько раз тебе повторять... А ты мне в спину не выстрелишь?

— Не выстрелю...

— Ну... тогда я пошла?

Она надела сандалии, закрыла один тазик другим, взяла под мышку, развернулась и медленно поплыла над каменной пустошью.

— Фарха! — окликнул я.

Она замерла и обернулась.

— Фарха, ты обиделась?

— Немножко, — ответила она, подумав. Подняла свободную руку и показала пальцами: — Вот столечко.

— А ты совсем уходишь или когда-нибудь придешь?

Фарха долго молчала.

— Когда-нибудь приду, — сказала она, наконец.

— Приходи завтра? — предложил я.

* * *

На уроке обороны сержант Антон читал нам тактику, но я не слушал его, а думал о своем. Сначала я думал о маме — до сих пор не получалось поверить, что ее больше нет. А наверно уже надо поверить. Мне казалось, что это какая-то шутка, или кино, или она просто уехала отдыхать, и скоро вернется, мы переедем опять в наш дом, и все снова станет, как прежде. Но в нашем доме уже давно жили чужие люди. Потом я немножко думал про Алису, и про Иисуса. А потом про Фарху.

— Артур! — послышался раздраженный голос сержанта Антона. — Встань и повтори, что я сейчас сказал?

Я встал и молча уставился в пол.

— Почему ты смотришь в окно, а не на доску? — допытывался сержант.

Он вроде с виду совсем не военный мужик, наш сержант Антон, говорят, был учителем истории раньше. Но иногда гораздо строже, чем Александр. А иногда, наоборот, мягче. Не поймешь его.

— Простите, товарищ сержант, я задумался, — буркнул я.

— Он задумался! — фыркнул сержант Антон. — Расскажи всему классу, о чем ты задумался! Подумаем вместе!

Я вспомнил, как дерзко Фарха вскидывала голову, и тоже поднял на него взгляд.

— Сержант Антон, а правду говорят, что у каждого ИД внутри иголка, чтобы убить человека со спутника?

Я, конечно, ожидал, что он растеряется, но чтобы настолько... Сержант Антон дернулся и отшатнулся, словно его ударили током. «Сейчас выгонит из класса» — мелькнуло у меня в голове.

— Бред какой! — возмутился он. — Кто это говорит?

Я опустил взгляд.

— Кто тебе это сказал? — допытывался сержант Антон.

— В интернете прочел, — буркнул я.

— Принесешь мне ссылку, где ты это прочел.

Я снова поднял на него взгляд.

— Но это правда, сержант Антон?

Он прошел через весь класс и встал надо мной.

— Я слышал такие слухи, — произнес он.

— Но это правда?! — крикнул я. — Это правда или нет?! Вы можете ответить честно, сержант Антон?!

Класс затаил дыхание. Сержант Антон вздохнул.

— Я могу тебе ответить честно, Артур, — произнес сержант тихо, серьезно и даже немного печально. — Но, боюсь, тебя мой ответ не устроит.

— А вы скажите правду! — попросил я.

— Хорошо, — кивнул сержант Антон, — скажу: я не знаю.

— Как это? — удивился я. — И сержант Александр тоже не знает?

— Никто не знает. А теперь спроси меня, что я на этот счет думаю.

Я посмотрел ему в глаза.

— Что вы на это счет думаете, сержант Антон?

— Я думаю, Артур, что даже если бы это было так, то это правильно. Потому что всех бандитов надо выслеживать и уничтожать. И когда на планете не останется ни одного человека без ИД, тогда теракты прекратятся.

— Почему они прекратятся? — спросил я. — Разве у нас в городе бомбы закладывают люди без ИД? У нас же всюду турникеты со сканерами.

— Потому, — объяснил сержант, — что по ИД можно точно выследить, кто где был, кто куда ездил, кто с кем встречался и где стоял. И наказать его.

— А если он сам взорвался?

— Тогда наказать его друзей и родственников.

Я открыл рот и снова закрыл.

— Что, наказать невиновных? Разве так можно?

Сержант Антон печально усмехнулся.

— Так устроена жизнь, Артур. Она почему-то всегда наказывает невиновных. Невиновные всегда искупают чужие грехи, как это делал Иисус.

— Но так же нельзя!

— А как можно? — спросил он. — Как, Артур? Предложи! Как нам остановить террористов? Уговаривать их? Прощать? Терпеть? Обращать в христианство? А может, всем нам принять ислам, раз уж они так просят? Так они не прекратят, Артур! Они между собой дерутся еще злее, чем с нами. У тебя есть другие предложения? Другой способ? Предложи! Расскажи всему классу, расскажи правительству, расскажи всему миру! Мы все тебя слушаем!

— Я не знаю, сержант Антон...

— Никто не знает, — повторил сержант Антон. — Никто не знает.

Класс молчал.

— Садись, Артур, — сказал он мне, и зашагал вдоль парт. — За всю историю человечеству трижды пришлось бороться с мощными сектами террористов. И всякий раз оказывалось, что победить их можно лишь поголовным уничтожением. В одиннадцатом веке убийцы из секты исмаилитов-ассасинов Хасана ибн Саббаха держали в страхе всю Персию, Сирию, Ливан и соседние страны...

* * *

На переменке Алиса поманила меня пальцем и отозвала в сторону.

— Артурчик, — сказала она, — а давай сегодня прогуляем патруль? Все прогуливают, я узнавала.

— Зачем? — удивился я.

— Так мы пойдем в парке погуляем! — Алиса заговорщицки подмигнула. — Поедим мороженого!

Я поморщился и оглянулся — вроде на нас никто не смотрел.

— Мне в парк нельзя, — объяснил я. — Тетя Диана не пускает.

— А мы ей скажем, что ты пошел ко мне делать уроки.

Я помотал головой и буркнул:

— Что ж, я ей врать буду?

— А ты типа никогда не врешь! — задрала нос Алиса.

— Типа не вру, — обиделся я.

— Тогда пошли ко мне делать уроки.

— Не, — я помотал головой, — мне в патруль надо.

— Ну не хочешь, как хочешь, — вскинулась Алиса, отвернулась и шмыгнула носом. — Иди в свой патруль, если он тебе важнее! Первый раз в жизни тебя как человека попросила! А он один раз прогулять не может! Сержанта боится! Ай-я-яй, маленький мальчик!

— Да не боюсь я никакого сержанта! — обиделся я. — Вот пойду и мультики смотреть буду! А идти никуда не могу — тетя Диана так за меня боится...

— Пусть она отвезет тебя ко мне делать уроки! Хочешь, я ее попрошу? — Алиса заглянула мне в глаза.

— Нет, — сказал я. — Не хочу.

— Все с тобой ясно, — выдавила Алиса сквозь слезы, — А я-то думала, ты мне друг. Иди, смотри свои дебильные мультики со своей дебильной тетей!

Она развернулась и пошла прочь.

* * *

Никаких цветов здесь не росло, а вот колоски, если присмотреться, оказались разных видов. Рвать их манипуляторами было сложно — выскальзывали. Но я приноровился: хватал клешнями за стебелек — одна клешня повыше, другая пониже — и мочалил соломинку туда-сюда, пока она не разрывалась. Я понимал, что скорее всего Фарха не придет, но пусть найдет букет на берегу. Он получился уже довольно толстым — такой желтый веник из сухостоя. По крайней мере, сразу видно, что это букет.

Фарха пришла.

Она появилась из-за груды камней со своими тазиками и направилась к ручью. А, увидев меня, помахала рукой и даже чуть пробежала вприпрыжку.

— Салям! — крикнул я, подняв свой букет обоими манипуляторами как можно выше. — С днем рождения!

— Хай! — крикнула Фарха. — Это мне?

— Ага! — ответил я гордо. — Это тебе букет! Цветов у вас тут не растет, но я собрал, что было.

— Спасибо! — удивилась Фарха. — Классный букетик! Мне еще никто не дарил цветов. Ты первый... танк! — она захихикала.

Я покружил по берегу.

— Как тебе его передать? — спросил я. — Ты ручей перейдешь или мне перейти? Эта штука умеет ходить и под водой, и через огонь. Но букет намокнет.

— Я к тебе боюсь, — кокетливо сказала Фарха. — Вдруг ты стрелять будешь?

— Ни за что не буду, — пообещал я.

— Тогда отвернись.

— Зачем? — удивился я.

— Я приподниму платье, чтоб не замочить, и перейду на твой берег.

— Хорошо! — Я резво провел джойстиком, разворачивая корпус.

Послышался плеск. Я рассеянно смотрел вперед и думал о том, как Фарха сейчас переходит ручеек. Потом она похлопала ладошкой по корпусу:

— Эй, в танке!

Я развернулся. Она села рядом и взяла пучок колосков.

— Слушай, а не боишься, что твои тебя накажут? — прищурилась она.

— Да что они мне сделают! — фыркнул я.

Фарха вздохнула.

— Везет тебе, — сказала она. — А меня дядя зарежет, если узнает...

— Как зарежет? — насторожился я. — О чем узнает?

— Ну... — она замялась. — Что с тобой встречаюсь. Я ведь должна была им рассказать...

— Что рассказать?

— А то ты не знаешь... — она посмотрела в мои камеры чистыми зелеными глазами. — Рассказать, что у ручья танкетку видела. Чтобы они дождались, пока ты на стоянку встанешь, и камнями забили...

Я молчал.

— Не обижайся! — попросила Фарха и погладила танкетку по корпусу. — Ведь я про тебя не рассказала.

— Вот уж спасибо... — пробормотал я. — Ну, расскажи им, если хочешь...

— Не хочу, — она помотала головой. — Расскажи лучше о себе.

Я растерялся.

— А что рассказывать?

— Ну, как ты выглядишь? Где живешь? Бывал ли в Лондоне?

— Не, в Лондоне не был. А как выгляжу... У тебя здесь интернета нет, чтобы фотку прислать?

Она показала пальцами:

— Вот столечко — у мамы. Но прислать фотку все равно нельзя — если кто-то из дядиной семьи найдет, я даже не знаю, что будет...

Я поморщился.

— Какой вредный у тебя дядя.

— Он не вредный, — возразила Фарха, — просто очень строгий. Понимаешь, он пастух. И отец его был пастух. И в Лондоне не жил никогда... Когда убили отца и братьев, мы с мамой переехали к нему. Он строгий, но я люблю его, — добавила она. — К тому же, у него неприятности сейчас. Танкетки стали ходить в округе, и он боится выходить на пастбище — только по ночам, когда танкетки спят. А тут еще какая-то танкетка повадилась овец убивать...

— Это не я! — сказал я быстро.

— Да я знаю, — отмахнулась Фарха. — Это же за перевалом, на пастбищах. А ваших тут вообще много?

— Не. Я еще никого здесь не встретил. Ну, кроме тебя.

Мы помолчали.

— Знаешь, — сказала Фарха, — а вот я наверно смогу тебе прислать открытку, когда буду в поселке. Только бумажную, как в старину.

— Круто! — обрадовался я. — У тебя есть, чем записать адрес?

Фарха кивнула, полезла за пазуху и достала небольшой кожаный кошелек, висевший на шее на шнурке. Оттуда появился маленький блокнот и карандаш. Замелькали странички...

— Ух ты! — удивился я. — Ты еще и рисуешь?

— Немножко... — смутилась Фарха.

— Покажи! — попросил я.

Она полистала блокнот перед объективами камер. Рисунки были совсем беглые, но уверенные и очень живые: горы, овцы, хижины, деревья, белье на растянутых веревках.

— Это дом, где мы живем, — объяснила она, а затем открыла чистый листок.

— Пиши, — скомандовал я. — Один-семь-два-... — я тщательно продиктовал индекс. — Новый Шахтур, седьмой район, Вторая парковая, дом шестьдесят два, Артур Галик.

— Я через неделю в поселке буду и зайду на почту, — пообещала Фарха, убирая блокнот в кошелечек и пряча его за пазуху. — А жаль, что ты мне не сможешь прислать фотографию.

Мне вдруг пришла в голову идея:

— Слушай, а если ты скажешь дяде, что я тоже верую в Аллаха?

Фарха засмеялась.

— Дурачок ты. Пойди расскажи моему дяде, что ты веруешь в Аллаха и при этом фотографируешься.

— А что, вам Аллах еще и фотографироваться запрещает?! — изумился я.

Фарха пожала плечами.

— Кому как. Дядя считает, что запрещает. — Она вдруг внимательно посмотрела на меня. — Слушай, а ты правда, что ли, веруешь в Аллаха?

— Нет, но...

— Но ты хотел бы поверить? Это просто! Достаточно трижды произнести...

— Нет, Фарха, спасибо. Я в Иисуса верю.

Фарха огорчилась и поджала губы.

— Но это же выдумки. Был только пророк Иса. А бога Иисуса — нету такого.

— Почему это нету? — обиделся я.

— Потому что нет бога, кроме Аллаха, — объяснила Фарха.

Я засмеялся.

— Это он тебе сам сказал?

— Это в Коране написано.

— А Библию ты читать не пробовала?

— Зачем? — удивилась Фарха. — Есть Аллах, он меня хранит, я это чувствую.

Мне стало обидно.

— Нет никакого Аллаха! Его твой дядя пастух придумал! Ты попробуй почувствовать Иисуса, вот он тебя точно любит! Потому что он вообще всех любит! Он не злой.

— Это тебе Иисус сказал? — усмехнулась Фарха.

— Это я сам чувствую! — обиделся я. — Иисус меня хранит всю жизнь!

— Как он тебя хранит? — поинтересовалась Фарха.

— Как... — растерялся я. — Как всех. А как тебя твой Аллах хранит?

Фарха стала очень серьезной.

— Аллах меня хранит каждый день. Вот вчера, например, он меня спас от смерти.

— Это как? — удивился я.

— Ну, когда ты выполз, я обратилась к Аллаху. И ты в меня не стал стрелять.

Я надул щеки от возмущения, а затем специально всплеснул манипуляторами, чтобы она видела.

— Не, ну нормально?! — фыркнул я. — Стрелять не стал — я; велел мне не стрелять — Иисус; а молодец все равно выходит — Аллах? Чего у тебя в голове вообще творится? Тебе ведь уже целых десять лет, не девочка!

Фарха обиделась не на шутку.

— Балда, нет никакого Иисуса! — Она вскочила и топнула ножкой. — Нет, и не было! Нет бога, кроме Аллаха!

— Тьфу, — сказал я.

— Весь день рождения испортил... — Фарха села рядом, надулась и отвернулась.

Мы помолчали.

— Ладно, — сказал я примирительно, — извини. Давай знаешь, как поступим?

— Как? — насторожилась Фарха.

— Пусть тебя и дальше хранит Аллах, если вдруг он существует. А меня сохранит Иисус.

— Если он существует, — уточнила Фарха.

— Ну да, — кивнул я. — А мы с тобой будем просто дружить. А когда вырастем, поедем в Лондон, возьмемся за руки и будем гулять по парку.

Фарха просияла.

— Давай! — кивнула она.

Я вдруг неожиданно для себя протянул манипулятор и бережно взял ее за руку. Она не отдернула ладонь. Так мы сидели наверно очень долго — перед нами журчал ручей, вокруг пели кузнечики. А потом Фарха вздохнула.

— Мне пора, — сказала она и погладила танкетку по корпусу.

Я этого не чувствовал, просто шелест был в наушниках от ее ладони.

— Пока! — вздохнул я. — До завтра?

— До завтра, — кивнула она, поднялась и взяла в руки букетик. — Отвернись, я пойду через ручей...

Я проворно развернулся на гусеницах, готовясь услышать, как Фарха за спиной будет шлепать по воде, но вдруг остолбенел: прямо передо мной в камнях пряталась грязно-белая танкетка.

— Что, посмотрел мультики с нелюдями? — раздался голос Алисы, искаженный не то злобой, не то динамиком. — Теперь смотри последнюю серию!

Прежде, чем я успел что-то сделать, пушка на ее танкетке дрогнула и послышался хлопок — один, другой, третий, четвертый... Тихо вскрикнула Фарха, застонала, а затем послышался тяжелый всплеск.

Я рванулся вперед, понимая, что уже поздно, врезался в танкетку всем корпусом и ввел на панели код самоподрыва.

* * *

Прошел месяц. С тетей Дианой и дядей Олегом мы ездили в районный штаб. Помню, у входа цвела сирень и толпился народ — военные с разноцветными нашивками курили, встав в кружок, армейцы-призывники сидели на чемоданчиках, ожидая чего-то. А вот разговор с комендантом не запомнился совсем.

Потом ко мне домой каждый день ходила психолог Элена. Она говорила глупости, показывала дурацкие картинки и заставляла сочинять по ним сказки.

Потом я снова начал ходить в школу. В патруль меня пока посылать не стали.

Однажды мы с тетей Дианой, вернувшись из школы, поставили машину в гараж, дошли до дома и стояли на крыльце. Тетя Диана ковыряла ключом в замке, а я разглядывал каменные плитки под ногами, задумчиво помахивая портфелем. По улице проехал мотоцикл и мягко притормозил напротив. Я поднял голову.

— Простите, пожалуйста! — глухо спросил мотоциклист из-под шлема. — Не подскажете, Вторая парковая, дом шестьдесят два?

— Это здесь, — ответил я.

— А ты, наверно, Артур Галик? — спросил мотоциклист.

— Да.

— А вы кто? — тревожно обернулась тетя Диана, хватая меня за руку.

Вместо ответа мотоциклист нагнулся, и вдруг в руках у него появилась небольшая коробка, перевязанная темным скотчем. Но я смотрел не на коробку, а на руки мотоциклиста — ни на правой, ни на левой не было ИД.

— Это тебе от Фархи! — крикнул он с ликующей яростью, швырнул коробку прямо нам под ноги, а его мотоцикл взревел и рванулся прочь, стараясь оказаться от этого места как можно дальше, пока длится эта навечно замершая секунда.

Май-июль 2011

© автор — Леонид Каганов, 2010

МАГИЯ

Упавшая вышка электропередач лежала поперек шоссе, заросшего сизым северным мхом. Пришлось лезть через перекрестья ржавых балок. Но почти сразу дорога стала шире. Справа и слева начали попадаться черные скелеты выгоревших дач. Наконец у обочины замаячила монументальная бетонная конструкция, наверху которой все так же стоял чугунный танк времен второй мировой, а внутри на прутьях толстой арматуры были распяты буквы из бетона, такого же седого и пыльного, как борода путника, остановившегося у этого постамента: «МИРНЫЙ». Путник обошел бетонную конструкцию по кругу — хулиганская надпись маркером на задней стороне монумента, что он видел здесь много лет назад, еще виднелась на бетоне, только стерлась от времени. Теперь разобрать можно было лишь отдельные слова: «Две части пластилина... раскатать в плоский блин... не менее локтя... водительского удостоверения... латинскими, крупными... оставить лучи пустыми... параллельно небесам... безопасное расстояние... Энди Патрик».

Вскоре вдоль дороги потянулись мусорные кучи и ржавые остовы перевернутых автомобилей, а затем измученный асфальт уперся в городские ворота старого военного образца — стальные, с выцветшими красными звездами на створках. Видно, уже потом строили вместе с забором, наспех.

Ворота были заперты. Шума над городом не висело, но город точно был обитаем. Путник прислушался: где-то клокотали куры, где-то плескался рукомойник, а вдали слышался приглушенный гомон, какой бывает на базарной площади. Поправив намордник на лице, путник постучал в ворота рукоятью посоха — звук гулко раскатился по железу, но ничего не произошло. Он постучал снова. Тогда что-то заворочалось, скрипнула дверь, раздались шаги, и в створке ворот повернулась железная заглушка, приоткрыв круглую дырку размером с кулак — то ли глазок, то ли бойницу.

— Что за добрый человек идет? — раздался недовольный голос, молодой и хрипловатый.

— Я странник, иду дальше на север, — размеренно и привычно заговорил путник, — мне нужен ночлег и еда. Знаю водопроводное дело, столярное и электрику, могу копать огороды...

— Электричества у нас в городе нету, — с ленцой пробасил охранник, — а беглых и бродяг мы селить не любим.

— Я был в вашем городе пять лет назад, помогал чинить дизель.

— Значит, плохо помогал, дизель уже давно не работает. Так что вали прочь, добрый человек, может ты разбойник или колдун.

— Много кто чинил наш дизель, только соляры нет... — проворчал другой голос, дребезжащий и старческий. — Отойди-ка в сторону, Дозорный, дай гляну, кто там...

В стальной дырке мелькнула седая бровь, а затем появился изучающий глаз. Подслеповато щурясь, он осмотрел лицо путника, завязанное серой мешковиной до самых глаз, такой же серый плащ, посох, бороду и широкополую шляпу. Затем внимательно оглядел пустую дорогу и убедился, что путник один, и рядом никто не прячется.

— Откуда идешь-то, добрый человек? — спросил он.

— Из Москвы.

— Ого, — уважительно вздохнули за воротами. — И как там, в Москве?

— Плохо. — Путник пожал плечами.

— А звать-то тебя как? — спросил из-за ворот молодой.

— Не паясничай! — сурово одернул молодого старик.

Путник усмехнулся:

— Разве я обидел вас чем-то, добрые люди, или сделал что-то плохое, такие вопросы мне задавать? Пришел с миром и уйду дальше на север.

— Ладони покажи, — потребовал молодой, заглядывая в дырку.

Путник усмехнулся и продемонстрировал левую ладонь. Переложил посох и показал правую.

— Вроде бы чистые, — подтвердил молодой, — хотя, стой-ка... А ну, покажи ладонь ребром! Вон там у тебя сажа!

Старик за воротами охнул. Путник удивленно осмотрел свою руку, а затем повернул ее ребром к глазку.

— Не сажа, а ржавчина, — объяснил он. — Там вышка поперек дороги повалена, видать, схватился, пока перелезал.

— Поднеси руку, я понюхаю! — потребовал старик.

Железный глазок заслонила маска из черной ткани, посередине которой вздымался и сопел бугор. Путник поднес руку вплотную. Бугор долго ворочался в глазке и сопел. Что он там сумеет унюхать через свою маску, оставалось неясным, но путник был совершенно спокоен за свои ладони. Наконец за дверью послышался скрежет засова.

— Ладно, — просипел старик, — заходи, вещи показывай.

Левая створка ворот приоткрылась, за ней стояли двое. Оба были одеты в бесформенные плащи из камуфляжного брезента, а лица их были замотаны до самых глаз черной тканью. Путнику показалось, что левый глаз у молодого слегка припух и отдавал желтизной. Голова у молодого была по-мальчишески выбрита, а у старика торчали во все стороны жидкие клоки седых волос. У каждого за поясом висел топор.

— Называй меня Сторожем, — представился старик и кивнул на молодого: а моего помощника — Дозорным. Теперь расскажи толком, кто такой, сколько лет, куда идешь, и что тебе здесь надо. Да смотри, не соври!

— Люди зовут меня Погодник, — представился путник. — Мне пятьдесят четыре года. До магии я работал инженером на погодных станциях.

— Погоду предсказывать умеешь? — заинтересовался Дозорный, шмыгнув носом.

— Так, в общих чертах. Станций-то уже нет, техника не работает.

— И что там у нас с погодой, в общих чертах? — передразнил Дозорный.

— Похолодание будет скоро, дожди, осень.

— Так и я могу, — хмыкнул молодой.

— Ладно, продолжай, — кивнул Сторож.

— Странствую с самого начала магии, ищу друзей и родных, останавливаюсь в городах и поселках, иду дальше. Дошел до Москвы, бывал даже в Европе, теперь иду обратно на север. Если найдется для меня в вашем городе работа — хотел бы остаться на пару дней, а там двинуться дальше к северу.

— Художник нам нужен, — продребезжал Сторож и быстро глянул Погоднику в глаза. — Рисовать-лепить умеешь? Отвечай быстро!

— Нет, — покачал головой Погодник, усмехнувшись. — Таких талантов, слава богу, у меня нет.

— Все так говорят, — цыкнул зубом Дозорный и сплюнул себе под ноги. — Выкладывай, что несешь в котомке.

Погодник перевел взгляд на старика. Сторож кивнул:

— Показывай, показывай. Времена сейчас дурные настали, может, у тебя там пластилина полный мешок...

Оба охранника как по команде положили руки на рукояти топоров и отступили на шаг.

Погодник не стал спорить — пожал плечами, положил посох, снял с плеча котомку, поставил ее на асфальт, сел рядом и принялся раскладывать свои пожитки: фляжка, целлофановый мешок с сухарями, старая зубная щетка, свитер, кожаная планшетка, компас, аптечка с бинтами и пузырьком йода, набор гаечных ключей, стамеска и моток изоленты.

— Все? — спросил Сторож. — А там на дне что за штука?

Погодник чуть помедлил, а затем вытащил сверток и развернул. В мешковине лежал бережно завернутый маленький ноутбук с самодельной педальной зарядкой.

— Ого! — присвистнул Дозорный. — А это тебе зачем? Он что, еще работает?

— В сухую погоду работает, — ответил путник. — Карты у меня в нем, книги да старые письма родных. Привык с собой носить ноутбук, инженером я был раньше.

— С роскошью живешь, — пробормотал Старик осуждающе. — Не каждый бы согласился такую вещь иметь при себе.

— Игрушки есть? — жадно спросил молодой. — А фотографии? Ну-ка включи!

— Игрушек не имею, а уж фотографий тем более, — сухо ответил Погодник. — А чтобы включить его, придется полдня педали крутить. Если согласен — включу.

Дозорный тут же потерял к штуке интерес.

— Выкинул бы ты это барахло, добрый человек, — посоветовал старик, зевая. — Кончилось время инженеров.

Погодник молчал.

— А что в планшете? — вдруг спросил молодой, ткнув пальцем в кожаную папочку.

Погодник поднял на него взгляд:

— Маловато там места, чтоб пластилин хранить. Всего лишь мои бумаги.

— Покажи! — потребовал Дозорный.

— Может, тебе еще мое лицо показать? — спокойно ответил Погодник.

— Будет надо — и лицо покажешь, — кивнул Дозорный и крепче взялся за ручку топора.

Погодник перевел взгляд на Сторожа. Старик сурово кивнул:

— Покажи, если хочешь войти в город.

— Хорошо, — усмехнулся Погодник, — как скажете...

Он поднял кожаную планшетку и расстегнул. Сторож и Дозорный тревожно замерли. Погодник распахнул папку, и оба разом отпрянули назад, словно увидели змею.

— Черт! — воскликнул Дозорный. — Это ж листы из паспорта! Алексей Петров, город Москва, вроде и глаза на фотографии похожи, беловатые... Да и год рождения, — Дозорный задумался, прикидывая, — вроде его. Только номер паспорта срезан.

— А ну, тихо! — шикнул на него Сторож. — Такие вещи вслух не произносят!

— Он же сам нам показал! — возразил Дозорный.

— Вы велели — я и показал. — Погодник захлопнул папку. — Я ж объяснил, что там мои документы, а вы все равно велели показать. Теперь если со мной чего случится, на вас вина.

— Черт, — выдохнул старик. — Ты-то сказал, там бумаги, мы думали, там просто какие-то твои бумаги...

— А на что вам чужие бумаги? — спросил Погодник.

— Ну... мало ли, — старик, казалось, был растерян, — может, у тебя там обряд записан?

— Можно подумать, есть люди, которые не знают обряд наизусть, — усмехнулся Погодник. — Он у вас даже на постаменте при въезде в город написан.

Сторож и Дозорный переглянулись — видно, знали об этом.

— Сам-то много народа наобрядовал? — спросил Дозорный строго.

Погодник решительно помотал головой:

— Никогда таким не занимался.

— Все так говорят, — Дозорный погрозил кулаком, — Смотри у нас, Алексей Петров...

— Заткнись, дурень! — шикнул на него старик и кивнул Погоднику: — А ты никому больше свою папку не показывай, не все в мире добрые люди, сам понимать должен, раз до седин дожил... — Он кашлянул и продолжил ворчливо: — Ладно, добро пожаловать в город. Был, говоришь, у нас? Порядки наши знаешь? Лица своего не открывать, за чужими лицами не подглядывать, имен не выспрашивать, фотографий и рисунков не хранить, если заметят, как чего-то лепишь из глины, теста или земли — за все это у нас полагается смерть через раскрытие лица. Понятно?

— Что ж тут непонятного, — кивнул Погодник. — это уж как везде. А подскажи-ка лучше, добрый человек, где найти работу и ночлег?

— Ну, это твое дело, — отмахнулся старик, — пройдись по домам, постучись, может, где найдешь. Только сейчас все на площади.

— Случилось у вас чего-то? — догадался путник.

— Случилось, — сквозь зубы сплюнул молодой. — Обрядовальщицу поймали.

* * *

Городская площадь оказалась наполнена людьми, но было их тут немного — количество горожан сильно поуменьшилось за те годы, что он здесь не был. Одеты все были одинаково: в старые, с показными заплатами куртки серых неброских оттенков, в мешковатые штаны, делавшие фигуры некрасивыми. Лица замотаны неизменными повязками до самых глаз. В некоторых городах носили серые намордники, в некоторых из мешковины, здесь же повязки были у всех черными, и Погодник со своим серым намордником выглядел чужим — на него бросали настороженные взгляды.

Посередине площади высилось пятиэтажное здание, хранившее следы былой администраторской строгости — видно, тут до магии располагалась городская мэрия или суд. Теперь здание стояло нежилым — окна зияли черными зубьями битых стеклопакетов, крыльцо с облупленными колоннами было завалено мусором. Кто же из горожан рискнет поселиться в таком видном здании, показав тем самым свои амбиции и любовь к роскоши? Стены над окнами последних этажей левого крыла были закопченными — здесь сжигали городские документы в первые месяцы магии.

Толпа еще шумела, но потихоньку расходилась по домам. Погодник осторожно пробился поближе и, привстав на цыпочки, заглянул поверх голов.

В центре площади стоял бетонный столб — бывший фонарный, а к нему старыми цепями была привязана женщина. Намордника не было — лицо ее было совершенно открыто, а коротко стриженые русые волосы лишь подчеркивали его красоту. Погоднику это лицо показалось необычайно красивым, но возможно потому, что он уже много лет не видел открытых человеческих лиц. На груди у женщины висела большая картонка с надписью «ANTONINA SAVINA, MIRNYI», а ниже русскими буквами с пятью восклицательными знаками «обрядовала!!!!!». А затем Погодник заметил маленькую девочку лет шести — она сидела на земле в двух шагах от столба, закрыв лицо руками, и тихо плакала.

— Тесто я месила, люди добрые, — повторяла женщина усталым и безнадежным голосом, — не было там золы, не было, и быть не могло... Может, подгорело чего-то снизу, но обычное тесто было, обычное, как у всех, как у вас...

— А кто Мельника убил? — крикнули из толпы.

— Не знаю, люди добрые, — безнадежно откликнулась женщина, не поднимая глаз, — тесто я месила, не было в нем золы, не могло быть... Может, из печи что насыпалось, крошки какие, но золы не было... — она на миг запнулась, обвела глазами толпу и произнесла: — Позаботьтесь о Зайке, люди добрые... Позаботьтесь, Христом богом молю...

— А Мельника зачем убила? — снова крикнули из толпы. — А сына Кирпичницы?

— Не я это, не я... Тесто я месила простое, не было в нем...

Закончить она не успела: хлестнул оглушительный разряд, тело женщины вмиг окуталось синим пламенем, а когда пламя рассеялось, на цепях висел обугленный скелет, и от него вверх, в небо, поднимался клубами белый пар. В воздухе едко пахло озоном, паленым волосом и чем-то кислым, чем пахнет всегда, когда срабатывает обряд.

— Ну вот и все, — вздохнул кто-то в наступившей тишине. — Отмучилась.

— Упокой господи душу! — охнула какая-то старуха и с поклоном перекрестилась.

Толпа принялась расходиться.

И тут девочка, сидевшая в пыли, дико закричала.

* * *

Погодник порылся на дне мешка с сухарями и нашел там еще один большой кусок шоколадки и несколько мелких шоколадных крошек.

— Кушай, кушай, — приговаривал он, глядя, как девчушка жадно просовывает кусочки шоколадки в рот под намордник. — Кушай. Сколько тебе лет-то, Зайка?

— Шесть сегодня... — всхлипнула девчушка, — Мама пирожок мне хотела на день рождения испечь, не было там золы... А они вбежали...

— Не было золы, не было, — поспешно согласился Погодник. — Мы же договорились больше о маме не говорить, чтоб она не расстраивалась на небесах, слыша, как ты плачешь. Верно?

Зайка шмыгнула носом и кивнула.

— А что ж, у тебя родни совсем нет в городе? — задумчиво спросил Погодник.

Она помотала головой.

— А дом-то есть? К дому тебя проводить?

Она снова помотала головой.

— Ну... придумаем чего-нибудь. А не знаешь ли, есть у вас городе работа? Огород там вскопать, курятник поставить...

Зайка помотала головой в третий раз.

— Ладно, — Погодник решительно встал. — Пойдешь со мной, покажешь город?

Зайка кивнула.

Они долго ходили — прошли по центральным улицам среди нежилых домов, мимо сквера, где вместо тополей, давно порубленных на дрова, торчали гнилые пеньки, а бетонная чаша фонтана была завалена мусором. Но вскоре начались одноэтажные избы и потянулись огороды. Здесь уже теплилась жизнь — окна в домах закрыты занавесками, за заборами лаяли собаки, копались в грязи куры, сушилось на веревках тряпье. Навстречу шла бабка, с натугой катя по улице тележку, сделанную из старых велосипедных колес. На тележке стояли пластиковые ведра, в них плескалась колодезная вода. Бабке было тяжело — она поминутно останавливалась и принималась обмахивать лицо рукой, намордника, впрочем, не снимая.

— Помочь ли вам, добрая женщина? — обратился к ней Погодник. — Могу таскать воду, чинить колонку, копать огород, рубить дрова.

— Это еще зачем, помочь? — насторожилась бабка.

— Я проездом в вашем городе, иду дальше на север, — терпеливо объяснил путник. — Ищу работу за еду и ночлег, зовут меня Погодник, потому что до магии работал инженером на погодной станции.

Бабка задумалась, а Погодник тем временем вежливо взял ручки тележки и неспешно покатил вперед. Зайка шла рядом.

— Мне бы конечно работник нужен, — размышляла бабка вслух, — да вдруг соседи позавидуют, что живу зажиточно?

— А вы им объясните, — терпеливо растолковывал Погодник, — что приютили на ночлег доброго проезжего человека и девочку-сироту. А проезжий за это помог вам по хозяйству. В чем же тут повод для зависти?

— Ну ладно, — решилась наконец бабка, косясь на девочку. — А надолго ли в наш город?

— Денька на три, — объяснил Погодник. — Отдохну, еды с собой возьму, и дальше пойду своей дорогой.

— Далеко пойдешь?

— Да уж совсем близко. Километров пятьдесят.

— А ведьмину дочку мне кинуть собрался? — насторожилась бабка.

Бабка была права, но ответить Погодник не успел — Зайка вдруг сказала:

— Я с ним пойду.

Бабка удовлетворенно кивнула и задумалась:

— А разве ж на севере еще кто-то живет? Там же море и тайга.

— Я жил, — ответил Погодник. — Там станция у моря, на которой я инженером работал до магии.

— А чего ж ты ушел оттуда? — заинтересовалась бабка.

— Так... Ходил человека одного искать.

— Нашел?

— Нашел, — ответил Погодник. — Нашел.

Бабка оглядела его с опаской с ног до головы и больше вопросов задавать не стала.

Сперва бабка попросила Погодника нарубить дров, затем довольно щедро накормила его и Зайку горячей картофельной похлебкой с лепешками, а после велела копать яму под новый нужник. Зайке старуха дала гребень и поручила вычесать обеих своих коз от репьев. Коз девочка не боялась — видно, привыкла обращаться с ними в городке. От репьев вычесала, а больше ей работы не нашлось, поэтому она пришла к Погоднику, молча села на землю и снова тихо заплакала, обхватив руками коленки.

— Ну-ка, — с наигранным энтузиазмом предложил Погодник, — а давай-ка лучше с тобой поиграем... э-э-э... а вот в города! Помнишь, как играют в города?

— Не... — покачала головой девочка.

— Я тоже не очень помню. Но мы попробуем. Вот смотри, я загадаю город, а ты назови город на ту же самую букву. Вот я загадал, слушай: Москва... Это на какую букву? На букву «м». Ты знаешь какой-нибудь город на букву «м»?

— Не...

— Ну а ваш город как называется?

— Мирный.

— Вот! А говорила, не знаешь. А вот смотри, я еще загадал: Плесецк. Это теперь на букву «п». Знаешь какой-нибудь город на букву «п»?

— Не...

— Хорошо, давай тогда ты мне загадай какой-нибудь город.

Девочка задумалась.

— Мирный, — сказала она наконец.

— А ты в других городах была?

— Не... — покачала головой девочка.

— Ну... — Погодник с досадой воткнул лопату в неподатливую глину. — А есть у тебя любимый стишок или песенка?

— Не, — ответила девочка.

— А читать-писать ты умеешь?

Девочка замерла и молча уставилась на него испуганными глазами, влажно блестевшими над черным намордником.

— Я не здешний, обычаев местных не знаю, — быстро проговорил Погодник. — Если что-то не то спросил — извини, не со зла.

Девочка воровато оглянулась — бабка гремела кастрюлями в доме, больше поблизости никого не было.

— Меня мама научила буквам, — шепотом сказала Зайка. — Но только правильным буквам, нашим, русским.

— У вас в городе детям запрещают грамоту учить? — удивился Погодник.

— Мама не велела никому рассказывать.

— Считаем, что ты мне не рассказывала, — подмигнул Погодник. — Ладно, давай-ка лучше ты у меня что-нибудь спроси. Я человек бывалый, в разных местах бывал, по разным лесам ходил, разных зверей видел...

— Что надо написать, чтоб убило того, кто убил мою маму?

— Что? — Погодник от растерянности отпустил лопату и выпрямился.

— Что надо написать, чтоб убило того, кто убил мою маму? — упрямо повторила девочка.

Погодник выбрался из ямы и сел рядом с ней на корточки.

— Убивать людей нельзя, — сказал он, заглядывая ей в глаза. — Это очень плохо, это хуже всего в мире. Ты обрядовала хоть раз?

— Нет, — покачала головой девочка и зачем-то добавила: — И мама моя не обрядовала.

— Вот и не надо.

— Как узнать, кто убил мою маму? — снова спросила девочка.

Погодник вздохнул.

— Этого никак не узнать, — объяснил он. — Вспомнили и написали ее имя, открыли лицо — и кто-то из города выполнил обряд, но кто — мы никогда не узнаем. Это мог быть любой человек. Когда мы с тобой уйдем из этого города, и ты больше никогда не встретишь этого человека, а его накажет бог. Понимаешь?

Зайка снова покачала головой.

— Он убил мою маму, — повторила она. — Я хочу его убить.

Погодник вздохнул и долго молчал.

— Посмотри, — начал он, обводя рукой покосившиеся заборы и лоскуты рваного белья на веревках. — Тебе всего шесть лет, ты родилась уже после магии. А ведь не всегда было так! Когда-то, до магии, люди много работали, у них были красивые дома, в домах днем и ночью горел свет, у них были машины, которые ездили на бензине, и вкусная еда. И все ходили с открытыми лицами и не боялись называть свои имена, и никого не убивала небесная молния. А знаешь, что случилось потом?

— Знаю. Великий Энди Патрик подарил людям магию.

— Да, американский программист Энди Патрик опубликовал в интернете обряд, с помощью которого можно убить любого человека, где бы он ни находился, зная только его имя, место рождения, номер паспорта или водительского удостоверения или номер ИНН. А если это все неизвестно, то хотя бы лицо.

— Надо слепить фигурку с его лицом и поставить посередине звезды...

— Тихо! — Погодник прижал палец к ее губам. — Помолчи. Дело не в этом. Энди Патрик не для того дал нам обряд, чтобы все люди убили друг друга. Понимаешь? Он хотел, чтобы погибли только те люди, которых все ненавидят.

— Его убили самым первым, — сказала Зайка.

— Конечно, — согласился Погодник, — он того и хотел, поэтому опубликовал свое имя и фотографию в манифесте. Ты слышала про его манифест? Или только про обряд?

Зайка покачала головой.

— Надеюсь, в вашем городе это рассказывать не запрещено, — пробормотал Погодник. — В некоторых городах запрещено, а где-то запрещено даже вспоминать имя Патрика. Где-то его считают богом, где-то дьяволом. Но он был простым человеком и верил, что делает нужное дело. Знаешь, что он написал в своем манифесте? Он писал, что с каждым годом в мире все больше оружия, и это оружие делается все мощнее и все более доступно. Что раньше у человека был только камень, топор или нож, которым человек смог бы убить одного, двоих людей, троих... но не больше. Потом люди изобрели оружие — луки, стрелы, порох, ружья. Потом был такой ученый Альфред Нобель, он изобрел взрывчатку и сказал, что люди больше не смогут воевать, потому что война станет очень опасной. Но люди стали воевать еще больше. Потом появилось ядерное оружие... Ты знаешь, что такое ядерное оружие? Впрочем, не важно. И вот Патрик писал, что любой мерзавец теперь способен без труда раздобыть такие приспособления, чтобы убить разом тысячу людей, десятки, сотни тысяч. Но оружие совершенствуется все быстрее, писал Энди Патрик, и скоро техника убийства станет такой доступной, что любой человек будет в силах тайком организовать убийство миллионов. И в конце концов найдется негодяй, который уничтожит весь мир. Энди Патрик писал, что если раньше войны вели государства и страны, то уже давно наступил век, в котором война государствам не нужна, а ведут бои не государства и страны, а отдельные люди. Потому что при современной технике вести свою войну оказалось по силам любому негодяю, который этого пожелает. И теперь, писал Патрик, все государственные спецслужбы давно заняты лишь системами слежения, сканирования, опознавания и поиска террористов, ученые изобретают все новые и новые способы слежки за каждым человеком. Но все они в итоге не справятся, и все окажутся бессильны, потому что проблема не в технике для убийства, а в самих негодяях, которые всегда найдутся среди людей и всегда сочинят себе оправдание, почему они имеют право убивать, и почему должны это сделать. Понимаешь? Если душа человека готова убивать других людей — он без труда найдет себе и оправдание, и объяснение, в чем другие люди виноваты перед ним или перед богом, и цитату из священной книжки выберет подходящую, и найдет повод гордиться. И поэтому у человечества пути назад, как считал Энди Патрик, нету, а есть только путь вперед. И выход может быть только один — довести идею терроризма до логического конца: раздать каждому человеку Земли такое оружие, с которым бы он мог тайно, анонимно, а значит, совершенно безнаказанно убить не миллионы, а какого-то вполне конкретного человека — того, кого подозревает и считает негодяем. И тогда, писал Энди Патрик, в мире выживут только такие люди, к которым ни у кого не нашлось претензий, которых любят и уважают все, и поэтому ни у кого не поднялась рука сделать против них обряд. И он дал людям это оружие — анонимный обряд уничтожения. Понимаешь?

— Нет, — ответила Зайка.

— Энди Патрик ошибся, — продолжал Погодник с горечью, погрузившись в свои мысли. — С помощью терроризма невозможно построить счастливый мир и порадовать бога. Когда Энди Патрик опубликовал манифест в интернете сразу на множестве сайтов, люди решили, что это шутка, потому что в магию никто не верил, и обряд выглядел чушью. Но в тот же день Энди Патрика убили обрядом, а следом небесная молния стала поражать всех, кто был знаменит: всех политиков, всех музыкантов, всех телеведущих — каждого из них хоть кто-то ненавидел, а их имена и лица были известны многим. А следом стали гибнуть простые люди — чьи-то начальники, чьи-то соседи, личные враги. Трупов стало так много, что обугленные останки не успевали вывозить и хоронить, небесные молнии били каждую минуту, в городах началась паника, вспыхнули эпидемии. Тогда про обряд узнали все — он ведь очень простой, обряд. И тогда даже самые спокойные и добрые люди бросились мстить за своих друзей и близких. Они не могли точно узнать, кто именно сделал обряд, поэтому от отчаяния и горя принялись тайком убивать всех, кого подозревали. Ведь когда обряд так прост, а личное горе заслоняет все на свете, очень трудно удержаться от мести. Ну а были и просто те, кто бросился уничтожать всех, кому завидовал, кому жилось хорошо и кто казался довольным жизнью. И столько погибло народа, что уже через несколько недель жизнь по всей земле во всех странах остановилась: перестали работать заводы, перестало добываться топливо, закрылись больницы, остановились машины и электростанции. А те, кто уцелел, стали носить на лицах маски, скрывать свои имена и бояться чем-то заниматься и как-то выделяться среди остальных, чтобы не злить никого и не вызывать ни в ком зависть. А потом родилась ты, и тебя назвали Зайкой, чтобы не давать тебе человеческого имени, потому что никто не знает точно, как работает обряд и как от него защититься.

— А как от него защититься? — серьезно спросила Зайка.

— Никак, — покачал головой Погодник. — Если кто-то узнал настоящее паспортное имя или просто сумел вылепить куклу с точным портретом, небесная молния найдет свою жертву и в доме, и в погребе, и на земле, и под землей, и под водой. Поэтому и нельзя показывать людям своего лица.

— А имя называть можно?

— Тебе, — усмехнулся Погодник, — уже можно. Ты родилась после наступления эры магии, у тебя нет ни имени, ни фамилии, ни паспорта.

Зайка шмыгнула носом.

— Я хочу, чтобы небесная молния сожгла того, кто убил мою маму. И еще я хочу, чтобы небесная молния сожгла всех тех, кто прибежал в наш дом и стал говорить, будто у нас тесто с золой.

— Нельзя это делать, Зайка. И хотеть этого нельзя.

— Почему?

Погодник крепко взял ее за руку и заглянул ей в глаза.

— Знаешь, я тебе открою по секрету одну страшную тайну, которую узнал в своих путешествиях. Только ты никому не скажешь, хорошо? Обещаешь?

— Хорошо.

— Слушай меня. На небесах хранится большая-большая Книга Судеб. И в ней записаны поступки каждого человека — всех живых и всех, кто уже умер. И когда-нибудь в один страшный день небесные молнии сами ударят на землю без всякого обряда и сами сожгут каждого, кто хоть раз в жизни делал обряд.

Глаза Зайки загорелись чистым детским любопытством.

— Правда? — спросила она. — Дедушка Погодник, это правда?

— Правда, — кивнул Погодник.

— А он скоро наступит, этот день?

— Я бы отдал все, чтобы этот день не наступил никогда, — вздохнул Погодник. — Но далеко-далеко в дальних странах остались умные люди, волшебники, как и Энди Патрик, которые очень хотят этого и мечтают придумать такое заклинание для небесных молний.

— Они злые волшебники? — спросила Зайка, думая о чем-то своем.

Погодник покачал головой.

— Они не злые, и не добрые, они просто глупые, и жизнь их ничему не научила. Они тоже верят, что хорошая жизнь начнется, если убить всех плохих людей. Но у них пока не получается составить такое заклинание. А если вдруг получится, такой день наступит.

Зайка помолчала.

— Я очень хочу, чтобы этот день наступил.

— А я нет, — ответил Погодник.

— Почему?

— Потому что тогда на земле останемся только мы с тобой, и нас съедят волки.

Зайка надолго погрузилась в размышления, а Погодник снова взял лопату, шагнул к яме и принялся копать.

— Дедушка Погодник, — снова раздался детский голосок, — а ты тоже волшебник?

— Немножко, — ответил Погодник.

— А тоже хочешь составить свое заклинание для небесных молний?

Погодник замер.

— Нет, — сказал он, — нет. Я вообще не хочу иметь дела с небесными молниями, я ненавижу их.

Зайка долго сидела тихо, а Погодник копал. Он решил, что она успокоилась, но потом заметил, что Зайка снова тихо плачет. Тогда он сходил к своей котомке за ноутбуком, включил его и показал Зайке, как играть в шарики. На два часа заряда хватило, а Зайка, никогда не видевшая компьютеров, забыла про все на свете.

* * *

Работой старуха осталась довольна — вечером она снова досыта накормила гостей и много хлопотала вокруг них. Правда, спать положила гостей в сарай к козам, запершись в доме изнутри — боялась, что кто-то ночью прокрадется в спальню и подсмотрит ее лицо. Обижаться на такую разумную предосторожность давно было не принято. Зато она принесла в сарай пару старых матрасов и подушек, много теплых одеял и даже постелила свежие простыни.

Погодник заснул сразу — сказалась усталость и бессонные ночи, проведенные в долгом-долгом пути. Но спал по привычке чутко — несколько раз просыпался от шороха, но вспоминал, что он не в лесу, вокруг не дикое зверье и не разбойники, а всего лишь козы храпят и топчутся за загородкой. Проснувшись в очередной раз после полуночи, когда вместе с лунным светом из щелей ползли в сарай ледяные осенние сквозняки, он вдруг понял, что девочки на соседнем матрасе нет. В этом не было ничего удивительного — мало ли, понадобится человеку сходить во двор или воды попить или просто посидеть на скамье под яблоней, кутаясь в бабкин плед и глядя на звезды. Но Погодник, почувствовав неладное, откинул одеяло и тихо вышел из сарая.

Во дворе было тихо, в соседних домах не горели свечи, и лишь где-то вдали тоскливо лаяла собака. Погодник обошел темный двор, постоял под яблоней, наполненной тихим звоном комарья, прошел до нужника и обратно по тропе из кирпичной крошки. Девочки нигде не было. Пришла мысль, что Зайка могла отправиться к себе домой — туда, где жила с мамой. Ведь где-то она жила в этом городе, где-то у нее был свой дом, кроватка, комната с любимыми игрушками... Днем она туда идти не захотела — может, испугалась остаться там одной, без мамы. Но проснулась ночью, встала и через весь город... Погодник с сомнением покачал головой, а затем вдруг зашагал к яме, которую рыл вчера весь день, да так и не закончил. Почему-то он уже знал, что там увидит. Еще не дойдя до ямы, он услышал шепот. Много повидал Погодник в жизни, а особенно за последние семь лет, но сейчас ему стало страшно. Луна щедро освещала замерший двор — кирпичную крошку, заросли черной пожухлой крапивы, кучу вырытой глины и темный провал ямы. И из ямы полз шепот — детский шепот, такой старательный, каким дети читают вызубренное стихотворение: строчка за строчкой, не понимая смысла. Только это было не стихотворение. Жутко было слышать детский голосок, повторявший совсем не детский текст, переведенный кем-то наспех в первые дни магии: «Две доли пластилина, глины или теста, одна доля золы. Перемешав, раскатать в плоский блин и вылепить ровную пятиконечную звезду шириной не менее локтя и толщиной в палец. Наносить надписи буквами латинскими, крупными, заглавными, прорезая массу звезды глубоко до основания. На пяти лучах звезды следует написать имя, фамилию, место рождения, номер паспорта или водительского удостоверения, ИНН. Если паспортные данные неизвестны — оставить лучи пустыми, в центр звезды поставить вылепленную из того же материала фигурку, стараясь придать ей и чертам лица максимальное портретное сходство с человеком. Звезду расположить параллельно небесам и отойти на безопасное расстояние. Энди Патрик.»

В яме всхлипнуло и снова послышалось с отчаянием: «Две доли пластилина, глины или теста, одна доля золы. Перемешав, раскатать в плоский блин...»

Погодник поднял с земли лопату, подошел к краю ямы и спрыгнул вниз. Девочка испуганно взвизгнула, а, узнав его, отползла подальше и закрыла лицо ладошками. В яме было темнее, но в свете луны на утоптанной глине отчетливо виднелась странная конструкция: небольшой и не очень ровный глиняный блинчик, круглый и плоский. А по его краям — пять вылепленных из глины пальцев, нелепо торчащих в стороны. Маму Зайки обвинили зря — ее дочка не только понятия не имела, как делается обряд, но даже не представляла, как выглядит звезда. Зато фигурка на блинчике имелась, и не одна: три глиняных человечка были вылеплены с большой старательностью и стояли на глиняной тарелочке в разных позах как музыканты на сцене. Лицо у каждого из глиняных человечков было завязано маленьким куском тряпочки, а в ручку воткнута щепка, на другом конце которой виднелся сплюснутый глиняный шарик. Погодник вдруг понял, что Зайка пыталась изобразить топоры в руках.

Не говоря ни слова, несколькими взмахами лопаты он брезгливо сгреб весь этот ужас и тщательно вкопал, забил сапогами в глинистое дно ямы, накидал сверху еще пару лопат чистой глины и затоптал, чтобы ничего не осталось. Только после этого он перевел взгляд на девочку.

Зайка теперь не закрывала лицо ладошками, не боялась и не плакала, ее лицо без повязки было очень похоже на лицо матери, а в свете луны казалось спокойным и отрешенным.

— Наверно у меня ничего не получилось, — произнесла она угрюмо.

Погодник кивнул.

— Научи меня, как надо правильно? — тихо попросила Зайка.

— Я тебе рассказывал вчера, что это не бывает правильно. Я же объяснил, что небесные молнии когда-нибудь убьют каждого, кто делал обряд.

— Ну и пусть, — серьезно ответила Зайка. — Но чур сначала — тех, кто маму...

Ее глаза блестели в полумраке спокойной недетской решимостью, а личико было перемазано в слезах и золе.

Погодник вздохнул.

— Вылезай, горе мое. Мы сейчас с тобой пойдем мыть руки и чистить одежду.

* * *

Бабка пришла доить коз, гремя эмалированными бидонами.

— Слыхали новость-то? — сообщила она, косолапо протискиваясь в узкую дверь сарая. — Убило ночью Сторожа.

Погодник охнул и сел, откидывая одеяло.

— Сторожа? Старика?! — спросил он. — Того, что ворота города открывал?

— Его, его, — закивала старуха. — Уж кому он мог помешать — ума не приложу. И жил бедно, и работу для города делал полезную, ворота сторожил, разбойников высматривал... А ты ж вчера в город пришел, говорил с ним наверно?

— Говорил, — кивнул Погодник. — С ним, и с помощником его, Дозорным. Парень такой молодой.

Бабка подхватила низенькую деревянную табуретку, стоявшую у стенки сарая, и отправилась к козам за выгородку.

— А скажи, добрый человек, — продолжила бабка странным тоном, — как он говорил с тобой? Не обидел ли чем? Сразу ли в город пустил или не хотел?

Погодник аккуратно свернул постель, сверху положил подушку и закрыл все покрывалом, чтоб не налетело мусора.

— Никак нет, — ответил он отчетливо, — досмотрел мои вещи и пустил в город. А если вы на меня плохое думаете, то я ни лица его не видел, ни имени не знаю, ни зла к нему у меня не было.

Бабка долго не отвечала, и Погодник решил, что она увлеклась дойкой, но старуха все же ответила:

— Бывают люди, что без зла обряд лепят. А что касается имени, так люди рассказывали, будто есть в мире и такая магия, чтобы человека убить можно было и без имени и без портрета. Надо только в центр звезды взамен фигурки компас положить, номер дома шепотом произнести, да заклинание нужное.

— Чушь какая! — фыркнул Погодник. — Нет такой магии, и компас тут вообще ни при чем.

— А тебе откуда знать, добрый человек? — быстро переспросила бабка. — Или ты магию хорошо изучил?

— Кто сплетни про компас рассказывает, тот, значит, и магию изучает, — возразил Погодник. — Вы бы лучше подумали, кто из горожан мог его по имени знать и обиду хранить.

— Кто ж его не знал по имени, Федора-то нашего, бывшего участкового, — откликнулась бабка. — Все его знали, городок маленький. Хороший был, твердый, да не злой. Мы с ним еще детишками были, в один класс ходили... — Бабка вдруг осеклась, поняв, что болтает лишнее.

— Мне б умыться, чайку попить, да за работу, — произнес Погодник. — Вода еще осталась или пойду принесу из колодца?

— Не торопись с работой, — строго осадила его старуха, — на площадь сейчас всем городом идти надо.

— Зачем? — удивился Погодник.

— Принято так, — объяснила старуха. — Всем народом решать будем, кто виноват, и что делать дальше.

Погодник кивнул, перевел взгляд на Зайку и вдруг увидел ее круглые испуганные глаза, затравленно глядящие из-под натянутого на голову одеяла.

* * *

Площадь гудела, а в центре раздавались крики.

— Понять тут надо! Понять! — надрывался чей-то бас. — Имя его знал — значит, из наших, из старых кто-то. А кто зуб на него имел? Тут уж ясно, раз участковым работал до магии, то надо искать из хулиганов бывших, из алкоголиков...

— Ага, найдешь их сейчас, под масками, — гоготнул кто-то.

— А почему сразу из наших? — возражал рассудительный голос. — Может, он не пустил кого в ворота постороннего?

— Ага! — откликнулись сразу несколько голосов. — Ага! Сам не пустил, и лицо свое показал, да? Фамилию назвал постороннему?

— Только не надо забывать, — бубнил кто-то, — что до этого сына Кирпичницы убили, а потом — Мельника.

— А знаю, кто его убил, — вдруг послышался тихий бабий голос, — это старуха-Козодойка с Парковой улицы, у ней вчера на участке рукомойник до утра плескался, небось сажу отмывала.

Несколько масок разом обернулись на Погодника, девочку и старуху.

— Лжешь! — крикнула бабка, вскинув сухенький кулачок. — Не было такого!

Погодник поднял руку.

— Это я плескался, — негромко, но убедительно сказал он. — Я проездом через город издалека, остановился у Козодойки, одежду свою стирал.

— А ты кто такой? Что-то голос незнакомый... — спросил кто-то.

— Погодником меня зовут, — ответил Погодник таким тоном, словно это все объясняло.

Толпа действительно потеряла к Погоднику интерес — принялись обсуждать какого-то Мешка, который как раз сегодня ночью, как говорили соседи, дома не ночевал. Мешка на площади не оказалось, и это сочли еще более подозрительным — кто-то уже собирал команду идти обыскивать его дом.

— Проезжий человек, значит, — протянул тихим голосом вдруг толстяк в драном свитере, оказавшийся около Погодника. — А в город тебя пустил, значит, Сторож?

— Да, — сказал Погодник. — И что?

— Да так, ничего, — ответил толстяк себе под нос. — Есть о чем подумать.

— Вот и подумай, — посоветовал Погодник. — Зачем мне, проезжему человеку, делать обряд на Сторожа, который меня в город пустил. Бред ведь!

Толстяк пожал плечами и отвернулся.

— Может и бред, — процедил он себе под нос, не поворачивая головы, — а может, и не бред. Может, он вещи твои досматривал или про тебя что-то такое прознал, вот ты и решил убрать человека от греха подальше. Всякое бывает...

— Сходи к его помощнику молодому, Дозорному, да спроси, как дело было, он тоже присутствовал, — обиделся Погодник.

— А я говорил с ним, — ответил толстяк, вдруг повернувшись и цепко заглянув Погоднику в глаза. — Дозорный сказал, что ты паспорт свой показал им. Показал ведь?

Погодник смутился.

— Они сами полезли в мои вещи, а мне скрывать нечего. Я и тебе паспорт могу показать.

— Ох ты! — всплеснула руками старуха-Козодойка, и Погодник понял, что все это время она следит за беседой и бдительно сверлит обоих глазами.

— Нет уж, спасибо, — усмехнулся толстяк и добавил: — Смотри лучше, добрый человек, как бы всей площади твой паспорт показать не пришлось...

— Там все равно серийный номер вырезан.

— И что с того, что вырезан? — удивился толстяк, прищуриваясь. — И что, магия не работает?

— Этого не знаю, — сухо ответил Погодник, — но люди говорят, что не работает. Что слышал, то и говорю. А я магией не занимался. А ты, выходит, занимался? Сработает, говоришь, магия, без номера паспорта? Пробовал, признаешься?

Тут смутился уже толстяк, а бабка снова сдавленно охнула.

— Наговариваешь, — проворчал толстяк, надувая щеки, — наговариваешь на меня. А ты скажи-ка мне лучше, зачем Дозорного ударил? Что вы там не поделили у ворот?

— Я?! — Погодник отшатнулся. — Это он что ли про меня такое сказал? Как это — ударил?

— Уж не знаю, как, — усмехнулся Толстяк, — да только вчера, когда говорил с ним, на глазу его синяк красовался.

— А... — протянул Погодник, припоминая, — синяк и я видел.

Толстяк задумчиво почесал свитер на пузе.

— Интересное дело получается, если не врешь, — произнес он. — Есть, о чем подумать.

— Подумай, — кивнул Погодник.

— Подумаю, подумаю, — пообещал толстяк. — Я, знаешь ли, обычно думаю долго, зато потом говорю, как есть.

— А ты кто сам будешь, добрый человек? — спросил Погодник.

— А это тебе, добрый человек, — в тон ему откликнулся толстяк, — знать и не надо. Ты же проезжий в нашем городе, говоришь? Вот и проезжай себе.

Оба так увлеклись разговором, что не сразу заметили, как обстановка на площади переменилась — несколько молодых парней в темных куртках волокли через площадь какого-то человека, а тот орал и отбивался. Парень, что шагал впереди, торжественно и брезгливо держал в вытянутой руке толстую книжку розового цвета, демонстрируя ее всем. Погодник прищурился, но так и не смог разглядеть, что это такое.

— Библия что ли? — пробормотала Козодойка. — Не разгляжу я чего-то...

— Альбом, альбом! — раздались крики на площади. — Альбом нашли с фотографиями!

Мужика доволокли до столба и сорвали с лица намордник.

— Вырезаны! — кричал мужик, заслоняя рукавом лицо. — Вырезаны все! У меня все лица наших там вырезаны, что ж я, порядков не знаю? Только жена-покойница, да сослуживцы армейские!

— А сослуживцы — не люди что ли? — резонно возразил кто-то.

— Так, это... — Мужик растерялся. — Они ж неведомо где, может, и в живых давно нет... Что ж я, обрядовать на них стану, на сослуживцев бывших, через столько лет-то?

Тем временем принесли цепи и принялись его деловито приковывать к столбу.

— Это наш Колька-Мешок, — спокойно и даже с каким-то злорадством объяснила старуха Погоднику. — Пропойца и вор по мелочи, в город приблудился уже после магии. Небось, наобрядовал где-то и бежал от грехов... — старуха задумалась и цыкнула зубом. — Его у нас много кто не любил, да только повода не было и фамилии его никто не знает.

— Пойдемте отсюда скорей, — вдруг испуганно сказала Зайка, молчавшая все это время.

— И то правда, нечего нам тут делать больше, раз обрядовальщика поймали, — согласилась бабка Козодойка и первой заковыляла прочь.

Погодник оглянулся: толстяка поблизости уже не было — он уже давно стоял в центре площади рядом со столбом, а вокруг него толпились парни в темных куртках.

— Фамилию кто знает? — громко и властно выкликал толстяк. — Фамилию этого человека знает кто?

Площадь гудела.

— Никто не знает? Тогда лицо запоминайте, — закончил толстяк и добавил презрительно: — художники...

* * *

Яму Погодник закончил к обеду и принялся сколачивать деревянную раму под основание нового нужника. Зайка сидела рядом и молча плела венок из какой-то сорной травы. Пару раз Погодник пытался завести с ней беседу, но она не отвечала или отвечала рассеянно. Затем пришла бабка Козодойка и позвала к столу. Расщедрившись, Козодойка вместо картофельной похлебки сварила куриный суп. Ели все втроем за одним столом, хотя хозяйке было явно непривычно и неудобно есть с кем-то рядом, просовывая ложку под намордник.

В разгар обеда скрипнула калитка, и в дом постучалась соседка — судя по голосу, женщина не старая, однако мешковатая куртка и обмотанный вокруг попы коричневый платок делали ее похожей на старуху.

— Отмучался Колька-Мешок, — сообщила соседка. — Я прямо уж сидела на площади до последнего, думала, не дождусь, вот только что его и стукнуло...

— Что ж ты сидела-то? — спросила Козодойка.

— Так чтоб у всех на виду быть, чтоб не подумали, будто это я ушла домой и обрядую, — с чувством пояснила соседка.

Козодойка пожала плечами:

— Ему ж для того и лицо открыли, чтоб кто-нибудь пошел и наобрядовал.

— Кто-нибудь, да не я! — строго ответила соседка. — Пусть все видят, что не я. А ты, значит, дочку Савиной к себе взяла? — Соседка цепко посмотрела на Зайку. — Добрая ты, Татьяна, добрая...

Козодойка зыркнула на нее яростно.

— Что ж ты меня, Оксана Петровна, — Козодойка выдержала многозначительную паузу, — по имени-то вслух называешь при чужих людях?

— Ой, — соседка притворно схватилась за сердце, — Прости, пожалуйста, я ж думала тут все свои у тебя, родственник приехал... — Она кивнула на Погодника.

— Не родственник он мне, — ответила Козодойка, — А просто добрый человек проездом, помог мне на участке по хозяйству. Послезавтра с утра продуктов им дам в дорогу, и дальше поедет. И девочка с ним.

Соседка покивала головой.

— Вон оно что, — произнесла она. — Дело хорошее, доброе, продуктов-то дать. Я вон как на площади сидела с утра, так и не ела ничего. А ты, я смотрю, хорошо живешь, суп вон сварила. Иду мимо калитки, смотрю — чем-то пахнет, не иначе кто куру варит...

Козодойка нехотя поднялась, достала из буфета чистую тарелку и налила соседке половник.

— Угощайся, соседка.

— Вот спасибо, добрая ты...

Соседка придвинула стул к столу, ослабила узелок намордника, подсунула под него левую руку, приподнимая ткань, а правой принялась ловко закидывать в рот ложку за ложкой.

Некоторое время все молчали.

— Вот ведь не было печали, — начала соседка снова, когда тарелка наполовину опустела. — Сколько лет уж, почитай, у нас магии не было... — Она задумалась, теребя брошку на кофте. — Да уж года два наверно...

— Два года, точно, — подтвердила Козодойка. — Два года в городе тихо было, а тут — на тебе.

— Сын Кирпичницы, — продолжала соседка, — потом Мельник, теперь вот Сторож... Сын Кирпичницы-то хороший был парень, смирный, его все любили. Не пил, не дрался.

— Да уж прямо не дрался! — ворчливо перебила Козодойка. — Только недавно подрался с кем-то за мельницей, может, девку какую не поделили...

— Это кто сказал-то? — заинтересовалась соседка.

— Мельник сказал, царствие ему небесное, он видел из окна. Ну, сын-то Кирпичницы парень рослый, прогнал того. Хороший был парень. А у Кирпичницы один он и был, жаль ее.

— Жаль, — согласилась соседка, — жаль. А тут, вишь ты, Сторожа убило. Значит, опять кто-то обрядует, неймется кому-то. Вон тесто с золой нашли у Савиной. Эх, Савина...

Погодник вежливо кашлянул и показал глазами на Зайку. Соседка осеклась:

— Я и говорю, дела нехорошие снова в городе, если кто-то снова начал обрядовать, то не остановится. Толстяк-то конечно клянется, что выяснит...

— А кто он такой у вас, Толстяк? — спросил Погодник.

Соседка и Козодойка переглянулись.

— Да так, — ответила Козодойка, — уважаемый человек.

— Вроде старосты? — уточнил Погодник.

Козодойка покачала головой.

— Старосты у нас нету — опасно быть старостой. Кто позавидует, кто разозлится, кто просто недоволен жизнью в городе — и наобрядует.

Погодник пожал плечами.

— А если старостой не местного брать, который имени никому не говорил и лицо вечно закрыто?

Козодойка вздохнула:

— Да кто ж ее знает, эту магию. Было б желание — и прознают, и подсмотрят, и наобрядуют...

* * *

Погодник уже поставил каркас нужника и теперь сколачивал его досками, когда пришла Зайка. Глаза у нее были снова заплаканные, намордник весь вымок от слез.

— Ну, ну, — Погодник отложил молоток и присел рядом на корточки. — Мы же договаривались про маму не вспоминать. Хочешь, научу тебя забивать гвозди?

Зайка всхлипнула в голос, потерла глаза кулачками, а затем оглянулась и, убедившись, что никого нет, схватила Погодника за плечи и прошептала ему в ухо:

— Я не хотела убивать Сторожа! Честно-честно!

Погодник сперва не понял, о чем она, но потом до него дошло.

— Ну что ты, это не ты! — уверил он.

— Но я же... вчера ночью... я... — Зайка снова всхлипнула.

Погодник вздохнул.

— И не думай. То, что слепила ты, сработать не могло. Так что ты тут ни при чем.

— Ты меня утешаешь... — всхлипнула Зайка. — Но я-то знаю, что это из-за меня...

— Ну что с тобой делать... — проворчал Погодник, а затем решился: — Хочешь, расскажу тебе, как по-настоящему работает магия?

Зайка кивнула.

— Никому не скажешь?

Зайка убедительно помотала головой.

— Представь, — начал Погодник, усаживаясь перед ней на стопку напиленных дощечек, — что в небесах висят над землей демоны, и это они стреляют молниями.

— Демоны? — переспросила Зайка.

— Ну да, демоны. Это очень сильные демоны, их на небе целая тысяча, они висят за облаками неподвижно и смотрят вниз на землю. И они такие сильные, что могут в небе жить не пять лет и не десять, а целых пятьсот лет. Представила?

Зайка кивнула, а затем подняла на него глаза:

— А зачем они это делают, дедушка Погодник? Зачем они стреляют в людей молниями? Они злые на людей за что-то?

— Они не злые, — вздохнул Погодник, — просто безмозглые. У них нет души, они не умеют ни думать, ни чувствовать, ни понимать. Они глупее любой курицы. Они вообще не живые, они железные и круглые. У них нет ни рук, ни ног, и они глухие — не слышат звуков. Но зато у каждого демона есть молния и большой круглый глаз, которым демон днем и ночью смотрит вниз на землю. Эти глаза видят сквозь воздух, сквозь небо и даже сквозь саму землю. Где бы ты ни был — в доме, в реке, в колодце, ты все равно виден демонам.

— И даже в темноте? — спросила Зайка.

— Да, — кивнул Погодник. — даже в темноте. Потому что демоны видят не тот свет, который видим мы. У них другие глаза и они видят совсем другой свет. В мире много лучей — обычный свет мы видим глазами, другие лучи — невидимые, они поворачивают стрелку компаса, третьи — передают тепло... А есть и такой невидимый свет, который излучает само ядро земли, а все люди светятся в этом свете, потому что в людях много углерода... Ну, золы, проще говоря. А зола в этих лучах светится, и специальный глаз может разглядеть любые контуры. Люди про эти лучи долго не знали, а потом узнали и построили демонов. И выпустили их в небо, чтобы те оттуда следили за каждым человеком и записывали в свои книги судеб, где кто находится и куда движется.

— А демонов выпустил в небо Энди Патрик? — жадно спросила Зайка.

— Нет, — покачал головой Погодник, — не он, другие люди. Этим демонам люди передали все свои списки паспортов с фотографиями, все водительские удостоверения, все налоговые номера, — всё, чтобы демоны точно знали, где какой человек находится по имени. Понимаешь? И... как бы тебе объяснить... каждому демону люди дали специальную пушку, стреляющую синей молнией, чтобы самый главный начальник безопасности у людей мог в любой момент... ну, скажем, позвонить демону по специальному секретному телефону со специальным паролем и приказать сжечь какого-то очень плохого человека, террориста, убийцу и преступника.

— Главный начальник — это Энди Патрик? — спросила Зайка.

— Нет же, — раздраженно откликнулся Погодник. — Энди Патрик был мелким, молодым и самоуверенным человечком, он просто работал у главного начальника программистом в одном отделе. У главного начальника было много программистов, и каждый что-то делал, чему-то обучал демонов. Просто Энди Патрик тайком от всех сделал модуль распознавания и вставил в обновление прошивки... — Погодник умолк, недоверчиво качая головой. — Нет, так ты не поймешь... Как же тебе объяснить-то? Смотри... Раньше демоны умели принимать команды только по специальному телефону, и никто посторонний к нему доступа не имел. И Энди Патрик доступа не имел. Зато он придумал тайком обучить демонов принимать команды и надписи прямо с земли — из рук любого человека. Потому что демоны видят все, что происходит на земле, и Энди Патрику осталось только придумать какие-то специальные сигналы для демонов и научить демонов обращать на них внимание. Понимаешь? Энди Патрик придумал, что если человек вылепит из золы штуку в форме звезды и нацарапает на ней имена и номера документов, то такая звезда станет сигналом для демонов. Демоны смогут разобрать надпись, найдут того человека по своим книгам, выяснят, где он находится, и уничтожат. А если имена не известны, но в центре звезды стоит кукла, вылепленная из золы, то демоны рассмотрят ее внимательно и попытаются найти похожего человека. И если демоны решат, что нашли его, что этот человек очень похож лицом на свою куклу, то они уничтожат молнией и его. Но Энди Патрик не рассказал никому про демонов. Он сказал, что это магия, и опубликовал обряд. И поэтому никто не знает, как это работает и откуда берутся небесные молнии. А если рассказать, то не поверят, потому что про демонов — сложно и непонятно, а про магию — понятно.

— А ты откуда знаешь про это, дедушка Погодник? — спросила Зайка серьезно.

— Ну, я-то, — кивнул Погодник, — знаю потому, что раньше у меня работа была такая: знать подобные вещи. И еще остались в мире люди, которые знают. Но когда во всем мире начались смерти, разруха и паника, погибли все начальники, остановился транспорт и электростанции, исчезли почти все специалисты и думающие люди, а остались в основном... — Погодник вздохнул. — В общем, знающих людей почти и не осталось, и связь между ними исчезла. Но я знаю тех, которые сидят в далеких землях и до сих пор пытаются подобрать шифр от демонов, чтобы связаться с ними и приказать, чтобы те сначала уничтожили всех людей, кто когда-либо делал обряд, а потом рухнули на землю и разбились. Есть люди, которые прячутся и верят, будто демоны сами упадут на землю через несколько лет. Есть люди, которые пытаются изобрести защиту от глаз демонов, чтобы стать для них невидимыми.

— А ты? — спросила Зайка.

— А я... — Погодник задумался, но все-таки закончил: — Мы с моими друзьями хотим разом уничтожить всех демонов. Понимаешь? Ведь это демоны убили молнией твою маму.

Зайка задумалась.

— Я хочу помогать тебе убивать демонов! — заявила она решительно.

Погодник улыбнулся.

— Ты еще маленькая и многого не знаешь, поэтому помочь ты мне, увы, ничем не сможешь. Да у нас уже почти все готово.

— Смогу! — произнесла Зайка капризно и схватила его за рукав. — Смогу помочь! Смогу! Смогу! Смогу! Вот увидишь, смогу!

— Хорошо, хорошо, — снова улыбнулся Погодник. — Конечно сможешь. — Он взял ее за плечики и внимательно заглянул в глаза: — Только запомни самое главное: ты никогда не должна пытаться кого-то убить. Потому что в этот момент ты помогаешь не мне, а демонам.

Зайка кивнула.

— Я больше не буду, — сказала она. — Честно-честно. — Помолчала и добавила совсем тихо, но Погодник все-таки расслышал: — Клянусь мамой.

* * *

В это утро бабка почему-то запаздывала к своим козам с гремучими бидонами, хотя солнце уже встало. И Погодник, перевернувшись на другой бок, решил поспать еще немного. Проснулся он от грохота. Но не успел вскочить, как на него набросились сразу человек шесть, выкручивая руки.

— Попался, гад! — надсаживался знакомый хрипловатый голос, а чьи-то пальцы уже срывали с лица Погодника маску.

— Руки вроде не в золе... — заметил кто-то.

— Вымыл уж небось!

— Что случилось? — возмутился Погодник, тщетно пытаясь вырваться. — Кто вы такие?!

— А то случилось, — злорадно произнес над его головой хриплый голос, — что ты за эту ночь и Толстяка убил и бабку-Козодойку!

— Я?! — растерялся Погодник, но его тут же резко дернули и поставили на ноги.

В следующую секунду он уже пришел в себя.

— А ну, отставить! — скомандовал Погодник по-военному — тоном, которому трудно не подчиниться.

Это сработало — парни притихли.

— Я скажу вам, кто у вас обрядует, — произнес Погодник и кивнул вправо. — Это вот он, Дозорный. У него глаз подбит, потому что подрался с сыном Кирпичницы за мельницей, а ночью убил его. А потом убил Мельника, потому что тот его мог видеть. А пока он ходил обрядовать, обо всем начал догадываться Сторож, и ему пришлось убить старика. А потом убил Толстяка, потому что тот догадывался, и заодно бабку-Козодойку, чтоб на меня все свалить. Это он же вам предложил за мной идти, да? Ему просто мой ноутбук понравился.

— Врет!!! — заорал Дозорный, — Парни, он врет все! Он вообще врет! Он и паспорт с собой поддельный носит!

— Ах, паспорт у меня поддельный? — повернулся к нему Погодник. — Вот ты и проговорился. Откуда же тебе знать, поддельный у меня паспорт или нет? А я скажу, откуда: ты сейчас признался, что обрядовать на меня пытался, да ничего не вышло у тебя. Верно, да?

Дозорный отшатнулся.

— А и то правда, парни, — произнес кто-то рассудительно, — идея-то Дозорного была, сюда идти. Да и зачем этому проезжему обрядовать?

Все посмотрели на Дозорного.

— Ребята, да вы что? — заметался он. — Вы что, ребята? Кому вы поверили?

— Снимите с него маску, — властно скомандовал Погодник, — увидите синяк на скуле, который он скрывает.

Настала звенящая пауза, никто не решался сделать первый шаг, но тут раздался тихий голос:

— Пацаны, смотрите-ка, у бородача пистолет в куртке лежал... Небось и патроны в нем сохранились...

Погодник резко обернулся:

— А что в этом такого? Я путешествую через дикие земли...

— Добрые люди оружие для убийства не носят, — перебил кто-то рассудительно. — Если оружие взял убивать, значит, и обрядовать готов.

— А в город входил, соврал, что оружия нету! — торжествующе закончил Дозорный.

* * *

С полудня зарядил мелкий моросящий дождь и накачивал воздух влагой до самого вечера. Народ быстро разошелся по домам, а когда солнце село, на площади появилась Зайка с мешком и, воровато оглядываясь, подбежала к самому столбу.

— Дедушка Погодник, я еды тебе принесла, и воды попить, и куртку теплую, — затараторила она шепотом.

Погодник кивнул и потянулся вперед — цепи на нем громыхнули.

— Спасибо, Зайка, — проговорил он торопливо. — Скажи главное — вещи мои они все растащили?

— Дощечку твою электрическую забрали, где шарики разноцветные прыгают, — кивнула Зайка.

— Бог с ним, с ноутбуком, — торопливо проговорил Погодник, — он свое уже отработал. Планшетка там кожаная была в мешке моем, они ее забрали?

— Нет, — ответила Зайка, — поковыряли и бросили. Я могу принести... А что там?

— Конверт черный — остался?

Зайка задумалась.

— Остался, — сказала она, наконец. — Бумажный, да? Остался.

Погодник перевел дух.

— Это я виноват, — сказал он, — расслабился совсем. Столько земель прошел, столько городов, со столькими людьми общался, от стольких разбойников уходил, столько неправедных судов видел, и всегда уходил свободным. А тут, уже рукой подать... потерял бдительность. А мне никак нельзя было сейчас.

— Уже день прошел, а они тебя пока не убили! — сказала Зайка. — Значит, никто не желает тебе зла, дедушка Погодник. Значит, они тебя наверно скоро отпустят...

— Это вряд ли, — покачал головой Погодник. — Просто на меня трудно обрядовать — бог дал мне самое распространенное имя и самое неприметное лицо. А художники среди ваших горожан неумелые, они вылепят белые глаза и бороду, а черты лица изобразить не смогут.

Зайка снова оглянулась. Площадь была пуста, хотя из окон окрестных домов наверняка за происходящим кто-нибудь наблюдал.

— Я могу принести инструменты, мы снимем цепь, и ты сбежишь! — прошептала она.

Погодник невесело усмехнулся.

— Не получится, — покачал он головой. — Город сбежится сразу.

— А хочешь... — Зайка снова оглянулась. — Я слеплю звезду и отомщу Дозорному?

Погодник снова покачал головой.

— Я могу прокрасться к нему в дом и подсмотреть его лицо! — продолжала Зайка. — Или... Послушай, а можно убить человека без лица и имени?

— Можно, — неохотно произнес Погодник. — Если написать спутниковые координаты. Эту лазейку Энди Патрик тоже оставил.

— А ты знаешь эти кор... корадинаты?

— Знаю, — кивнул Погодник. — Но мы с тобой не будем никого убивать.

— Почему? — огорчилась Зайка.

— Я же объяснял тебе, — вздохнул Погодник, — ты опять все забыла. Невозможно сделать хорошо, убивая плохих. Многие пытались, никому не удалось. И все равно пытаются. Да и не во мне сейчас дело, и не в Дозорном...

— Я ничем не смогу тебе помочь, дедушка Погодник? — всхлипнула Зайка.

— Можешь, Зайка. Помнишь, ты обещала помочь убить небесных демонов? Послушай меня внимательно, послушай и не перебивай. То, что я скажу — очень важно. Возьми тот черный конверт, возьми еду и воду, что ты мне принесла, и прямо сейчас, прямо ночью уходи из города на север — не через те ворота, где Сторож дежурил, а через другой конец города. Проберись, пока все спят, и уходи по дороге прямо, и никуда не сворачивай. Тебе придется идти тридцать километров через плохую дорогу и лес, а потом ты выйдешь к морю. Ты была на море?

Зайка покачала головой.

— Не доходя до моря, увидишь красную мачту над лесом — иди туда. Там живут хорошие добрые люди, мои друзья. Скажешь им, что пришла от Алексея Петрова, скажешь, что он добрался до Москвы и нашел конверт. Ты поняла?

Зайка кивнула.

— Ты сделаешь это? Обещаешь?

Зайка снова кивнула.

— Твои друзья придут и тебе помогут? — спросила она.

— Ну... Погодник отвел глаза, — и мне тоже помогут, и всем помогут. Только принеси им черный конверт.

— Хорошо, — кивнула Зайка, и глаза ее были сейчас совсем взрослыми. — Тебе правда нужно, чтобы я сделала именно это?

Погодник кивнул.

— Я расскажу тебе, — сказал он. — Расскажу — и сразу уходи, ладно? Глубоко в земле есть три колодца. В них с незапамятных времен сидят три ракеты с именем «Протон». Знаешь, что такое ракеты? Их когда-то сделали, чтобы они полетели за океан и принесли туда бомбы, которые взорвут всех людей. А за океаном сделали демонов, которые умеют сжигать людей небесной молнией и не боятся бомб. Поэтому бомбы из ракет мы с друзьями вынули, а взамен насыпали много-много мешков гвоздей, очень много, несколько вагонов. И задали ракетам цель полететь навстречу восходящему солнцу и подняться высоко-высоко над землей, на три тысячи дюжин километров — в самое царство демонов. И двинуться демонам навстречу, рассыпая гвозди по небосводу. Чтобы отныне дважды в день демоны встречались с облаком гвоздей на огромной скорости, и гвозди пробивали насквозь их стальные тела. И тогда скоро демоны все погибнут, и на земле перестанет действовать магия. И сотрутся все книги судеб, в которых демоны писали, кто где был, кто что делал и кто кого убил. Люди смогут открыть свои лица и назвать свои имена, починить дороги, запустить электричество и построить дома. И даже если кто-то позавидует кому-то или на кого-то обидится или захочет отомстить, он больше не сумеет наскрести в печи золы, спрятаться с куском глины и тайно сделать обряд. Но для того, чтобы три ракеты смогли взлететь в небо, нужен ключ. А он лежал далеко-далеко, в железном ящике, в самом глубоком подвале самого высокого дома самого большого города Москва, где улицы завалены скелетами, гуляет чума и шайки разбойников. Я ходил по миру семь лет, чтобы найти этот ключ, и он в этом черном конверте. Я должен был, но не смог. Сможешь ты, осталось совсем немного, километров тридцать пути по старому шоссе. Отнеси его моим друзьям. Понимаешь?

Зайка кивнула.

— А как же ты? — спросила она.

— Со мной будет все хорошо, — ответил Погодник, и цепи на нем снова громыхнули. — Иди, Зайка, иди скорей, ты сможешь.

октябрь 2010

© автор — Леонид Каганов, 2010

ГАСТАРБАЙТЕР

Я зажмурилась. Бывают дни, когда жить не хочется. Зуб болел нестерпимо. Боль пронизывала всю нижнюю челюсть, раскаленным гвоздем протыкала язык и волнами растекалась внутри головы, словно мозг окатывали кипятком из чайника. Раствор соды был одинаково безвкусен и бесполезен. Почему сода? Кто сказал, будто она помогает? Мама сказала. Каждый раз, когда я прокатывала мерзкую водицу во рту, в зуб словно втыкали раскаленную иголку. И кто придумал называть его зубом мудрости? В чем там мудрость? Сплюнув, я опустила стакан на край раковины и вытерла губы полотенцем. Сама виновата. Надо было следить за зубами, надо было ходить к стоматологу, чтобы он шатал их по очереди своим чудовищным загнутым гвоздем и решал, где пора сверлить... Надо было, надо было, надо было... А если я с детства боюсь стоматологов больше, чем зубной боли?

Завтра мне это предстоит с самого утра — короткая скорбная очередь, металлический грохот инструментов в лотке, от которого обрывается сердце, зловещее маленькое солнце, пробивающее сквозь глазное дно прямо на дно души... Затем вот это деловитое без пауз: «Алла, подготовь два кубика чего-то-там-каина, РОТ НЕ ЗАКРЫВАЕМ!» А затем появится длиннющая игла, которая вопьется с протяжным хрустом в такое сокровенное и чувствительное место десны, куда ты стеснялась касаться даже ложкой... Я с остервенением помотала головой, отгоняя страшное видение, а зуб в ответ ожил и заныл, словно нерв уже наматывали на сверло бормашины... Проклятье, ну почему я? Почему мне? Почему нельзя попросить кого-то другого сходить за меня к зубному?

И в этот момент я впервые услышала голос. Он был тихим, даже каким-то смирным. У него был странноватый акцент. Каким он был, этот голос? Наверно мужской. Наверно — потому что я так и не смогла узнать о нем ничего конкретного. Какой-то очень обычный это был голос, как у случайного прохожего. Только почему-то раздавался прямо в моей голове.

— Вы слышите меня? — повторял голос. — Вы слышите меня?

— Слышу, — удивленно откликнулась я.

— Спасибо! — обрадовался голос, словно не надеялся на ответ. — Вы можете отвечать тоже мысленно, — добавил он.

— Кто вы? — Я постаралась произнести фразу мысленно и отчетливо.

— Я... — Голос слегка смутился, словно подыскивая слова. — Я ваш друг.

— Я вас знаю?

— Нет, что вы! — заверил голос. — Мне... ну, можно сказать, вас порекомендовали. У меня к вам предложение: вы не будете против, если вместо вас схожу к зубному я?

— Что? — опешила я.

— Я сейчас все объясню! — Голос торопился, словно боясь, что я каким-то способом прерву наш разговор. Хотя, понятное дело, ни хлопнуть дверью, ни бросить трубку я не могла. — У вас болит зуб, он будет болеть всю ночь, а утром вам ехать к стоматологу, и потом весь день ходить с ноющей десной и парализованной щекой. Зачем вам это? Давайте я проживу это время за вас? В вашем теле?

— А я где буду?

— А вы будете как бы спать, — поспешно заверил голос. — Вы не волнуйтесь, я обладаю многофункциональностью. Я все буду делать за вас в точности, как вы это делаете обычно.

— Что, и визжать у стоматолога?

— В известной мере.

— И всхлипывать, чтоб слезы катились?

— Немного — для вида. Я знаю, как бы вы себя повели, потому что буду пользоваться вашей же памятью. А когда вы проснетесь, тоже все будете помнить. Если вам моя работа понравится — возможно, вы пригласите меня снова?

— Кажется, так сходят с ума, — пробормотала я вслух.

— Тогда точно соглашайтесь! — нелогично, но убедительно поддержал голос. — Вы же ничего не теряете!

— Хорошо, — сказала я.

И на всякий случай ущипнула себя за руку, чтобы что-то проверить. Я знала, что есть такой способ, но что именно так определяют, не помнила: то ли сумасшествие, то ли сон, то ли просто приводят себя в чувство. Ногти впились в руку и стало больно. Но удалось ли мне что-то проверить, я не поняла.

— Спасибо! — обрадовался голос. — Ну, я тогда приступлю...

Последнее, что я услышала — стук в дверь ванной и ворчливый мамин голос:

— Анюта, ты там полощешь или по телефону разговариваешь?

* * *

Когда я проснулась, стояло утро. Я лежала в кровати, солнце било сквозь тюлевые занавески, а на тумбочке пиликал будильник, живущий в мобильнике. Или мобильник жил в будильнике? Уже не поймешь. «Многофункциональность» — вспомнилось мне слово, и следом в памяти всплыл вчерашний — уже позавчерашний! — разговор, а за ним — все события вчерашнего дня.

Это оказалось удивительным чувством — копаться в собственных воспоминаниях, которые не твои. Почти как смотреть кино с собой в главной роли. Минувший день лежал перед моим внутренним взором, я могла его мотать туда и обратно как кинофильм, нажимая паузу и рассматривая остановившиеся кадры. День был прожит правильно, хотя прожила его не я.

Память сохранила не все: как я ждала автобуса и как ехала домой, помнилось смутно. Зато хорошо запомнилось, как перед домом зашла в наш новенький бутик и долго со вкусом мерила дивные перчатки. Но не купила, решив сделать это в другой день, когда буду в себе. А зря — перчатки были хороши, могут раскупить. Но мой незнакомый друг решил не брать на себя такую ответственность.

Плохо запомнилось время в кресле у стоматолога — то ли неизвестный друг постарался его стереть из памяти, то ли мне не слишком хотелось вспоминать. Зато живо помнился симпатичный парень из очереди в кабинет, с которым мы, оказывается, легко познакомились, живо побеседовали и даже обменялись телефонами. Я рассказывала, как страшно боюсь зубных врачей, и он со смехом признался, что тоже их боится с самого детства, но что делать? Его звали Андрей, по образованию искусствовед, а работал механиком в кинотеатре.

Остаток дня тоже запомнился хорошо — я светски беседовала с мамой, спокойно реагируя на ее обычные поддевки, смотрела телевизор, немного попереписывалась с Эдиком. Переписку нашу я тут же нашла в мобильнике — нормальные ироничные сообщения, очень в моем стиле. Вот только тот, кто был в моем теле, никаких волнений по поводу Эдика не испытывал, и от того переписка вышла особенно удачной. «Ты сегодня в ударе!» — написал мне Эдик. Затем ровно в восемь я звонила начальнику, сообщив, что зуб вылечен, и завтра я выйду в бухгалтерию как обычно. Черт возьми, я даже аккуратно завела будильник на семь тридцать, а одежду разложила стопочкой! Вспомнив о будильнике, я вскочила на постели — на просмотр воспоминаний ушло больше часа. Ругая себя за несобранность, я заметалась по комнате, и вскоре окунулась в обычную жизненную суету.

Осталось неясным, услышу ли я когда-нибудь тот голос, и смогу ли его как-то отблагодарить? Что для этого надо сделать? Запустить второй зуб мудрости? Ответ на эти вопросы я узнала только через два месяца.

* * *

Андрей предложил меня проводить, но я отказалась. И очень зря. Этого типа я увидела, когда свернула на бульвар. Мне он сразу не понравился. Плюгавенький мужичок сидел на скамейке под фонарем, а на коленях у него лежала кепка. Но исходила от него какая-то эманация мерзости. Вскоре я заметила, что он идет за мной, и ускорила шаг. И сразу услышала за спиной топот и хриплое дыхание. Бросилась бежать, но куда убежишь на каблуках в два часа ночи по безлюдному бульвару? Почти безлюдному: какой-то парень с рюкзаком прошел мимо нас, так старательно отворачиваясь, словно сдал себя кому-то пожить, а жилец не смел рисковать физическим лицом. Да какая-то бабка, шатавшаяся в кустах, пьяно проорала из конца аллеи: «бегают, бегают, сами не поймут, чего бегают»...

Плюгавый был яростен и неразговорчив: когда каблук подвернулся, и я грохнулась на асфальт, он больно схватил меня за плечи и поволок в кусты. А когда я закричала, зажал мне рот, а другой рукой начал душить — не сильно, но мне в тот момент показалось, что насмерть. Я продолжала биться и сопротивляться, и пальцы на моем горле сжимались все сильнее...

— Разрешите мне? — вдруг ясно прозвучал в голове голос.

* * *

Проснулась я утром в своей кровати, поняла, что жива, и сразу полезла в память посмотреть, чем все кончилось. Кончилось все на удивление легко: сопротивляться я прекратила, обмякла — и маньяк тут же отпустил горло. Некоторое время он мешкал и копошился — то в своей одежде, то в моей, и непонятно было, что он хочет, то ли грабить, то ли все-таки насиловать, то ли просто растерялся. Прошло несколько томительных минут, и вдруг на аллее появилась милицейская машина, лениво катящаяся по брусчатке со скоростью пешехода. Плюгавый тут же исчез. И больше не появился, хотя машина проехала мимо кустов и удалилась, ничего не заметив. Дальше в памяти с удивительной резкостью сохранилось, как я дошла до дома, изучила себя в зеркало и даже подержала на шее тряпочку, смоченную холодной водой, чтобы не осталось синяка. А затем тихо прошла в мамину комнату, стараясь ее не разбудить, накапала в стаканчик то ли валокордина, то ли валерьянки, и легла спать. Удивительное спокойствие!

Все это пронеслось в памяти мгновенно, а в следующий миг я услышала голос — он все еще был со мной:

— Простите, — начал он вежливо. — Я решил попрощаться и извиниться за вчерашнюю поспешность. Мне показалось, что вам было очень неприятно вчера жить, и я вмешался.

— Спасибо! — мысленно поблагодарила я как можно отчетливей. — Вы меня вчера просто спасли! Скажите, как мне вас отблагодарить?!

— Ну что вы, какая благодарность? — удивился голос. — Спасибо вам, что дали мне прожить за вас еще один прекрасный вечер.

— Я бы не назвала его прекрасным, — мрачно возразила я.

— Любой момент жизни прекрасен, — ответил голос слегка печально. — По крайней мере, для нас. Видите ли, там, где я живу, жизни фактически нет.

— А где вы живете? — жадно спросила я.

— Боюсь, не смогу точно объяснить, — вздохнул голос. — Вам будет проще считать меня существом с другой планеты, из другого мира или другого времени. Это верно лишь отчасти, но других слов у вас в языке пока нет.

— А могу я вас считать своим ангелом-хранителем? — спросила я.

— Конечно! — охотно подтвердил он. — Но это тоже не совсем верно — ведь я не могу вас ни от чего сохранить, я только готов прожить неприятные моменты вместо вас. На вашем языке правильнее будет называть меня гастарбайтером.

— Какой же вы гастарбайтер? Вы же не получаете денег за работу.

— Я получаю возможность прожить за вас маленький кусочек настоящей жизни. Поверьте, для меня это очень много значит — там, где живу я, ничего похожего нет. У нас очень и очень плохо с жизнью. И то, что для вас — неприятный день, для нас — просто счастье. В самом деле, ну что это такое — зубная боль или городской насильник?

— Это отвратительно!

— Для нас, — вежливо повторил голос, — даже такие дни — щедрый подарок. Мы готовы жить за хозяина все те утомительные, неприятные, больные и грязные дни, которые вы сами прожить не хотите.

Я задумалась.

— А вас — много?

— Да, — вздохнул он, — увы. Нас очень и очень много, и на всех жизни не хватает. Вы бы ужаснулись, если бы знали, в каких условиях живем мы. На вашем языке это жизнью назвать нельзя вообще. Но мне наконец выпало опекать вас. Было очень сложно добиться этого права, пришлось много чем пожертвовать, а после я стоял в очереди почти вечность, и уже не надеялся, что мне выпадет такой шанс. — В голосе появились нотки гордости, но он смутился и поспешно добавил: — Если я вам не нравлюсь, если вам кажется, что я неискренен с вами или недобросовестно прожил за вас день — вы в любой момент можете меня выгнать! И на смену тут же придет новый. Поэтому я очень хочу, чтобы вы остались довольны.

— А у других людей тоже есть... гастарбайтеры? — догадалась я.

— Да, — ответил он, — у большинства окружающих вас людей тоже есть свои гастарбайтеры. Некоторые даже просят пожить за них не только в неприятные дни, но и просто в дни скучные. Есть гастарбайтеры, которые живут неделями, месяцами, даже годами. Бывает, знаете, сидит человек в тюрьме, сидеть ему долго...

— Странно, что я об этом ничего не слышала... — пробормотала я вслух.

— Ну кто же станет это рассказывать? — удивился голос. — А если расскажет — сами понимаете, ему прямая дорога в психушку. А там так скучно и неприятно... Для вас, конечно, — поправился голос. — Нам от постояльцев очень много просьб поступает.

— Что-то я слышала про людей, которые жалуются на голос внутри головы! — вспомнила я, и тут мне пришла в голову другая мысль: — Скажите, а можно как-то понять, человек сам перед тобой или это гастарбайтер?

Голос не отвечал долго — видно, задумался.

— Точно определить я сам не смогу, — ответил он наконец. — Гастарбайтер во всем старается поступать так, как делает хозяин обычно. Поэтому когда живет гастарбайтер, человек выглядит очень обыкновенно, очень буднично, даже чересчур. Но есть один верный признак: гастарбайтер не сделает никаких резких поступков, ничего не поменяет и не примет никаких судьбоносных шагов. И если надо принять важное решение, всегда попросит время на размышление — до прихода хозяина. Ведь если он ошибется — сами понимаете, Анна, хозяин рассердится и выгонит его навсегда...

— Скажите! — оживилась я. — А как можно вас позвать?

— Ой, — поспешно откликнулся он, — я так старался не показаться навязчивым, что забыл с вами обсудить этот важнейший вопрос! Вы можете позвать меня в любую минуту — придумайте какой-нибудь знак или кодовое слово, которое произнесете мысленно. Или пальцы скрестите.

— Я позову вас вот так... — Подняв левую ладонь, я сжала ее в кулачок, обхватив большой палец — как в детстве, когда волновалась.

— Спасибо вам большое! — откликнулся голос. — Конечно, зовите меня, всегда буду рад! До свидания.

И он умолк. Я еще немного посидела в задумчивости — на душе было очень легко и спокойно. Забытое детское счастье, которого в детстве не ценишь: знать, что в любой момент достаточно позвать, и придет помощь.

Я подняла левую ладошку и сжала большой палец в кулачке.

— Здравствуйте снова! — послышался голос.

— Я просто хотела вас еще раз поблагодарить, — ответила я. — Но я даже не знаю вашего имени...

— У нас нет имен, — объяснил голос. — Называйте меня просто Анна, как и вас.

— Спасибо, Анна, — ответила я, — очень тебе благодарна. В качестве благодарности — хочешь прожить за меня пару дней?

* * *

Так дальше продолжаться не могло — это понимали и я, и Эдик. Наверно о чем-то догадывался и Андрей. Даже мама неожиданно проявила такт и перестала меня допрашивать, хотя смотрела грустно. Это был тупик, отношения следовало безжалостно рвать. Причем, как я теперь понимаю, — еще четыре года назад, когда я была наивной студенткой. Но я понимала, насколько этот разговор окажется болезненным — и мне, и особенно Эдику. Странно ведь, как поменялись мы ролями за эти четыре года. Смешно вспомнить: ведь когда-то я плакала, сидела сутками у телефона, ждала его звонков. А Эдуард Степанович не звонил — у него же работа, семья, лекции... Теперь Эдик совсем сошел с ума, забрасывал меня сообщениями, требовал встреч, даже вдруг заказал доставку цветов на дом. Надо же — ни один мужчина не заказывал мне на дом цветы. Последней каплей стал звонок в час ночи, когда Эдик сообщил, что ушел из дома, бросив жену, и подает на развод. И все ради меня. Ирония судьбы. О чем он думал все эти четыре года? А о чем думала я?

Надо было все решить. Но как это сделать — я не представляла. Кошмарная сцена даже начала мне сниться: мы назначаем встречу в ресторане, Эдик приходит с огромным букетом, заказывает лучшее вино — он же у нас эстет — вынимает красную бархатную коробочку, перевязанную ленточкой, и многозначительно кладет на стол передо мной. И смотрит на меня, смотрит с нежностью, потому что понимает, что это наша самая важная встреча. Но еще не знает. А я вижу, как он постарел, как измотаны его глаза, как много седины появилось в заносчивой профессорской бородке. Опускаю взгляд и тихо сообщаю: «Эдик, прости, но между нами все кончено...» Или нет, не так: «Эдик, я пришла сказать, что люблю другого...» Или просто: «Давай останемся друзьями?» И тут у него открывается рот, а веко начинает подергиваться. И он говорит шепотом: «Аня, это ведь шутка?» Или, наоборот, вскакивает, роняя стул: «Как?! Почему!? Что случилось?! Все же так было у нас хорошо? Ну скажи, ведь у нас все всегда было хорошо?!» Или просто: «Я в это не верю!» Или швыряет букет мне в лицо... хотя нет, букет уже у меня в руках. Тогда вырывает букет из моих рук, бросает на пол и кричит, багровея: «Шлюха!!! Проститутка!!! Как ты могла?!! Я ненавижу тебя!» А потом лицо его заливает бледность, он приходит в себя и шепчет: «Анюта, прости меня... Что мне для тебя сделать?! Скажи, что я должен сделать?! Я сделаю все, что хочешь! Что я должен сделать?»

А я? Я что должна сделать? Сказал бы мне кто... Я нервно покусала губу и сама не заметила, как левая рука сложилась в кулачок. Решение оказалось удивительно простым.

— Здравствуй, Анна! — тут же откликнулся голос.

— Здравствуй, Анна, — ответила я. — Сегодня вечером позвони Эдику и назначь встречу. Завтра встреться с ним, скажи, что между нами все кончено. Постарайся быть с ним мягче, но решения не меняй и надежд не давай. И еще... — Я вздохнула. — И еще даю тебе три дня... нет, целую неделю! На все те истерики, которые он будет устраивать. Советую отключить мобильник. Справишься?

* * *

Дни тянулись друг за другом нескончаемой вереницей, как кадры кинолент в рубке Андрея. Мы сняли квартиру и стали жить вместе, но будни оказались скучны. По-прежнему каждое утро я уходила в офис, садилась за свой стол и составляла бесконечные ведомости, шутливо бранясь с прочими девочками нашей бухгалтерии. Андрей шел на смену или торчал в интернете. Вечером, если у Андрея не было дежурства, мы ужинали вместе, садились на диван перед монитором и смотрели модные сериалы с субтитрами — из тех, что интересно смотреть, но после нечего вспомнить. Андрей не любил их за то, что приходится качать из интернета и смотреть на маленьком экране. Но все равно качал и смотрел. Фильмы, которые крутил его кинотеатр, он тоже не любил — говорил, скучно, однообразно.

Выходные проходили интересней: мы шли в кафе, на концерт или в клуб, а потом обычно у нас бывал секс, хотя в последнее время тоже довольно однообразный.

Если мне становилось грустно, особенно по утрам, когда просыпаешься по будильнику и смертельно не хочется вставать, я складывала руку в кулачок и звала Анну пожить за меня денек-другой. Запрещала я лишь секс с Андреем. Сама не знаю, почему, наверно ревновала. Но мне эта мысль казалась недопустимой. Как реагирует Андрей на отказы Анны — я старалась не выяснять. Потом как-то само получилось, что в будни меня всегда заменял гастарбайтер, а я приезжала лишь на выходные.

Шел обычный воскресный вечер. Позади у нас осталась милая итальянская пиццерия, бутылка шампанского, романтическая прогулка по тому бульвару, который я все еще не очень любила, затем торопливый душ и плавный, без лишних слов, прыжок в постель. И когда все кончилось, когда мы уже отдыхали, когда я лежала у него на плече, задумавшись, то вдруг неожиданно для самой себя спросила:

— Послушай, тебе не кажется, что мы стали жить как-то порознь?

— Почему? — удивился он и приподнялся на локте.

— Не знаю. — Я пожала плечами. — Вроде вместе, но каждый по отдельности.

— По-моему все нормально, — ответил он.

— Я так не думаю, — грустно сказала я. — Тебе не кажется, что наша жизнь превратилось в какое-то болото?

— Нет, — отвечал он. — Почему?

— Тебе не кажется, что ты иногда живешь будто не со мной?

Я замерла, боясь услышать ответ.

— Нет, не кажется, — ответил он. — Что ты имеешь в виду?

Я помолчала.

— Хочешь, серию посмотрим? — предложил Андрей.

— Нет. — Я качнула головой. — Давай лучше поговорим. Скажи, как ты видишь наше будущее?

— В каком смысле? — удивился он.

— Ну... — я замялась. — Понимаешь, каждой женщине хочется стабильности.

— Вас не поймешь, — зевнул Андрей. — То тебе жизнь болото, то наоборот — стабильности.

Я посмотрела ему в глаза и решилась:

— Андрей, ты меня любишь?

— Конечно, — кивнул он удивленно.

— Андрей, мы живем вместе почти год, почему ты мне никогда не делал предложения?

Он замялся и отвел взгляд.

— Послушай! — настаивала я. — Давай наконец поговорим. Мы живем вместе, но так давно не разговаривали! Мне уже двадцать шесть, я хочу семью, хочу ребенка... Я тебя люблю!

— Я тебя люблю, — повторил он послушно.

— Если я тебе сама предложу завтра пойти в ЗАГС и подать заявление, что ты мне ответишь?

Андрей мялся.

— Ты меня не любишь? — ахнула я.

— Люблю, — вздохнул Андрей.

— Но не хочешь на мне жениться и не хочешь детей?

— Хочу, — ответил он.

— Так пойдем прямо завтра и подадим заявление!

— Завтра не могу, — пробормотал Андрей. — Завтра дежурство.

— Хорошо, послезавтра, во вторник?

— Давай все обдумаем? — предложил он.

И тут я взорвалась:

— Давай! Обдумай сейчас и ответь мне! Мужчина ты или нет?

Андрей снова отвел глаза.

— Мне надо подумать, — пробормотал он. — Дай мне подумать?

— Сколько?

— Хотя бы пару недель.

— Сколько?! — ужаснулась я. — А почему сейчас ты не можешь дать ответ?

— Сейчас, — сказал Андрей с удивительно знакомой мягкой интонацией, — я не могу. Мне надо обдумать. Смогу точно сказать только в следующем месяце, восьмого числа, как раз будет твой день рождения...

И тут я вдруг все поняла.

— Что, хозяин в отпуске? — желчно спросила я, глядя прямо ему в глаза.

— Я не понимаю, что ты имеешь в виду! — фальшиво ответил Андрей, стараясь не встречаться со мной глазами, а затем протянул руки: — Я люблю тебя и...

— Не трожь! — заверещала я, вскакивая. — Не трожь меня больше своими подлыми руками! Клещами, щупальцами или что там у тебя внутри!!!

— Анечка...

— Будь ты проклят, киномеханик! — Я чувствовала, что по лицу катятся слезы. — Я думала, ты... А ты не только себя, ты и меня сдавал в аренду чудовищу!

* * *

Я думала, что мама устроит сцену, но она встретила меня спокойно — с пониманием и теплом. Взяла из рук баулы с моими вещами, принялась хлопотать на кухне. Со мной творилось что-то странное: слезы то катились, то высыхали, бросало то в жар, то в холод. Я сбивчиво объяснила, что у нас с Андреем все кончено, но подробности расскажу завтра. Мама не стала ни о чем спрашивать, расстелила диван в моей комнате, напоила чаем, заставила зачем-то выпить аспирин...

Она ушла в свою комнату, а я в свою. Выключила свет, легла, но сон не шел, а на душе было невыразимо мерзко. Тогда я встала, прошлась по комнате — своей комнате, с детскими рисунками на стенах, со шкафчиком, набитым любимыми когда-то дисками... Все это казалось теперь не моим — далеким и чужим. Бесцельно пошатавшись по комнате, я вышла на балкон, спотыкаясь о наваленные там корзины. Облокотилась о перила и стала смотреть вниз. Район спал. Отсюда, с девятого этажа, он был виден весь — от бульвара и до трамвайного кольца. Тут была моя школа, там — детская поликлиника, где мне вырвали первый молочный зуб. Слева за корпусами торчал бетонный торец проклятого кинотеатра «Луч»... Мягко светили фонари, шелестела майская листва.

Завтра меня ждала проклятая бухгалтерия, разговор с мамой, а потом опять — будни, будни, однообразные как десять арабских цифр на листках календаря. Я снова посмотрела вниз, а потом вдруг запрыгнула на корзины, перебросила коленку и села на холодные перила, свесив ноги вниз. Далекий двор, наполненный асфальтом, автомашинами и сиренью, плыл подо мной в полумраке и ночных шорохах. Глубина двора старалась ухватить взгляд и дернуть вниз.

«Раз, и все, — сказала я себе. — И хватит».

И я уже почти перевесилась вперед корпусом, но в этот момент раздался голос.

— Анна, — мягко, но торопливо произнес он. — Если вам не принципиально, позвольте мне?

— Что? — опешила я. — Прыгнуть?

— Позвольте мне дожить за вас остальные годы? — Голос снова заторопился: — Вы знаете, все-таки там, внизу, у вас будут очень болезненные минуты. А может, даже часы. И это будет так некрасиво выглядеть со стороны! Соседи будут глазеть из окон, Тамара Гавриловна выскочит злословить, приедет милиция... Потом, вы же стольких людей огорчите! Ведь у вас мама, одноклассники, коллеги, подруги... Эдик будет убит горем, извините, что о нем напоминаю. Ну и Андрей, конечно, огорчится очень, особенно когда вернется и узнает... А я обещаю вам прожить вашу жизнь хорошо! Спокойно, достойно! Вы согласны? Да?

Я задумалась. Терять мне было нечего — для себя я все решила.

— Только будь помягче с мамой, — попросила я. — Скажи, что я ее всегда любила. Хоть мы и ссорились.

Голос молчал.

— Чего же ты молчишь? — спросила я требовательно. — Обещаешь?

— Извини, — печально ответил голос. — Я не могу это обещать. Мамы нет.

— Как это? — не поняла я.

— Она уехала... насовсем. — Голос тщательно подбирал слова. — Там теперь живет гастарбайтер.

— Давно? — спросила я ошарашенно, еще до конца не понимая смысла этих слов.

— Уже четыре года. После той ссоры. Ну, помнишь, когда мама пригрозила, что если ты продолжишь встречаться с Эдуардом, она жить не будет...

Я открыла рот, а затем до крови прикусила губу.

Голос долго молчал, а потом все-таки продолжил:

— Так если ты не против...

— Послушай! — перебила я. — Да сколько же вас здесь понаехало?! Что вам всем здесь надо?!

— Мы же не виноваты, — вздохнул голос. — Разве мы виноваты? Мы просто готовы взять на себя то, от чего вы отказываетесь.

— Но вы же нас почти всех выжили! Почти всех! — завизжала я вслух. — Никого не осталось! Хорошо устроились — сначала зуб, потом неприятный разговор, а потом и все вам отдай?!

— Так мы никого не принуждаем! — взмолился голос. — Разве мы виноваты, что согласны жить там, где вы не хотите?

Я решительно перебросила ноги обратно на балкон.

— Знаешь, что, моя дорогая Анна? — сказала я мысленно, но очень отчетливо. — Проваливай прочь и никогда больше не приходи!

— Простите! — залепетал голос. — Я никак не...

— Я сказала: вон отсюда!!!

— Конечно, как скажете... Но если вдруг заболит зуб мудрости или...

— Мой зуб — мне и разбираться! У меня нет лишних зубов, с вами делиться! И лишней боли для вас нет! Это все мое — ясно? Даже боль! Я, может, сама ждала вечность, чтобы пожить собственной жизнью! Уходи навсегда!

На соседнем балконе послышался шум и высунулась заспанная Тамара Гавриловна:

— Что за вопли в час ночи?! — проскрипела она. — Я в суд подам!

— Да хоть прямо завтра, — огрызнулась я.

— Мне надо подумать, — мрачно пообещала Тамара Гавриловна и зачем-то уточнила: — месяца через два подам.

апрель 2010, Грелка (Нил Гейман «Многофункциональность»)

© автор — Леонид Каганов, 2007

ЧОЗА ГРИБЫ

Так бывает. Идет жизнь гладко и ровно — день-ночь, суббота-понедельник, план там всякий, график. Катится жизнь вперед, словно автомобиль по шоссе. Смотри себе по сторонам, столбы километровые отсчитывай. И сколько бы ты ни проехал — хоть сто километров, хоть двести — все идет гладко и одинаково. Ты едешь, рядом — тоже едут. Мелькают поселки одинаковые, бабка на обочине продает картошку в ведрах — одна и та же бабка, и даже ведро вроде одного цвета. Хотя на такой скорости толком не рассмотреть. А потом шоссе вдруг кончится, надо свернуть куда-то, и вот тут уже начинаются приключения через каждый метр, тебя швыряет туда-сюда, ты только прыгаешь и бьешься головой о крышу.

Поэтому если меня спросят, как я жил последний год, я ничего не смогу рассказать. Чего рассказывать-то? Ну, жил как-то. План там, график. Интернет, будь он проклят. Выходные — посидеть в баре, пивка попить. Потом стало хуже — все сроки давно прошли, заказчики штрафами грозят, а недоделок куча. И уже не до пива. А потом — сдали проект. И ровно на следующий день началось такое... Такое, что я до сих пор не могу понять, со мной это происходит или нет. Казалось, с тех пор, как мы свернули с шоссе, прошла целая вечность — длиннее, чем весь последний год. Хотя на самом деле прошли всего сутки. Но за эти сутки меня так носило и швыряло, и столько всего произошло, что теперь я сижу в отделении милиции не пойми какого села, и главное — не пойму, за что. Единственное приятно — наладонник мой не отобрали. И вообще не обыскивали. Менты спросили только, есть ли мобильник. Ну я и ответил, что мобильника нет. Это же не мобильник, верно? Мобильник — это такая маленькая фигулька с цифрами-кнопочками. А у меня — здоровенный наладонник, смартфон. Считай, маленький компьютер.

Поэтому я подошел к окошку с решеткой и положил наладонник поближе к свету, чтобы видел спутники. GPS — великая штука, через минуту наладонник все спутники нашел, я уже знал свои координаты. Карту этих мест я залил перед поездкой свежую, подробную. Красная стрелка на экране точно указывала в поселок под названием то ли Лукарино, то ли Лукошино. Я не стал вчитываться — стрелка все время крутилась на месте, будто я ходил туда-сюда по камере. До реки Медведицы отсюда — двадцать с лишним километров. Ну да, примерно полчаса нас везли менты по кочкам и оврагам. Но интернет в этом Лукошино был. Я мстительно отправил в блог короткое сообщение о том, где нахожусь, и что со мной происходит. А затем принялся читать почту.

Мне никогда не приходило столько комментариев. Лента все не кончалась. Казалось, наладонник скрипит в руке, всеми своими силенками выжимая из окружающего пространства жалкие обрывки интернета, невесть каким ветром занесенные в эту замобильную глушь. Писали в основном незнакомые, и больше всего было ответов в духе «гы, фотожаба», «жжош, крутой развод!», «фотки отстой, автор рисуй смешнее!» Было очень обидно. Я и не умею вашим Фотошопом пользоваться. Не верите — идите к черту. На миг показалось, что в коридоре раздался шорох, и я быстро спрятал наладонник под матрас. Но шорох не повторился. Я опять достал наладонник и продолжил. Никогда такого не было, чтобы в мой блог забралось столько зевак. Откуда они все? Затем я обнаружил пару писем от журналистов и понял, что произошло. Посадку, оказывается, вчера официально зафиксировали, и сообщение проскочило в интернет-новостях. А журналисты раскопали мой блог с фотками и дали ссылку. Вот толпа зевак ко мне и повалила.

Я полез смотреть, что вообще говорят в интернете про посадку, но вдруг наткнулся на длиннющую статью какого-то профессора про контакт, и неожиданно погрузился в чтение. Потому что, черт побери, я был абсолютно с профессором согласен:

«С давних времен, мечтая о контакте с инопланетянами, мы боялись, что они окажутся сильнее, злее и аморальнее нас. Мы боялись, что рост их будет огромен, мускулы невыразимо страшны, контуры плоти омерзительны для человеческого глаза, а оружие и техника совершенны. Мы боялись, что парапсихологические и магические умения позволят им на расстоянии проникать в наши мысли и подчинять нашу волю своим приказам. Лишь одного мы никогда не боялись — что пришельцы окажутся попросту умнее нас. Мы почему-то были абсолютно уверены, что наш интеллект является пределом развития, и превзойти умственный потенциал человека невозможно.

Случившееся сегодня на реке Медведица показало: инопланетный разум на порядок превосходит разум любого человеческого гения. Наша наука пока не располагает данными, чтобы ответить на вопрос, как они достигли такой мощи — развилась их нервная система в ходе природной эволюции, либо они научились усиливать мощь разума, интегрировав его с вычислительной техникой. Для нас в данном случае это не имеет никакого значения.

О технической мощи пришельцев говорит хотя бы сам факт, что они сумели построить летательный аппарат и посадить его на нашу планету. Это означает, что их разум никак не слабее нашего. С другой стороны, это и не свидетельство интеллектуального превосходства — ведь у нас тоже развивается космонавтика, мы тоже в отдаленном будущем научимся строить подобный транспорт. Об интеллектуальном превосходстве свидетельствует другое. Мы пока не в состоянии дать оценку, насколько силен разум пришельца — хотя бы потому, что у нас нет возможности измерить то, что превосходит наше понимание. Не говоря уже о том, что у нас нет возможности выйти на контакт и провести исследование. В нашем распоряжении сегодня лишь косвенные признаки. Но даже по косвенным признакам, которые сообщили нам участники контакта, мы не можем отрицать очевидные факты:

1. У пришельца феноменальная память. Он не забывает никогда и ничего. Он помнит каждое ваше слово, каждую интонацию, каждое изменение мимики, которое часто ускользает от человеческого глаза. Но он фиксирует все это не как видеокамера, а подвергает тщательному анализу, обучаясь с огромной скоростью. Вполне вероятно, что вскоре он, подобно психологу, научится по глазам, мимике и интонациям читать за произносимыми фразами истинные желания и мысли, а за шаблонными оборотами речи угадывать скрытый ход истинных мыслей и ассоциаций.

2. Пришелец не нуждается во сне. Его мозг (или то, что его заменяет) работает двадцать четыре часа в сутки. Это само по себе не великое преимущество, однако говорит о том, что его мозг работает в более совершенном режиме, чем человеческий.

3. Пришелец способен решать разные задачи одновременно, например, вести диалог с неограниченным числом собеседников сразу. Участники контакта свидетельствуют, что пришелец произносил фразы одновременно, обращаясь к четырем разным людям. Кто знает, может, он способен говорить одновременно и с миллионами?

4. Во время диалога все паузы принадлежали представителям нашей планеты: пришелец реагировал мгновенно, не требуя времени на осмысление и размышление. Это означает, что скорость его мысли превосходит нашу.

Как мы видим, даже по этим скупым признакам можно сделать вывод, что мы столкнулись с разумом, который сильнее человеческого во много раз. Логично предположить, что мы для него являемся чем-то вроде стада животных, чьи реакции — страх, гнев, голод, любопытство — просты и предсказуемы, понятны и контролируемы. Вряд ли он испытывает к нам презрение — мы же не испытываем презрения к животным, напротив, умиляемся и восхищаемся их красотой. Однако едва ли пришелец остался доволен качеством и информационной скоростью контакта, поэтому логично предположить, что он не станет повторять попытку живого общения, а продолжит взаимодействие каким-то иным способом. Каким же? Как он поведет себя с нами? Как воспользуется своим интеллектуальным преимуществом? Станет ли направлять человеческое стадо в своих интересах, и каковы они, его интересы? Этого мы пока не знаем, но уверен, узнаем в ближайшие дни.

Мы привыкли заканчивать подобные патетические абзацы словами в духе «теперь все зависит от нас, земляне». Но, как это ни прискорбно, нам остается констатировать, что от нас ничего не зависит, и мы никак не способны влиять на его поведение и предсказывать его решения.

Зато несложно предсказать, как поведет себя наше общество. Пройдет пара дней, пока слух о контакте распространится, хотя поначалу будет воспринят как народная сплетня. Но военные структуры не могли не зафиксировать посадку. Поэтому логично предположить, что органы внутренних дел, не дожидаясь развития журналистской шумихи, примут самые активные меры, пытаясь взять ситуацию под свой контроль и доложить об этом руководству. Скорее всего, участники контакта окажутся оперативно задержаны для допросов и обследований местной милицией по звонку из центра. Вряд ли местная милиция будет в курсе подробностей, поэтому отработает по инструкции — причину задержанным объяснить откажется, но проведет несколько допросов, чтобы отчитаться перед начальством. После чего задержанных доставят в столицу настолько поспешно, насколько важной осознается ситуация.

С этого момента начнется противоборство между частными средствами массовой информации и государственными структурами, которые захотят любыми средствами монополизировать контакт и минимизировать утечку информации. Сделать это теперь сложно, поскольку первоначальная утечка информации оказалась обширной: один из участников сразу после окончания контакта опубликовал в своем интернет-блоге красочный мобильный фотоотчет и точные географические координаты места посадки: 57,196991 градус северной широты, 37,383820 градусов восточной долготы, 112 метров над уровнем моря. Можно не сомневаться, что это место уже оцеплено местными военными гарнизонами по приказу центрального штаба.

Что будет дальше? Если пришелец выберет тактику молчания, то в отсутствии официального источника информации наша масс-медийная машина неизбежно начнет порождать нескончаемые потоки бредовых домыслов и публичных заявлений, сделанных совершенно некомпетентными лицами. Этим информационным вакуумом пришелец может эффективно воспользоваться в своих целях. Вполне возможно, что втайне диктовать свою волю через общественные механизмы ему окажется легче, чем открыто контактировать с неповоротливыми и тревожными государственными структурами».

Доктор Эрнест Пиколь,

профессор социологии и политологии, профессор Сорбонны,

россиянин французского происхождения, живущий в России

Теперь мне стало понятно многое. Я как раз дочитал статью до конца, когда в коридоре послышался размеренный топот. Захлопнув наладонник, я бросил его в карман куртки. Ключ гулко ударил в железную дверь и грохнул, поворачиваясь. Конвойные за ночь сменились, эти еще больше напоминали деревенских гопников.

— На выход, к следователю, с вещами, — сухо объявил один из них.

Я поднялся, неторопливо зашнуровал кроссовки, взял куртку, накинул её на плечи и шагнул к двери.

Следователь оказался прежним. Я не помнил его фамилию, но в наладоннике где-то было записано на всякий случай. Конвойные козырнули и вышли. Я сел на стул в центре комнаты и начал оглядываться. Смотреть было не на что в этом потрепанном кабинете. Следователь раскрыл перед собой папку и деловито провел ручкой по строкам.

— Фамилия, имя, отчество? Год и место рождения?

— Такие же, как и вчера, — сухо ответил я.

— Повторяю: фамилия, имя, отчество, год и место рождения?

— Повторяю: перепишите из вчерашнего протокола.

Следователь отложил ручку, пружинисто вышел из-за стола и направился ко мне. Я понял, что перегнул палку, и теперь он меня будет бить. Но отступать было поздно. Он остановился передо мной — крепкий и коренастый. Ростом следователь оказался невелик, я был на полголовы выше. Поэтому он принялся угрожающе покачиваться передо мной на каблуках. Руки он поднял перед грудью, словно приняв стойку, и принялся пощелкивать костяшками, задумчиво разминая их. На пальцах правой руки было выколото: «д.и.м.а».

— Ты че, сука, не понял, где находишься? Те че, почки жмут? — произнес он.

И я бы наверно испугался, как испугался вчера. Но сейчас перед глазами стояло письмо профессора Пиколя, поэтому я поднялся и смело глянул на него.

— Отставить, — произнес я внушительно, изумляясь самому себе. — Ты вообще хорошо понимаешь, кто я? Тебе чего приказано было? Под любым предлогом задержать меня с друзьями до приезда начальства из Москвы. И обеспечить нам условия! Если узнают, что ты на меня орал, не кормил, если ты посмеешь меня ударить — пойдешь под суд. А если пришельцы узнают, что меня арестовали, они тебя вместе с твоей ментовкой грохнут ядерным лучом, понял?

По его округлившимся глазам стало понятно, что о пришельцах он ничего не слышал. Но в остальном я, похоже, угадал: мои слова произвели небывалое действие. Дима потупился, спрятал свои кулаки, вернулся за стол и некоторое время молчал. В кабинете стояла адская тишина, какая бывает лишь в очень далеких поселках. Лишь где-то за горизонтом чирикал далекий вертолет.

— Я ж для протокола спрашиваю, работа такая, — буркнул он. — А вы отвечать отказываетесь...

— Почему отказываюсь? Спрашивайте, — кивнул я.

— Кем работаете? — спросил следователь, подумав.

— Инженер-постановщик задач.

— Инженер-постановщик? — переспросил следователь и его брови недоверчиво дернулись. — В театре что ли?

Ответить я не успел — клокотание вертолета к тому моменту стремительно приблизилось и вломилось в решетчатое окно вместе с ветром. Рев был такой сильный, что если бы я начал кричать, то сам бы не услышал голоса. Затем гул резко стих, и вскоре в кабинет вошли двое в штатском.

Следователя Диму кивком попросили выйти и подошли ко мне.

— Роман? — начал один. — Я не буду тебе рассказывать сказки, а перейду прямо к делу, — он начал деловито загибать пальцы. — Я из столицы. Приехал за тобой. Это мы вчера попросили местных, чтоб вы у них переночевали, извини, выхода не было, мало ли что... Ты ни в коем случае не арестован, просто ты сейчас один из самых важных свидетелей контакта. От того, согласишься ты помочь, может, зависит будущее страны, — он помолчал. — Ты понимаешь, наша страна первой запустила спутник. Наш человек первым полетел в космос. Наши люди первыми вышли в открытый космос. И теперь наша страна первая устанавливает контакт с иноземным разумом! Это очень важно. Поэтому просим тебя поехать с нами, вертолет ждет...

— Выбора у меня нет, я так понял?

Он уклончиво покачал головой:

— Ты не арестован. Но нас ждет серьезная работа. Твои друзья тоже согласились нам помочь.

— Я их могу увидеть?

— Конечно, они уже сидят в вертолете. Я вас только попрошу пока не общаться: наши психологи хотят поговорить с каждым отдельно, чтобы показания были самыми точными, понимаешь?

— А мне хоть позвонить дадут? — спросил я.

Честно говоря, звонить мне было не нужно, это я так сказал, из принципа. Но он тут же протянул мне свой мобильник и махнул рукой, давая понять, что надо спешить и звонить я могу на ходу.

Подумав, я набрал мамин номер и пока мы шли через двор к вертолету, кратко сообщил, что со мной все нормально, просто задерживаемся на даче. Но мама уже знала о пришельце и очень волновалась. Маруська ей что ли прочла мои вчерашние письма? Я успокоил ее как мог и побыстрее закончил разговор, пообещав, что скоро будем в Москве.

* * *

В Москве ли мы оказались или нет — этого я не знал. Бетонные корпуса и парк — то ли больница, то ли воинская часть. Впрочем в парк нас не выпускали, и вообще пообщаться не дали — сразу развели в разные коридоры, и я попал на допрос. Или беседу? Здесь моими слушателями были сразу трое: толстяк в погонах, бородач в белом халате и пожилая женщина, тоже в белом халате. Вопросы задавала она. А я отвечал.

— Мы приехали вчетвером: я, два моих друга, с которыми вместе работаем, и Лидка, жена одного из них. Сдали проект и устроили себе отгул. Сели в машину, поехали на реку Медведица, на дачу. Там взяли удочки и пошли к реке. Расположились у реки, помидорчиков нарезали, пивко открыли. Лидка загорать легла. В небе ничего не видели. Слышали в лесу грохот, но не обратили внимания. Потом выползла из леса коробка, длинная, типа как от холодильника, но поменьше.

— Выползла или вышла? — быстро переспросила она.

— Не знаю, я на поплавок смотрел. Обернулся на шум, вижу — в кустах стоит коробка. И тут коробка произнесла: «и у нас есть первый звоночек, здравствуйте».

Я умолк, понимая, как бредово все это звучит.

— Продолжайте, мы внимательно слушаем. Именно «и у нас есть первый звоночек, здравствуйте»?

— Да.

— Во вчерашнем протоколе написано: «у нас», а теперь вы говорите «и у нас».

— Ну да, «у нас», «и у нас», «а у нас» — что-то типа такого.

— Роман, — женщина подняла палец, — это очень важно, постарайтесь вспомнить.

— Да какая разница? — удивился я.

— Разница очень большая. От этого зависит, какую радиостанцию и в какое время он подслушал.

— Думаете, это с радио? — я с сомнением покачал головой.

— Он выбрал фразу, которой, по его мнению, принято начинать диалог.

Я задумчиво почесал в затылке. А ведь действительно...

— Голос был ровный, без акцента? — продолжала она.

— Без акцента. Нормальный человеческий голос.

Толстяк в погонах задумчиво пометил что-то в блокноте.

— Хорошо, что было дальше? О чем вы подумали?

— Ну, мы подумали, деревенские шутят, залезли в коробку. Как бы чего не сперли...

— Что вы ему ответили? Кто из вас ответил?

Я снова почесал в затылке.

— Честно сказать, не помню. Кто-то из нас сказал что-то. Вроде «ты кто». Или «кто здесь».

— Что было дальше?

— Да! Юрик сказал: «че за фигня?». А он тут же выпалил: «позвольте представить нашего сегодняшнего гостя». И замолчал. Типа представил.

— Откуда шел звук?

— Из коробки.

— Ничего при этом не открывалось, никаких отверстий?

Я помотал головой.

— Опишите коробку, — попросила она.

— Ну... Похожа на картонную по цвету. Без надписей. Только не картонная.

— Почему не картонная? Вы ее трогали?

— Нет. Но мне кажется, это не картон.

— Почему?

— Не знаю.

— Так что за материал?

— Не знаю.

— Пластик?

Я молча помотал головой. Ну откуда я знаю, в самом деле? Не трогал же я его.

— Хорошо, Роман, что было дальше?

— Я точно не помню. Ну... завязалась беседа. Мы уже поняли, что это не шутка, а что-то непонятное. Отвечал он очень быстро. Говорил поначалу отрывистыми фразами. Спросил пару раз голосом Юрика «че за фигня». Спросил женским голосом «как вас представить?» Ну, мы назвали имена, а дальше пошло легче.

— Насколько быстро он говорил?

— Слова произносил медленно и разборчиво. А вот отвечал моментально, не задумываясь. Говорил все увереннее и точнее... Ну, словно десять словарей успевал пролистать между фразами. Стал обращаться к каждому по имени, и вел одновременно несколько разговоров, я не успевал следить, что он говорит остальным.

— Как же вы узнавали, к кому он обращается?

— Не знаю... — растерялся я. — Как-то узнавали, он то по имени называл, то интонацией показывал...

Толстяк в погонах снова что-то пометил в блокноте.

— О чем он спрашивал? О чем рассказывал?

— Сказал, что он космический пришелец.

— Это он так сказал «космический пришелец»? Или вы его так назвали?

— Он. Я, говорит, космический пришелец. Прилетел на нашу планету из далекого космоса. Потом спрашивал всякие глупости.

— Что именно?

— Меня спрашивал, сколько мне лет, есть ли у меня дети, кем работаю и доволен ли работой.

— Он рассказывал, откуда прилетел?

— Из далекого космоса. Больше ничего не говорил.

— А что собирается делать, рассказывал?

— Нет, — я помотал головой. — Он вообще не рассказывал, он спрашивал. В какой-то момент спросил, что имеет смысл посмотреть в Москве. Но я не думаю, что он всерьез туда собирался.

— Почему? — спросила женщина.

— Ну... — я задумался. — Это было похоже на урок языка, как туристов учат. Типа, расскажите о достопримечательностях. Я как-то не представляю, чтобы эта коробка всерьез собралась ходить по музеям...

— Ясно. Какие еще были вопросы?

— Ну, сначала вопросы были простые, потом все сложнее. Все вместе длилось минут десять, не больше. Он спрашивал, что такое сон. Как снятся сны, и что ты чувствуешь. Может ли человек не спать вообще, что будет с ним из-за этого. Потом спросил, какой смысл игры в бильярд. Я рассказал. А потом — спросил, что такое чувство юмора. Я не смог ему ответить, что такое чувство юмора. Тогда он прекратил со мной разговаривать и спросил у остальных, что такое чувство юмора. Ну мы попытались объяснить, типа, это когда неожиданный ход, когда абсурдная ситуация, когда смешной ответ, когда смешно, короче. Он опять: что такое смешно? Если над кем-то подшутили, выходит, его обманули, подшутить — это смешно? Лидка говорит: смешно — это вроде щекотки, только когда не щекотят. Он сказал: спасибо, всего доброго. И стал двигаться в лес.

— Всего доброго или до встречи, до свидания? Или прощайте?

Я покачал головой.

— Про новую встречу он ничего не говорил. Но и «прощайте» тоже не произнес. Он уже к тому моменту отлично владел языком.

— Хорошо. Он пополз в лес. Как он двигался?

— Просто как коробка. Полз. Плавно. Словно коробку на шнуре тянули, только шнура не было. Мы за ним. Он быстрее. Мы бегом. И вышли к этому его черному конусу. Он в нем исчез и всё. А я достал наладонник и начал щелкать конус со всех сторон, пока Юра не сказал, что тут может быть радиация. Тогда мы ушли.

— Его, то есть коробку эту, вы сфотографировать не догадались, только сам корабль?

— Нет, он нас как-то разговором отвлек... Когда собеседник без паузы с тобой говорит, такое ощущение, будто ты на скорость отвечаешь... Подумал, ответил, не успел вздохнуть — а он тебе бац, и новый вопрос. Надо было конечно фотку сделать, но я не догадался. И не думал, что он так быстро уйдет.

— Как он ушел в свой черный конус? Там люк открылся или что?

— Мы не заметили. Может, поднырнул как-нибудь. Там трава высокая, да и двигался он быстро, мы отстали.

— Последний вопрос: сколько времени прошло между грохотом в лесу и появлением коробки?

Я задумался.

— Трудно сказать. Не десять минут, а побольше. Но и не час. Минут тридцать наверно.

Женщина кивнула. Бородач в халате по-школьному вытянул руку и козлиным голосом произнес:

— У меня два вопроса. Во-первых, откуда известно, что пришелец один?

Я пожал плечами.

— Мы говорили с коробкой. Может это не пришелец и не скафандр, а просто выносной микрофон. Но коробка называла себя «я». И в мужском роде. Типа «я прилетел».

— Спасибо, — кивнул бородач. — И второе: откуда информация, что это пришелец?

Я открыл было рот, чтобы снова повторить, что это он сам так сказал, как неожиданно за меня ответил толстяк в погонах:

— Тарелка-то есть, и до сих пор там стоит. Штука неземная, факт.

Женщина в халате вскинула руку:

— Роман, а теперь постарайтесь сосредоточиться, вспомнить весь разговор и сказать, пришелец вел себя дружелюбно или враждебно? Он пытался навязать что-то или просто расспрашивал?

Я помотал головой.

— Ничего враждебного он не говорил. Дружбы тоже не обещал. Нормально говорил. Просто спрашивал внимательно. Вот вы сейчас меня расспрашиваете — дружелюбно? Вот и он так же. У меня, кстати, к вам вопрос: прошли уже скоро сутки, он за это время ни с кем, кроме нас, больше не пообщался, ничего не сделал?

Женщина повернулась к толстяку в погонах. Тот нехотя покачал головой:

— Нет. Но тарелка на прежнем месте.

* * *

Комнатка, где меня поселили, напоминала гостиничную, хотя запиралась снаружи на замок, и на окнах стояли решетки, несмотря на пятый этаж. Здесь был санузел, шкаф, тумбочка, покрытая белой скатеркой, и даже маленький телевизор. Его я немедленно включил, и он заработал. Я пощелкал каналами, но везде шла сплошная реклама. На одном канале дрались два известных депутата. Дрались скучно: сгорбившись, покраснев, крепко держали друг друга за локти, каждый пытался вырваться и оба практически синхронно орали «вы мерзавец!» Пиджаки скошенно топорщились на них как латы средневековых рыцарей. Хрупкая ведущая тщетно пыталась их разнять. Я выключил телевизор и достал наладонник. Удивительно, но меня и здесь не обыскивали.

Комментариев в мой дневник навалилось столько, что я даже не стал их читать. Интернет тут ползал почему-то еще медленней, чем на реке Медведица. Я пробежался по крупным новостным сайтам, но там царил обычный мусор — шумно разводились в суде наши эстрадные звезды, падали акции какого-то Финпрома, в Египте перевернулся танкер, в Питере ограбили священника, но о пришельцах ничего не говорилось. Тогда я набрал слово «пришелец» в поисковике, и по счастью наткнулся на новую статью профессора Пиколя.

«Идут вторые сутки контакта, но, к сожалению, мало кто представляет масштабы опасности, зависшей над нами.

В нашем обществе все решения принимает социум, точнее его верхушка. К сожалению, этот механизм сильно снижает и без того невысокий интеллектуальный потенциал человечества. Нам хотелось бы думать, что социум усиливает мощь человеческого разума, и это усиление прямо пропорционально количеству членов социума. Но такой зависимости нет. Более того — зависимость обратная. Если отдельный человек в силах принять решение оригинальное, то социум принимает решение коллегиальное, а значит, компромиссное. В таком решении делается попытка учесть интересы и мнения всех влиятельных сторон, поэтому чаще всего компромиссным является решение не предпринимать никаких действий или отложить принятие решения.

Ошибается каждый, кто считает, будто государства действуют коварно, разумно и планомерно, обманывая своих граждан. Социум не способен никого обмануть или перехитрить. Достаточно взглянуть на историю человечества, как станет понятно, что интеллект любого государства, его осмысленное поведение находится на уровне пятилетнего ребенка. Государства веселятся и впадают в депрессию, бодрствуют и спят, обижаются и топают ножками, хвастаются и пытаются обратить на себя внимание, вступают в драку и отбирают у соседей понравившиеся игрушки, плачут и клянутся отомстить обидчикам, но в следующий миг забывают про слезы и снова радостно играют вместе. Если бы существовал способ каким-то образом измерить IQ любой страны, его величина соответствовала бы серьезной умственной отсталости.

Хорошей моделью нашего общества является толпа: разумно поведение каждого отдельного человека, пусть даже он глупец. Но поведение целой толпы руководствуется еще более примитивными инстинктами — паника, усталость, голод, любопытство, страх, гнев. Предсказывать и направлять поведение отдельного человека сложно, чего нельзя сказать о толпе. Толпой управлять легко, достаточно лишь чувствовать общее настроение и обладать рычагами воздействия.

Фактически мы сами выстроили для себя эту дыру в защите, причем с незапамятных времен. История человечества состоит сплошь из примеров, когда сообразительный и работоспособный человек, одержимый идеей, приходил к власти и на некоторое время создавал на пустом месте империю, вызывая общественные ураганы и проливая кровь миллионов: Чингиз-Хан, Наполеон, Гитлер, Сталин — этот список можно продолжать, но во всех случаях в выигрыше оказывался тот, кто способен навязать обществу свои авторитарные решения, не считаясь с коллегиальным мнением, умеренным и бесформенным.

Человечество до сих пор не выработало механизма защиты своего общества. Нам не хватало лишь космического пришельца, который сумеет воспользоваться нашей слабостью в своих интересах. Каковы его интересы — я подчеркиваю — мы ещё не знаем. Но инструментов давления на общественные решения — предостаточно. Информация об устройстве нашего общества — в открытом доступе. Современные СМИ и особенно неконтролируемый интернет позволяют влиять на общественное мнение анонимно и быстро.

Попробуем спрогнозировать дальнейшую ситуацию. Подчеркну: мы не знаем целей пришельца. Возможно, он желает заполучить в собственность наш благоустроенный шар космического базальта. Возможно, хочет стать императором и управлять нами. Возможно, его интересует торговля, и он хочет получить от нас предметы культуры, техники или какой-нибудь необходимый ему топливный ресурс. Быть может, интерес его чисто исследовательский, и он ставит над нами эксперименты. Так или иначе, но мы вправе сделать смелое предположение, что шаги его скорее всего будут следующими:

1) Фаза сбора информации. Затаившись, он начнет поглощать всю доступную информацию, разлитую в радиоэфире. Радио и телепередачи, мобильные переговоры, интернет-пакеты — все, что разлито в пространстве и доступно, станет для пришельца предметом анализа. Впрочем, доступ этот двусторонний — никто не в силах технически помешать пришельцу отправлять и свою информацию в сети прямо с места посадки. Нам остается только надеяться, что сверхразум сумеет разобраться в этом океане информационного мусора и не составит о нашей цивилизации того превратного впечатления, какое можно получить, посмотрев, скажем, пару телевизионных шоу. Логично предположить, что на этой стадии он либо будет по мере сил избегать контакта, либо попытается установить ни к чему не обязывающий контакт с рядовыми обитателями планеты, чтобы отладить модели личного общения, известные ему пока лишь по эфирным передачам. Похоже, именно второй вариант мы наблюдали во вторник на реке Медведице. И, похоже, пришелец остался недоволен результатами контакта, а возможно, его не устраивает скорость живого информационного обмена.

2) Фаза действия. Вряд ли пришелец, обладающий сверхразумом, имея неудачный опыт контакта, воспользуется прямым диалогом с властью — это означает трату времени на бесконечные переговоры, в процессе которых власть неизбежно попытается оттянуть принятие решений, в то же время любыми способами вытягивая информацию и требуя расплатиться технологиями, в первую очередь военного и коммерческого значения. Ведь мы понимаем, что цена вопроса крайне высока. О цене вопроса следует сказать отдельно. Сейчас все страны земного шара находятся примерно в одинаковом экономическом положении, и даже отсталость стран третьего мира — это ничто по сравнению с той пропастью, которую перепрыгнет любое государство, получив в свои руки любые неземные технологии, особенно энергетические. Даже минимальный обмен технологиями способен дать отдельной стране и ее правящей верхушке мировое господство и финансовое изобилие неслыханного масштаба. Все мы прекрасно понимаем, что возникновение пришельца на нашей планете — это сейчас точка самого пристального экономического интереса, самого выгодного вложения капитала, самое перспективное месторождение и самое прибыльное направление исследований. Если для фантазеров и обывателей пришелец лишь повод для шуток и сплетен, то для людей практичных и привыкших принимать решения это — проект. Проект, для разработки которого годятся любые средства.

Конечно, пришелец может воспользоваться разобщенностью нашего мира: форсировать официальные переговоры, вступая в диалог с правительствами сразу нескольких противостоящих стран и шантажируя возможностью поделиться стратегической информацией с конкурентом. Этот вариант для пришельца достаточно опасен, поскольку правительство страны, которая уже считает его своей собственностью, способно пойти на тот крайний шаг, который мы привыкли делать в отношении собственности, если есть риск, что она достанется врагу.

Безопаснее для пришельца, по-видимому, другой вариант: избегая официального контакта, воспользоваться свободными рычагами управления, чтобы так или иначе, напрямую или через посредников-людей (они могут не знать, от кого исходит заказ), получить от нашего общества все, что пришельцу необходимо. В этом смысле особую угрозу представляют те четверо, кто вступил в контакт. Нет никаких сомнений, что они окажутся изолированы и помещены под самый внимательный контроль.

3) Финальная фаза. В зависимости от своих целей, пришелец либо воцарится на нашей планете, взяв ее под контроль, либо покинет ее. В любом случае он не станет хвастаться своей мощью и интеллектом, а сделает это тихо.

Что мы видим сегодня? Участники контакта исчезли из поля зрения журналистов — возможно, они погибли. Либо их скрывают от журналистов для их же безопасности. Общественное мнение крайне возбуждено ситуацией, и чем дольше длится неопределенность, тем больше растет озабоченность. Ситуация обострилась после сегодняшнего инцидента, когда группа государственных парламентеров, приблизившаяся к черному конусу, была отогнана шквалом огня. По крайней мере, теперь нам ясно, что пришелец не желает контакта, и намерения его в отношении нас совершенно неясны. С точки зрения обывателя, у нас на Земле к существующим проблемам добавилась еще одна, не менее тревожная. Тем не менее, многие по-прежнему связывают с пришельцем свои надежды, поэтому следует ожидать, что в район посадки ринутся ловить свой шанс самые разные политические партии, мечтатели и авантюристы, религиозные фанатики, неизлечимо больные раком, СПИДом, и просто зеваки. Правительство будет вынуждено оцепить район контакта, но не сможет представить взамен никакой официальной информации, и это лишь усилит информационный вакуум. Чем же окажется заполнен информационный вакуум? Ответ на этот вопрос мы, увы, знаем. Он волей-неволей начнет заполняться информационным мусором самого разного уровня абсурдности.

Безотказные шестерни современных СМИ мигом вытащат на поверхность все, что смогут найти — от всевозможных фриков до некомпетентных селебрити, которые охотно начнут производить информационный хаос, не имеющий никакого отношения к реальному положению дел.

И если наша догадка насчет действий пришельца верна, если ему действительно что-то нужно от человечества, то на фоне этого информационного вакуума и некомпетентного хаоса уже сегодня можно будет заметить признаки направленного воздействия пришельца на наш социум. Идея, которую примутся бездумно озвучивать многочисленные уста, не догадываясь о первоисточнике, — скорее всего она принадлежит пришельцу».

Я отложил наладонник. На этот раз статья профессора мне не показалась такой уж умной, скорее заумной. Или это я устал и не способен воспринимать статьи? Поспать что ли, пока время есть? Но вместо этого я снова включил телевизор.

Вразумительную передачу я обнаружил только на каком-то канале с кружочком «ППЦ» в углу экрана — наверно какой-то из районных. Здесь звучали жиденькие аплодисменты зала, а на экране стоял мужичонка в пенсне, одетый в неприлично обтягивающее трико камуфляжной раскраски с ремнями и пряжками. Руки его были призывно подняты вверх, и в одном зажат лист бумаги. Я решил, что это юморист или клоун, который закончил очередную репризу и сейчас продолжит, но мужичок опустил руки, поправил пенсне и произнес:

— Мы начинаем внеочередной выпуск программы «Огневой рубеж» с Владленом Леоновым! Сегодня тема нашей битвы мнений — посещение земли инопланетянами, которое началось недавно на реке Медведица всего в двухстах километрах от столицы!

Он снова поднял руки, и публика зааплодировала. Камера показала студию целиком: перед занавесом из маскировочной сетки располагался импровизированный окоп. Сделан он был слишком театрально — похоже, здесь сколотили две трибунки, а между ними провесили ткань, кинув туда ящик с пластиковыми снарядами и макет пулемета. По обе стороны окопа располагались две струганные лавки, на каждой сидела пара человек в касках: по одну сторону окопа синие каски, по другую красные. В целом ощущение оставалось дурацкое — как в театре на спектакле про войну.

На экране снова появился ведущий.

— Сегодня у нашего огневого рубежа борются представители самых разных точек зрения и профессий! Это знаменитый писатель-фантаст... — ведущий осекся, посмотрел в сторону окопа, поправив пенсне, затем недоуменно глянул в лист бумаги и перевернул его на другую сторону: насколько мне удалось разглядеть, она оказалась чистой. — Так, — произнес он неожиданно скрипучим и будничным тоном. — А Лукьяненко к нам опять не пришел? Ну конечно, мы же только на Первый канал ходим, ага... И космонавта не вижу. Кто вообще эти люди? Где мои слова? Где Анжела, черт побери? — нервно вскрикнул он. — Анжела!!!

К ведущему торопливо подбежала толстая дама на длиннющих каблуках и что-то зашептала в ухо. Глаза ведущего нервно забегали.

— А предупреждать можно было?! — он бросил в удаляющуюся Анжелу убийственный взгляд, но в следующую секунду нарисовал на лице улыбку: — Как мне сейчас сообщили, в связи с актуальностью вчерашних событий мы ведем передачу непосредственно в прямом эфире. К сожалению, не все участники нашего интеллектуального сражения успели выйти к нашему огневому рубежу, но сражение состоится! Итак, огонь! Сейчас мы попросим участников битвы представиться и рассказать пару слов о себе, и начнем с наших прекрасных дам... — он махнул рукой.

На экране появилась рослая девица в мини и с меховым воротником на шее. Ее лицо, обожженное соляриями, казалось слегка знакомым, хотя прическу скрывала синяя каска. Актриса что ли?

— Меня зовут Светлана Спасская, — промурлыкала она. — Я певица. Я автор дисков, концертов, и еще у меня вышла книга стихов... — Публика захлопала, камера подождала еще немного, но дама молчала.

— Спасибо, — поблагодарил ведущий.

На экране вдруг появилась девушка с другой лавки, и я к своему изумлению увидел мою сводную сестру Маруську.

— Меня зовут Марина Юсупова, — звонко сказала Маруська, встав со скамейки в полный рост, — Я учусь на первом курсе Педагогической академии. Люблю музыку и боулинг. — Своим обычным жестом Маруська попыталась откинуть ладошкой рыжую челку, но ладонь звонко стукнулась о каску. Выглядело это, будто Маруська козырнула, и публика разразилась аплодисментами.

— Это вам посчастливилось вступить в контакт со звездными пришельцами? — уточнил ведущий.

— Нет, — с сожалением качнула головой Маруська. — В контакт вступил мой старший брат Роман с друзьями.

— Роман! — ведущий взмахнул руками и оглянулся на ее спутника. — Это вы, да?

— Я не Роман, — обиженно ответил тот и для убедительности чуть отсел от Маруськи, показывая, что он не с ней.

— Роман так и не вернулся домой, — объяснила Маруська.

— Их похитили?! — оживился ведущий. — Похитили инопланетяне?!

— Нет, он звонил, сказал, что работает с учеными, ну... рассказывает им всё.

— С учеными какими? Нашими или инопланетными? Вы уверены, что он не в плену у пришельцев? — Он зловеще навис над ней.

— Ну... — растерялась Маруська, и мне почудилось, что она всерьез испугана. — Вчера он в интернете писал и фотки выкладывал, потом маме звонил...

— Из плена? — не унимался ведущий.

— Кажется из милиции...

— При чем тут милиция? А где остальные участники контакта?

— Я не знаю... — Маруська совсем растерялась.

— Прекрасно! — заявил ведущий. — Участников контакта у нас нет, спасибо, Анжела. Итак, наш следующий боец... — Ведущий простер ладонь, и на экране снова появился тот, кого он принял за Романа.

Теперь я разглядел его. Боец был юн и толст, со следами небольшого алкоголизма на неухоженном бородатом лице. Одет в затрапезный пиджачок, но держался гордо. Лицо его покрывали бисеринки пота — видно, в студии стояла жара, но пиджак он не снимал из принципа, а может, стеснялся линялой рубашки, лоскут которой неряшливо выбивался из-под пиджака.

— Я не Роман, — обиженно повторил он. — И уж точно не Сергей Лукьяненко. Лукьяненко я не люблю. И ни одна из книг Лукьяненко мне не нравится, сколько ни перечитывал. И фильм его мне не нравится, сколько ни пересматривал. А уж высказывания этого вашего Лукьяненко в интернете...

— Представьтесь, пожалуйста, нашим зрителям, — вежливо перебил ведущий.

— Меня зовут Мирослав Апожин, я писатель-фантаст. В ЖЖ — как еооубластер через дефис. У меня вышло в издательстве две книги, сейчас я их покажу, минуточку, — толстяк засуетился и полез под лавку.

— Аплодисменты писателю! — воспользовался паузой ведущий и ловко перепрыгнул окоп, оказавшись у первой лавки. — А теперь наш главный гость, независимый эксперт, профессор футурологии и социологии с мировым именем, человек, который первым стал всерьез заниматься проблемой вчерашнего контакта, доктор Эрнест Пиколь?

— Меня зовут Михаил, я его вебмастер, — отозвался мускулистый парень в очках. — Доктор Пиколь сейчас в Париже, но я в курсе его работ и многое могу рассказать. Сейчас мы готовим сайт, посвященный контакту: прилетело точка ру.

Раздались аплодисменты и камера показала публику: в зале сидели молодые ребята и девушки одного возраста, словно из колледжа.

— Спасибо! — поблагодарил ведущий. — Итак, вы смотрите ток-шоу спорных мнений «Огневой рубеж»! И я его ведущий Владлен Леонов! — Он снова глянул в листок. — Участники контакта и авторитетные эксперты интернета утверждают, что пришельцы намного умнее нас. Возможно ли это? Как вы считаете?

— Глупость какая! — с чувством произнесла Светлана Спасская, и на экране появилось ее лицо крупно.

— Аргументируйте! — задорно предложил Владлен.

— Нас создал Господь, — объяснила Светлана Спасская, — по своему образу и подобию. Он что ж, по-вашему, тупее пришельцев? Так что пришельцы не умнее нас, а глупее. Это или как вот многие говорят, будто женщины глупее мужчин. А чем мы глупее? Чем? У женщин тоже свой ум! И мы не хуже! Вот я певица, но безумно, безумно люблю логарифмы! Еще со школы, с уроков информатики, — она замолчала и гордо тряхнула головой в каске.

— Аплодисменты Светлане Спасской, которая любит логарифмы! — торжественно провозгласил ведущий, и зал захлопал. — А какие логарифмы вы любите? Натуральные?

— Что? — насторожилась певица и фыркнула. — Конечно натуральные, скажете тоже...

— Так, — подытожил ведущий и повернулся к Михаилу. — Ну а что скажет наш эксперт э-э-э... вебмастер?

— Доктор Пиколь, — отозвался Михаил, — считает, что пришелец умнее человека во много раз, и мы для него как бы стадо животных. Поэтому нам сложно понять его мотивы.

— Глупость какая! — возразила Светлана Спасская и назидательно подняла наманикюренный палец. — Мы просто не знаем логарифм его действий. У него же есть какой-то логарифм поведения, правда же? Мы просто его не смогли пока разгадать.

Ведущий согласно покивал.

— И вообще, — продолжила Светлана, — вы конечно извините меня, но я эту штуку сниму.

И она стянула с головы каску.

— Наша бесстрашная дама, — поморщился ведущий, — готова идти в бой без защиты! Аплодисменты!

Вильнув задом, он снова перепрыгнул окоп:

— Спасибо, и теперь слово вашим противникам на другой стороне нашего огневого рубежа! — продолжил он. — Итак, огонь! Э-э-э... вы девушка, как считаете?

— Уж можно говорить? — робко спросила Маруська, ведущий кивнул, и она быстро-быстро начала: — Я точно не помню, но вроде бы мой брат писал вчера в свой дневник по интернету, что пришельцы разговаривали вроде очень быстро. Ну типа тараторили. Я тоже могу тараторить, и каждый может, и чего тут такого?

— Спасибо за мнение! — кивнул ведущий. — Ну а что об этом думает наша фантастика?

— Фантастика думает, что пришельцев надо убивать, — без тени юмора отчеканил Мирослав Апожин. В руках у него уже были две пестрые книжки, он всё пытался показать их в камеру, но как-то неловко, казалось, будто он ими заслоняется от невидимого врага. — Наши предки уничтожили неандертальцев. Конкистадоры перебили индейцев. Это естественный отбор. Две разумные расы не могут существовать рядом, сильная всегда уничтожит слабую. И я не хочу, чтобы моя раса оказалась слабой. Вспомним «Войну миров» Уэллса, когда пришельцев не убили сразу, а они выползли и уничтожили землян. Или вот у Стругацких был «Жук в муравейнике», когда спецназ в конце убил иноземного лазутчика просто так, на всякий случай, потому что нельзя рисковать человечеством. И авторы не осуждают этот поступок, потому что это разумно и естественно. А вспомните, сколько написано книг про нашествие иноземных захватчиков, про чудовищ, гибель человечества и космические войны? А фильм «Хищник»? А «День независимости»? «Нечто»? «Марс атакует»? «Люди в черном»? Какой тут может быть контакт, смеетесь что ли? Может, вы еще предложите эльфам и оркам дружить и обмениваться технологиями? Мы как раз вчера об этом в форуме спорили. Нет, пришельца следует с самого начала долбануть, пока не вылез и не расправил перышки. Чтобы они еще долго к нам не смели сунуться!

Публика послушно зааплодировала.

— Неожиданное мнение, — подытожил ведущий. — Я бы сказал, огневое! То есть в книгах, которые вы пишете, инопланетяне и земляне не дружат?

— Я фэнтези пишу, — вдохновенно ответил Мирослав Апожин и снова взмахнул книжками.

В этот момент дверь моей комнатки распахнулась — на пороге стояла тетка в халате.

— Роман, надеюсь, вы уже отдохнули, теперь надо пройти медицинское обследование. Следуйте за мной.

Обследование длилось долго — меня провели по кабинетам, выспрашивали, измеряли пульс, брали кровь из вены, сделали зачем-то рентген... У меня создалось впечатление, что они вовсе не о моем здоровье заботились, а искали, не оставил ли пришелец каких-нибудь меток и датчиков в моем организме.

* * *

Я обнял Маруську и потрепал рыжую челку.

— А мама не приехала?

— Она хотела, — кивнула Маруська, — Но у нее давление подскочило. Ты когда домой-то вернешься?

Я вопросительно обернулся на даму в белом халате, которая сидела в углу комнаты, выделенной для встречи с родными. Даму, как я уже знал, звали Тамара, она была профессором психологии. Тамара развела руками.

— Работаем, Маруська, — ответил я. — И Юрий с Пашкой, и Лидка — все здесь, я их видел сегодня. Понимаешь, такое дело, единственный контакт. Кроме нас никто не расскажет, вот нас и исследуют, заставляют вспоминать все...

— А я на телесъемках была! — похвасталась Маруська.

— Да уж видел, — улыбнулся я.

— Как? У тебя здесь телек есть?

— Конечно есть, я ж не в тюрьме, верно?

— Ну как я? — спросила Маруська.

— Молодцом, — ответил я. — Но как ты туда попала?

— Да тебе звонят круглые сутки, с тех пор, как в новостях твою запись с фотками показали. Невозможно просто! Приходится мне и маме отвечать. Ну вот меня и попросили на телевидение приехать. Я ничего смотрелась? Там такие каски дурацкие всем надели...

— Хорошо смотрелась, — кивнул я. — Там остальные вообще уроды собрались. Ну еще этот был вменяемый, как его, вебмастер.

— Мишка? Ага, мне он очень понравился, — застенчиво кивнула Маруська. — Они с доктором Пиколем сайт делают. Прилетело точка ру.

— Слушай, а кто такой этот Пиколь?

— Ты чего, не знаешь? — удивилась Маруська. — Его весь интернет сейчас цитирует, это очень умный дядька, профессор из Франции, доктор социологии типа Нобелевского лауреата. Занимается проблемой инопланетян.

— А чего еще в интернете говорят? — Я покосился на Тамару: они до сих пор не знали, что у меня наладонник. И шепнул одними губами: — Зарядку принесла?

— Ага! — Маруська заговорщицки полезла в сумку и вынула пакет с апельсинами. Среди оранжевых шаров мелькнул черный шнурок.

Я поспешно взял пакет под мышку.

— У тебя ж тут интернета нет, — нарочито громко заявила Маруська и подмигнула мне.

— Нету у меня интернета, откуда же? — громко подтвердил я.

— Так вот смотри, я прикол тебе распечатала и на майку утюгом перевела...

Она вынула белую майку и торжественно развернула передо мной. Посередине майки красовался квадрат, отпечатанный на блеклом принтере и слегка пожелтевший от неумелого утюга.

— Видел? Весь интернет ржет, — хихикнула Маруська.

Я засунул пакет с апельсинами под мышку поглубже и взял майку двумя руками за плечики. На картинке неумелой, словно детской рукой был изображен посреди леса черный конус корабля — очень похожий, но почему-то на двух куриных ногах. Из корабля выглядывал пришелец — коробка с глазами и ушами. Рядом стоял на задних лапах суровый кот в больших военных сапогах и держал обеими лапами лукошко с бомбами, напоминающими бильярдные шары с фитильками. Над пришельцем было коряво выведено «Чоза грибы?», над котом плавал ответ: «Двацвосем йадерных!»

— Что это? — остолбенело спросил я.

— Оборжаться, — хихикнула Маруська.

— А в чем смысл?

— Ну, приходит кот такой, а у него вместо грибов — бомбы. Его спрашивают, чоза грибы? А он такой: двацвосем йадерных! — Маруська широко взмахнула руками, изображая то ли ядерное облако, то ли размеры лукошка.

Я посмотрел на Маруську. На её лице действительно была самая неподдельная радость.

— Понятненько, — аккуратно сообщил я. — А смысл в чем?

— Ром, ты тупой что ли? — рассердилась Маруська. — Какой тебе тут смысл нужен? Смысл — в Британской энциклопедии. А здесь прикол просто. Приходит кот, ясно? Такой, с бомбами. Кот в сапогах, смешно. По лесу шел. Типа тебя. А тут летающая тарелка. Пришелец ему: чоза грибы? — Маруська снова хихикнула и повторила, смакуя: — Чоза. Хе. Чоза грибы. Двацвосем йадерных, вот чоза грибы! Держи, короче, всё лукошко тебе! Хо-хо! Узнаешь, чоза грибы, смотри не лопни!

Я вежливо помолчал, не зная, что сказать, затем все-таки аккуратно спросил:

— Кот их в лесу набрал?

— Кого?! — изумилась Маруська.

— Ну, бомбы...

Маруська возмущенно набрала воздуха и покрутила пальцем у виска.

Тамара в углу вежливо кашлянула.

— Ладно, — поспешно кивнул я, свернул майку и запихнул в карман. — Мне пора. Сейчас планерка будет, мы все там должны быть, наше мнение сейчас важным считается. Спасибо за апельсины!

— Ладно, пока! — Маруська помахала ладошкой, откинула рыжую челку и выпорхнула из комнаты.

* * *

На планерке нашего мнения никто так и не спросил. А мы и не вмешивались — сидели на заднем ряду. Из обсуждений стало ясно, что район решено оцепить, потому что туда начали пробираться толпы всякого сброда, как выразился один из полковников. Пришелец на контакт не шел — напротив, открыл утром огонь по приблизившейся группе. Если я правильно понял, он не то, чтобы стрелять начал, — нет, никто не пострадал. Просто дважды выпускал огненное облако, когда пытались подойти. Мы многозначительно переглянулись с Юриком и Пашкой — выходит, и наша встреча могла кончиться неизвестно как.

Вспоминали на планерке и доктора Пиколя, и еще каких-то аналитиков, говорили, что надо привлечь все силы. Говорили о беспорядках в городе — прошел какой-то стихийный марш протеста, показали пару фотографий через проектор. Смешно конечно. Молодежь понацепляла на головы коробки, и многие несли в руках листочки с надписями «Чоза грибы — двацвосемь йадерных!». Ну а старичье — как обычно: «Долой полицейское государство». Веселился народ, короче.

«Чо за грибы?» — все время задумчиво бормотал себе под нос один из полковников, сидящий впереди нас, это было особенно смешно. Но когда планерка закончилась, и все поднялись, он так остервенело глянул на мою футболку, что я невольно покраснел.

Под присмотром Тамары нас покормили ужином в местной столовой, мы еще немного посидели и разошлись, потому что уже спать хотелось дико. Вторые сутки, считай, эта история тянулась, толком поспать не удалось.

Телевизор в моей комнате все еще работал, как я его оставил включенным, но шла какая-то ерунда. Я пощелкал каналами: на экране появился какой-то тип с большущими щеками в военной форме, он стоял на фоне леса и отрывисто говорил в микрофон, который ему протягивала корреспондентка:

— На сегодняшний момент. Ситуация. Так сказать. Под контролем. Благодаря оперативным действиям соответствующих подразделений. Силами милиции. Девятнадцатого подразделения. И сто тридцать первого. Район оцеплен от зевак. И, так сказать, от нежелательных лиц. На месте приземления работают соответствующие ученые. И соответствующие военные.

— То есть, инопланетный объект действительно приземлился? Это не вымысел?

— Я не могу дать такой информации.

— Говорят, что интеллект пришельца превосходит наш. Это так?

— Я не готов это прокомментировать. Идет работа: работают ученые, работают военные. Превосходит, не превосходит — это, извините, к гадалке. А мы работаем. Вот так.

Я выдернул телевизор из розетки и вставил вместо него зарядку для наладонника. Стянул штаны, майку и повалился на кровать. Но прежде еще раз поглядел на картинку. Кот, протягивающий лукошко обеими лапами, напоминал Маруську — она точно так же протягивала мне пакет с апельсинами.

— Чоза грибы? — произнес я вслух и хмыкнул. — Вот, блин, делать людям нечего. Чоза грибы. Хе! Чоза грибы... Хи-хи. Вот же дурь такую придумать...

Проснулся я глубокой ночью от грозы, что бушевала за окнами. Чувствовал себя не очень выспавшимся, но заснуть уже не удалось. Подумалось, что неплохо бы прогуляться по зданию, например дойти до столовой — вдруг она круглосуточная? Попить чаю... но дверь комнаты оказалась заперта снаружи.

Я принял душ и включил наладонник. Лента друзей грузилась очень долго, пока я не догадался отключить картинки — такое впечатление, будто каждый в интернете теперь считал своим долгом вставить идиотскую «чоза грибы» в свой дневник. Очень хотелось написать в свой блог заметку о том, что с нами все в порядке, мы сотрудничаем с комиссией по контакту как главные свидетели. Но это бы означало, что у меня наконец отберут наладонник. Я ограничился тем, что отправил пару личных писем, потом просто побродил по интернету, а заодно зашел на «прилетело.ру».

Здесь рядком висели картинки — пришлось включить загрузку изображений и посмотреть, что это такое. Это оказались не осточертевшие «чоза грибы», как я боялся, но ничего нового я тоже не увидел. Это были мои собственные фотки корабля — те самые три фотки, которые я выложил в дневник после контакта. Я порылся на сайте, но нашел только вторую статью Пиколя, которую читал еще утром. Зато под ней был его электронный адрес, и я решил написать ему письмо:

«Уважаемый Эрнест, — писал я, — простите, не знаю Вашего отчества! Я понимаю, что Вам приходят тысячи писем, а я даже не могу назвать своего имени. Мне это делать нельзя, потому что я — один из участников контакта. С удовольствием читаю Ваши статьи, очень взвешенно, да. Я все больше убеждаюсь — то, о чем Вы пишете, быстро подтверждается реальностью. Но у меня есть пара замечаний. Во-первых, я вовсе не погиб, как Вы пишете, и никто меня не скрывает — я добровольно работаю с учеными. Теперь далее. Я согласен, что разум пришельца превосходит наш — об этом говорят факты, с которыми трудно спорить. Согласен, что нам не известны его мотивы. Но вот лично с нами, со мной и друзьями, он вел себя дружелюбно. Просто ему были любопытны какие-то вещи, и он расспрашивал. Так бы поступил любой нормальный пришелец на его месте. С чего же Вы взяли, будто он попытается нами управлять чтобы захватить господство на земле? Зачем оно ему? Откуда эти страхи, на каком основании? Ну, не желает вступать в контакт, ну отогнал огнем парламентеров. Но ведь и вреда никому не причинил! Хотел бы причинить вред — сжег бы их нафиг! Верно? По-моему он просто сидит и изучает нас. А вот то, что происходит с людьми, мне очень не нравится. Сегодня я смотрел телепередачу, так там один кретин вообще кричал, что пришельца надо убить пока не поздно, ссылался на дебильные фильмы и книжки. Не знаю, как у вас в Париже, но в Москве сегодня шла демонстрация идиотов с плакатами «чоза грибы — двацвосемь йадерных». Если вы не в курсе, поищете в интернете эту дурацкую картинку, где кот в сапогах приносит пришельцу бомбы. Мне бы хотелось услышать Ваш комментарий, как видного социолога. Почему у людей такая реакция на пришельца? С уважением, жду ответа».

Я почистил апельсин и накатал короткое письмо Маруське с вопросом, как там мама. Мол, со мной все в порядке, просто работы много, и пусть она гордится сыном вместо того, чтобы нервничать. Отправив, я заметил, что доктор Пиколь прислал ответ:

«Доброй ночи, Роман! — писал Эрнест Пиколь. — Спасибо за Ваше письмо! Постараюсь ответить на Ваши вопросы. Вы спрашиваете, почему такая реакция на пришельца? Наше общество неизбежно проецирует на любое значимое событие собственные страхи и комплексы. Когда с Ваших слов мир узнал об интеллектуальном превосходстве пришельца, это неизбежно вызвало неприятие. К сожалению, мы не готовы признать такой факт. Человечество никогда этого не признает и будет упираться до последнего. Как справедливо заметил участник передачи, на которую Вы ссылаетесь, большая часть продукции искусства — кино, телесериалы, книги — издавна готовила нас к идее войны с пришельцами. Идея битвы с чужаком имеет гораздо более глубокие корни, чем нам кажется, она уходит в древность человечества. Это изначальный рефлекс, который мы унаследовали от животных. Фактически мы с вами — далекие потомки тех племен, что подозрительно относились к любым чужакам, и в любую минуту были готовы дать им самый решительный отпор. Племена, которые чужаков не боялись, по понятным причинам не дожили до наших дней. Стоит ли удивляться, что в радикально настроенных кругах, особенно среди молодежи, появляются агрессивные призывы, картинки и лозунги? Здесь мы имеем дело с коллективным бессознательным. К счастью, это мнение не всего общества, а лишь ничтожного процента маргиналов, его не разделяют более разумные слои населения. В современном интернете агрессивная реакция возникает по любому поводу и событию. К счастью, вся эта агрессия индивидуальна и не имеет ничего общего с государственной политикой, которая контролирует события. Как я писал в одной из недавних статей, государственные решения — инфантильны и компромиссны. Такое радикальное решение, как атака, может появиться у государства лишь в безвыходной, патовой для государства ситуации, когда на карту поставлено слишком многое, и медлить нельзя. Где вы видите сегодня такую ситуацию? Я такой ситуации не вижу, потому что пришелец не атакует. Даже если он готовит атаку, нам об этом ничего не известно и никаких аргументов в пользу опережающего удара нет. Смею вас уверить, наше общество не способно сегодня официально ответить пришельцу агрессией, по крайней мере немотивированной. Вдобавок, нам приходится констатировать, что у нас нет эффективного оружия против пришельца. Наш военный арсенал несовершенен. Каким оружием мы обладаем? Фактически, все, что мы имеем — это пресловутые ядерные ракеты. И если мы предположим, что его корабль способна уничтожить наша ядерная ракета (или большое число ракет, пущенных одновременно с разных сторон), то у нас есть все основания предполагать, что поразить цель не удастся. Судите сами: иноземный корабль не смог бы проделать такой большой космический путь, не имея на борту совершенной защиты от метеоритов и прочих баллистических объектов. Предполагать, будто его защита не сработает в случае ракетной атаки, думать, что он не сумеет засечь пуск ракет и принять меры — крайне неразумно. Что будет дальше? Ответ пришельца на подобную акцию может оказаться роковым для человечества. Если интеллектуальный разрыв между пришельцем и людьми такой же, как между людьми и животными, то пришелец поведет себя так же, как ведет себя человек с агрессивной стаей хищников — истребляет все поголовье. Я надеюсь, вы это прекрасно понимаете и сами. Поэтому я готов с вами поспорить на любую сумму — вероятность того, что структуры власти решатся атаковать пришельца ядерными ракетами, равна нулю. Но если говорить об агрессии, я бы опасался другого. А именно — претензий к России со стороны остальных ядерных держав, поскольку их интересы в данном случае оказались ущемленными. А отсутствие официальной информации о ходе контакта (в котором они не сомневаются), они могут расценить как скрытность. По крайней мере, такова сегодня ситуация во французской прессе и американской. И я уверен, что в ближайшее время мы столкнемся с проблемой международной напряженности всерьез».

Я задумался и хотел было написать ответ, но снова хотелось спать, и глаза слипались — сказывалась вчерашняя бессонная ночь в милицейском обезьяннике. Снилось мне, что я иду по лесу в сапогах и держу в руках лукошко с апельсинами. Пел я при этом какую-то, как мне казалось, дико смешную песенку с припевом «чоза грибы?». Проснулся я от собственного хохота, но ни песенки, ни мотива вспомнить не смог. Я перевернулся на другой бок, но тут раздался стук в дверь. Я глянул на часы — было восемь утра. На ходу натягивая штаны, я поскакал к двери. За дверью стояла Тамара все в том же прохладном белом халате.

— Роман, ситуация изменилась, — сказал она. — Я прошу вас собрать все вещи, вертолет ждет.

— Вертолет? Опять? Что случилось? — насторожился я. — Пришелец начал действовать?

— С пришельцем ничего нового. А вот лично с вами, Роман, хотят поговорить в управлении.

— Ого, — только и сказал я.

— С вещами, — напомнила Тамара.

* * *

Летел я на вертолете с какими-то высокими чинами. Юрия, Пашки и Лидки не было — то ли они летели в другом вертолете, то ли в загадочное управление вызвали меня одного. В дороге, несмотря на грохот, я понял из разговоров, что пришелец все-таки начал действовать. «Попросил у Штатов политического убежища, эмигрирует в Неваду», — пошутил один из них. Похоже, информация эта была объявлена американцами, потому что наша партия оппозиции уже призвала все население приехать на Медведицу и выйти на митинг. Еще мои спутники говорили про эвакуацию района и какой-то цистамин. Один все сокрушался, что из-за какого-то — тут он выматерился — цистамин подвезли в область в недостаточном количестве, и если народ схватит дозу, то президент отымеет по полной.

Вертолет встретила почти что группа захвата — такие суровые у них были лица. Меня сразу отделили от остальных, посадили в машину с черными стеклами и мы понеслись с сиреной и мигалками. И уже через полчаса я оказался за полированным столом в большом кожаном кресле. Напротив сидели трое. Их я никогда не видел по телевизору, хотя наверняка они были важными политическими чинами.

Представился только один из них — немолодой человек с цепкими глазами.

— Иван Петрович, — произнес он, протягивая руку.

— Роман, — ответил я, и зачем-то добавил: — Тоже Петрович. Роман Петрович.

— Так вот, Роман Петрович, — начал он. — Во-первых, от имени правительства выражаем благодарность за неоценимую помощь и сотрудничество. А сейчас, пожалуйста, ваш карманный компьютер...

Я покраснел.

— Роман Петрович, — внушительно повторил он, — Пожалуйста, не делая резких движений, достаньте свой карманный компьютер и положите на стол... Нет, не мне — перед собой на стол. Да, вот так. Спасибо.

— Извините, — пробормотал я, — не подумайте, что я...

— Не надо оправдываться, — он поднял руку. — Вас, Роман Петрович, никто ни в чем не обвиняет. Если у вас не забрали компьютер, значит, именно так было надо. Еще раз повторяю: мы вам благодарны за сотрудничество и надеемся, что вы и дальше будете выполнять наши просьбы.

Я успокоился и кивнул. Уж очень давила на нервы и эта ситуация и этот кабинет, и эти окаменевшие лица.

— Теперь откройте письмо от доктора Пиколя, — продолжил Иван Петрович.

— Что? — встрепенулся я.

— Я повторяю: откройте письмо от доктора Пиколя. Делайте то, что я вам говорю, не нервничайте и не переспрашивайте.

— Делайте, Роман Петрович, это важно, — неожиданно подал голос один из сидящих в отдалении.

Я нашел письмо и открыл его в гробовой тишине.

— Теперь пишите ответ, — произнес Иван Петрович, в его руках вдруг появился блокнотик.

— Кому? Доктору Пиколю? — удивился я.

— Да, именно ему, доктору Пиколю. Пишите, я диктую. Доброе утро, доктор Эрнест, восклицательный знак.

Я поморщился.

— Может, просто доктор Пиколь?

Он кивнул:

— Да, напишите так, Роман Петрович, как написали бы лично вы.

— Написал, что дальше?

Он заглянул в мой наладонник, проверяя, и продолжил:

— Спасибо вам за быстрый ответ. У меня есть несколько серьезных возражений и пара мыслей, которые я хотел с вами обсудить. Об этом я напишу подробно чуть позже. Сейчас мы с группой ученых...

— Помедленней пожалуйста, — взмолился я, — не успеваю... с группой ученых, так.

— С группой ученых отправляемся к кораблю. Чтобы принести пришельцам к подножью корабля тщательно отобранные...

— ...тщательно отобранные...

— Тщательно отобранные образцы нашей культуры и искусства...

— ...и искусства...

— Все. Отправляйте.

Я поднял на него удивленный взгляд.

— Отправляйте, Роман Петрович, — настойчиво повторил он.

Я пожал плечами и нажал «отправить».

— Что дальше? — спросил я.

— Теперь подождем.

— А чего, собственно...

Закончить мне не дали — распахнулась дверь и возник молоденький лейтенант.

— Отправилось! — выпалил он с порога.

Политические чины поднялись и вышли вместе с лейтенантом. В кабинете со мной остался только Иван Петрович. Он обошел стол, сел в кресло напротив, сцепил перед собой жилистые пальцы и глянул своими цепкими глазами даже не на меня, а сквозь.

— Вот так вот, Роман Петрович, — криво улыбнулся он. — Мы с вами посидим здесь еще какое-то время, не возражаете? На всякий, как говорят, пожарный. Может потребоваться снова ваша помощь. Наладонник откройте и положите перед собой. Если придет ответ — доложите мне.

Я кивнул. Наступила тишина.

— Чоза грибы, так молодежь говорит, да? — он невесело усмехнулся.

Тут до меня начал доходить смысл происходящего.

— Вы что... — начал я дрогнувшим голосом. — Вы... вы решили его взорвать?

Он устало покачал головой.

— Надеюсь, вы сами уже поняли, Роман Петрович, кто такой этот доктор Пиколь?

— Это он и есть? — я был ошарашен, хотя уже многое становилось понятным.

— Француз, который второй день ходит в интернет через открытые радиосети в районе реки Медведицы... А вы, Роман Петрович, действительно поверили, будто люди идиоты, тупое стадо?

— Но... Пусть так, но почему вы хотите его уничтожить? Ведь он не сделал нам ничего плохого!

— Это вам и вашим коллегам он не сделал, — вздохнул Иван Петрович. — Зато доктор Пиколь успел за двое суток поднять на уши весь интернет, перессорить все наши политические партии, вытряхнуть наружу весь компромат, раздать чужими руками уйму взяток и почти что пролоббировать международный конфликт. Он пытался водить нас за нос, и громко хвастался этим. Высший разум... — Он горько усмехнулся. — Подумайте сами, Роман Петрович, разве высший разум станет хвастаться перед стадом животных? Так что три дюжины ядерных зарядов окажутся неплохим реваншем. Не стоит хвастаться, недооценивать противника и быть настолько самоуверенным.

— Вы с ума сошли? — спросил я, понимая, что уже ничего не поделать. — Он же ответит! Он ответит! Человек, на которого напали тупые хищники, истребляет все поголовье!

— Да, мы следили за вашей перепиской, — кивнул он — В этом и главный фокус, вам задурили голову, Роман Петрович. Человек не истребляет поголовье хищников. Волки, тигры, медведи, львы — человек бережет любой хищный вид, охраняет его, создает заповедники. Защищаясь, человек может убить вожака стаи. И тут мы, те, кто принимает решение, рискуем своими головами. Но не судьбой человечества. Понимаете? И они поймут, если разумны. И вы поймете: мы не имеем права рисковать судьбой человечества. Нет у нас такого права, вот так.

— Я не хочу участвовать в этом! — крикнул я.

— А вы, Роман Петрович, и не участвуете, — спокойно ответил он. — Вы никуда не едете. Вы сидите здесь, вместе со мной, и ждете развития событий. Так же, как и я.

Дальше мы сидели молча, говорить было не о чем.

И если мне раньше казалось, что эти два безумных дня растянулись на год, то два часа, которые я провел в этом кресле, показались просто вечностью.

А потом раскатистым колоколом ударил один из телефонов, стоящих перед Иваном Петровичем.

— Слушаю, — произнес он, торопливо взяв трубку, и я понял, что он страшно волновался все это время, пока сидел два часа с каменным лицом.

В тишине кабинета я прекрасно слышал, что ему сказали в трубке:

— Исчез! Вообще, без взрыва! Пустая поляна, ящиков тоже нет.

— Невада? — быстро спросил Иван Петрович.

— Нет. Совсем исчез. Следим со спутников!

* * *

Прошло три дня, когда мне в домофон позвонил человек, представившийся курьером из интернет-магазина. Я поначалу решил, что это корреспондент, хотя с тех пор, как пришелец бесследно исчез, корреспонденты потеряли ко мне интерес. Впрочем, все равно я дал подписку о неразглашении, и сообщить корреспондентам ничего бы не смог. Но это оказался самый настоящий курьер — немолодой дядька, унылый и усталый. Он сумбурно извинился за задержку, мол, заказов было много, и протянул мне большую коробку.

— Чоза грибы? — пошутил я, взвешивая коробку обеими руками.

Курьер пожал плечами и ответил, что понятия не имеет. Я расписался, и он ушел.

Признаться, сердце слегка колотилось, пока я сдирал оберточную бумагу. А вдруг, долбанет? Но в коробке оказался небольшой, но мощный ноутбук — как раз тот, о котором я мечтал уже год, даже цвет мой любимый. В квитанции вместо имени покупателя маячил запутанный интернет-адрес. Я набрал его на компьютере, и передо мной оказалась страница сайта частных открыток. На экране появилась эта дурацкая картинка «Чоза грибы», а внизу короткое послание:

«Роман, прими подарок в качестве благодарности за помощь; не волнуйся, я не украл его, а заработал в интернете немного денег дизайном и переводами. Чувство юмора оказалось самым сложным и противоречивым из ваших чувств, берегите его. Надеюсь, мне удалось его освоить с пользой. Спасибо за топливо. Эрнест Пиколь».

2007, Москва

БЕЛКА И СТРЕЛКА

Глава 1: Меня зовут Эд и я ворую наушники

Брать из маркета просто. Только надо уметь. Я еще никогда не попадался. Парни с района попадались, а я нет. Одни говорят, чтобы украсть на сто баксов, надо пройти через кассу, купить хотя бы на полтинник. Другие хитрят — бирки со штрих-кодами меняют... Не надо этого ничего. Нужно просто верить в себя. Зашел, огляделся, где камеры. Если направленные – сразу понятно, куда смотрят. А если круговые – сразу на все стороны, но через них хреново видно. Тебя никто не увидит, если все делать правильно. Иди сразу к стеллажам уверенно. Взял одну коробку, другую, вертишь, рассматриваешь. Одну вернул на место, вторую за подкладку куртки – хоп! И так несколько раз. Только двигай из глубины стеллажа другие коробки, чтоб на полке после тебя место пустое не торчало. Мы про электронику. Продукты не ворую, я не бомж. Совсем дорогую не надо брать. А всякие навигаторы, наушники беспроводные, карты памяти – вот это супер. Набрал – сделай крюк по соседнему ряду и на выход. Никаких касс, просто идешь на улицу через дверь, откуда входил. Тут главное самому поверить, что тебе здесь ничего не подошло, и ты в другой магазин спешишь. Тогда морда будет уверенная, никому в голову не придет тебя остановить. Я иногда так в роль вхожу, что и впрямь в другой магазин иду. И только там вспоминаю, что у меня уже товар, и надо к Джонику в киоск. Джоник дает пятую часть цены, зато наличкой и без вопросов. Типа не знает, откуда я каждый день барахло приношу.

А тут вдруг попал. Маркет нормальный, людный, я часто здесь товары брал, но вдруг чувствую – кто-то на меня смотрит. Не знаю, как описать, словно ветерок по спине. Или вроде как щека чешется. Хотя никто на меня не смотрит. Ни охраны, ни консультантов дурацких, ни уборщиц — одни посетители. Все своим делом заняты. Мужик в сером плаще мне не нравится, но он вообще спиной стоит, в детской электронике что-то там копает в ящике уценки, нищеброд. Может они камеру новую повесили? Осматриваюсь, ничего не чувствую. Ладно. Иду к стеллажам, набираю наушников, каких Джоник рекомендовал, двигаю на выход, и тут меня — раз! – грубо за плечо разворачивают. Здоровый такой детина в униформе: «Куда спешишь, мистер?»

А куда я спешу, правда? У меня сразу все шестеренки в голове щелкают, начинают бешено крутиться, бац – остановились, есть контакт! Куда я спешу? Вот же! – кричу и пальцем на улицу показываю: – На моем велосипеде кто-то уезжает!

Почему велосипед? Сроду у меня велосипеда не было. Но хорошо так сказалось, легко, одним выдохом, я и сам поверил. И он поверил. Плечо мое отпустил – мол, давай, беги конечно. И я бегу к двери, и тут второй охранник откуда-то выскакивает, меня сзади рукой за шею, и роняет на пол, и коленом прижимает, сука. И первому кричит: полицию вызывай, чего стоишь?

А у меня же велосипед! Рвусь, слезы катятся, но даже голову повернуть не могу, посмотреть, что с ним. Щекой в пол лежу, перед глазами у меня на бетоне старое пятно от жвачки и ботинки охранника.

Ну приехала полиция, достали из моей куртки все коробочки, затолкали в машину, привезли в участок. С полицией хоть говорить можно, убеждать.

Я, понятное дело, реву, майку на себе рву, велосипед украли, да еще охранники коленом ударили... А наушники – что наушники? Ну пять штук. Проспорил друзьям, теперь должен каждому наушники купить. Шел на кассу оплачивать, в руках не умещалось, положил в куртку. Смотрю: на мой велосипед кто-то садится и едет. Бросился к выходу, а охранники меня бить... Вы еще раз пересмотрите видео с камер наблюдения – все ж так и было, что ж я, врать буду?

Ну и так слово за слово я им втираю, втираю, и уже вроде хорошо, и вот не меня оформляют, а я сам диктую заявление про угон велосипеда, приметы вспоминаю. Одна покрышка черная, другая коричневая, в седле дырка справа, отец мне велосипед свой подарил на Рождество, он сигаретой прожег случайно, а на раме красная надпись «ТРЕ» – было «ТРЕК», но буква стерлась... Какой еще отец?! Мы его сроду не видели. Но так всё гладко поётся, что уже весь участок понимает: я тут по поводу велосипеда сижу. А мне домой хочется поскорей. Но меня просят подождать, потому что сержант уже отъехал кого-то трясти из местных по горячим следам. А я конечно рад: вдруг и правда мой велосипед найдут? Все-таки подарок отца, и вообще. Но сам в глубине души еще помню, что даже ездить на велосипеде не умею. На доске умею, на гироскутере умею, а вот на велосипеде...

Тут открывается дверь и сияющий сержант затаскивает в комнату мой велосипед. Реально мой! На раме «ТРЕ», и задняя покрышка коричневая, и дырка оплавленная на седле справа от отцовской сигареты. Приводят хмыря какого-то грязноватого, глаз дергается, он уже сознался, врет неумело, откуда у него в гараже свалка велосипедов, типа взял просто на улице покататься, хотел разные сравнить и отдать... Кто ж так врет, чудило? Врать надо так, чтоб и сам поверил, и все поверили, и правдой оказалось.

Короче, начинают его оформлять по всем правилам, у него уже отсидка была по краже. А мне домой хочется – просто жуть. Чутье говорит: еще немного – и всё вскроется. Начинаю втирать им, втирать, что мне вот прямо срочно надо уйти, у меня же собаки с самого утра не выгуляны! Сам себя со стороны слышу и удивляюсь: какие еще собаки? А у сержанта такие глаза масляные стали, что я понимаю: вот кто любитель собак! И потому — собаки, это я точку нащупал нужную. Остановиться уже не могу, рассказываю, как люблю их, одну Протеин звать, вторую Шутер. Почти корги, но это не точно. Умные вообще, тапочки каждое утро приносят, Протеин правый, а Шутер всегда левый почему-то... И уже сержант отвечает, мол, не вопрос, велосипед свой бери, катись домой, погуляй с собаками, покорми, а к вечеру подскочишь, мы пока бумаги оформим...

Но тут дверь в кабинет открывается, и входит этот, который в ящике с уценкой рылся. Морда у него жесткая, старая, глаза пронзительные. Достает из плаща удостоверение, показывает сержанту с напарником. Мне не видно, но оба сразу вытянулись. А он пальцем на меня показывает чуть согнутым. Им на меня показывает, а меня, наоборот, как бы подтягивает, словно рыбак крючком зацепил. «Этого я забираю...» И никто даже не спросил, куда.

* * *

Глава 2: Машина Юнгерваффе

Мужик меня посадил в свой автомобиль, сел за руль и рванул, аж уши заложило. Отличный Лексус, новенький, кожаный как попка младенца, и салон весь изнутри пахнет так пряно, ярко, как я не знаю, деньгами пахнет. Как пачка свежих купюр. Но я сразу понял, что теперь уже попал в серьезную историю. Такую, что наушники уже ерунда. Открыл рот и начал: знаете, я вот волнуюсь, что у меня дома собаки с утра не выгуляны, Протеин и Шутер, маленькие, ласковые, корги, но это не точно...

И понимаю: не поётся. Воздух не принимает мои слова. Глохнут они в этой кожаной обшивке. А мужик поворачивает каменное лицо и роняет брезгливо:

— Две собаки у него...

И всё. И я вспоминаю, что никаких собак у меня нет. И понимаю, что с этим мужиком лучше просто молчать. Ну правда, что они мне сделают? Не в тюрьму же посадят за наушники на первый-то раз... Или за велосипед? Я вдруг чувствую, что реальность немножко плывет мимо меня как ангары за обочиной хайвея, меня несет и покачивает, и я уже сам запутался, наушники я пытался украсть, велосипед чужой присвоить или что-то ещё.

Ехали мы наверно час и приехали в странный офис: длиннющее трехэтажное здание, огромная парковка, газоны. Мужик повел меня внутрь через вахты, турникеты, проходные – как-то у него это уверенно получалось, вроде документов не показывал, но везде пропускали и его, и меня. Наконец привел меня к массивной двери, и сам остановился, постоял немного, сделал глубокий вдох и постучал.

Кабинет, куда мы вошли, оказался большим, круглым и зеленым – как гигантский бильярдный стол свернули в рулон. На зеленых суконных стенах были пришпилены карты и старые фотографии черно-белых городов. Позади массивного резного стола и такого же исполинского кресла был расправлен флаг США. А над флагом висел массивный стальной герб. Я сперва думал, что орел, но пригляделся: две ладони одна на другой, развернутые в разные стороны и сцепленные оттопыренными большими пальцами. Ладони сильно напоминали крылья орла. Было в этом орле что-то знакомое: и американское, и одновременно фашистское, и даже немного русское, потому что перекрещенные большие пальцы торчали как две головы, а у русского орла вроде две.

А сверху и по бокам висели алые бархатные полотнища с вышитыми золотом фразами. Прямо над гербом висело «NATURE REALLY NATURAL», а справа и слева висели — «THOUGHT IS MATTER» и «MATTER IS THOUGHT».

А под всем этим в глубоком кресле за массивным столом сидел маленький дряхлый старик. Его лицо напоминало череп, даже бровей не было. Он спокойно копался в бумагах, а затем поднял на нас взгляд.

Мой спутник тут же вскинул перед грудью руки, перекрестив ладони в точности как на стальном гербе. Отчетливо щелкнул каблуками и негромко воскликнул: «Хай!»

— Хай, — отозвался старик неожиданно густым басом. И тоже на секунду поднял ладони, словно собирался себя подушить за горло, но передумал. – Слушаю тебя, Фред.

Фред кашлянул.

— Мартин, я нашел нового человека, — сказал он и гордо положил руку на мое плечо. – Качает очень сильно!

— Качает... Сколько раз я это слышал, Фред... — Старик неохотно поднял глаза и посмотрел на меня: — Как тебя звать, сынок?

— Эдвард... — выдавил я.

— Его пугать надо... — объяснил Фред, — сегодня я...

Но Мартин жестом ладони остановил его.

— Всех пугать надо, — сказал он устало и принялся сверлить меня глазами: — Сынок, у меня в ящике карандаш. Скажи мне, синий он или красный? Если синий — я тебя утоплю как паршивого щенка. Если красный — будем работать.

«Тоже не любит собак», — подумал я почему-то. И вдруг почувствовал страх.

— Красный, — ответил я.

— Объясни?

Я растерялся и стоял молча. И тогда старик приподнялся над столом и вдруг рявкнул так, что изо рта полетели слюни, а меня оглушило звуковой волной:

— А ну, лги мне!!!

Я чуть не описался. И быстро затараторил:

— Ну у вас же лозунги висят все красные... И должность важная, руководящая, вам без красного карандаша никак, ошибки в документах править. А еще... — я огляделся, — вот карты у вас все размечены тоже красным. Да конечно он красный, какие сомнения!

Старик молча пожевал губами, затем, судя по звуку, выдвинул ящик стола, опустил туда взгляд и долго-долго смотрел.

— Ну ладно... — согласился он ворчливо и закрыл ящик, — качает. — Он снова поднял взгляд на меня, но теперь его глаза были намного теплее: — Сынок, ты понимаешь, где находишься?

Я помотал головой.

— Пентагон, — произнес старик Мартин. — Только не тот, что в газетах, а настоящий пентакль. Ты вводил его в курс дела, Фред?

— Никак нет, — ответил тот.

— Ладно... Я сам... — Он повернулся и начал медленно слезать с кресла. — Пойдем к машине.

* * *

Я думал, мы возвращаемся в Лексус Фреда. Но вместо этого мы отправились в подвал и долго шли по безлюдным коридорам — грубым, но освещенным так ярко, словно тут выжигали бактерий. Старик шагал тяжело, а коридор время от времени поворачивал под острым углом. После пятого поворота мы вышли в огромный зал. И я сразу увидел машину.

Она была похожа на скульптуру, какие ставят в парках. Неизвестный скульптор соорудил из серых стальных листов и миллиона заклепок макет человеческого мозга — размером с гараж. Сходство нарушал только круглый люк в том месте, где лоб. А может, затылок — уже не помню анатомию школьных учебников. Люк тоже был окантован по кругу старомодными заклепками, а в центре был выгравирован знакомый герб из двух ладоней.

Фред распахнул люк со скрежетом как дверцу духовки и пригласил меня внутрь, словно я был рождественской индейкой. Я посмотрел на Мартина: старик кивнул, и я полез внутрь.

Внутри оказалась круглая комнатка, на полу постелен кусок ковролина, а на нем, как три флага, лежали три полосатых со звездами матраса. Больше внутри не было ничего, и я вылез наружу.

— Нравится? — спросил Фред, и его жесткое лицо разрезала улыбка.

Я неопределенно кивнул.

— Трехместная, — гордо сказал Мартин и нежно погладил заклепки на листах дряблой старческой рукой. — Попробуем тебя третьим. Эх, Паулус, Паулус, вечная память...

И тут я понимаю, что мне уже пора что-то сказать, да только сказать нечего.

— Вы... тут вдвоем работаете, — говорю, — а меня третьим?

Старик вздохнул.

— Работают сейчас Тони и Скотт, они скоро будут. Паулус не вернулся, погиб. Если б я еще мог работать... — добавил он с горечью. — Сынок, с возрастом приходит опыт. А с опытом работать все тяжелее. Вот ты же дурак, надеюсь? — Он похлопал меня ладонью по голове. — Что у тебя там? Рэп, игры-стрелялки, новости, гаджеты, штаны модные?

Я обиделся. Уж кем-кем, а дураком я себя не считал.

— Музыку современную знаешь? — продолжал он. — Комиксы любишь? Стикеры эти ваши, мемы в интернете — ориентируешься?

Я кивнул.

— Такие парни нам нужны! Как тебя звать, сынок?

— Эд, — напомнил я. — Эд Сноу.

— Готов служить Америке?

Я замялся. Возьмут и в Афганистан отправят.

Но старик Мартин и не ждал моего ответа.

— Я сейчас расскажу, чем мы тут занимаемся, — начал он. — Ты поймешь не всё. И это хорошо. Видел у меня в кабинете лозунги? Натуральна ли природа, как сам думаешь?

— Природа чего? — спросил я. — Природа национального парка или природа бытия?

Старик возмущенно повернулся к Фреду:

— Это что вообще такое? Природа бытия... Ты где его взял?

— Наушники по магазинам воровал, — пояснил Фред. — Из школы выгнали, живут в одной комнате с матерью и братом, мать на пособии пьет, брат торгует марихуаной. IQ 90.

— Что-то не похоже. Умные нам тут не нужны, нам толковые нужны. Умные не качают. Так что слушай и не перебивай. Когда-то считали, что природа мира естественна, подчиняется законам логики и физики, и можно изменить только будущее. Это если много трудиться. Но всегда были люди, которые умеют убеждать и верить. Убеждать не только всех вокруг, но и себя. Взять любой бред и заставить в него поверить. А если сумеешь поверить даже сам, то мы будем жить в мире, где твой бред — реальность. Потому что реальность не реальна. Понятно?

— Нет.

— Ты не дури, а слушай, что тебе говорят! — подал голос Фред. — Если хочешь сегодня вернуться домой к своим собакам.

— Проблема, — продолжал старик Мартин, — в том, что силы человека не велики. Найденная купюра, опоздание автобуса, не было никакой измены, как ты могла такое подумать... — вот в принципе и всё, что способен прокачать даже самый талантливый. Ты про Гитлера слышал?

Я кивнул.

— У Гитлера был институт оккультных наук, и там построили вот эту машину, Юнгерваффе. И Гитлер принялся ходить в юнгер напрямую и ломать там историю человечества. И много плохого успел сделать. Но всех уничтожить не смог. Потому что страны мира в последний момент объединились и уничтожили Гитлера просто физически, без всякой машины. А Юнгерваффе досталась нам. И с тех пор в юнгер ходим мы. Знаешь, что такое юнгер?

Я помотал головой.

— Коллективное бессознательное пространство, — объяснил Фред. — Мировое облако тэгов.

— Вселенская душа, — добавил старик Мартин. — Космическая память. Логос мира. Фундамент бытия. Проще говоря — то, во что верят наши современники. То, как они себе представляют природу, жизнь и историю. Которой в реальности и нет.

— Потому что нет никакой реальности, кроме юнгера, — вставил Фред. — А тот мир, который мы считаем реальным, на самом деле проекция юнгера, его детализированная голограмма под разными углами бытия...

— Не грузи его, — поморщился Мартин, — не порть мне парня. Всё, что тебе надо знать, сынок: если ты вошел в юнгер, и если тебе удастся своей способностью что-то там изменить, то вернешься ты уже обратно в мир, который не просто стал другим, но был другим всегда. Только ты один будешь помнить, как было раньше. Потому что ты торчал в юнгере, пока мир менялся. Но помнить ты будешь смутно и недолго. Как сон. А потом будешь считать, что мир таким и был. Ясно?

Ответить я не успел, потому что в зал вошли двое. Рослый парень с длинным как у коня лицом и рыжей щетиной и девушка с крупными чертами лица, но обалденными формами. Коротенькая юбка, черные сетчатые чулки, обтягивающие до коленок удивительно крепкие ножки, а лучше всего была грудь — два отличных крепких мяча под легкомысленной кофтой. Войдя, она привычным жестом взяла груди руками и чуть приподняла, поправляя. Вряд ли она понимала, что на нее кто-то смотрит, словно прическу поправила.

Затем оба скрестили в воздухе ладони уже знакомым мне способом и хором сказали «Хай!». Фред и Мартин ответили тем же.

— Знакомьтесь, — произнес Мартин. — Это Скотт и Тони. А это Эдвард, наш новенький.

— Можно просто Эд, — сказал я, не сводя взгляда с Тони.

— Эд сильный, — объяснил Фред, — но его надо учить всему.

* * *

Глава 3: Миссия кукуруза

Выйти в юнгер не сложно, это как игру загрузить. Ты просто лежишь спиной на полосатом матрасе и смотришь вверх. Как в густом кусте. Только над тобой не ветки, а металл гудит и позвякивает. И думаешь: сколько ж лет этой машине, как бы не развалилась. А потом потолок пропадает, а остаешься только ты и твой матрас. А рядом Скотт и Тони. И они вскакивают со своих матрасов, и ты тоже.

Но только это не ты, и не они, а будто персонажи в игре, схематично отрисованные. Если сосредоточиться и начать приглядываться, то можно даже чулки на ногах Тони снова разглядеть, но если отвлечься — она стоит такая... Не знаю, не голая, но и не закрашенная. Как в комиксе.

— Значит так, — говорит Скотт. — Слушаться только меня. Эд, тебе говорю. Если скажу упасть — упасть. Скажу встать на голову — встать на голову. Если я утону — слушаться Тони. Вопросы есть?

— Что мне делать, если мы встретим русских? — спрашиваю я.

Тони фыркает и отворачивается.

— Ну конечно встретим, — объясняет Скотт. — Мы же в Россию идем. Короче, просто смотри, что делаю я, и верь. Понял?

Скотт глубоко вздохнул и громко провозгласил:

— Америка великая страна! Наши небоскребы самые высокие! Я стою на крыше Эмпайр Билдинг и мне виден весь мир!

Круто, думаю. Хорошо говорит. И тут мне в лицо ветер свежий, и я гляжу под ноги — а мы и правда стоим на крыше. И вокруг небоскребы, а под нами — далеко-далеко — улочки, машинки, пешеходики. И я машинально делаю шаг назад от края и спотыкаюсь о свой матрас, потому что никакого края конечно нет, а одна иллюзия. Скотт протягивает мне руку:

— Держись! Сейчас за нами прилетит знаменитый сверхзвуковой самолет F35!

И правда: появляется точка, превращается в самолет и начинает с ревом описывать круги вокруг нашего небоскреба. И я тут я возьми и ляпни:

— Постой, но F35 это же вертолет. F — это Фантомы, вертолетная серия...

— Самолет это! — угрожающе кричит Скотт.

И я уже чувствую, что что-то идет не так, но остановиться не могу:

— Не, правда, я в игру вертолеты шесть лет играю. F — это фантомы, M — грузовые...

И тут вижу, как у самолета сверху появляется пропеллер, начинает раскручиваться и сшибает сам себе хвост. Оттуда пламя, самолет наклоняется, теряет управление и врезается в дальний небоскреб.

— Твою мать, — говорит Скотт сквозь зубы. — Ты совсем дебил? Инструктажи, тренировки — для кого всё было?

Тони, ни говоря ни слова, вдруг разбегается и прыгает с крыши вниз. На спине у нее появляется рюкзак, из рюкзака раскрывается дельтаплан или не знаю, как эта штука называется, и Тони, огибая небоскребы, улетает в сторону пожара.

— На меня смотри! — рявкает Скотт. — Последний раз повторяю: без моей команды ничего не делать и не говорить! Что скажу — надо просто во всё верить. Если не веришь — то не качаешь. И тогда всё ломается.

— Но как же я могу верить, если точно знаю, что ты ошибся. Фантом — это вертолет?

— Да мне пофиг, я не обязан это знать! — взрывается Скотт. — Меня генерал Мартин выбрал не потому, что я энциклопедия, а потому что умею верить! Ты же видишь: я уже создал самолет и назвал его так! И пусть, и поверь! Ты в юнгере! Ты все решаешь! Когда ты вернешься в мир, F35 там уже будет самолет всегда! А вот что там будет с небоскребом, который из-за тебя сейчас сломался — это проблема. Надеюсь, Тони ее решит как-то...

Скотт мотает головой и снова принимается вызывать к нам на крышу самолет F35. Я уже понял на тренировках, Скотт упорный, если что-то задумал, его с плана ничем не сбить. Я стою, молчу изо всех сил. Самолет так самолет. На крышу небоскреба прилетит и сядет? Верю, ладно...

Через минуту мы забираемся в кабину по веревочной лесенке и оказываемся в пустом самолете. Кто нам скинул лесенку? Не думать! Просто верить! Скотт садится прямиком за штурвал над левым сиденьем, я - на правое, пассажирское. Самолет стартует с визгом шин. И лишь на секунду в голове проскакивает «сука, ты хоть раз самолет видел?» Но этой секунды достаточно, чтобы самолет здорово тряхнуло и повело вниз. Мне сразу вспоминаются рассказы Фреда и Мартина про черное дно юнгера, в котором тонут, если туда упасть... Как Паулус. И я уже готов верить, что в кабине самолета сиденья как у автомобиля, и мы летим дальше без проблем, а под нами океаны и другие страны.

Вскоре к нам присоединяется Тони: приземляется на крышу самолета, складывает свой дельтаплан, откидывает люк и с ветром влезает внутрь. Для нее тут же появляется третье кресло — по другую сторону от штурвала.

Наконец мы прилетаем в Россию. Вот так я себе ее и представлял. Желтые поля и березовые рощи, стоят избушки, вьются дороги, а на горизонте Кремль. Скотт сажает самолет в поле, и мы выпрыгиваем прямо в колосья.

Скотт уточняет, что это кукуруза. Колосья, кукуруза, какая разница.

— Задачу все помнят? — спрашивает Скотт, глядя на меня.

— Так точно, — говорю. — Тормозить русским экономику. Портить урожаи, снижать уровень жизни.

— Далеко не разбредаться, — командует Скотт. — Тони, начнешь?

Тони поворачивается к нам спиной, лицом к полю, поднимает руки над кукурузой и ветер развевает ее волосы. Справа и слева взлетают потревоженные пташки.

— Грязь! — низким грудным голосом театрально начинает Тони. — Знаменитая русская грязь наваливается со всех сторон! Размывает русские дороги! Заносит фермерские поля!

Я чувствую, начинает накрапывать дождик, а под ногами хлюпает. Кукуруза заметно редеет, стебли делаются тоньше.

— Вредители! — продолжает Тони. — Жуки, жужелицы, тля, колорадский жук, начинают жрать посевы... — Она поднимает коленку и с отвращением стряхивает прицепившегося жучка. — Фермеры вываливают на поля тонны удобрений и химикатов! И земля перестает плодородить...

— Плодоносить... — подсказываю я и мысленно прикусываю язык.

— Плодородить и плодоносить! — соглашается Тони, и кукуруза окончательно падает.

Я оглядываюсь: теперь вокруг коричневая грязь, в которую втоптаны изглоданные стебли. Наш самолет F35 стоит, брезгливо поджав опоры, всем видом показывая, что он не местный. Вдалеке теперь видна деревушка, дорога вдоль рощицы, купол церкви — ровненькие такие, схематичные, как на этикетке от молока.

— Вперед! — командует Скотт, и мы движемся к деревне.

Подойдя поближе, Скотт бьет ногой забор и вышибает пару планок.

— Видишь, — объясняет он мне. — Можно и без слов обходиться, главное — верить, что делаешь.

— А забор-то зачем? — спрашиваю я.

— Не знаю, — пожимает плечами Скотт. — У русских везде заборы высокие, они друг друга боятся.

— Я спрашиваю, ломать зачем?

— Чтоб сломанный был, — отвечает Скотт.

Он подходит к поленнице дров и разваливает ее. А затем берет полено и швыряет прямо в стекло дома. Стекло вдребезги, на заднем дворе испуганно мычит корова.

— В русских деревнях плохо с электричеством, — звучно начинает Тони, и я вижу, как со столба летят искры и обрывается провод. — Они живут в нищете, без удобств...

Я вижу, как под яблоней появляется косая деревянная будка туалета, а вместе с ней появляется запах. Между яблонями натягивается грязноватая веревка, на ней возникает серое заштопанное белье. Скотт немедленно обрывает эту веревку, белье падает в грязь.

— Но главная проблема русских — это алкоголизм, — заключает Тони и обводит рукой участок перед коттеджем, словно отдергивает занавеску.

И я сразу вижу мусор, разбросанные пустые бутылки и мужика в русской ушанке, грязных сапогах и ватнике, который спит в неудобной позе прямо на дровах.

— Ну вот как-то так, — подытоживает Скотт. — Теперь попробуй ты.

Я теряюсь.

— А чего мне пробовать, вы уже всю деревню им испортили...

— Попробуй амбар сожги. Или на крыльце нагадь. Или корову убей голодом, — предлагает Скотт.

— Жалко, — говорю я.

— Да ты не бойся, — объясняет Тони, — это не какая-то конкретная настоящая корова. Это юнгер. Общее представление о всех русских коровах.

— Тем более, — говорю я.

— Что же ты тогда сделаешь?

Я оглядываюсь и вдруг вижу за домишками купол церкви.

— Русский народ беднеет, — говорю я, поднимая руки. — В заброшенной деревне церковь давно не ремонтировалась. Унесло дождями позолоту... В школу на дрова свезли иконы... Лопнул колокол...

И это срабатывает: над деревушкой, полями и рощей разносится тоскливый звон. Церквушка на глазах начинает коситься, с купола осыпаются золотые листы и появляются дырки в стропилах или как там называются эти штуки. И я, воодушевившись, добавляю:

— Даже в Кремле главный колокол лопнул!

«БУМ-М-М!!!» — раскатисто доносится из-за леса.

— Так норм? — спрашиваю я.

— Сильно! — соглашается Скотт. — А для первого раза и вообще круто!

— Эд, а чего ты к колоколам прицепился? — интересуется Тони.

Хороший вопрос. И как на него ответить? Честно?

— Если честно, — говорю, — вот лично для меня они никак. Бесполезная штука колокол. Ну треснул и треснул, никто не умрет, только меньше шума будет. А вот русских мне жалко. И урожай их жалко. И корову. И мужика этого. Они мне ничего плохого не сделали, а мы им ходим и гадим — то забор сломали, то провода вырвали, то грязи навалили...

Тони и Скотт переглядываются.

— Вот черт, — говорит Скотт. — Это до выхода в юнгер обсуждать надо было. Ты солдат, тебе поставлена боевая задача! Что за сопли?

Но Тони его останавливает:

— Погоди, он же просто не понимает. Эдвард, у нас с русскими идет холодная война уже полвека. Они-то нам знаешь, как гадят? Они бы нас давно уничтожили, если бы могли. Ты вот что сделай: ты пойди и с этим мужиком поговори, спроси его.

И она указывает на спящего.

— Так я русского не знаю... — говорю.

— В юнгере нет языков. И это не человек перед тобой, это общее представление обо всех русских крестьянах, и как мы их видим, и как они себя теперь видят. Вот и поговори с ним. Только сам за него речь не выдумывай, просто спроси, что он думает, это же юнгер, он тебе ответит.

Я медленно подхожу к спящему и трясу его за плечо.

— Хто это? — говорит он хрипло и садится.

— Добрый день. Я с телевидения. Приехали у вас интервью взять. Это моя съемочная группа.

Я взмахиваю микрофоном в сторону Тони и Скотта, и вижу, что Скотт смотрит в камеру здоровенную, а Тони рядом с папкой в бумажках что-то помечает.

— Вон чего! — оживляется мужик, улыбается и встает.

— Что бы вы хотели передать американцам? — спрашиваю я и вручаю ему микрофон.

Мужик озадачен. Чешет микрофоном висок под ушанкой.

— А чо сказать... — произносит он наконец. — Американцы эта... ну тоже люди... Нормальные тоже есть... Верно говорю? Только тупые. Чего бы им... значить.. жили бы ровно... так всё ж нам нагадить хотят! Вот не нравится им Россия, боятся нас, значит, вот я как думаю! И вот чем мы сильней становимся, тем им, как это... хужеет им от этого. Завидуют нам. И потому подлости делают. А мы же, сука, всё терпим... Да? Там нагадят, тут нагадят, здесь прижмут... а мы терпим! Но мы и в сорок первом — терпели-терпели, а потом Берлин взяли! И Пентагон возьмем! Чего, не возьмем? Возьмем! Захотели бы — давно уж взяли! Думаете, только у вас оружие есть? А у нас, может, тоже есть оружие! Выкусили? И вот я так скажу... вот, думаете, я небольшой человек, да? А я агрономом сорок лет проработал, ветеран труда, и награда есть. И вот скажу: вот если меня спросите, да, я бы нашим оружием их уже давно долбанул! Чтоб раз — и вдребезги! И больше к нам никогда не совались! Чтоб знали! Ясно?!

— Спасибо! — подытожил я и протянул руку, чтобы забрать микрофон, но мужик его не отдал.

— А ну, руки, руки! Руки убери! — кричит. — Вы нам Аляску сначала верните!!! Тогда поговорим!!! А то вы нас за свиней держите! Вот ты, небось, думаешь, перед тобой свинья пьяная?! А я тебе в рыло сейчас дам и посмотрим, кто из нас свинья!

— Да я при чем? — удивляюсь. — Я ж не американец. Я корреспондент районного канала, могу удостоверение показать...

— Знаем мы, сука, вас, корреспондентов! — грозит пальцем мужик. — Вы там все шпионы и диверсанты американские! Ты иди музей снимай, корреспондент! Балет снимай! Космос наш снимай! Но ты ж специально в задницу приехал, в грязь! Верно? И врешь мне, будто корреспондент. А я же вижу тебя насквозь: вам же нас обосрать хочется, в дерьме извалять! И рассказать потом всему миру, что мы в дерьме живем и ничего не понимаем! Да? А мы же, сука, всё понимаем! И терпеть не будем! На тебе, сука, на...

Мужик вдруг бросается вперед и бьет мне в лицо кулаком. Но кулак проходит сквозь меня, и сам мужик пролетает насквозь и от неожиданности падает лицом вниз на дрова.

— Снято! — удовлетворенно произносит Скотт, опуская камеру.

— Возьми еще крупно лицо и двор, проезд общим планом, я потом нарежу, — деловито говорит Тони, помечая в своей папке.

— Ребят, — говорю потрясенно, — может, пойдем уже? Нам еще домой лететь сколько...

— Конечно, — соглашается Скотт и бросает под забор камеру, поглядев на нее с недоумением. — Нам же еще в областной центр надо, тротуары поломать и лампочки в подъездах побить.

И мы идем по деревне, мимо покосившихся домов, мимо церкви с облетевшим куполом. А на куполе уже строительные лестницы, строители матерятся, новые листы приколачивают. А мы идем по дороге, мимо нас едут грузовики с сеном, потом по полю, потом через березняк — и вот уже за деревьями каменные пятиэтажки, а какие-то люди с детьми жарят мясо прямо посреди тропинки, и я оглядываюсь назад, где Скотт и Тони, но вдруг спотыкаюсь обо что-то мягкое и с размаху падаю лицом вниз.

И мир вдруг переворачивается — словно занавеску в ванной отдернули, окатили паром и кипятком из душа, и снова задернули.

И вокруг полумрак.

Я переворачиваюсь на спину и чувствую, что лежу на матрасе. Глаза привыкают к темноте, и я вижу высоко над собой металлический свод машины Юнгерваффе. Поднимаюсь... — и вдруг изо всей силы ударяюсь лбом об этот металл, потому что он прямо над матрасом. Падаю на спину от боли... и снова мир переворачивается, и вот я опять в березняке, и надо мной стоят испуганные Скотт и Тони.

Я вскакиваю перед ними. Из рассеченной брови кровь капает на матрас. Матрас лежит в лесу прямо у тропинки. Он такой же как наш — узкий, только полоски на нем другие: белая, синяя и красная...

* * *

После возвращения у нас всегда информационный карантин. Это когда тебе показывают кучи мусора — комиксы, знаменитые мюзиклы, старые кинокомедии, новостные ленты, и так день за днем. Задача — понять, изменилось ли что-то в мире после твоего возвращения. Говорят, иногда месяцами гоняют. Но нас гоняли всего три дня, потому что в юнгере мы сделали мало. Не считая врезавшегося самолета, за это мне влетело.

В карантине тебе дают, конечно, не сами материалы, потому что не отсмотреть заново все сериалы. Дают, я бы сказал, шпаргалки. В Пентагоне это называется выжимкой. То есть, вместо книги — конспект на три абзаца. А вместо эпохального фильма тебе дают, например, его смешной пересказ в стэндапе на полторы минуты. Там конечно все не так, но если что-то изменилось в мире, ты сразу поймешь: что-то тут не догоняется.

Я этого не понимал, пока сам не наткнулся. Шел уже третий день, голова пухла от информации. Материал-то для нас отбирает целый научный институт, но по каким принципам — не понять. Смотрю, значит, мультик детский. Раньше про него не слышал. Дурацкий — не то слово. Зомби там какие-то, пони, злой кальмар раскачивает парусник с мышами, и тут раздается писк: «Хьюстон, у нас проблемы!»

Стоп, говорю. Комиссия сразу насторожилась — впервые за три дня я попросил остановить материал.

— Вторую мышь ведь не Хьюстон зовут? — уточняю.

И тут раскрывается дверь в ад. Мне объясняют, что это знаменитая фраза из нашей американской космонавтики, потому что у нас были проблемы с Луной. А я вот что-то не помню, чтоб до моей вылазки в юнгер у нас были проблемы с Луной. А оказывается: проблемы были, на Луну мы вышли с трудом. Потому что русские были в космосе тоже. Русские в космосе, вы это слышали?

Мне даже сперва не поверили. Ну да, говорят, русские тоже в космосе. Луноход и первый космонавт русский...

Я аж подпрыгиваю. Вы сдурели?! Какой первый космонавт русский, вы о чем вообще?! А как же Гарри?! Первый в мире спейсмен, великий американский космонавт Гарри!

Как они запаниковали! Нету в этом мире первого американского космонавта Гарри! Вообще! Ни фильмов, ни мюзиклов, ни упоминаний — вообще ничего! Я им начинаю анекдоты рассказывать про Гарри, ну все эти пошлые, старинные, — а им вообще не смешно!

В общем, созывают срочное совещание. Фред, Мартин, наши все. Эксперты, Пшенецки тут конечно трясет щеками. И я вижу, все не на шутку перепуганы. И я тоже, потому что вдруг это из-за моего F35 американская космонавтика свои позиции сдала? И кому! России! Они ж автомобиль свой сделать не могли никак, а теперь, оказывается, первый в мире космонавт — русский парень Алексей Гагарин. Но это не точно. Потому что Пшенецки нашел вторую кучу источников, где он — Юрий. Юрий Гагарин, а не Алексей. А вот это уже точно значит, что история поменялась только что, по юнгеру до сих пор ходят волны, и современники сомневаются, Юрий или Алексей. И можно измерить число упоминаний того и другого, и высчитать какую-то медиану. Которая покажет, когда и в каком месте возникла история и пошло ветвление...

И вот сидят эксперты по России во главе с Пшенецки и обсуждают. Алексей Гагарин, Алёша, Алёшенька, богатырь. Улыбка Алёши. Мать Алёши. Памятник Алёше стоит над горою. Как родной в культуре России, — говорит Пшенецки. А вот Юрий Гагарин — Юрка, Юра, мало коннотаций.

Тут старик Мартин подает голос: а что означает на русском Юрка?

Пшенецкий конечно надувает щеки и начинает разглагольствовать. Видите ли, какое дело. По сути своей русские ведут род от степняков. И многие слова узаимствовали... (смешной у Пшенецкого все-таки акцент). Юрка тоже имеет степное происхождение. Юрка — называется дом в степи. А второе значение — это когда степная мышь забегает в норку с таким звуком. Юрка — и дома. В общем смысле это у русских дом означает... И я просто по глазам понимаю, что Пшенецкий не знает, а сочиняет на ходу. Все-таки по вранью я эксперт, а он — по истории.

В общем, они все кричат, а я смотрю на Тони и Скотта, и снова гадаю: трахает он ее или нет? И тут слышу, Мартин говорит:

— Дадим слово нашим оперативникам! Леди, что ты думаешь?

Встает Тони. Красивая...

— Ну я подтверждаю исчезновение Гарри, — говорит. — И вижу грубые следы подделки реальности. Например, при мне была песня знаменитая «Спейсман Гарри» Дэвида Боуи, считалась гимном космонавтики. А сейчас вместо нее на тот же мотив поют мутный текст о том, как у космонавта что-то пошло не так, и он пытается в центр достучаться, объяснить, что с ним случилось, но не может выразить словами. Расцениваю как сигнал всем нам.

Смотрю на нее и умиляюсь: какая же умница. Мартин подтверждает, что это типичная история для больших культурных изменений. Встает Скотт.

— Я, — говорит, — уже писал в рапорте, и еще раз повторю, что это связано с Эдом и F35. Усомнился в нашем самолете — расшатал космонавтику. Я думаю, в этом дело. Но прошу его, конечно, не наказывать на первый раз...

Вот же сука, да? Приходит моя очередь.

— Слушайте, — говорю, — я человек новый, не всё пока понимаю... Но вот мы все время ходим и гадим русским. А не может быть такого, что тем самым мы и себе что-то портим?

Ну тут они все зашумели...

Короче, отвечают, что нет. Украсть космонавта Гарри можно только украв космонавта Гарри.

— Ладно, — говорю. — Это был первый вопрос, теперь второй. А не может быть такого, что у русских тоже есть своя Юнгерваффе, и это был их матрас в юнгере?

И смотрю: старик Мартин кивает и морщится.

— Это, — говорит, — вообще информация с грифом высшей секретности. Юнгерваффе было две. Наша большая трехместная, вывезена из развалин института в Бремене. У русских — личная Юнгерваффе Гитлера, одноместная. Захвачена Красной армией при штурме бункера. Больше машин нет, технологии утеряны. Но вряд ли русские могут ею пользоваться. Мы же подписали пакт о взаимном уничтожении Юнгерваффе, обменялись кадрами уничтожения своих машин еще в сорок пятом, а мы им...

— Но мы-то, — говорю, — свою не уничтожили. Может, и они не уничтожили? И пока мы топчем их кукурузу, они тоже бродят где-то в юнгере и выкрали нашего космонавта Гарри?

— Это как же, выкрали? — говорит Скотт.

— Не знаю, — говорю. — Послали русские в юнгер своего Ивана, тот разыскал Гарри, посадил в свою машину, сказал, поехали...

Все снова принялись шуметь, пока Мартин не стукнул ладонью по столу и встал.

— Пустые фантазии! — сказал он. — У нас нет никаких подтверждений, что русские ходят в юнгер.

— Простите, — говорю, — Но я писал в рапорте про матрас, который мы нашли в лесу, и как я об него споткнулся. Так вот: я не просто споткнулся, я на него упал, как на собственный, и на секунды вывалился в такую же машину, как у нас, только меньше размером. И если это не русская юнгерваффе, то что это вообще со мной было?

Воцарилась тишина.

— Ладно, — говорит Мартин. — Вынужден признать, что русские перешли к активным действиям. Последние шестьдесят лет я говорил, что этого не случится. И кроме обмена мелкими пакостями ничего быть не может. Но я ошибался. Вмешательство в историю нашей космонавтики — такое мы простить не сможем. Я сегодня доложу Президенту, что нас ждет война в юнгере. Какие есть идеи?

Все принялись по очереди выступать, но мне запомнился только Скотт.

— Мы, — говорит, — его матрас скинули в овраг, и может он его больше не найдет. Но я все равно предлагаю устроить в юнгере засаду и подкараулить русского Ивана!

— Ну и что ты с ним сделаешь? — подает голос Фред. — Руками схватишь пустоту?

— Будем биться! — отвечает Скотт. — Мы сильны! Наши архетипы сильнее!

— А если он тоже силен?

— Утопим в черноте! — отвечает Скотт. — Пусть умрет и станет легендой.

Фред качает головой.

— Как же вы его уговорите туда нырнуть?

Скотт задумывается, но только на мгновение. А дальше этот балбес вынимает из кармана воздушный шарик — резиновый такой, длинный, и начинает его надувать! И все сидят в шоке: что это значит?! А Скотт выдул такую длинную палку, на одном конце накрутил две петли, гордо поднимает ее над столом и говорит:

— Тогда предлагаю ударить его по лицу этим архетипичным оружием!

— А что это? — аккуратно интересуется Мартин в наступившей тишине.

— Это Гомосексбомб! — гордо отвечает наш идиот. — Надувная модель пениса. Я верю, что если им ткнуть Ивана, он вернется в свой мир педерастом! И это может иметь глобальные последствия! Мы превратим Россию в педерастию! Я верю в это! А раз верю, значит, в юнгере это сработает! Хай! — заканчивает он и скрещивает ладони в секретном знаке.

Мартин морщится.

— Садись, Скотт, — говорит он. — Ты уж извини, сынок, твоя тупость отличное оружие для работы в юнгере, но стратег из тебя совсем неудачный. Что Эдвард скажет?

Думаю, поделом тебе, Скотт.

Теперь все на меня смотрят, и Тони тоже.

И я чувствую прилив вдохновения:

— А я вот что думаю. Чем пакостить России, нам бы лучше заняться своими проблемами! — Все начинают шуметь, но я поднимаю руку: — Я еще не закончил! Я говорю, что мы можем создавать свою историю куда убедительней! Вот они украли нашего Гарри, и что им это дало? Сами уже не помнят, Алеша он или Юрка. А мы зайдем с тыла!

— Я же с тыла и предлагал! — подает голос Скотт, но его никто не слушает.

— Пускай, первый человек в космосе русский! — говорю. — А мы запустим нашу историю в космос еще раньше! Но не человека!

— Кого же? — удивляется Мартин, но я вижу, что старику нравится.

— Мы запустим двух собак! — говорю. — У меня есть две собаки — Протеин и Шутер, почти корги, но это не точно. И они меня за-дол-ба-ли. Я вот честно, люблю собак, но не дома. А так получилось, что они живут у меня в коттедже, бегают по всем трем этажам, портят дорогую мебель, шумят, и мои домработницы не справляются... — Говорю я все это, жалуюсь, а сам вдруг понимаю, что, блин, я же как вернулся из юнгера, в элитном коттедже теперь, оказывается, живу всю жизнь, и костюм на мне дорогой, а не худи с черепами, так что грех жаловаться на собак. Но остановиться уже не могу: — И вот поэтому я предлагаю вместо Тони и Скотти войти со своими собаками в юнгер, и оставить их там, пусть они станут легендой! Зачем нам люди в космосе, ну правда? Собаки в космосе! Первые в мире космонавты, американские герои-собаки! Вот что качает! Вот о чем будут слагать песни!

Наступает тишина, и вдруг Мартин скрещивает ладони:

— Отличная идея! Хай!

— Хай! — откликаются все хором и тоже скрещивают ладони.

— Но не только это! — возражает старик Мартин. — Укрепить нашу космонавтику — это важно. Собаки-космонавты это хорошо, и это мы сделаем. Но победить русских — важнее. Потому что то, что они сделали с нашим Гарри, нельзя оставить без ответа. Поэтому с этого дня мы перестаем топтать им кукурузу и бить лампочки в подъездах, а станем бить прицельно по идеологии. Всех их героев мы должны превратить в палачей и садистов. Все их завоевания — в кровавые страницы, о которых даже вспомнить стыдно. А все их достижения — объявить украденными, как они украли нашего Гарри!

* * *

Глава 4: В стальных грозах

Тони не дала. Я очень расстроился.

Наверно потому, что очень этого ждал. Когда ты умеешь убедительно болтать, ты со школы привыкаешь, что все девчонки твои, если только захотеть. Нет, бывают обстоятельства, я все понимаю. Замужем и безумно любит мужа. Например. И даже тут не факт, что не даст, кстати. Но тут я хоть могу понять. И вот это, шепотом: Эдди, мы же в бассейне, мама из окна смотрит, потерпи, я к тебе приеду в пятницу... Или: котик, у меня такие болезненные дни, я так тебя хочу, но сегодня никак... С полным, полнейшим пониманием!

Но согласиться пойти со мной на свидание... Причем, я же сразу сказал, что это свидание, возражений не было... Просидеть в ресторане весь вечер, выпить на двоих две бутылки прекрасного вина, смеяться моим шуткам, позволить весь вечер держать руки на коленках, разрешить проводить себя до дома... и только поцеловать в губы с язычком?! А главное, с какой формулировкой! Пойми меня, Эдди, я знаю, что ты очень сильно качаешь, но я качаю не слабее, и со мной так просто не получится. Нет, нет и нет. Извини, и это тоже нет, прошу убрать руку, точно нет. По крайней мере не сегодня точно. Я же не дешевая шлюха. Можно подумать, я обычно бегаю за дешевыми шлюхами... И это говорит человек, которому я час назад на ушко признался, что влюбился с первого взгляда, как увидел! Расстроился очень.

И наутро пришел на старт расстроенный.

Сижу как дурак с этими собаками. Протеин чешется, Шутер его зубами за хвост кусает.

А Тони как ни в чем не бывало вбежала, груди свои поправила, подпорхнула, в щечку чмок: как я рада тебя видеть! Я даже не успела сказать спасибо за прекрасный вечер! Надеюсь, ты на меня не обиделся?

Нет, ну что ты. За что тут обидеться. Как есть, совершенно не обиделся.

И не удержался, спрашиваю: а сегодня на вечер у тебя какие планы?

И она так игриво: там будет видно...

И я понимаю, что в информационном карантине отбой в десять, комнаты наши на одном этаже... Похоже, и впрямь сегодня что-то очень будет видно!

В общем, настроение мое поднялось, и это очень правильно перед стартом. Особенно двойным стартом.

Первый старт мой прошел успешно. Вывел я собак в юнгер, собрал быстро космодром под ногами. Слепил ракету с двумя иллюминаторами на борту, посадил в нее собак, головы торчат наружу, на голову каждой надел стеклянный колпак скафандра — чувствую, всё, как надо. Всё как мыслят себе простые люди, любимые наши соотечественники. Старт, дым, лай — полетели вверх мои Протеин с Шутером. На космодроме овации, журналисты, фотовспышки. Так до самого космоса, а потом где-то на парашютах спустились в районе черных болот. Ну туда уж я ходить не стал, провалиться можно. Утонуть в черноте — это смерть. Ну, не смерть в нашем понимании, просто в реальном мире тебя уже никогда не было, зато в юнгере ты становишься героем.

Короче, отпустил я собак, вернулся.

И сразу мы уже втроем пошли на русских обычной нашей командой.

Операция «в стальных грозах». Неприятная работа, даже рассказывать не хочется. Ходили весь день по всей России. Церкви все переломали, а потом восстановили, но высмеяли. Счетчик погибших на войне накрутили так, что на каждого гитлеровца стало по трое русских. Маршала их, главного победителя, мясником назвали, палачом. Пионерские лагеря и базы отдыха по всей стране обматывали колючей проволокой, в концлагеря превращали. Массовые захоронения, кости, голодомор... Потом над облаками поднялись и стали сверху кромсать континент, Тони специальные политические ножницы придумала. Раскроили страну на осколки, Азию в одну сторону, Прибалтику в другую, Украину в третью. Ну и так по мелочам: заводы поломали, бандитов выпустили. Скотти царя расстрелял, Тони — Ленина. Царя насмерть получилось, а Ленина только ранили, но и так сойдет, Тони его чуть позже кровью облила. А я только Сталина из ведра кровью облил. Неприятная работа. Но, как объяснил старик Мартин, нужно, чтоб каша в головах была. Чтоб поутру Россия проснулась, и никто уже не смог разобраться, во что верить, потому что куда ни глянь — всё неправильно, чтоб Иван не сумел загордиться, был грустен и растерян.

И вот когда мы уже все закончили, уже стемнело и уже Луна вышла. А я вдруг вверх голову поднимаю и вижу там шевеление какое-то, на Луне! А напарники мои уже вперед ушли, я им кричу: тревога! И сам бросаюсь туда, на Луну, уже даже не помню на чем, чуть ли не на ядре пушечном, такая сильная вера.

А на Луне стоит Иван — я его таким и представлял. Волосы русые под горшок пострижены, сам в рубахе такой белой с полосочкой узорчатой этой их дурацкой, штаны-шаровары и сапоги. И деловито так, краской из ведра, перекрашивает наш Лунозонд в красный цвет! Нормально? Наш! Американский! Первый в мире Лунозонд! А рядом в лунном песочке воткнут флажок их красный с золотой звездой.

— Слыш, — говорю, — брат, ты что творишь? Это наш Лунозонд, понял? Вы в лагерях своих только колючую проволоку умеете делать, откуда у вас Лунозонд?

А он мне спокойно отвечает:

— Не брат ты мне, а обезьяна. Мы хотим, чтоб люди жили в справедливом обществе, к звездам стремились. Поэтому я космос развиваю. А ты только и умеешь в лифте нам гадить.

Я аж поперхнулся от такой наглости, хотя на Луне вообще воздуха нет.

— Слышь, — говорю, — развивальщик космоса. А ты в курсе, что космоса вообще никакого нет, а есть только юнгер, и в нем сказки живут?

— Я в курсе, — отвечает. — Но хочу, чтобы люди жили в светлой сказке, а не той, которую вы рисуете.

— Слышь, — говорю, закипая, — а ничего, что ты наш готовый Лунозонд просто взял и тупо перекрасил в свой флаг?

А он головой качает и улыбается:

— А ты приглядись, — говорит.

Я приглядываюсь.

— И что? — говорю. — Ничего замечательного не усматриваю.

— А ты неправильно смотришь, — отвечает Иван. — Так не увидеть, повернуть надо, потому что наша работа гораздо секретнее. — Берет за антеннку, наклоняет и показывает мне с улыбкой: — Я ему колесики приделал. Был ваш Лунозонд, а стал наш Луноход...

И в этот момент наконец прилетает ракета, и из нее на песок вываливаются Скотт и Тони. Скотт сразу кричит издалека:

— Держи его, Эд! Хватай! Сейчас я его уделаю...

Я кидаюсь к Ивану, хватаю его — а руки насквозь проходят через пустоту.

Оборачиваюсь и вижу: Скотт достает из кармана свой воздушный шарик и начинает в него дуть! Дебил. На Луне же вакуум! Он только дунул в шарик, и шарик сам собой начинает раздуваться у него в руках, удлиняться, все длиннее, а Скотт стоит, дебил, держит и смотрит удивлено, открыв рот. Не понимает никак, что происходит. Тут шарик — БАМ! — и лопнул в лоскуты. Скотту по лицу дало, аж отбросило. И даже Тони по шее попало, она прямо схватилась за горло.

А Иван тем временем исчез. И Луноход исчез — то ли он его на другую сторону Луны переставил, то ли перепрятал где-то на Земле и завтра снова привезет, когда нас тут уже не будет...

Подхожу к нашим. Давайте, говорю, уже домой.

И мы шагаем к ракете, Скотт далеко уже чешет, я и Тони за ним.

И тут меня словно током ударило.

— Подожди, Тони. — говорю. — Взял я ее за плечи, повернул. Нет. Показалось. Чистая шея. — Встретимся вечером?

А она так кокетливо:

— Ох, не знаю, Эдвард Сноу. Я сейчас помоюсь... — паузу такую делает игривую, многозначительную, — и в информационный карантин. А после отбоя посмотрим!

— Ладно, посмотрим, сложная твоя душа...

* * *

Что в инфокарантине было — это ужас. Россию мы даже не разбирали. Тут бы с нашими проблемами разобраться.

Во-первых, Пентагон превратился в настоящий Вавилон. Индусы какие-то, пакистанцы, китайцы. Кто они? Что здесь делают, черт побери, в главном секретном департаменте Америки?! Шпионы? Интервенты? Уборщица — и то мексиканка! А я еще когда-то над акцентом Пшенецки смеялся... А тут советники Пентагона говорят так, что половины не разобрать! И время от времени между собой на индийский переходят!

Мартина, старика Мартина — нету! Вообще нет! Вместо него старуха — Марта! Злая стерва, ужас.

Я как начал рассказывать про генерала Мартина, какой он был старый, но невероятно крутой дед... И тут же она велела мне закрыть рот и оставить при себе гендерные стереотипы и эйджизм.

Оставить! Гендерные! Стереотипы! Это она говорит мне!!! Разведчику, оперативнику, который вернулся с миссии и пытается, черт побери, выполнить должностную инструкцию! Вспомнить и зафиксировать все различия мира, всю важную стратегическую информацию, пока новая реальность ее не стерла!

Ладно.

Спрашиваю, где Фред?

Неловко улыбаются, отводят глаза...

Умер что ли?

Нет, отвечают, не умер. Хуже.

Это что еще, говорю, такое? Он же заместитель главы департамента по безопасности! Шутка что ли?

И мне отвечают неохотно так: ну, работал у нас такой. Но уже год сидит в тюрьме. Сексуальные домогательства. Принуждал к минету молодую сотрудницу канцелярии. К минету не принудил, но сама просьба нанесла травму на всю жизнь. Первые десять лет молчала, но больше не смогла. Так и вскрылось. Про Фреда говорить не принято.

Короче, засиделись за полночь, а потом еще Скотт устроил истерику. Его бойфренд, оказывается, очень за Скотти волнуется и больше не хочет, чтобы Скотти у нас работал! И Скотти такой прямо разрывается, рыдает, косметика по лицу течет, а Марта ему наливает воду в пластиковый стаканчик и гладит по голове, просит не торопиться, сходить с бойфрендом к психологу, понять сперва, что им движет... А-а-а-а-а!!!!!!!!!!

Вваливаюсь я в каюту свою на этаже карантина, падаю на койку без сил, и тут стук в дверь робкий.

Нашариваю протез, нацепляю на коленку, открываю — стоит Тони, красавица моя. И робко так:

— Я не вовремя?

— Что ты, — говорю, — заходи конечно. Садись! Кофе будешь?

Ставлю чайничек, сажусь с ней на кровать, беру ее руку в свою.

— Как ты? — говорю. — Устала?

— Не настолько, чтобы... — отвечает она, и своим этим любимым жестом двумя ручищами поправляет свои буфера под лифчиком.

И я с одной стороны вроде рад, что сегодня наконец у нас всё получится с этой неприступной скромницей... А с другой стороны понимаю, что совсем она не скромница с такими жестами.

Потому что девчонки так грудями не потряхивают.

Не, конечно, порноактрисы так делают, кто же спорит. Но девчонка, если хочет буферами своими родными похвастаться, она так сядет, ручки над головой вытянет и сладко потянется, например. Или еще чего-нибудь придумает. А не вот это вот, ручищами грубо: бубум, бубум, ой глядите, чего у меня в лифчике...

И понимаю я вдруг, что грудь-то ей не даром досталась, а силиконовая, дизайнерская, честно на операцию заработанная, и вот поэтому-то она ей так гордится и так ее постоянно показать всем пытается. И натурально ли природна эта натуральная природа — уже и гадать не надо.

А Тони снова мне в руки свою ладошечку сует, мол, гладь давай, мур-мур, как мне приятно...

И я глажу, глажу, но вдруг понимаю, что не оглаживаю всю ее ладонь своими двумя. Потому что большая слишком.

И тут меня опять словно током ударило!

— Подожди, Тони, — говорю.

Взял я ее за плечи, развернул... Ну точно: кадык на шее!

Молчу, не знаю, что сказать.

— Тони, — говорю. — А ты вообще кто?

— Я американка, — отвечает она кокетливо, но сама, чувствую, тоже напряглась.

И звучит это, конечно, крайне двусмысленно, потому что «я американец» и «я американка» в нашем языке произносится одинаково.

— Ты, — говорю осторожно, — американская девушка или американский парень?

А сам думаю: если даст она мне сейчас с размаху за эти слова по морде и расплачется, значит все в порядке.

— Я битрансгендер, — отвечает Тони. — Как трансгендер, только больше в квир, к би. Родилась в мужском теле, потом перешла в женское, но без отрицания своей мужской природы. Принимаю себя, как есть.

— Чего? — говорю тупо.

— У меня полная коллекция половых органов. Мой секс-позитив не ограничивается рамками одного пола, я могу испытывать всю гамму.

— То есть, и член, и...

— Что тебе больше нравится.

— Мне что-то, — говорю, — не нравится... Ты уж извини, я... Это для меня слишком новая идея. И... как бы это выразиться. Мне кажется, два члена в одной комнате как-то много.

— Ты гомофоб? — удивляется Тони, и я вижу, что она смертельно обижена. — Нет, бывают обстоятельства, я все понимаю. Если у тебя девушка другая или парень, тут я хоть могу понять. Или если тебе нравится только вагина, а вагины у партнера нет. Или ты говоришь: котик, это слишком болезненное открытие, я тебя люблю, как ты говорил вчера, но мне нужно время, чтобы преодолеть стереотипы...

— Слушай, Тони, я наверно не преодолею стереотипы, — говорю.

— И все это из-за лишнего члена? Хочешь, я его отрежу? Или ты настолько патологически не толерантен?

— Да, — говорю. — Вот то слово, которое я искал! Я патологически не толерантен, и принимаю себя как есть.

— Может, и я должна быть к тебе не толерантна? — говорит Тони, обиженно поджав губы.

— А ко мне-то почему?

— Ну все-таки ты афроамериканец... и с ограниченными возможностями...

— Что?! — вскакиваю я, и протез подворачивается.

Тони помогает мне подняться, но я отталкиваю ее и бегу к зеркалу. На меня смотрит незнакомое лицо метиса — кучерявые волосы, большие губы, широкие ноздри. Добрый вечер, мистер Эдвард Сноу, снежок. Что ж мы, сука, наделали?!

* * *

За Иваном мы гнались долго, через березняк, через поля. Гнались жестоко, с выдумкой. Он создавал — мы не верили и разрушали. Мы создавали — он не верил и всё лопалось. Боевые роботы, пожары, атомные бомбардировки — вся фантазия комиксов. Но Иван уходил все дальше. А у нас с Тони был приказ — не дать ему добежать до своего матраса и упасть, где бы этот его матрас ни был. Без Скотти нам было тяжело, но все-таки нас было двое, а он — один.

И он конечно был силен, этот русский Иван. Даже не то, чтобы сильнее — изобретательней.

Но в какой-то момент мы поняли, что он теряет силы, а чуть позже он просто побежал от нас — через бурелом, через свой березняк, кусты и подберезовики.

И нам бы догадаться, что тут что-то не так, но он бежал и бежал, и прыгал из стороны в сторону, а мы за ним, потому что он явно знал, куда.

И только когда нога Тони вдруг ушла вниз, и она рухнула по пояс, я увидел это: желтые осенние листья, из-под которых проглядывала ослепительная чернота, словно нефть. Тони тоже это поняла и напоследок вскинула ко мне руку...

И если бы мозг среагировал мгновенно, я бы конечно эту руку схватил и успел Тони вытащить. Но... это была рука не девушки, и не парня. И... нет, не то, что я брезгую. Это как в ванной, в гостях. Тебе надо вытереть руки, а перед тобой три полотенца. И нет ничего страшного вытереть руки любым. И если это гостиница, и все три новые, ты бы кинул ладони в ближайшее полотенце и всё. Но проходит доля секунды, пока мозг взвешивает: чьё оно, это полотенце? Можно ли мне запустить сюда свои чистые руки?

И вот в эту долю секунды Тони ушла в черноту. Гомофобия на уровне мозжечка, мимо разума.

Я только задним числом осознал, что мог кинуть ей руку, но почему-то не кинул...

И тогда я погнался за Иваном чтобы его уничтожить.

За Тони. За Скотти. За Мартина.

А Иван деловито прыгал с кочки на кочку, и я прыгал за ним, и теперь уже понятно, что это самая настоящая черная топь, самое днище юнгера — здесь уже не было листьев на гладкой черноте, а только плоские кружки кочек, все реже и реже.

Наконец Иван остановился и повернулся ко мне.

Кружок, на котором он стоял, медленно уменьшался в диаметре. Я посмотрел под ноги: моя кочка тоже уменьшалась.

Иван огляделся, выбрал кружок побольше и перепрыгнул на него. Я обернулся: назад пути не было — кочки, по которым я сюда скакал, съеживались одна за другой и с хлопком растворялись в черноте, а вместо них появлялись другие.

— У нас в России, — буднично произнес Иван, — эта игра называется «Перестройка». Мы в нее уже умеем играть, а вы нет.

— Сволочь!!! — заорал я, приплясывая на сжимающейся кочке.

И вспомнил, что победить в юнгере можно только архетипами.

— Ты — русский! — заорал я. — У тебя — матрешка и балалайка!

Это немного помогло.

На шее Ивана появилась балалайка, а карманы штанов выгнулись от матрешек.

Иван стал тяжелее, кочки под ним стали таять с двойной скоростью, а балалайка мешала быстро перепрыгивать.

— А зато вы, американцы, тупые! — весело крикнул Иван.

Заклинание оказалось куда серьезнее, чем могло показаться.

Мозг словно выключился: мысли в моей голове выстроились в шеренгу и стали ворочаться медленно-медленно. До боли, до отчаяния, ничего не получалось придумать в ответ!

— А у вас медведи ходят! — закричал я.

Вот это было вообще ошибкой.

Иван расхохотался.

Рядом с ним на кочке появился здоровенный бурый медведь, кочка тут же наклонилась под его весом, и медведь скатился с нее в черную нефть, подняв столб брызг.

И пошел на меня, угрожающе рыча!

В черной жиже зверюга чувствовала себя как дома. И черт его знает, будет ли эта тварь бестелесной, когда до меня доберется.

Но и Ивану не повезло: он тоже свалился с кочки в черную жижу и теперь держался обеими руками за кружок, который продолжал сокращаться.

Впрочем, Ивана это, казалось, не волновало.

— Зря ты это всё затеял, американец, — крикнул он. — Хотел нам нагадить, а теперь сам в дерьме! Посмотри, до чего ты свою страну довел, я уж про мою не говорю. Знаешь, в чем правда, американец? Русских не победить. И русские не сдаются. Вот такие тебе архетипы!

— Есть еще один архетип! — вспомнил я. — Американского ястреба не напугать русским медведем! А русские... русские гибнут геройски!

Медведь обиженно взвыл и исчез. Кочка, за которую держался Иван, продолжала сокращаться.

— Ты забыл еще один архетип! — задорно крикнул Иван. — Это знаменитая русская смекалка!

С этими словами он заливисто свистнул и закричал:

— Белка, Белка! Стрелка, Стрелка!

Я похолодел: к Ивану плыли по воде две собаки. Две мои, черт побери, собаки!

— Протеин! — закричал я. — Шутер! Фу, обратно!

Но собаки меня не слушали.

Они подплыли к Ивану, он ухватился за два собачьих загривка, и два моих корги повезли его вдаль по черной жиже.

— Мои собаки! — закричал Иван весело. — Ты их выбросил, а я подобрал! Я набрал в электронном словаре, как переводятся имена Протеина и Шутера, и теперь это наши космические герои, Белка и Стрелка! Прощай, американец!

Он бойко уплывал на собаках вдаль, а я оставался стоять на кочке, которая всё сокращалась и сокращалась...

— Стой! — закричал я истошно, перепрыгивая на соседнюю кочку и понимая, что осталось мне недолго: — Стой, Иван! Я вспомнил самый последний архетип! Русские слишком много пьют!!!

— О, черт... — негромко сказал Иван.

Он отпустил собак и в обеих руках у него появилось по бутылке водки. Он принялся хлебать из каждой по очереди. Как ему удавалось держаться на плаву — загадка. Когда бутылки опустели, он выкинул их прочь и вдруг зарыдал, обняв собак за шеи.

— Гады вы, — сказал он, заплетающимся языком. — Вот всегда так: вроде всё продумал, а потом выпил — и нету ничего... Суки же вы, американцы... Как я вас ненавижу! Но люблю вас, тварей. И ненавижу, и люблю! Всю жизнь. Дай я тебя поцелую! — он развернул собак в мою сторону, но руки его постепенно разжимались, он погружался в жижу все глубже. — Как тебя звать, братан? — спросил он, едва шевеля губами.

— Эдвард. Эдвард Сноу.

— А меня Иван. Иван Санин. Знаешь что, Эдик... А забирай своих собак, мне уж все равно не удержаться. Забирай, выплывай, и беги к нам, в Россию. Матрац сам знаешь где... Тебя примут... будешь за нас... — голова его поникла.

Но он из последних сил поднял её, сфокусировал взгляд и крикнул:

— Отомсти там... своим... за нас... за всех нас...

И он ушел в глубину.

А я схватил своих собак и поплыл в далекий березняк, с тоской думая, что мне предстоит теперь жить в другой стране, учить чужой язык и ходить в юнгер против своих из маленькой одноместной машины с неудобным низким потолком... И еще мне было до боли, до слез жалко Ивана. Все-таки Иван умел убеждать. Качал как никто.

16 октября 2018

КОНЕЦ СБОРНИКА