Леонид Каганов: дневник

Я сам не театрал, но недавно мне довелось посмотреть некий спектакль. Не лично, а глазами дюжины разных зрителей, которые мне о нем, не сговариваясь, рассказывали весь день, весь вечер и весь следующий день. Я был в городе N на фестивале поэтов, и как раз в эти дни туда приезжал со спектаклем один московский театр. По программе фестиваля мне полагался вход на этот спектакль, но я не пошел. Поэтому рассказываю только то, что слышал с чужих слов. Сам на спектакле не был, возможно, всё не так.

Начал я узнавать об этом спектакле с момента пробуждения. Проснулся я от того, что в хостел пришли организаторы фестиваля и стали рекомендовать посмотреть вечером спектакль. Затем поэт-сосед по комнате, еще не зная, что у него тоже билет, полчаса названивал по мобильнику в разные справочные города N и выяснял, где ему купить билет в «Театр Наций». А те его посылали, потому что билеты уже разобраны. Разговор повторялся, и это тоже не способствовало попытке выспаться после перелета. В тот момент я еще ничего не знал про «Театр наций». Мне слышалось «Театр Наци», и я удивлялся такому обилию фашистов и ажиотажу вокруг них.

Вечером, когда мы с поэтом Ваней и Ником из Новосибирска тусили по гостям, в компанию стали приходить разные люди, вернувшиеся со спектакля. И они делились впечатлениями.

Авангардный театр поставил спектакль по Рабле. Чем привлек большую толпу интеллигентных старушек города N, жаждущих хапнуть высокой столичной культуры. В силу своей высокой интеллигентности старушки, конечно, слышали имя Рабле. Но (в силу неё же) очень плохо себе представляли, кто это. Им казалось, что Рабле — это такой классик эпохи Возрождения, что-то среднее между Рембрантом, Рафаэлем, Рембо и Мольером. Отчасти так оно и есть. С другой стороны, если никогда не читать Рабле, то по фамилии не догадаться. Я тоже не читал. Но мне в детстве Рабле читала мама. Не всего, конечно. А лишь мягкие избранные отрывки из «Гаргантюа и Пантагрюэля». Чтоб вы понимали, самым безобидным там был эпизод, где герой делился опытом, чем мягче всего вытирать жопу. По его утверждению — живым гусенком. Поймал гусенка, вытер им жопу и отпустил. Это самый безобидный отрывок из Рабле. И одновременно краткое содержание всего Рабле как классика.

И вот, значит, интеллигентные местные старушки собрались на столичный спектакль по великому Рабле в постановке авангардного «Театра наций». Который сам по себе довольно авангардный, поскольку руководит им гей Евгений Миронов, который требует столь же нетрадиционных экспериментов и на сцене. В качестве эксперимента со сцены весь первый акт льется мат, бессчетно звучит слово «жопа» и вьется довольно унылое действие в стиле «вот пришла тоска! (выходит актриса) здравствуй, тоска!» Напомню: я сам не видел, пересказываю отзывы зрителей. Первый акт мата в спектакле заканчивается тем, что живой актер снимает штаны, достает свой небутафорский живой хуй и принимается бегать по сцене, оным хуем вовсю размахивая. Чем, с одной стороны, ярко продвигает тезис Чехова о том, что если в силу каких-то причин у тебя имеется ружьё, то его надо в финале непременно извлечь и использовать. С другой стороны, это штука посильнее даже великого Рабле. Поэтому интеллигентные местные старушки города N оказываются к такому зрелищу не готовы и начинают дружно валить.

А вот вам настоящая драма. Антракт. Фойе. Супруги: старичок и старушка. Старичок хочет остаться и досмотреть спектакль. Старушка требует уйти домой. И разделиться им не суждено: польты в гардеробе на одном номерке... Вот где драматургия!

В этой связи вспоминается, что когда-то в девяностых в столичных театрах умели делать наоборот. В Центре драматургии Казанцева и Рощина когда-то шла пьеса «Шопинг&Факинг», которая не понаслышке повествовала о нелегкой судьбе наркоманов-геев. Но режиссер Ольга Субботина сделала из пьесы такую дивную конфетку, что даже ханжа не смог бы найти в этом спектакле грубости. Например, Субботина при читке пьесы Марка Равенхилла дошла до абзаца «тогда он раccтегивает ему ширинку и начинает сосать хуй». Крепко задумалась. Зачеркнула фразу фломастером и размашисто написала вместо нее «АНТРАКТ». Так в пьесе появился заодно и антракт.

То есть, московское театральное движение безусловно куда-то движется и в какую-то сторону развивается. Но не сеет и не пашет, не валяет дурака.