Леонид Каганов: дневник

Отставание по книжке показывает 7.4% — надеюсь, к утру будет меньше. Может быть и больше: последний раз счетчик стыдилки тикнет в полночь, добавив завершающие 2%, и остановится по этой книге навсегда. Его цифры уже мало что означают: с точки зрения минимального объема книга уже готова, с точки зрения завершенности сюжетных линий — возможно, в ней окажется не 100%, а 120%, но ни я, ни стыдилка этого пока не знаем. Объем мне, конечно, так и не удалось распланировать четко — в итоге получится больше, чем хотел. Сам себя наказал на лишние трудодни. Так или иначе, к концу мая я ее планирую завершить — остались две ключевые сцены и несколько мелких в середине. Серьезных заторов и неожиданностей быть не должно, поэтому я уже слегка говорю о ней в прошедшем времени: «Лена Сквоттер» была очень сложной. Честно говоря, я даже не берусь судить, как ее примет широкий читатель, но в данном случае считаю, что это его проблемы, а не мои. Если бы я стал ориентироваться на читателя, эту книгу у меня бы не получилось написать. А так — получилось. Зато дальше будет проще — прямо в июне я неспешно приступаю к следующей (настроив стыдилку по-новой), и это уже будет чистая и по-детски светлая фантастика-фантастика — юмористическая космоопера. А еще через полгода будет вторая космоопера — уже про Майора Богдамира и Кешу. Обидно только, что «Лена Сквоттер» появится в печати только к ноябрю. Что она будет там так долго делать в издательском процессе — ума не приложу, но именно так выходит по издательским раскладкам и графикам. Следующая книга появится через полгода после «Лены Сквоттер», и так далее.

Ну а пока суть да дело, выложу еще несколько кусочков, вдруг кому интересно. Я снова набрал вольных отступлений и бредней Лены, не имеющих отношения к сюжету, потому что иначе будет непонятно. Если кто-то прямолинейным лбом считает, что Лена Сквоттер высказывает мысли автора — увы ему :) И еще: ошибки и опечатки исправлять не надо, это все еще будет редактироваться, а ваши правки я не смогу перенести в текст чисто технически.

---

* * *

Балкон в России меньше, чем балкон. То, что в России называется балконом, во всех нормальных странах — маленький оборудованный карниз. А балкон в нормальной стране — это особое место квартиры, покрытое ковролином и достаточно просторное, чтобы развалиться в шезлонгах за журнальным столиком или делать европейскую зарядку, нарезая круги или перебегая от одного электрического тренажера к другому. В России на балкон выйти обычно нельзя, потому что он завален мусором и покрыт грязью. Но если грязь на российских балконах — свойство климата (в Германии воздух не дает такого осадка пыли), то мусор на балконе в России — это [классический] фрейдизм, наивно выставленный напоказ всем прохожим. Он идеально иллюстрирует все страхи и комплексы россиянина.

Первый страх — это извечный страх перед катастрофой, дефолтом, подорожанием, революцией и концом света. Для этого россиянин хранит на балконе запас сахара, консервов и самодельные маринованные огурцы, которые обычно в сотни раз гаже и [токсичнее], чем китайский маринад, продающийся в любом ларьке.

Второй комплекс происходит от врожденного неуважения россиян к частной собственности. Прыгнув из феодализма через социализм в подобие капитализма, мы так и не научились уважать чужое добро, и не особо надеемся, что кто-то будет уважать наше. Добавьте к этому типично российское метафизическое ощущение бренности и глубокое чувство собственной недостойности (институт юродства был на Руси издавна почитаем) — и мы получим единственно возможное объяснение этого феномена: покупая любую вещь, россиянин ее не покупает в собственность, а как бы берет временно, напрокат, до худших времен. Он чувствует, что в любой момент ему придется ее вернуть в магазин, продать с молотка в голодный год или с горечью отнести навеки в ремонт, когда она сломается, — он заранее ко всему этому готов. Иначе чем объяснить нашу [дикую] традицию вечно хранить на своих балконах и антресолях картонные коробки с упаковочным полиэтиленом и пенопластовыми вставками, где лежал когда-то при покупке пылесос, монитор или стиральная машинка? Разумеется, никакого реального смысла традиция не имеет: гарантийный мастер никогда не потребует упаковку, а упоминание о старой коробке в газете объявлений не поможет продать телевизор дороже, чем стоит в наш век подержанный телевизор. Это чисто [психологический] феномен.

И, наконец, третий балконный комплекс происходит от того, что сфера сервиса в России традиционно находится в зачаточном состоянии. Мужчина, умеющий забить в доме гвоздь, считается в России такой же высшей ценностью, как мужчина, умеющий бить морду хулигану. Фактически, даже после развала СССР, наш идеал мужчины — это все тот же бык с квадратной челюстью, гегемон, быдло с молотком в мозолистой ладони, чей [портрет] до сих пор можно встретить на уцелевших мозаиках метро и фасадах уездных полустанков. Являясь абсолютным нищебродом (что видно по одежде и выражению лица), он умеет лишь работать молотком и бить морду. Таков идеал мужчины, воспетый с детства: он принес России и особенно Москве одни лишь слезы, хотя Москва слезам не верит до сих пор. В Германии все иначе: высшей ценностью считается дорого одетый мужчина с манерами и образованием, умеющий зарабатывать деньги. Когда ему необходимо забить гвоздь, перевезти мебель, повесить полочку, заменить кран или остановить хулигана, он быстро вызывает по телефону специально обученного профессионала с соответствующей лицензией, инструментами и материалом. Профессионал приезжает в ту же секунду и быстро, эффективно, недорого (а чаще бесплатно) решает возникшую [проблему]. Оставшийся после решения проблемы мусор, обрезки и тела забирает с собой тоже он. Так работает хорошо развитый сервис в нормальной стране. Именно поэтому в европейских семьях не принято заваливать балкон инструментом на все случаи жизни, ящиками с краской и запасной кафельной плиткой, а также всевозможными досками, рейками, уголками и листами фанеры, которые могут когда-нибудь пригодиться, если в доме что-то разладится, и потребуется взять в руки молоток. Разумеется, в России есть профессионалы молотка, но они заломят цену и сделают все не так — либо потому, что пьяные, либо потому, что плохо понимают русский.

Кроме того, как я уже, кажется, говорила, в России жилищем считается лишь то, что составляет внутреннюю планировку избы и закрывается герметично. Все остальное, что не герметично, включая лестничные клетки и балконы, считается частью улицы. Улица же считается не подворьем избы, а владением некого местного помещика (его роль в сознании гражданина сегодня успешно играет ЖЭК или мэр города). Незаметно досадить проклятому помещику — дело чести для батрака, поэтому чем грязнее и гаже станет подъезд, фасад, лестница и балкон, тем уютнее будет казаться холопу собственная изба. Ничем иным я не могу объяснить тот факт, что в России даже застекленные лоджии наполнены хламом, грязью, и моются раз в два года.

Балкон бабушки был типично немецким балконом: небольшая комната без одной наружной стены, тщательно отремонтированная домовладельцем, покрытая чистым ковролином и оборудованная небольшим изящным пандусом у порога — но это уже была чисто бабушкина [инвалидная] специфика. В углу находился причудливый спортивный снаряд из металла и кожзаменителя, с которым бабушка, по ее уверениям, делала ежедневную гимнастику для рук, чего желала и нам, офисным гиподинамичкам. Разумеется, это была классическая ложь во благо: снаряд покрывала тонким слоем изящная немецкая пыль, к нему не прикасались много месяцев.

В центре стоял журнальный столик с настоящими журналами. Большей частью здесь были подборки рекламных брошюр о распродажах, но изданные со вкусом как типичный глянец. Возле столика стояли два шезлонга, и еще оставалось место для подъезда коляски. Мы с Дашей развалились в этих шезлонгах с фруктовыми коктейлями, которыми нас снабдила бабушка перед тем, как укатиться куда-то по делам.

За перилами балкона слегка моросил тщедушный немецкий дождик, затем его выгнало солнце, и над черепицей соседней пятиэтажки появилась радуга на фоне нежно-голубого неба. Даша сбегала за мобильником и с подозрительным усердием принялась фотографировать этот символ международного гомосексуализма. Она делала снимок, смотрела на экранчик, разочарованно цокала языком, и снова делала снимок.

— Как вы относитесь к гомосексуалистам, Дарья Филлиповна? — спросила я лениво.

Даша удивилась, прекратила попытки сфотографировать радугу, и уставилась на меня, разинув рот.

— А... вы? — спросила она, наконец.

— Я первая спросила, — возразила я.

— Но... — замялась Даша, — мне действительно очень интересно знать ваше мнение.

— Хорошо, — согласилась я, отставляя пустой бокал на столик, — слушайте, Дарья Филлиповна. Я считаю, что гомосексуализм — это проявление идеальной, наивысшей, божественной формы любви. Это концентрат любви, навысшая ее форма, которую может себе позволить человеческая личность по отношению к другой человеческой личности. Гомосексуализм — это выход за пределы животных отношений к высокой духовности. Судите сами: не составляет труда испытать влечение к человеку другого пола за его красоту, молодость и формы тела. Верно? Но, согласитесь, такое влечение — не более чем животный инстинкт. Нервные скрепки, накоротко соединяющие в нашем мозгу центр сексуального инстинкта с центром распознавания подходящего партнера по врожденному фотороботу. Так курица реагирует на гребень петуха, собака на запах, а человек — на сиськи. Это дешевое влечение куска мяса к куску мяса. Назвать столь банальное чувство высоким — язык не повернется. Это самая первая, самая примитивная ступень любви, доступная даже мухе.

— Хм... — сказала Даша удивленно, но не нашлась, что возразить.

Я продолжала:

— Идем далее. Вторая, гораздо более высокая ступень любви, — это влечение не к мясу другой особи, а к ее положению, авторитету и заслугам. Это тоже вполне животное чувство, оно, по большому счету, собачье. И свойственно лишь высшим животным. Такова любовь собак к вожаку стаи, даже если он стар, уродлив, и лапы его кривые. Согласитесь, Дарья Филлиповна, любить индивидуума за то положение в обществе, которого он добился, гораздо благороднее, чем любить за форму мяса, удачно данную природой. Верно?

Даша на всякий случай кивнула, хотя, по-моему, была со мной не согласна.

— В человеческой стае, — продолжала я, — рейтинги развиты необычайно. Вы себе не представляете, Дарья Филлиповна, какое количество особей пытается вступить со мной в связь, пусть даже виртуальную, лишь потому, что я — Лена Сквоттер. Их не интересуют персонажи с более выигрышной внешностью и фигурой, их влечет мой статус и моя способность зарабатывать деньги. Деньги, Дарья Филлиповна, это гениальное изобретение человечества, которое является прекрасным измерителем статуса. Наш век внес лишь небольшие коррективы: если раньше статус определяло золото, то теперь — деньги. Разница понятна?

Даша помотала головой, и я вдруг подумала, что большинство моих уроков проходит мимо нее. Кажется, про золото и деньги я ей объясняла?

— Золото, — сухо пояснила я, — это то, что можно хранить в сундуке и чувствовать себя богатым. Так было раньше. Но уже сто лет, как на смену золоту пришли деньги. Деньги — это бумажки, которые теряют цену каждую секунду, пока ты их держишь в руке. Хранить их невозможно — они испаряются как жидкость для снятия лака. С деньгами надо работать — только тогда они сохранятся и преумножатся. А это — очень важный инструмент эволюции, Дарья Филлиповна. Ведь хранить в сундуке золото сумеет даже дебил, получивший наследство или убивший кого-нибудь. А вот обладать деньгами может лишь человек с мозгом. Вы видели профессионального жонглера в цирке? Он не способен держать в ладонях ту кучу шаров, которую держит в воздухе, пока жонглирует. В ладонях у него лишь пара шариков, а все остальные он запустил подальше, но это его шары, и он знает точно, что они к нему в руки вернутся и не раз, если он все сделает правильно и не допустит ошибок. Так работает обладатель денег. — Я погрузилась в мечты и замолчала. — Итак, о чем мы говорили?

— О гомосексуализме, — напомнила Даша.

— Ах да, о гомосексуализме. Так вот, если вторая форма любви — это любовь к авторитету особи, то третья, еще более высокая форма любви — любовь к деньгам этой особи, точнее — к умению особи работать с ними.

— Как же так? — растерялась Даша. — Какая пошлость!

— Это вовсе не пошлость, Дарья Филлиповна! — обиделась я. — Пошлость — это как раз любить сундук. А любить человека за его способность заработать этот сундук и содержать его в обороте — это высокое чувство! Оно гораздо более высокое, чем любовь лайки к вожаку стаи, который стал вожаком потому, что у него от природы крепкие зубы, злобный нрав и [бескомпромиссный] запас подлости. Испытывая влечение к директору филиала или раскрученному певцу, вы, вполне возможно, отдаете дань уважения не ему, а деньгам его папочки. А вы полюбите личность, Дарья Филлиповна, личность! — Я снова задумалась. — О чем мы?

— Гомосексуализм, — кротко напомнила Даша.

— Да, гомосексуализм. Итак, мы разобрались, что самая низшая ступень — это влечение к голому мясу другого организма, это уровень мухи. Вторая ступень любви — это влечение к авторитету организма в обществе, это уровень собаки. Третья ступень — это влечение к деньгам организма, то есть не просто к авторитету, а к умению зарабатывать этот авторитет. Это уже уровень человека — ни одно животное не способно полюбить за деньги. Способность любить за деньги — это именно то, что отделяет человека от животного и, соответственно, приближает к Богу. И, наконец, последний уровень — я называю его божественным — это уровень любви к самой душе. И к ее качествам. Как вы понимаете, Дарья Филлиповна, форма тела, авторитет и умение работать с деньгами не являются исчерпывающей характеристикой духовного мира. Личность может быть гораздо глубже, чем все это, вместе взятое! Душа организма — это может быть целая вселенная, целый космос! И самая божественная любовь — это любовь именно к душе, а не к ее деньгам, авторитету или форме задницы! Разве это не очевидно? Разве вы не согласны со мной?

Дарья Филипповна кивнула.

— Так в чем неясность? — спросила я.

— О гомосексуализме... — шепотом напомнила Даша.

— Да, о гомосексуализме, — кивнула я. — Так вот: если вы любите в человеке его душу, то разве вам важно, каков его кошелек, число медалей на кителе, форма тела и, тем более, форм-фактор половых органов? Соответственно, не имеет значения его пол! И способность иметь с ним потомство! Отказ от любви по половому признаку — вот что главное в гомосексуализме! Поэтому гомосексуализм — это высшая форма божественной любви! Испытать сексуальное влечение к чужой душе, закрыв глаза на все ее остальные качества, включая пол, — вот высшее наслаждение, вот божественная любовь, которую могут себе позволить лишь самые развитые и сложно устроеные души, высоко воспарившие над предрассудками плоти, стаи и человеческого социума!

Даша озадаченно молчала.

— Честно говоря, — промолвила она, наконец, — мне геи казались неприятными.

— Вы чем меня слушаете, Дарья?! — Я от возмущения даже вскочила с шезлонга. — При чем тут геи? При чем тут эти несчастные размалеванные уроды, инвалиды собственных комплексов? Разумеется, геи и вся эта грязная мужская педерастия с ее тошнотворными способами самоудовлетворения — это самая последняя грязь на планете, она не имеет никакого отношения к истинному возвышенному гомосексуализму, на который способны только мы, женщины!

Вскоре пришел Хельмут — невзрачный старикашка со слуховым аппаратом. Он совсем по-русски принес бутылку вина и букет цветов для бабушки. Как все баварцы, Хельмут говорил на немецком достаточно скверно, поэтому говорила с ним в основном бабушка. Мы выпили вина, он вежливо порасспрашивал нас о жизни в России, причем отвечала ему тоже бабушка. Если она хотела показать нам, как обычно проходят ее вечера в наше отсутствие, ей это удалось вполне.

Этот вечер был полон размеренной немецкой тоски, для довершения [картины] не хватало только глухо тикающих настенных часов. Устав от разговоров и бесконечного чая, старики совершенно русским жестом включили телевизор. Пролистав потоки немецкой рекламы, гортанных немецких новостей и телевикторин, подозрительно похожих на наши сюжетом и дизайном, бабушка остановилась на канале, который, видимо, был аналогом нашего канала «Культура»: на полутемной сцене концертного зала, оборудованного профессиональным эхом, стоял рояль, и какая-то дама средних лет со скандинавскими скулами и брезгливым выражением лица неторопливо ковырялась в его клавишах, словно искала там блох.

Поняв это как намек, мы с Дашей оставили бабушку с Хельмутом наедине, пожелав им gutеn nасht, а сами отправились в комнату, которую выделили для ночлега нам. Я рассказываю это потому, что далее произошло достаточно любопытное событие: раздевшись, Дарья Филлиповна долго ворочалась, вздыхала, откидывала одеяло и подходила к окну в ночной рубашке, и наконец, набравшись храбрости, попробовала залезть ко мне под одеяло.

Мне пришлось в резкой форме объяснить этой [заблудшей душе], что практика гомосексуализма меня интересует мало, и чтобы она практиковалась в другом месте и в другое время. Что ее личность меня не привлекает ничуть, и я не самец, которого может заинтересовать секс с молодой практиканткой. И что попытка практикантки поиметь свою руководительницу настолько вызывающа, что находится далеко за гранью [добра и зла]. Еще в начале моей отповеди Даша испуганно уползла в свою кровать, а на этом месте тихо и безнадежно расплакалась, и я решила не продолжать, хотя у меня еще в запасе было много аргументов.

— [нем: Спокойной ночи], Дарья Филлиповна, — сухо закончила я. — [И не распускайтесь.]

Остаток нашего пребывания в Германии не запомнился ничем, и лишь отвозя нас в аэропорт, бабушка устроила своеобычную сцену.

— Я поражаюсь, — сообщила она трагически, крутя баранку, — как вам не страшно жить в России? Неужели вы до сих пор не поняли, куда все катится?

Я повернулась к Даше и трагически приподняла брови, как это умел делать лишь Вертинский и тот, кто отрабатывал его мимику перед зеркалом в девичей юности. Дашу я предупредила, что бабушка обязательно заведет это разговор.

— Почему ты молчишь, Лена? — сурово спросила бабушка. — Здесь нас никто не слышит и микрофонов в моей машине тоже не установлено. Мы, знаешь, тоже читаем здесь газеты и смотрим новости. И то, что происходит у вас — это ужасно.

— О, да, — вздохнула я, чтобы что-то сказать. — Ужасно.

— И что самое ужасное, — азартно подхватила бабушка, — вам так промывают мозг, что вы сами не замечаете, что живете в полицейском государстве с жесткой политической цензурой.

— И в чем ты видишь политическую цензуру, бабушка? — спросила я.

— В том, что у вас в России задушена свобода слова.

— В чем это проявляется, бабушка? — снова вздохнула я.

— Во всем! — бабушка стукнула по рулю сухими ладошками. — Вся власть в России захвачена одной ********** группировкой, которая контролирует все средства массовой информации, телевидение, газеты, журналы и даже книги!

— Это тебе так рассказали в твоей эмигрантской газетке «Русская германия "? — не выдержала я.

Бабушка зло покосилась на меня, ее губы побелели.

— А ты думаешь, у вас есть свобода слова? — спросила она угрожающе.

— Думаю, что есть.

— И ты, Даша, тоже так думаешь?

Даша кивнула.

— Вот как промывают вам мозг! — вздохнула бабушка. — Как в Северной Корее. Они тоже строятся по утрам в шеренги и поют гимны о том, что живут в самой свободной стране. Скажи, Лена, ведь ты же работаешь в офисе, пишешь какие-то статьи для прессы, верно?

— Иногда.

— И цензуры, ты считаешь, у вас нет?

— Нет.

— И ты можешь свободно опубликовать любой материал и написать, что угодно?

— Да.

— И это напечатают без купюр? — бабушка сверкнула глазами.

— Да.

— Ага! — бабушка торжествующе посмотрела на меня. — Так почему же ты открыто не напишешь о том, что ***** ******** *** ***** * ******, и что цензура ********* ********* *** * ******** ****? Попробуй, напиши, если считаешь, что это напечатают!

Я вздохнула.

— Зачем мне об этом писать, бабушка? Я не занимаюсь политикой. К тому же, это неправда: ***** вовсе не ******** *** ***** * ******, а цензура в России не ********* ********* *** * ******** ****. Кроме того, ***** и ******** — вполне нормальные люди, это вы сделали из них какой-то жупел. Пойми, бабушка, в России никто тебе не запретит крикнуть, что ******** — злобный м***к, а ********* — ничто****во. Вот ты можешь назвать вашего канцлера тупым недоноском?

— Могу! — гордо ответила бабушка.

— Ну назови, — потребовала я.

— Пожалуйста: наш канцлер [Ангелина Меркель] — тупой недоносок! Я могу выйти с плакатом, могу написать об этом в прессе, могу издать книгу!

— Сомневаюсь, — поморщилась я. — Но, допустим. Так вот, бабушка, у нас — ровно то же самое. Я точно так же могу открыто написать, что ************ ******* — *** ****** ********** ** ******** **** ** ******. ******* **** ****** ******** ****** ******, ******** ***** ******* ********** ******** * ****. ***** ******** **-**********. ** **** ****** ** ****** ******** * ***** *****, * ***** **** *** ******* ******** *****, *****, *****. ***** * ***** ******* **** **** **** ********** *********, ******* ****** ********* ****. ** ***** ******** ************, * *** ****** ** ***** ***** ** ********** ********** ****, **** ***** ********, ****** ********. * ********* ******, *** **-*** ***** *********** "*****... *****... *****...» ****** ****** *********, * ******* ******** *** — ****** ******* ****, ****** * ******** *****. **-********** ******** **********. * ******* ******* * ********. ****** ********** ** ***** * ***** ****** ** ****** ****** ** ******* ****, * ******* * ********** ******. ******* ** * *****, ** *****, ** * *****-** ****** *****, *** ***** *** ** **** ** ****, * ********** *** * ** *********. *** *** ***** ******** *** — ********* *****, ******* ** ****** ********** ****, ********** *****, * ** **** ****** ******** ******* ****** *****. ***** *** *********** ********* **** ****** ** *****. **** *** ******, ******** ************* ***** *****. ****** ***, ***** * ******** ***, **** ******** ***** * *****, * *** *******, * ******** ******. ****** ***** ******** ******* ***** — ******* *******, * ******, ***** ********, * * ************ ******** ****** ********* ****** ****** ** *****. ********, **** *** ****** ** ********. ******, *** *** * ****. ***** **** ******** ******* — ** ** ****** ****, * **** ********** ** ***** * ********. **-********** ******** ****** **********. * ********* **** * ***********. *** ******. * ** **** *********** * ****, * ****** ********** * *******, ********** ***** ** *****, ********** * ****** ******. **********, *** ** *******, *** ***** ** *********. ********** **** ******** * ***********, ***** ****** ********. ******* ***-** **********.

— Так напиши об этом! — воскликнула бабушка. — О чем еще писать, как не об этом? Пусть люди узнают!

— Да это и так все знают, — подала голос Даша. — Не новость.

Бабушка посмотрела в Дашины честные глаза и ничего не ответила. Но я думаю, что если бы не Даша, мы бы с бабушкой поссорились и в этот приезд.

* * *

---