Леонид Каганов: дневник

Иван-дурак послал свою стрелу. Не сгоряча, не абы там куда бы. А через лес и горы, через луг, — в объятия понравившейся жабы. И за стрелой отправился пешком. И голосуя, так сказать, ногами, три сотни километров с вещмешком прошел, пока нашел заветный камень. Его в пути кусали комары, вокруг гудели оводы натужно, он мучился от стужи и жары, но твердо верил в то, что это нужно.

На камне жаба. У нее стрела. Болото перед жабой пахло серой. Погода благодатная цвела над живописной поймой Селигера. Но чудилось в болоте и грязи предательство огромного масштаба. «Целуй меня, дурак, не тормози!» — Ивану-дураку сказала жаба. — «Принцессой стать не светит мне, увы. — Тут жаба нервно дернула щекою. — Не та осанка, форма головы, генетика не та, и всё такое... Но! Раз уж ты дошел до этих мест, целуй меня с любовью и проворно! И этим сразу выразишь протест царю Гороху и его придворным. Вот будет месть Ивана-дурака! И эта новость сразу выйдет в топы: ты с жабой изменяешь им, пока — ждут поцелуев царственные жопы! Каков урок для правящих элит! Мы больше не прислуги, не холуи! Дурак! Гражданский долг тебе велит отдать не им, а жабе поцелуи!

У нас в России поцелуй иной — асексуальный, мы здесь не флиртуем. У нас в России долг перед страной изображают люди поцелуем. Мы поцелуем выражать должны — позицию. И это не причуда. Так Брежнев целовал гостей страны. Так целовал учителя Иуда. Наш поцелуй — важнейшее из прав. Наш человек в себе не чует силы, с утра начальство не расцеловав в то место, что начальство оголило.

Есть только два пути, Иван-дурак. И делать этот выбор очень сложно. Не целовать — не сможешь ты никак. Но вместо жопы — жабу выбрать можно! Не ошибись, а то гореть в аду! Подумай крепко, напрягая нервы! Что выбрал ты в семнадцатом году? И что ты выбрал в девяносто первом? Ответь себе: ты раб или не раб? На камне обозначены все тропы. Пойдешь налево — поцелуешь жаб. Пойдешь направо — поцелуешь жопы. А прямо — камень, хоть долбись башкой. А сзади — непролазное болото. Ну что ты встал, задумчивый такой? Целуй, дурак! Я вижу, что охота!»

Он наклонился к ней, как в странном сне, и жарким поцелуем впился в губы... «Стоп, снято!» — вдруг сказали на сосне. «Стоп, снято!» — повторило эхо грубо.

Болото потеряло прежний вид. Всё замелькало, словно в титрах строчки. В кустах механик разбирал софит. Таджики демонтировали кочки. Спускали вниз огромный объектив, трещали деревянные ступеньки. Продюсер бегал — весел и игрив — и людям раздавал в конвертах деньги. На жабу, что сидела перед ним, Иван-дурак теперь взглянул украдкой — а там гример смывал зеленый грим с обычной жопы специальной ваткой.

Бредя домой сквозь чащу и овраг, Иван-дурак ругал проклятых гадов. И проклинал себя Иван-дурак, что снова целовал не то, что надо. И резал плач лесную тишину... И безнадежной выглядела рана... Иди домой, дурак, целуй жену. Как делают во всех нормальных странах.