Леонид Каганов: дневник

Я родился в Советском Союзе и успел пожить до Перестройки. То есть, застал всё: серый совок, два сорта колбасы, которой никогда в магазине не было сразу два, советскую жвачку по цене школьного завтрака, сбор макулатуры за талон на собрание Конан Дойля, пионерский галстук с военизированной муштрой под названием «смотр строя и песни», тотальный культ личности Ленина, Брежнева, Андропова и политинформации по средам, где мы должны были делать друг другу доклады о том, как страдают в нищете дети Америки, которая мечтает нас завоевать, а также попытки достать велосипед, узнав по знакомству, что их должны привезти и занимая очередь у спортмагазина с вечера. Вместо «купить» тогда говорили «достать», а «зарплату» называли «получкой».

Я даже застал «Радио Свобода», «Би-би-си» и «Немецкую волну» — всё это мог тайком поймать наш большой домашний радиоприемник по ночам в те дни, когда из-за погоды районные глушилки за чертановским лесом в воинской радиочасти временно не справлялись со своей задачей, и сквозь их вой удавалось что-то расслышать. По тем волнам звучала неожиданная заграничная музыка и ужасающие своей раскованностью новости. Главным гражданским подвигом и смелостью в те годы было выучить стих Николая Гумилева на урок, где задали выучить любой стих любого отечественного поэта. Маму потом вызвали в школу и сообщили, что ее ребенок прочел стих расстрельного белогвардейца. Но мама была в курсе, мы же с ней его и учили.

Потом началась Перестройка — пришел молодцеватый Горбачев, который запретил съезду именовать себя полным титулом «Генеральный Секретарь ЦэКа Капээсэс...», а попросил называть проще — Михаил Сергеич. Он сказал, что теперь мы будем жить по-новому, и объявил Гласность и Перестройку. Это удивительно совпадало с моей жизнью: из ребенка я становился подростком, и очень хотелось жить по-новому: слушать красивую музыку, танцевать на дискотеках, учиться компьютерам, читать любые книги, даже запрещенные, и вообще жизнь казалась полной перспектив.

Родители всерьез размышляли уехать в Австрию к родне отца, раз появилась возможность и «стали выпускать». Но я был категорически против. Я уже прочитал в «Огоньке» много шокирующих статей, уже прочел пьесу Шатрова «Дальше, дальше, дальше», но верил в страну и носил значок Ленина, потому что еще считал, что только Ленин был хороший, хотя уже понимал, что всё остальное после него было кровавым злом. Позже я прочел Шаламова, Льва Разгона, Евгению Гинзбург и конечно «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына — трехтомник, так повлиявший на меня. Значок Ленина конечно выкинул. Но при этом верил, что темные времена в России бесповоротно закончились и теперь всё зависит от нас. А кто не верил в те годы?

И конечно главным символом новой свободы и головокружительных перспектив Родины была песня группы Скорпионс «Виндоф ченьш». Под нее хотелось грустить и радоваться, под нее впервые приглашали девочек на медленный танец, хотелось носить запрещенные раньше джинсы и кроссовки, пить Колу, читать заграничную фантастику и радоваться, что злые сказки про подлых капиталистов и Американское загнивание оказались дурацкими сказками. А Запад оказался другом, который вовсе не хочет нас атаковать ракетами, а наоборот, как во время нашей общей борьбы с Гитлером, присылает в тяжелый час нам гуманитарную помощь, консервированные сосиски и куриные ноги, новые идеи, уроки карате, компьютерные технологии, книги и музыку. И песня этих дружелюбных иностранцев была про нас — про Москву, ветер перемен, новую эпоху и про то, что мы наконец-то стали друзьями, чего они так долго и терпеливо от нас ждали. «Виндоф ченьш» пришла на смену говеному детству и школьным годам — всему раннему периоду моей жизни, куда мне ни разу потом не захотелось вернуться, несмотря на призывы Толкуновой, Пугачевой и группы «Самоцветы». Поверьте, ничего интересного у меня не было в детстве, всё интересное началось одновременно с появлением «Виндоф ченьш».

Потом были девяностые. Пусть не очень сытые, но совсем богатые возможностями, событиями и даже незнакомой едой. Время, когда студентам можно было впервые попробовать фрукт киви или разноцветный польский ликер. Потом настал конец девяностых, когда закончился кризис, снова ожила промышленность, индустрия, и даже вновь открылся проектный институт, где работал мой отец. А коммунисты все-таки не победили на выборах и не вернули страну обратно. И теперь-то уж точно было ясно, что все плохое осталось позади, и нашу страну ждет лишь рост и счастье. А песня «Wind of change» не старела.

И лишь после 2012 на курсах английского нам с товарищем Пашей выпало разбирать текст песни, и мы удивились, как мало сегодня в ней осталось надежд — по сравнению с тем, что слышалось нам в девяностые. Причем, одинаково мало осталось из песни и у меня в России, и у Паши в его Беларуси. Но нам все равно еще казалось, что это что-то временное.

Ну а 24 февраля 2022 эпоха закончилась окончательно. Стало понятно, что у Украины, может, ещё что-то будет: победа ли или черная эпоха оккупации, но по крайней мере там останется единый дружный народ. А вот у России уже точно не будет ничего. Ни будущего, ни единого народа, ни ветра перемен. Одна лишь диктатура, фашизм, застой, репрессии и лютая грызня между телевизионными зомби и запуганными носителями разума. В этот месяц в минуты особо экзистенциальной грусти я несколько раз слушал «Wind of change» в оригинальной версии — прощался с мечтой о прекрасной родной стране. Мечтой, которая так и не сбылась, утонула в далеком прошлом.

А вчера вдруг услышал, как свою знаменитую песню теперь поют сами Scorpions. Оказывается, им тоже стыдно петь про Москву и Горький парк, который оказался действительно горький. Оказывается, они точно так же, как и я, мысленно вычеркнули Россию из кандидатов на Wind of Change с концами. И переделали слова песни. И отныне поют про Украину: