Леонид Каганов: дневник

По сложившейся традиции каждый год 9 мая я делаю поздравительный пост в дневнике, вспоминая произведения разных фронтовиков — поэтов, писателей. А поскольку дневнику моему сильно больше десяти лет, то, листая старые записи за 9 мая, я вспоминаю, как изменялось отношение к Победе.

Когда-то этот день воспринимали как очередной удачный выходной к майским праздникам. Человек, бегающий с флагами и активно всех поздравляющий выглядел немножко старомодно: словно празднующий 7 ноября. Это тоже было неправильно.

Потом началась активная пропаганда праздника, опять по Красной площади загремели парады с танками, а на улицах раздавали оранжево-черные ленточки — не совсем привычная расцветка для 9 мая, но тоже вполне подходящая. С детства помню, что такие ленточки вместе с цветами рисовали на старых советских открытках в честь Дня Победы. Хуже, когда в 2014 с такими же оранжевыми ленточками стали бегать современники и стрелять в других наших современников. И тут стало понятно, что к той войне, Великой Отечественной, эти ленты не имеют отношения. Еще появилась очень красивая идея «Бессмертного полка», когда люди по своей инициативе выходили с портретами своих родственников-фронтовиков. Но идею быстро взнуздали, усилили админресурсом, портреты стали печатать типографским способом и раздавать, как раздают лопаты на субботнике. И после народных шествий чужих дедов можно было видеть брошенными у ближайшего контейнера. А вскоре в качестве «деда-фронтовика» принялись выносить портреты Сталина, а отдельные уникумы — Путина... Праздник стремительно политизировался. О том, что этот праздник достался страшной ценой и что он «со слезами на глазах» стали вспоминать всё реже. А всё чаще стали звучать слоганы «Можем повторить!» и поздравления-оговорки «С праздником Великой Отечественной войны!»

С политизацией праздника, на фоне раскола общества и моды на всевозможные «религиозные оскорбления», он превратился в большую сетевую склоку. Склока начинает кипеть с первых майских дней и бурлит до середины месяца. Равнодушных почти нет. Одни кипят возмущением по поводу «бессмертного полка» и «победобесия», внимательно выискивают и выкладывают фоточки «оскорбляющих» упоминаний Победы. Неудачно сформулированная фраза на ценнике или скидочном купоне? Упоминание о празднике на афише бара? Молодая мама, прицепившая георгиевскую ленту на детскую коляску или шутник, повязавший ее на шампур, гаечный ключ, игрушечного мишку? Всё вызывает религиозные страдания и желание метать молнии в святотатцев.

А вторая половина народа-победителя начинает громко ненавидеть первую. Выкладывают фотки тех, кто оскорблялся на фотки. Цитируют слова, кто возмущался словами этих. Все, кто позволил себе не станцевать с георгиевской лентой, не выйти на улицы с портретом деда, сказать плохое слово про Сталина или погоревать о слишком большом количестве жертв — сразу объявляются фашистами, врагами, предателями. Такие же религиозные страдания, те же молнии в святотатцев. Иногда сетевые поздравления с Днем победы начинаются с проклятий в адрес «предателей» и заканчиваются проклятиями в адрес «предателей». Основная эмоция праздника — возмущение современниками.

Уникальность ситуации в том, что и те и другие одинаково проклинают Гитлера. Просто одни салютуют фронтовикам двумя перстами, а другие тремя. В общем, Гитлер в кипящем котле радостно потирает ладоши, глядя, как бьют друг друга внуки и правнуки его победителей.

Я стараюсь в этих срачах не участвовать ни с той, ни с другой стороны, чего и вам желаю. Георгиевская ленточка на чьих-то колготках меня не раздражает. Трехлетний малыш, одетый в военную пилотку, не пугает. Люди, марширующие с портретами фронтовиков, пусть даже выданных бюджетникам по месту работы, не вызывают негатива. Война была, и была она страшной, и радости тут нет, но помнить героев надо. А они действительно в каждой семье.

Моей семье война принесла гибель на фронте дяди Владимира Аврущенко. Он был известным в те годы советским поэтом. Его стихи — плод той далекой коммунистической эпохи, он жил и верил в светлое будущее и писал очень искренние строки. Ниже предисловие-воспоминание его друга из сборника, затем подборка стихов Владимира Аврущенко разных лет: и довоенные, и те, что он писал уже на фронте.

Вспоминает друг Павел Железнов (из книги «Строка, оборванная пулей»):

Владимир Аврущенко

В конце 20-х годов, когда я познакомился с Владимиром Аврущенко, имя его уже было известно по стихам, печатавшимся в «Комсомольской правде». В начале 30-х годов я услышал о нем в доме Горького. Аврущенко вместе с другими молодыми литераторами посчастливилось побывать однажды на приеме у Алексея Максимовича. Когда Горький спросил у него: «Какое у вас сейчас самое большое желание, молодой человек?» — Аврущенко ответил: «Быть хорошим комсомольцем! Достойным состоять в одной организации с живыми и погибшими героями гражданской войны!»
Действительную военную службу Аврущенко проходил в 1930—1931 гг. в танковом полку. Он научился отлично водить легкие танки, завоевал авторитет у товарищей и командиров. И в то же время активно работал и рос как литератор. Тогда вышла его первая книжка стихов «Четвертый батальон», и друзья-однополчане Аврущенко, с которыми он приходил ко мне в гости, пели его песню:

Слышны танков перекаты, Гулкой гусеницы гром, Это мы через преграды Батальонами идем!

Аврущенко был одним из первых переводчиков выдающегося украинского поэта Владимира Сосюры. Друг юности Аврущенко литератор Олег Моисеев не так давно, в июле 19?2 г., в рецензии на книгу Аврущенко «Клятва» писал в «Неделе»: «Мне помнится учредительный съезд Центрального совета ЛОКАФа (Литературное объединение Красной Армии и Флота). В перерыве Владимир Сосюра подходит к бойцу-танкисту Аврущенко, обнимает и говорит: «Ну как, тезка, оставил храм поэзии и перебрался в люк танка?» «Нет, любый батько, — отвечал Володя, — в танковой башне четвертого батальона строю свой храм поэзии».

В течение всей службы в армии Аврущенко состоял членом редакционного совета Государственного военного издательства. Демобилизовавшись, он поступил в Литературный институт. Учебу совмещал с работой в печати и на радио. Был редактором «Красноармейской радиогазеты», много печатался, часто выезжал в командировки. За стихи и песни о Красной Армии Политотдел спецвойск Московского гарнизона наградила Аврущенко мелкокалиберной винтовкой; в подкрепление к «Четвертому батальону» вышли сборники стихов «Полтава» и «Сады» и книга очерков «Фабрика на пойме» — о Волго-Ахтубинском совхозе. К переводам с украинского прибавились переводы с осетинского. С увлечением переводил Володя стихи классика осетинской поэзии Коста Хетагурова, писал о нем.

Для Владимира Аврущенко очень характерно было стремление непрерывно ездить, познавать новое и откликаться на него, помогать его становлению. В этой непоседливость поэта были не только черты характера, но и отражение самой действительности — бурно меняющийся, требующий от литераторов предельной отмобилизованности, легкости на подъем.

До середины 30-х годов он жил в Москве, в Сокольниках, в славном бревенчатом доме в одной квартире с известным нашим поэтом, добрым другом и советчиком молодых Василием Васильевичем Казиным. И соседа-поэта, и всех нас Володя удивлял своей невероятной трудоспособностью. Энергии было хоть отбавляй в этом веселоглазом кудрявом крепыше, на котором одинаково хорошо, как говорят в народе, складно сидели и форма танкиста и штатский пиджачок. Как-то Володя читал мне и Казину стихи где были строки:

...как я смерть свою принимал у разгромленных блиндажей.

Мы сказали, что эти строки не вяжется с его жизнерадостным обликом и сегодняшним мирными днями. «При чем тут жизнерадостный облик? — отмахнулся рукой Володя. — Войны с фашизмом не миновать. А я в стороне стоять не буду».

Патриотическая тема — жизнь за Родину — проходит красной нитью от боевого армейского стяга через всю поэзию Аврущенко. В 1934 он писал:

Что вечность и глухая сила?.. Есть в мире Родина. Она Свое бессмертье нам вручила И помнит наши имена

Эти строки можно поставить эпиграфом не только ко всему его творчеству, но и к той беломраморной доске в Центральном Доме литераторов, где среди начертанных золотом имен наших товарищей, погибших на фронтах Великой Отечественной войны, мы видим имя Аврущенко.

В 1937 г. Володя первый из молодых поэтов получил комнату в новом писательском доме напротив Третьяковской галереи, в Лаврушинском переулке. Мы шутили по этому поводу что надо Лаврушинский переулок переименовать в Аврущинский. Даря мне книгу «Сады», Володя вспомнил в надписи эту шутку: «...на память о встрече в Аврущинском переулке».

Много раз я бывал у него в новой комнате. В последний раз в начале июня 1941 г. Мы сидели на балконе; после надоевших майских дождей установилась добрая теплая погода.
Володя читал стихи о фруктовых полтавских садах и лукавых полтавских девушках. Счастливо улыбалась его жена, ожидавшая ребенка...

25 июня тысяча 1941 г. Владимир Аврущенко уже был на фронте. Пошел на войну добровольцем, но не танкистом, хотя уверенно водил легкие танки, а военным журналистом, в звании старшего политрука. 3 июля в армейской газете «Боевой поход» были напечатаны его стихи «Присяга», и воины 5-й армии, присягая на верность Родине, повторяли слова своего армейского поэта:

Советского Союза гражданин, Я клятву нерушимую даю: От волн каспийских до полярных льдин Беречь большую Родину мою!

15 июля в той же газете появились стихи Аврущенко «Другу-летчику». В то время я уже был на фронте под Москвой и об этих стихах услышал впервые через год без малого, в июне 1942 г., от соседа по палате в эвакогоспитале в Туле, раненого офицера. По записной книжке он читал мне:

Так разгадай повадку вражью И хитрость испытай свою, И знай: за жизнь, за землю нашу — Есть упоение в бою!

Строки Пушкина: «Есть упоение в бою и бездны мрачной на краю» могли бы быть взяты эпиграфом к стихам Аврущенко... Сосед читал, а мне казалось, я снова слышу Володин голос. От этого офицера я узнал о гибели Владимира Израилевича Аврущенко и был потрясен его рассказом.

Мой старый товарищ, веселоглазый балагур, оказался героем. В дни отступления, осенью 1941 г. он вошел в отряд смельчаков, группу, которая прикрывала отход оставшихся сил 5-й армии. Раненый в ногу, Аврущенко попал в лапы к фашистам. Гитлеровский оберст проведал от кого-то, что этот старший политрук — поэт, и обещал ему жизнь за сотрудничество с оккупантами. На это предложение Володя ответил, как выстрелил: «Коммунисты не продаются!»

Когда-то в ранней юности Аврущенко сказал Горькому, что хочет быть хорошим комсомольцем. Он был хорошим комсомольцем в 1931 г., призванный на действительную военную службу, и оказался отличным коммунистом в 1941 г., пойдя добровольцем на Отечественную Войну... Обозленные его смелостью фашисты не просто убили Аврущенко, а зверски казнили. В древности варвары привязывали пленных к хвостам коней и разрывали пополам. Фашистские варвары заменили коней танкетками...

Погиб Володя неподалеку от своих родных мест в районе города Пирятина на Полтавщине, там, где во времена Петра I шведы безуспешно искали путь к Москве. Теперь одна из улиц города названы его именем.

После войны я навестил старую мать Володи Аврущенко. Она передала мне номер армейской газеты от 27 июля 1941 г. со статьей Володи о Лермонтове. На уголке газетного листа карандашом написано: «Дорогая мама! Посылаю эти две вырезки. Жив, здоров. Хорошо себя чувствую. Работаю, не покладая рук. Будьте вы тверды, как мы здесь! Володя. 30.VII-1941«. Статья Аврущенко кончалась словами, очень для него характерными: «На наших знаменах — жизнь, на фашистских знаменах — смерть. Всегда везде побеждала и побеждает жизнь!»

Идя на гибель, он верил в нашу победу. Поэтому он остался с нами. Как реквием и в то же время как жизнеутверждающая кантата звучат вдохновенные строки поэта-героя:

В тени знамен, нахохленных, как птицы, Лежит боец, смежив свои глаза, В которых, может быть, еще дымится И чуть заметно движется гроза. Он спит. И времени текут потоки. И в напряженной снится в тишине, Что ты, мой друг, читаешь эти строки Как лучший дар, как память обо мне...